Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 25 РАХИМА

— А теперь попробуй. Видишь, соли не хватает. Когда добавишь немного соли, вкус совершенно меняется. М-м-м. Попробуй.

Шахназ еще раз помешала ложкой в кастрюле, где на дне плавились в кипящем масле нарезанные помидоры и лук. Она согласилась научить меня готовить несколько простейших блюд. Я сама попросила ее об этом. Шахназ оказалась падкой на лесть. Благодаря этому мне удавалось поддерживать с ней более-менее мирные отношения, что, во всяком случае, было гораздо лучше, чем конфликтовать.

— Теперь чувствуешь разницу? Потрогай ножом картофель. Он должен быть мягким. Видишь? Значит, сварился. Надо же, у меня просто в голове не укладывается: ты не знаешь самых простых вещей. Удивительно. Тебя, наверное, баловали дома? Ну, надеюсь, твои сестры окажутся не такими растяпами!

В том, что касалось кулинарных способностей моих сестер, я была абсолютно спокойна — Шахла и Парвин готовили почти так же хорошо, как мама-джан. Но при одной мысли о них мое сердце болезненно сжималось. Почти месяц минул с тех пор, как нас забрали из дома. Я часто думала, что теперь делает мама-джан. И казалось, видела отца, лежащего посреди гостиной после сытного обеда в клубах сладковатого дыма, улыбающегося и довольного.

— Шахназ, мне так хочется повидать сестер. Парвин совсем близко! Как думаешь, могу я навестить ее?

— Вопрос не ко мне, — пожала плечами Шахназ. — Спроси своего мужа. Или свекровь.

Я не была уверена, что это хороший совет и что она не пытается подстроить очередную каверзу.

Ежедневные встречи со свекровью не ограничивались ее визитами на нашу половину дома. Через несколько дней после моего водворения в семью Абдула Халика мне велено было явиться в главный дом, где жила его первая жена — Бадрия. Предстояла большая стирка, и они решили, что лишние руки не помешают. Бадрия была двоюродной племянницей Гулалай-биби и ее любимой невесткой. Абдул Халик относился к ней с уважением как к достойной жене, к тому же этот брак был в интересах всего клана. Однако с тех пор как он обзавелся двумя молодыми женами, Бадрия все реже бывала в спальне мужа. Это вызывало у нее чрезвычайное беспокойство, хотя я никак не могла взять в толк почему.

Вряд ли кто-нибудь решился бы назвать Бадрию красавицей. У нее был короткий вздернутый нос и толстые обвисшие щеки. Большое родимое пятно над верхней губой напоминало по форме жирную гусеницу, такую же жирную, как ее тяжелое, расползшееся после многочисленных родов тело. К своим тридцати пяти годам Бадрия родила пятерых сыновей и двух дочерей. Гулалай-биби любила детей Бадрии больше остальных внуков и вечно ставила их в пример другим женам, которые, по ее мнению, отвратительно воспитывали своих детей. Все это лишь осложняло и без того напряженные отношения между женами Абдула Халика и вносило разнообразие в жизнь самой Гулалай-биби.

— Бадрия, присматривай за девчонкой. У нее все из рук валится, всему приходится учить. Да оно и понятно — бывшая бача-пош. Представляешь, в таком возрасте — и бача-пош. Она даже не умеет вести себя как подобает женщине. Ты посмотри на ее походку, на эти стриженые волосы, обгрызенные ногти! Ее матери должно быть стыдно за такую дочь!

Бадрия была рассержена и обижена не меньше свекрови из-за того, что Абдул Халик взял меня в качестве четвертой жены. Но что она могла поделать? Как любой покорной жене, ей оставалось лишь прикусить язык. Да и в любом случае Бадрие не пристало жаловаться: она жила в самом большом из домов Абдула Халика, где комнаты были обставлены настоящей мебелью — кроватями, диванами, креслами. Ей даже не приходилось заниматься домашней работой: готовила кухарка, все остальное делала служанка. Кроме того, Бадрия считалась уважаемой женой, с которой Абдул Халик обсуждал важные вопросы, о чем она с гордостью трубила на каждом углу.

