Мятежники Гора

Глава 49 Как использовать паньскую подушку

У одной из стен лежали несколько полос ткани, на которые я разорвал покрывало.

Комната, служившая мне тюремной камерой, с её тяжёлой дверью и зарешеченным окном в целом была типичным с точки зрения местных вкусов паньским жилищем. Всё было просто, аскетично, и где-то даже мило. Из обстановки имелись: ширма, посредством которой можно было разделить комнату, два сундука у стены, той, что слева, если смотреть от входной двери, низкий прямоугольный стол и несколько домотканых ковриков. Рядом с циновкой лежала одна из тяжёлых, круглых деревяшек, которые пани используют в качестве подушек. Я так и не смог привыкнуть к ним, как ни старался. Уж слишком трудно было представить отдых на одном из этих твёрдых, увесистых предметов, совершенно не соответствующих моему представлению о подушках. Впрочем, я предпочёл оставить такие вопросы на усмотрение самих пани. До сего момента я рассматривал эти подушки как бесполезные, но забавные и довольно привлекательные предметы интерьера, однако этим вечером я решил, что могу использовать их.

Едва прикончив последний каштан, оставленный на десерт, я услышал шаги, приближающиеся к двери. Когда ко мне в комнату рабыня приносила еду, её всегда сопровождал асигару. И я надеялся, что подобный порядок сохранится и этим вечером. Когда меня выводили из комнаты, как, например, в случае чаепития с сёгуном утром этого дня, то сопровождали меня уже шестеро асигару. А вот это мне сегодня вечером было совсем нежелательно.

Шёл, судя по звуку шагов, один мужчина, который был уверен в себе и всем доволен. Я предположил, что обещанная мне рабыня должна быть рядом с ним, или предшествуя мужчине, или следуя за ним, в зависимости от его предпочтений. Само собой, шагов рабыни я слышать не мог, поскольку девушка шла босой. Я не оговорил характер рабыни, но надеялся, что пришлют варварку, то есть типичную гореанскую кейджеру, одну из тех, которых доставили на острова на корабле Терсита, прежде всего, для подарков и продажи. Такие как она должны были хорошо знать о своём ошейнике и его значении. Такие как она, вероятно, были бы в ужасе от одной мысли не повиноваться свободному мужчине, особенно представителю её собственной расы, бескомпромиссно рассматривающему её как рабыню, которой она была. Гореанские рабовладельцы редко снисходительны со своими рабынями. Они могут любить своих рабынь, но рассматривают их только как рабынь. Они никогда не позволят им забыть о том, что они — рабыни, и только рабыни. А вот в том, как могла бы отреагировать рабыня пани, у меня уверенности не было. Я надеялся, что не всех варварских рабынь увели на север с войсками. Кроме того, я предположил, учитывая вероятную чувствительность сёгуна к таким вопросам, он должен был позаботиться о том, чтобы ко мне прислали варварку, поскольку мои вкусы ему были известны. Приятно, конечно, владеть рабыней. Какой мужчина не хотел бы иметь одну или больше? На Горе у многих мужчин есть ясное понимание того, для чего нужны женщины, и как бескомпромиссно они должны быть использованы в тех целях, для которых предназначен их пол.

В дверь вежливо постучали. Дверь, конечно, можно было открыть только снаружи, и стук был не более чем данью уважения.

— Кто там? — отозвался я.

— Я привёл вам девушку для вашего удовольствия, благородный, — послышался мужской голос из-за двери.

— Надеюсь, — сказал я, — она — варварка.

— Да, благородный, — ответил мужчина.

Его ответ оправдал мои надежды.

— Достаточно ли она красива? — поинтересовался я.

Мне казалось, что такой вопрос был бы логичным в подобной ситуации.

— Да, благородный, — донёсся приглушённый дверью голос, — как и все варварки.

— Она — такая, как я заказал? — уточнил я.

— Да, благородный, — заверил меня он.

— Голая? — спросил я.

— Да, благородный.

— В ошейнике?

— Да, благородный. Ошейник на ней.

Я наклонился и поднял с пола тяжёлую твёрдую паньскую подушку, и через мгновение услышал скрежет отпираемого замка и следом скрип двух отодвинутых засовов.

