На осколках разбитых надежд

Глава 29

Площадь Орт-ауф-Заале была готова к празднику. Широкий дощатый помост уже занял свое место, предвкушая, как на нем будут кружиться пары, чтобы после возможно завершить этот вечер гораздо ближе, чем позволяет танец. Столы из зала единственной гостиницы городка расставлены вокруг, приглашая занять место и выпить кружечку пива, а то и чего покрепче. Для людей попроще, тех, кто пришел со своей выпивкой, были поставлены грубо сколоченные столы и лавки.

Но все жители городка и окрестностей — от бургомистра до простого фермера ждали этого праздника. Они постились несколько недель до Светлых дней, теперь можно и погулять хорошенько. И пусть из-за дефицита продовольствия больше нет к пиву ароматных колбасок, а вместо них приходится закусывать жареными сухариками из ржаного хлеба. Зато самый зажиточный бауэр окрестной земли зарезал трех молодых свинок, которых жарили на вертеле сейчас под неустанным присмотром работника — светловолосого латыша.

Щеки девушек уже алели румянцем в предвкушении, а носочки туфелек так и постукивали в такт обрывкам танцевальных мелодий, которые пробуют играть музыканты, настраивая инструменты. И можно было даже не заметить, что у одного из музыкантов нет ноги, которую он потерял на Восточном фронте, зато это не мешает ему играть на гармонике так, что сердце замирает. И пусть не было в городке прежнего числа холостых парней, как раньше, зато из части, что расположилась неподалеку в горах в Орт-ауф-Заале пришли солдаты, отпросившись в увольнительные по случаю праздника. И это значит, вечер определенно должен был быть удачным!

Лена наблюдала за всеми этими последними приготовлениями со стороны, пытаясь за легкой улыбкой и притворным интересом скрыть чувства, что бурей ходили в ней сейчас. Она даже не особо вслушивалась в разговор Рихарда, отца Леонарда и бургомистра с женой, которые сидели с ними за одним столом на площади. До нее долетали только обрывки фраз, которые она даже перестала ловить и переводить мысленно, когда наконец-то заиграли музыканты, и на помосте закружились первые парочки.

Но взгляд то и дело возвращался к Рихарду. Она не могла не смотреть на него, сидящего к ней так близко, что порой они случайно соприкасались под столом локтями или ногами. И тогда ее в очередной раз захлестывало волной эмоций.

Невыносимое желание снова почувствовать кожей прикосновение его кожи, ощутить мягкость его волос и твердость мускулов под своими пальцами, утонуть в водовороте его страсти. Сплестись с ним руками и ногами. Раствориться в нем, чтобы никогда не расставаться. Быть с ним. Стать его.

Отчаяние от того, что этого никогда не будет. Потому что она сама откажется от этого.

И страх, что вот-вот наступит момент, когда этому суждено будет случиться.

— Тебе подлить еще? — отвлек Лену от размышлений Рихард, показывая на бутылку белого вина рейнских виноградников, которую Берта принесла из погреба гостиницы «специально для господина Ритца». Ему пришлось приблизить свои губы прямо к ее уху, чтобы перекричать музыку, и от его дыхания, которое легким ветерком пробежалось по ее коже у Лены даже мурашки побежали по телу. Она повернула голову и буквально утонула в его голубых глазах. Захотелось склонить голову еще буквально на какие-то несколько сантиметров и коснуться губами его губ.

— Не смотри на меня так, мое сердце, — проговорил Рихард, подливая вина в ее бокал. — Иначе нам придется уйти отсюда гораздо раньше, чем я планировал…

Лена поспешила отвести взгляд в сторону, зная, что он легко прочитает ее мысли. Она услышала, как Рихард тихо рассмеялся. Он накрыл ее руку, лежащую на столе своей ладонью, и пожал легко и мимолетно. Но в этом пожатии, когда его большой палец ласково скользнул по ее коже, было столько всего невысказанного, что Лена даже засмущалась своих мыслей и поспешила сделать глоток. И замерла настороженно, когда заметила, как пристально за ними наблюдает отец Леонард, занявший место напротив. Вспомнился тут же их разговор в церкви, и ее настроение чуть угасло.

— Вы еврейка? — спросил он тогда, и Лена не нашлась сразу, что сказать, оторопев от такой прямоты. Он помолчал немного, разглядывая ее свысока своего положения, а потом продолжил, немного смягчив тон своего голоса. — Вряд ли еврейка. Нет схожести. Даже примеси нет. А я повидал немало евреев и их полукровок, и знаю, что говорю. И вы действительно очень близки к арийке внешне. Кто же вы, фройлян? Что не так здесь? Почему вы не пройдете проверку в штандесамте[64]? Я бы без вопросов провел церемонию для любого другого, но Рихард — гауптман люфтваффе, элита войск Германии. И он мне дорог. Можно сказать, он вырос на моих глазах. Его брак будет проверен досконально, если кто-то узнает. Я не хочу оказать господину Ритцу медвежью помощь. Вы коммунистка? Но штандесамт просит только подтверждение чистоты крови, а не помыслов. Поэтому я не могу не задавать вопросы, вы ведь понимаете меня, фройлян?

Нет, Лена его толком не понимала. Священник употреблял слова, которые ей прежде не встречались в речи, и она пыталась разгадать в общем смысл его длинной речи. И выбрала из всех вопросов самый последний.

— Вы правы, я коммунистка, — проговорила она, сама не понимая, зачем признается сейчас ему, и удивилась, когда священник вдруг улыбнулся.

— Мы немного схожи, верно? Оба страдаем сейчас из-за своей веры, пусть у нас разные идеалы, — и тут же посерьезнел. — Но все-таки это не меняет сути. И я все больше убеждаюсь, что сейчас больше минусов, чем плюсов у вашего решения, фройлян. Если вы думаете, что брак с офицером люфтваффе защитит вас сейчас, вы ошибаетесь. Я видел десятки — десятки! Только вдумайтесь! — подобных историй, когда ни арийское происхождение мужа, ни его статус не спасали, а только тянули на дно. Обоих, фройлян.

Брак с офицером люфтваффе.

В этот раз ошибки перевода быть не могло. Лена четко поняла эти слова, которые на какой-то миг решили ее дара речи. Она могла только смотреть на священника, широко распахнув глаза, и слушать каждое его слово.

— Простите, что задаю такой нескромный вопрос. Я не хочу оскорбить вас и заранее прошу прощения, если сделаю это, но… Вы в положении? Тогда все вопросы уйдут сами собой, потому что дети должны рождаться в браке.

Подтверди Лена предположение священника, и их разговор сложился бы иначе. Но она только покачала головой. Священник вздохнул, потом занял место на скамье рядом с Леной и взял ее руки в свои ладони.

— Тогда я советую вам обоим еще раз подумать хорошенько, фройлян. Решение увенчать свой союз браком похвально. И при других обстоятельствах я бы приветствовал его обеими руками без раздумий. Если вам нужно укрытие, я готов его представить, — Лена не могла не взглянуть на своего собеседника при этих словах и поняла, что он действительно говорит откровенно сейчас. — У меня есть возможности помочь вам. Это не ловушка, фройлян. Я знаю, вы видите меня впервые, но вы можете верить мне. Все, что происходит в этих стенах, остается именно здесь, как бы того ни хотело управление СС. Я сейчас рискую гораздо больше, на мой взгляд, доверяясь вам. И если вы решили вступить в брак защиты ради…

— Нет, я не хочу этого, — наконец-то нашла Лена слова, чтобы ответить ему. Он не стал переспрашивать, что именно она имела в виду. А задал последний вопрос, который волновал его с тех пор, как Лена призналась, что она коммунистка.

— Вы ведь не были крещены в церкви? Любой конфессии, неважно католичество или лютеранство, — и улыбнулся грустно, когда она покачала головой отрицательно. — Что ж, это еще один минус. Я не могу обвенчать человека не во Христе. Если только этот человек не примет Его прежде.

