На осколках разбитых надежд

Глава 11

Отстояться в углу комнаты не представлялось более возможным. Настал момент истины, как подумала Лена, когда на негнущихся ногах двинулась к Иоганну с графином вина в руках. Но посмотреть на Рихарда так и не решилась, хотя и чувствовала на себе его взгляд. Только когда черно-красная жидкость наполнила бокал, и настало время возвращаться на место в углу столовой, осмелилась поднять взгляд.

Рихард смотрел прямо на нее. Открыто. Его лицо не выражало даже малейшей толики удивления. Наоборот, оно было равнодушным и холодным. Всем своим видом он почему-то сейчас напомнил Лене Ротбауэра. Словно всех немцев действительно создавали под копирку. Или учили относиться к русским одинаково равнодушно и жестоко, что было ближе к истине.

Рихард затянулся сигаретой, а потом показал на свой пустой бокал под вино, без слов отдавая приказ его наполнить. Но взглядом Лену так и не отпустил — держал цепко, пока она шла к нему с графином в руках.

— Ты знаешь, дядя, — вдруг проговорил Рихард, наблюдая за Леной пристально. — Не уверен насчет правоты этого высказывания Бальзака, но то, что француженок есть кому превзойти в фальши, себялюбии и кокетстве — это могу сказать точно.

Рука Лены дрогнула, и несколько капель вина упали кроваво-красными пятнами на белизну скатерти и рукава рубашки Рихарда. Он взглянул сначала на испорченный рукав, потом поднял взгляд на помертвевшую от страха Лену.

— Все, закругляемся, — проговорил Иоганн и хлопнул по ручкам кресла. — Пусть девушки приведут тут все в порядок, а мы с тобой еще поговорим о Париже. Уважь дядю хотя бы одной историей о победе в землях Франции над этими волшебными созданиями.

— Волшебные создания, — повторил за дядей Рихард. — Опасно человеку иметь дело с волшебными созданиями.

— Ну это как посмотреть, — хохотнул Иоганн.

Рихард, не глядя на Лену, махнул ладонью, мол, свободна, отойди, и она подчинилась этому немому приказу.

— Завтра у тебя будет болеть голова, дядя Ханке, — голос Рихарда вмиг поменялся. Стал мягким, с легкими еле уловимыми нотками нежности. Лену этот голос вернул на мгновение в минувший день, на берег озера, и стало горько вдруг. Сегодняшнее происшествие для нее стало очередным подтверждением того, какими лицемерными могут быть немцы. В отношении друг друга они сама любезность, но как только дело касается «унтерменшей» они ведут себя совсем иначе.

— Тебе пора ложиться. Иначе завтра ты не сможешь составить мне компанию в игре.

— Я не маленький ребенок, Фалько! — отмахнулся раздраженно Иоганн. Лена видела, что он устал, но он упрямо пытался выглядеть бодро, как ребенок, которого взрослые отправляют спать в вечер праздника.

— Я и не говорю, что ты ребенок, — произнес Рихард. — Просто боюсь завтра играть в теннис в одиночестве.

С этими словами он поднялся с места, подавая сигнал прислуге, что ужин закончен.

— Покричи Войтеку, Лена, — быстро произнесла Янина, — пусть придет за господином Иоганном.

— Не надо поляка! — резко проговорил Рихард, услышав в русской речи знакомое имя. — Я сам позабочусь о своем дяде.

— Но надо же… — осмелилась возразить неуверенно Лена, впервые за весь вечер подавая голос. Ей почему-то показалось, что он не понимает, что Иоганна нужно было не просто отвезти в его комнаты. Его необходимо было вымыть в ванной, переодеть в пижаму и уложить в постель, и все это таская на руках — тяжелая работа по уходу за инвалидом.

— Я сказал, я все сделаю сам! — процедил Рихард, и Лена отступила даже на шаг, пораженная его раздражением. Ей было больно видеть его таким же равнодушно-жестоким, каким был с ней Ротбауэр. Хотя она понимала, что это только к лучшему сейчас — увидеть его настоящее лицо. Лицо нацистского ублюдка, каким и должен быть тот, кто служил страшному делу фюрера.

— Он как актер, — говорила Янина, пока они вместе убирали со стола и относили посуду вниз. — Красивый. А видала его ручищи? У нашего кузнеца Прохи такие ручищи были. Сильный был. Подковы гнул забавы ради.

— Не думаю, что молодой барон может гнуть подковы, — огрызнулась Лена, с трудом удерживая поднос в руках, заставленный посудой.

— Но красивый же. Как с карточки, — упрямилась Янина, стягивая грязную скатерть со стола. — Надо ж тебе было пролить! Фрау нам голову оторвет.

Раз именно Лена пролила вино на скатерть с брюссельским кружевом, то именно ей и должно было отстирывать ее. Янина уже давно ушла к себе, после того как в две руки перемыли фарфор и хрусталь, а Лена все возилась со стиркой. Сначала грела воду в большом чане, потом все терла и терла мылом пятна, которые так и не желали уходить.

Хотелось плакать. Не потому, что вино размылось водой и превратилось в розоватые круги. А потому что впервые за все время с начала войны почувствовала себя счастливой, когда Рихард кружил ее в воде. Только потому, что он принял ее за немку, за ровню себе. А еще подкатывали слезы от обиды, что никогда на нее уже никогда он не посмотрит так, как смотрел в парке.

Внезапно Лена замерла, расслышав в тишине летней ночи какие-то отдаленные плавные звуки. Время было уже за полночь, она видела циферблат ходиков на стене кухни. Она прислушалась и услышала то, что едва не выбило ее совсем из колеи.

Это была классическая музыка. Откуда-то доносились еле слышные звуки фортепьяно. Лена бросила в воду скатерть и шагнула поближе к двери, прислушиваясь, откуда доносится музыка. А потом пошла, осторожно ступая по скрипучему местами паркету, в хозяйские комнаты, увлекаемая мелодией, которую так давно не слышала. Второй ноктюрн Шопена вернул ее на какое-то время в прошлое — в репетиционный зал с высокими окнами, к грассирующему французскому Марии Алексеевны, к сильным рукам Паши.

