На осколках разбитых надежд

Глава 16

— Если ты позволишь, я только приведу себя в порядок с дороги, — сказал Рихард матери, сбрасывая шинель сделавшей шаг в его сторону Катерине. Потом положил поверх шинели мокрую от снега фуражку. Лена же так и осталась на месте, словно приклеил ее кто-то к мрамору пола, потеряв возможность приблизиться к нему. Так и наблюдала издали, как Рихард взял мать под руку и пошел по лестнице на второй этаж в хозяйские покои, что-то тихо рассказывая. До уха Лены даже донесся смех баронессы, которая сегодня вдруг перестала быть ледяной хозяйкой замка.

— Войтек! Саквояж в машине! — бросила Биргит, и Лена очнулась от своего оцепенения. Поймала на себе пристальный взгляд поляка и покраснела, словно он застал ее за чем-то неприличным.

— Лена! Лена, ты оглохла? — уже к ней обратилась экономка, и девушка отвлеклась от Войтека. — Что, в комнатах барона свежие полотенца? А мыло положила? И бритвенный набор приготовили? Хорошо, пойдем со мной. Айке подготовит поднос с легким перекусом с дороги и горячим напитком для нашего Ритци. Подозреваю, что по нынешней погоде поезд еле ехал из-за заносов, и мальчик с утра ничего не ел. Да ты оглохла, что ли? Чего встала? Ой, гляди. Будешь так же медлить сегодня за ужином!..

И Лена буквально заставила себя вслушаться в слова Биргит и последовать за ней в кухню, где Айке уже торопилась сервировать поднос.

— Горячий глинтвейн — лучшее средство от хандры в такую погоду и от возможной простуды, — приговаривала она. — А еще я отрезала кусок штруделя. Яблоки в этом году уродились сладкие, штрудель вышел отменный. После баумкухена наш барон любит именно мой штрудель!

— Не сожги мясо, — проворчала мягко Биргит. — А то баронесса нас в тесто закатает вместо яблок, коли не будет ужина!

Немки так и расхохотались от этой шутки. У всех в преддверие праздника было приподнятое настроение. Теперь и Лена вдруг почувствовала, что заражается от них радостью и предвкушением праздника. И эти чувства только усиливались по мере того, как она приближалась к двери в комнаты Рихарда.

На ее стук никто не ответил, и Лена подумала, что он, судя по всему, все еще в комнатах Иоганна. Или у баронессы. Поэтому она смело распахнула дверь и шагнула в комнату, с трудом удерживая поднос на руках.

На ковре у самой кровати валялась рубашка. Это первое, что заметила Лена, когда закрыла за собой дверь. Рихард был здесь. В ванной, из которой, правда, не доносилось ни звука, как ни прислушивалась она. Поэтому она поспешила поставить поднос трясущимися от волнения руками на низкий столик возле камина, чтобы поскорее удалиться незаметно.

Рихард появился так неожиданно за ее спиной, что она бы точно уронила поднос, не успей он занять свое место на столике. Лена резко обернулась и уставилась на него, в мгновение забыв обо всем на свете. Он был обнажен до пояса, в одних штанах, и босой. Оба не ожидали друг друга увидеть сейчас, и оба замерли удивленные.

Лена видела прежде мужчин без одежды. В конце концов, она часто бывала на пляжах в Москве и Минске, где можно было увидеть мужчин совершенно разной комплекции в одних плавательных трусах. Но она никогда прежде не отмечала, что у мужчины могут быть такие широкие плечи и плоский живот, и что могут быть так заметны мускулы под кожей. Бросился почему-то в глаза золотой крест на тонкой цепочке, уютно расположившийся как раз по центру почти безволосой груди. Внизу от пупка убегала еле заметная дорожка волос и пряталась за поясом форменных брюк, расстегнутых и потому еле державшихся сейчас на бедрах Рихарда.

— Что ты здесь делаешь? — произнес хрипло Рихард и откашлялся. Он растрепал свою прическу, и теперь волосы забавно торчали вверх, делая его моложе и придавая ему расслабленный вид.

— Я… Я принесла поесть, — произнесла Лена, поражаясь тому, как странно звучит ее голос в эту минуту. И только потом сообразила, что именно не так, когда Рихард проговорил тихо:

— По-немецки, Лена. Я не говорю на русском.

Рихард протянул руку и подхватил со спинки кресла халат, который набросил на себя, туго завязав пояс. Но Лена все равно видела в вырезе и часть крепкой груди, и выраженные линии ключиц, которые так и хотелось почему-то коснуться.

— Я принесла поесть, — повторила Лена, но уже на немецком. — Айке налила яблочный штрудель и отрезала кусок глинтвейна.

— Именно так и сделала? — широко улыбнулся Рихард. Из его глаз вмиг исчезла странная настороженность. Они так и засветились весельем сейчас. Разгладились морщинки на лбу и у рта.

— Именно так, — подтвердила Лена и на всякий случай взглянула на поднос, чтобы проверить, что именно сейчас принесла. А еще чтобы скрыть от него свои эмоции. Ей не хотелось, чтобы он заметил, как тепло стало ей вдруг от вида его улыбки.

— Ты можешь идти, — проговорил Рихард, и Лена покраснела. Еще никогда ей не напоминали об этом здесь, в Розенбурге. Она сама стремилась уйти первой, и подобное промедление было странным для нее сейчас.