Лена не сумела перевести дословно последние фразы и задумалась на мгновение, пытаясь угадать их смысл. Но не успела — услышала, как заскрипели петли двери храма. Это Рихард вернулся, забрав из «опеля» жакет Лены.

— Если позволите, я возьму вечер на обдумывание, а потом сам скажу Рихарду о своем решении, фройлян, — проговорил священник, поднимаясь с места. — А пока же хочу пожелать вам приятно провести время в Орт-ауф-Заале. Надеюсь, вам понравится у нас.

Это разговор в храме стал для Лены началом конца, как она поняла впоследствии. Кто знает, как бы все повернулось, если бы она узнала о планах Рихарда не так — между делом, с открытым предупреждением против этого. Но у жизни нет сослагательного наклонения…

Казалось бы, она должна была бы быть рада, что Рихард решил жениться на ней, русской служанке, не имеющих абсолютно никаких прав в его стране. Стать супругой гауптмана люфтваффе, героя нации, кавалера Рыцарского креста с мечами, пусть и формально, но барона, представителя знатной немецкой фамилии… Это было совершенно немыслимо для остарбайтера.

Как же она была бы счастлива, если бы было все иначе! Если бы они были совершенно другими. Просто мужчина и женщина. Без национальностей. Без социальных статусов. Но они были совсем разными. Как те мелодии, которые играл на органе отец Леонард. И это нельзя было забывать. Равно как и текст памятки, которую в начале года Биргит раздала восточным работникам, чтобы в очередной напомнить их место. После того, что случилось в новогодние каникулы между ней и Рихардом, слова отпечатались в ее памяти наизусть.

Половая связь между немцами и восточными рабочими запрещена и карается для восточных работников — смертью, для немцев — отправкой в концентрационный лагерь.

И это только «половая связь», что же будет за явное нарушение закона о чистоте крови?[65] Простят ли «Соколу Гитлера» подобный проступок, или показательно осудят и направят в лагерь, лишив всех гражданских прав? Лена понимала, что не хотела этого знать.

А еще Лене в голову постоянно лезли мысли о том, что стать женой Рихарда для нее означает остаться в Германии навсегда. И никогда больше не получить возможности увидеть брата и тетю Олю, оставшихся в Союзе. Отказаться от своей страны, родного языка, своих убеждений и даже имени, ведь отец Леонард знает ее как Хелену Хертц, а не как Елену Дементьеву. Она никогда прежде не задумывалась об этом. И намерение Рихарда вдруг открыло для нее и другую сторону их отношений.

Нет, это опасные мысли. И она не хочет думать об этом… совсем не хочет…

— А вы что думаете, фройлян? Похоже?

Голос супруги бургомистра вдруг вырвал Лену из ее мыслей и напомнил, что ей нельзя сейчас быть рассеянной. Она могла ответить невпопад или, задумавшись, вовсе ответить на русском языке, что делать было опасно.

— Я засмотрелась на танцующих, — попыталась оправдаться она, и бургомистр подмигнул Рихарду, мол, девушка хочет танцевать.

— Я спрашивала, похожа ли ваша история на сюжет «Великой любви»[66]? Действительно ли час счастья стоит всех этих мучительных недель ожидания?

— Простите? — вопрос поставил Лену в тупик, потому что она не понимала, о чем говорит супруга бургомистра, и что ей следует ответить сейчас.

— Ваша супруга романтичная особа, господин Зальтен, и поставила меня в безвыходное положение, надо признаться, — перехватил инициативу на себя Рихард. — Всем хотелось бы быть похожим на идеального героя этого фильма. Кто же ответит иначе?

— О, я уверена, вам нечего скромничать, вы такой и есть, — возразила ему фрау Зальтен. — Мы все видели хронику награждения, где фюрер лично отметил ваши заслуги перед Германией. У нас часто любят показывать ее перед показом фильмов. Потому я и вспомнила сейчас именно эту картину. Я тогда подумала, вот бы и наш господин Рихард нашел такую же девушку, как Ханна! Готовую всегда ждать своего героя с фронта и принять его долг перед страной, как это сделала героиня фильма.

— Уверен, как наш господин Ритц не уступит Паулю Вендланду, так и фройлян Хертц не уронит статус верной спутницы немецкого офицера, — произнес бургомистр.

Отец Леонард не сводил с Лены глаз на протяжении всего разговора о фильме и явно заметил, как она на мгновение переменилась в лице. И что это видел не только он, но и Рихард, которому это не понравилось. Благо, бургомистр, будучи уже немного под хмелем, вдруг вскочил на ноги и призвал поднять бокалы — «За славных офицеров Германии, их подруг и за тот час счастья!», отвлекая внимание на себя.

— Почему вы не танцуете? Вы не любите танцевать, фройлян Хертц, или вам не нравятся наши деревенские танцы? — снова задала вопрос любопытная фрау Зальтен. Наверное, ей действительно казалось странным сейчас, почему Лена в отличие от остальных девушек пропустила и хороводный танец, и кадриль, и польку, которую уже успели станцевать парочки на помосте в центре городской площади неподалеку от них.

Лену в этот раз спасла Берта, которая заменяла опустевшие кружки другими, полными до краев пенным ароматным напитком. Она шутливо нахмурила брови и бросила деланно недовольно:

— Конечно, фройлян не будет танцевать. Да я бы тоже не пошла на ее месте. В мое время танцы не начинали сразу с парных. Сначала требовалось девушку завлечь. Все по традиции. Как петух курочку, верно, господин Ритц? Парень с гор может только так увлечь девушку из низины.

— Берта, нет, — чуть смущенно улыбнулся Рихард, помогая ей расставить кружки на столе. Он явно понимал, о чем она говорит, как и остальные за этим столом. Только Лена пыталась разгадать, что могло смутить Рихарда в словах Берты.

— «Берта, нет!» — передразнила его немка. — Потому и сидит твоя фройлян и не танцует! Я уж молчу про наших, из Орт-ауф-Заале. Видите, господин Зальтен, как мало парочек танцует? Все не как в дни нашей молодости. Ох, вы бы сейчас показали, как должно курочек зазывать.

Бургомистр тут же приосанился при этих словах и подмигнул своей жене, а отец Леонард покачал головой в притворной укоризне этому непристойному намеку.

— Эй, Эрхард! Давай-ка начинай шупплатлер! — крикнула Берта одноногому немцу с гармоникой. А потом сжала легко плечо Рихарда и проговорила уже ему. — Давайте, господин Рихард, вы же хотите станцевать лендлер со своей фройлян. А все знают — кто не увлечет барышню в шупплатлер, не поведет ее после в лендлере.

— Соглашайтесь, господин Ритц, — сжала в волнении фрау Зальтен его руку.

— Сусанна, не надо, — мягко одернул жену бургомистр. — Быть может, господин Ритц считает, что это не совсем… уместно…

— Я не делал этого с четырнадцати лет, помилуйте, мои милые фрау! — запротестовал Рихард тем временем, а потом посмотрел на Лену, с любопытством прислушивающуюся к их разговору, и она заметила, как в его глазах мелькнул озорной огонек. И она поняла, что он согласится прежде, чем он поднялся с места, одергивая мундир, чтобы занять место на помосте среди других мужчин совершенного разного возраста — от подростков до пожилых.

Если до этого момента Лена и была погружена в свои мысли, не разделяя веселье праздника с остальными, то шупплатлер все изменил. И она поняла, что Рихард согласился на это только ради нее. Чтобы показать ей иную сторону своей страны, и чтобы она наконец расслабилась, забыла обо всем и стала получать удовольствие от вечера. Да и как можно было иначе после этого забавного танца, который танцевали немцы?

