На осколках разбитых надежд

Глава 14

Рихард уезжал, едва только на горизонте появилась рассветная заря. Лена спустилась вниз на полчаса раньше его, чтобы сервировать завтрак. Об этом напомнил ей Войтек, к которому она прибежала вчера вечером с мундиром и сапогами в руках.

— Значит, немчика нашего вызвали из отпуска? — спросил он, когда Лена передала просьбу подготовить автомобиль на утро. — Посыльный не говорил, что за спешка?

— Нет, ничего не говорил, — ответила Лена, отступая к двери. Второй раз за вечер она оказывалась в спальне молодого мужчины, но при этом именно сейчас поняла, насколько это неловко для нее.

— А телеграмму ты видела?

— Нет, не видела, — проговорила Лена.

— Хорошо, я отнесу ему утром мундир и сапоги. И, разумеется, подам машину к нужному времени. Увидимся утром, Лена. Не смотри так удивленно, ты же не забыла о том, что господину Рихарду нужно подать завтрак? Айке еще не будет в это время, Урсула приболела. Нет никого, кроме тебя. Если ты не умеешь что-то делать — скажи, я приду пораньше и помогу тебе. Ты умеешь варить кофе?

Нет, Лена не умела этого делать. Не приходилось ранее. В ее семье пили только чай или травяные сборы. А еще нужно было не перепутать эрзац-кофе для слуг с настоящим, который пили только хозяева Розенбурга. Поэтому она с удовольствием приняла предложение Войтека о помощи.

В две руки дело у них спорилось следующим утром скоро и ладно. Лена спустилась, обеспокоенная, что нужно было разжечь печь с утра пораньше, чтобы заняться завтраком, а не лежать до самого звонка будильника. Но оказалось, что Войтек уже позаботился об этом — в печи ласково трещал огонь, жадно пожирая поленья.

— Ты разоспалась, — пошутил он, когда Лена показалась в кухне. — Сонюшка.

— Откуда ты знаешь это слово? — удивилась она. Он произнес шипящий звук очень забавно, нельзя было не улыбнуться. В то утро, несмотря на недостаток сна, Войтек был весел и часто шутил. Будто пытаясь поднять ей настроение.

— Ты никогда не готовила раньше? Кем ты была? Баронессой? — последний вопрос он задал таким тоном, что Лена не могла не улыбнуться.

— Ты же знаешь, в моей стране нет классового неравенства, — ответила она Войтеку, а потом заметила, что он не понял последних слов. — В моей стране нет разделения на баронов слуг.

— Но яйцо-то ты сварить сможешь? — поддразнил поляк, засыпая намолотый кофе в турку, чтобы поставить на конфорку большой печи. — Или тоже не приходилось?

Яйца варить Лена умела, что она и продемонстрировала. Потом нарезала ветчины и сыра, и чуть обжарила ломти белого хлеба. Она видела не раз, что именно готовит Айке на завтрак Рихарду, и успела запомнить каждую деталь.

Поднос, правда, получился тяжелым для Лены. Один кофейник с кофе весил немало. А еще помимо него на подносе было немало посуды. Она с трудом подняла его со стола, раздумывая, донесет ли до балкона, где просил сервировать Рихард завтрак, да и вообще поднимется ли с ним по лестнице.

— Иезус Мария! Дай мне! — взял из ее рук поднос Войтек, заметив ее нахмуренный лоб трясущиеся от напряжения руки.

— Тебе же нельзя в хозяйские комнаты без особой нужды! — тут же заметила обеспокоенно Лена.

— А ты думаешь, нашему немчику прибавит настроения ждать свой завтрак целую вечность и опоздать на поезд в Йене, да? Сейчас раннее утро. Никто меня не увидит. Даже барон. Я донесу только до дверей комнаты и все.

Но Войтек ошибся — от Рихарда не укрылось его присутствие. Наверное, виной тому был шепот, которым обменялись Войтек и Лена у двери в комнату, и тихий смешок, вырвавшийся у Лены, когда поляк натер до блеска серебро напоследок рукавом рубашки.

Рихард стоял на балконе, упираясь в балюстраду ладонями и наблюдал, как над вершинами парковых деревьев разливаются первые утренние лучи. Он обернулся, едва Лена ступила в комнату. Она видела, как он смотрел на нее через тюлевые занавеси, которым играл легкий ветерок. Вмиг посерьезнела, когда заметила его вид — полное форменное облачение, включая все награды и даже кобуру, и фуражку, лежащую на одном из стульев.

— Войтеку нельзя быть в хозяйских половинах, — заметил холодно Рихард вместо приветствия, и Лена поспешила оправдать присутствие поляка на втором этаже:

— Он помог мне донести все из кухни, господин Рихард. Мы хотели побыстрее сервировать вам завтрак, чтобы вы успели на поезд.

Рихард ничего не ответил. Прошел к столу и занял свое привычное место. Молчал, пока Лена суетливо сервировала стол. Только поблагодарил скупо, когда она налила ему в чашку горячий кофе, а потом тут же добавила молока. Поэтому Лена не стала задерживаться возле стола, а отступила на одно из привычных ей уже мест. Выбрала самое удобное — позади стула Рихарда, чтобы не видеть его лица. А взглядом все равно возвращалась то к его светловолосому затылку, то к фуражке на стуле рядом.

— Я хочу кое-что передать через тебя маме и дяде Ханке.

Рихард произнес это так неожиданно для Лены, когда завершал завтрак второй чашкой кофе, что она едва не подпрыгнула на месте. Он не обернулся к ней. Просто приподнял фуражку на мгновение, чтобы она заметила ровные квадраты бумаги.

— Передашь им утром, за завтраком, хорошо? — он помолчал, а потом будто почувствовав затылком ее неудовольствие, произнес. — Не хочу их будить в такой ранний час.

— Может, это не мое дело, — вдруг решилась Лена, ощущая легкую обиду за Иоганна. — Но ваш дядя был бы только рад, если бы вы нашли минуту попрощаться с ним. Уверена, госпожа баронесса тоже не обиделась бы за раннее пробуждение в этом случае.

— Ты права, это не твое дело, — отрезал Рихард, поставив медленно чашку на блюдце. — Я не уверен, что мама сумела бы проснуться сейчас. Она частенько принимает на ночь веронал, и вчерашний вечер не был исключением.

— А ваш дядя точно нет. Только обезболивающее из-за приступа мигрени, — Лена точно знала об этом. Сама подавала лекарство Иоганну перед сном. Она помолчала немного, а потом собралась с духом, сжимая ладони, и произнесла. — Прощаться нужно. Особенно теперь. Когда не знаешь, что будет завтра, и будет ли оно вообще. Нужно чаще говорить друг другу самые важные слова. Да даже короткое «До свидания!»!