Жизнь дома текла однообразно, подчиняясь своему внутреннему ритму. Жены занимались детьми, Абдул Халик — своими делами, что бы под этим ни подразумевалось. Столкновения с талибами последнее время прекратились, однако почти каждый день он и сопровождавшие его вооруженные охранники рассаживались по трем черным внедорожникам и уносились куда-то, поднимая клубы пыли. Эта угрюмая свита окружала Абдула Халика с утра до ночи: стоило ему проснуться и встать с постели — охранники были тут как тут, они молча кивали головой, слушая распоряжения хозяина, и с подчеркнутой аккуратностью держались подальше от женской части дома. Во второй половине дня мужчины, собравшись в устланной коврами гостиной с раскиданными по периметру подушками, потягивали чай, ели плов, беря его руками из блюда, и обсуждали какие-то важные дела.

Женщины никогда не покидали пределов двора, девочки, дочери Абдула Халика, — тоже. Единокровные братья и сестры играли и дрались друг с другом, но отдельно — мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Внутри группы и те и другие неплохо ладили, однако, если дело доходило до игры в футбол, сыновья первой жены объединялись в команду и сражались против сыновей второй жены. То же было и у девочек, которые из-за малейшего пустяка могли рассориться до драки, словно дикие кошки.

Бадрие не приходилось долго ломать голову, чтобы придумать для меня поручение. И хотя в доме было достаточно слуг, мне доставалась самая грязная работа. Похоже, издевательства надо мной доставляли этой женщине неизъяснимое удовольствие. Целыми днями я скребла полы, стирала детские пеленки, мыла туалеты. К вечеру кожа на руках становилась красной и покрывалась трещинами. Все, о чем я мечтала, — добраться до моей крошечной комнаты, упасть на тюфяк и провалиться в сон. Но даже ночного отдыха я зачастую была лишена. Абдул Халик требовал, чтобы я явилась к нему в спальню, и снова заставлял меня делать все те же ужасные вещи, что я делала накануне, и позавчера, и три дня назад.

Все внутри меня болело и ныло, я с трудом передвигалась, в трусы словно насыпали толченого стекла. Иногда я просыпалась среди ночи с воспоминанием о том, что он сделал со мной. Эти образы не давали мне уснуть. Я лежала, плотно сжав ноги и подтянув колени к подбородку, и молилась, чтобы он устал от меня и оставил в покое. Мне хотелось, чтобы месячные приходили чаще, потому что в такие дни он меня не трогал. Но менструации начались у меня лишь полгода назад и пока были нерегулярными. Единственным спасением стали фантазии, в которые я погружалась, пока муж сопел и кряхтел возле меня. Я закрывала глаза и воображала, что нахожусь где-то далеко отсюда, либо разглядывала пятна на обоях так, как люди смотрят на облака в высоком небе, и видела контуры разных животных и птиц.

Днем я часто посматривала в сторону соседнего дома, надеясь хотя бы мельком увидеть Парвин. Или представляла, что она вдруг заходит в наш двор и своей шаткой походкой направляется ко мне, обнимает, улыбается и показывает свой новый рисунок. Мое сердце разрывалось от тоски и жалости, когда я думала, во что, должно быть, превратилась жизнь Парвин, и от души надеялась, что ей не приходится делать все те мерзости, которые делаю я. Кроме того, из-за хромоты Парвин двигалась медленно и выглядела неловкой. Такие вещи часто раздражают людей. И если окружающие сестру люди похожи на тех, среди которых живу я, сестру наверняка наказывают. Мне и самой-то ежедневно доставалось немало оплеух за медлительность и неуклюжесть.

Наконец я не выдержала. Невыносимо было знать, что Парвин находится за соседним забором, и жить, не видя ее. Мне так хотелось взглянуть на ее лицо, увидеть глаза человека, который любит меня. Однажды, набравшись смелости, я решилась обратиться к свекрови.

— Ханум-джан! Ханум-джан! — Увидев Гулалай-биби идущей через двор, где я развешивала на веревке выстиранное белье, я бросилась к ней.

