Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 63 РАХИМА

Сосредоточиться на работе на этот раз было непросто. Утреннее заседание уже заканчивалось, когда я вдруг осознала, что не помню ни слова из того, о чем говорили сменявшие друг друга ораторы. Мои мысли были далеко отсюда, я вспоминала, как последний раз купала Джахангира и как кормила его любимым лакомством — халвой.

Бадрия заметила мою рассеянность, но сегодня ее раздражение было смягчено сочувствием. Да она и сама большую часть времени не обращала внимания на дебаты. Усиленно делая вид, что читает разложенные перед ней бумаги, Бадрия исподтишка разглядывала людей в зале. Я понимала ее: для женщины, которая почти всю жизнь проводит запертой в четырех стенах, каждая парламентская сессия превращается в небольшой спектакль.

Ко мне Бадрия стала относиться заметно мягче, чем раньше. В принципе это мало что меняло, если не считать, что теперь я могла проводить гораздо больше времени с Хамидой и Суфией и меньше — с ней и нашими охранниками. Обе женщины были добры ко мне. Когда на прошлую сессию Бадрия приехала без меня, они настойчиво допытывались, не случилось ли что со мной. Бадрия сначала давала расплывчатые объяснения, но потом сдалась и рассказала все как есть.

Ласковые объятия Суфии при нашей встрече принесли мне неожиданное утешение, удивившее меня саму. Хамида тоже обняла меня и рассказала, как несколько лет назад они с мужем потеряли трехлетнего сына. Мальчик умер от инфекции, а у них не хватило денег, чтобы вовремя купить необходимые лекарства.

В кабульском доме Абдула Халика все еще продолжался ремонт. Это означало, что мы с Бадрией по-прежнему останавливались в отеле, а живя в одной комнате, волей-неволей приходится разговаривать друг с другом. Несмотря на запрет обсуждать со мной планы Абдула Халика, Бадрия то и дело сыпала какими-то полунамеками на некие события, ожидающие нас в ближайшем будущем. Вероятно, существуют на свете вещи настолько важные, что удержать их в себе просто невозможно.

— Знаешь, Рахима-джан, мне, конечно, не велено никому говорить, но раз уж я в курсе дела… Поскольку я первая жена Абдула Халика, он, естественно, счел необходимым поделиться со мной, — произнесла Бадрия торжественным тоном и приложила руку к груди, подчеркивая собственную значимость и оказанное ей доверие. — Девушку зовут Катол. Говорят, она очень красивая. Абдул Халик давно знаком с ее братом, тот воевал под командованием нашего мужа. Брат девушки — уважаемый человек, но задолжал Абдулу Халику крупную сумму. Абдул Халик проявил милосердие: когда у родных Катол не было денег даже на хлеб, он посылал им продукты.

— А что будет с нами? — спросила я, изобразив удивление: мне не хотелось, чтобы Бадрия догадалась, что я подслушала их разговор с Гулалай-биби.

— С нами? Ничего. Почему с нами должно что-то случиться? — пожала плечами Бадрия и принялась старательно смахивать с юбки несуществующие соринки. — А ты снова собираешься пойти с твоими подругами на эти дурацкие занятия?

— Да. А ты? Пойдешь с нами? — спросила я лишь потому, что иначе позже Бадрия сама начала бы укорять меня.

При этом она каждый раз с пренебрежением отмахивалась: «Вот еще, делать мне нечего, как только болтать с этими сплетницами» — и неизменно заявляла, что отправится на другой конец города навестить тетю. Хотя было совершенно ясно, что весь вечер она проводила в отеле, не выходя за порог комнаты. Бадрия прекрасно знала: вздумай она действительно отправиться с визитом к родственнице, Абдулу Халику об этом непременно доложат, и вряд ли он одобрит самовольные отлучки. А инстинкт самосохранения у Бадрии был развит отлично.

Тем временем я под руководством миссис Франклин осваивала компьютер и уже неплохо разбиралась во многих программах. Для тренировки я писала письма сестрам — Шахле, Рохиле, Ситаре. Письма, которые не суждено было отправить.

Фахрия тоже время от времени приходила в Центр. Она приносила все новые и новые истории о своих подопечных. Организации помогали выживать средства, которые поступали от благотворительных фондов США. Цель Фахрии была мне понятна: она надеялась, что Хамида и Суфия поднимут в парламенте вопрос о государственном финансировании приюта. Я очень хотела сказать Фахрие, что она понапрасну тратит время: парламент никогда не станет поддерживать приют, где укрывают жен, сбежавших от своих мужей.