— Возьми её на руки, внеси внутрь, — велел я, — и положи на циновку.

Я видел, как дверь начала открываться и отступил к стене. Прежде всего, мне надо было убедиться, что асигару держал рабыню на руках. Мужчина чуть замешкался на пороге, по-видимому, определяя местонахождение циновки. Впрочем, особых трудностей с этим у него возникнуть было не должно, поскольку я вытащил циновку на видное место, прямо перед делящей комнату на две части ширмой.

Асигару с рабыней на руках смело шагнул в комнату, и тут же на его затылок опустился тяжёлый круглый деревянный цилиндр, который пани как бы это не показалось невероятно, были приучены использовать в качестве подушки. Рабыня, естественно, упала на пол, вскрикнув от неожиданности, а я, тем временем, вдогонку к первому, нанёс второй удар по затылку ошеломлённого асигару, после чего отложил подушку и закрыл дверь.

— Ни звука, — предупредил я рабыню. — Молчи, если жить не надоело.

Испуганная девушка отчаянно закивала. Её губы дожали.

Я окинул рабыню быстрым взглядом, достаточным для того, чтобы ещё раз убедиться в изящном вкусе сёгуна, и его щедрости. В какое-то мгновение руки девушки, казалось, дёрнулись, чтобы прикрыть тело. Возможно, это было рефлекторное движение, оставшееся с того времени, когда она была свободна. Впрочем, она немедленно убрала руки, и стремительно, не дожидаясь команды, встала на колени приняла первое положение почтения, коснувшись лбом пола между прижатыми к полу ладонями рук. Её волосы упали вперёд, так что мне хорошо был виден ошейник, скреплённый не замком, а заклёпкой.

— На четвереньки, — приказал ей я. — Ползи на циновку.

Спустя несколько мгновений она уже стояла на четвереньках на циновке.

— Бара! — скомандовал я, и рабыня немедленно приняла указанную позу, то есть легла на живот, скрестила ноги в щиколотках, а запястья за спиной, голову повернула влево, прижав правую щеку к циновке. Лежащей в такой позе девушке удобно связывать руки и нога.

— Я могу говорить, Господин? — прошептала рабыня.

— Нет, — бросил я.

Я затащил асигару дальше в комнату и уложил за ширмой. Я не ожидал, что кто-то может появиться здесь в течение ближайшего ана, но в такой ситуации трудно быть уверенным. Мало ли кому, после того как я покину комнату, запру дверь и задвину засовы, придёт в голову заглянуть сюда из любопытства. Если так, то присутствие здесь асигару не будет выявлено с первого взгляда. Усмотрев тело, я убедился, к своему облегчению, что голова асигару выдержала оба удара, разве что он некоторое время ему предстояло провести без сознания. Это, кстати, был первый раз, когда я воспользовался паньской подушкой. Дубина из неё получилась превосходная.

Затем я позаимствовал у асигару верхнюю одежду. Разумеется, у меня не было никаких иллюзий относительно того, что кто-то, хоть варвар, хоть пани, мог бы принять меня за асигару вблизи, другое дело на расстоянии, да ещё и в плохо освещённых коридорах. Что ещё важнее, учитывая мой план, я надеялся, что в определённой ситуации мог бы быть идентифицирован как асигару просто на основе той одежды, в которой я появился. Когда кто-то незнаком с формой жизни, или попросту не интересуется другой формой жизни, вряд ли он окажется особенно наблюдательным в том, что касается различий между индивидуумами этой формы жизни, пусть и важными для самих индивидуумов. Кому интересно, чем один серый урт отличается от другого серого урта? Подозреваю, немногие обратили бы внимание даже на различия между серым и красным уртом. Это всего лишь урты, и этим всё сказано. Я помнил, как первое время своего пребывания в стальном мире Агамемнона, часто путал один кюра с другим. В действительности, мне поначалу было трудно отличить кюра-самца от кюрской женщины, трудность, которая была непостижима для самих кюров. Мимоходом можно было бы упомянуть, что для кюров такой проблемы в том, что касается человеческих полов, не существует. Любой кюр, в силу радикального полового диморфизма, характерного для человеческого вида, немедленно скажет, кто из людей мужчина, а кто женщина.