Старуха остановилась и развернулась ко мне, уже пылая злобой. Как только я подбежала к ней, она с ходу залепила мне пощечину.

— Что за манеры?! Что ты орешь как полоумная? Неужели до сих пор так ничему и не научилась? Ты же неслась по двору, словно сорвавшаяся с цепи собака!

Да, с моей свекровью шутки плохи.

— Ханум-джан, я хотела кое о чем попросить. Могу ли я навестить сестру? Уже больше месяца я не виделась с семьей. Моя сестра Парвин живет в соседнем доме, я так соскучилась и…

— Послушай, — перебила меня старуха, — ты здесь не для того, чтобы развлекаться пустой болтовней с сестрой и отвлекать ее от домашних обязанностей. Достаточно, что ты и со своими-то не справляешься. Семья, твоя единственная семья, теперь здесь! Иди работай! Вряд ли хромоножка поможет тебе вешать белье. И больше не задавай глупых вопросов, а то как бы хуже не было.

— Пожалуйста, ханум-джан, — заскулила я. — Только на минутку. Я повидаю ее и сразу обратно. Обещаю, я все-все сделаю. Я уже с утра помыла полы и выбила ковры. Если надо, я даже могу помочь Парвин с ее работой…

Еще одна пощечина. Я покачнулась и отступила назад, чувствуя навернувшиеся на глаза слезы. Меня всегда поражало, сколько же силы в этой морщинистой руке с крючковатыми пальцами.

— Мой тебе совет: научись слышать с первого раза, что тебе говорят!

Смерив меня испепеляющим взглядом, старуха развернулась и зашагала дальше в глубь двора.

Странно, пора бы уже перестать удивляться, но я была удивлена. Как же так? Моя сестра совсем рядом — через стену, в соседнем саду, но с тем же успехом она могла бы находиться на другом конце света. Гулалай-биби назвала ее хромоножкой. Мне стало тревожно за Парвин. Я надеялась, что рядом с ней найдется хотя бы один человек, который будет добр с ней. Хотя бы одно доброе лицо.

В доме Абдула Халика такой человек нашелся — его вторая жена, Джамиля. Она была по-настоящему добра и внимательна ко мне. В отличие от Бадрии, которая смотрела на всех свысока, а меня и вовсе за человека не считала. И коварной Шахназ, которая в первые же дни показала свое истинное лицо. Правда, когда речь заходила о Бадрие, Шахназ превращалась чуть ли не в мою союзницу.

— Со мной она проделывала то же самое, — успокаивала меня Шахназ, когда я, в очередной раз заливаясь слезами, возвращалась из дома Бадрии. — Нелегко быть старой женой.

— Почему? У нее же все есть: лучший дом, слуги, кухарка. Что ей еще надо?

— Дело не в том, что у нее есть, а в том, чего нет. Абдул Халик больше не хочет ее. А теперь, когда появилась ты, он и вовсе перестал звать Бадрию к себе в спальню. То же было, когда он привел меня.

— Но… но я не хочу, чтобы он звал меня. Я была бы счастлива, если бы он оставил меня в покое. А что… что она сделала, почему он больше не хочет ее?

Шахназ рассмеялась, ее глаза зажглись злорадством.

— Что сделала? Постарела! Видишь ли, Абдул Халик не желает есть вчерашние блюда. Мужчины любят свежую еду, горячую, только что из печи. — Она склонила голову набок и криво ухмыльнулась.

В ту ночь я молилась Аллаху, чтобы он сделал меня старой, совсем старой, старше Бадрии, которая выглядела даже старше моей мамы.

Однако, как выяснилось, третья жена относилась ко мне с не меньшей ревностью, чем первая. Хотя Шахназ, точно так же как я, ненавидела визиты в спальню Абдула Халика, всякий раз, когда он звал меня, она приходила в бешенство и принималась неистово греметь посудой на кухне. Наутро, если я пыталась с ней заговаривать, Шахназ огрызалась или вовсе уходила с кухни, громко хлопнув дверью. Кроме того, в такие дни на меня взваливали работы в два раза больше обычного.

