Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 47 ШЕКИБА

Обмякшее тело Бинафши — эта картина вновь и вновь всплывала в памяти, пока Шекиба получала свое собственное наказание. Ее приговорили к ста ударам плетью, что и было сделано со всей аккуратностью одним из солдат. Офицер, командовавший казнью Бинафши, стоял рядом и наблюдал за приведением приговора в исполнение.

Шекибу снова привели в ту же каморку, где они с Бинафшей провели последние три дня, и заставили опуститься на колени. Запястья ей, как и Бинафше, стянули веревкой. При каждом ударе она вздрагивала всем телом и кривилась от боли, однако не проронила ни звука. Офицер и солдат вслух отсчитывали удары. Под мышкой у солдата, в соответствии с правилами, указанными в законе, была зажата книга — прием, позволяющий смягчить силу удара. Когда положенные сто ударов были нанесены, Шекибе развязали руки, и она, накренившись набок, рухнула на пол. Мужчины, не сказав ни слова, ушли. На этот раз дверь в каморку осталась открытой.

Сознание медленно возвращалось к Шекибе. Она почувствовала влагу на губах — кто-то осторожно влил ей в рот несколько капель воды. Затем чьи-то руки так же бережно стали смазывать истерзанную спину маслом. Прошли еще сутки, прежде чем Шекиба окончательно пришла в себя и поняла, что это доктор Браун-ханум заботится о ней. Англичанка удрученно цокала языком — почти так же, как это делал бы любой афганец, — и что-то бормотала себе под нос. Что именно — Шекиба не могла разобрать. Она снова прикрыла глаза, надеясь избавиться от мелькающих в сознании образов. Тщетно. Закопанная в землю женщина, солдаты, швыряющие в нее камни, кровавые пятна, расплывающиеся по голубой ткани, — эти ужасные картины снова и снова вспыхивали под закрытыми веками. Шекиба открыла глаза и посмотрела на Браун-ханум, которая как раз смачивала в тазу с водой кусок ткани, чтобы обтереть ей спину. Заметив, что Шекиба смотрит на нее, доктор спросила что-то на дари, но с таким сильным английским акцентом, что Шекибе потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: доктор спрашивает, не болит ли у нее спина. Она едва заметно покачала головой. Браун-ханум удивленно вскинула брови и стала отжимать тряпку.

Шекиба чуть приподнялась на подушке и посмотрела вокруг. Она увидела, что лежит на кровати в одних панталонах из тонкой ткани — широкие сверху, они сужались к лодыжкам. На спинке стула, который стоял возле кровати, Шекиба заметила шейлу.[62] Она узнала этот платок и поняла, что находится в комнате Бинафши. Через приоткрытую дверь из коридора долетали голоса обитательниц гарема. Шекиба вспомнила, как Бинафша умоляла их о пощаде и милосердии, валяясь в ногах у вломившейся к ней в комнату толпы женщин, думавших лишь о том, как спасти собственную шкуру.

Дверь приоткрылась чуть шире, в комнату заглянула Халима.

— Можно? — спросила она робко, обращаясь к Браун-ханум.

Та, видимо, догадавшись, о чем просит Халима, сделала приглашающий жест рукой.

— Как ты себя чувствуешь? — Приблизившись к кровати, Халима заглядывала в лицо Шекибе.

— Лучше, — сиплым шепотом ответила Шекиба. Горло саднило, словно в него насыпали песок и мелкие камни.

— Я рада, — сказала Халима. — Мы… мы не ожидали того, что… что случилось… — Она осеклась на полуслове, глаза ее наполнились слезами.

Шекибе нечего было ответить.

Халима порывисто вздохнула и продолжила:

— Там пришла Тариг. Она хочет повидать тебя, но боится… Ты не против, если она зайдет ненадолго?

Шекиба кивнула. Она хорошо помнила, как, отвернувшись от ямы, где была закопана Бинафша, увидела Тариг. Ее глаза были полны ужаса, лицо перекошено, возле ног — лужа рвоты.

