Мятежники Гора

Глава 30 Остановка на постоялом дворе

— Саке, ещё саке! — потребовал асигару, ударяя по низкому столу металлической пиалой.

— Незуми! — позвал Таджима, и девушка поспешила к столу с глиняным кувшином в руках.

— Какая жалкая рабыня, — прокомментировал асигару, а два его товарища рассмеялись.

— Почему это? — осведомился мой друг.

— Ты посмотри на её волосы, — указал один из асигару.

— Что верно, то верно, — вынужден был признать Таджима.

Вообще-то, к этому моменту Незуми выглядела намного более презентабельно, чем в нашу первую встречу в хижине. Её тело и волосы теперь были чисто вымытыми, как и её одежда, если крошечную тряпку полевой рабыни можно было так назвать. Разумеется, она по-прежнему оставалась босой. Таджима попытался, насколько это было возможно, имея под рукой только нож, подрезать её волосы немного поровнее, но лишь сделал их ещё короче. Со временем, конечно, они должны были отрасти.

— Зато она досталась мне задёшево, — развёл руками мой друг. — Что-то лучшее я просто не могу себе позволить. Как продвигается ваш марш на север?

— Идём не торопясь, — ответил ему асигару. — Сёгун не бросается вперёд без раздумий.

— Он бережёт своих людей, — добавил другой асигару.

— Вы воруете рис, — проворчал хозяин постоялого двора.

— Не воруем, а реквизируем, — заявил старший среди асигару. — Что поделать, мы вынуждены это делать.

Не думаю, что хозяин постоялого двора решился бы говорить подобные вещи, если бы в зале присутствовал кто-то из воинов сёгуна. Это могло бы стоить ему головы. А асигару в большинстве своём сами были крестьянами, и даже не подумали сердиться или держать обиду на хозяина постоялого двора.

Рядом с дверью, пока ещё внутри, стояли несколько мешков риса, а снаружи уже ждала повозка.

Мы с Харуки сидели со скрещенными ногами за другим столом, в стороне, скрытые за шёлковым экраном. Такие экраны предоставляют некоторую конфиденциальность, деля большое пространство зала на полууединённые, отдельные комнатки.

Один из экранов у стены дома был украшен причудливым рисунком. На нём было изображено большое, крылатое, внушающее страх существо.

— Это — дракон, — объяснил мне Харуки.

Такие картины не редкость на островах, хотя куда чаще встречаются изображения более нежной, более спокойной природы, вроде покрытых снегом гор, лесов, извилистых ручьёв, спокойных деревень и так далее. Культура пани порой казалась мне наполненной множеством контрастов, если не парадоксов. Впрочем, возможно, там, где жизнь может оказаться короткой, где опасность караулит за каждым поворотом, где утро не гарантирует вечер, куда более вероятно, что люди будут видеть и ценить красоту, и стараться сохранить её теми средствами, которыми каждый может. Это была культура, в которой было место, и для цветка, и для глефы. В этой культуре человек, всегда держа меч в пределах досягаемости, может развернуть свиток неторопливо размышлять об элементах живописи, или воин, составляя вызов на бой, может тщательно следить за деликатностью своего почерка, или генерал накануне решающего сражения может сочинять стихи.

— Сёгун снова идёт против земель Темму, — сказал Таджима.

— Конечно, — подтвердил один из асигару.

— Странно, что он не предпринял ничего, чтобы ускорить движение армии или как-то скрыть её приближение, — заметил мой друг.

— Это точно, хромой калека может двигаться быстрее, чем наша армия, — согласился другой асигару.

— Перемещение многих тысяч мужчин скрыть всё равно невозможно, — пожал плечами их вожак.

— Сёгун двигается с неотвратимостью смены времён года, — заявил первый асигару. — Думаю, такое наступление, в его неизбежности, будет ещё более пугающим.

— Пусть тарски изменника и мятежника Темму, дрожат в ожидании, — поддержал его старший из асигару.

— А разве демонические птицы не страшнее? — поинтересовался Таджима.

— Я видел их в небе, — отмахнулся первый из асигару. — Они ничего не делают. Прилетают, кружат в небе, наблюдают и улетают.

Экран совершенно не мешал нам слушать эту беседу.

С того момента, как мы покинули дворец Лорда Ямады прошло уже пятнадцать дней. На четвёртый день мы повернули и начали двигаться на восток, планируя со временем пойти параллельно северной дороге, таким образом, мы надеялись добраться местности, подконтрольной Лорду Темму, избегая встречи с колоннами армии Ямады, но и не сильно отставая от них. До недавнего времени мы двигались по ночам, останавливаясь на отдых в тех деревнях, которые либо были известны Харуки, либо он узнавал о них на предыдущих стоянках. Безусловно, в тех деревнях получить сколь-нибудь точную информацию у нас не получалось, и в конечном итоге три дня назад мы ушли от этой практики и приблизились к этому постоялому двору. Он находился на территории одного из даймё Лорда Ямады на дороге, ведущей к северной дороге. Путешественники из самых разных мест, торговцы, паломники и так далее, приходят и уходят, находят в таких гостиницах кров и защиту, стол и постель, соответственно, постоялые дворы превращаются в кладези информации, или того, что могло бы сойти за информацию, амбарами слухов, новостей, отчетов и догадок. Но вот на что мы не рассчитывали, направляясь в этот постоялый двор, так это столкнуться в его окрестностях с фуражирами Ямады. Пока мы держались западнее, таких рандеву нам удавалось избегать. К счастью, эта встреча оказалось не только безвредной, но и полезной для наших планов. Кто ещё, как не асигару сёгуна мог обладать нужной нам информацией? Оставалось только её получить. Так что, когда эта троица ввалилась на постоялый двор, Таджима приветствовал их как своих давно потерянных братьев и, к их удовольствию, предложил отметить встречу несколькими пиалами саке.

— Это ведь полевая рабыня, не так ли? — прорычал крепкого телосложения крестьянин, по-видимому, занимавший высоко положение в деревне, одной из многих, в которых мы нашли убежище.

— Конечно, — кивнул Таджима.

— У нас есть поле, которое надо обработать, — заявил крестьянин.

Незуми, стоявшая на коленях в углу хижины, испуганно уставилась на него. Она опустилась на колени, едва этот мужчина появился в дверном проеме. Для невольницы естественно вставать на колени при появлении свободного человека. Это вообще обычная для рабынь норма поведения.

Вновь прибывший держал в руке хворостину, и я заключил, что он мог быть надсмотрщиком, отвечавшим за полевых рабынь деревни. Очевидно, ему доложили о нашем присутствии вскоре после того, как мы прошли деревенские ворота, что произошло вскоре после рассвета.

— Вы — чужаки? — нахмурившись, уточнил он.

— Путешественники, на время остановившиеся здесь, гости, — ответил Таджима.

Всё это время я скромно сидел у дальней стены хижины.

— Надеюсь, вы знаете, — продолжил крестьянин, — что эта деревня находится под сюзеренитетом Лорда Ямады, Сёгуна Островов.

— К счастью, для нас, — отозвался Таджима. — В эти трудные времена и на этих опасных дорогах, защита закона великого лорда не может не приветствоваться.

Трудно было с чем-то спутать символы, вырезанные на обоих столбах ворот деревни.

— Мы хотели бы купить в вашей деревне немного риса, — сообщил Харуки. — У нас есть монеты.

— Монеты? — переспросил мужчина, явно удивленный.

— Да, — подтвердил садовник.

В местных деревнях о торговле, как правило, думали с точки зрения бартера, и обычными средствами обмена выступали предметы потребления, такие как просо, рис, шёлк и более грубые ткани, и так далее.

— Позвольте мне взглянуть на вашу монету, — попросил крестьянин.

— А Ты видел такие прежде? — поинтересовался Харуки.

— Конечно, — воинственно насупился товарищ.

Харуки снял с шеи шнурок и вытянул его из-под своей длинной серой рубахи. На шнурке было нанизано семь или восемь медных дисков, каждый из которых имел посередине маленькое квадратное отверстие, сквозь которое собственно и проходил шнурок.

— Они побриты, — предположил крестьянин.

— Нет, — ответил Харуки.

— Дайте мне посмотреть, — протянул руку его оппонент.

— Ближе не подходи, — предостерёг его садовник.

— У него два меча, — заметил мужчина, опасливо глядя на Таджиму.

— Верно, — кивнул Харуки. — Так что, не думаю, что было бы разумно приближаться к нему ближе, чем это разрешено.

Побритая монета — это та, у которой была срезана часть кромки. Такие обрезки собранные в достаточном количестве, могут быть переплавлены в новые монеты, пластины или слитки. Разумеется, медные и бронзовые монеты обрезают крайне редко, чего не скажешь о более ценных металлах. На континенте побритые серебряные и золотые монеты не редкость, соответственно, многие взаиморасчёты на рынках и «улицах Монет» проходят посредством весов. Даже ценные монеты могут потерять часть своей стоимости, даже если эти монеты были отчеканены на монетном дворе того или иного города, официально или нет. Многое, конечно, зависит от доверия. Например, не окажется ли вам странным, если Вы на мгновение остановитесь и задумаетесь, что что-то значимое, скажем, фукуро риса или рабыня, может быть обменено на крохотный кусочек металла того или иного вида? Мне как-то рассказали об одном городе, в котором муниципалитет пустил в обращение маленькие чёрные кожаные мешочки, наглухо зашитые, объявив, что внутри содержится золотой тарск. Вскрывать эти мешочки, было запрещено под страхом смертной казни. Точно также в том городе карался отказ принять их в качестве платёжного средства, или оценить меньше, чем в золотой тарск. Дилемма, вовлеченная в данный вопрос, очевидна. Есть ли в мешочке золотой тарск, или его там нет. Если он там, то зачем тогда нужен мешок? Золотой тарск самодостаточен. А если золотого тарска в мешочке нет, то нас обманывают. Таким образом, упаковка либо не имеет смысла, либо это обман. В конечном итоге, определить, насколько этот хитроумный экономический эксперимент оказался бы успешен или провален так и не удалось, поскольку на тот город пошли войной несколько соседних городов, и судьба его была печальна. Победители сожгли его дотла, а пепел засыпали солью. Конечно, иногда такие схемы могут работать вполне успешно, особенно, когда используются бумажные деньги, которые можно преумножать и производить в любом количестве, которое посчитает необходимым тот, в чьих руках находится власть, подкреплённая силой оружия.