Что происходит? Почему она стала такой косноязычной вмиг? Раньше она не лезла в карман за словом, а знала, что именно сказать ему. И раньше их общение было совсем другим. Но что именно вдруг поменялось, Лена, как ни пыталась, так и не смогла сообразить. А потом и оставила на время попытки, сосредоточившись на работе.

Ранее они обслуживали за ужином всего трех человек, а теперь их было двенадцать, и Лене казалось, что вот-вот что-то пойдет не так. Либо они уронят блюдо, либо замешкаются с подачей, либо обольют кого-то вином или вовсе перепутают алкоголь, обновляя напиток в бокале у гостей. Но нет, все прошло просто отлично, чем гордилась Биргит, наблюдавшая за ужином со своего поста у двери.

Лена наблюдала за общением Рихарда и Мисси, которых баронесса посадила рядом, с легкой ноткой ревности. Будет ли он ей так же улыбаться, как улыбался недавно ей, Лене? Как он будет говорить? Допустит ли хотя бы тень флирта в общении? Рихард был вежлив и внимателен к обеим своим соседкам по столу — и Мисси, и Анне Бернофф, и Лена напрасно пыталась понять, скрывается ли за его поведением мужской интерес к кому-либо из девушек или нет.

За столом говорили и так быстро, что Лена порой с трудом понимала полностью речь, хотя и очень старалась. Особенно когда слушала, как упомянули вскользь о неудачах Германии в Африке и на Восточном фронте[32]. Как и рассказы того привлекательного блондина, которого Лена спутала с Рихардом. Им оказался обер-лейтенант люфтваффе Тайнхофер, воевавший в Крыму. Он очень интересно рассказывал об Алупке и Ялте, восхищаясь местными видами и морским воздухом, и Лена с грустью вспомнила о том, как девочкой в далеком 1933 году ездила в санаторий вместе с семьей. Тогда еще был жив папа, и не так мучилась болями мама. А сама Лена так радовалась долгожданному отдыху со своими родными. Она тогда только два года жила отдельно от них в Москве, и очень-очень радовалась, когда наконец наступали каникулы.

Потом разговор плавно перешел на свадьбу в семействе Гогенцоллернов этим летом, на которой присутствовали не только баронесса, но и Мисси с Анной. Им троим было что обсудить, параллельно посвящая остальных в детали торжества высшего света Германии. Впрочем, эта тема не имела поддержки у офицеров СС, ярых противников монархии и кайзера, потому разговор снова изменил направление, и к десерту — яблочному штруделю со сливками и настоящему кофе — обсуждали уже новинки кино и предстоящее торжество. После ужина гости разошлись — молодежь отправилась осматривать дом, а остальные, включая баронессу и Иоганна, ушли к себе отдыхать.

— Вы молодцы, девочки, — похвалила Биргит служанок, когда Лена и Катерина убирали со стола в опустевшей комнате. — Осталось еще два дня, и можно будет отдохнуть. В честь праздника госпожа баронесса пообещала предоставить вам целый день отдыха после того, как проводим гостей.

— Принесла же нелегкая, — ворчала Катерина на гостей, когда они вдвоем с Леной мыли посуду после ужина. И Лена прекрасно ее понимала — их то и дело отвлекали, вызывая из кухни. То просили принести еще напитков и легких закусок, то случайно пролили бутылку вина и просили убрать непорядок. Лена струсила. Просила Катерину пойти на вызовы, предпочитая оставаться в кухне с хмурым Войтеком, чем видеть веселье молодежи. Они не разговаривали, просто переглядывались изредка. И Войтек точно так же молча помогал Лене — подливал горячую воду и выливал чан с грязной водой на улицу.

Только раз поляк заговорил с ней, когда в очередной раз они остались наедине в кухне.

— О чем они говорят? Это немецкое офицерье. Ты ведь знаешь… слушаешь их разговоры, — проговори он несмело, будто протягивая ей оливковую ветвь после несуществующей ссоры.

— О разном. О кинокартинах, о свадьбах, о погоде, о том, где кто служит, — ответила Лена, принимая после недолгих раздумий эту ветвь.

— В Сталинграде им конец настал, — проговорил Войтек тихо и доверительно. — Ваша армия взяла их вот так. Чтобы сдохли.

Он сжал кулак с силой, пряча внутри сигарету, которую крутил до того в руках. Да так сильно, что побелели пальцы. А потом разжал кулак, выпуская труху, оставшуюся от сигареты.

— Говорили они об этом? — и усмехнулся, когда Лена покачала головой. — Конечно, чем тут гордиться? Вот увидишь, это только начало. Нам остается только потерпеть. Немного потерпеть, и сюда придут Советы. И британцы. А наш немчик?

— Что — наш немчик? — переспросила Лена, старательно пряча румянец от его взгляда, который предательски вспыхнул на щеках. Оставалось только надеяться, что Войтек подумает, то она разгорячилась от пара, идущего от воды.

— Он говорит что-то своему дяде или матери? — Войтек обернулся на дверь, а потом подошел почти вплотную к Лене. — Например, о том, где служит. И что-то вроде того.

Лена посмотрела в его темные глаза, пытаясь понять, что скрывается за этим интересом. Они долго не могли оторвать друг от друга взгляда. Каждый вглядывался с напряжением.

— Зачем тебе это? — прошептала Лена.

