Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 48 РАХИМА

Настало время праздника Ид-аль-Фитр.[63] После нашего возвращения из Кабула прошло пять недель. Бадрия получила несколько писем из секретариата парламента, в которых говорилось, что, если она в ближайшее время не вернется к исполнению обязанностей депутата, ее лишат полномочий. Абдул Халик принял решение: после праздников мы возвращаемся в столицу.

Джамиля объяснила мне, почему он вдруг передумал и почему хочет, чтобы Бадрия все же осталась работать в парламенте:

— У него дела с одной иностранной компанией. Ну, ты помнишь, он постоянно ведет с ними переговоры, обещает, что будет обеспечивать безопасность, пока те работают у нас в провинции. Но решение, позволяющее этой компании прокладывать на нашей территории трубопровод, принимает парламент. А если компании не разрешат прокладывать трубу, то, сама понимаешь, услуги Абдула Халика тоже никому не понадобятся. И он потеряет большие деньги.

— Понятно. Так, значит, Бадрия нужна в парламенте, чтобы голосовать за трубу?

— Да. И за нужных людей, которые займут нужные посты, чтобы Абдул Халик мог получить то, что ему нужно.

И все же я радовалась нашему возвращению в Кабул, хотя и понимала, насколько тяжелее мне будет на этот раз пережить разлуку с сыном — теперь-то я знала, как сильно стану скучать по нему.

В первый день праздника мы, четыре жены, отправились с обязательным визитом и поздравлениями в ту часть дома, где жила Гулалай-биби. Покончив с этим, все вернулись к работе. В течение следующих трех дней наш дом принимал гостей. Они шли нескончаемой чередой, так что праздник я провела на кухне, стоя у плиты вместе с поварихой и ее помощницей, либо у раковины, перемывая горы посуды. В отличие от Бадрии и Джамили меня ни разу не пригласили посидеть с гостями на женской половине дома. Даже Шахназ время от времени выходила во двор поболтать с навещавшей ее дальней родственницей.

Ну что же, если мой муж собирался вновь жениться, а меня — вернуть родителям, странно было бы надеяться, что со мной станут церемониться. Но я знала, что моя семья не примет меня обратно. Это был вопрос гордости. Ни бабушка, ни дяди не позволят, чтобы отвергнутая жена, обесчещенная женщина, вернулась в их почтенный дом.

Конечно, все еще сохранялась вероятность, что Абдул Халик передумает возвращать меня, а просто возьмет пятую жену. Но в таком случае возникала проблема с тем, куда ее поселить. Все три дома уже заняты, для пятой жены просто не осталось места. Мы, четыре жены, жили в постоянном напряжении. Муж и свекровь хранили молчание, от чего наша тревога только усиливалась.

— Рахима-джан, Рахима-джан! — раздался из гостиной голос Джамили. — Иди сюда. Посмотри, кто к тебе пришел.

Я вытерла руки об подол юбки и побежала по коридору, ожидая увидеть тетю Шаиму. Но каково же было мое изумление, когда вместо тети я увидела старшую сестру. Шахла стояла посреди гостиной, одной рукой придерживая за плечо маленького мальчика — примерно ровесника Джахангира, а другой прижимая к себе младенца — полугодовалую девочку. Шахла сияла улыбкой, я же стояла открыв рот и просто смотрела на нее во все глаза. Лицо сестры заметно пополнело, бедра стали шире, и вся фигура приобрела округлые женские формы. Шахла выглядела веселой и счастливой.

— Рахима! Дорогая моя! — Она отпустила плечо сына и шагнула ко мне.

Я все еще не могла поверить, что вижу ее после трех лет разлуки. Как же хорошо было снова оказаться в объятиях Шахлы, чувствовать, как ее пальцы прикасаются к моим щекам и как сестра целует меня.

Бегущие у меня по лицу слезы смешались со слезами Шахлы.

— Какое счастье снова видеть тебя. Прости меня, — шептала сестра, — я не смогла прийти тогда… когда все это случилось…

Я так скучала по Шахле, а после того, как Парвин покончила с собой, тоска стала почти невыносимой. Сейчас же эта встреча вновь разбередила начавшую затягиваться рану.

— Я так хотела быть с вами, но малышка… ну, ты понимаешь… — Шахла взглянула на дочь, которую держала на руках.

Я осторожно погладила девочку по щеке. Кожа у нее была гладкая и нежная, точно такая же, как у Шахлы.

— Знаю-знаю, Шахла… Но мне так тебя не хватало, это было… так ужасно.