В горле что-то больно сжалось. Лена попыталась вспомнить, что сказала маме перед уходом на рынок. Какие были ее последние слова перед таким долгим расставанием? Говорила ли, что скоро вернется? Сказала ли вообще «До свидания»? И не смогла вспомнить. Словно кто-то уже успел стереть из памяти тот день в Минске.

Рихард ничего не ответил. Просто поднялся, взял фуражку со стула и вышел вон. Спрятанные под фуражкой письма так и остались лежать на бархатной обивке стула. Лена после недолгих раздумий шагнула к ним и спрятала в карман фартука, чтобы выполнить просьбу молодого барона. Затем поспешила выйти в холл, чтобы проводить его и затворить за ним дверь, но к своему удивлению, Рихарда там не нашла. Не было его и на крыльце, куда она шагнула в поисках. Только Войтек стоял у машины и натирал запотевшие боковые зеркала. Он приветственно поднял руку, когда заметил Лену, и она махнула ему в ответ.

— Веронал — сильная вещь, — произнес Рихард за ее спиной, в который раз подкрадываясь к ней незаметно. Лена обернулась к нему, и он улыбнулся ей уголками губ. — Я снова напугал тебя. Это становится привычкой.

Он помолчал немного, стукнул пару раз фуражкой по бедру, а потом снова взглянул на Лену.

— Надеюсь, ты не натворишь глупостей, маленькая русская? Потому что мы не кошки, у нас не бывает запасных жизней.

Лена вдруг растерялась от такой прямоты и не нашла слов, чтобы ответить ему сейчас. Он же перевел взгляд от ее глаз выше и заметил:

— Хорошо, что мама тебя не видела. Больше не пренебрегай головным убором, договорились? Никогда не узнаешь заранее, в каком настроении она проснется утром.

Лена в испуге подняла ладонь к голове и похолодела, поняв, что стоит без косынки. Рихард снова улыбнулся. На этот раз мягко и успокаивающе, заметив ее испуг.

— Это мой вина, — вмешался вдруг Войтек на корявом немецком, незаметно для Лены подошедший к крыльцу. — Я снял это.

Это действительно была вина Войтека. Она совершенно забыла, что когда у нее сползла косынка на лоб, поляк просто стянул ее с головы Лены. У нее в тот момент были заняты руки — она резала ветчину, стараясь делать это как можно тоньше и ровнее. Только улыбнулась в ответ Войтеку и смутилась, когда он заметил, что у нее красивая улыбка. В суете совершенно забыла о косынке, так оставшейся лежать на кухонном буфете.

Рихард ничего не произнес в ответ. Взгляд знакомо заледенел, стирая малейший след улыбки на его губах. Он отвернулся от Лены, чтобы надеть фуражку, а потом стал натягивать перчатки резкими движениями.

— Ты просила разбудить дядю Ханке? Теперь иди и развлекай его до завтрака, потому что он вряд ли заснет теперь, — проговорил Рихард Лене и стал спускаться по ступеням быстрыми шагами. — Войтек, мой саквояж уже в авто? Все готово?

— Все готово, господин Рихард, — откликнулся поляк.

— Тогда беги до ворот впереди и проверь, не закрыл ли Штефан их на ночь. Если закрыл — отвори. Не хочу задерживаться. И уж тем более, будить Штефана ради такого пустяка.

Лена видела, как дернулся желвак на лице Войтека при этом приказе. Потому улыбнулась ему уголками губ, подбадривая. Поляк кивнул ей в ответ, поправил шейный платок и побежал от дома по подъездной аллее.

Рихард не посмотрел на нее. Она сама не понимала, что ждет именно этого, когда стояла на крыльце и не уходила в дом. Пока он не сел в автомобиль и не рванул с места вслед за Войтеком, прошуршав на прощание гравием, рассыпавшимся из-под колес. Она успела только увидеть его профиль. Лена на что угодно была готова поспорить, что по его высокому лбу пробегали сейчас морщинки. Так всегда было, когда Рихард был сосредоточен или недоволен.

Одно мгновение, и все. Черный автомобиль быстро побежал по аллее, увозя Рихарда в Йену, где он сядет на поезд, чтобы начать путешествие для возвращения в часть. И только когда «опель» скрылся среди зелени парка, пришло понимание, что он уезжает не просто в обычное путешествие. И что он может не вернуться из этой поездки.

Это понимание принесло с собой ощущение потери, которое только усилилось, едва Лена переступила порог спальни Иоганна. Быть может, Рихард был прав, решив не прощаться с родными перед отъездом. Может, Иоганну не следовало видеть племянника. Потому что это прощание расстроило немца до глубины души, как заметила Лена. Он даже как-то состарился на несколько лет на вид.

— Воробушек, как тяжело отпускать от себя детей, понимая, куда именно они уходят от тебя! — воскликнул Иоганн, когда Лена опустилась на край его постели и робко коснулась его руки в желании хоть как-то приободрить.

— Не думайте о плохом. Нельзя так.

— Верно, Бога нельзя гневить худыми мыслями, но… Я знаю, как он летает. И знаю, чем это может обернуться. Я говорил тебе, как зовут его в полку? «Бесстрашный барон». Мне написал об этом один из моих бывших сослуживцев по эскадрилье. А я бы назвал его безумным! Потому что только безумец выбирает себе такую тактику — пустить как можно ближе к себе противника и только тогда открывать огонь. Ты помнишь, небо любит бесстрашных, но не прощает безрассудства! Словно ему надоело жить!

— Быть может, я почитаю вам? Это отвлечет от дурных мыслей, — предложила Лена и потянула к книгам, лежащим на тумбочке у кровати. Ее бы это тоже отвлекло от собственных чувств, поэтому она обрадовалась, когда Иоганн кивнул в ответ.

Сюжет пьесы не особо увлек Лену в тот момент. Она никогда не любила трагедии из-за смертей, которыми непременно изобиловали пьесы. «Мария Стюарт» Шиллера не стала исключением. Некоторых слов Лена не понимала, но знала, какой финал ждет героиню. Но строки о любви, которые писал некогда Шиллер, захватили все же ее в плен.

— Любовь к тебе! Пусть связь миров порвется и, набежав из бездн, второй потоп поглотит все живое на земле — мне все равно! Лишь ты моя отрада, а без тебя и жизни мне не надо…

— Вот оно! — вдруг воскликнул Иоганн так громко, что Лена, погруженная в собственные мысли с головой, вздрогнула от неожиданности. — Прости, Воробушек. Просто мне пришла в голову одна мысль, и… я бы, наверное, желал обдумать ее толком. А еще, может, удастся немного поспать. Ты не возражаешь, если мы продолжим чтение позднее днем? Я дума. Тебе тоже не будет лишним отдохнуть перед началом дня.