К своим мечтам. К будущему, которое было так близко. К надеждам, которым не суждено было сбыться.

Лена заметила его в приоткрытую створку двери. Рихард сидел спиной к ней за старинным фортепьяно из красного дерева и играл. И играл почти профессионально, как Лена поняла с удивлением. Он определенно знал мелодию от начала до финала и проигрывал ее раньше не раз, воплощая в музыке все свое мастерство.

Над инструментом висело широкая полоса зеркала в позолоченной раме, и Лена могла видеть лицо Рихарда. Он больше не хмурился, его черты были расслаблены. Длинная челка, до этого момента зачесанная назад, падала ему на глаза, придавая совсем мальчишеский вид. И ее сердце дрогнуло в который раз от привлекательности этого мужчины, к которому ее тянуло с такой невероятной силой. Это совсем не было похоже на любовь к Коте. Это было что-то другое. Манившее подойти, коснуться лбом этой широкой спины, обтянутой полотном рубашки, и так стоять бесконечно. Забывая обо всем просто от того, что он рядом. Словно он затмевал все, как солнце, кроме которого ты ничего не видишь на небе, ослепленный его сиянием.

Мелодии Шопена всегда были для Лены особенными, и не потому, что они часто звучали в зале. Плавный ход музыки кружил ее, пьянил, стирал все вокруг, погружая в свой уникальный мир. Пальцы Рихарда бегали по клавишам, но у Лены было ощущение, что он касается не фортепьяно, а играет на струнах ее души, вызывая снова странные чувства и эмоции. Она не могла оторвать взгляд от отражения его лица в зеркале, любовалась им, впитывала каждую эмоцию, которые мелькали на том изредка. И настолько увлеклась, что едва успела спрятаться за дверью, когда Рихард закончил играть и вдруг поднял голову. Убежала еле слышными мелкими шажочками в кухню, где почти до самого рассвета отстирывала винные пятна.

На следующий день Лена не видела Рихарда. Рано утром он ушел на теннисный корт, где тренировал подачи. Как он и предсказывал, Иоганн не смог составить ему компанию — он страдал от похмелья все утро и был слишком раздражен из-за головной боли и приступов дурноты. Поэтому попросил Лену вывезти его в парк под прохладу тени деревьев.

— Посиди со мной, Воробушек, — просил Иоганн, морщась. Даже простые фразы вызывали у него приступы. — Вдруг похмелье убьет меня… Ох, проклятое птивердо! Оружие французов против немца… О, спаси несчастного старика, Воробушек! Сбегай к Биргит, попроси у нее еще аспирин. Иначе я точно умру сегодня.

Лена могла бы выбрать маршрут, минуя корт, если бы решила бежать короткой дорогой. Но она намеренно побежала по длинному пути, ругая себя, что удлиняет муки Иоганна. Ничего не могла с собой поделать — ее одновременно и тянуло пробежать мимо корта, и гнало прочь от него. Лишь бы не увидеть Рихарда и самой не попасть ему на глаза!

Нужно было держаться подальше. Это было ее твердое решение. И не только потому, что она боялась, что немец понравится ей еще больше, а потому что хотела сохранить о нем совсем другие воспоминания. Моменты у озера и его удивительная игра на фортепьяно. Как жемчужины.

Вечером Рихард снова сидел за фортепьяно в гостиной, а Лена наблюдала за его игрой через щель прикрытой двери. На этот раз он выбрал Бетховена, снова возвращая Лену в прошлое. Правда, на короткие мгновения. Его пальцы плавно двигались по клавишам, и звуками музыки заново писались новые воспоминания. Лена смотрела на Рихарда из темноты украдкой, наслаждаясь музыкой. И его присутствием, как приходилось признаться самой себе. Впитывая каждое мгновение, как впитывает растение живительную влагу.

На следующий день Руди, в последние дни пропадающий в городе из-за репетиций шествия на День Равноденствия, принес телеграмму от баронессы, что она не сможет приехать из Берлина еще несколько дней. После последнего налета была разрушена часть железнодорожных путей на разных участках, что означало длительный ремонт из-за сложности работ и предстоящих выходных по случаю праздника.

— Что ж, — произнес Иоганн, откладывая в сторону телеграмму. — Вот ведь как выходит. Анни, должно быть, сейчас злится, что поехала в Берлин и разминулась с Фалько. Недаром ведь говорят, что терпение — это одна из главных добродетелей. Значит, Фалько придется ехать в Берлин на авто, чтобы успеть увидеться с матерью. А я думал, что он подольше побудет в Розенбурге!

Это были отличные новости для Лены. Ведь это означало, что на праздник в замке никого почти не останется. Шансы на благополучный побег вырастали. И в то же время Лена почувствовала легкий укол в сердце, услышав эти слова.

— Ты не отнесешь Фалько телеграмму, Воробушек? — попросил Иоганн, протягивая ей листок. — Он закончил игру и сейчас, должно быть, у себя. А потом принесешь мне сочинения Скотта? Они лежат на столике у кровати. Ты легко найдешь эту книгу.

Лене не доводилось бывать ранее в комнатах барона фон Ренбека. Эти покои были под рукой Урсулы, именно она делала в них уборку. Наверное, именно поэтому она так нервничала, когда стучала в дверь спальни Рихарда. К ее счастью, ей никто не ответил на стук, и она шагнула в комнату, намереваясь оставить телеграмму на видном месте.

Первым, что Лене бросилось в глаза, был голубовато-серый мундир на спинке стула с ненавистными ей нашивками. Она замерла на пороге, взгляд заметался по комнате в надежде отвлечься от этого символа войны, о котором она никогда прежде не думала. Для нее до сих пор Рихард был просто немцем, таким же, как Иоганн, который никак не мог принимать участие в нападении на ее страну. Наверное, ее ввела в заблуждение штатская одежда, которую предпочитал Рихард здесь, в Розенбурге.