Джамиля была совершенно иной. Ее семья отдала старшую дочь Абдулу Халику в качестве благодарности. Никто толком не знал, за что именно — версии и слухи ходили разные, но ничего конкретного, — однако сама Джамиля, судя по всему, была вполне довольна жизнью. Она родила Абдулу Халику троих сыновей и двух дочерей, что его вполне устраивало: Джамиля честно выполняла условия сделки.

В свои тридцать она выглядела намного привлекательнее Бадрии и даже Шахназ, которая была моложе Джамили лет на двенадцать. Она много улыбалась, а ее большие темные глаза на открытом лице светились добротой и спокойствием. Я крепко запомнила совет мамы-джан опасаться старших жен, но при первом же взгляде на Джамилю поняла, что ей можно доверять.

Она была последней, с кем я познакомилась в доме Абдула Халика. Мы столкнулись на пороге, когда я возвращалась от Бадрии, заставившей меня мыть пол в ее комнате.

— О, ты, вероятно, Рахима? Ты даже моложе, чем предсказывала Бадрия, когда мы узнали о новом никахе.

— Мне больше лет, чем кажется на первый взгляд, — огрызнулась я в ответ. Мне было жарко, я устала и не имела ни малейшего желания выслушивать комментарии по поводу моего возраста. — И вообще, кто ты такая?

— Похоже, сегодня ты не расположена налаживать дружеские отношения с остальными членами этой семьи. — Стоявшая передо мной женщина мягко улыбнулась. Мне стало неловко за свою грубость. — Меня зовут Джамиля. Мы с детьми живем в этой части дома, на первом этаже. Мой сын Кайхан примерно твоего возраста. И дочь Лайла тоже почти твоя ровесница. Ты с ними уже познакомилась?

Я качнула головой. Никого из моих ровесников я здесь пока не видела. «Интересно, — промелькнула у меня мысль, — Лайла такая же милая, как ее мать?»

— Лайла! — крикнула Джамиля в глубину дома. — Лайла-джан, ты занята?

— Я переодеваю Зарлашт, она испачкалась.

— Иди сюда на минутку, джаным.[39] Кое-кто хочет познакомиться с тобой.

Я услышала легкие шаги. Девочка, появившаяся на пороге, действительно была моего возраста, может быть, на пару лет моложе, но благодаря годовалой сестре, которая сидела у нее на руках, девочка выглядела старше. Глядя на Лайлу с младенцем на руках, я вспомнила Шахлу и нашу младшую сестру — малышка Ситара проводила с Шахлой едва ли не больше времени, чем с мамой-джан.

— Это Рахима-джан, — сказала Джамиля, беря из рук дочери младенца. — Помнишь никах, о котором мы недавно слышали? Рахима — жена твоего отца.

Лайла вскинула брови:

— Ты?!

Я стояла потупив глаза, не в силах подтвердить свой статус жены, который невыносимым грузом давил мне на плечи.

— Да, — пришла мне на помощь Джамиля, — так что теперь вы будете иногда видеться.

— А почему у тебя такие короткие волосы? — задала новый вопрос Лайла. — Как у мальчика.

Чувствуя, что краснею, я отвернулась. Насколько откровенной мне следует быть? Возможно, не стоит всем рассказывать, что я была бача-пош?

— Ну… такую прическу я носила, когда ходила в школу, — пролепетала я, надеясь, что мое неуклюжее объяснение окажется достаточным.

Однако оно лишь подстегнуло любопытство Лайлы.

— В школу?! — воскликнула она. — Ты ходила в школу? О, мама-джан, Рахима выглядит как наш Кайхан, правда?

— Ты была бача-пош, верно? — спросила Джамиля. — Я слышала, Гулалай-биби говорила об этом. Лайла никогда не видела бача-пош, а вот моя двоюродная сестра была бача-пош лет до десяти, потом ее снова переодели в девочку.

— А кто это — бача-пош? — спросила Лайла.