До зимних каникул оставалось четыре недели. Всего четыре недели я смогу ходить на занятия к миссис Франклин, где она рассказывает об интересных вещах, и одобрительно хлопает меня по плечу, и хвалит за успехи в учебе. Всего четыре недели вместо бесконечной уборки, стирки и готовки я смогу проводить вечера, беседуя с Хамидой и Суфией.

«Как там тетя Шаима?» — подумала я. Последнее время я часто думала о ней. При каждой нашей встрече я замечала, что она выглядит все хуже и хуже. И тем не менее, будучи гораздо старше моей сестры и сына, эта женщина пережила их обоих. Смерть Парвин и Джахангира научила меня тому, что жизнь любимых — отнюдь не сама собой разумеющаяся вещь, смерть ходит совсем рядом, и она намного ближе, чем я привыкла думать.

— Я старая женщина, — сказала тетя Шаима, придя навестить меня перед отъездом в Кабул, — и не раз мне удавалось обманывать ангела Азраила,[78] но недалек тот час, когда он все же явится и заберет мою душу.

— Тетя Шаима, не говори так! — Я прижалась головой к ее плечу.

— Ба! — рассмеялась тетя и потрепала меня по щеке. — Все, что удерживало меня в этом мире, — желание быть поближе к вам, девочки, присмотреть за вами, помочь вам. Остальное для меня не имеет большого значения. Но я не смогу до бесконечности ускользать от моего ангела смерти. Это как в той истории о старике. Я рассказывала историю о старике?

— Нет, тетя Шаима, ты рассказывала только историю про бабушку Шекибу.

— Ах да! Надеюсь, история Шекибы кое-чему научила тебя. В конце концов, ты ее прапраправнучка. Помни, эта история — не волшебная сказка. Ты — потомок Шекибы, в твоих венах течет ее кровь, и твой дух унаследовал силу ее духа. Всегда ходи с высоко поднятой головой. Мне хочется верить, что все, чем я поделилась с вами, поможет вам обрести мудрость и смелость. — Тетя Шаима тяжело вздохнула, вздох перешел в мучительный кашель. Ей понадобилась целая минута, чтобы прийти в себя и продолжить: — Я постаралась рассказать историю Шекибы твоим младшим сестрам. Ты уже знаешь: Рохилу скоро выдадут замуж. По-моему, в новом доме ей будет неплохо. Семья ее мужа — простая и вполне достойная. Ситара останется одна с родителями. Хотела бы я поручить тебе присматривать за ней. Но понимаю: если бы между вами выросла гора до небес, вы и то были бы ближе, чем теперь. — Тетя Шаима бросила взгляд на дом Абдула Халика. Мы сидели на нашем привычном месте, в укромном уголке двора. — Эти стены словно сомкнулись над тобой и держат, цепко держат, следя за каждым твоим шагом. Все, что тебе довелось пережить здесь, многому научило тебя, но главное — невзгоды должны сделать непреодолимым твое желание не стоять на месте. Помни, что говорит нам Аллах: начни двигаться, и Мое благословение будет с тобой.

Я попыталась заверить тетю Шаиму, что поняла и запомнила все, о чем она нам рассказывала, и что быть потомком Шекибы — для меня не пустые слова. Я горжусь моей прапрапрабабушкой.

Однако я никогда не умела выражать чувства. Я просто сидела и смотрела на тетю. И, глядя на нее, я не могла не видеть — моя тетя угасает: и без того хрупкая, она сделалась совсем прозрачной.

Большую часть своей сознательной жизни тетя Шаима посвятила заботам о нас с сестрами. И сейчас тетя вновь оказалась права: находясь здесь, я ничем не могу помочь младшей сестре. Стены этого дома слишком высоки, а поводок, на котором держит меня Абдул Халик, слишком короток. Мне оставалось только молиться о нашей малышке Ситаре.

Бадрия лежала на кровати и ворчала, что ремонт в кабульском доме Абдула Халика затягивается, что ей надоело жить в отеле у всех на виду. Я устала слушать ее жалобы, мне захотелось пойти на улицу, подышать воздухом.

Накинув на голову платок, я направилась к двери. Бадрия взглянула на меня, сердито засопела и отвернулась к стене. Ей явно не хотелось отпускать меня, еще бы — она лишалась единственного своего слушателя. Но мне необходимо было выбраться из душной комнаты и побыть одной.