— Как ты оказалась здесь? — ответил так же шепотом Войтек. — Из всех только ты боялась связи с домом. Что там было такое? Ты скрылась здесь от гестапо? Что-то было в Остланде, верно?

Лена так испуганно посмотрела на него, что стало ясно без слов о верности его догадки. Войтек кивнул своим мыслям. А потом опустил руку в таз с мыльной водой и нашел ее ладонь. Пожал в знак поддержки. И она расслабилась, понимая, что поляк не выдаст ее, что бы ни случилось.

— Ты можешь мне доверять, — прошептал он. — Ты не такая, как Янина или Катерина. Ты намного умнее. Ты можешь помочь. Сделаешь это? Не бойся меня. Ты же знаешь, я скорее выгрызу себе жилы, чем наврежу тебе хоть чем-то.

— Я…

— Нет! Помолчи! Мне не нужно никакого ответа. Просто… Я бы не хотел, чтобы ты была… с нами. Но нужна твоя помощь. Я плохо говорю по-немецки и почти не бываю в доме. Если ты что-то узнаешь… что-то, что могло бы помочь…

— Кому помочь?

Если бы Войтек промолчал тогда или уклонился от ответа, Лена с чистой совестью бы забыла об этом разговоре. И решила бы, что все это просто пустая болтовня. Несмотря на серьезность тона поляка.

— Британцам, — прошептал Войтек, приближаясь губами к ее уху. — Мы можем помочь британцам, Лена. Наш вклад в поражение этой нацисткой мрази.

Лена отшатнулась от грубости слов, пораженная накалом ненависти, который прозвучал в голосе поляка. От немедленного ответа ее спасло появление Катерины, которая в который раз относила гостям бутылку вина.

Около десяти в свои комнаты удалились девушки и прибывший вместе с ними темноволосый офицер Гуго. Полуночничать остались только Рихард со своим товарищем по летной школе Людвигом. В этот раз попросили из кухни принести низкие стаканы из толстого стекла для алкоголя покрепче. Они несколько раз ходили курить на улицу, Лена видела их через окно кухни, когда натирали с Катериной фарфор и хрусталь после мытья. Войтек уже ушел к себе — ему предстояло ранним утром везти баронессу и Иоганна в церковь на службу, поэтому девушки одни подошли к окну, когда услышали легкий шум. Двое мужчин в расстегнутых мундирах без какого-либо страха перед декабрьским холодом неожиданно превратились в мальчишек, которыми когда-то были, и пытались сунуть друг другу за шиворот пригоршню снега.

— Як дети, — проговорила Катерина и отошла, покачав головой. Она торопилась побыстрее закончить работу и уйти к себе. Завтрашний день должен был быть и дольше сегодняшнего, и тяжелее, ведь предстояло обслуживать гостей с самого утра.

Лена же задержалась у окна. Она все смотрела и смотрела на Рихарда и его товарища, слушала их смех, подмечала каждую деталь этого веселья. И вспоминала слова Войтека.

Помочь нанести поражение немцам. Прогнать их обратно в границы своей страны. Уничтожить нацистскую заразу, которая словно чума расползлась так далеко по окружающим ее землям.

Но с другой стороны — это же был Рихард, который так заразительно рассмеялся, когда сумел ссыпать снег с ладони за шиворот мундира своего товарища. При этом он потерял сигарету, которая сорвалась с губ и упала маленьким светлячком вниз. А значит, он тоже стал своего рода проигравшей стороной, как шутливо жаловался другу.

Обер-лейтенанту люфтваффе Тайнхоферу, который только недавно хвастался своими победами над Черным морем, и говорил, что «русские — бесстрашные львы, которых легко поймать именно на этом безрассудстве и смелости». А еще рассказывал, что за каждый сбитый советский самолет они рисуют звездочку на машине. У Тайнхофера уже алели сорок семь звезд… Сорок семь ее соотечественников. «Скоро будет юбилей», — хвастался молодой пилот.

У Лены всегда была хорошая память. А найти в библиотеке нужную карту, над которой когда-то что-то обсуждали Иоганн и Рихард во время прошлого отпуска барона, не составило труда. На ней еще сохранились маленькие отверстия от кнопок и флажков, с помощью которых мужчины воссоздавали картину побережья, рисуя границы, направления вылетов и расположение баз люфтваффе и зенитной артиллерии. Она некоторое время смотрела на эту карту, раздумывая, как ей стоит поступить сейчас. А потом решительно сложила этот большой лист бумаги в несколько раз, пряча его за воротом блузки.

Лене казалось, что Розенбург уже спал, когда она прокралась в библиотеку. Для надежности она даже просидела в темноте своей комнаты около получаса, когда наконец-то Рихард и его товарищ разошлись по своим комнатам. Она ясно слышала, как хлопнули двери, когда караулила на черной лестнице.

Она ошиблась. Проходя по первому этажу к черной лестнице, она ясно увидела полосу света, которая виднелась в анфиладе комнат, ведущей к музыкальной комнате. И словно мотылек пошла на этот свет, осторожно ступая на доски паркета, чтобы не выдать себя.

Рихард был там. Сидел за фортепьяно и задумчиво смотрел в зеркало на стене, поставив локти на закрытую крышку инструмента и положив подбородок на переплетение пальцев. Он снова показался Лене усталым и чем-то обеспокоенным. Недавнее веселье ушло, не оставив даже следа в его взгляде. Спина и линия плеч под полотном рубашки напряжены.