Лену вывел из минутного замешательства запах табачного дыма, который донесся с балкона. Рихард был здесь, как она заметила через полупрозрачную вышивку тюлевых занавесок. Стоял на балконе, уперев ладони в балюстраду, отчего мышцы спины резко обозначились через тонкую ткань майки. Лена и раньше видела мужчину в таком виде. Например, Ротбауэра, когда он брился, не прикрыв дверь комнаты. Но впервые этот интимный наряд вызвал в ней странную смесь ощущений — от замешательства до какого-то странного ощущения в животе.

Рихард словно почувствовал ее взгляд и обернулся резко. А потом шагнул в комнату, отбросив занавесь в сторону.

— Какого черта тебе тут надо? — спросил он грубо.

— Пришла телеграмма, — протянула ему листок Лена. Он выхватил телеграмму из ее рук и быстро пробежал по тексту глазами. Лена же поспешила отвести взгляд в сторону от его обнаженных рук в проемах майки и снова наткнулась взглядом на мундир. А потом заметила на комоде рядом фуражку с высокой тульей и пистолет в кобуре.

— Ну? — донеслось до уха Лены нетерпеливо, и она повернулась к Рихарду. Его вид без ошибки подсказал ей, что он ждет ее ответа на вопрос, который она не услышала сейчас.

— Дядя видел? — повторил он раздраженно, тряхнув телеграммой.

— Господин Иоганн полагает, что вам следует выехать в Берлин.

— Будто бы дядя не знает маму! — произнес Рихард мягче. — Ставлю все до последнего пфеннига, что она будет здесь уже во вторник. Если ей захочется, железнодорожники даже проложат новые пути в кратчайшие сроки. Ехать в Берлин сейчас означает шанс разминуться снова. А мне бы этого не хотелось.

Рихард скомкал телеграмму в комок и выбросил в корзину для бумаг, стоящую возле письменного бюро. А потом развернул стул и уселся расслабленно, закинув босые ноги на столешницу. При этом он успел подхватить теннисный мячик с пола и сейчас крутил его в руке. Лена чувствовала себя совсем неловко — разрешения уходить он не давал, но и ничего не говорил ей, делая вид, что ее здесь нет.

— Откуда ты? — неожиданно спросил Рихард после минутной паузы. Все его внимание было сосредоточенно на мячике в его длинных пальцах, и Лена разозлилась этой демонстрации.

— Из Минска. Это город в одной из республик СССР, — ответила она, старательно скрывая свои эмоции.

— Господин Рихард, — произнес он резко. И когда посмотрел на нее и поймал ее вопросительный взгляд, пояснил. — Разве Биргит не рассказывала правила этого дома? Всегда нужно добавлять «господин», когда разговариваешь со мной или дядей. Именно так поступает прислуга в Розенбурге.

Лена подумала в эту минуту, что должна быть благодарна ему за это издевательское поведение сейчас. За повод ненавидеть себя, как и должно было. За то, что он показал, что, несмотря на красивую внешность, он точно такой же гнилой внутри, как другие нацисты, которых ей довелось прежде встречать. Словно красивый перезревший плод. Нельзя было обманываться взглядом его голубых глаз и очаровательной улыбкой.

— Завтра я должен быть на празднике в городе, — проговорил Рихард, снова возвращая все свое внимание мячику в своей руке. — Почисти мой мундир и сапоги. Еще мне понадобится свежая отутюженная рубашка. Это все пока. Можешь идти.

Лена с трудом выдавила из себя положенное «Да, господин Рихард» и было повернулась к двери, но метко пущенный сильной рукой мячик, ударившийся в дверь, остановил ее.

— Ты кое-что забыла, — поймав ловко мячик, произнес равнодушным тоном Рихард, когда она обернулась к нему испуганно. И показал мячиком на стул, где висел форменный пиджак. Лене ничего не оставалось делать, как после минутной паузы взять мундир и поднять стоявшие у стула тяжелые сапоги.

Обе руки Лены были заняты, поэтому она чуть замешкалась, когда вернулась к двери. И замерла испуганно, когда Рихард в пару быстрых движений, как дикая кошка, оказался у выхода из комнаты. И распахнул перед Леной дверь, глядя на нее сверху вниз с высоты своего роста. В глубине его взгляда было что-то такое, что снова зацепило ее словно на крючок. Непонятное и неуловимое.

— Завтра утром, — произнес он, напоминая, когда все должно быть готово. Лене захотелось вдруг бросить сапоги и мундир прямо ему под ноги сейчас, выражая свою непокорность и злость. Но она только голову склонила, пряча от его острого взгляда глаза. Завтра утром ее уже не будет здесь. Но для этого нужно было завершить этот день, не вызывая ни у кого подозрений.

Только на заднем крыльце, на ступени которого Лена опустилась в приступе бессилия и отчаяния, она позволила себе небрежно бросить пиджак и сапоги. Звякнули будто обиженно ордена и значки на мундире.

— Господин Рихард будет злиться, если увидит, что его мундир валяется вот так.

Лена резко подняла голову. Перед ней стоял Руди с кожаным мячом подмышкой. Он вгляделся в нее и снова заговорил с участием в голосе:

— Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Почему ты бросила мундир и сапоги здесь? Если господин Рихард увидит или еще хуже — моя мама, тебе точно не поздоровится.

Руди не стал дожидаться ответа, а убежал к гаражам. Вернулся он с Войтеком, который тут же опустился на корточки возле Лены.

— Что-то случилось? — коснулся поляк несмело руки девушки.

— Это Войтек обычно чистит мундир и сапоги господина Рихарда, — пояснил мальчик, наблюдая за взрослыми со стороны.

— Я хочу домой, — как-то по-детски произнесла Лена, переходя на русский язык. — Я устала от всего этого и хочу домой. Я все здесь ненавижу!

— Надо потерпеть, помнишь? — ответил ей поляк, гладя по руке. — Все скоро будет по-другому. Надо только потерпеть.