— Аллах простил ее, я уверена. Бедная Парвин! Невозможно представить, через что ей пришлось пройти.

Гулалай-биби сидела в углу комнаты и издали с недовольным видом наблюдала за нашей встречей. Я оглянулась и заметила, что в комнате есть и другие гостьи, с которыми нужно поздороваться. Мы обменялись поцелуями со свекровью Шахлы и двумя ее золовками — сестрами мужа. Когда с приветствиями было покончено, гостьи уселись на подушки. Я опустилась возле Шахлы с одной стороны, с другой устроился ее сын, девочку она положила себе на колени. Гулалай-биби следила за каждым моим движением.

— О Шахла, у меня тоже есть…

— Рахима! — гаркнула Гулалай-биби. — Тебе не кажется, что, прежде чем утомлять гостей болтовней, следовало бы подать им чаю?!

Я залилась краской от смущения и гнева. В конце концов, я не видела сестру с того самого злополучного дня, когда нас выдали замуж, и целых три года у Шахлы не было возможности навестить меня в день праздника.[64] На лице Шахлы я заметила удивление — тон, которым разговаривала со мной свекровь, поразил ее.

К счастью, мне на выручку пришла Джамиля:

— Позвольте, Гулалай-биби, я подам чай. Рахима-джан так давно не видела сестру. Думаю, девочкам надо дать возможность побыть вдвоем.

Я была благодарна Джамиле за понимание и помощь. Она принесла чай и поставила перед гостьями блюдо с орехами и сушеным тутовником. Женщины вокруг нас оживленно болтали, мы же с Шахлой сидели, держась за руки, не в силах наглядеться друг на друга. Шоиб, сын Шахлы, робко улыбался и озирался по сторонам.

— Шоиб, а ты поздоровался со своей тетей? — спросила Шахла.

— Сала-ам, — протянул мальчик, на секунду выглянув из-за плеча матери, и тут же спрятался обратно.

— Он очень стеснительный, — улыбнулась Шахла.

— Шахла, я хочу, чтобы ты познакомилась и с моим сыном.

Я выскочила из гостиной и бросилась в комнату Джамили. За время моего отсутствия Джахангир так привык находиться там, что теперь, если я была занята работой на кухне, он, вместо того чтобы возиться на полу возле моих ног, с большим удовольствием отправлялся играть с детьми Джамили.

— Пойдем, бачо, познакомимся с твоей тетей-джан.

Я взяла сына за руку и повела в гостиную.

— О, какой славный! — воскликнула Шахла и быстро дунула три раза в сторону, чтобы отогнать злого духа.[65] — Он похож на тебя.

— Правда? — переспросила я. Мне приятно было слышать слова сестры.

— Да, очень! Посмотри на эти кудряшки. В точности как у тебя и мамы-джан.

При упоминании мамы мы обе замолчали.

— Ты была у нее? — спросила я, стараясь придать голосу будничную интонацию.

Шахла отрицательно качнула головой.

Я уставилась на стоявшую передо мной чашку с чаем. Мама-джан. Нет, я не стану рассказывать сестре все, что знаю о ней, только не здесь, среди этих оживленно щебечущих женщин. Мне казалось это предательством по отношению к маме. И в то же время мне так хотелось поделиться неутихающей болью и тревогой о наших младших сестрах, которые оказались брошенными на произвол судьбы. Вероятно, в глубине души я надеялась, что после моего рассказа Шахла сама пойдет к маме и постарается поговорить с ней, достучаться до нее. Ведь они с мамой-джан всегда были особенно близки, и, возможно, сестре удалось бы сделать то, что, при всей ее напористости, не удалось тете Шаиме.

Я подавила вздох и взглянула на младенца, лежащего на руках у Шахлы.

— Ой, смотри, у твоей дочки глазки совсем закрываются, устала, бедняжка. Как ее зовут? — Я потрепала девочку за маленький кулачок, ее пальчики разжались и тут же снова сомкнулись, крепко ухватив мой палец.

Шахла наклонилась ко мне поближе и тихо сказала:

— Я назвала ее Парвин.

Еще один взгляд на дочку Шахлы — и я заметила, что глаза у нее точно такого же необычного серовато-орехового оттенка, какой был у нашей Парвин, и губы той же формы, с чуть приподнятыми уголками.

Шахла улыбалась, поглядывая то на меня, то на дочку.

— Парвин?

— Да, свекровь хотела назвать ее Римой, но я попросила разрешения самой выбрать имя для девочки. Она согласилась.