Он выглядел таким встревоженным, что Лена невольно заволновалась сама, разглядывая Рихарда. Быть может, он думает о том, то потерял фалангу пальца? Лена помнила о его ранении и специально несколько раз взглянула на его руки, когда обслуживала сегодняшний ужин. Ей нужно было понять, так ли оно ужасно, как она представляла себе. Но нет, ничего ужасного — просто нет большей части правого мизинца. Словно кто-то отрубил его Рихарду по нижний сустав. Она помнила, как покраснела, когда встретилась взглядом с Рихардом и поняла, что ее интерес не остался незамеченным для него.

Откуда-то по полу шел холодный воздух, и Лена почувствовала, как у нее замерзли ноги. Переступила, чтобы размять их, и замерзла, когда тихо скрипнула паркетная доска.

— Ты можешь зайти, — произнес Рихард. — Я здесь один, поэтому нет нужды бояться.

Ей надо было уйти. Прямо в ту же минуту. Пробежать по темным коридорам и скрыться в убежище своей спаленки на третьем этаже. Но Рихард смотрел прямо на нее в отражении зеркала и цепко держал ее своим взглядом. И она проскользнула несмело, сделала пару шажков в комнату и замерла, не понимая, что ей делать сейчас.

— Играешь? — Рихард развернулся к Лене и кивнул на фортепьяно. — Ты как-то рассказывала дяде Ханке, что твоя бабушка была хорошей пианисткой, и что в доме был инструмент.

Лена действительно упомянула об этом в разговоре с Иоганном, обсуждая музыку и любимых композиторов, который они как-то завели под патефонные записи сочинений Шуберта. Отпираться было бессмысленно, раз немец уже обо всем рассказал ему.

— Мой брат брал уроки до тех пор, пока не ему не исполнилось тринадцать. А потом он сломал руку, играя в футбол во дворе, и после восстановления наотрез отказался возвращаться за пианино. Мама очень расстроилась, но он был очень настойчив в своем нежелании, — сказала Лена с легкой улыбкой, на мгновение скользнувшей по губам при этом воспоминании.

— А ты? Ты играла? Ни за что не поверю, что нет, раз у вас стоял инструмент в доме.

Лена не стала говорить ему, что с семи лет жила отдельно от родителей, напряженным трудом воплощая с самого детства мечту стать балериной. В другом городе и другой семье. Кто-то сказал бы «бедная девочка», но для нее это было всего лишь необходимостью на пути к заветной сцене. «Испытания закаляют характер». Так говорил ее отец, и Лена была с ним полностью согласна.

— Давай, ты же умеешь, я знаю. Сыграй для меня, — показал Рихард головой в сторону фортепьяно. От него пахло сигаретами и спиртным. И по блеску глаз Лена догадалась, что он пьян. Тут же в голове возникло воспоминание о пьяных офицерах в их минской квартире. Отказывать им не следовало, она знала это точно. Это вызывало злость и раздражение. Поэтому главное в такой ситуации — отвлечь на что-то другое и сбежать. Спрятаться.

Было больно ставить Рихарда в один ряд с остальными немцами, которых Лена знала прежде. Но это было самым правильным решением в эти минуты.

И Лена подошла к инструменту. Рихард освободил ей место, и она села на стул и положила пальцы на клавиши, замерев на миг, когда почувствовала его близкое присутствие за спиной. Он не отходил далеко, и это нервировало.

А потом она решилась. Несмело. Вспоминая, на какие клавиши и в какой именно момент нужно ставить пальцы. Пару раз, правда, сфальшивила, взяла выше, но все же вышло недурно, по ее мнению. Особенно когда пошла по второму кругу уже увереннее и быстрее.

Рихард за ее спиной рассмеялся тихо, когда поборол явное удивление выбором мелодии, и Лена почувствовала, как напряжение, которое она ощущала до сих пор, плавно сошло на нет. Он вдруг наклонился над ней, поставив руки по обе стороны от ее рук, и тоже включился в игру. Лена сбилась тут же, запуталась в клавишах, и ему пришлось одному довести мелодию до конца. Но и закончив игру, он почему-то не выпрямился, так и остался стоять склоненным над ней.

— Снимаю шляпу перед твоим мастерством, — проговорил Рихард, обжигая кожу ее уха своим дыханием. — Самому мне стоило огромных трудов выучить эту мелодию.

— Вы просили сыграть, — произнесла Лена в ответ, не смея поднять взгляд от клавиш и взглянуть либо в зеркало на фортепьяно, либо напрямую на него. — «Собачий вальс» — это единственное, что я умею.

— Вы так зовете его? «Собачий»? — со смешком проговорил Рихард, и у нее побежали мурашки по всему телу от ощущения его дыхания на своей коже. — В Германии мы зовем его «Блошиный вальс». А как у вас называется эта вещь?

Рихард наклонился чуть ниже над ней, при этом не касался ее вовсе — его рост позволял это. Лена как завороженная смотрела на то, как заходили по клавишам его длинные пальцы, извлекая из инструмента звуки прекрасной мелодии. Она узнала это произведение с первых же нот, и сердце забилось часто. «Серенада» Шуберта. Дивная музыка, на которую легли прекрасные строки о любви Людвига Рельштаба.