— Он — ронин, — заключил крестьянин, опасливо глядя на Таджиму, — перекати поле, два меча и нет даймё.

— Зато есть два меча, — сказал Харуки.

— Ладно, я принесу вам из нашего амбара один фукуро риса, — пообещал крестьянин, — в обмен на твои монеты.

— Четыре фукуро за одну монету, — заявил Харуки.

Насколько я мог судить, это предложение Харуки было весьма щедрым, возможно, даже слишком щедрым. Впрочем, в данном случае сказать было трудно, поскольку, как я уже упомянул, торговля здесь по большей части велась с точки зрения предметов потребления. Например, даймё обкладывал подчинённые ему деревни налогом, исчисляемым в фукуро риса, или, если это была рыбацкая деревня, в связках сушёной рыбы.

— Может Ты принял меня за высокорожденного или благородного человека, — усмехнулся Харуки, — которого может одурачить, обвести вокруг пальца и обмануть первый же встреченный на дороге жадный крестьянин? Я сам из крестьян. Уж не думаешь ли Ты, что я не знаю наши уловки?

— Позвольте мне взглянуть на рабыню, — потребовал он.

— Зачем? — спросил садовник.

— Один человек верхом на демонической птице с вымпелом Лорда Ямады, не так давно посетил нашу деревню, — сказал крестьянин.

— Интересно, — отозвался Таджима.

Я предположил, что имелся в виду Тиртай или его коллега, и даже вероятнее всего именно коллега, так как Тиртай, скорее всего, оставался рядом с Лордом Ямадой.

— Нас попросили сообщить, если здесь появятся два беглеца, по-видимому, движущимися в этом направлении, — объяснил местный житель. — Один из них — мужчина, возможно, воин, вторая — женщина, высокая леди.

— Но нас скорее трое, плюс простое длинноногое животное, — заметил Таджима. — Или Ты видишь в нашей компании высокую леди?

Крестьянин, сверкнув глазами, попятился из хижины, освобождая дверной проём.

— Эй, девка, — позвал он.

— Господин? — испуганно откликнулась Незуми.

— Ползи ко мне на коленях, — велел крестьянин, — руки держи за спиной, левой рукой обхвати правое запястье. Когда доползёшь, встань на коленях здесь, снаружи, на свете солнца, и запрокинь голову, чтобы я мог рассмотреть тебя.

Незуми неловко выползла на солнечный свет. Рабыни повинуются свободным людям беспрекословно.

В работорговых домах девушек обучают тому, как доставлять мужчинам удовольствие, им преподают утончённость, умения, правила поведения и позы рабыни для удовольствий, в том числе их тренируют правильно двигаться, а так же и тому, как правильно не двигаться. Задача состоит в том, чтобы демонстрировать изящность, покорность, очарование и уязвимость во всех аспектах. В конце концов, они — рабыни. Они не должны скрывать, отрицать, высмеивать, негодовать, ненавидеть или подавлять свою женственность, наоборот, они обязаны принять её, высвободить, наслаждаться и упиваться ею, чтобы быть самыми цельным и прекрасными из женщин, рабынями своих владельцев.

Красиво ползти у Незуми не получилось. Она столь мало знала об этом, что даже не догадалась расправить плечи, чтобы подчеркнуть очарование своей груди, едва скрытой под тонкой тряпкой полевой рабыни.

— На ней ошейник, — констатировал крестьянин.

— Само собой, — буркнул Таджима.

Я по-прежнему оставался позади, в самом тёмном углу хижины.

— Ой! — пискнула рабыня.

— А клеймо-то совсем свежее! — определил крестьянин, с подозрением глядя на девушку.

— Всё верно, — не стал отрицать очевидное Таджима. — Я купил её недавно, и решил, что будет разумно заклеймить её как можно скорее.

Крестьянин вернул на место подол рабской одежды.

— Её что, мясник подстригал? — проворчал он.

— Понятия не имею, — пожал плечами Таджима, — я купил её уже такой.

— Держи голову запрокинутой, девка, — потребовал крестьянин.

Он ещё некоторое время пристально всматривался в её лицо. Дело в том, что свободные женщины пани редко скрывают свои лица вуалями, соответственно, если он когда-либо прежде видел дочь сёгуна, то он вполне мог её опознать. Если бы это произошло, то, скорее всего, нам бы пришлось его убить. С другой стороны, возможно, надо было иметь острый глаз и быть хорошо знакомым с чертами лица надменной, утончённой, изящной Сумомо, чтобы рассмотреть их в запрокинутом, покрытом пятнами грязи, испуганном лице Незуми.

— Она неопрятна и выглядит отвратительно, — заключил крестьянин, — жалкая рабыня.

— Зато у неё привлекательные ноги, — заметил Таджима.

Крестьянин поднял хворостину и резко шлёпнул ею по своей ладони, заставив Незуми вздрогнуть.

— Если вы хотите остаться в деревне, — предупредил он, — если рассчитываете наслаждаться нашим гостеприимством, вам придётся отработать свой рис. Надо принести камни, свалить несколько деревьев и натаскать воды.

— Это более чем справедливо, — признал Таджима.

— Как эта рабыня относится к хворостине? — полюбопытствовал крестьянин.

— Держу пари, неодобрительно, — усмехнулся Таджима. — Мне пока не приходилось пороть её слишком часто.

— Опусти голову, — бросил крестьянин, обращаясь к Незуми.

— Ай-и-и! — взвизгнула она от боли.

Гибкая хворостина, злобно вжикнув, укусила кожу рабыню на левом плече прямо около шеи. Возможно, это был первый, полученный удар в её жизни. И я не сомневался, что это был жгучий удар.

Незуми, низко опустив голову, вздрагивала от рыданий.

— Убедился? — приветливо улыбнувшись, поинтересовался Таджима.

Даже издалека, из своего тёмного угла, я смог разглядеть вздувшийся рубец у основания шей девушки.

— Мужчины последуют за мной, — заявил крестьянин. — Что касается тебя, ленивая девка, а ну на ноги! Вот эта тропа ведёт к рисовым полям. Бегом! Ты уже и так целых два ана отлыниваешь от работы! Бегом, бегом!

Незуми вскочила на ноги и, рыдая, поспешила в указанном направлении. Крестьянин быстро настиг её и придал ускорения, стегнув хворостиной поперёк ягодиц, после чего, явно довольный собой, зашагал в сторону центра деревни.

— Боюсь, Незуми ничего не знает о работе на рисовых полях, — высказал я свои опасения, когда он удалился на достаточное расстояние.

— Пусть смотрит, что делают другие девки, и подражает им, — отмахнулся Таджима.

— Полагаю, другие девушки хорошо к ней отнесутся, — понадеялся я.

— Очень в этом сомневаюсь, — усмехнулся Таджима. — С первого взгляда видно, что в неволе она недавно, к тому же, к этому времени они уже два ана отработали, а она всё это время прохлаждалась.

— Надсмотрщик там будет? — поинтересовался я.

— Обязательно, — кивнул Таджима, — но эту роль, скорее всего, поручена Первой Девке.

— Я понял, — хмыкнул я.

— Не волнуйтесь, — успокоил меня он. — У неё будет хлыст или хворостина.

— Я пытаюсь оставаться невозмутимым и ни во что не вмешиваться, — сказал я. — Но почему Ты не возразил против того, что какой-то крестьянин ударил твою Незуми?

— С какой стати я должен был возражать? — удивился Таджима. — Во-первых, это пойдёт ей только на пользу, а во-вторых, мы не должны забывать, что мы здесь гости.

— Тут Ты прав, — признал я, — нам не стоит выглядеть невоспитанными.

— Точно, — подытожил мой друг.

— Что насчёт меня? — осведомился я. — Я ведь не пани. Боюсь, что буду привлекать внимание.

— Наш приятель не проявил к вам никакого интереса, — сказала Таджима. — Известно, что в войсках Лорда Темму есть некоторое количество варваров, наёмников. По-видимому, вас примут за дезертира, оказавшегося достаточно мудрым, чтобы признать, что дело его нанимателя проиграно.

— Хо! — крикнул крестьянин, отошедший уже на некоторое расстояние вперёд, оборачиваясь и махая нам рукой.

— Давайте не будем заставлять его ждать, — сказал Таджима, делая первый шаг вслед за нашим провожатым.

— Ну что ж, пойдём, потрудимся, — кивнул я.

— Не знаю, как Вы, — вздохнул тарнсмэн, — а сам я никогда не был в восторге от физического труда.

Спустя несколько анов мы вернулись в хижину, нагруженные двумя фукуро риса. О монетах никто больше не вспоминал. Вскоре после этого к нам присоединились и Незуми, прихрамывающая, грязная, с разукрашенными множеством красных полос бёдрами и руками.