Я все смотрела и смотрела на личико моей маленькой племянницы и чем дольше, тем больше находила в ней знакомых черт.

Вспомнив собственную свекровь, я подумала, что Гулалай-биби согласилась с именем, которое я выбрала для сына, лишь потому, что оно понравилось Абдулу Халику. Если бы не это, старуха непременно отвергла бы мой выбор.

— Поверить не могу, как тебе удалось уговорить ее?

— Да, это было непросто. Назвать ребенка в честь человека с физическим недостатком — плохая примета. К счастью, я дала ей имя до того, как… случилась беда. Потом, после того как это произошло, все стали называть ее Римой. Но когда мы с ней вдвоем — только я и она, — я зову ее Парвин. И это делает меня счастливой. Как странно, правда? Мы произносим одно и то же имя, но там, где другим видится темное и злое, я вижу лишь свет.

Я очень хорошо понимала, о чем говорит сестра.

Если бы собравшиеся в комнате гости были посторонними людьми, я уже давным-давно вернулась бы на кухню. Но сегодня ко мне пришла сестра. И мне хотелось провести с ней все время, отпущенное нам на эту встречу. Джамиля снова и снова наполняла чашки чаем, предлагала гостям фрукты и печенье, поддерживала разговор и зорко присматривала за Гулалай-биби. Стоило старухе раскрыть рот, чтоб обрушиться на меня с очередным замечанием, как Джамиля тут же обращалась к ней с вопросом, вовлекая в общую беседу. Когда наши взгляды встречались, в моем читалась благодарность. Джамиля едва заметно кивала и улыбалась.

— Шахла, ты замечательно выглядишь! — воскликнула я.

И это было абсолютной правдой. Моя сестра выглядела повзрослевшей и в то же время совершенно неизменившейся. И спокойной, как человек, который доволен жизнью. Я даже заметила, как она пару раз весело перемигнулась со своими золовками. Похоже, их связывала искренняя дружба. Свекровь Шахлы — женщина лет шестидесяти, с приветливым лицом и негромким голосом, — не то что Гулалай-биби, с ее вечно хмурой физиономией и злобными окриками, — сидела напротив и с неподдельным волнением слушала Джамилю, рассказывавшую о болезни своей матери.

— Шахла, — наклонясь к сестре, спросила я, — у тебя на самом деле все хорошо? Ты счастлива?

— Я так скучаю по тебе, Рахима. По всем. Мне хотелось бы повидать Рохилу и Ситару — девочки, наверное, уже совсем большие, — но в остальном — да, я счастлива.

Я улыбнулась. Видно было, что так оно и есть.

— А ты? — спросила Шахла.

Джахангир потянул сына Шахлы за рукав, приглашая отправиться в коридор поиграть. Шоиб отцепился от юбки матери и пошел за двоюродным братом.

— Я? — Я замялась, затылком чувствуя, как Гулалай-биби сверлит меня взглядом. — Да, вполне.

Лицо Шахлы помрачнело. Сестра слишком хорошо знала меня.

— Замечательно, рада это слышать, — произнесла она таким тоном, что сразу стало ясно: в виду имеется нечто, прямо противоположное.

— Я теперь бываю в Кабуле. Ну ты, наверное, слышала?

— Да, что-то такое говорили…

Я рассказала ей о том, как работаю в парламенте, и как миссис Франклин учит меня работать на компьютере, и об отеле, в котором мы живем, и обо всем остальном, что видела в Кабуле. Сестра слушала затаив дыхание. Мне это льстило. Казалось, что я, почти как тетя Шаима, рассказываю захватывающие истории.

— Ты видишься с тетей Шаимой? — словно прочитав мои мысли, спросила Шахла.

— Да, они навешает меня, когда может. Последнее время ей становится все труднее проделывать такой длинный путь.

— Она все еще продолжает рассказывать о бабушке Шекибе? — Шахла стала покачивать на руках засыпающую дочь — точно так же я укачивала Джахангира. Удивительно, как быстро в девочках просыпается материнский инстинкт.

— О, конечно! Мне нравится ее слушать. Эти истории заставляют меня вспоминать о… о других временах.

Шахла вздохнула. Я знала, сестра тоже скучает по тем вечерам, когда мы собирались вокруг тети Шаимы и слушали ее бесконечные истории.

— Я понимаю, Рахима-джан, — снова вздохнула сестра. — Но времена изменились. Все изменилось. Птички разлетаются. Одна за другой. Птички разлетаются…