Тихо молит моя песня о любви к тебе, чтобы ночью серебристой ты пришла ко мне…

Рихард наклонился над ней еще ниже, и теперь его дыхание обдувало кожу ее щеки, когда чуть поворачивал голову, следя за ходом пальцев. Ей казалось, что сердце замедлило ход, боясь своим биением нарушить очарование момента.

Едва начавшись, плавное течение музыки вдруг нарушилось, когда обрубок пальца только скользнул по воздуху и так и не нажал на клавишу. Несмотря на этот промах, Рихард продолжил играть и снова столкнулся с тем, что пропустил ноту из-за увечья. Потом еще раз, когда не сумел сдержаться — резко выпрямился и бросил раздраженно «Проклятье!». Лена буквально кожей ощутила его гнев, когда он вдруг заходил по комнате из-за угла в угол, словно выпуская злость.

— Как это произошло?

Шаги за ее спиной стихли. Лена уже и не ждала ответ на свой вопрос и раздумывала, не уйти ли ей сейчас, когда Рихард произнес тихо:

— Это был обычный перехват бомбардировщиков томми. Я зашел в хвост одному и подбил его. Я полагал, что мой ведомый поможет мне справиться с остальными двумя. Но у меня ведомым в тот день был молодой фельдфебель, и это был его первый боевой вылет. Не каждый в первый вылет вступает в бой. Иногда на людей находит ступор. Дорхард оказался не исключением. Я пытался заставить его очнуться и начать стрелять. Но он просто летел рядом и не выполнял ни одной команды. Я сумел чудом сбить один бомбардировщик, но пулемет последнего пробил мне правое крыло и хвост, попал в левый двигатель. Тут уже было либо томми, либо я, и я… сблизился, как делал это обычно. И заметил, что Дорхард вдруг посмотрел на меня, махнул ему пару раз, и попал правой рукой прямо под очередь томми.

Лене хотелось обернуться и посмотреть на Рихарда. Но она боялась, что тем самым может прервать это откровение, а ей так хотелось слушать. Он сам вдруг поднял стул и поднес его к фортепьяно. Поставил у инструмента спиной к стене так, чтобы видеть ее. Достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил одну, удобно устроившись на стуле и откинув голову на спинку.

— Всякий раз это просто адская боль, когда пуля пробивает кости и мускулы, — его лицо было совершенно беспристрастно в этот момент. Он просто озвучивал факт, но Лене вдруг стало не по себе. — Перчатку порвало вмиг. Я, если честно, думал, что рука — все. Она онемела и двигалась с огромным трудом. Потом на земле я увидел, что вся кабина была просто залита кровью, а сам я выглядел так, словно лежал в кровавой луже. Неудивительно, что штурвал был адски скользким. Мне повезло неслыханно — я не только сбил томми, но и сумел добраться до земли, не потеряв сознание. Случись это, я бы просто рухнул в Ла-Манш, и все… А так — сел с одной действующей рукой с горем пополам на побережье.

— А откуда эти шрамы? — не удержалась Лена, чувствуя, что может сейчас расспросить его, и он не станет скрывать ничего.

Рихард взглянул на нее вопросительно, а потом показал на несколько маленьких шрамов у виска, и она кивнула.

— Один из двигателей загорелся. Ближе к земле машина полыхала так, что я будто у черта на сковороде сидел. Мне повезло, что очередью томми пробило стекло и не заклинило кабину. Промедли я немного, и тогда… Об этом не знает даже дядя Ханке. Никто не знает. Просто жесткая посадка и все. Ты ведь умеешь хранить тайны, фея?

Он так пристально смотрел на нее, что Лене показалось, будто она тонет в его голубых глазах. Как когда-то у озера, когда они встретились впервые. Это простое прозвище снова вернуло ее в тот момент и заставило сердце пуститься вскачь. Она сделала вдох, чтобы выровнять дыхание и унять бешеный ритм, и почувствовала, как слегка оцарапали кожу края сложенной карты. Помертвела в тот же миг, осознавая, что сейчас хранит на груди.

— Мне нужно идти, — поднялась Лена быстро на ноги. — Уже поздно.

Он не встал со стула. Так и остался сидеть расслабленно и смотреть на нее снизу вверх. А потом сделал ленивый жест рукой, мол, иди. И она не могла не почувствовать острый укол разочарования, что он не стал ее задерживать. Он даже вслед ей не смотрел — она украдкой проверила. У самой двери Лена вдруг обернулась на тихий звук и заметила, что Рихард пробует нажать клавишу обрубком мизинца.

— Люди могут играть и девятью пальцами. Просто нужна сноровка.

Потом, уже в тишине своей спальни она будет долго ругать себя за то, что сказала эти слова. Какое ей вообще дело до того, будет ли он играть или нет? И что он мог подумать о ней из-за этих слов? О том, что у нее под матрасом лежит свернутая карта с указанием расположения аэродрома, где базировалось подразделение Рихарда, о том, какие последствия повлечет передача этих сведений британцам, она старалась не думать.

Весь последующий день для Лены просто пронесся как одна минута. С самого утра они с Катериной даже не присели ни на минуту. Сервировали, обслуживали за столом и убирали посуду, меняя скатерти. Убирались в спальнях, заправляли постели и менял полотенца, небрежно брошенные на пол ванных комнат. Мыли посуду. Помогали Айке делать заготовки для предстоящего ужина. Носились вверх-вниз по лестнице во второй половине дня, относя в комнаты гостей отутюженные платья и рубашки или горячие щипцы для завивки волос или сахарную воду, чтобы зафиксировать прически. И помогали девушкам с нарядами, в глубине души завидуя их нарядам, украшениям и прическам.