Разумеется, она не возражала. Поэтому подчинилась его просьбе и ушла к себе, гадая, что именно пришло в голову Иоганна. Поспасть Лене, правда, удалось всего два часа. Девушки не стали будить ее в привычное время, чтобы приступить вместе к работам. Биргит смилостивилась и не стала требовать Лену вниз, давая ей возможность отдохнуть. Зато потребовала к себе баронесса, едва только узнала, что Рихард уехал рано утром.

Немка была в ярости. Лена сразу это поняла, когда переступила порог ее спальни, в которой никогда прежде не была. Эти покои заметно отличались от комнат мужчин. Шелковые цветочные обои, дорогие бархатные занавес на окнах и на балдахине огромной кровати, стекло подвесок люстры и светильников у кровати. И цветочный аромат духов, от которого так сладко закружило голову.

— Я полагаю, ты знаешь, что это такое! — холодно произнесла баронесса и опустила конверт на блестящую поверхность маленького столика, за которым завтракала, сидя у окна. Широкие рукава ее шелкового халата при этом мягко скользнули вниз, словно крылья опустились на пол. Лена впервые видела такой халат. Неудивительно потому, что замешкалась в ответом, завороженная облачением баронессы и роскошью ее комнаты.

— Это письмо господина Рихарда. Он попросил передать вам при отъезде.

— Это-то мне ясно. Я не понимаю, почему никто не потрудился разбудить меня, чтобы я попрощалась с сыном! — возмутилась баронесса. Лена пригляделась к ней и только сейчас заметила, как она разъярена. Даже кончик носа побелел от злости. Но надо отдать должное — ее ярость клокотала где-то глубоко внутри, не выплескивалась в эмоциях или жестах. И это-то и было самым опасным, по мнению Лены. Тлеющие вулканы всегда извергались неожиданно и были особенно разрушительными.

— Ты ведь знала, что он уезжает совсем не в санаторий. Неужели в твоей хорошенькой маленькой голове даже мысль не мелькнула о том, что нужно делать? Неужели и ты такая же тупая, как и остальные русские? Я думала, что в тебе есть достаточно разума, раз ты сумела выучить наш язык. Но нет! Ты знаешь, тут в соседней земле есть прекрасное место для людей, где не нужно думать вообще. В отделении лагеря Равенсбрюк нужно только исправно выполнять команды и трудиться на благо Германии.

— Но господин Рихард сам… — попыталась оправдаться Лена, у которой сердце замедлило ход при слове «лагерь». Но была тут же остановлена.

— Моя госпожа, — вдруг выступила Биргит вперед и дернула Лену за фартук, вынуждая молчать. — Моя госпожа, вините меня. Я выучила русских не принимать решения без совета со мной. А думать, моя госпожа, им вообще вредно.

— И видишь, к чему это привело? — произнесла холодно баронесса. — Я пропустила отъезд моего мальчика. Если бы ты не попрощалась с Клаусом!..

— Бог даст, господин Рихард приедет в отпуск, как на прошлое Рождество, помните? — сказала Биргит. А потом подошла к комоду, на котором стояли коробки с пилюлями и порошками, намешала что-то в стакане воды и поднесла тот баронессе.

— Выпейте, моя госпожа, лекарство. Головная боль тут же уйдет.

— Я отказываюсь от лекарств, — чуть капризно проговорила баронесса, поднося ладонь к глазам. — Из-за своей бессонницы я пропустила отъезд Ритци.

— Ну-ну, будет, — успокаивающе сказала Биргит. — Бессонница — одно можно потерпеть, а головную боль терпеть не стоит. Вредно для сосудов.

Баронесса взяла стакан и снова посмотрела на Лену. Та не ожидала поймать на себе пристальный взгляд женщины и не успела опустить взгляд в пол, как должно было. Баронесса тут же недовольно поджала губы.

— Никакого почтения от этой русской. Прошло уже два с лишним месяца, а она так и осталась дикой. Отправь ее к Штайлеру или приставь к Штефану в сад. Не хочу пока ее видеть в доме. Сразу же вспоминаю, что Ритци уехал, не попрощавшись…

— Но… но что скажет на это господин Иоганн? — спросила Биргит.

— Ему поможет временно одна из русских. Я так решила. На этом все.

Тревоги Лены по поводу ближайшего будущего развеял Войтек. Неизвестный Лене Штайлер оказался ближайшим соседом Розенбурга. Один из самых крупных бауэров, прежде арендовавшим земли у семьи фон Ренбек, а с установлением национал-социализма ставший их владельцем. Согласно недавней договоренности Розенбург предоставлял на время сбора урожая грузовик и одного работника в лице Войтека, а взамен Штайлер отдавал часть собранных фруктов или овощей в замок для консервации.

— Не переживай, у Штайлера работают все свои, — заверил Лену Войтек и, заметив ее взгляд, пояснил. — Свои — это не немцы. Французы, поляки, голландцы и даже один бельгиец.

— Никого из Советского Союза? — спросила с надеждой Лена.

— Мне кажется, в коровнике пара девушек-украинок, но я не уверен. Я почти не разговариваю с ними, когда забираю молоко. Но мы вряд ли будем близко к хозяйству. Работа в основном в поле или в садах.

Он посмотрел на Лену пристально, окинул взглядом ее худенькую фигурку и произнес:

— Там в основном работают только мужчины. Я скажу Мареку, чтобы приглядел за тобой. Сам я буду за баранкой. Отвожу собранный урожай к хранилищам. Но на твоем месте, я бы уговорил старого немца, чтобы тот поговорил с баронессой. Это работа не для такой девушки, как ты.

Он вдруг протянул руку к ней и заправил выбившийся из-под косынки локон. И Лена не отшатнулась от этого жеста. Нельзя было сказать, что этот жест удивил ее. Она чувствовала, как только может чувствовать только женщина, что нравится поляку. Но помимо благодарности за заботу и, возможно, дружбы, она ничего не могла предложить ему. И Лена была уверена, что Войтек понимает это. Иначе разве не намекнул бы он ей о своих чувствах за эти месяцы?

Все оказалось так, как рассказывал Войтек. На ферме Штайлера действительно работали иностранные рабочие, но кого-либо из Советского Союза не было. Даже доярки оказались из Восточной Польши, хотя и украинки. На русском языке не говорил никто, как и на немецком. Пришлось Лене вспомнить французский и выучить несколько слов на польском.

Работали в основном мужчины. Женщин было очень мало, считанные единицы, и это были немки, приходящие работницы из ближайших деревень, все как одна убежденные нацистки. Но особенно злыми были мальчики-подростки, подрабатывающие на сборе урожая. Они плевали рабочим вслед, переворачивали ведра и ящики, чем портили плоды, шипели вслед, что пришлые отнимают у немцев работу, чем удивили Лену. Разве есть тут чья-то вина, кроме самих немцев?