— Моя спина горит, — пожаловалась она, — все мускулы ноют. Я хромаю. Я сбилась со счёта, сколько раз меня били хворостиной. Я едва могу двигаться.

— Сколько там было полевых рабынь? — полюбопытствовал её хозяин.

— Десять, — ответила девушка.

— Где они теперь? — спросил он.

— Их заперли в загоне, — сказала она.

— По крайней мере, — пожал плечами Таджима, — нас, похоже, ни в чём не заподозрили.

— Я бы не был столь уверен в этом, благородный, — заметил Харуки.

— Вы что-то заметили, садовник-сан? — спросил мой друг.

— Не думаю, что он знает, кто мы, благородный, — сказал Харуки, — но я уверен, что он что-то подозревает. Даже если мы не те, кого разыскивал всадник демонической птицы, мы всё равно можем представлять интерес для других. Пока мы занимались порученной нам работой, два человека покинули деревню. Не знаю, с каким поручением, но я бы не исключал, что оно может касаться нас и не предвещать нам ничего хорошего. Кроме того, нам слишком легко достались два фукуро риса.

— Мы, вроде как, их заработали, — напомнил я, — да ещё отправили Незуми на рисовые поля.

— Всё равно слишком легко, — настаивал Харуки.

— Ты чересчур подозрителен, — попытался успокоить его Таджима.

— Я знаю этих людей, — сказал садовник. — Я сам происхожу из их среды.

— Хорошо, что Ты предлагаешь? — осведомился я.

— В данный момент, отдыхать и ждать до заката, а когда стемнеет, разберём дальнюю стену хижины и уйдём через пролом. За входной дверью хижины наверняка будут наблюдать. Пока мы работали, я между делом обследовал частоколы деревни. Они высоки, хорошо скреплены и глубоко вкопаны, но есть места, где можно перелезть, оставаясь незамеченными.

— Только у нас нет подходящей верёвки, — напомнил я.

— Когда я сегодня валил деревья, — сказал Харуки, — я оставил один ствол, высокий и тонкий, пригодный для палисада, спрятав среди нескольких других, приготовленных то ли на дрова, то ли на доски. Ветки того ствола я обрубил так, что, если его прислонить к частоколу, по ним можно будет взобраться как по лестнице.

— Это было мудро, Харуки, — похвалил я.

— Отлично, — поддержал меня Таджима.

— А что будем делать с Незуми? — поинтересовался я.

— Если понадобится, — пожал плечами Таджима, — её можно будет связать и заткнуть рот, и тащить за собой на верёвке.

— Ты думаешь, что она уже осознала, — спросил я, — что она действительно находится на цепи?

Иногда женщине требуется некоторое время, чтобы понять тот факт, что она на цепи. Безусловно, чем умнее женщина, тем скорее до неё доходит, что она беспомощна и не имеет никаких ресурсов, что она совершенно неспособна изменить свой статус, что она оказалась в состоянии безоговорочной и категорической неволи. И тогда, вернувшись к самой себе, и заняв своё место, предначертанной природой, получая от этого удовольствие, она сама не захочет ничего иного. В ошейнике, у ног сильного мужчины, к своей радости, она находит саму себя. Наконец она стала женщиной кому-то нужной, кому-то принадлежащей, полностью принадлежащей, без компромиссов или оговорок, чего она сама давно хотела.

— Думаю, что она уже что-то подозревает, — предположил Таджима. — Вероятно, для ясного понимания её придётся немного избить.

— Подозреваю, — хмыкнул я, — что тебе скоро придётся подвергнуть её вниманию господина. Лаской и удовольствием даже свободную женщину легко можно довести до мук умоляющего подчинения.

— Ведущих, вероятно, — усмехнулся Таджима, — прямиком к ошейнику.

— Она — девственница, — напомнил я. — Подозреваю, что на данный момент у неё нет никакого понимания ярости рабских огней.

— Она может оказаться интересной, — заметил Таджима, — когда они начнут разгораться в её животе.

Мы, не сговариваясь, посмотрели на красотку Незуми, спавшую в углу.

— Не думаю, — покачал я головой, — что она сможет выдержать ночной переход.

— Будем нести её по очереди, — заключил мой друг.

После того, как мы незаметно ускользнули из той деревни, в которой так удачно разжились вполне достаточным запасом риса, но при этом, боюсь, вызвали подозрение, мы некоторое время избегали останавливаться на отдых в деревнях, обходя их десятой дорогой. Трудно сказать, преследовал нас кто-нибудь или нет, но сами мы никаких свидетельств того, что мы могли бы быть объектом преследования, не обнаружили. Возможно, у Харуки слишком разыгралось воображение и, как следствие, он стал излишне подозрительным. Нам, конечно, хотелось бы надеяться, что всё так и было. Как бы то ни было, мы решили, что осторожность лишней не бывает, и двигались, держась подальше от населённых мест. Но вот что нас удручало, так это практически полное отсутствие информации о том, что тем временем происходило на островах.

— Нам стоит выйти к дороге, — заявил Таджима. — Если мы натолкнёмся на постоялый двор, то вряд ли там кто-то будет нас в чём-то подозревать. В таких местах постоянно появляются новые лица, люди приходят и уходят, там все — чужаки, и редко можно встретить кого-то знакомого. Хозяева постоялых дворов скорее будут нам рады, чем будут нас бояться или избегать. Покажите мне владельца гостиницы, который отказался бы от постояльцев, или торговца, который не хочет новых клиентов.

Дело шло к вечеру. С наступлением темноты мы планировали продолжить поход.

Повернув голову, а любовался спящей Незуми. И следует признать, было на что полюбоваться, ибо она была очень красива. Спящие рабыни зачастую очень красивы. Тонкая цепь, длиной примерно в два или три фута лежала на земле, соединяя её шею со стволом небольшого дерева. Тело девушки теперь было чистым, а её туника выстирана. Во сне она не сознавала, насколько высоко подол туники открывал её бёдра.

Таджима продолжал обращаться со своей рабыней с заботой и чуткостью. Что ни говори, а в доминировании есть тысяча тысяч нюансов. Порой куда большего можно достичь, не делая ничего, чем прилагая все силы, чтобы сделать что-то. Все женщины разные, точно так же разные и рабыни. Очень многого, например, можно добиться отсрочкой, пренебрежением или заставив ждать. Иногда в таких ситуациях рабыня может настолько обезуметь, и даже выйти из себя настолько, что более не в силах выдерживать этого напряжения от ожидания неизбежного, сама бросится на живот перед своим господином, рыдая и умоляя об использовании. «Я — Ваша рабыня! — может сказать она. — Пожалуйста, возьмите меня, Господин! Изнасилуйте свою рабыню! Она — ваша. Проявите милосердие, Господин! Возьмите меня, изнасилуйте свою рабыню!». Кроме того, когда женщину не используют часто, да ещё и делают это без страсти, что нельзя назвать обычной практикой рабовладельцев, она начинает опасаться, что перестала быть желаемой, что он присматривает себе другую рабыню, а её теперь ждёт рынок. Все страхи и терзания, которые в неоднозначных отношениях могли бы обеспокоить свободную женщину, усиливаются на порядки в случае рабыни, которой не на что надеяться кроме своего ошейника и своей красоты. Свободную женщину, например, никто не может просто взять, раздеть и продать. Иногда рабыня даже сама может попросить о плети, чтобы получить доказательство того, что она всё ещё представляет интерес для своего владельца. Рабынь, кстати, бьют довольно редко, и почти всегда в качестве наказания за проступок. Рабыня бывает даже рада виду плети, висящей на стене, ведь этот атрибут является для неё весьма значимым и волнующим, но при этом она редко хочет почувствовать это на себе. Так что, она, как нетрудно догадаться, будет вести себя так, чтобы не давать повода, или не вызывать искушения, применить это на ней. Почему она должна быть избита? Она делает всё возможное и невозможное, чтобы быть хорошей рабыней, изо всех сил старается, чтобы её хозяин был всецело ею доволен. Безусловно, иногда рабыню могут побить, чтобы напомнить ей о том, что она — рабыня. Немного найдётся в мире вещей так безоговорочно убеждающих женщину в её неволе, как плеть. Под плетью у неё не остаётся ни малейшего сомнения в том, что она — рабыня. Что интересно, сама рабыня, даже заливаясь слезами от боли, зачастую приветствует и благодарит за это подтверждение её беспомощности, уязвимости и неволи. Это заверяет её в том, в чём она сама хочет быть заверенной, в том, что она — рабыня, собственность её господина.

Пару дней назад, в нашем лагере, Таджима приказал ей раздеться перед нами, медленно повернуться, а затем остановиться лицом к нам.

— Рабынь рассматривать не возбраняется, — сообщил он ей.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка, глотая слёзы.

Затем он приставил её к работам по обустройству лагеря. После нашей лёгкой трапезы, которую она сама же приготовила и подала нам, всё так же раздетой, используя простую посуду, извлечённую из мешков Харуки и Таджимы, ей разрешили поесть самой и снова натянуть на себя тряпку полевой рабыни.

А вчера, когда мы остановились на дневку, Таджима приказал своей невольнице идти перед ним к небольшой заводи, которую он обнаружил среди деревьев. Там он приказал девушке опуститься на колени у края и ей разрешил постирать её тунику.

Закончив, Незуми встала и, с тоской посмотрев на воду, повернулась к нему лицом, сжимая в обеих руках свой крохотный, мокрый предмет одежды.