— Ты уразумела, что одна из девок наша? — спросила Катерина, когда они с Леной наспех завершали сервировку праздничного ужина, раскладывая столовое серебро с гербом фон Ренбек на ручках. — Она со мной як на нашем заговорила, я еле щипцов не сронила.

— Не наша, — поправила ее Лена. — Какая она наша? Она из бывших. Да еще видишь, с немцами путается.

— А якие ейные наряды! — восхищалась Катерина. — Я в кино тольки такие видала!

Гостьи действительно разоделись для вечера. Это мужчины не могли ничем выделиться, кроме орденов и наград на парадных мундирах. А вот женщины постарались как могли. Бархат и шелк, блеск украшений в ушах и на шее. Конечно, самые богатые украшения были у баронессы — бриллиантовая цепочка с кроваво-красным рубиновым кулоном и капли рубинов в ушах. Лена никогда прежде не видела таких украшений — только в музее, где показывали богатства бывших господ.

Главным украшением же Мисси была ее молодость и красота. Лена не могла не позавидовать ее ангельскому облику — в белоснежном платье с кружевным болеро, целомудренно закрывающем декольте и плечи, с волнами белокурых волос, она была неимоверно хороша. Неудивительно, что Рихард именно ее повел под руку к столу, встретив у подножия лестницы в холле. И разговаривал больше именно с ней за ужином, как показалось Лене со стороны. Она замечала, какими понимающими взглядами обмениваются через стол баронесса и Иоганн, и злилась все больше. Сосредоточенная на своих мыслях и эмоциях, она не обратила внимания на слова Катерины, когда они вернулись в очередной раз в кухню, чтобы принести к столу десерт — запеченные с медом яблоки с ванильным соусом, традиционное печенье и сладкий слоеный пирог.

— Як думаешь, нам достанется хоть кусочек из ужина их нонешнего? — спросила Катерина. Сегодня был праздник, и Айке уже давно ушла домой, как и Биргит. В доме остались только девушки. — Я б гуся съела. Или даже рыбы этой толстой. Да и сладкого хочется! А видела, как лопает жадно этот толстый эсэсовец? Ну, як наш хряк лопал! А сына фрау нашей видела? Злющий як черт!

— Он не хотел идти на сегодняшний ужин, — сказала Лена, случайно подслушавшая спор Биргит с сыном, худощавым молодым человеком. У него была бледная кожа и тонкие черты лица. Темные глаза, длинный нос и узкие губы достались ему явно от матери. Как и характер. Неудивительно, что эти двое так яростно ругались. — Он не хотел идти на этот ужин. Считает фон Ренбек заносчивыми богатеями, а барона — неженкой, представляешь? Странно для сына фрау Биргит — она так любит эту семью.

— Неженкой? — переспросила Катерина. — Ну, не знаю. Боится он нашего немца — то точно. Я видала, он тронуть тебя хотел, когда ты гуся усим носила. Но наш немец так на него глянул, что прям кровь ледяной стала. Ну, у меня точнехонько стала бы. Он злой, этот сынок фрау. Черт в нем сидит. Як в других, что у нас были в деревне. Вот ей-ей!

Лена же услышала только слова о Рихарде из этого рассказа и задумалась, правда ли это или Катерине попросту показалось. Но расспросить Катю в подробностях не было возможности. Она уже убежала с подносом, а Лене предстояло дождаться, пока сварится кофе. И именно в этот момент в кухне появился Войтек, принесший очередную партию дров в кухню. У Лены тут же закололо от волнения в груди, словно там по-прежнему пряталась карта. Войтек аккуратно сложил дрова в ящик, а потом приблизился к ней и встал так близко, что они едва не стояли плечом к плечу у плиты сейчас.

— Если решилась и есть что сказать, то сейчас, — проговорил он тихо. А потом посмотрел на нее пристально и произнес после короткого молчания. — В Рождество немцы не так бдительны. Сегодня будет передача.

Лена взглянула на него, раздумывая, не ловушка ли это. С чего вдруг Войтек стал таким откровенным с ней? Он же понимает, что подставляет себя под удар, а заодно и других людей, связанных с ним.

— Я доверяю тебе, — произнес Войтек, глядя ей прямо в глаза. — Доверяю тебе и свою жизнь, и будущее. Верь и ты мне. Ты можешь это делать без опаски.

— Есть кое-что, — прошептала Лена после недолгих размышлений. — Одна карта. Немцы на ней отмечали позиции аэродромов, зенитных установок и что-то еще. Можно попробовать разобраться. Но она старая… то есть это все было летом.

После нетерпеливого знака Войтека, мол, неважно, давай скорее, Лена отвернулась и принялась расстегивать пуговки на блузке. Она не могла оставить карту в спальне, а другого потайного места так и не нашла в доме. Поэтому так и носила на своем теле ее. Только свернула еще туже и спрятала за блузкой под поясом юбки.

Войтек как раз успел спрятать карту в голенище сапога, как раздались шаги, и в кухню вошел Рихард. Лена покраснела и затряслась от ужаса при понимании того, что было бы, зайди он на пару секунд раньше. Руки дрожали, и она не сразу попадала в петли пуговками. Поэтому чуть задержалась прежде, чем повернуться к Рихарду.