Лена видела этот танец впервые. Сначала ей казалось, что мужчины, вышедшие на помост под одобряющие крики и свист зрителей, будут просто ходить по кругу под музыку, притопывая так сильно каблуками по доскам, что казалось, они вот-вот проломят те. А потом не могла не улыбаться все шире и шире, наблюдая, как танцоры вдруг остановились на месте и стали подпрыгивать, ловко поднимая то одно колено, то другое, и прихлопывать по ноге — по бедру и по пятке переменно. А завершив танцевальные движения, снова пускались по кругу, топая каблуками все громче и громче под восторженные крики и улюлюканье зрителей. Все быстрее и быстрее ход по кругу. Все выше колени танцоров. Все ловчее движения.

Казалось, этот забавный танец заразил всех окружающих своим весельем. Люди вскочили со своих мест, хлопали в ладони, свистели и пристукивали ногами в такт танцу. А когда танцоры пошли в последний раз кругом по помосту, один из пожилых немцев даже вдруг начал куплет, который подхватили десятки глоток, перекрыв игру гармоники и стук каблуков по доскам:

Когда петух не может подманить к себе курочку,

Он кукарекает, танцует и скачет.

Так научись у петуха там, в горах,

Что нравится девушкам внизу, в долине.

Потому что все девушки милы как на подбор,

Одна милей другой,

Но кто не пляшет и не скачет,

Тот ни одной не добьется.

И последние движения стали еще быстрее после этих слов, следуя звукам гармоники. Мужчины успели выпить до танца, поэтому неудивительно, что некоторые с ускорением ритма стали путаться в прихлопах, сбивались под дружный хохот зрителей. И Лена вдруг заметила, что смеется вместе со всеми на протяжении этого забавного танца. Открыто, искренне, от всего сердца. Наслаждается этой атмосферой. И точно так же, как немцы, вскочила на ноги и стала аплодировать танцорам, когда гармоника смолкла, и мужчины остановились, переводя дух.

— Это было удивительно! — сказала она Рихарду, глядя на него сияющими от восторга глазами. Она не могла не коснуться его. Потому провела рукой по его плечу к ладони. И Рихард тут же схватил крепко ее пальцы, пока большими глотками пил пиво из кружки, поданной ему Бертой.

— Ты должна мне лендлер, фройлян! — утолив жажду, воскликнул Рихард. Гармоника уже начинала другой танец, как слышала Лена, и замотала головой в слабом протесте, потому что музыка ей была незнакома.

— Все справедливо, он заслужил, — заметила Берта и бургомистр Зальтен с супругой закивали, широко улыбаясь. Что еще оставалось Лене, как не подчиниться?

— Я не знаю этого танца, — прошептала она в панике Рихарду, когда он, взяв ее за руки, занял место на помосте среди других пар.

— Он легкий, — заверил он ее. — Я покажу тебе и поведу… Доверься мне.

И Лена доверилась ему полностью, позволив вести себя в незнакомом ей танце, ритм которого и движения легко схватывала. Будто они ей были давно знакомы. Кружиться под рукой Рихарда, потом пройтись с ним в паре по помосту в движении, похожем на вальс, затем снова кружиться, но уже со сложным перекрестьем рук. Этот танец не был быстрым или медленным. Но все же у Лены захватило дыхание, когда Рихард кружил ее.

Самым сложным для нее стал момент в танце, когда парочки разбивались на два круга. Женщины продолжали идти по кругу в танцевальном шаге, а мужчины уходили в центр помоста, чтобы, сделав несколько прихлопов и притопов, вернуться обратно и снова закружить свою партнершу в танце, найдя ее за секунды среди прочих. Лена всякий раз чувствовала мимолетную панику, когда Рихард оставлял ее на эти короткие секунды. Ей казалось, что они не найдут друг друга среди других танцующих, что она не успеет пройти по кругу, что схватит за руку не того. Однажды она действительно ошиблась, чуть не взяв за руку немецкого солдата, почему-то по форме решив, что это Рихард. И тут уже успела растеряться, осознав, что не видит его среди других мужчин, потеряла его из вида, пока сама кружилась вокруг.

— Я здесь! я нашел тебя, — услышала Лена почти над самым ухом голос Рихарда, и его крепкая рука обхватила ее ладонь, чтобы развернуть и повести ее дальше в танце. И она едва не заплакала от облегчения, что они не потеряли друг друга, что его рука по-прежнему крепко держит ее за талию.

Потом они танцевали вальс, задорную польку и какой-то незнакомый Лене немецкий парный танец, в котором Рихард кружил и кружил ее, пока она не почувствовала, что не держится на ногах.

Нам нужно сделать паузу, — смеясь, сказал Рихард, крепко обнимая Лену, пока вел ее к столику, где ее хорошее настроение мигом улетучилось. Во время их танцев появился еще один сосед по столу — офицер форме СС, чьи русые волосы были так напомажены, что так и блестели в свете электрических лампочек.

— Оберштурмфюрер Фредерик Лурман, — представился он, приветствуя нацистским «Хайль Гитлер!» возвращение за столик Рихарда и Лены. Лена постаралась отвести в сторону взгляд, когда Рихард также выкинул резко руку в ответ. А заняв свое место за столом, не смогла не скосить взгляд на его фуражку с черепом, от вида которого у нее пробежала дрожь по спине. Никогда она не будет спокойно реагировать на эти страшные знаки рода войск. Поэтому ей стоило огромного труда подать эсэсовцу руку, которую тот поднес к губам, когда Рихард назвал ее имя.

К ужасу Лены, Лурман занял место по левую руку от нее, и чтобы поговорить с Рихардом наклонялся в ее сторону, отчего она слышала каждое слово из их разговора. Эсэсовец тоже воевал во Франции по время начала войны, и сначала они обсудили с Рихардом общие места боев на Западе. Затем разговор перешел на Восточный фронт, где Лурман служил под Вязьмой около семи месяцев, выкуривая врагов рейха из лесов и болот оккупированной территории, но вовремя одного из рейдов получил травму и был вынужден перевестись сюда.

— Я, конечно, сопротивлялся, как мог на комиссии, — говорил Лурман. — Но врачи решили, что гонять русских по их лесам я уже не смогу, и лучше мне гонять их здесь от забора к забору. Сколько я написал рапортов! Из них башню, наверное, можно сложить! Но нет! Я должен оставаться здесь, с этими проклятыми русскими свиньями, которые везде, где только появляются, затевают заговор. Если жиды покорно делают то, что ты им говоришь, и смиряются, что они отныне биологический мусор, русские постоянно доставляют хлопот. Ты их вешаешь, стреляешь, травишь собаками, а они никак не поймут, что их судьба отныне работать на износ и не доставлять проблем…

Лена вдруг резко встала из-за стола не в силах больше выносить его монолог, от которого ей вдруг стало дурно.

— Прошу простить, мне нужно удалиться, — проговорила она быстро и отошла от стола в сторону, надеясь затеряться на время и переждать, пока сумеет обуздать терзающий ее гнев и ненависть.

Да, Рихард показал ей совсем другую Германию, какой Лена не ожидала ее увидеть, но это был двуликий Янус, об уродливой половине которого забывать было нельзя.

Но побыть наедине со своими мыслями долго не удалось — спустя несколько минут ее разыскал обеспокоенный Рихард.

— Возвращаемся? — спросил он тихо, и Лена кивнула, радуясь, что он понял ее нежелание сидеть с эсэсовцем за одним столом.

Уйти, не попрощавшись, было бы невежливо, и они вернулись. Фрау Зальтен было принялась уговаривать их остаться, но бургомистр одернул мягко супругу. Лурман же выглядел огорченным и злился, что не смог вырваться раньше в городок.

— Когда еще удастся поговорить с гауптманом люфтваффе в этой глуши. Обещайте, что пообедаете со мной и моими сослуживцами, ведь нам есть что обсудить! Быть может, завтра? Я вас приглашаю. Приедете к нам со своей спутницей, если, конечно, фройлян не побрезгует такой близостью русских свиней. Заверяю вас, в лагере абсолютно безопасно!