Но особенно доставалось Лене, в которой сразу же определили русскую по значку, нашитому на платье. Марек, бригадир группы рабочих, коренастый поляк с щербатым из-за оспин лицом, тщательно следил, чтобы она становилась в ряды, где работали только иностранцы, но подростки преследовали ее, самостоятельно переходя из ряда в ряд. То и дело вспыхивали конфликты, когда на защиту Лены вставали французы и поляки, заслоняя ее от любой обиды.

— Как псы из-за сучки, — забавлялся Штайлер, когда улаживал очередную словесную ссору. При этом на спины иностранных рабочих, бывало, опускалась резиновая дубинка, которую бауэр любил носить с собой. И добавлял, скалясь противно. — Русской сучки.

Лена переживала, что мужчинам достается из-за нее, и каждый раз, собираясь на работы на ферму, мечтала, чтобы наконец-то ее оставили в покое. Подростки чуть отстали, только когда в начале июля пришла новость о взятии немцами Севастополя. Лена смотрела, как радостно кричат немцы, когда Штайлер сообщил им об этом во время обеда, и почему-то вспоминала вечер в библиотеке, линию из сигарет на карте и голос Рихарда. Правда, совсем в покое не оставили — так и продолжали обзывать «русской дрянью» и «грязной свиньей» и бросать то комья грязи, то яблоки в спину.

— Это все из-за того, что немцы застряли в России, — говорил Войтек, когда они ехали в грузовике на ферму Штайлера. — Они злятся, что до сих пор не могут захватить Советы, как это было прежде с другими странами. Я каждый вечер говорю со стариком, но он ничего не решает в этом доме, сама понимаешь! Можно было попросить немчика, но тот…

— Что — тот? — испугалась вдруг Лена, когда Войтек сделал паузу, переключая рычаг передачи. Она почти ни с кем не говорила последние три недели, что работала у Штайлера. Уезжала еще до рассвета, а возвращалась в сумерках, когда девушки еще не поднимались в свои спальни. Усталость брала свое всякий раз, несмотря на желание Лены дождаться Катю.

Поляк как-то странно посмотрел на нее в ответ.

— Немчик же летает над Ла-Маншем, его нет в доме, — и Лена выдохнула свободно, только сейчас понимая, что ждала его ответа, затаив дыхание.

Все неожиданно изменилось в начале августа, когда Лена проработала на ферме Штайлера уже около месяца, и снова начинала подумывать о побеге. Все что угодно, лишь бы не остаться здесь! Нет, нельзя сказать, что работа была тяжелой — мужчины, как могли, помогали ей и брали на себя большую часть труда. А в перерывах отдавали ей то часть своего обеда, то собранные украдкой ягоды или сливы, зная, что рискуют попасть под палку Штайлера. А один из французов, большеглазый юный Поль, даже развлекал ее игрой на губной гармошке и пел забавные французские песенки. Но, несмотря на это, Леня ясно видела всю тяжесть жизни иностранного работника вне стен замка. И теперь понимала, что попади она в работницы такому бауэру, как Штайлер… Нет, даже представлять такое не хотелось!

В тот день Лена собирала яблоки в корзину, помогая Мареку, который забирался на дерево и снимал с самых верхних ветвей спелые плоды. Тот первый с высоты дерева заметил, что к ним бежит мальчик.

— Лена! Я за тобой, Лена! — прокричал издали Руди, поправляя лямку шорт, которая соскользнула с плеча за время бега. — Иду от самого Розенбурга!

— Оно и видно, — улыбнулась Лена, подавая ему фляжку с водой из кармана фартука. А потом нахмурилась, недоумевая, что здесь делает мальчик. Быть может, приехал Рихард? Он узнал о том, что ее сослали сюда, на работы, и теперь возвращает обратно? Сердце забилось так быстро, разгоняя кровь. И даже голова вдруг пошла кругом от волнения. Она вот-вот увидит снова…

— Баронесса требует, чтобы ты возвращалась, — заявил мальчик, когда напился воды вдоволь. Он посмотрел снизу вверх на Марека, наблюдающего за ними с дерева. — Это вам нужно сказать, что я забираю Лену? А, вы поляк! Я не заметил знак, простите. А где господин Штайлер? У меня для него записка от госпожи баронессы!

— Это Марек, Руди, он не понимает по-немецки. Господин Штайлер сейчас обедает в доме, — пояснила Лена. Руди, забавно нахмурив лоб, кивнул, потом после некоторых сомнений все же опустил руку в карман и достал сложенный лист бумаги.

— Мне передать его господину Штайлеру? — спросила Лена, когда мальчик протянул ей письмо.

— Нет, это твое. То есть тебе. От господина Рихарда. Он сказал, чтобы я отдал, когда никого из наших не будет рядом. Марек же не наш, верно?

Руди быстро сунул письмо растерянной Лене в руки, а сам развернулся и побежал между ровными рядам яблонь к дому бауэра, видневшемуся вдалеке. Девушка же замерла в нерешительности. Открыть ли письмо сейчас? Подождать до рабочего перерыва?

— Из дома? — спросил ее Марек, возвращая на землю из раздумий. Лена покачала головой, а потом быстро отошла от дерева и развернула листок.

Почерк был ровный и аккуратный. Ни одной помарки, ни одной съехавшей случайно буквы или маленькой кляксы чернил. Без приветствий. Без какого-либо обращения, чего требовали элементарные правила вежливости, как подумала с легкой досадой Лена. Скупые строки.

«К сожалению, пока никаких новостей. Ефрейтор Йенс Кнеллер покинул место службы в Минске еще в конце мая. Отбывал отпуск в Магдебурге, откуда родом, и по окончании отдыха был направлен на службу в Ригу. Я написал ему на новый адрес в Остланде. Как только получу новости, тотчас же напишу.

P.S. Помни про кошачьи жизни, и помни, что ты — человек»

Значит, Рихард не в Розенбурге. Это было первое, что пришло ей в голову, и только после кольнуло, что она до сих пор не знает, что там с мамой вот уже на протяжении трех месяцев. Минск все еще под немцами, в оккупированном городе маме одной не достать ни еды, ни лекарств. О, только бы Яков сумел вернуться из той ловушки на Ротбауэра и позаботиться о маме!

— Плохие новости? — спросил ее Марек, когда она аккуратно свернула письмо, чтобы спрятать его в карман. Лена только покачала головой, вытирая слезы с лица. Горло так перехватило, что она не смогла и слова сказать. И только при виде Войтека вдруг разрыдалась в голос, приникла к нему, словно в поиске поддержки. Он обнял ее неуклюже, и эта неловкая ласка только усилила ее горе.