Нет, терпеть Лена не хотела больше.

Поздно вечером, когда через распахнутое окно до уха Лены донеслись звуки музыки, она уже была готова к побегу — полностью одетая, под рукой узелок с ее маленькими сокровищами и жалованием, накопленным за два неполных месяца. Фартук и косынку она сложила на стуле, увенчав лоскутом, который прикрепила к груди всего один-единственный раз.

Девушки решили дождаться двух часов после полуночи, когда замок полностью погрузился бы в ночной сон, и сейчас сидели каждая в своих комнатах, отсчитывая минуты. Лена не знала, о чем за стеной думали в этот момент Янина и Катя. Волновались ли они, боялись неизвестности, которая ждала за границами имения фон Ренбек? Сама Лена старалась ни о чем не думать, иначе в голову лезли совсем странные мысли. Она твердо решила не спускаться этим вечером к голубой гостиной, где уже сидел за фортепьяно Рихард. Он был не только нацистом, он был ее классовым врагом, как она поняла сегодня днем. И ей хотелось ненавидеть его еще больше за титул и привилегированное положение.

Но в тот вечер Рихард снова играл Шопена. И ноги сами привели Лену к знакомой двери, через полуприкрытую створку которой так маняще лился свет и чарующие звуки музыки. Снова она поглядывала за Рихардом, подмечая каждую деталь, даже те, которые не замечала прежде. Например, серебряный ободок кольца на безымянном пальце левой руки. Тонкий шрам, светлеющий полоской на фоне коротко стриженных волос на затылке. Или как падают волосы на его высокий лоб, когда он кивает головой изредка в такт музыке или следит за ходом пальцем по клавишам. А еще тонкие, но глубокие морщинки, идущие ровными линиями параллельно бровям. Наверное, он часто хмурил лоб, раздумывая о чем-то, как сейчас.

Рихард неожиданно поднял голову, закончив очередной ноктюрн, и посмотрел в зеркало. У Лены даже сердце замерло на какой-то миг — показалось, что он разглядел ее в темноте соседней комнаты. Но нет, он не повернулся к двери, не окликнул ее грубо. Он вообще не двигался какое-то время и просто смотрел на дверь со странным выражением в глазах. А потом снова заиграл до боли знакомую Лене мелодию.

Вальс до-диез. Вальс — «минутка», под звуки которого она так часто когда-то раньше занималась. Тело дрогнуло воспоминанием о каждом движении, в котором Лена двигалась по залу. Амбуате, па-де-бурре, девлюппе, глиссе. Сейчас казалось, что той, другой жизни никогда и не было. И не было никогда ни семьи, ни Коти, ни балета…

Лена боялась, что Рихард задержится внизу, и тогда им придется выходить позже намеченного. Но нет, немец поднялся к себе около часа — Лена сидела в коридоре у лестницы и прислушивалась к каждому звуку в доме. Путь был свободен теперь. Девушки выждали, пока старинные часы в глубине дома друг за другом прозвонят или глухо пробьют два часа, и осторожно без единого звука друг за другом вышли из дома и скрылись в глубине парка.

Лена уходила последней. То ли осторожность, то ли еле уловимое сожаление заставили ее уже при входе в тени деревьев оглянуться на дом, на балкон комнат Рихарда. И похолодела, заметив маленький огонек сигареты. Немец сидел в кресле, огонек едва был виден между столбиками балюстрады. Заметил ли он, как Лена скрывается в парке? Девушка замерла на месте, ожидая, что вот-вот огонек двинется вверх, когда курящий встанет на ноги и поднимет шум. Но нет, время шло, а над Розенбургом стояла тишина. Только изредка доносилось тревожное уханье совы из глубины парка, да журчал фонтан на площадке перед домом.

— Почему так долго? — набросилась на Лену встревоженная Катя, когда девушка наконец успокоилась и решилась присоединиться к беглянкам. Видя их неподдельный страх, она не решилась рассказать своим соучастницам по побегу о том, что видела Рихарда на балконе. Никакого шума погони до сих пор не было за спиной. Значит, он попросту ничего не видел.

Девушки двинулись в сторону города через лес. Выходить на дорогу было опасно, бежать через лес и по полю было очень сложно в темноте. Из-за этого к утру они ушли от Розенбурга на расстояние меньшее, чем Лена планировала. Да еще нога Лены распухла и ныла от такой нагрузки всякий раз, как девушка на нее опиралась. Им нужно было где-то отдохнуть и набраться сил для перехода следующим днем, поэтому когда впереди показался сарай на краю поля девушки приняли решение спрятаться именно в нем.

Это был старый сеновал. Правда, сена в нем пока было маловато — остатки с прошлого года на втором этаже, куда девушки забрались по деревянной лестнице. Трава была неприятно сухой и колючей, но они так устали, что им было довольно и этого. Лена думала, что не сумеет заснуть из-за волнения, но вскоре и она провалилась в глубокий сон, устроив ногу как можно выше, чтобы припухлость немного спала.

Планировалось, что они продолжат путь на рассвете, отдохнув всего лишь пару часов. Но усталость взяла свое, и девушки проспали назначенное время. Солнце уже вовсю царило на безоблачном небе, когда они открыли глаза. Лена испугалась, что они упустили много времени, все проверяла от руки нарисованную карту, чтобы сориентироваться и понять, где они будут к концу этого дня. Скорее всего, их уже хватились в Розенбурге, ведь им надлежало спуститься рано утром и подготовить завтрак для хозяев. А еще Рихард ждал отутюженную рубашку…

Почему она снова думает о нем? Лена злилась на себя, когда то и дело возвращалась мысленно в замок и вспоминала не Биргит или Иоганна, а именно молодого барона. Как его выкинуть из головы? Как он сумел проникнуть так глубоко?

А потом все-таки сумела забыть обо всем, кроме жестокости этого нового мира, в котором теперь жила. И кроме страха попасться в руки немцев.