— Благодарю вас, — Рихард положил ладонь на руку Лены, лежащую на его согнутом локте. Словно ощутил, как ее снова начинает мутить при этих словах. — Мы завтра с Хеленой уезжаем из Орт-ауф-Заале.

— Быть может, тогда в ваш следующий отпуск, господин гауптман? — не унимался Лурман. — Я слышал, у вашей семьи здесь охотничья усадьба. Вы любите охоту? Мы с сослуживцами частенько охотимся в местных лесах и будем рады разделить с вами это удоволь…

— Если не сложно, не могли бы вы подвезти старика до дома? — перебил вдруг к Лениной радости эсэсовца отец Леонард, с кряхтением поднимаясь на ноги. Было заметно, что ему сложно стоять на больной ноге, и Рихард тут же шагнул к нему, подставляя плечо, чтобы довести до «опеля», припаркованного совсем не близко к этому месту.

Счет им принесли быстро, и передала его сама Берта вместе с бутылкой вина, которое достала откуда-то глубины стойки.

— Я давно не видела таких чувств, — улыбнулась она и проговорила заговорщицки. — Откройте эту бутылку завтра, когда будете отмечать особый момент. Чтобы у господина Ритца остались незабываемые воспоминания для моментов отдыха на фронте.

Рихард не стал долго отказываться от подарка, понимая, что обидит ее, но все же прибавил сверху к сумме счета, возмещая часть стоимости дорогого рейнского вина. И поблагодарил от души щедрую немку, заверив, что один из тостов будет непременно за здоровье и красоту Берты. Та довольно рассмеялась в ответ, польщенная его словами, отшутилась, чтобы он пил за красоту другой женщины завтра, а то еще получит на орехи. А потом вдруг склонилась к Лене и прошептала быстро ей в ухо:

— Держи крепко господина барона, милая, раз заполучила. Он и раньше был бы нарасхват, а сейчас в дефицит мужиков — тем более будет, — а потом добавила уже совсем другим тоном, вмиг теряя веселость при воспоминании о войне: — Да сохранит его Господь живым и невредимым!

Домик отца Леонарда стоял прямо на краю городка. Лена еще подумала, глядя на то, с каким озабоченным видом растирает священник поврежденную когда-то ногу, как же он добирается сюда их храма в конце дня при своей хромоте. Когда Рихард вышел из машины, чтобы проводить священника до порога дома, тот вдруг перегнулся с заднего сидения и положил ладонь на плечо Лены.

— Я обвенчаю вас завтра, — проговорил он быстро, воскрешая в памяти Лены разговор в церкви и ее тяжелые мысли. — При условии, что ты примешь Христа, Хелена. Иначе не смогу. Так и скажу Рихарду. Спокойной ночи тебе!

Лена совсем забыла в последние часы о том разговоре в храме и о планах Рихарда. За вечер произошло столько всего! И вот последними словами священник снова воскресил страх ожидания той минуты, когда Рихард решит рассказать о том, зачем на самом деле он привез ее сюда, в Орт-ауф-Заале. Она никак не могла предугадать, какими станут их отношения после этого разговора. И ей не хотелось, чтобы этот момент наставал. Лена не могла объяснить своей странной уверенности, что это был последний вечер, когда она была так счастлива с ним.

— Это был интересный вечер, — сказала Лена, едва Рихард занял место водителя и завел мотор. Он улыбнулся ей и погладил тыльной стороной руки ее щеку.

— Я рад, что тебе понравилось.

— Не ожидала, что ты танцуешь, — продолжила она, опасаясь, что он вот-вот озвучит свои намерения. — Это было действительно весело. А почему пели о петухах во время шту… шуп?..

— Шупплатера? — подсказал ей Рихард. — Тебе ничего не напоминали эти движения? Говорят, что танец родился, когда кто-то подглядел игры глухарей в брачный период. Ну, знаешь, самцы начинают танцевать перед самками, чтобы она выбрала его и ответила на ухаживание. А после шупплатера обычно танцуют лендлер у нас в горах. Это как ответ, что девушка согласна принять его. Иногда лендлер даже называют «танцем сватовства».

Он немного помолчал, а потом продолжил, сосредоточенно глядя на темную дорогу, освещенную скудным светом фар:

— Мне очень жаль, что вечер закончился именно так. Я не знал, что здесь где-то в окрестностях теперь, видимо, лагерь принудительных работ. За четыре года, как оказалось, многое поменялось.

Лагерь принудительных работ.

Лена не могла не усмехнуться горько при этих словах. Почему немцы до сих пор прикрывают ужасы, которые творят, красивыми словами? Почему не назвать прямо — лагерь смерти?

— Ты сам говорил — забыть на два дня о войне, — напомнила Лена, не глядя на него. Но как можно было не вспоминать о ней, когда она сама следовала за ними невидимой тенью, постоянно вставая между ними?

Пока ехали до самой усадьбы, молчали, словно не знали, что можно сказать друг другу, а о чем нужно промолчать. Так же молча вышли из автомобиля и поднялись по крыльцо. Рихард долго возился с ключами, пытаясь найти тот самый, что открывал бы входную дверь, и только спустя несколько минут сумел его обнаружить на связке, спрятав под мышкой бутылку вина. Лена только потом подумала, что, наверное, надо было взять у него эту ношу, но было слишком поздно. Бутылка выскользнула из-под его руки и упала, разлетевшись на десятки осколков.

— Твою мать! — вырвалось у Рихарда. Его реакция была лучше, чем у Лены — когда разбилась бутылка, а ее содержимое расплескалось вокруг, он успел отскочить в сторону, спасая форменные брюки и мундир. Лене же достались только редкие капли, блестевшие сейчас на носах ее туфель.

— Я неуклюжий идиот, — констатировал Рихард, огорченно глядя на осколки стекла. Лена с трудом сдержалась, чтобы не утешить его. «Не переживай насчет вина», могла бы сказать она. У них ведь все равно не было бы повода выпить ее завтра. Лена разгадала, на что намекает Берта, видимо, успевшая переговорить с отцом Леонардом.

Но вместо этого она шагнула к нему и, охватив ладонями его лицо, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в губы. Так, как хотела сделать на протяжении всего вечера. Страстно и в то же время нежно. С огромной благодарностью за все, что он делал для нее. Сегодня и всегда.

Она любила его безумно. До умопомрачения. До готовности жертвовать своим будущим счастьем.

Она любила его.

Рихард с такой страстью перехватил инициативу на себя, что Лена даже не поняла, как и когда он перенес ее в дом. Для нее во всем мире существовал только он один, а остальное… остальное будет завтра.

Это случилось совсем не так, как она ожидала. Она десятки раз представляла мысленно, как он сделает ей предложение, но никогда бы не подумала, что это случится именно так. Наверное, поэтому совсем не была готова…

Рихард проснулся первым. Сидел на балконе и пил кофе, наслаждаясь невероятным видом на горы и реку Заале, который открывался со второго этажа дома. Она невольно залюбовалась им, задержавшись на пороге. Растрепанные светлые волосы, широкие плечи, крепкие руки, которые вчера делали такие вещи, что она краснела невольно, вспоминая.

— А ты, оказывается, соня, — произнес он насмешливо, когда Лена вышла к нему, завернувшись в одеяло. — Уже почти девять. Нужно поторопиться, чтобы выехать вовремя.

— Торопиться? До Розенбурга около двух часов езды, — поддразнила его Лена, вытягивая ногу и касаясь пальцами его руки, лежащей на подлокотнике кресла. — Иначе мы вернемся прямо при свете дня…

— Иди сюда, мое сердце, — протянул ей руку Рихард, и Лена вложила в нее свою ладонь. Он потянул ее к себе и усадил на колени, осторожно поправив одеяло, соскользнувшее с ее плеча. — Я бы предложил тебе кофе, но ты не особо жалуешь его.