— Пожалуйста, Господин, — пролепетала она.

— Ты намереваешься обратиться ко мне с просьбой? — поинтересовался Таджима.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня.

— Тогда становись на колени, — резко бросил он.

Незуми мгновенно оказалась на коленях. Ей всё ещё нужно было многому учиться. Рабыня — не свободная женщина. Рабыня, обращаясь с вопросом, ходатайством, просьбой и так далее к свободному человеку, обычно делает это стоя на коленях, что является подобающим для её статуса. Фактически, эту позу, подходящую для незначительности, позорности и деградации её положения, она часто принимает в присутствии свободного.

Девушка положила свою, выстиранную тунику около коленей.

— Можешь говорить, — разрешил Таджима.

— Могу ли я помыться, Господин? — спросила она.

Мне не трудно было понять её желание помыться. Она была грязной с головы до ног, её тело носило следы не только первого внимания Таджимы, когда он ещё в хижине измазал её смесью грязи, пепла и сажи, чтобы она соответствовала своему статусу полевой рабыни, но и подсохшие пятна и потёки грязи с рисовых полей и смешанная с потом пыль нашего похода на север.

— Ты просто хочешь убежать, — предположил мой друг, — переплыть заводь и скрыться в кустах.

— Нет, Господин! — поспешила заверить его она.

Таджима, стоявший над ней, скрестив руки на груди, окинул её пристальным взглядом.

— Но вокруг нас дикая местность, — напомнила Незуми. — Куда я могу пойти!

— Иногда рабыни склонны впадать в истерику и отчаяние, — пожал он плечами. — Не все из поступки продиктованы разумом. Было бы крайне некрасиво с твоей стороны, пытаться убежать.

— Я голая, — сказала девушка. — На мне ошейник и клеймо!

— Тем не менее, — задумчиво посмотрел на неё он.

— Мне некуда бежать, — добавила Незуми.

— Совершенно верно, — кивнул мужчина.

— Самое большее, — вздохнула она, — на что может рассчитывать рабыня, даже если вначале у неё получится убежать от одного владельца, это попасть в другой ошейник, стать объектом для другой плети.

— Мне это известно, — заверил её Таджима.

— Не надо думать, что я глупа, Господин, — продолжила девушка. — Я знаю, что у рабынь нет ни единого шанса на побег. Мне нет нужды объяснять это с помощью плети или подрезания сухожилий моих ног. Я не хочу носить на лбу клеймо «Я вызвала недовольство» на потеху другим девушкам, чтобы они, увидев меня, смеялись и насмехались надо мною.

— Оставайся как есть, — приказал Таджима, — но обхвати лодыжки руками и закрой глаза.

И спустя несколько мгновений Незуми услышала щелчок и ощутила что-то окружившее её шею поверх ошейника.

— Могу ли я отпустить лодыжки и открыть глаза, Господин? — неуверенно спросила она.

— Да, — разрешил ей мужчина.

— Я на поводке, — прошептала девушка.

— Теперь Ты можешь искупаться, — подытожил мой друг, и она торопливо опустила голову к его ногам, с благодарностью поцеловала их и, повернувшись, спустилась в воду.

— Она — превосходная рабыня, — заметил я.

Поводок, закреплённый на шее Незуми, представлял собой тонкий кожаный ремешок, длиной несколько футов. На такой поводок часто берут закованную в наручники рабыню, позволяя ей несколько футов свободы, доступ к еде, воде и так далее. Обычный поводок, используемый на прогулке, намного короче, хотя и он тоже несколько длиннее, чем это необходимо для простого передвижения. Его петли, свисающие с кулака владельца поводка, полезны не только в дисциплинарных целях, например, если девушка идет не достаточно красиво, но их длины хватит, чтобы связать ей руки и ноги, если такое желание или необходимость возникнет. Кстати, можно было бы отметить, что аккуратный, дважды обёрнутый вокруг талии рабыни поясок обычного камиска, обычно кожаный или пеньковый, предназначается не только, чтобы подчеркнуть фигуру женщины, прояснив тем самым, что это — фигура рабыни, но может послужить и для подобной цели.

— Мойся лучше грязная маленькая рабыня! — прикрикнул на неё Таджима.

— Да, Господин! — отозвалась она.

— Есть что-то привлекательное во взятой на поводок рабыне, — улыбнулся я. — В высоких городах континентального Гора, особенно по выходным, на бульварах, на площадях, на высоких мостах часто можно видеть рабовладельцев, выгуливающих своих рабыни. А если мужчины останавливаются, чтобы поговорить, то их рабыни немедленно становятся на колени.

— Это интересно, — сказал мой друг.

— Она пытается оттереть волосы, — прокомментировал я.

— Было бы, что оттирать, — усмехнулся он.

— Ты же сам проследил за этим, — хмыкнул я.

Мы наблюдали, как Незуми с головой несколько раз погрузилась в воду. Часть поводка ушла под воду и натянулась. Тем временем её маленькие пальцы отчаянно тёрли неопрятные кудри, оставленные ей.

— По крайней мере, они будут чистыми, — пожал плечами Таджима.

— Что есть, то есть, — согласился я.

— Лорда Нисида тоже приказал обрить голубоглазую белокурую рабыню, которую он назвал Сару, прежде чем отправить её в тарларионовые стойла.

— Стойловых и фабричных девок часто стригут коротко, это довольно распространённая практика, — пояснил я. — Иногда их обривают наголо.

— Она пытается спуститься на более глубокое место, — заметил Таджима.

— Так дай ей больше слабины, — предложил я.

— Я и так могу видеть только её голову, — сказал мой друг.

— Ей не чужда скромность, — констатировал я.

— Скромность рабыням не позволена, — проворчал он.

— Тем не менее, — усмехнулся я, — большинство скромны. И это облегчает управление ими, через контроль их одежды или других нюансов.

— Я бы предположил, что Вы недалеки от истины, — не стал спорить Таджима.

— Впрочем, в приватности жилища, — сказал я, — оставшись наедине со своим хозяином, многие из них ходят бесстыдно голыми. Да и многие рабовладельцы внутри дома разрешают своим рабыням носить только их ошейники.

— Приятно, когда тебе прислуживает нагая рабыня, — улыбнулся мой друг.

— С этим трудно не согласиться, — поддержал его я. — В конце концов, не только же захваченным высоким женщинам завоеванного города, прислуживать в таком виде на победном пиру своих завоевателей.

— После которого их заклеймят и наденут на них ошейники, — добавил Таджима.

— Обычно именно после, — согласился я, — чтобы они ещё острее прочувствовали их оскорбление. Позже они ничуть не будут смущаться, прислуживая господам нагими. Они даже будут благодарны за то, что им позволили это делать, поскольку для рабыни служить свободным мужчинам — большая привилегия.

Таджима начал накручивать поводок на кулак, вынуждая Незуми высунуть из воды не только голову, но и плечи. Её маленькие руки вцепились в поводок, словно в попытке протеста, словно у неё могло вспыхнуть желание сопротивляться. Но Таджима продолжил тянуть, и она, не убирая рук с поводка, просто не могла не двигаться к нам, с явным нежеланием, шаг за шагом. Таджима не прекращал тянуть за поводок до тех пор, пока девушка не оказалась на расстоянии нескольких футов от нас. Она, стоя по колено в воде, по-прежнему продолжала цепляться руками за поводок.

— Ну что, Ты вымылась? — осведомился Таджима.

— Да! — буркнула рабыня.

— Убери руки от тела, — бросил Таджима. — И больше не смей прикрываться.

— Простите меня, Господин, — испуганно пролепетала девушка.

— Вскоре тебе предстоит узнать, каково это, быть выставленной напоказ, как рабыня, — пообещал ей он.

— Ну, голой она уже нам прислуживала, — напомнил я, — в лагере, когда собирала хворост, делала лежанки, приносила воду, готовила и подавала нам еду.

— Но её ещё ни разу не привязывали как рабыню, для демонстрации и мучений.

— Что Ты задумал? — насторожился я. — Я надеюсь, Ты не собираешься устроить что-нибудь в стиле методов дикарей из Прерий, вроде обмазывания мёдом и растягивания для насекомых, или чего-то в этом роде.

— Конечно, нет, — заверил меня Таджима.

— Отказ в еде, тугие цепи, хлыст, плеть? — уточнил я.

— Увидите, — пообещал он.

Он наклонился, поднял выстиранную рабыней тунику и, укоротив поводок до минимума, потащил, напуганную, спотыкающуюся, переполненную нехорошими предчувствиями Незуми за собой. Добравшись до центра нашего лагеря, он бросил тунику на притоптанную траву. Девушка наклонилась и протянула, было, к ней руку.

— Нет! — рявкнул мужчина, и она испуганно отдёрнула руку. — Сядь там.

Таджима снял поводок с её шеи, несколькими петлями связал ей ноги.

Теперь рабыня, ноги которой были притянуты одна к другой, сидела на земле, испуганно глядя на возвышающегося над ней мужчину. Её руки были свободны, и в принципе она могла избавиться от поводка, но ей хватало мудрости, чтобы оставаться, как она была, спокойно сидеть и ждать.