Беглянки, чуть отклонившись от маршрута из-за глубокого ручья, встретившегося им на пути, вышли на перекрестье проселочной дороги и нового широкого шоссе, над созданием которого велись активно работы. Около сотни человек копали и накидывали землю и песок, создавая насыпь.

— Ты же говорила, что сейчас никто не работает, — испуганно прошептала Янина, когда они еще издалека заметили рабочих с лопатами в руках.

— Молчи! — прошипела ей в ответ Лена. — Ни слова по-русски, я же просила!

Можно было свернуть с дороги в лес, который шел по одной стороне проселочной дороги. Скрыться с глаз рабочих. Но Лена заметила, что один из прорабов, наблюдающих за работами, приложил руку ко лбу и вглядывался в их сторону. Уйти в лес означало вызвать подозрения, и Лена поманила за собой побледневших девушек, запретив говорить.

Чем ближе они подходили к строительству шоссе, тем страннее оно казалось им со стороны. Прорабы оказались совсем не прорабами, а солдатами в форме со знаками СС. Некоторые из них держали в руках поводки овчарок, лежащих рядом с ними на земле. А рабочими были худые изможденные люди в странной одежде. Кто-то был в просторной пижаме, кто-то в обычной грязной рубахе навыпуск, а кто-то в длинной темно-серой робе. Только подойдя ближе, Лена поняла, что это за робы. Это были потертые, грязные гимнастерки. Она видела такие на пленных, которые работали в отделении АРР в Минске.

— Это же наши! — воскликнула Катя, и Лена бросила на нее предупреждающий взгляд.

Один из солдат жестом показал, чтобы они остановились на дороге, и направился к ним быстрым шагом. Пока он приближался, Лена быстро пыталась придумать легенду для него, надеясь, что он окажется легковерным.

— Господь вам в помощь! — начала она первой. Так Айке обращалась к девушкам, когда заставала их за работой каждое утро.

— Спасибо, девушки, — ответил молодой мужчина, подходя к ним ближе. Лена бросила взгляд на его петлицы, пытаясь определить звание, но потерпела неудачу. Немец помог с этим сам.

— Роттенфюрер Клаус Лайнце, — представился он и посмотрел вопросительно на девушек.

— Странно видеть работы сегодня, — сказала Лена, притворяясь, что не поняла намека немца. Она изо всех сил пыталась пустить в голос флиртующие нотки, надеясь, что они скроют панику, разрастающуюся в душе с каждой минутой. И отвлекала, как могла все внимание на себя от девушек, надеясь, что он не спросит их о чем-нибудь.

— Даже мой отец отпустил работников сегодня. Грех работать в такой день.

— Мы бы и рады, но выбиваемся из графика, — признался немец и показал на военнопленных за своей спиной. — Русские ленивые свиньи. Никак не заставить их работать нормально. Вот и приходится работать сегодня, чтобы нагнать норму.

— О, у нас тоже есть русский работник на ферме! — воскликнула Лена, касаясь как бы невзначай рукава роттенфюрера. — Папа все время ругается, что просто даром его кормит.

— Да, он абсолютно прав, — согласился с ней немец. — Вы идете в Веймар?

Единственное, что знала Лена — это то, что в этом местечке когда-то жил Бах и умер Шиллер. И что им действительно нужно было держать путь мимо этого города. Но она полагала, что они уже обогнули его и держали путь к границе Саксонии. Где они умудрились заблудиться?

— Да, хотели погулять на празднике. Договорились встретиться с подругами, — проговорила Лена. — Но видно, заблудились и вышли сюда. Не могу понять, где находимся. Надо было идти вдоль ручья.

Немец посмотрел на Янину и Катю, и Лена похолодела. Ей показалось, что вот-вот он задаст вопрос кому-нибудь из них, и тогда все пропало.

— Видели что-то в лесу? Чего такие испуганные? — улыбнулся он вдруг, и Лена поспешила ответить за всех.

— Перепугались, что потерялись. Как черт водит — никак не выйдем в знакомые места. Если господин роттенфюрер мог бы помочь… А тут еще столько русских! Немудрено испугаться! Что, если нападут? Они же совершенно дикие!

Лене было стыдно за эти слова, но другого выхода сейчас не было. Нужно было изо всех сил постараться отвести от себя любые подозрения.

— Долго вам еще идти до города. Часа два, не меньше, — Лена с трудом сдержала радость, когда он показал рукой направление по дороге. — Не устанут ножки?

— Надеюсь, еще останутся силы потанцевать, — улыбнулась она в ответ. — Но нам следует поторопиться, так что прошу простить нас, роттенфюрер Клаус Лайнце.

Уходить от немца было страшно. Все казалось, что он вот-вот окликнет их, разгадав, что они беглые русские работницы, и солдаты спустят на них овчарок. Внутри все сжалось, пока они медленно шли по дороге. И немец их действительно окликнул, заставляя сердце Лены упасть куда-то в живот:

— Эй! Эй! Фройлян! — и когда Лена медленно обернулась, добавил, широко улыбаясь: — Где искать твой геханекранц?

Лена не сразу сообразила, о чем он спрашивает, перепуганная до полусмерти. А потом поблагодарила мысленно болтушку Урсулу и махнула в сторону, откуда они пришли.

— Ферма на той стороне леса. Только осторожнее — папа не любит, когда вокруг дома незнакомцы ходят.

Но еще страшнее для девушек было идти мимо пленных и не выдать себя взглядом или словом. Их изможденный вид внушал ужас и сочувствие их мукам. Многие из них были явно не жильцы, с трудом ворочая камни или работая лопатой. У Лены так чесались руки развязать узелок и бросить украдкой хотя бы часть хлеба, который она утащила из кухни Розенбурга. Но она не могла даже головы в их сторону повернуть, сопровождаемая пристальным взглядом роттенфюрера, пока их маленькая компания не скрылась за поворотом.