Прежде чем уйти, Халима ласково коснулась ладонью лба Шекибы, затем неслышно вышла из комнаты. Шекибе хотелось, чтобы Халима осталась, чтобы она гладила ее по голове и, утешая, держала ее руки в своих — так, как это делала мама. Но вместо Халимы в комнату ворвалась Тариг.

— О Аллах Милосердный! Ты жива? Ты сильно ранена? Что они с тобой сделали? — Голос Тариг дрожал, вопросы сыпались один за другим.

— Меня наказали.

— Как?

— Сто ударов плетью.

— Как ужасно! — Брови Тариг сошлись на переносице. — За что? Они сказали?

— Потому что я плохо выполняла свою работу смотрителя.

— О Шекиб! Прости нас. Мы все виноваты не меньше тебя. — Тариг перешла на шепот, словно опасаясь, что их могут подслушать.

— Но в ту ночь была моя смена. Гафур не забыла сообщить об этом эмиру.

— Она… Я никогда не могла подумать, что… Нет, конечно, Гафур думает только о себе, но все же я не предполагала, что она окажется способна на такое.

— Все люди поступают так, когда речь идет об их жизни. Гафур ничем не отличается от остальных, — сказала Шекиба.

И вдруг поняла, что Бинафша была другой. Офицер пообещал ей помилование в обмен на имя любовника. И хотя она, скорее всего, понимала, что это ложь, но даже слабая надежда на спасение не заставила ее предать его. Почему она так поступила? Почему она так упорно выгораживала Бараана-ага?

— Гафур сказала, что они собирались лишь поговорить с тобой. Она не думала, что тебя накажут, — не унималась Тариг.

Шекиба вспомнила, как в ту злополучную ночь Гафур, вернувшись из дворца, стремглав умчалась по коридору, лишь бы быть подальше от нее, и как старалась не встречаться с ней взглядом, когда их с Бинафшей вывели во двор.

— Бинафша… Она навлекла такой позор на весь гарем… Но я и представить не могла, что с ней так… Что такое возможно здесь, в Кабуле, во дворце эмира! — хватаясь за щеки, причитала Тариг.

— Ни один мужчина не потерпит таких вещей. Эмир опозорил бы себя, если бы согласился на более мягкое наказание.

— А что теперь станет с нами, со смотрителями?

— Не знаю.

— А что с тобой? Они отошлют тебя обратно домой?

Шекиба вспомнила, что ее помиловали не просто так. Она представила лицо Амануллы. Неужели такое возможно? Неужели он спас ее от смерти, чтобы сделать своей женой? Или, может быть, наложницей?

— Нет. Не знаю. — Шекиба решила пока ничего не говорить о замужестве, опасаясь, что, если слух дойдет до Гафур, та снова попытается напакостить ей.

— О, это так ужасно, Шекиб. Прости, что тебе пришлось отдуваться за всех нас. Мы боимся, что еще кого-нибудь накажут. Весь гарем в страхе. А вдруг они решат, что многие были в сговоре…

Шекиба решила, что больше не в состоянии выносить трескотню своей бывшей напарницы. Она сказала, что устала, и попросила ее уйти. Тариг казалась разочарованной и все такой же напуганной, но послушно побрела к двери. Глядя ей вслед, Шекиба подумала, насколько нелепо выглядит она в мужской одежде: брюки и рубашка висели на ней мешком, сейчас Тариг совсем не была похожа на мужчину.

Шекиба закрыла глаза и только-только начала сползать в сон, как Тариг снова ворвалась в комнату.

— Шекиб! Шекиб! — захлебываясь от волнения, повторяла она.

— О Тариг, пожалуйста…

— Да-да, прости, я на минутку. Просто сказать. Нам только что сообщили из дворца. Они велят тебе быть готовой через два дня.

Шекиба открыла глаза. На раскрасневшемся лице Тариг сияла улыбка.

— Они сказали, что тебя выдадут замуж.