Признаться, когда Таджима заговорил о выставлении рабыни напоказ и о пытках, я не понял, что он мог иметь в виду. В некотором смысле все кейджеры выставлены напоказ как рабыни. Туника и та-тира, камиск и ошейник, наручники и кандалы, цепи и многие другие атрибуты, разве они не являются своеобразным манифестом рабыни? Всё это указывает на неё, как на ту, кто она есть, как на рабыню. Существует множество способов продемонстрировать рабыню от самых простых, вроде выставочных клеток, в которых девушек держат перед тем, как вывести на сцену торгов, до самых тонких, таких как навыки аукциониста, представляющего товар возможным покупателям. А что насчёт рабских полок, общественных клеток, стоек и фургонов продаж, демонстрационных столбов и так далее? В конце концов, разве любая невольница, находящаяся в караване, прокованная к нему цепью или привязанная верёвкой, не выставлена напоказ, как рабыня? Не говоря уже о выведенной на прогулку на поводке рабыне? А что вы скажете о девушках, прикованных к трону Убара, или о тех, что прикреплены к общественным рабским кольцам на улице? А что вы скажете о рабыне, которой приказано принять «позу осмотра», то есть стоять с широко расставленными ногами, держа руки на затылке и запрокинув голову, или о девушке, проводимой через рабские позы, танцующей в таверне или воинском лагере? Что насчёт рабынь, стоящих на коленях подножия ступеней общественного здания, или вокруг трибуны, возведённой для церемонии встречи посольства другого города, не исключено того самого, из которого они, ещё будучи свободными женщинами, были похищены? Что насчёт рабынь, которых посылают на улицы, приказав нарядиться в их самые короткие и яркие туники, в тот момент, когда в город прибывают некие знаменитости? Разве это не демонстрация вкуса и богатства жителей города, не намёк на мастерство его мужчин в воинском деле?

Что же мог задумать Таджима? Похоже, что у него в голове сложился некий план. Методов показать рабыню, казалось бы, существует бесконечное множество. Кто может назвать последнее натуральное число? И конечно, каждая рабыня должна ожидать, что её могут выставить напоказ как ту, кто она есть, то есть, как рабыню.

Таджима срезал и заострил четыре колышка, прорезав на их тупых концах кольцевые канавки, после чего с помощью тяжёлого камня, вбил два из них глубоко в землю. Затем он опрокинул Незуми на спину между ними, взял её руки и привязал за запястья к этим двум колышкам. Теперь она лежала на земле с руками, вытянутыми в стороны, и ногами всё ещё связанными вместе. Но Таджима ещё не закончил и, вбив в землю два оставшихся колышка и избавив ноги от петель поводка, прикрепил к ним лодыжки девушки. Шнуры легли в канавки на верхних концах колышков, так что соскользнуть они не могли.

— Полюбуйтесь, — объявил Таджима, глядя вниз, явно довольный делом своих рук, — на дочь Лорда Ямады, объявившего себя Сёгуном Островов, а теперь рабыню, причём рабыню Таджимы, вассала даймё Лорда Нисиды из Нары, Таджимы — офицера тарновой кавалерии Лорда Темму, находящейся под командованием воина Тэрла Кэбота.

Рабыня попыталась, было, бороться, стараясь вытянуть конечности из петель, но быстро затихла, осознав свою полную беспомощность.

— Что скажете? — поинтересовался Таджима.

— Трудно представить себе позу, в которой женщина, была бы показана лучше, — прокомментировал я, — разве что, возможно, если её привязать голой к вращающейся выставочной стойке.

— Ну, а Ты, Харуки, садовник-сан, — спросил он, — что думаешь?

— Она очень отличается от той, кого я когда-то знал как Сумомо, — ответил Харуки. — Та была свободной женщиной, деликатной и рафинированной, столь же хрупкой, нежной и изящной, как лепесток веминиума, но при этом мелочной и неприятной, жестокой и лживой, высокомерной и надменной, нетерпеливой и несдержанной, одетой в богатые одежды и шёлковые туфли, с длинными волосами, блестящими, словно тёмные звезды, уложенными в высокую причёску и скреплёнными чёрным, нефритовым гребнем.

— И что же Ты видишь теперь? — спросил Таджима.

— Голую, хорошо связанную рабыню, — заключил садовник.

Таджима стоял над распростёртой рабыней, сверля её взглядом. Она была хорошо растянута для внимания мужчин.

— Почему тебя связали таким образом? — осведомился Таджима.

— Не знаю, Господин, — прошептала она.

— Ты прятала себя под водой, — объяснил мужчина, — а выйдя из воды, Ты попыталась прикрыть тело.

— Простите меня, Господин, — пролепетала Незуми.

— Рабыня должна быть готова к тому, что её будут рассматривать, — сказал Таджима. — Её можно рассматривать.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка.

— Скажи, — потребовал Таджима, — «Я — рабыня и меня можно рассматривать».

— Я — рабыня, и меня можно рассматривать, — повторила она, дёрнув руками.

Шнуры натянулись, и слезы хлынули из её глаз.

— «Всякий раз, когда и как мужчинам этого захочется», — добавил он.

— Всякий раз, когда и как мужчинам этого захочется, — снова повторила девушка.

— Заруби это себе на носу, девка, — бросил Таджима. — И никогда не забывай.

— Да, Господин, — пообещала она.

— Ты можешь поблагодарить меня за этот урок, — напомнил ей мой друг.

— Спасибо, Господин, — проговорила Незуми, и ещё раз попыталась вытянуть руки из шнуров.

Надо признать, она хорошо выглядела, растянутая и привязанная таким образом. Но с другой стороны, какая рабыня не была бы прекрасна в подобной позе?

— По крайней мере, — заметил я, — она теперь выглядит презентабельно. Даже тунику постирала.

— Возможно, теперь, — сказал Харуки, — она станет более привлекательной для своего владельца.

— Нет! — вскрикнула Незуми, внезапно беспомощно задёргавшись в шнурах.

Нетрудно было понять, что она была напугана.

— Она хорошо привязана для показа, — сказал я Таджиме, — но Ты, кажется, упоминал о каких-то мучениях?

— Пожалуйста, не делайте мне больно, Господин, — испуганно прошептала девушка. — Я постараюсь быть хорошей рабыней. Я попытаюсь быть такой, чтобы Вы были мною довольны. Я постараюсь не причинять Господам беспокойства. Я буду носить тяжести, наводить порядок в лагере, готовить лежанки, собирать орехи и ягоды, ходить за хворостом и водой, готовить еду!

— Мучение, которое я задумал для неё, — сказал Таджима, — не имеет отношения к насекомым или ожогам, никакого железа, никаких щипцов или верёвок, никакой кожи или плетей, и тому подобных вещей.

— Что же тогда? — заинтересовался я.

— Я сделаю её жертвой её собственного тела, — объявил он. — Её собственное тело станет её мучителем.

— И придёт время, — заключил я, — когда ей придётся умолять об облегчении.

— А вот тогда, — усмехнулся мой друг, — я буду решать предоставить ей это облегчение или нет, исходя из моих предпочтений и желаний.

— Превосходная мысль, — похвалил я.

— Я не понимаю, Господа! — всхлипнула рабыня.

— Хотите понаблюдать? — осведомился Таджима.

— Нет, — покачал я головой.

— Нет, — поддержал меня Харуки.

— До темноты ещё несколько анов, — сказал Таджима. — Так что времени у меня вполне достаточно.

— Более чем достаточно, — согласился я.

Безусловно, на Горе среди рабовладельцев не редкость уделить несколько анов или даже целый день такому занятию.

— Что Вы собираетесь делать? — взвизгнула Незуми, отчаянно задёргав конечностями, и я отметил, что Таджима связал её ноги так, чтобы она могла лишь немного приподнять колени, буквально на несколько дюймов от земли, но ни в коем случае не свести их.

Мы с Харуки покинули поляну. Нам обоим в голову пришла одна и та же мысль, что разумнее всего будет оставить Таджиму наедине с его рабыней, и не мешать ему проявлять к ней внимание его собственным способом.

Если во всё это и должно быть вовлечено мучение, то, насколько я понимал, это должно было быть внутреннее мучение, причиняемое ей посредством её собственного тела. Тело должно было стать тем инструментом, с помощью которого она будет сокрушена, очевидно, до той степени, которую мог бы пожелать Таджима. Помнится, он заявил, что сделает её жертвой её же собственного тела, превратив это тело в её мучителя.

— Что Вы собираетесь делать, Господин? — услышали мы жалобный крик девушки. — Не причиняйте мне боль. Я буду хорошей рабыней! Я буду скромной и послушной. Я буду стремиться вам нравиться! Я буду ползать перед вами! Носить вам плеть в зубах! Буду стоять перед вами на коленях! Буду просить разрешить целовать ваши ноги! Завязывать сандалии и стирать вашу одежду! Буду натирать кожу, попытаюсь шить, буду готовить! Не бейте меня! Будьте милосердны! Я — всего лишь рабыня!

«Я сделаю её жертвой её собственного тела, — говорил он. — Её собственное тело станет её мучителем».

— Что Вы делаете, Господин? — донёсся до нас удивлённый и испуганный крик. — Я беспомощна, я голая, я не могу сопротивляться! Нет! Нет! Как Вы смеете! Я — дочь Лорда Ямады, Сёгуна Островов. Ой! Я ненавижу вас! Я вас ненавижу!

С чего бы это было ей проявлять такую небрежность, бросая с внешнего парапета то, перевязанное лентами послание?

— Пожалуйста, Господин, остановитесь! — взвизгнула девушка. — Прекратите, остановитесь, остановитесь! Да! Спасибо, Господин! Как Вы добры! Мой господин — добрый мужчина! Нет, нет, только не снова! Я прошу вас остановиться! Стоп! Пожалуйста, Господин!