— Какого черта? Вы не слышите звонка оба? — раздраженно бросил Рихард, стоя на пороге кухни. — Почему я должен спускаться в кухню, чтобы нам принесли еще вина?

— Прошу прощения, господин Рихард, — поспешила сказать Лена, но он только поджал губы недовольно.

— У тебя кофе кипит. Айке разве не научила, что его нельзя кипятить? Это не чай! Этот вылей и свари новый, — он перевел взгляд на Войтека, стоявшего рядом с Леной, и его взгляд стал таким злым, что у Лены даже холодок пробежал вдоль позвоночника. — Я не успел еще поговорить с тобой. Но хотел бы посоветовать тебе, польская свинья, держать руки в карманах. И не только руки. Иначе тот ребенок от Янины будет твоим последним ублюдком. Ясно?

Лена почувствовала, как напрягся Войтек рядом с ней, и испугалась, что тот сейчас бросится на Рихарда, несмотря на явное физическое преимущество немца. Инстинктивно протянула в его сторону руку, чтобы удержать на месте, а потом быстро вернула ее обратно, опасаясь очередной вспышки со стороны Рихарда. Он заметил этот еле уловимый жест, но ничего не сказал, кроме «Я жду вино и быстро», и ушел из кухни.

— Чертов немец! — прошипел ему вслед Войтек, и Лена в этот момент не могла не почувствовать горечь и злость на Рихарда. Быть может, с ней он стал любезным, но вот с остальными… Нет, нельзя было забывать, кто он такой, совсем нельзя.

И тут же спустя несколько мгновений позабыла о данном самой себе обещании, когда поднялась наверх, в одну из больших комнат, где стояла рождественская ель, и расположились гости. Там завели уже завели патефон, и Лена еще за несколько шагов до порога услышала знакомый гимн Рождества, который когда-то слышала на вечеринке Ротбауэра. Кое-кто из захмелевших гостей подпевал певице, даже Иоганн мурлыкал себе под нос слова «Святой ночи».

— Танцевать! Давайте танцевать! — вдруг попросила Мисси, вставая со своего места и направляясь к шкафу с пластинками, чтобы их числа выбрать самую любимую мелодию.

— Превосходная идея! — поддержала ее баронесса и многозначительно посмотрела на Рихарда.

Тот извинился, оторвался от разговора со своими собеседниками — штурмбаннфюрером СС Йозелом и Людвигом Тайнхофером — и присоединился к Мисси. Наконец после недолгих обсуждений запись была выбрана, и игла побежала по поверхности пластинки. Мисси тут же быстренько отбежала и уселась в кресло, явно выжидая приглашения на танец. Ей что-то шепнула Анна, и она игриво рассмеялась. Лена старалась не смотреть на нее в эти и последующие минуты, собирая пустые бокалы и бутылки, чтобы унести те в кухню. Почему-то стало очень больно от этого праздника, украшенной ели и танцев.

Заиграли звуки вальса, и Лена даже на миг прикрыла глаза, желая оказаться где угодно, но только не в этой комнате. Она слышала шаги Рихарда по натертому паркету и вдруг пожелала ему поскользнуться в танце на вощенном полу. Они хорошенько его натерли несколько дней назад с Катей, болтая о танцах, которые могут быть устроены тут. И Лена даже прошлась по комнате в туре вальса с воображаемым партнером, показывая Катерине танец. Теперь здесь будет танцевать не она, Лена. Ее удел собирать пустые бокалы и золотистые обертки от конфет. Танцевать будет Мисси…

— Мама, прошу тебя, — произнес голос Рихарда на фоне установившейся в комнате тишины, и Лена чуть повернула голову и заметила, как растерялась баронесса от этого приглашения. Но в то же время ей было приятно, что сын выбрал именно ее для первого танца. Она так и засветилась от радости, смущенно улыбаясь остальным гостям. Подала руку, сверкнув перстнями в свете электрических светильников и зажженных по случаю праздника свечей. Высокая, статная, грациозная. Они удивительно смотрелись вместе — мать и сын, занявшие место в центре залы, под взглядами остальных гостей, предоставившим им начать этот вечер вальсом.

— Ах, я не танцевала столько времени! — кокетливо произнесла баронесса, словно заранее извиняясь за ошибки в танце. Рихард только улыбнулся матери и повел ее в танце, следуя плавным звукам вальса.

Лене надо было уйти, но она так и не смогла этого сделать. Задержалась у порога двери с подносом в руках, чтобы увидеть этот красивый танец. Они безупречно танцевали, вынуждена была отметить Лена. Багровый шелк платья баронессы так и играл переливами при каждом движении. Быстро и плавно скользили по паркету мать и сын, проплывая мимо гостей в волшебном танце под восторженный шепот гостей. Лена испытывала целую гамму чувств одновременно в этот момент. И восторг от завораживающей красоты танца, и ненависть ко всем нацистским атрибутам, которые украшали мундир Рихарда, и невыносимое желание быть его партнершей сейчас.

Ей хотелось танцевать. Но царапало неприятно пониманием, что ей не просто хотелось танцевать, а именно с ним.

Когда на паркет стали выходить и другие пары — Мисси с Людвигом, штурмбаннфюрер СС с женой и Анна с Гуго, Лена заставила себя отвести взгляд и выйти вон из комнаты, унося тяжелый поднос в кухню.