— Мне кажется или все должно быть наоборот? — поддразнила его Лена. — Это я должна предлагать тебе кофе. Вдруг я привыкну?

— Я был бы только рад, если бы ты привыкла к такому, — сказал он без доли шутки в голосе и во взгляде. — И был бы безмерно счастлив, если я буду предлагать тебе каждое утро выпить со мной чашечку кофе. Каждое утро из числа тех, которое подарит мне судьба.

Лена тут же поняла, к чему он ведет сейчас. Странно, но прежнего страха не было. Только предвкушение чего-то невероятно волшебного. Словно это действительно могло быть правдой, и его предложение стало бы началом красивой сказки, от которой ей пока подарили только одно короткое мгновение в эти два дня.

— Я не умею говорить красивых речей, Ленхен, поэтому скажу все как есть, если позволишь. Я никогда не верил прежде, что может появиться такой человек, который заберет на себя все твои мысли, сны, желания. С которым у тебя на двоих будет не только счастье или горести, но и одна жизнь. Ты стала для меня таким человеком, когда появилась там, в парке буквально из ниоткуда. Мне это все было совсем не нужно. В такое время как сейчас это только лишнее. Потому что раньше умереть было намного легче. И я буду честен, я не хотел этого. И если бы был выбор, если бы мне сказали тогда, до приезда в Розенбург в прошлом году, что я встречу человека, который станет для меня важнее всего на свете, я бы отказался. И дело не в национальности или в социальном положении. Просто я не хотел всего этого. Но ты все изменила. Ты перевернула весь мой мир. И мне это даже нравится сейчас. Нравится сидеть с тобой здесь, касаться твоих волос, видеть твои глаза… Ты так много для меня значишь, Ленхен. Я даже не могу найти слов, чтобы выразить, насколько. Я вручаю тебе свою любовь и свою жизнь, мое сердце. Ты примешь их?

Это были слова, которые одновременно стали елеем для ее истерзанного сердца, и сотнями игл, вонзившихся в открытые раны. Как на такое можно сказать «нет»? Как можно отказаться от такого дара? И все-таки ей нужно было это сделать. Ради него в первую очередь.

— Я не понимаю, — притворилась она, надеясь, что Рихард подумает о сложностях перевода. И изо всех сил старалась не уронить ни слезы, которые наполнили ее глаза. — Что ты даешь мне?

— Эти месяцы в России показали мне, как сильно я хочу быть с тобой. И как тяжело мне быть вдали от тебя, оставляя тебя совершенно одну перед лицом стольких опасностей, — его голос дрогнул, когда он вспомнил о нападении на Лену. Рихард вдруг обхватил ее лицо ладонями, чтобы она смотрела прямо в его глаза и смогла прочитать все, что он не сумеет облечь в слова. — Я хочу быть твоей зашитой, Лена. Твоей опорой, твоей поддержкой. Я хочу быть не просто «кем-то», понимаешь? Я хочу быть с тобой всегда. Всю жизнь, если Господь позволит мне. Я хочу быть твоим мужем. Хочу, чтобы у нас был дом, где всегда будет светло и уютно. Хочу иметь двух детей с твоими большими глазами — мальчика и девочку.

— Рихард, это невозможно, — прошептала Лена, уже не скрывая своих слез. Они текли и текли по ее лицу. Падали каплями на кожу его ладоней.

— Нет! — сказал он настойчиво и твердо. — Я все продумал, мое сердце. Сегодня в полдень отец Леонард обвенчает нас без справки о подтверждении происхождения. А после церемонии мы уедем с тобой в Фрайбург, где нас будет ждать человек. Он перейдет с тобой границу, а в Базеле тебя встретит мой старый знакомый и поможет устроиться в Швейцарии. Пока граница еще открыта, пока еще можно уйти… А когда война закончится, я приеду за тобой в Швейцарию и заберу тебя. Уже как фрау фон Ренбек.

— В Розенбурге меня все равно будут знать как русскую, — возразила Лена, стараясь оставаться спокойной и не возразить яростно против его «когда война закончится», под которым он умело зашифровал победу Германии в этой затяжной и кровавой войне.

— Мы поселимся в Берлине! — отмел ее возражения Рихард тут же. — У нас есть вилла в Далеме. Тебе понравится она, мое сердце. Или останемся здесь, в Орт-ауф-Заале, если не захочешь жить в столице.

— А что скажет на это госпожа баронесса? Как она примет, что ее русская служанка вдруг превратилась в немецкую фрау?

Что-то вдруг мелькнуло в глазах Рихарда, и она поняла, что наступила на больное место. Он осторожно снял Лену со своих коленей и усадил на свое место в кресле, а сам закурил нервными дерганными движениями и отошел чуть подальше, чтобы не дымить на ее.

— Мама больна, — проговорил Рихард после некоторого молчания, когда Лена уже не ждала ответа на свой вопрос. Он стоял к ней спиной у балконной балюстрады, и она видела, как напряжены мышцы, выдавая терзающие его сейчас эмоции. — Ее тело пожирает рак вот уже почти три года. Это настоящее чудо, что она до сих пор жива. Неужели ты не замечала, какое количество веронала она принимает каждый день? Без него мама не смогла бы терпеть боль, которая, как я уверен, становится все сильнее с каждым днем. Ее можно было бы спасти. Хотя бы попробовать вырезать опухоль из ее тела. Но эта область еще не совсем изучена немецкими врачами, а единственный доктор, способный рискнуть… Он еврей. Он, твою мать, еврей!

В этом выкрике было столько гнева, что Лена не могла не вздрогнуть. И в ужасе вдруг подумала, что ей до этого в голову не приходило, что Рихард может оказаться таким же, как и другие немцы. Несмотря на то, что она никогда не замечала за ним какого-то предубеждения или ненависти к восточным работникам, он вполне мог оказаться нацистом в отношении других.

Рихард обернулся к ней так неожиданно, что Лена не успела придать себе спокойный вид. И он успел это заметить, когда начал говорить снова, более спокойно и размереннее.

— Нет, я не считаю, что именно от евреев все беды Германии. По крайней мере, не от большинства однозначно. А вот мать ненавидит их всей душой. И именно поэтому отказалась от операции в последний момент, когда узнала случайно, что ее доктор перекрещенный еврей. Убежденный атеист, он принял христианство, чтобы сохранить возможность спасать жизни, но это его не спасло. Именно мама написала донос в гестапо, выражая свое негодование, что едва не легла на операционный стол под скальпель еврея.

— Он попал в лагерь? — еле слышно спросила Лена, изумленная этой историей.

— Нет, его предупредили вовремя, и он успел уехать в Швейцарию. Сейчас живет в Женеве. И наверное, как и все евреи в наше время, уедет в Америку.

Рихард вдруг бросил окурок вниз с балкона и рванулся к ней. Опустился в одном порыве на пол возле ее кресла, взял за руки и сжал их в волнении.

— Ты так и не сказала мне главного, Ленхен. Мы можем бесконечно обсуждать прошлое и настоящее, а я хочу говорить только о будущем сейчас! Ты станешь моей женой? Я ведь танцевал шупплатлер для тебя, — пошутил он, пытаясь хотя бы немного внести прежнюю нотку в настроение Лены. Вернуть легкость в их беседу, чтобы не дать воспоминаниям о настоящих событиях повлиять на результат.

— Ленхен? — произнес Рихард с волнением, сжимая ее пальцы, когда пауза слишком затянулась, а молчание стало говорить красноречивее любых слов.

— Я не могу этого сделать. Я не могу, прости, — проговорила медленно Лена, с болью наблюдая за тем, как тень набегает на его лицо с каждым словом.

— Это потому, что я немец? — спросил он, и Лена вспомнила вдруг новогоднюю ночь, когда очертя голову бросилась в омут чувств к нему. Она знала, что в вопросе Рихарда скрыто так много, но пока не была готова доставать из глубин то, о чем старалась не думать сама на протяжении последних пяти месяцев.