— Интересно, — хмыкнул Таджима. — А знаешь ли Ты, как Ты только что двигались, как Ты дергалась в шнурах?

— Тарск! — вспыхнула она. — Отпустите меня!

— Не думаю, что Ты жаждешь быть развязанной, — заявил он.

— Ненавижу вас, — крикнула Незуми. — Я вас ненавижу! Ой!

— Интересно, — прокомментировал мужчина. — Давай-ка проверим.

— Нет! — пискнула она. — Ох!

— Думаю, я заметил, как твой маленький животик подпрыгнул и дёрнулся, — сказал он.

— Нет, — попыталась отрицать Незуми. — Нет!

— Ну что ж, должно быть, я ошибся, — не стал настаивать мужчина.

— Да, конечно, — поспешила заверить его рабыня. — Ой! О-ох!

— Да нет же, — засмеялся Таджима. — Никакой ошибки. Я был полностью прав.

— Отпустите меня! — вновь потребовала она.

— Мне кажется, или Ты вот-вот начнёшь подмахивать? — поинтересовался мужчина.

— Нет! — выкрикнула Незуми.

— Возможно, Ты всё ещё думаешь, что Ты — свободная женщина? — спросил он.

— Отпустите меня! — попросила девушка.

— Тупость, инертность, бесчувственность, пассивность, сонность, подавление, боязнь и отрицание своей природы, фригидность, вялость и так далее приемлемы только для свободной женщины, — сказал Таджима.

— Отпустите меня! — простонала она. — Охх!

— В действительности, — продолжил он, — я знаю место, где такое опровержение и искажение биологических истин является объектом идеологии и пропаганды. Там эти извращения восхваляются, там утверждают, что в интересах патологических меньшинств природа должна быть подчинена суеверию и идеологии, там женщин поощряют гордиться инертностью и насмехаться над своими более естественными, более жизненными и беспомощными сёстрами.

— Что Вы делаете со мной? — всхлипнула девушка.

— Мы отдыхаем, — ответил Таджима. — Твой живот, правда, приподнялся?

— Нет, нет! — принялась отрицать она.

— Куда Ты пытаешься отползти? — с усмешкой спросил мужчина. — Ты же привязана.

— Отпустите меня! — вновь попросила Незуми.

— Но Ты привлекательно выглядишь, привязанная таким образом, — сказал он.

— Пожалуйста, — заплакала рабыня.

— Когда-то, когда я видел тебя в изящных, степенных одеждах контрактной женщины, — продолжил Таджима, — я задавался вопросом, на что Ты могла бы быть похожа растянутая вот так.

— И возможно даже когда на мне были одежды дочери сёгуна? — спросила она.

— Возможно, — не стал отрицать мой друг.

— Животное! — возмутилась бывшая Леди Сумомо.

— Вообще-то именно твоё горло украшает ошейник. Так что, похоже, это Ты здесь животное.

— Животное! — выкрикнула девушка.

— Возможно, — усмехнулся Таджима, — зато свободное животное, в отличие от того животного, которое находится в собственности, домашнего животного, которое может быть посажено в клетку, подарено или продано.

— Я ненавижу вас! — выплюнула рабыня.

— Те вещи, о которых я упоминал, — сказал мой друг, — инертность и всё такое, приемлемы только для свободной женщины.

— Пожалуйста, развяжите меня, — попросила она.

— Может, Ты всё ещё думаешь, что Ты — свободная женщина? — осведомился Таджима.

— Нет, — вынуждена была признать девушка. — Я — рабыня!

— Однако, вероятно, Ты ещё мало что знаешь о том, что такое неволя, — предположил мой друг.

— Я голая, — сказала она. — На мне ошейник! Я заклеймена!

— Да, похоже, в данный момент Ты, действительно, плохо понимаешь, что значит неволя, — заключил мужчина.

— Я не понимаю, — удивилась девушка.

— Ты думаешь, что неволя — это просто скудная одежда или её отсутствие, стальное кольцо на твоей шее и отметина на твоём бедре?

— Отпустите меня, — снова взмолилась она.

— Это — условие, — пояснил Таджима, — это — форма существования, полноты, жизни, реальности, цельности.

— Пожалуйста, будьте добры ко мне, Господин, — простонала рабыня. — О-охх!

— И не смей протестовать, — шикнул на неё Таджима. — Уж не думаешь ли Ты, что у рабыни есть право голоса в таких вещах? Она со всех сторон объект удовольствия её хозяина. Она делает с ней, и будет делать то, что пожелает.

— Пожалуйста, развяжите меня, Господин!

— Рабыня, — продолжил он, — кардинально отличается от свободной женщины. Свободная женщина свободна, а рабыня — собственность, имущество. Свободная женщина делает, что ей хочется, рабыня отчаянно надеется, что ею будут довольны. Свободная женщина стоит гордо, рабыня стоит на коленях у ног своего владельца, покорно склонив голову. Свободная женщина — человек, рабыня — живой товар, домашнее животное.

— Пожалуйста, не делайте мне больно, — попросила Незуми. — Я знаю, что теперь я — животное. Я постараюсь быть такой, чтобы вам нравилось ваше животное.

— И что из того? — спросил он.

— Господин? — не поняла рабыня. — Ай!

— Интересно, — хмыкнул Таджима. — А может Ты предпочла бы, чтобы тебе завязали глаза?

— Нет! — воскликнула девушка.

— Неправильный ответ, — заключил мужчина. — Следует говорить: «Как будет угодно Господину».

— Как будет угодно Господину! — выкрикнула Незуми.

— Нет, пожалуй, — сказал мой друг, — думаю, что сегодня мы обойдемся без завязывания глаз. Возможно, мы попробуем это в другой раз. Это открывает иную модальность ощущений. А сейчас я хочу наблюдать за чертами твоего лица, которые, рабская девка Незуми, я допускаю, изящны, и даже изумительны, наполнены тысячей тонких выражений, беззвучных слов и криков глаз, поворотов головы, дрожи губ.

— Пощадите, — взмолилась рабыня.

— Надеюсь, Ты не забыла мои слова о том, что такие вещи как инертность, фригидность и прочие непотребства, приемлемые для свободных женщин, — поинтересовался Таджима, — для рабыни таковыми не являются.

— Но я такая, какая есть, я ничего не могу с этим поделать! — попыталась оправдаться она. — Охх!

— Ой не думаю я, что Ты знаешь, какая Ты, — усмехнулся Таджима, — но мне кажется, что некоторые подозрения у тебя есть.

— Нет! — заявила бывшая Леди Сумомо.

— Ты ведь слышала о рабских огнях, не так ли? — осведомился он.

— Да! — не стала отрицать девушка.

— Могу предположить, — продолжил мой друг, — что они могут быть довольно мучительными для женщины.

Тут он был прав. Полагаю, кто-то мог бы спросить, вправе ли мужчины разжигать такие огни в животе женщины. Возможно, это жестоко. Несомненно, так не следует поступать со свободной женщиной, если только не как прелюдия к её порабощению. Рабыня — это, конечно, совсем другой разговор. Человека не должны интересовать чувства рабыни. С ними просто делают всё, что кому нравится. Они — всего лишь рабыни и существуют только для обслуживания владельцев и их удовольствий. Фактически, в животах рабынь почти всегда зажигают такие огни, поскольку он повышает их ценность. За горячую рабыню можно выручить больше, за них готовы больше заплатить. Приятно, кстати, видеть женщину в муках рабских огней. Какой беспомощной она становится перед ними, как страдает она от своих потребностей. Безусловно, такие огни редко раздувают в женщинах моего прежнего мира, если, конечно, они не порабощены. Тогда они становятся столь же беспомощными, как любая другая рабыня. Полагаю, хотя и не стал бы утверждать со стопроцентной уверенностью, что земные мужчины редко сталкиваются с такими женщинами, беспомощными, красивыми, обнажёнными, ползущими к их ногам, умоляя об облегчении. В работорговых домах весьма распространена практика, в течение двух — трёх дней, а порой и четырёх — пяти перед продажей, лишить товар облегчения. После такого воздержания девушка, выведенная на сцену торгов, настолько переполнена потребностями, настолько жива, что, вероятно, подпрыгнет от малейшего прикосновения плети аукциониста.

— Я ничего не знаю о таких вещах, — сказала Незуми.

— Возможно, у тебя могли быть кое-какие предположения и догадки на этот счёт, — предположил мужчина.

— Нет! — заявила она. — Ой!

— А разве твои бёдра только что не дёрнулись? — поинтересовался Таджима.

— Нет, — воскликнула рабыня, — нет, нет!

— Давай-ка проверим ещё раз, — предложил он.

— Ай-и-и! — вскрикнула Незуми.

— По-моему, ответ более чем ясный, — заключил мой друг.

— Тарск! — прошипела бывшая Леди Сумомо.

— Если бы я не сам надел на тебя ошейник всего несколько дней назад, — усмехнулся он, — я мог бы подумать, что Ты носишь его минимум шесть месяцев.

— Я ненавижу вас, — простонала рабыня.

— Но Ты же не будешь отрицать, что поднимала живот ко мне на встречу? — поинтересовался Таджима.

— Ни за что! — настаивала на своём она.

— Мне уже приходится прижимать тебя к земле, — сообщил ей мужчина. — Вот так. Лежи спокойно, никчёмная шлюха!

— Не говорите со мной так! — возмутилась рабыня. — Я ничего не могу с собой поделать! Это Вы сделали это со мной! Это Вы раздели меня и привязали! Это Вы не оставили мне никакого выбора! Ох, о-о-оххх!