— Лайла-джан, дорогая, я потом тебе объясню.

Лайла приветливо улыбнулась. Мне же трудно было даже смотреть на нее: тоска по сестрам с новой силой обожгла мне сердце.

Неожиданно за спиной Джамили послышался тяжелый топот. Кто-то бежал по коридору. Она отступила в сторону и обернулась.

— Кайхан, Хашмат, прекратите носиться, того и гляди дом развалится от вашей беготни! Это мой сын. А Хашмат — сын Бадрии.

Я бросила взгляд на Хашмата и похолодела. Он же переводил взгляд с меня на Джамилю и обратно.

— Кто это? — сильно шепелявя, спросил он.

Увидев сына Бадрии, я поняла, что мы с ним встречались раньше, услышав же его голос, вспомнила, что не раз слышала вопли Хашмата, когда мы играли в футбол, отправляясь с друзьями после школы в соседний квартал. Я с трудом проглотила застрявший в горле ком. Интересно, он тоже узнал меня?

— Это Рахима, жена твоего отца, — сказала Джамиля.

Я уставилась в землю. У Джамили был озадаченный вид: учитывая ту хамоватую развязность, с которой я вела себя вначале, напавшая на меня внезапная робость выглядела несколько странной.

— Ах да, я слышал о тебе, — начал Хашмат и вдруг, прищурив глаза, уставился мне прямо в лицо. — Эй, погоди-ка, а ты, случайно, не друг Абдуллы?

Я не знала, что ответить, понимая, насколько дико все это выглядит со стороны. Называть девочку моего возраста «другом Абдуллы» — нелепость. Я заметила вытянувшееся от удивления лицо Лайлы. Она бросила беспомощный взгляд на Джамилю.

— Сейчас это не имеет значения, — быстро сообразив, в чем дело, пришла мне на помощь Джамиля. — Рахима — жена твоего отца, и ты должен относиться к ней с уважением. Все, хватит болтать глупости! — слегка повысив голос, добавила она.

Но Хашмат не унимался:

— Жена? Да ты посмотри на себя! У тебя волосы стриженые, и вообще — ты носилась по улицам с Абдуллой и его шайкой. Неудивительно, что вы не могли забить ни одного гола!

Я вспомнила, как Хашмат прокладывал себе дорогу к мячу, отталкивая всех, кто попадался ему на пути, и как пальцы мальчишки с грязными обломанными ногтями впивались в одежду любому, кто пытался опередить его. Хашмата никто не любил и все боялись, ребята дружили с ним только потому, что быть врагом сына Абдула Халика слишком опасно — незатейливая истина, которую они узнали от родителей.

— Хашмат! — прикрикнула на него Джамиля. — Прекрати немедленно!

— А может, Абдулла тоже девчонка? — шепелявя больше обычного и брызгая слюной, расхохотался Хашмат. — Может, вся ваша команда — одни девчонки?!

Позже мне в голову пришло множество остроумных и метких слов, которые я могла бы сказать Хашмату. Но в тот момент я просто не выдержала и, развернувшись, бросилась прочь. Я бежала через двор, все еще сжимая под мышкой пыльный половик, который мать Хашмата велела мне вычистить. От стоявших в глазах слез я едва могла разобрать дорогу. Мне хотелось, чтобы Хашмат исчез, чтобы не существовало на свете мальчика, который знал бы меня такой, какой я была прежде и какой хотела бы оставаться. Знал бы меня мальчишкой, таким же свободным, как и он сам. Я знала, что отныне сын Бадрии всегда будет дразнить меня и всегда будет видеть во мне девочку, которая раньше была мальчиком.

К тому моменту, когда я ворвалась в свою комнату и, хлопнув дверью, рухнула на тюфяк, я уже начала гадать, сообщит ли он Абдулле, что видел меня. Я представила, что именно и как он может сказать, и сердце у меня в груди оборвалось. Я не хотела, чтобы Абдулла думал обо мне как о девочке, о жене Абдула Халика и мачехе Хашмата.

Зарывшись лицом в подушку, я накрыла голову руками и горько зарыдала.