Отложив на время в сторону одежду асигару, вместе с ножом, вытащенным из-за его пояса и оказавшимся единственным его оружием, я, воспользовавшись частью полос ткани, оторванных от покрывала, связал ему лодыжки, а затем и запястья за спиной. В конце, всё из тех же материалов, я соорудил для него плотный кляп. Выйдя из-за ширмы, с ножом и одеждой асигару в руке, я уделил внимание рабыне, всё так же лежавшей в позе бара, поскольку ей никто не давал разрешения изменить положение. Хватило пары мгновений, чтобы связать ей, так удобно размещённой, лодыжки и запястья. Затем я перекатил её на спину, чтобы получше рассмотреть. Её длинный светло-каштановые волосы закрывали лицо, так что мне пришлось наклониться ещё раз, чтобы убрать помеху в сторону. Окинув девушку оценивающим взглядом, я пришёл к выводу, что на многих рынках за неё можно было выручить целых два серебряных тарска.

— Ой! — вскрикнула она от боли и неожиданности, когда я, взяв её за волосы, рывком поставил на колени.

— Я вспомнил тебя, — сказал я. — Видел тебя в рабском загоне. Твою кандидатуру, как и кандидатуры нескольких других рабынь, отвергли, не взяв прислуживать на ужине у Лорда Ямады. Ты ещё исполнила известную уловку рабских девок, прикрыв волосами тело, и затем наклонила голову и отбросила волосы за спину, рассчитывая поразить нас внезапным открытием твоих прелестей.

— Да, Господин, — прошептала она, испуганно глядя на меня.

— Ты попыталась добиться преимущества перед своими сёстрами по неволе, — констатировал я, — хотя вам всем было приказано показывать себя одинаково.

— Нет! — попыталась протестовать она и тут же вскрикнула и заплакала, получив от меня пощёчину.

— Не смей лгать свободному мужчине, рабыня, — процедил я.

— Простите меня, Господин, — всхлипнула блондинка.

Она попыталась отстраниться, но у неё ничего не получилось, так как моя левая рука всё ещё сжимала её волосы.

— Это стоило тебе пяти плетей, насколько я помню, — усмехнулся я.

— Да, Господин, — подтвердила она, заметно бледнея, по-видимому, вспомнив о том наказании.

— Тебе ещё повезло, — заверил её я, — я бы, скорее всего, дал бы тебе десять.

— Я — рабыня, — прошептала девушка, закрывая глаза. — Я во власти моих владельцев.

— Но Ты привлекательна, — признал я.

— Рабыня благодарна Господину, если он нашёл её приятной, — пролепетала она.

— Открой глаза, — велел я.

— Да, Господин.

Оторвав лоскут от одной из полос ткани, я скрутил из него кляп и затолкал его в рот рабыни. Мгновением спустя кляп был зафиксирован на месте двумя витками широкой ленты, завязанной узлом на её затылке.

Закончив с рабыней, я подошёл к двери, чуть приоткрыл и осторожно выглянул в щель. В коридоре было темно и пусто.

Я находился на третьем этаже дворца. Где могли держать Нодати, я не знал, как и того, где могли разместить Харуки, зато мне было известно, где находятся комнаты Таджимы и Пертинакса. Я проходил мимо них, когда меня вели на чай к Лорду Ямаде. Ожидаемо, их держали на том же третьем этаже, что и меня.

Я вернулся внутрь комнаты, чтобы переодеться в форму лежавшего за ширмой асигару, но прежде чем сделать это, окинул взглядом стоявшую на коленях, связанную рабыню, и сказал:

— Ты хорошо выглядишь, голой, связанной и в ошейнике.

Девушка тихонько, на грани слышимости проскулила в ответ. Ничего громче ей не позволил бы кляп.

— На спину, — приказал я, и она немедленно вытянулась на циновке.

Рабыня — не свободная женщина. Оно должна повиноваться без промедлений и сомнений. Отказ предполагает прошение о наказании. Наградой за малейшее колебание будет плеть. У них не должно остаться ни малейшего сомнения в том, что они — рабыни.

— Нисколько не сомневаюсь, — хмыкнул я, — что за время пребывания в собственности у пани Ты хорошо познакомилась с «упрёками циновки».

Из-под кляпа донёсся еле слышный, жалобный, одиночный стон. В азбуке кляпа один звук означает «Да», два — «Нет». Само собой, она знала об этом ещё с континента.