— А Ты хотела бы иметь выбор? — спросил Таджима.

— …нет, — после недолгого молчания, ответила она.

— И кто Ты после этого? — поинтересовался мой друг.

— Шлюха, — призналась бывшая Леди Сумомо. — Никчёмная шлюха, ваша никчёмная шлюха!

— Ты даже ниже, — отрезал Таджима, — Ты — рабыня.

— Да, Господин, — не стала отрицать девушка, — я — ниже никчёмной шлюхи. Я — рабыня.

— Чья Ты рабыня? — уточнил мужчина.

— Ваша, Господин! — выкрикнула Незуми.

— Лежи спокойно! — прикрикнул на неё он.

— Я не могу! — простонала рабыня.

— Придётся постараться, — усмехнулся её хозяин.

— Разрешите мне двигаться, Господин, — попросила Незуми.

— Возможно позже, — пообещал ей он.

— Пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась девушка.

— Хорошо, можешь двигаться, — разрешил Таджима.

— А-ахх, да-а! — протяжно прокричала она. — О-о-о, да-а-а!

— Ты благодарна? — поинтересовался мужчина.

— Да, да! — ответила Незуми. — Спасибо, Господин!

— Вероятно, пришло время тебя развязать, — решил он.

— Нет, Господин, — быстро отреагировала рабыня.

— Интересно, — протянул Таджима, и на некоторое время над поляной повисла тишина.

Несомненно, он продолжал уделять внимание рабыне.

— Ай-и-и! — вскрикнула она.

— Лежи спокойно, — потребовал Таджима.

— Я ничего не понимаю, — простонала девушка. — О-ох!

— Лежи спокойно, — повторил он.

— Что происходит в моём теле? — спросила бывшая Леди Сумомо.

— Немногое, — усмехнулся Таджима, — пока ещё немногое.

— Нет! — всхлипнула она. — Что Вы делаете с моим телом?

— Ничего, — ответил Таджима.

— Что Вы сделали с моим телом? — настаивала рабыня.

— Ничего особенного, — заверил её он.

— Я стала другой! — воскликнула Незуми.

— Возможно, — согласился Таджима.

— Я взмокла, — призналась она. — Я вся горю!

— Жаль, что Ты не видишь своё тело, — хмыкнул мой друг, — и то в каком оно состоянии.

— Ой! — вскрикнула рабыня.

— Спокойно, — шикнул на неё мужчина.

— Мне страшно, — прошептала она. — Я боюсь, что не смогу вынести этого!

— Ты не в том положении, чтобы сопротивляться, — напомнил ей он.

— Что Вы делаете с моим телом! — простонала она.

— Пробуждаю его, — объяснил Таджима.

— Господин! — выдохнула девушка, явно испуганно.

— Уверен, скоро ты будешь скулить и стонать, — сказал он. — А ещё спустя какое-то, очень недолгое время, Ты можешь начать просить и умолять.

— Я не понимаю того, что происходит в моём теле, — призналась бывшая Леди Сумомо. — У меня никогда не было таких ощущений, таких эмоций.

— Это совсем не то, чего тебе следует бояться, — заверил её Таджима. — И это для тебя совершенно естественно и нормально.

— Я боюсь, — всхлипнула она.

— Не будь такой трусихой, — успокоил её Таджима. — Пожалуй, теперь мы готовы к более тонким ласкам.

— О-охх, — протяжно выдохнула девушка, после чего за кустами повисла тишина, спустя некоторое время нарушенная тонким вскриком и серией негромких восторженных стонов.

— Мне остановиться? — поинтересовался мой друг.

— Нет, нет, Господин, — простонала она. — Не останавливайтесь, пожалуйста, только не останавливайтесь!

— Ты осознала свою беспомощность?

— Да, Господин, — ответила Незуми, рабыня, находящаяся полностью во власти своего господина.

— Ты просишь? — уточнил он. — Ты умоляешь?

— Да, — прошептала рабыня. — Да, Господин!

— Тогда я отведу тебя на вершину горы, — сообщил ей Таджима, — к краю утёса, к концу моста.

— Да, — вздохнула она, — да!

— И там, — закончил мой друг, — я оставлю тебя.

— Я не понимаю, — растерялась девушка. — О-о-охх, Господин, Господи-ин!

Ещё чуть позже она снова сдавленно вопросительно вскрикнула:

— Господин?

В этом крике слышались восторг, удивление и любопытство. Мне оставалось только надеяться, что Таджима будет милосерден к своей рабыне. Я подозревал, к этому моменту молния, скрытая в тяжёлых, тёмных, вздымающихся, бурлящих тучах, была готова полыхнуть в полнеба, а раскат грома был бы подобен бою боевых барабанов, рёву лавины, сходящей со склонов Волтайских гор, унося за собой в низины тонны снегов и валунов.

— Пожалуйста, Господин! — внезапно взмолилась Незуми, на этот раз с испугом и страданием в голосе. — Продолжайте! Не останавливайтесь! Я уже там, там! Я готова! Я на краю! Я сейчас разорвусь на части! Я ничего не могу с эти поделать! Я связана! Я беспомощна! Я жажду! Я не могу больше терпеть! Будьте милосердны, Господин! Пощадите! Пожалуйста, Господин, быть милосердным к своей рабыне!

На какое-то время я замер в тревожном ожидании, а затем, к моему удовлетворению, услышал крик рабыни, внезапный, взрывной, дикий, радостный, не верящий. Этот крик был почти немедленно задушен, по-видимому, Таджима прижал руку к её рту. Кто знал, что могло скрываться в окрестностях этой приятной рощи, раскинувшейся вокруг небольшой заводи?

На некоторое время снова стало тихо. Сколько я не напрягал слух, я не мог услышать ни движений тел в траве, ни скрипа натянутой кожи на колышках.

— О, Господин! — наконец донёсся до меня шёпот Незуми. — Господин!

— Теперь отдыхай, — сказал Таджима. — Медленно спускайся с горы. Я развяжу тебя и прикую цепью за шею, как обычно. Позже нам предстоит долгий ночной переход.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

— Ещё саке, — потребовал старший из трёх асигару, фуражиров одной из колонн Лорда Ямады.

Около двери постоялого двора, как уже было упомянуто ранее, стояло несколько мешков риса, а снаружи ждала повозка.

— Мне не жалко, но не будет ли это лишним? — поинтересовался Таджима.

— Возможно, нам пора подумать о возвращении, — сказал один из асигару своему вожаку.

— Рис мы собрали, — отмахнулся тот. — Времени у нас полно.

— Верно, — поддержал своего командира другой товарищ, уже сонно клевавший носом.

— Я уверен, — встрял в разговор владелец постоялого двора, — благородный с двумя мечами, человек щедрый, и не возражал бы против ещё одного круга саке, чтобы согреть наших друзей перед дорогой.

— Почему я должен возражать? — пожал плечами Таджима.

Мы с Харуки, сидя за ширмой, украшенной изображением дракона, с раздражением посмотрели друг на друга. Нам было ясно, что владелец постоялого был заинтересован в продаже ещё одного кувшинчика саке. Разумеется, я не был этому удивлен, поскольку в наступившие опасные времена у этого постоялого двора, расположенного достаточно далеко от северной дороги, с постояльцами было туго. В такие времена, когда опасность, неуверенность и война стоят на пороге, торговцы часто меняют свои маршруты. Какой смысл им был нести на продажу свои товары в крепости, деревни и города местных даймё, если эти даймё вместе с большинством своих офицеров и асигару отсутствуют, не говоря уже об том, что подходы к таким местам становятся опасными. В такие времена, когда дороги лишены охраны, разбойники становятся особенно смелыми и наглыми.

— Ну, тогда ещё по одной, — предложил старший из асигару, с благодушной непосредственностью.

— Почему нет, — отозвался Таджима.

Но я ощутил в его голосе напряжение. Он явно стремился поскорее отправиться в путь. Наши поиски вполне могли продолжаться. Кроме того, по округе могли шастать и другие фуражиры, возможно, не столь благоприятно настроенные, как те с которыми общался Таджима, а так же разведчики и патрули, должные контролировать фланги марширующей армии Лорда Ямады.

— А разве мы не должны как можно скорее доставить рис и отчитаться перед интендантом? — пьяно заикаясь, поинтересовался у своего командира другой асигару.

— Что верно, то верно, — с явной тоской в голосе поддержал его товарищ. — Мешкать с этим будет плохой идеей.

Судя по заплетающемуся языку, он был не намного трезвее первого.

— У нас есть время, — успокоил своих подчинённых вожак, — время…, время…, время….

У меня возникли опасения, что они заснут прямо за столом.

— А что если нет? — спросил Таджима. — Мы хорошо посидели, но я бы не хотел стать причиной вашей задержки с исполнением порученных вам обязанностей.

— Обязанности, — проворчал вожак, — это для воинов, для офицеров, для людей их положения.

— Может, нам всё-таки стоит отправиться в путь, — предложил один из его товарищей.

Правда, я не думал, что сам он особенно стремился бросить всё и бежать грузить рис на повозку, а потом ещё и тянуть её несколько пасангов по разбитой дороге. Признаться, я вообще сомневался, что он был в состоянии просто встать и сделать несколько шагов.

— Так что насчёт ещё одного кувшинчика? — осведомился владелец постоялого двора.

— Да, само собой, да! — отозвался вожак фуражиров.

— Конечно, — подтвердил Таджима, не выказывая какого-либо неудовольствия.

