Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 24 РАХИМА

Одна мысль о нем повергала меня в дрожь. Мне было омерзительно в нем все: его дыхание, его борода, его заскорузлые ноги, его грубые руки. Но выхода не было. Он звал меня к себе в комнату, когда хотел, и заставлял делать все, что хотел. К счастью, эта пытка, как правило, длилась не больше нескольких минут. Я жалела, что мама-джан не рассказала мне, что именно ждет меня после свадьбы, но потом подумала, что, если бы она рассказала, я не дожила бы до свадьбы.

Шахназ жалела меня. Она понимала, что мне пришлось пережить. Когда на следующее утро мы встретились на кухне, я поймала на себе ее сочувствующий взгляд, от которого мое лицо залилось краской.

Все внутри болело. Я едва не кричала от боли, мочась в туалете в причудливый фаянсовый унитаз.

Шахназ попросила меня приготовить обед. Младшей девочке нездоровилось, и она не могла оставить ее без присмотра. Я даже обрадовалась, что у меня появилось занятие, надеясь хотя бы на время отвлечься от мучительных мыслей о пережитом унижении. На кухонном столе лежали оставленные Шахназ овощи, мука, сахар и рис. Глядя на продукты, я подумала о маме-джан и тяжко вздохнула. С тех пор как из меня сделали бача-пош, я полностью была избавлена от возни на кухне. Да к тому же папа-джан и не позволил бы, чтобы его сын занимался женской работой. Но сейчас я поняла, что не представляю, как приготовить простейшее блюдо, не говоря уж об обеде на всю семью. Даже Парвин умела готовить, хотя, если ей поручали почистить картошку, она неизменно увлекалась вырезанием фигурок зверей и человечков из картофельных клубней.

Попытавшись вспомнить, как готовили мама-джан и Шахла, я решила, что смогу потушить овощи и отварить рис. Насыпав рис в кастрюлю с водой, я поставила ее на огонь и занялась мытьем овощей, стараясь при этом не смотреть в окно, за которым был виден двор со стайкой мальчишек, гоняющих мяч. Двое были примерно моего возраста, остальные чуть младше. Они вопили во все горло и обзывали друг друга разными обидными прозвищами всякий раз, когда противник бил мимо ворот. Мое сердце само, словно мячик, прыгало в груди, всей душой я рвалась на улицу — бегать и кричать вместе с ними, вместо того чтобы чахнуть на кухне над горой картофельных очисток.

«Кто эти мальчики? — думала я. — Сразу видно, что игроки они никудышные. Мы с Абдуллой в два счета разбили бы их „всухую“. Еле шевелятся. Да они вообще умеют бегать?»

— Рахима! Посмотри на себя, как ты сидишь?! Стыд какой!

На пороге стояла Шахназ и, уперев руки в бока, укоризненно качала головой. Я вздрогнула, поняв, что машинально уселась в свою любимую позу — одна нога вытянута, другая согнута в колене. Спохватившись, я села, подобрав под себя обе ноги, и невольно охнула от боли, пронзившей мое истерзанное тело.

— Веди себя пристойно. Пожалуйста.

Я покраснела до корней волос, мысленно проклиная себя за невнимательность. Хорошо, мама-джан не видит меня. Она предупреждала, чтобы в новом доме я вела себя, как подобает воспитанной девушке. Но я почти пять лет была мальчиком! Не так-то легко забыть старые привычки.

К обеду явилась наша свекровь. На этот раз ее пальцы, словно когти хищной птицы, впились в плечо мальчика лет восьми — вероятно, это был один из внуков, которого она сегодня выбрала себе в провожатые. Следуя примеру Шахназ, я вежливо поздоровалась и поцеловала ей руку. Для меня визит старухи стал неожиданностью, Шахназ же ничуть не удивилась.

— Со мной она проделывала то же самое. Хочет убедиться, что ты будешь хорошей женой. Давай накрывай на стол, — шепнула Шахназ и добавила уже громче ласковым голосом: — С вашего разрешения, я оставлю вас, ханум-джан, мне надо покормить детей. Но ваша новая невестка угостит вас обедом. Сегодня Рахима готовила сама.