— Отчасти. Я не могу позволить тебе так рисковать своей жизнью. Ты же знаешь правила. Половая связь…

— Не смей даже говорить так! — резко произнес Рихард, сжимая ее руки. — Не принижай то, что у нас есть.

— Как ни назови, мы все равно нарушаем закон с тобой.

— Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому я хочу, чтобы ты жила в Швейцарии? — воскликнул он и вскочил на ноги. Снова прошел к балюстраде, где замер, вцепившись в перила с такой силой, что забугрились мышцы на руках. После короткого обдумывания Рихард повернулся к ней и проговорил:

— Не хочешь выходить за меня замуж — хорошо, я согласен. Только позволь мне увезти тебя отсюда во Фрайберг. Закончится война, и я найду тебя в Швейцарии, и, клянусь, ты передумаешь насчет того, чтобы стать моей женой! Но если все случится иначе, если я… по крайней мере, ты будешь в безопасности.

Лена понимала его чувства, но принять это предложение никак не могла. Остаться одной в Швейцарии, откуда ей не будет пути домой, ведь СССР разорвала со Швейцарией давным-давно отношения — они обсуждали подлое убийство посла когда-то на пятиминутках политинформации в училище.

Да еще одной, без Рихарда. Это было невозможно.

Так подсказал ей перепуганный такой перспективой рассудок, когда сердце робко предложило согласиться. А потом она и вовсе вспомнила о своем обещании, данном Кате при отъезде из Розенбурга. Высокая и крепкая Катя выглядела сильной, но внутри нее сидел испуганный ребенок, который искал помощи и поддержки у Лены. Оставить ее одну в Розенбурге…

— А как же Катя?

— Причем тут Катя?! — моргнул в удивлении Рихард, явно не ожидая такого вопроса.

— Я не могу оставить ее здесь, в Германии, одну…

— Ты отказываешься быть свободной из-за какой-то русской девки? — раздраженно бросил он, и она почувствовала укол в сердце, видя его злость и пренебрежение в сторону Катерины. — Кто она тебе? Сестра? Кузина? Какого черта ты сейчас говоришь? Она никто тебе! Ты знаешь ее меньше года! И ты готова потерять шанс на свободную жизнь из-за нее?

— Она стала моей сестрой в прошлом году, когда нас загнали как скот в один вагон, — резко и непреклонно заявила Лена, повышая голос и даже не замечая этого. — Она спасла мне жизнь во время пути сюда и не раз прикрывала меня уже здесь, в Германии. Не смей так говорить о ней! Я уверена, что, если бы ты попал в плен вместе с Людвигом, и тебе предложили бежать, но только одному, вряд ли бы ты бросил его.

— Не сравнивай, Лена, это разные вещи! — бросил ей Рихард, шагая по балкону из угла в угол, словно разъяренный лев.

— Это ты не понимаешь, Рихард! — возразила она резко и зло. Они уже оба говорили громче и громче, словно только так могли донести свою правоту. — Для тебя война — это фронт, где ты встречаешься с противником в небе и возвращаешься потом на аэродром к своим. Где ты знаешь, кого опасаться и в какой момент. А наша с Катей война здесь, в Германии, где мы постоянно окружены врагом. Каждый день и каждый час!

— Я могу заставить тебя! — произнес он холодно и жестко после короткой паузы, во время которой они так и схлестнулись взглядами через расстояние, разделяющее их. У Лены замерло все внутри от страха, когда она заметила, как дернулся желвак на его щеке. — Я могу заставить тебя, и ты сделаешь то, что я хочу! Как и должна!

— Можешь, ведь я всего лишь остарбайтер, а ты гауптман доблестной немецкой армии, — согласилась Лена, вздергивая подбородок решительно, хотя чувствовала, что ее буквально колотит нервной дрожью сейчас. Уголок его рта дернулся как от удара при этих словах. — Только что будет в итоге? Разве этого ты хотел бы?

Они снова долго смотрели друг на друга, словно каждый пытался взглядом переломить волю другого. А потом Рихард резко вышел с балкона и скрылся в доме. Спустя какое-то время раздался снизу звук захлопнувшейся входной двери. Она наблюдала, как он уходит от дома, яростно просовывая руки в рукава кителя, который натягивал на себя. Когда Рихард скрылся в тени сосен, закуталась в одеяло чуть ли не с головой и заплакала, понимая страшную истину.

Как бы они ни любили друг друга, между ними все равно будет стоять война. Она разрушает все. Все, без исключения. Пора признать это. Отказать Рихарду было самым верным сейчас не только из соображения его безопасности.

Но как же больно… невероятно больно было видеть его глаза, когда она сказала «нет»…

Лена не знала, сколько просидела так. Слезы вскоре высохли, но мысли никуда не ушли. Все ходили и ходили по кругу, не давая успокоиться. Она чувствовала, что задела Рихарда за живое, отказав ему. Неважно, какие причины ей двигали при этом, она его отвергла, и в этом была вся суть.

Лена успела одеться, заправить постель и приготовить скромный завтрак, сделав яичницу и обжарив хлеб. А Рихарда все не было. Тишина, царившая в доме, давила на напряженные нервы. Лене даже пару раз приходила в голову мысль пойти искать его, но эта местность была совершенно незнакома ей, и она рассудила, что Рихард все равно рано или поздно придет обратно. Она в который раз передвинула посуду на столе, сервированном для завтрака, и поняла одну простую истину.

Она переставала ощущать себя чужой и одинокой, только когда он был рядом. Словно он заменял ей весь мир.

Быть может, можно было что-то придумать? Что-нибудь, что устроило бы обоих… Она пыталась рассуждать здраво, но то и дело соскальзывала в панику. Почему-то казалось, что сегодняшний день снова развел их по разные стороны. И что Рихард будет относиться к ней иначе, когда вернется с прогулки. Поэтому Лена так вскочила из-за стола, когда Рихард наконец-то перешагнул порог охотничьего домика, что случайно толкнула тот. Зазвенели тут же жалобно чашки на блюдцах, словно протестуя против этого.

— Пожалуйста, попытайся меня понять, — проговорила тихо Лена, робея подойти к нему. Она увидела, как он недовольно вздохнул, и замолчала в нерешительности, боясь снова спровоцировать ссору.

— Свидетельство о браке со мной защитит тебя, если со мной что-нибудь случится, понимаешь? — сказал он спокойно. — Мама, конечно, будет не в восторге, но она сделает все, чтобы помочь тебе. Сейчас, когда я на фронте, мне очень нужно знать, что я надежно защитил тебя от всего мира. И если умирать, то я хочу умереть, зная, что с тобой все хорошо, мое сердце, что тебе ничего не угрожает…

Это было признание, от которого разрывалось сердце. Как и от мысли, что он может не вернуться с фронта, что она может потерять его, как потеряла своих близких.

— Но в то же время оно будет доказательством против тебя. Если кто-то начнет выяснять… Я знаю о случаях, когда мужьям предстояло делать сложный выбор. И я не хочу, чтобы его делал ты.

— Нам рано или поздно придется его сделать, Ленхен, — твердо произнес Рихард. — Как бы ни закончилась эта война, нам всем придется делать выбор. Я уже принял решение. И твердо знаю, что я не изменю его. Когда-то я переживал похожее и выбрал небо. Теперь я понимаю точно, что это было совсем другим, ненастоящим.

— Я могла бы остаться здесь, в Орт-ауф-Заале, — предложила Лена вариант, который ей казался самым лучшим в их положении. — И мы могли бы видеться во время твоих отпусков. Как сейчас.

