Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 34 РАХИМА

— Она выглядит ужасно, тетя Шаима, — сказала я. — Если бы ее увидела Шахла, она, наверное, была бы в слезах!

Тут мне пришло в голову, что и сама Шахла, вероятно, сильно изменилась. Да и я тоже. Мы больше не были теми девочками, которых выдали замуж три года назад. У Шахлы уже двое детей. Интересно, как с ней обращаются в семье мужа? Я надеялась, что сестре повезло больше, чем Парвин.

— Рохила умная девочка. Я так хотела, чтобы они отправили ее в школу, — вздохнула тетя Шаима. — И для вас я хотела того же: чтобы вы получили образование, которое поможет вам строить жизнь по собственному усмотрению…

— Да какой прок в образовании? — сердито перебила я тетю. — Ну вот я училась в школе, и что? Как это помогло мне?

— Не торопись, позже ты поймешь, — со спокойной убежденностью в голосе сказала тетя Шаима. — Посмотри на меня: огромное счастье, что я умею читать. Это как свеча, которую зажгли в темной комнате. Если я не понимаю каких-то вещей, у меня всегда есть возможность разобраться и понять. Человека, который умеет думать самостоятельно, гораздо труднее запугать или заставить делать то, чего он не хочет.

Я прикусила язык. Хотя пока не видела, каким образом несколько лет, проведенных в школе, могут помочь мне в теперешней ситуации. Что касается самой тети Шаимы, из всех девочек в ее семье она единственная доучилась до восьмого класса. Однако что принесло тете ее образование, кроме привычки читать газеты и время от времени случайно попавшиеся книги, я не понимала.

— А о маме не волнуйся, — сказала тетя Шаима, неверно истолковав сомнение, появившееся на моем лице. — Человеческий дух… Ты знаешь, что говорят о человеческом духе? Он тверже любой скалы и нежнее лепестков самого нежного цветка.

— Правда?

— Твоя мама защищает свою душу, делая нежные лепестки твердыми, как скала. И делает она это с помощью «лекарств», которые приносит твой отец, потому что для нее это единственный способ выжить. Ты должна делать то же самое, но, конечно, не таким способом. Всегда помни, твоя душа — наполовину нежный лепесток, наполовину твердая скала.

Тетя вздохнула.

— Проклятые «лекарства»! Теперь, когда Абдул Халик стал зятем твоего отца, этой дряни полно у вас в доме, ее стало слишком много, а для твоей мамы соблазн оказался слишком велик.

— Да уж, они заключили удачную сделку, — фыркнула я.

Фраза прозвучала более жестко, чем я намеревалась сказать. Временами мама-джан виделась мне жертвой. Но временами начинало казаться, что она стала соучастницей отца. В любом случае пострадали мы с сестрами. Я взглянула на спящего Джахангира и поклялась, что никогда не предам его.

— Ты, конечно, можешь винить свою мать, — словно прочитав мои мысли, сказала тетя Шаима, — но прежде стоит представить, каково это — оказаться на ее месте. Знаешь, иногда для муравья и росинка — наводнение.

Я молчала. Тетя Шаима тоже. Мы обе чувствовали, что лучше не продолжать этот разговор.

— Как с тобой обращается Абдул Халик? — прервала молчание тетя.

— Он так занят последнее время, что его и дома-то почти не бывает, — сказала я.

— Ну, это не так уж плохо. И чем же он занят?

Я пожала плечами:

— Точно не знаю. Но я слышала краем уха разговор в гостиной — что-то о его бойцах, выполняющих работу, которую солдаты иностранцев делать не могут.

— Или не хотят. Вчерашние враги сегодня становятся друзьями. Отличный бизнес у твоего мужа. Раз — и союзник западных партнеров. И никому дела нет, чем Абдул Халик занимался всего несколько лет назад.

— А чем он занимался?

— Он твой муж, Рахима, я полагала, ты уже разобралась, что к чему. Откуда, ты думаешь, у него такие деньги и такое влияние? Эти деньги сделаны на крови людей, на страданиях его собственного народа. Он грабит и убивает, затем легальным образом отмывает награбленное и предстает перед западными партнерами невинным, как ангел, а те либо на самом деле не знают, с кем имеют дело, и даже не пытаются узнать, либо делают вид, что не знают. Но в этой стране твой муж не единственный «предприниматель» подобного рода и, возможно, даже не самый худший. Ты была еще слишком маленькой, чтобы понимать, что происходило у нас в стране, а в вашей семье и вовсе не принято было обсуждать эти вещи, коль скоро твой отец воевал под командованием Абдула Халика. — Последнюю фразу тетя Шаима произнесла, понизив голос.

Я вспомнила рассказ Шахназ о том, как она стала женой Абдула Халика, — ее просто забрали из родительского дома в качестве военного трофея.

— Только ни с кем это не обсуждай. Даже с другими его женами. Поняла?

Я кивнула. Хотя предостережение тети было излишним.

— А еще ему советовали представить одну из его жен кандидатом на место в парламенте, — вспомнив подробности подслушанного разговора, добавила я. — По-моему, совершенно безумная идея, он за порог-то нас не выпускает, а тут — в Кабул отправить!