Деваться было некуда. Раз Шахназ сказала, что я угощу свекровь обедом, придется играть роль гостеприимной невестки. Правда, я вспомнила, что детей она накормила как раз перед приходом Гулалай-биби. Однако мысли о коварстве Шахназ мгновенно вылетели у меня из головы, как только я взялась накрывать на стол. Почему-то приготовленный мной «обед» даже отдаленно не напоминал тот, который обычно подавала мама-джан. Трясущимися руками я выложила на блюдо рис и тушеные овощи. Гулалай-биби молча следила за каждым моим движением, с невозмутимым видом перебирая бусины четок. Когда я поставила перед ней блюда, она наконец заговорила:

— Для начала неплохо было бы предложить чаю. Иначе можно подумать, будто ты поторапливаешь гостей и хочешь, чтобы они поскорее ушли.

— Ах да… Извините, — пролепетала я, — позвольте предложить вам чашку…

— Да, чашку чая! Именно так принимают гостей.

Я поставила на плиту чайник с водой и, потратив некоторое время, чтобы отыскать чайник для заварки, насыпала в него щепотку чайных листьев.

— А кардамон? Ты добавила кардамон?

Я вздохнула.

— Извините, ханум-джан, забыла.

— Чай без кардамона?! — С трагической гримасой на лице она откинулась назад, на подушку за своей спиной. — Возможно, в твоей семье пили чай без кардамона, но нормальные люди…

— Нет, ханум-джан, мама всегда клала кардамон в чай.

Старуха злобно прищурилась, недовольная тем, что я перебила ее.

— Я говорю, нормальные люди пьют чай с кардамоном. Пожалуйста, в следующий раз будь внимательнее.

Я молча кивнула. Свекровь со страдальческим видом пила свой чай без кардамона. Опустив глаза, я наблюдала, как от лежащего на блюде риса поднимается пар.

— Ладно, — старуха поставила недопитую чашку на скатерть, — давай попробуем, что ты тут приготовила.

Я взяла ложку и стала накладывать рис ей на тарелку. Слипшиеся белые комки выглядели не очень аппетитно. Оставалась надежда на тушеные овощи. К тому же она, кажется, подслеповата, так что, может, не заметит, во что я превратила рис. Старуха недоверчиво попробовала то, что я положила ей на тарелку, и снова горестно покачала головой:

— Все остыло. Еда невкусная, когда она холодная. И рис должен быть рассыпчатым, а это… Даже не знаю, как назвать… Долго ты варила рис?

— Я… э-э-э… не знаю… не помню.

— Слишком долго. Слишком долго. А овощи, наоборот, не дотушились, жесткие. Шахназ! Шахназ! Иди сюда!

На пороге гостиной появилась Шахназ, брови у нее были вопросительно вскинуты.

— Да, ханум-джан?

— Девчонка совершенно не умеет готовить! Ты пробовала? Это же невозможно есть!

— Нет, ханум-джан. Она настояла на том, чтобы сделать все самой. А иначе я, конечно, приготовила бы для вас что-нибудь вкусное.

Я уставилась на Шахназ. До меня стало доходить, что она не так уж безобидна, как показалось вначале. Шахназ смотрела мимо, стараясь не встречаться со мной взглядом. Я с трудом подавила желание залепить ей пощечину и опрокинуть на голову миску с рисом.

— Это неправда! Она велела мне готовить еду. А сама пошла кормить детей. Задолго до вашего прихода! — выпалила я все обвинения разом. — Она специально все подстроила!

— Вот именно этого я и боялась! — грозным голосом объявила Гулалай-биби. — Ты дикая, наглая, невоспитанная девчонка. Я хотела для моего сына достойную жену, а он выбрал тебя. Значит, придется заняться твоим воспитанием. А теперь слушай внимательно, Рахима! Ты будешь делать все как положено. И учти, скандалов вроде того, что ты устроила у себя дома, здесь никто не потерпит. Сейчас я уйду, но запомни: я глаз с тебя не спущу!

Старуха поднялась и, вцепившись в плечо внука, потащилась к выходу. Когда дверь за ней с грохотом захлопнулась, Шахназ развернулась и, тряхнув волосами, тоже ушла к себе в комнату, хорошенько саданув дверью. На ее лице сияла довольная ухмылка. Она подставила меня, стравив со свекровью.

«Мама-джан была права: все только начинается!»