— Это невозможно. Ты просидела рядом с Лурманом едва ли полчаса. Что будет, когда тебе придется жить по соседству с лагерем принудительных работ и встречать Лурмана в городке? — возразил Рихард. — И как же Катя? Ты ведь не хотела ее оставлять…

— И не придется! — запальчиво произнесла Лена, полагая, что нашла решение по каждому вопросу. — Хелена Хертц ведь может иметь русскую прислугу как истинная арийка, разве нет?

— Знаешь, что я понял за то время, что провел в России? — ответил вопросом Рихард, чем поставил ее в тупик. В его голосе все еще слышалась резкость. — Я понял, что с русскими нельзя строить планов. Никаких. Тебе кажется, что ты все придумал, что твой план идеален с точки зрения логики, и все просто превосходно. Только ты не учитываешь тот факт, что русские не слушают голос разума. Я до сих пор не могу понять, что вами движет. Какие страсти толкают вас на порой совершенно глупые поступки? И заставляют искать совершенно другие пути там, где их быть вообще не должно.

— А я думала, это немцы усложняют все себе и другим, — попыталась пошутить Лена. — Не мои слова. Гете.

— И почему я удивлен сейчас, что его не запретили?

Лена почувствовала, словно у нее с плеч упала гора, когда она распознала знакомые чуть ироничные нотки в его голосе. Он уступал сейчас, делая вид, что забыл о том, что их снова развело по разные стороны некоторое время назад. И она решила воспользоваться моментом, чтобы навести шаткие мосты между ними. Быстрыми шагами преодолела разделяющее их расстояние и обняла крепко за талию, прижимаясь к нему всем телом. И только когда он обнял ее в ответ, ее сердце продолжило свой стук — ведь до этого момента в ней все так и замерло в ожидании.

— У нас осталось всего тринадцать часов, — произнес Рихард. Лена не была суеверной, но ее почему-то покоробила эта цифра вдруг. — Что будем с тобой делать?

— Завтракать, — подняла она голову, чтобы взглянуть в его глаза. Один лишь его взгляд был способен разогнать любые сомнения и страхи. Так и вышло в этот раз. Особенно когда он обхватил ее лицо ладонями и нежно поцеловал в губы, словно закрепляя этим их перемирие.

— Тогда давай завтракать, мое сердце…

После завтрака и быстрой уборки они решили не сидеть в доме, а насладиться солнечной жаркой погодой, такой нетипичной для этого времени года, как сказал Рихард. По его словам, Лена не видела еще и доли того, что он хотел показать бы в окрестностях Орт-ауф-Заале, и, если уж выпала такая возможность, он покажет ей все местные красоты.

Это была действительно очень красивая земля, нужно было признать. Лена единственный раз была в горах, когда ездила в санаторий с родителями, но это было так давно, что она помнила только морское побережье. Поэтому с большим любопытством и восхищением разглядывала каждое место, куда они попадали с Рихардом. Он показал ей заросшие мхом узкие ущелья, в которых когда-то со своими друзьями играл в прятки, темные пещеры, куда Лена не осмелилась ступить из-за страха темноты, а еще толстые великаны лип и дубов, о которых говорили, что деревья видели еще времена Лейпцигского раздела. Рихард привел ее к высокому лесному водопаду, который обрушивался с грохотом со скал в глубокую запруду и бежал из нее дальше узким потоком в Заале.

— Мы прыгали с самого верха когда-то, — показал он на верх водопада пораженной Лене, и она удивилась былому бесстрашию детства, ведь высота этого водного потока была не меньше, чем у двухэтажных домов в Орт-ауф-Заале.

Но самым красивым для нее стало место на берегу реки Заале, куда Рихард привез ее в финале небольшой экскурсии по местности. Под лучами яркого солнца вода в реке казалась бирюзового цвета, и в совокупности с изумрудов лесов на высоких гористых берегах и белизной облаков на лазоревом небе это составляло удивительную картину.

— Жаль, что пленка не передаст этих волшебных оттенков, — посетовал Рихард, наводя камеру на пейзаж, открывающийся перед ним. А потом стал делать снимки Лены, которая занималась тем, что готовила им место под небольшой обед — расстилала плед, доставала свертки с сыром и хлебом из корзины, что захватила с собой из усадьбы.

— Что ты делаешь, Ритц? — деланно возмутилась она, поправляя волосы.

— Сохраняю себе моменты на память, — ответил он, целуя ее так долго, чтобы у нее «затуманился взгляд», как он сказал. Чтобы сохранить потом тот на пленке — невинный и одновременно манящий.

Как оказалось, Рихард прихватил с собой бутылку вина из домашнего погреба и бокалы.

— Пусть этот момент станет нашим особенным. Почему нет? — проговорил он, отшучиваясь, но Лена видела, что в глубине его глаз где-то поселилась льдинка после утреннего разговора. И это не могло не расстраивать ее, ведь делать ему больно Лена совсем не хотела.

Разморенный вином и солнечным теплом, Рихард задремал вскоре, а Лена сидела рядом, и листала книгу, которую нашла в «опеле». Язык романа оказался сложен для нее, и вскоре она оставила попытки вникнуть в сюжет. Просто сидела рядом со спящим Рихардом и наслаждалась этими короткими минутами счастья и тишины, которые ей подарила неожиданно судьба. Окружающая ее природа завораживала своей красотой, и даже не верилось, что сейчас идет война, и каждую минуту, возможно, гибнут люди, а где-то в нескольких километрах в окрестностях расположен «лагерь принудительных работ».

Думать об этом было страшно. Потому что тащило за собой воспоминание о гетто, где за колючей проволокой томилась когда-то Лея. Что с ней сейчас? Жива ли она? И что с Яковом? Удалось ли им уйти после ликвидации Ротбауэра, или все же немцы взяли их численным превосходством? А эти мысли тащили другие следом, которые давили на грудь тяжестью страшной истины о реальности настоящего времени. Что она делает сейчас, если не совершает предательство своих убеждений, своей ненависти к немцам? Как она может наслаждаться этим видом и упиваться своим счастьем?

Чтобы убежать от мыслей, Лена поднялась с пледа, подошла к реке и, сбросив туфли и чулки, смело шагнула в воду Заале. Та оказалось такой холодной, что спустя какие-то мгновения у нее свело ногу, да такой судорогой, что она не сдержала крика боли и испуга, когда пошатнулась. Рихард тут же проснулся и, в момент оценив ситуацию, подскочил с пледа и поднял ее на руки.

— Ты совсем с ума сошла? — бранил он ее полушутя-полусерьезно, пока нес обратно на место их отдыха, чтобы растереть ногу. — Какого черта ты полезла в реку в конце апреля?

— Просто, — пожала плечами Лена, наслаждаясь той нежностью, с которой он заботился о ней сейчас.

— Просто? — переспросил он. — Вы, русские, абсолютно безрассудные люди!

— А вы, немцы, такие зануды! — отбила она в ответ, и он рассмеялся.

Они вернулись в охотничью усадьбу с сумерками, пообедав в соседнем городке. Именно там Лена впервые попробовала светлое пиво, которое варили в этих краях на воде из подземных ключей. На ее вопрос, почему они обедают не в Орт-ауф-Заале, Рихард только отшутился, что побаивается Берты.

— Когда я был мальчиком, то думал, что сквернословие сделает меня взрослым и важным, как кузнец Орт-ауф-Заале, у которого я подслушал эти слова. Берту не остановила разница в положении, и она напихала мне от души крапивы в шорты, когда услышала это, заявив, что не позволит мне грешить, — рассказал он и добавил шутя: — Она приняла наше проживание под одной крышей только при условии, что сегодня я сделаю тебя честной женщиной. Мне даже страшно представить, что она сделает, если узнает, что я ее ввел в заблуждение.