— Я думал, Лена будет рада вернуться в дом, — проговорил Руди обеспокоенно, и только этот громкий шепот заставил Лену отстраниться от Войтека и успокоиться. Ей было неловко из-за своего приступа слез, поэтому прощание с Мареком и его товарищами вышло скомканным и неловким.

— Держись Войтека, — шепнул на прощание Лене Марек. — Он славный парень. Все для тебя сделает. Только дождись. Наше время еще не пришло.

— Я не понимаю… — прошептала в ответ растерянная Лена, но Марек уже отступил от нее и кивнул Войтеку, мол, можете уезжать. И девушка забыла об этих словах, торопясь вернуться в Розенбург и до сих пор не веря, что ее временная ссылка закончилась.

В замке Лену ждала в комнатах прислуги Катя, бросившаяся в нетерпении подруге навстречу и крепко обнявшая ее.

— Я сгрела тебе воды, чтоб ты помылась, а то як от хряка нясет! — глаза Кати радостно сверкали. — Як ж рада, что ты со мной зуснова. А щеки якие наела! Так и не кажешь, что спину горбатила! Ты яще пожалеешь, что воротилась. У нас тут консерва каждый день, не дохнуть в кухарне.

Лену радостно встретил и Иоганн, к которому она принесла ужин на подносе в тот же вечер. Катя уже успела рассказать, что он рассорился с сестрой и проводил время в одиночестве своих покоев. Но баронесса тоже была упряма и не сдавалась требованиям Иоганна. Только просьба Рихарда, который был вынужден вмешаться в ссору матери и дяди, повлияла на ее решение. Ей рассказал об этом сам Иоганн.

— Я знал, что Фалько не останется равнодушным. Помнишь, как он искал вас, когда ты убежала, Воробушек? Я написал, что очень переживаю, что ты снова пустишься в бега, ведь с фермы Штайлера это сделать проще. И вот ты здесь! Я знал, что Фалько любит своего дядю Ханке и сумеет убедить эту упрямицу Аннегрит. Она, правда, сделала вид, что сама так решила, потому что уезжает на свадьбу принца Баварского, но… Я-то знаю!

Он был так возбужден, что даже рассмеялся, хлопнув по ручкам кресла. Это не могло не вызвать слабую улыбку на губах Лены — такую радость в последнее время доводилось видеть нечасто.

И снова жизнь покатилась по знакомой колее. Уход за Иоганном. Уборка дома. Стирка белья раз в три недели в огромных баках. Сбор урожая в небольшом саду Розенбурга и консервация на зиму в многочисленных банках, которые складировали в погребе, не только этих плодов, но и урожая с фермы Штайлера.

В конце третьей недели августа в Розенбург вместе с газетами и корреспонденцией пришло известие о неудачной высадке британцев и канадцев в Дьеппе. «Провал томи во Франции!» — ликовал заголовок газеты, лежащей на столе, как видела Лена. «Британцы потерпели сокрушительное поражение! Десант в Дьеппе полностью был полностью уничтожен!» Она думала, что немцы будут рады этому, помня, с каким восторгом было встречено известие о победе в очередной битве с Советами.

Но этого не было и в помине. Баронесса взглянула на газету и побледнела как смерть, стала судорожно листать до страницы, где вывешивали списки убитых и раненых. Потом отбросила от себя листки и сжала судорожно руки. Лену тут же охватил страх почему-то. Даже руки задрожали, и ей пришлось поставить чайник на подставку, чтобы не выдать себя. Захотелось схватить листки и самой посмотреть длинные столбики имен, как делала это украдкой в кухне изредка.

— Иногда ты меня пугаешь до чертиков, — произнес Иоганн медленно. — Если бы я до того не просмотрел газету, я бы подумал, что случилось ужасное.

Только при этих словах тугая спираль страха ослабила свое давление на сердце Лены. Он жив и здоров! С ним ничего не случилось во время этой атаки на позиции немцев во Франции.

— Будь проклята эта война! — бросила в сердцах баронесса. — Она сведет меня с ума! Ты мог бы попросить Геринга, чтобы Ритци служил в Германии, а не на рубежах.

— Анне, мы столько раз это обсуждали. Если Фалько и перевести в Германию, то он не станет в должность инструктора. А быть испытателем новых моделей… Нет, я бы не желал того для Фалько! Вспомни письмо от Шенбергов. Гуго цу Виндиш-Грец только-только схоронен, а кем он был? Наверное, Леонтина[29] тоже желала, чтобы он держался подальше от фронта. Ты желаешь такого же для нашего мальчика?

— Ненавижу эти мерзкие машины! — проговорила баронесса в ответ. — И всегда ненавидела. С тех самых пор, как… О, Ханке, когда закончится эта проклятая война?! Только и получаешь письма о том, что кто-то погиб.

Иоганн только грустно улыбнулся в ответ и продолжил просматривать с явным любопытством письма, которые Руди принес с почты. С недавних пор он так ждал прихода почты, что Лена стала гадать, о кого он ждет весточки с таким нетерпением. И однажды эта загадка открылась, вызвав в девушке очередное душевное смятение.

— Ты когда-нибудь любила, Воробушек? — спросил Иоганн во время одной из прогулок с собаками по парку. Жара немного спала, и в тени деревьев уже даже было немного прохладно, что было неудивительно для конца августа. Лена, толкающая коляску по аллее, даже сбилась немного с шага при этом вопросе. И не могла не взглянуть в сторону блестящей на солнце поверхности озера вдали.

Прохлада воды на коже. Брызги, сверкающие бриллиантами под солнечными лучами. Крепкие руки на теле. Запах его кожи.

И только после пришло воспоминание о Коте. О его темных глазах. О дразнящих нотках в голосе. О сладости яблока, вкус которого в последнее время так напоминал Лене о прошлом.

— О чем я спрашиваю? Ты так молода! — похлопал по ее руке Иоганн, сам себе отвечая на вопрос. — Но все равно… Ты веришь, что люди могут быть предназначены судьбой друг другу, как половинки одного целого?

— Я не знаю, господин Ханке, — уклончиво ответила Лена. — Я никогда не думала об этом. Но мне бы хотелось верить, что все равно когда-нибудь судьба сведет снова любимых и близких. Несмотря на все препятствия.

— Ты о маме, Воробушек?

— О маме, и о Коле, моем брате. Я до сих пор не знаю, что с ним. Стараюсь не думать о нем. Как и о Коте.

— Котя — это тоже брат?

— Нет, Котя — это лучший друг моего брата. И мой. Мой друг тоже. Мы выросли вместе в Минске. Котя мне как… как брат, — сказала и сама смутилась фальши, которая прозвучала в голосе в этот момент. Иоганн тоже расслышал ее. Похлопал снова Лену по руке.