— Сволота немецкая! — выругалась Катя, когда они отошли на приличное расстояние. А потом перекрестилась. — За что муки такие? Помоги, Господь, сынам твоим…

— Может, он тоже немец, этот твой Бог, раз позволяет такое?? — огрызнулась Лена зло. Она понимала, что Катерина не виновата. Но нервы были натянуты как струна сейчас. Только Янина осталась безучастна к увиденному. Она настолько устала и настолько была напугана, что уже не реагировала на происходящее.

Веймар девушки, осторожничая, решили обойти стороной. За обедом, в тени рощицы у дороги, решили, что лучше держаться небольших сел и местечек. Так было спокойнее, и ниже были шансы нарваться на полицейских или гестапо. Так же решили избегать и любого транспорта — неважно грузовик ли это или телега бауэра.

На ночь девушки решили снова найти ночлег под крышей. Янина боялась оставаться под открытым небом, да еще к сумеркам небо нахмурилось тучами, угрожая пролиться дождем. Поэтому когда среди бескрайних полей и лугов, идущих по бокам дороги, по которой брели девушки устало, показались очертания построек вдали, никаких сомнений не было. Правда, как выяснилось, когда девушки подошли ближе — это был не отдельно стоящий сарай, а целый хутор.

— Ноги ноют, мочи нет, — простонала Янина, когда они бессильно опустились в траву на расстоянии нескольких десятков шагов, раздумывая, искать ли убежище здесь или уйти от хутора подальше. — Вона хлев стоит за домом. Може, там заночуем?

— Янина права, — поддержала ее Катя. — После вечерней дойки никто не сунется к животине. А с утрева они в церкву пойдут, ты ж знашь, Лена, у них порядок. Они работать перед церквой не будут. Я б спробовала.

Это было очень рискованно. Но им повезло — никто не заметил, как они забежали в хлев и шустро вскарабкались к самому потолку, чтобы спрятаться в сене. Они слышали после, как кто-то ходит по двору, как переговариваются между собой немцы-хозяева хутора, но в хлев никто так и не зашел. А с темнотой, когда над хутором повисла летняя ночь, Катерина спустилась вниз, к нескольким коровам, и вернулась с небольшим жестяным ведром, в котором почти на самом донышке плескалось молоко.

— Пейте, девки, — подала Катя ведро подругам. — С хлебом — самая вкусня.

Лена не могла не улыбнуться этому «вкусня», прозвучавшему так по-детски. Правда, для нее теплое молоко, только-только из-под коровы, показалось не таким вкусным, как покупали на рынке когда-то. Потому отдала свою порцию Янине, надеясь, что едва отвлечет ее от переживаний и заставит забыть о страхе.

Ночью Лене не спалось. Она вспоминала пленных, которых увидела по дороге в Веймар, и никак не могла перестать думать об их судьбе. Неужели, немцы правы, и скоро войне конец, потому что нацисты подомнут под себя и ее родную страну, как сделали это прежде с Европой? Неужели вот такое будущее ждет ее соотечественников? Бесправные рабы, у которых положение хуже, чем у животных? Потому что, по крайней мере, о животных заботились намного лучше — Катерина прежде чем уснуть, долго восхищалась, какие ухоженные коровы стоят под ними в хлеву.

Девушки все же ошиблись в своих предположениях. Рано утром двери в хлев скрипнули, и внутрь вошла невысокая, чуть полноватая девушка-подросток с бидонами в руках. Начала утреннюю дойку перед тем, как выгнать коров на луг. Лена растолкала спящую Катю и знаками показала на работницу под ними. Катерина в ответ прошептала, что надо ждать, может, немка решила до службы утреннюю дойку устроить.

— Вот в церкву пойдет — тогда и потикаем, — прошептала она прямо в ухо Лене.

Но спустя время стало ясно, что ждать им этого не стоит. Потому что Лена заметила одну важную деталь, когда девушка в очередной раз переливали молоко из ведра в бидон. Нашивка «OST» на корсаже ситцевого платья подсказала, что это своя, такая же несчастная, как они, попавшая на работы к немцам.

Лена толкнула локтем Катю и показала ей взглядом на нашивку. Оставалось теперь только понять, можно ли довериться этой девушке, и позволит ли она им продолжить путь или поднимет тревогу. Впрочем, выяснить это так и не удалось. Дверь снова открылась, и в хлев зашел приземистый молодой парень лет восемнадцати-девятнадцати на вид. Он был одет в белую рубашку, черные шорты и узорчатые подтяжки. На шее висел галстук, а на рукаве рубашки алела повязка гитлерюгенда.

Лена и Катерина сразу же пригнулись, опасаясь, что он их заметит. Но у немца были свои планы, поэтому он не особо оглядывался по сторонам. Голос его был громким, каждое слово долетало до уха Лены, к ее нарастающему ужасу.

— Мы уезжаем в церковь. В церковь! Тупая корова, как ты не можешь запомнить немецкий до сих пор?!

— Да, господин, — проговорила тихо в ответ работница по-немецки. — В церковь.

— То-то, — примирительным тоном ответил парень. — Ну-ка, иди сюда. Сюда, кому я говорю?! У меня времени мало. Подойди ко мне. Не бойся, ты же знаешь, что это не страшно. А я привезу тебе из города что-нибудь. Хочешь конфет? Могу привезти конфет. Будешь их лопать, русская свинья. А если снова попробуешь рассказать матери — в лагерь отправлю, поняла? Иди сюда, сказал тебе, дура!

— Не надо! Не надо! Пожалуйста! — с таким отчаянием в голосе произнесла работница по-русски, что у Лены застыла кровь в жилах. Она подняла голову и посмотрела вниз осторожно, надеясь, что ее догадки ошибочны. Но нет — немец прижал девушку к стене хлева и запустил руку под платье, расстегнув ворот. Работница не сопротивлялась. Просто отвернулась в сторону и стала смотреть куда-то вглубь хлева отстраненно. Только глаза закрыла, когда рука немца стала терзать ее грудь.

Это было только началом, как поняла Лена, не в силах отвести глаза от того, что происходило внизу. Немец завозился с ширинкой, а другой рукой толкнул работницу на охапку сена, лежащую на земляном полу. Подол платья при этом задрался вверх, обнажая ноги, и немец довольно хрюкнул.