Вечером, застав Шахназ на кухне, я задала ей прямой вопрос:

— Скажи, зачем ты это сделала?

— Сделала что?

— Ты специально все подстроила. А потом еще и наврала ей.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Я вспомнила одну из любимых поговорок тети Шаимы: «У лжеца плохая память».

— Не расстраивайся, Рахима, ты скоро всему научишься. Смотри, я же научилась.

Шахназ была клубком противоречий. С одной стороны, она злилась на меня: мало того что дом, в котором ее поселили, был самым маленьким — не то что у двух старших жен, — так теперь ей приходилось еще и делить его со мной. Мало того что детей у них было больше, чем у нее, так еще и свекровь относилась к старшим женам лучше, потому что сама выбирала их для сына. Шахназ и меня Абдул Халик нашел сам, мать его выбор не одобряла. С другой стороны, Шахназ, запертая в четырех стенах, как и я, чувствовала себя одиноко. Как и я, она скучала по родным, которых не видела с самого дня своего никаха. Так что бывали дни, когда Шахназ огрызалась на меня с утра до ночи, а иногда, наоборот: она вдруг становилась разговорчивой и могла часами сидеть на кухне, болтая со мной, словно с лучшей подругой.

В один из таких дней Шахназ разоткровенничалась.

— Знаешь, почему Гулалай-биби не любит тебя? — спросила она.

— Потому что я плохая жена?

— Нет, — усмехнулась Шахназ, — хотя это подливает масла в огонь, но дело в другом. Она хотела, чтобы Абдул Халик женился на дочери ее младшего брата.

— А почему он не захотел жениться на своей двоюродной сестре?

— Он хотел, по крайней мере, так все говорили. Но вдруг передумал, принес извинения дяде, а вскоре мы узнали, что назначен другой никах. Ну а потом он привез тебя. Семья Гулалай-биби страшно разочарована, они-то надеялись, что вот-вот выдадут дочь замуж.

Я знала, что мне нельзя доверять Шахназ и что пускаться в откровения с ней тоже не стоит. Но, кроме нее, мне не с кем было поговорить. Поэтому в дни перемирия я с удовольствием слушала ее болтовню. Практически все время мы были вдвоем. Сын Шахназ, Маруф, быстро привязался ко мне, и мы часто играли с ним — я учила мальчугана, как правильно бить по мячу. Шахназ с недоверием поглядывала на меня, словно ожидая какой-нибудь непристойной выходки.

Довольно часто я действительно все делала не так. Не так сидела. Не так готовила. Не так убирала дом. Я же чувствовала себя неудобно в длинных юбках, они стесняли движения, путаясь в ногах. Мне не нравилась моя растущая грудь. Иногда я снимала лифчик, который мама-джан купила мне перед свадьбой, и стягивала грудь полотенцем, словно надеясь таким образом остановить происходящие с моим телом изменения. Больше всего мне хотелось снова ходить в школу и носиться с друзьями по улицам.

Свекровь являлась к нам чуть ли не каждый день. Если дом, по ее мнению, был недостаточно хорошо убран, Гулалай-биби первым делом принималась выкручивать мне ухо, затем заставляла брать тряпку и под ее бдительным присмотром мыть полы во всех помещениях. Шахназ без зазрения совести все промахи валила на меня, свекровь с готовностью верила каждому ее слову и еще сильнее драла меня за уши.

Абдул Халик поддерживал мать и с не меньшим усердием пытался сделать из меня хорошую жену. Я ненавидела в нем все: его лицо, его желтые зубы, его дыхание на моей шее, его жесткую бороду, царапающую мне щеку. Иногда я пыталась вывернуться из его объятий, вспоминая, как это делают бойцы тхэквондо. Но чем сильнее я отталкивала его, тем крепче он сжимал меня. И хуже всего была отвратительная ухмылка на его лице. Как будто бы мое сопротивление доставляло ему удовольствие. Наверное, этому не стоило удивляться: в конце концов, он был полевым командиром, человеком войны.

Я ненавидела ощущение его абсолютной власти надо мной. Как часто я лежала без сна ночи напролет, свернувшись калачиком на своей половине кровати, и тихо плакала, мечтая лишь об одном: чтобы поскорее наступило утро и этот храпящий возле меня мужчина проснулся и наконец позволил мне уйти к себе в комнату.