— Жену — в парламент?! Какая подлая афера!

— Почему, тетя Шаима? Ведь это такая возможность для женщины — работать в парламенте!

— Как же, возможность! — саркастично рассмеялась тетя. — Да это всего-навсего хитрый ход. Принят закон, что определенное количество мест в парламенте должны занимать женщины. Но если Абдул Халик пропихнет на это место жену, он просто будет диктовать ей, что говорить, что делать, как голосовать. Это то же самое, если бы он сам стал депутатом. — В словах тети Шаимы чувствовалась неподдельная горечь, и одновременно, судя по тому, как она проглатывала половину звуков, все внутри у нее буквально кипело от возмущения.

Я не задумывалась о подоплеке, кроющейся в предложении советников Абдула Халика, но слова тети Шаимы звучали убедительно. И теперь мне стало понятно, почему он в принципе взялся обдумывать столь дикое предложение — сделать жену депутатом парламента. Вероятно, как и говорили его советники, это был единственный способ удержать власть в нашей провинции.

— Он сказал, какую из жен намерен посадить в парламент?

— Нет. Я тоже думала, кого он выберет.

— Вероятно, Бадрию.

— Почему ее?

— Потому что Джамиля слишком красивая. Он не захочет выпускать ее из рук. А ты и Шахназ — слишком молоды. Остается Бадрия.

Тетя оказалась права.

В течение следующих недель Бадрию готовили к выборам. Часами они что-то обсуждали, запершись у нее в комнате. Мы, конечно же, не знали, о чем там шла речь. Бадрия хранила загадочное молчание и лишь время от времени бросала фразу-другую, нечто вроде: «Да, это будут непростые выборы», — и с озабоченным видом постукивала указательным пальцем по подбородку. Было видно, как Бадрию просто распирает от гордости, что ей доверена столь важная миссия.

— А что именно вы будете делать в парламенте? — спросила как-то Шахназ.

Был теплый вечер, дети играли во дворе, мы сидели тут же. Абдул Халик уехал по делам, и раньше завтрашнего дня его не ждали. Гулалай-биби лежала у себя в комнате: после перенесенной недавно простуды, которая, по ее собственным словам, едва не убила ее, свекровь все еще не выходила на улицу. Так что, пока сама Гулалай-биби с трудом дышала заложенным носом, дом мог вздохнуть свободно.

— Глупая! Неужели ты не знаешь, чем занимается парламент?! Какое счастье, что для поездки в Кабул выбрали меня, а не тебя.

Я видела, как Джамиля подавила улыбку. Мы обе понимали, что Бадрия отчаянно пытается придумать более-менее вразумительный ответ на вопрос, заставший ее врасплох.

Шахназ вскинула брови:

— Но ведь ты будешь там в парандже?

— Само собой!

— А если тебя выберут, — не унималась Шахназ, — ты там будешь общаться с мужчинами? В парламенте же одни мужчины работают, верно?

— Да, ходить на заседания и участвовать в обсуждении важных вопросов — это мой долг как депутата.

— И когда выборы?

— Через два месяца. — Бадрия тяжело вздохнула, словно только сейчас осознала, какой объем работы ждет ее в скором будущем.

Бадрия, всегда имевшая статус первой жены, отнюдь не всегда пользовалась соответствующим этому статусу вниманием мужа. Сейчас же она получала его сполна. Однако не всякое внимание приводит к добрым последствиям.

Неделю спустя после нашего разговора во дворе я встала рано утром, наскоро причесалась и натянула рабочее платье — сегодня была моя очередь чистить курятник. Рот и нос я обвязала куском плотной ткани, чтобы хоть немного заглушить едкий запах куриного помета.

Курятник находился в дальнем конце двора. Его обитатели уже проснулись и встретили меня оживленным кудахтаньем. Когда я вошла внутрь, они бросились врассыпную. Перья и мусор столбом взметнулись в воздух. Я поправила закрывавшую лицо маску и, собравшись с духом, взялась за дело.

Но прежде чем я успела взмахнуть метлой, затихшие было куры снова пришли в возбуждение и заметались из угла в угол. Я обернулась, чтобы посмотреть, что их так встревожило. И тут из-за угла дома показалась Бадрия. Она шла, неловко прижимая левую руку к груди, причем кисть руки как-то странно свисала вниз, словно надломленная ветка дерева. Кроме того, Бадрия заметно прихрамывала на правую ногу. Глядя на нее, я невольно вспомнила Парвин.

Бадрия не заметила меня. Она остановилась у натянутой на шестах бельевой веревки и попыталась снять висевшее на ней платье. Но, едва приподняв руку, болезненно поморщилась и отступила назад. После еще двух или трех неудачных попыток Бадрие наконец удалось стянуть платье с веревки. Воспользовавшись законной возможностью отложить на время неприятное занятие, я замерла на пороге курятника, наблюдая за странным поведением Бадрии и гадая, что же с ней могло приключиться.

— Сабах эль кхаир,[51] Бадрия-джан! — крикнула я.

Бадрия замешкалась на мгновение, затем обернулась. Удивление на ее лице сменилось гримасой боли.