— А знаешь, Войтек в тебя влюблен. Выходит, что у него никаких шансов. Бедняга!

— Войтек — просто мой хороший друг, — возразила Лена, и Иоганн поспешил с ней согласиться, обернувшись к ней со странной хитрой улыбкой на губах.

Тем же днем привезли почту, которая снова не принесла немцу ожидаемого письма. Но зато пришла с другими радостными вестями — несколько слов телеграммы сообщали, что за бои над побережьем у Дьеппа Рихард получал очередную награду.

— Крест с дубовыми листьями! — баронесса не скрывала своего восторга. Даже бросила сборы на свадьбу, на которую должна была отбыть следующим утром из Розенбурга. — Биргит! Собери всю прислугу в Большой гостиной. И принесите игристого вина! Мы будем пить в честь Ритци!

В Большой гостиной собрали слуг неспроста. Именно в ней висел портрет фюрера, под которым и встала баронесса, подняв бокал с шампанским.

— Берите-берите! Лена, переведи остальным, чтобы брали бокалы! — распорядилась хозяйка Розенбурга. — Сегодня я делюсь с вами моей огромной радостью. Мой дорогой Ритци получил очередную награду, с гордостью послужив своему Отечеству и защитив его от нападения британцев. Выпьем за моего Ритци! За силу и мощь люфтваффе! За нашего фюрера! За обер-лейтенанта Рихарда Михаэля фрайгерра фон Ренбека!

Лена застыла с бокалом в руке, не понимая, стоит ли ей пить сейчас или нет. Определенно не за силу люфтваффе, которая отняла у нее и у Леи самое дорогое. Но за Рихарда… Стоит ли ей пить за Рихарда, как это сделали растерянные Катя и Янина, явно непонимающие до конца, что здесь происходит? Она заметила краем глаза, что только Войтек отставил свой бокал нетронутым на столик у двери. Незаметно для окружающих. Пить он был явно не намерен.

А вот ей так не повезло. Когда Лена ставила свой бокал на столик рядом с бокалом поляка, заметила, что на нее взглянул сияющий от радости Иоганн. И удивилась этому легкому уколу совести, когда его улыбка чуть потускнела, и дернулся уголок его рта.

— Знаешь, — сказал расстроенный Иоганн тем же вечером, когда Лена готовила постель для него. — Я боюсь теперь, что то, что я задумал, не осуществится, старый я дурак! Есть вещи, которые сложно простить. Я понял это сегодня днем…

— Если вы о том, что было в гостиной, — попыталась оправдаться Лена. — То я могу сказать, что дело не в господине Рихарде. Я не могу пить за успехи люфтваффе. Согласитесь, это было бы очень странно с моей стороны.

— Нет, дело вовсе не в тебе, Воробушек. Я переживаю, что она тоже не ответит мне именно из-за всего остального. Не напишет.

Иоганн выглядел таким расстроенным, что Лена не смогла удержаться, чтобы не коснуться его руки успокаивающим жестом. Немец взглянул на нее и улыбнулся грустно.

— Не подашь мне альбом в синем бархате, Воробушек? — попросил он. — Хочу показать тебе фотокарточку Адели.

Имя показалось Лене знакомым, но как она ни силилась вспомнить, где могла слышать его, так и не смогла. Только спустя время, после разговора с Иоганном, вспомнила, как случайно подслушала его диалог с баронессой. Когда уже не было никаких тайн для нее.

— Сейчас покажу, — Иоганн так быстро листал страницы альбома с фотокарточками, что Лена всерьез встревожилась, что он может порвать тонкие папирусные вставки между листами с фотокарточками.

Этого альбома она не видела прежде. Он был подписан датами «1935–1940 годы», и Лена так и не смогла заставить себя прежде смотреть на карточки с изображением Рихарда в форме гитлерюгенда или люфтваффе. Теперь почему-то наоборот стало любопытно посмотреть и этот период в его жизни — учебу в школе люфтваффе и службу на фронте. Ей хотелось, чтобы Иоганн чуть помедлил, перелистывая страницы, позволил ей заглянуть в прошлое Рихарда. И ловила каждый момент, когда он делал это, словно и сам хотел взглянуть в очередной раз на племянника.

Она успела соскучиться по нему. Осознание этого пришло так неожиданно, когда Лена вглядывалась в лицо Рихарда на карточках и любовалась его фигурой и обаятельной улыбкой.

— В школе он не сразу стал одним из лучших, — заметил Иоганн ее интерес к карточке, где молодой Рихард в летном комбинезоне без знаков отличия стоял с инструктором у самолета. — Трижды садился на «живот». Приходилось возвращаться на поезде из вылетов. Злился этому невероятно. Просто нужно было забыть о страхе полета. Я так сказал ему, когда он пожаловался в очередной раз мне. И все получилось. Один из лучших в выпуске! Я так гордился своим мальчиком!

Первый боевой опыт во время гражданской войны в Испании. Лена слышала о ней, об этом противостоянии в стране Пиренейского полуострова много писали советские газеты. И летчики Красной армии тоже принимали участие в ней. «Интересно, в той войне немцы и русские воевали на одной стороне или также против друг друга?» — подумала Лена, глядя на эти карточки.

Потом боевые вылеты в Польше, Дании, Норвегии, странах Бенилюкса и Франции. Битва за Британию. Менялась география захваченных земель. Менялись значки и награды на форме. Иоганн, явно радуясь очередной возможности поговорить о Рихарде, подробно рассказывал о вылетах, как успешных, так и не очень, о ранениях, которые остались двумя нашивками на форме, и даже о катапультировании, которое однажды пришлось совершить Рихарду.

— Он летчик-истребитель, Воробушек. Он вылетает на разведку позиций или сопровождает бомбардировщики во время заданий. Или ловит гостей от томми, когда те перелетают наши границы, — Иоганн помолчал немного, а потом продолжил после паузы. — Рихард рассказал мне о том случае, когда ты потеряла племянницу. Сочувствую твоей потере, Воробушек.

— Я не хочу об этом говорить! — отрезала Лена, не желая снова вспоминать об этом.

— Я просто хотел сказать, что мы, немцы, предлагали когда-то безвоздушную войну. Ты можешь не верить, но фюрер был когда-то против действий в воздухе и последствий этого. И у люфтваффе были строгие указания о ведении войны именно против военных объектов. Только после начала войны с Англией и бомбардировок наших городов нам пришлось ввести расширить директивы и ввести в них направление и экономической войны. Но стрельба по беженцам или бомбометание в поле… Это же не только противоречит всем указаниям, но и бессмысленно.