Когда я наклонился, чтобы поднять одежду, любезно одолженную мне потерявшим сознание асигару, рабыня повернулась на бок ко мне лицом, на котором блестели полные слёз глаза, и начала жалобно скулить.

— Оставайся на спине, — приказал я.

Она тут же перекатилась обратно на спину, но продолжила хныкать, да ещё и начала корчиться на циновке. Когда же я снова обратил на неё внимание, она приподнялась и просительно потянулась ко мне животом.

— А Ты симпатичная, — усмехнулся я.

Она снова захныкала и протянула ко мне живот.

— Уж не просишь ли Ты меня об «упрёке циновки»? — осведомился я, прикидывая, как долго она была лишена мужской ласки.

Она — гореанская кейджера, так что можно было не сомневаться, что она давно стала жертвой рабских огней, которые свободные мужчины, каким бы это безжалостным, возможно, ни показалось кому-то, сочли целесообразным зажечь в её животе.

Зато насколько это делает их нашим!

Разве не её потребности являются самыми мощными из её цепей?

С того момента, как в животе женщины разгорятся рабские огни, она погибла. Она больше не может быть свободной. Свобода более не вариант. Это для неё в прошлом. Отныне она — собственность рабовладельцев.

Рабыня снова потянулась ко мне животом и жалобно проскулила один раз, а немного спустя ещё раз, ещё отчаяннее, ещё трогательнее. В её глазах блестели слёзы.

Я вспомнил, что её прислали ко мне в комнату для моего удовольствия. Рабыня, конечно, ничто, животное, игрушка, предмет, собственность, товар, имущество. Ею можно пренебрегать, не обращать на неё внимания, презирать и отвергать. Я не видел никаких причин забирать её с собой. Её эмоции, чувства и потребности несущественны. Их можно игнорировать. Они не имеют никакого значения. Наоборот, нужно сделать всё возможное, чтобы не начать испытывать к ней чувств. Она — рабыня.

Я смотрел с высоты своего роста на жалкую, мучимую потребностями, связанную вещь, лежащую на циновке и безмолвно умоляющую о милосердии.

Таких как она следовало игнорировать.

Конечно, рабыня это воплощение человечности, уязвимости, беспомощности, потребностей, радикальной женственности, всего того, что чуждо свободной женщине. Возможно, свободная женщина способна смутно ощутить всё это, если, конечно, она осмелится представить себя раздетой и бесправной, принадлежащей и носящей ошейник.

Кого как не рабыню можно считать самой фундаментальной, самой радикальной женщиной?

Девушка снова заскулила.

Неудивительно, что мужчины делают их рабынями.

Я задумчиво посмотрел на закрытую дверь. Как знать, переживу ли я следующий ан.

Махнув рукой, я наклонился и развязал лодыжки рабыни.

Я отпер дверь комнаты и нарочито шумно сдвинул оба засова, полагая, что это должно было заставить Пертинакса насторожиться. После этого я легонько постучал в дверь костяшками пальцев.

— Пертинакс, — шёпотом позвал я. — Пертинакс.

— Тэрл? — услышал я удивлённый голос.

— Да, — ответил я и приоткрыл дверь, в которую тут же проскользнул Таджима, уже выпущенный мною из своей камеры.

Не мешкая ни мгновения, я последовал за своим другом.

Естественно, покидая свою комнату, я не забыл запереть дверь на оба засова и замок, и то же самое мы сделали, уходя из камеры Таджимы. Любой, кто прошёл бы мимо тех комнат, предположил бы, что их обитатели благополучно заключены внутри. Разумеется, рано или поздно, когда обнаружится, что асигару, провожавший рабыню ко мне в камеру, не явился к своему начальству с докладом о выполнении задания, должно начаться расследование, но я тешил себя надеждой, что это не произойдёт немедленно. Возможно, асигару должен дождаться, пока я не закончу с девушкой. В конце концов, не каждую предоставленную для удовольствий рабыню оставляют до утра. Её могут отослать спустя какое-то время, короткое или более длительное. Возможно, попробовав одну, мужчина может потребовать привести другую. Безусловно, обычно предоставленная рабыня является собственностью своего временного владельца до утра. Я надеялся, что при беглом осмотре комнаты связанная рабыня, лежащая на циновке, явно приготовленная для использованию, для которого её туда и прислали, рассеет подозрения. Учитывая, что дверь была заперта снаружи, можно было надеяться, что заглянувший в комнату предположит, что узник по-прежнему внутри, по-видимому, позади ширмы, а значит можно снова запереть дверь и, продолжить поиски недостающего асигару. Возможно, он уже объявился и доложился своему командиру. В любом случае я был уверен, что в нашем распоряжении есть, по крайней мере, несколько енов.