— Пожалуйста! — попросила снова девушка, а потом добавила то же самое на немецком. Но немца это не остановило. Наоборот, он довольно хохотнул и сжал пальцами ее подбородок.

— Проси меня! Мне это нравится… проси! Не хочешь? Ты должна быть только рада, что немец снизошел до тебя, дура.

Лена тут же опустила голову, чтобы не видеть этого, и встретилась взглядом с Катей и Яниной. И если последняя плакала беззвучно в испуге, то первая яростно сверкала глазами и крепко поджала губы, чтобы не выдать своей злости. Но что им оставалось делать? Только затаиться как мыши и стараться не прислушиваться к тому, что происходило внизу, и к довольному хрюканью немца.

Внезапно со двора послышался крик. Кто-то звал немца по имени тревожно: «Рауль! Рауль! Куда ты провалился, несносный?» Внизу зашевелились суетливо, зашуршала одежда.

— Поправь платье! Скажешь матери — в лагерь отправлю, поняла? — с этими словами немец быстро выскользнул за дверь хлева, чтобы откликнуться на зов матери. Лена осмелилась поднять голову и глянуть вниз на работницу, которая быстро застегивала пуговки на платье. К удивлению, Лены она не плакала и выглядела абсолютно безучастной. И в этом равнодушии угадывалось такое горе, что Лене самой захотелось плакать, вторя Янине.

Но через какие секунды это чувство сменилось острым страхом, от которого противно сжалось все внутри. Потому что Лена услышала обрывки разговоров на дворе хутора и быстро переползла к стене, чтобы через щели посмотреть, верно ли она поняла немецкую речь. Ошибки не было. На дворе хутора рядом с нарядно одетой пожилой парой немцев стояла группа солдат во главе с офицером. Позади этой группы неуклюже переминался с ноги на ногу встревоженный полицейский. Сын пожилой пары, Рауль, выглядел взбудораженным, словно ему сообщили какую-то радостную весть.

— …обыщем постройки… сделаем все осторожно… вреда не будет, — уверял офицер пару.

— Отец, разреши… долг… хочу тоже… — взмолился следом Рауль, видимо, решив тоже принять активное участие в поиске.

— … не опасны… мальчик… помощь фюреру… — поддержал его офицер, и после недолгих колебаний пожилой немец кивнул. Офицер коротко приказал солдатам, и те рассыпались по двору, проверяя хозяйственные постройки. Сам офицер вместе с хозяевами и парой солдат направился к хлеву.

Лена быстро отползла от щели и прошептала девушкам, чтобы те поглубже спрятались в сене и держали рот на замке. За Катю она не переживала, а вот Янина, судя по ее виду, вот-вот готова забиться в истерике от страха. Поэтому Лена переползла к ней, пока была возможность, и изо всех сил зажала ей рот, прошептав в ухо, что бояться нечего, если не выдать себя.

— Тут только Мария, наша работница, — говорил тем временем пожилой немец, распахивая настежь двери. — Она не говорит по-немецки.

— Может, она сможет хоть как-нибудь ответить, не видела ли она здесь кого-нибудь? — спросил офицер чуть раздраженно. — Могла ли она помочь им? Русские могут помогать друг другу.

— Мария боится собственной тени и глупая, как пробка, — вступила в разговор хозяйка. Они не заходили в хлев и, судя по голосу, были перепуганы. — Вы можете попробовать, но она вряд ли ответит. Иди сюда, Мария! Сюда, ко мне! Были здесь русские, Мария? Русские! Ты видела русских здесь? Видите, она совершенно тупая! Пошла в дом, Мария. В дом!

— Господин офицер, главное, чтобы ваши солдаты не перепугали животных, — попросил немец. — Не хотелось бы лишиться сегодняшнего удоя из-за этих проклятых русских собак. Как они могли сбежать? Нас заверяли, что это невозможно, что из лагеря не убежать. Безобразие! Как подумаю, что где-то ходят эти русские звери!.. Теперь надо запираться на несколько замков!

— Они были на работах, за пределами лагеря, — недовольно ответил офицер раздраженным тоном. — Иначе бы этого не случилось, поверьте мне. А еще я даю вам слово, что уже вечером эти собаки получат свое.

Значит, солдаты явились на хутор не по их душу. Это русские военнопленные умудрились убежать с работ. Те самые, видимо, которых они видели вчера. Лена на мгновение даже обрадовалась, что кому-то из них удалось сбежать от охраны. А потом застыла от страха и тревоги, когда увидела, как один за другим в хлев заходят солдаты, цепким взглядом окидывая пространство постройки. Двое из них тут же шагнули к огромной охапке сена в углу и стали проверять, не спрятался ли кто в ней. Еще двое ушли проверять стойла, отчего коровы тут же стали волноваться и встревоженно мычать.

— Тут никого быть не может! — заволновался хозяин, услышав переполох в хлеву. — Едва ли русские дошли сюда за ночь так далеко от окрестностей Фоллерсроде. Подумайте сами — вокруг сплошные поля. Их бы заметили тотчас же! Скорее всего, они ушли в другую сторону, в леса. Я бы сделал так.

— Позвольте, мы все проверим, — попросил его офицер. А потом зашел внутрь хлева и огляделся. Лена в испуге пригнулась еще ниже, боясь, что он мог заметить ее.

— А что там наверху? — донесся до нее вопрос офицера, и она похолодела. Хорошо, что ни Катя, ни Янина не понимают немецкую речь. Лене и самой с трудом удавалось не сорваться сейчас.

— Там небольшая площадка под сено, — ответил хозяин. — Но там едва ли поместятся семь мужчин. Господин офицер, мы опаздываем в церковь на службу… Я бы очень просил вас…

— Терпение, уважаемый господин, терпение! — отрезал холодно офицер.