— О Рахима, сабах эль кхаир. Что ты тут делаешь в такую рань?

— Курятник чищу. Сегодня моя очередь, — сказала я, направляясь к ней и приглядываясь к безжизненно висящей руке, которую Бадрия теперь прижимала к левому боку. — А что у тебя с рукой? Что-то случилось?

Бадрия нахмурилась.

— Ничего, все в порядке, — небрежным тоном бросила она.

Подойдя к ней вплотную, я заметила в вырезе платья большой синяк, расползшийся в районе ключицы. Бадрия старалась держаться как ни в чем не бывало, но болезненная гримаса на лице выдавала ее.

— Иди, Рахима, занимайся своими делами! — велела Бадрия. — И мне тоже некогда болтать тут с тобой.

Я послушно направилась обратно в курятник, однако покосилась через плечо вслед Бадрие, которая двинулась к своему дому, — да, она действительно сильно хромала.

Хашмат встретил ее на пороге и помог зайти внутрь. Он заметил, что я наблюдаю за ними, и сердито нахмурился. Я отвернулась. С той злополучной встречи, когда он узнал во мне друга Абдуллы, я старалась по возможности держаться от него подальше. Меньше всего мне хотелось вновь выслушать его насмешки и уж тем более разговоры об Абдулле, который теперь казался мне почти что нереальным, кем-то вроде персонажа из выдуманной мной истории.

Покончив с чисткой курятника, я переоделась и пошла к Джамиле. Большую часть времени, куда бы я ни шла и чем бы ни занималась, Джахангир находился рядом со мной, но только не сегодня утром: взять младенца с собой в курятник — это было бы слишком. Джамиля всегда с удовольствием соглашалась присмотреть за мальчиком, она была единственной, кому я со спокойной душой могла доверить сына. Хотя с Шахназ мы жили под одной крышей, со всеми вопросами, касающимися Джахангира, я обращалась только к Джамиле. Она тоже привязалась к малышу и даже связала для него носки и свитер.

— Ну как он сегодня, не очень тебя замучил? — спросила я, заранее зная ответ Джамили.

— Что ты, Рахима, с каждым днем он становится все более и более смышленым. Оглянуться не успеешь, и начнет болтать — не остановишь, — рассмеялась она.

— Ты сегодня Бадрию не видела? — осторожно начала я, желая подобраться к интересующей меня теме.

— Нет. А она тебе нужна? — рассеянно спросила Джамиля, продолжая класть смоченные в молоке кусочки хлеба в разинутый рот Джахангира.

— Я видела ее час назад. Похоже, она сильно избита. Синяки на шее, хромает, одна рука вообще висит, как неживая.

— Хм… — Джамиля покачала головой. — Ты ее спрашивала, что случилось?

— Да. Но она отмахнулась. Говорит, будто все в порядке.

— Она переоценила себя, — вздохнула Джамиля. — Мужчина должен чувствовать себя главой дома. Особенно такой, как Абдул Халик.

— О чем ты?

— Ну, ты же понимаешь, ему и так-то нелегко было согласиться, чтобы жена участвовала в выборах и чтобы ее имя появилось в газетах. Представляешь, какая это будет новость, когда все узнают, что жена самого Абдула Халика вдруг покидает дом, едет в Кабул, заседает в парламенте. Конечно, ему все это не по нраву.

Слушая Джамилю, я чувствовала себя ужасно глупо, потому что никак не могла понять, к чему она клонит.

— Вчера поздно вечером я слышала их разговор, — сказала Джамиля.

— И? Что произошло?

— Он предупредил Бадрию, чтобы она не воображала, будто его решение — позволить ей участвовать в выборах — связано с ней лично. И пусть не мечтает, что ей позволят превратиться в одну из тех женщин, что выступают в газетах, встречаются с политиками и вообще слишком много треплют языком. Думаю, ему стало известно о наших разговорах и как она хвастается своей новой ролью. Не знаю уж, что конкретно вывело его из себя, но вчера он был просто в ярости.

Насколько самодовольство и заносчивость Бадрии раздражали меня, настолько же сейчас я сочувствовала ей. Мы все знали, какая тяжелая рука у Абдула Халика. Я подумала, не пожалела ли Бадрия, что именно ее решили отправить в джиргу.

— Он не передумал? Я имею в виду, сделать из Бадрии депутата парламента?

— Вряд ли он передумает. Ему нужна власть. А имея жену в парламенте, он сможет наложить лапу на многие прибыльные проекты. Как ни претит ему мысль, что придется выпустить Бадрию за порог дома, Абдул Халик не отступит.

Бадрия отлично запомнила преподанный ей урок и больше ни словом не обмолвилась с нами о предстоящих выборах. Тем временем встречи Абдула Халика с советниками продолжались. Из-за закрытых дверей гостиной до меня иногда долетали обрывки разговоров. Ясно было, что дела идут не очень хорошо. Советники сомневались, удастся ли им протолкнуть кандидатуру Бадрии и получить место в парламенте.

Однако мой муж знал, как добиваться своего. И если он хотел, чтобы Бадрия стала депутатом парламента, значит, она им станет.