Лена почти ничего не поняла из его слов. Но просить пояснения не стала, разгадала по обрывкам, что он хочет донести до нее. Только покачала головой. Если немцы предпочитают делать вид, что они правы, пусть думают так и дальше. Время рассудит, кто прав, а кто виноват. По крайней мере, ей очень хотелось на это надеяться.

— Подожди, — придержал ее за руку Иоганн, видя, что она хочет уйти, не желая больше смотреть альбом и продолжать этот разговор. — Я же не показал тебе Адель.

Почему Лена думала прежде, что Иоганн говорит о предмете своей сердечной привязанности? Почему она не думала, что Рихард, взрослый мужчина, старше ее годами, не чувствовал что-то серьезное к какой-либо женщине? Наверное, это был своего рода самообман, в котором в прошлом Рихарда не могло быть ничего подобного. Или ее тайное желание, о котором она даже не подозревала до этих пор, как не увидела ту, что когда-то украла сердце Рихарда, по словам Иоганна.

Ослепительно красивая молодая женщина с темными волосами до плеч и темными глазами. Стройная и высокая, под стать Рихарду. С женственными изгибами и длинными ногами, как успела рассмотреть Лена, на одной из карточек, где Рихард и Адель стояли у теннисной сетки с ракетками в руках. Но больше ее поразила цветная карточка с какого-то вечера. Алое шелковое платье, белый мех широкого палантина, блеск бриллиантов на шее и в ушах, алые губы под цвет платья. Адель была просто ослепительна. От нее было невозможно оторвать взгляд. Неудивительно, что Рихард, стоявший рядом и на этом фото, так смотрел на нее, что у Лены все внутренности скрутило в тугой узел.

— Эта карточка была сделана на приеме в «Кайзерхоффе» в 1939 году по случаю дня рождения Адели, который устроили Брухвейеры. Ей исполнялось двадцать лет тогда. Герману Брухвейеру, моему полковому товарищу, повезло — он сумел подняться после Первой мировой войны и разбогатеть на ценных бумагах. С его помощью и мы поправили немного дела. Дочь моего давнего друга, молодая, красивая и наследница неплохого состояния — чем не идеальная пара для моего Фалько? Признаюсь, это я протежировал знакомство и последующий роман Адели и Ритци. Часто приглашал семью Брухвейеров погостить то здесь, в Розенбурге, то в нашем шале в Альпах. У молодых было столько общих интересов, неудивительно, что они полюбили друг друга. Мы все ждали их обручения. И оно состоялось именно в этот день. А потом… — Иоганн помрачнел. Голос его стал звучать глуше прежнего, словно ему было тяжело говорить дальше. — Потом Рихард подал рапорт о разрешении брака. И во время проверки на его возможность открылось, что Адель «нечистая» немка. Ее мать признавалась еврейкой по новым законам, так как была рождена от смешанного брака еврейки и немца. Оказалось, что бабушка Адели оставила когда-то семью ради любви. Бедная Этта, мать Адели, даже не подозревала, что ее мать нечистой крови! Им пришлось бежать из Германии в ту же ночь, чтобы избежать… последствий…

Лена не могла не вспомнить при этом о Лее и других несчастных, которых согнали в гетто из-за их происхождения. Неужели и здесь, в Германии, с евреями обходились также жестоко? Неужели под трудовыми лагерями, о которых она слышала по радио, подразумевается именно такое место, которое видела Лена в Минске? Место медленного целенаправленного уничтожения.

— Разумеется, ни о каком браке офицера люфтваффе и «запятнанной еврейской кровью» не могло быть и речи. Даже Герману предложили отказаться от жены и дочери, иначе и его ждали бы огромные неприятности. Герман притворился, что готовит документы о разводе, а сам тайно переводил свое состояние заграницу. Сейчас они в Швейцарии, насколько мне известно.

Лена на мгновение пожалела девушку с фотографии, жизнь которой разрушилась в один миг. Потерять все — родину, свое положение, любовь и будущее — было действительно ужасно.

— А Рихард?.. — смотреть на любовь, которой светился его взгляд на снимке, почему-то было больно. Поэтому Лена поспешила отвести взгляд от фотокарточки.

— Мы все были тогда шокированы открывшимися обстоятельствами. И Фалько не исключение. Еврейская кровь! Кто бы мог подумать! Я ведь крестный отец этой девочки! Она христианка, рожденная в Германии! Безумие! Рихард оказался перед тяжелым выбором. Он только получил свой первый крест за бои над Польшей. И он давал присягу… Согласись, сделать выбор между любовью и честью, между девушкой и своей страной очень сложно. Особенно понимая, что, выбирая одно, ты определенно предаешь другое.

— Он отказался от нее?

— Не надо, не думай так о Фалько! — недовольно произнес Иоганн, распознав чутким ухом нотки в голосе Лены. — Бедный мой мальчик! Я никому не пожелаю такого выбора. Он цеплялся за невозможное до последнего. Он надеялся, что произошла ошибка, все ходил по службам и требовал тщательной повторной проверки. Потом я устроил встречу с Герингом. Герман (да, он тоже Герман) обладает определенным весом в нашей стране. И он мог бы все решить. Но было поздно. А тут еще вмешалась Аннегрит! Фон Ренбеки — знатный род. В нашем роду с Анне — фон Кестлин — тоже никогда не было еврейской крови. Аннегрит и так с трудом принимала возможность этого брака. Брухвейеры были не нашего круга, только деньги открывали им двери гостиных приличных домов Германии. А тут нечистая кровь… Я знаю, что Рихард ездил в Швейцарию к Брухвейерам, пока это было возможно, несмотря на все предупреждения от начальства. И что писал Адели почти год. А потом случилось вторжение в Британию. И Адель вернула кольцо, считая, что Рихард сделал свой выбор. Это было самое правильное решение, как нам всем тогда казалось.

— А сейчас? Что вы думаете сейчас? — спросила Лена. Иоганн грустно улыбнулся и захлопнул альбом, потом передал его Лене.

— Я хочу, чтобы мой мальчик снова захотел жить. Для этого я даже готов закрыть глаза на еврейскую кровь. И потом, Адель — еврейка только на четверть. А у Германа связи в Британии и Америке…

Иоганн вдруг замолчал, словно поймал себя на том, что говорит лишнее. И Лена не стала переспрашивать, понимая, что он не желает говорить об этом. Больше об Адели они не говорили. Лена почитала на ночь немцу очередную пьесу Шиллера, слог которого тот очень любил, а потом, когда Иоганн заснул, направилась к себе. Правда, ушла к себе не сразу. Прежде заглянула в комнаты Рихарда, скользнув в темноту покоев украдкой.

Часть мебели была накрыта чехлами, которые тут же напомнили своим видом, что комната сейчас нежилая. Но в воздухе Лене показался знакомый запах сигарет и одеколона Рихарда, отчего вдруг навернулись слезы на глаза. Ей не хватало его. Его присутствия рядом. Его голоса. Шопена или Бетховена по вечерам. Ей так его не хватало, что она боялась этих чувств.