Лена с ужасом услышала, как заскрипели под весом ступени лестницы, ведущей на площадку. Вжалась вся в сено, словно надеясь раствориться в том, скрыться от взгляда того, кто сейчас поднимался. Чтобы не думать о том, что может случиться вот-вот, закрыла глаза и стала вспоминать одну из мелодий. Почему-то вспомнился вальс Шопена, который играл позавчера Рихард. А перед глазами встала его широкая спина, сильные руки и светлая челка, падающая на лоб. Затем мысли перескочили на их первую встречу в парке и потащили за собой воспоминание о его теплом взгляде и широкой улыбке.

— Благодарю за содействие, — услышала Лена голос офицера уже со двора. Она отняла ладонь ото рта Янины, мокрую из-за ее слез, и переползла снова к стене, чтобы посмотреть, что происходит. Солдаты заканчивали безуспешный обыск и собирались во дворе возле офицера. Тот выглядел раздосадованным неудачей и еле сдерживал свои эмоции. Хозяин тем временем подсаживал жену в коляску, запряженную гнедым конем, и что-то раздраженно выговаривал сыну, стоящему во дворе с ружьем в руках. В итоге сдался и махнул рукой.

— Удачной охоты! — проговорил он. — Только будь осторожен, Рауль.

Наконец спустя время двор опустел — ушел отряд солдат вместе с Раулем, возбужденным от предстоящей охоты на военнопленных, укатила коляска, увозя пожилых хозяев хутора в церковь. Можно было продолжать путь дальше. Только теперь это надо было делать вдвойне осторожнее — ведь в окрестностях было полно солдат, разыскивающих беглецов из лагеря.

— Надо уходить, пока все тихо! — решительно заявила Лена, спускаясь вниз. Катерина без раздумий последовала за ней, а вот Янину пришлось уговаривать. Она настолько перепугалась от вида солдат, что не хотела даже с места двигаться.

— Нам не убежать! — плакала она. — Зачем мы только сделали это? Они нас найдут и убьют! Нам не убежать!

— Мы уедем отсюда далеко, — решила Лена. — Главное — найти станцию. Там мы купим билеты и сядем на поезд. Неважно куда. Главное, уехать отсюда подальше. Они будут нас искать здесь, а мы будем уже далеко отсюда. Там, где никто не будет знать, что мы убежали.

— Я не хочу! Не хочу бежать дальше! — отказывалась Янина, и тогда вступила Катерина в разговор. Она больно сжала руку Янины и притянула к себе, чтобы заглянуть той прямо в глаза.

— Я спросила тебя, хочешь тикать? Ты казала, хочу. Так что молчи и тикай. А то бросим тебя тут на потеху немчику тому. Мы с тобой нянькаться не будем! Пошли, Лена! Тольки время теряем! Нехай тут остается, коли так!

Лена хотела бы возразить, но Катя посмотрела на нее с немым приказом молчать, и она подчинилась. Только, когда отошли от хутора на несколько шагов, стараясь держаться дороги, осмелилась спросить:

— А как же теперь Янина?

— Догонит, погодь только чутка, — угрюмо ответила та.

И действительно, Янина нагнала их через некоторое время. Она ничего не сказала. Просто пошла рядом, стараясь держаться девушек. Словно и не было той, недавней истерики.

Некоторое время они шли молча, каждая погруженная в свои мысли. А потом Лена вскрикнула обрадовано, заметив насыпь железнодорожных путей.

— Тут где-то станция! — схватила она от избытка эмоций руку Катерины. — Значит, мы скоро уедем подальше отсюда.

Оставалось дело за малым — найти город, где располагалась станция, купить билеты и, не привлекая лишнего внимания, сесть в поезд. Но это и было самое сложное. Лена вспоминала, как выглядела нарядная немка — в шелковом платье, в шляпке, при сумочке и в перчатках. А их вид был далеко от идеала. Дешевые ситцевые платья измялись за время сна, волосы растрепались так, что даже гребень не справлялся.

— Замарахи и есть, — резюмировала Катерина, оглядев подруг.

А еще Лена опасалась, что их могут тоже искать, как тех неизвестных ей беглецов из лагеря. Втроем идти в незнакомый городок было опасно. Надо было сначала разведать, что и как, и может, купить где-нибудь косынок или сумочек, чтобы быть похожими на немок и не вызывать подозрений своим видом. Поэтому Лена решилась идти одна, а девушки оставались ждать ее в рощице неподалеку от деревни, крыши домов которых виднелись вдали.

— Если я не приду под вечер, уходите, — наставляла Лена. Она развернула карту, которую срисовала когда-то на листок блокнота, готовясь к побегу. Правда, она не совсем понимала, где они находятся сейчас — на бумаге были только города наподобие Эрфурта, Веймара или Йена. И записаны в качестве ориентира совсем крупные.

— Ты вернешься, — твердо сказала Катерина. Она отказалась запоминать названия городов, в которых путалась и никак не могла понять, какой лежит ближе к ним сейчас — Лейпциг или Дрезден. Виновато улыбнулась Лене в ответ на ее возражения. — У меня зусим плохая память. Оттого и в школу тольки восемь классов отходила. Еле аттестат дали.

Идти одной по дороге было очень страшно. Лене казалось, что вот-вот покажутся солдаты, которых она видела утром на хуторе, но только по ее душу. Поэтому чуть сердце из груди не выпрыгнуло, когда вдруг впереди показалась коляска, которую тянул знакомый гнедой. Это была та самая пожилая пара, которой принадлежал хутор, где ночевали девушки. Лена пригладила волосы, расправила подол платья и заранее проговорила про себя то, что планировала спросить у немцев.

Она родом из Дрездена. Приезжала в Нюрнберг навестить тетушку. На обратном пути выяснилось, что пути повреждены бомбардировками. Решила добираться попутным транспортом и заблудилась.

Лена несколько раз шепотом повторила историю, надеясь, что она выглядит правдоподобно. И, надеясь, что не совершает ошибку, подняла руку и шагнула ближе к дороге, когда коляска приблизилась к ней.