Рихард шутил и улыбался, но Лена видела, что эта улыбка так и не коснулась его глаз. И решила приложить все усилия, чтобы в оставшееся у них время горький осадок уступил место совсем другим воспоминаниям, которые он увезет с собой на фронт. Когда еще она сможет касаться его так, как делала это, когда они вернулись в усадьбу? Когда сможет отвечать его ласкам так беззастенчиво, зная, что в эти минуты они совершенно одни на километры вокруг? Когда в следующий раз сможет прижиматься к нему всем телом и слушать стук его сердца, наслаждаясь этим мерным ритмом жизни?

— Я люблю тебя, — проговорила Лена громко в тишине спальни, когда уже был запущен ход последних минут их тайного побега от реальности, а сама действительность снова встала у порога, когда стрелки наручных часов Рихарда сдвинулись еще ближе к десяти.

— Я люблю тебя, мое сердце, — сказал в ответ Рихард, целуя ее в висок, а потом подтянул ее к себе, чтобы заглянуть в глаза. — И я не переменю своего решения быть с тобой. Никогда.

— Я знаю, — улыбнулась Лена в ответ, ощущая невыразимое счастье в этот момент. Пусть для нее его планы казались несбыточными, но на какие-то часы она забыла об этом. И о множестве преград, что стояли между ними. О, она определенно была счастлива в тот день в Орт-ауф-Заале!

— Ты должна дать мне клятву, — решительно заявил Рихард, когда они возвращались в Розенбург, и за окном уже давно не было видно гор. — Клянись тем, что тебе дорого — твоей семьей, твоей коммунистической партией, Сталиным или чем там еще — что ты не выйдешь за пределы парка Розенбурга без сопровождения. Никогда. И в этот раз ты действительно сделаешь это, кто бы и что бы ни толкало к иному.

— Я клянусь, — ответила тихо Лена от чистого сердца, понимая, как важно для него понимать, что она будет в безопасности, пока его не будет рядом. Особенно ввиду того, что произошло с ней в начале весны. — Я клянусь любовью к тебе.

Рихард на мгновение отвлекся от дороги, нашел ее руку и поднес к губам в быстром, но ласковом поцелуе. И так не выпустил ее руки почти до самого финала их пути.

— Когда я вернусь, я скажу, что предупреждение с тебя должно быть снято. Биргит не станет мне возражать, — и поймав Ленин удивленно-протестующий, взгляд добавил: — Биргит никогда не поставит меня под удар. Даже если что-то придет ей в голову, она будет молчать.

— Она ненавидит меня, Ритц, — напомнила Лена. — И я не хочу проверять, что перевесит для нее — любовь к тебе или ненависть ко мне. Я не хочу подставлять тебя. Пусть все останется как есть. Ты же сам говорил, что не касаешься дел слуг. Я буду осторожна, я обещаю, — она поймала его многозначительный взгляд и добавила тут же: — В этот раз это будет действительно так. Тебе не стоит тревожиться на этот счет.

— Это невозможно для меня, пока ты не будешь в надежном и безопасном месте, — твердо сказал Рихард. — Мне плевать, что подумает Биргит. Я — хозяин Розенбурга, и, если я решил, что первое предупреждение будет снято, так и будет. Если ты так настаиваешь, я скажу, что дядя попросил за тебя. Она поверит этому. Но я не хочу, чтобы ты была под ударом, поняла меня?

Он произнес это таким решительным тоном, что она поняла — спорить с ним бесполезно. Оставалось только смириться и надеяться, что Биргит решит, что это решение было сделано исключительно под давлением Иоганна.

Было жалко расставаться с шелковым платьем и жакетом, чтобы поменять его на платье с ненавистной отметиной. Лена аккуратно, стараясь не помять, сложила одежду и завернула в бумагу, а после Рихард убрал сверток в багажник.

— Это мой личный автомобиль, — сказал он, объясняя свой выбор места хранения. — Никто не заглядывает сюда. Никому и в голову не придет, что здесь что-то скрыто.

Документы на имя Хелены Хертц — кенкарта и райспасс[67] — тоже были спрятаны в «опеле», под передним пассажирским сидением. Лене стало не по себе, когда она снова превратилась из свободной девушки в остарбайтера. Словно кто-то снова опутал ее ноги и руки невидимыми петлями. И на какое-то мгновение в ней вспыхнуло такое горячее желание сказать Рихарду, что она передумала и согласна рискнуть и ехать в незнакомую и чужую ей Швейцарию. Но для чего ей Швейцария, если она больше никогда не увидит его? И не сможет вернуться домой, в СССР, если… когда Красная армия возьмет вверх?

И она промолчала. Только качнулась к нему и обняла за талию, уткнувшись лицом в его грудь, чтобы почерпнуть в этом объятии силы идти дальше. И едва не заплакала, когда Рихард обнял крепко ее в ответ, уткнувшись подбородком в ее макушку. Но что толку было сожалеть о том, что она выбрала сейчас сама?

Рихард проводил Лену до черной лестницы и наблюдал, пока она поднималась. Ему предстояло снова пройти через парк за автомобилем и вернуться обратно, создавая вид, что он приехал из Берлина первым утренним поездом. Поэтому Лена не стала задерживаться, понимая, что он не уйдет сейчас, не услышав, как она тихонько стукнет дверью этажа прислуги.

К удивлению Лены, Катя тут же села в постели, едва скрипнули половицы, когда Лена зашла в спальню. Как рассказала сама Катя позднее, эти две ночи она мучилась в тревоге и волнении из-за судьбы Лены, оттого и сон стал чутким.

— Я так переживала, что ты не вернешься, — схватила ее за руки в волнении Катерина, когда она подошла к кровати, и неожиданно расплакалась. — Все думала, куды он тебя повез, да навошта…

— Я же обещала тебе вернуться, — улыбнулась успокаивающе ей Лена, обнимая подругу. — Все хорошо. Я здесь, с тобой.

— Я еще переживала, что ты не поспеешь до немки. Все думала, як буду хлусить ей, — и поймав вопросительный взгляд Лены, пояснила: — Биргит. Яна вярнулася раней, гэтим вечорам. Город бомбили то ли англиканцы, то ли американцы. Вось яны и вярнулися. Ужо пытала про тебя у мяне. Казала, кали ты не выйдешь заутра, яна придет лечить тебя… я уж всю голову сломала, что робить…

— Знаешь, — сказала задумчиво Лена, когда они уже лежали рядышком с Катей на одной постели, почти провалившись в сон. — Он предложил мне выйти за него замуж…

— Что? — так громко прошептала Катя, с которой вмиг слетел весь сон. Она даже села в постели, чтобы лучше видеть в этот момент Лену в полумраке. — Прямо расписаться? Хиба так можно? Он ж немец!

— Нет, ладно бы расписаться. В храме венчаться, — ответила девушка, и по тому, как напряглась Катя, поняла, что сказала это не таким тоном. Поспешила хотя бы на толику смягчить резкость своих слов. — В их храме, Катя.

— Якая розница? — сказала Катя, в голосе которой слышалась целая гамма чувств — от обиды за свою веру до восхищения. — Бог — он усюды один. И Хрыстос один, и Дева Мария. Что такое роспись в сельсовете? Просто крючок. Перад Богом присаги казать — зусим иншае. Это очень серьезно. Гэто до конца дней и даж далей…

— Дальше ничего нет. Пустота! — отрезала Лена, почему-то разозлившись на ее слова. — И брак творится перед людьми, а не перед Богом.

— Як скажашь, — согласилась покорно Катя и снова улеглась рядом, от души взбив плоскую подушку.

— Как думаешь, я совершила ошибку, что сказала «нет»? — не могла не задать мучивший ее вопрос Лена спустя какое-то время ночной тишины.

— Кали наши придут сюды, то для них немец вораг. Яшче повесят, як они наших червонаармейцев вешали. Ти яшче чего… А кали немцы перамогут… — тут Катя вздохнула глубоко и проговорила твердо, завершая разговор. — Один Бог ведает, что там наперед. А ты спи! Завтра немка як насадет на тебя, будешь думать: «И чего я не спала?».