Теперь Незуми должна была забрать кувшин и наполнить пиалы. Я подозревал, что сам Таджима пил очень мало. Ему было важно оставаться в здравом уме и твёрдой памяти. Скорее всего, владелец постоялого двора запер своих собственных девушек в каком-нибудь сарае. В зале находилась Незуми, так что никакого смысла в их присутствии или услугах не было. Кроме того, довольно трудно предугадать, чего можно ожидать от вооружённых мужчин, особенно в такие смутные времена. Это же не местные жители, пришедшие скоротать вечера и не постоянные клиенты придорожного постоялого двора из числа бродячих торговцев. Некоторые запросто могут оказаться разбойниками, переодетыми в асигару, да и в асигару далеко не всегда можно быть уверенным, особенно это касается тех, что оказались вдали от своих офицеров. Некоторые, вероятно, могут оказаться подневольными рекрутами, фактически насильно забранными из своих деревень, чтобы отслужить в армии сёгуна тот иди иной срок. Впрочем, разбойники тоже в значительной мере были выходцами из среды крестьян. Немало горл было перерезано за столь немногое, как фукуро риса. Ходят рассказы о налётах на поселения, мужчины которых были избиты или убиты, дома разграблены и сожжены, а женщины и запасы украдены. Даже одиночные воины, особенно ронины, выжившие на поле боя проигранных сражений, могут напасть, ограбить и даже убить с относительной безнаказанностью. Окажется ли дайме где-то поблизости, чтобы защитить их или хотя бы осуществить возмездие принятыми среди пани довольно мрачными способами?

С другой стороны, эти три товарища, что согласились составить компанию Таджиме, оказались добрыми малыми. Безусловно, если бы гости решили остаться на ночь, девушки владельца постоялого двора, несомненно, были бы востребованы и выпущены из своего загона. Я нисколько не сомневался, что у него было некоторое их количество. На большинстве постоялых дворов континентального Гора девушка в оплату постоя не входила, за неё следовало платить отдельно. Здесь, на этом постоялом дворе, я подозревал, хотя и не знал наверняка, можно было ожидать подобной системы.

Владелец постоялого двора, разумеется, отлично знал о том, что мы с Харуки сидели за ширмой, но я сомневался, что о нашем присутствии могло быть известно асигару, да даже если они и подозревали об этом, то вряд ли это их хоть сколько-нибудь волновало. Мы решили, что разумнее всего нам было держаться отдельно от Таджимы и Незуми, логично полагая, что моё присутствие могло стать причиной любопытства среди других посетителей постоялого двора, буде такие появятся. Как теперь выяснилось, такое разделение пошло на пользу.

Внезапно до нас донёсся встревоженный крик Незуми.

Я вскочил на ноги, но рука Харуки, схватившая мой рукав, вовремя остановила меня.

— Не дёргайся, девка! — заржал вожак асигару.

— Теперь иди сюда, — подозвал Таджима, сымитировав заплетающуюся от выпитого речь.

— Отдай её нам, — предложил старший фуражир. — Мы продадим её в лагере и разделим прибыль.

— Превосходное предложение, — сказал Таджима. — Но я боюсь, что за неё могут дать сколь-нибудь много, чтобы прибыль оправдала беспокойство.

— Это верно, — согласился его собеседник. — Ты только посмотри на её волосы.

Я заключил, что он, должно быть, выпустил Незуми. Мне не казалось, что её волосы теперь были такими же ужасными, как в тот момент, когда Таджима в сердцах обрезал их своим ножом. Всё же он попыталась, насколько это было возможно, исправить дело своих рук, по крайней мере, для полевой рабыни они были вполне приемлемы.

— Я устал, — пробормотал вожак. — Думаю, что мне надо прилечь отдохнуть.

— Фумиката уже храпит, — сообщил его подчинённый.

— Боюсь, что мне пора в путь, — сказал Таджима.

— Так скоро? — удивился старший фуражир.

— Боюсь, что так, — развёл руками мой друг.

Харуки, не говоря ни слова, кивнул в сторону двери, ведущей на кухню, через которую мы могли незаметно покинуть зал, и выйти во двор, чтобы присоединиться к Таджиме и его рабыне.

Пожалуй, мы слишком задержались в этом месте.

Однако я едва успел встать, как из-за ширмы донёсся новый, причём очень сердитый голос.

— Ах вы, пьяные болваны! — кричал вновь прибывший. — Нализавшиеся тарски! Вы уже два ана назад должны были прибыть на сборный пункт! Какой идиот поручился за вас? Как мне теперь тащить вас в лагерь? Как теперь благополучно доставить собранный рис к продовольственным фургонам? Ваш груз свален у двери, повозка пуста! Решили, значит, развлечься на постоялом дворе! Вы что, забыли, что в округе полно разбойников?

Мимо нас быстро прошмыгнул владелец постоялого двора и скрылся за дверью кухни.

— Мы не виноваты, благородный, вас соблазнили выпивкой! — попытался оправдаться вожак асигару. — Это всё вон тот благородный. Ай!

Я заключил, что вновь прибывший ударил фуражира.

— Всё так, офицер, — вмешался Таджима. — Это, действительно, моя вина. Я не собирался задерживать этих товарищей, отвлекая от их обязанностей. Просто мне захотелось посидеть в приятной компании, поболтать о пустяках с веселыми компаньонами.

— Уж я им сейчас устрою веселье! — закричал незнакомец, и из-за ширмы донеслись звуки ударов и крики боли, на этот раз, скорее всего, двух других асигару.

— На пол, на живот! — рявкнул разъярённый мужчина. — А я подумаю, стоит ли оставить вам ваши головы!

— Пощадите, благородный! — простонал вожак фуражиров. — Кому Вы тогда поручите доставить повозку с рисом?

— Хо, — сказал офицер, внезапно спокойным и заинтересованным голосом. — Я смотрю, у вас два меча.

Он явно обращался к Таджиме.

— Так же как и у вас, воин-сан, — отозвался тот.

Я предположил, что за этим последовал обмен вежливыми поклонами.

— На этих чурбанов нельзя ни положиться, ни довериться, — заявил вновь прибывший.

— Возможно, парни просто немного беспечны, — попытался сгладить углы Таджима.

— У них нет ни чести, ни совести, — презрительно бросил офицер. — Это ленивые, жадные животные. Их можно поставить в строй под любым знаменем. Всё, что их интересует — это набить пузо днём и дрыхнуть ночью. Они ненасытные как джарды, и хитрые как амбарные змеи. От черепахи можно ожидать большей преданности, чем от них.

— Это же фуражиры, причём, судя по всему, недавно рекрутированные, — ответил Таджима. — К тому же, они не в колоннах армии. Не стоит судить всех асигару по этим несчастным товарищам. Многие из асигару дисциплинированные, верные, хорошо обученные, надёжные, ценные, опасные парни.

— Да все они крестьяне, — отмахнулся незнакомец. — Они думают только о своих животах, только о еде и выпивке, только о том, как отлынивать от работы. К несчастью, мы вынуждены заполнить свои шеренги таким сбродом.

— Конечно, у них есть своё место, и они хорошо исполняют работу недостойную нас, более благородных мужчин, — заметил Таджима.

— Кто Вы? — поинтересовался офицер.

— Ронин, — коротко ответил Таджима.

— Здесь — не самое обычное место, в котором стоит прибиваться к берегу, — хмыкнул вновь прибывший.

— Я надеюсь, что течение в конечном итоге принесёт меня к дому Ямады, — сказал мой друг.

— У сёгуна всегда найдётся место для тех, кто хорошо владеет острыми мечами, — заверил его мужчина.

— Я надеюсь, что мои умения можно счесть подходящими, — скромно проговорил Таджима.

— А куда подевался владелец этого постоялого двора? — осведомился мужчина.

— Понятия не имею, — пожал плечами Таджима, — только что был здесь.

— Не нравится мне это, — проворчал незнакомец.

— Почему? — не понял Таджима.

— Ни сколько не сомневаюсь, что он тоже из крестьян, — заявил офицер.

— Вполне возможно, — согласился мой друг.

— Эта девка — рабыня постоялого двора? — спросил вновь прибывший.

— Нет, — ответил Таджима. — Это моя рабыня. Недавно купил для работы и развлечения.

— Очевидно, тоже из крестьян, — заключил незнакомец.

— Очевидно, — не стал разуверять его Таджима.

Я даже пожалел, что ширма с драконом отделяла нас от остального зала, и я не мог видеть реакцию Незуми.

— Единственная польза от крестьян, — усмехнулся мужчина, — помимо выращивания нашего риса, это то, что производят на свет прекрасных дочерей, подходящих для и ошейника, и для контракта, полезных для работы, обслуживания и удовольствий мужчин.

— Точно, — поддержал его Таджима. — Было бы неуместно ожидать таких приятностей от более высоких женщин.

— Верно, — согласился офицер. — Думаю, что теперь самое время забрать головы этих мужланов. Оставайтесь на месте, тарски. Не дёргайтесь.

— Не будете против, если я предложу пропустить по пиале вместе со мной? — предложил Таджима.

— Только по одной? — уточнил вновь прибывший.

— Возможно, потом Вы подумаете о том, чтобы сохранить им их жизни, — предположил мой друг.

— С какой стати? — буркнул офицер.

— Итак, по одной? — спросил Таджима.

— Как насчёт по две? — намекнул мужчина.

В этот момент позади украшенной драконом ширмы Харуки шепнул мне:

— Я боюсь.

— Чего, — также шёпотом осведомился я, — садовник-сан?

— Владелец постоялого двора отсутствует слишком долго, — ответил он.