Щелкнув дверной ручкой, я вышла в коридор. Справа от меня находилась лестница, ведущая в нижний вестибюль и к выходу из отеля, слева, чуть дальше по коридору, раздавались голоса наших охранников. Маруф и Хасан, как обычно, сидели в небольшом холле, которым заканчивался коридор, и оживленно о чем-то спорили. Я видела спину Маруфа, развалившегося в кресле возле журнального столика. Как ни хотелось мне свернуть направо и, сбежав вниз по лестнице, очутиться на улице, я понимала, что, если улизну без сопровождения, навлеку на себя такие неприятности, о которых даже подумать страшно.

Я повернула налево и направилась к холлу. Чем ближе я подходила, тем отчетливее слышала их разговор.

— И ты сказал ему?

— Конечно. А что, по-твоему, я должен был делать? — возмутился Маруф.

— Да поможет ей Аллах! Ну а он что?

— Как будто ты не знаешь, как он реагирует. Орал и ругался. Не знаю, что он с ней сделает, когда вернемся, но в любом случае виноват ты. Ты же ляпнул, что она проводит время с этими двумя наседками, не помню, как их зовут. Кто тебя за язык тянул? Ясно же, что и нам достанется: зачем оставляли ее без присмотра?

— Интересно, а что я мог сказать? Он позвонил, когда ее не было в отеле. Хотел поговорить с Бадрией. Не я, так она все равно доложила бы. А мне он потом шею свернул бы, можешь не сомневаться, если бы понял, что я что-то утаил от него.

— Ну да, да, понятно. Надеюсь, ты ему хорошо объяснил, что она уходила без нашего ведома.

— Еще бы! Послушай, главное, чтобы мы оба говорили одно и то же и твердо стояли на своем: мы ничего не знали, она убегала тайком и болталась целыми вечерами с двумя женщинами, с которыми познакомилась в парламенте. Он поверит. Ты же знаешь, он теперь охладел к ней. А помнишь, какие у него были глаза, когда мы первый раз увидели ее на рынке? Ха, я думал, он прямо там ее схватит.

Маруф захихикал.

— Ну да, а родителям девчонки пошлет записку и сотню афгани!

— Думаю, так и надо было сделать. А он потом столько возился с ее отцом…

— Но ведь ты тоже сначала принял ее за мальчишку. Идиот!

— Ты и сам так думал! — окрысился Хасан. — Она и вправду выглядела как мальчишка.

— И тогда нравилась тебе гораздо больше? — снова поддел его Маруф. — А как тебе ее новая прическа? Что, признавайся, снова разгорелся аппетит?

Я замерла посреди коридора, лихорадочно соображая, что делать дальше. Внутри разлился ледяной ужас: они сдали меня мужу! И каким тоном эти двое говорят обо мне! От обиды и омерзения на глаза навернулись слезы. Мысли путались, несколько секунд я стояла, не в силах унять налетевший вихрь. Постепенно до меня доходило, что именно я услышала.

Как можно тише я отступила назад, к дверям нашей комнаты, и повернула ручку. Затем оглянулась через плечо — заметили охранники, что я выходила? Нет, увлеченные разговором, они не слышали ни моих шагов в коридоре, ни легкого щелчка, с которым открылась дверь.

Оказавшись в номере, я проскользнула в ванную. Сейчас у меня не было сил разговаривать с Бадрией. К тому же она, похоже, уснула. Я знала: мне грозит серьезная опасность. Мой муж был жестоким человеком. То, что нам, его женам, довелось испытать на себе — лишь малая толика того, на что он способен. Абдул Халик был человеком войны, насилия, власти. Он требовал уважения и беспрекословного подчинения. А наши телохранители только что сообщили ему, что я вышла из-под контроля. Теперь он наверняка вне себя от ярости. Кроме того, не следует забывать и о другой опасности: Абдул Халик хочет взять еще одну жену, но пять — слишком много для него. Я понимала, чем это может обернуться для меня. Той девушке из приюта, о которой нам рассказывала Фахрия, за непослушание муж отрезал ухо. У меня не было ни малейших сомнений: Абдулу Халику ничего не стоит отрезать мне оба уха.

Я прислонилась к стене ванной и прижалась затылком к холодному кафелю, кровь пульсировала у меня в ушах, сердце замирало от страха. Я должна была думать. И думать быстро.

До нашего отъезда из Кабула оставалось три дня.