Нельзя. Ей нельзя все это чувствовать. И ждать его возвращения. Он немец. Она русская. И он любит другую.

Лена прикусила губу и быстро прошлась по комнате, вспомнив, зачем она зашла сюда. Осмотрела внимательно все редкие фотокарточки в рамках, которые нашла на комоде и полках на стенах. Только семейные портреты и снимки самого Рихарда, как одного, так и с товарищами по полку. В том числе и групповой снимок на вечере с фюрером. Лена отставила его быстро, словно обожглась о серебряную рамку. Фотографий красивой брюнетки не было нигде, и это обрадовало ее. Конечно, миновало почти два года, если вести отсчет от начала войны с Англией.

А потом, уже уходя, взяла в руки одну из фотокарточек, на которой Рихард вместе с каким-то товарищем стоял у самолета. И заметила то, на что не обращала внимания прежде, и что без лишних слов сказало ей о том, что Рихарду не были нужны фотографии Адели. Она была вместе с ним всегда. Даже во время полетов. Потому что на борту самолета у кабины белой краской было выведено аккуратно «Адель».

Лене показалось, что ее ударили этим именем, настолько ей вдруг стало больно от вида этого имени. Она знала, что Рихарду приходилось уже терять самолет однажды. Значит, он не один раз выводил имя своей любимой на борту машины. И пусть Адель отказалась от него, передав ему кольцо, но Рихард по-прежнему жил прошлым, уходя в бой под ее именем ради будущего Германии.

Лена плохо спала той ночью. В обрывках сна она видела то своего брата, звавшего ее откуда-то издалека, то плачущую маму, то Котю. Она снова оказалась на лестнице в парадной минского дома, только в этот раз Котя вернулся к ней и обнял ее крепко-крепко, прижимая своей ладонью ее голову к своей груди. И ей было так хорошо в его объятиях, так сладко замирало сердце… А потом Лена подняла голову и увидела, что это не Котя, а Рихард смотрит на нее сверху вниз своими небесно-голубыми глазами. И надо было бы отстраниться, ведь он не Котя вовсе. Но так не хотелось! А затем ей снилась Адель в алом платье. Она сидела в одной из гостиных Розенбурга, закинув ногу на ногу, и курила сигарету на длинном мундштуке, как баронесса. И говорила с Леной едко и зло. Что они с Рихардом одно поля ягоды. Что они любят кататься на лыжах в Альпах и вместе играют в теннис. А она, Лена, даже ракетки никогда не держала в руках. И что Рихард только ее, Адели, и всегда будет ее. А прием по случаю свадьбы они непременно устроят в «Кайзерхоффе».

— Нет, ты не сможешь быть с ним! Потому что ты еврейка! Ты еврейка! — с ненавистью и отчаянием крикнула Лена и проснулась тут же, сгорая от стыда за эти слова. Она бросилась к умывальнику и плескала холодной водой в лицо, чтобы смыть остатки этого сна. А затем зачем-то долго рассматривала себя в зеркальце над умывальником, невольно сравнивая с брюнеткой на фотокарточках в альбоме и понимая, что проигрывала это сравнение вчистую.

Невысокого роста. Худенькая. Из-за скудного рациона последних лет у нее почти совсем исчезли округлости внизу, и немного уменьшилась грудь. Неудивительно, что Иоганн принял ее за подростка, когда увидел впервые, и по-прежнему считал, что ей шестнадцать лет, как рассказал недавно.

Лицо тоже похудело. Обострились скулы. А еще ей показалось, что так и бросается в глаза ее длинный нос и острый подбородок. «Я похожа на мышь!» — с ужасом решила Лена, поворачиваясь то одной стороной лица к зеркалу, то другой. Единственное, что могло бы служить украшением лица сейчас — большие светлые глаза и рот с пухлыми губами. А еще у нее были густые, длинные волосы пепельного оттенка. Правда, это едва ли могло служить украшением сейчас, когда она вынуждена была их прятать под косынкой, с трудом натягивая ту на свернутую в узел косу.

— Я красивая? — спросила Лена Войтека, когда он помогал ей развешивать постиранное белье тем же днем. Поляк замер и удивленно взглянул на нее. На его скулах вдруг заалел румянец под темной щетиной. Потом он продолжил вешать простыню, отвернувшись от нее, и ей пришлось повторить вопрос.

— Ты красивая. Очень красивая, — проговорил он глухо, не оборачиваясь к Лене. Она видела, что он почему-то напрягся в этот момент. Резко обозначились мускулы рук под подворотами рукавов рубашки. — У тебя глаза как небо. А улыбка — солнце. Потому что когда ты улыбаешься, ты светишься. Как солнце.

Войтек вдруг так резко развернулся и шагнул к Лене, что она не успела среагировать. Он был быстрым как хищник. Протянул к ней руки и обхватил в объятии, прижимая к себе так крепко, что перехватило дух. Ее локти оказались при этом притиснутыми к его туловищу, и она бы даже не смогла выпростать руки из этой хватки, чтобы сопротивляться. Да и почувствовал бы он ее удары, реши она бить? Поляк был очень сильным. И мог бы легко сделать с ней что-нибудь против ее воли. Никто не увидел бы их за развешанными на веревках полотнищами белого белья. Наверное, поэтому Лена так испугалась этого порыва. Этой силы, которую чувствовала в его напряженном теле.

Войтек отпустил ее в ту же секунду, как она начала отстраняться, чуть уперев руки в его грудь. Не стал удерживать. Лена даже отступила на пару шагов от него, ошарашенная этим проявлением чувств.

— Войтек! — только и произнесла, не понимая, что ей нужно сказать или сделать.

— Прости, — глухо пробормотал поляк. А потом развернулся, чтобы уйти и чуть не сбил с ног Руди, неожиданно появившегося из-за развешенной простыни.

— Чего тебе? — буркнул мальчику неприветливо Войтек, и тот даже отступил на шаг от него опасливо.

— Мне нужна Лена, — Руди полез в карман шорт и достал сложенный лист бумаги. Сердце Лены, до этого момента бившееся бешено от страха, замерло в радостном предчувствии. Рихард снова написал ей! Пусть он ищет сведения о ее матери из чувства долга и жалости к ней, но…

Лена не могла скрыть острого разочарования, когда, быстро развернув листок, прочитала всего пару строк. Ей хотелось, чтобы он написал больше, чтобы положить эту записку к той, что получила первой, и перечитывать ее после. И только потом пришло ощущение беды.

«Я не могу писать тебе сейчас. Тебе лучше пойти к дяде Ханке тотчас же, как получишь эту записку.