— Я уже было подумал, — сказал Пертинакс, — когда Вы приняли предложение принять рабыню для удовольствий, чтобы та украшала вашу циновку в течение ночи, что это означало возможный интерес к сговору с сёгуном.

— Даже в мыслях не было, — успокоил его я, — во всяком случае, пока.

— Я тоже так подумал, — признался Таджима. — Простите меня, Тэрл Кэбот, тарнсмэн.

— Оставь такие предположения для Лорда Окимото, — буркнул я.

— А откуда у вас одежда асигару? — полюбопытствовал Пертинакс.

— Один из них оказался столь любезен, что одолжил мне свою, — усмехнулся я.

— Боюсь, никто не примет вас за пани, — покачал головой Пертинакс.

— Кое-кто всё же может, — хмыкнул я.

— Каков наш план? — поинтересовался Пертинакс.

— Он состоит из двух частей, а потом резко обрывается, — ответил я.

— «Резко обрывается»? — переспросил Таджима.

— На данный момент наперёд можно планировать только эти дна шага, — развёл я руками. — Во-первых, Таджима переодевается в эту одежды. Асигару запросто могут принять его за своего, чего не случится с любым из нас. Мы будем выглядеть как его заключённые. Во-вторых, мы попытаемся раздобыть подобные предметы одежды для меня и Пертинакса.

— Но нас за пани можно принять только с большого перепоя, — напомнил Пертинакс.

— Кое-кто всё же может, — повторил я.

— Не понимаю, — буркнул он.

— Возможно, если удача будет на нашей стороне, — успокоил его я, — Ты сможешь это увидеть.

На то, чтобы мне скинуть с себя форму асигару, а Таджиме её надеть, потребовалось не больше пары мгновений.

— Так, теперь Ты, Пертинакс, — сказал я, — заведи руки за спину и скрести запястья, а я оберну их вот этой тканью, что захватил из своей камеры. Освободить руки Ты сможешь мгновенно, но со стороны всё будет казаться, как если бы они были связаны. Я не ожидаю, что кому-то придёт в голову проверять этот вопрос. Таджима сделает с моими руками то же самое. Всё должно выглядеть так, словно он конвоирует двух связанных узников. Надеюсь, это позволит нам без проблем приблизиться к другому асигару.

— Очень хорошо, — согласился Пертинакс, поворачиваясь ко мне спиной.

Через мгновение я три раза обернул ткань вокруг его запястий и заправил конец под витки. Освободиться он мог почти немедленно, в любой момент, когда это потребуется, однако издали, если не присматриваться, он казался связанным. Другой полосой ткани Таджима снабдил меня подобной видимостью беспомощности, после чего мы покинули камеру Пертинакса, а Таджима в одежде асигару и с танто за поясом, закрыл дверь, вернув на место засовы и заблокировав их замком.

— Наша цель, — напомнил я, — находится на пятом этаже.

И мы с Пертинаксом, держа якобы связанные руки за спиной, пошли по коридору. Таджима, игравший роль конвоира последовал за нами.

— Впереди поворот, — предупредил я, — за которым лестница, ведущая на пятый этаж.

— И что дальше? — осведомился Таджима.

— На пятом этаже в одном месте есть пост, — ответил я, — там стоят часовые, один или несколько асигару. Точнее один днём, а теперь, ночью, возможно два или более. Но я надеюсь двое. Не думаю, что есть смысл держать здесь больше.

— И что дальше? — настаивал Таджима.

— А надеюсь, что там мы разживёмся ещё двумя комплектами униформы, — пояснил я.

— Ну а дальше-то что? — не отставал Таджима.

— А дальше, посмотрим по ситуации, — сказал я.