— Как думаешь, долго они еще будут плясать? — спросила ее Катерина, вытирающая бокалы от капелек воды. — Я с ног валюсь, ей-ей! Як собака устала!

— Молодой офицер, тот, что темноволосый, желает еще вина. Просил именно сухого, — произнесла Лена, пожав плечами в ответ на вопрос Кати. А потом предупредила: — Нам нельзя задерживаться в кухне. Порвался шнур сигнала, и мы не услышим вызова из комнат. Мне уже досталось на орехи от барона.

Катя только махнула рукой в сторону погреба.

— Бери сама, я ничегошки не разумею, чи сухое, чи мокрое — пошутила она, выставляя бокалы ровными рядами на поднос. — Не тревожься дуже, я уж все.

Лена оставила грязную посуду на буфете, выбросила пустые бутылки в ящик и, взяв со стола масляную лампу, спустилась в погреб, ежась от холода, моментально проникшего под тонкую ткань блузки. Она тоже не понимала в винах, а отдельная полка, на которую баронесса отставила напитки для вечера, уже опустела. Поэтому Лена вытянула бутылку, на этикетке разглядела знакомые слова «Petit verdot». Наверху, над ее головой раздался какой-то шум, и она обеспокоенно прислушалась. Так и есть. Кто-то быстро и суетливо ходил по кухне. Тяжелые мужские шаги и глухой протяжный звук, будто двинули что-то с места. Это не мог быть Войтек, уже удалившийся к себе в квартирку над гаражом. Но только когда вдруг раздался тихий звук разбитого стекла, Лена поняла, что происходит что-то нехорошее наверху и побежала к лестнице.

Это был Клаус, буквально белый от злости. На его щеке алел глубокий порез, из которого текла тонкая струйка крови. На полу валялись осколки разбитого стекла и поднос, на котором Катерина выставляла недавно бокалы. Сама Катя почему-то безвольно лежала на столе, чуть сдвинутом с места. Ее юбка была задрана до пояса, а между обнаженных ног пристраивался сын Биргит. Всем существом Лена стремилась туда, в кухню, а ноги будто приросли к верхней ступени лестницы от ужаса. Она сжала горлышко бутылки, и когда фольга царапнула кожу, сумела совладать со своим странным оцепенением. И одновременно распахнулась дверь в кухню, впуская раздраженного Рихарда.

Все последующее произошло очень быстро. Клаус стоял спиной к двери в кухню и не видел вошедшего фон Ренбека. Зато тому от порога были отчетливо видны голые женские ноги и юбка прислуги. Лена не успела даже шагнуть в кухню, как Рихард схватил за ворот мундира Клауса и, развернув, ударил его. Тот пошатнулся и отступил на пару шагов, в то время как фон Ренбек бросился к столу, чуть помедлив, правда, когда заметил Катю.

— Ты что? — пьяно спросил Клаус. — Из-за русской?! Они же все как одна — шлюхи. Им все равно. Мать сказала мне, что и эти тоже…

— Прекрати! — оборвал его Рихард, будто хлестнув этими словами. Он приложил пальцы к шее Кати, проверяя пульс, а потом опустил ее юбки, скрывая наготу.

— Посмотри, что она сделала! — тем временем взревел Клаус, показывая на щеку. — Сука! Я всего лишь хотел тронуть, а она!.. Все они ерепенятся, пока не покажешь, кто тут кто. Я таких, знаешь, сколько успокоил? Пару раз влепишь им, и они становятся шелковыми. Не поняли сразу — ломаешь нос. Если и так не дошло до их тупой головы, то пускаешь в ход плетку или хлыст. Знаешь, кто брыкается дольше всего? Девственницы!

Лена в ужасе затаила дыхание, стоя за дверью. Здесь, в Розенбурге, за последние месяцы из памяти совсем стерлась звериная жестокость немцев, считавших себя хозяевами на ее земле. И Клаус был настоящим напоминанием об этом.

— Замолчи! — приказал Рихард. Он обошел Клауса так осторожно, словно боялся испачкаться об него и набрал в стакан воду из-под крана раковины. — Пошел вон отсюда!

— Это что, из-за этой мрази? — едко осведомился Клаус. — Они не люди, фон Ренбек! Чем быстрее мы уничтожим их всех, тем лучше. Это наш долг перед фюрером и Германией! А! Точно! Мы, пехота, дерьмо для вас, люфтваффе, а вы белая кость нашей армии. А ты даже не знаешь, каково это — вычищать эти земли от этих советских вшей, чего нам это стоит. Это ты, проклятая неженка, не знаешь настоящей войны, летая там в облаках. Не пачкаешь свои белые руче…

Лене показалось, что Рихард одновременно поставил стакан на стол и в одном быстром движении схватил Клауса за мундир и ударил в лицо. Раздался хруст переломанных костей, и на пол закапала кровь из сломанного носа. Клаус взмахнул руками и попытался ухватить Рихарда за рукав мундира, но неудачно. Фон Ренбек оттолкнул его от себя, и он, не удержавшись на ногах, завалился на пол. Рихард же равнодушно отвернулся от него. Опустил пальцы в стакан с водой и побрызгал на лицо Катерине, по-прежнему без сознания лежащей на столе, как заметила Лена с тревогой.

— Из-за таких, как ты, мы все просрали когда-то, — проговорил Клаус, поднимаясь неуклюже с пола. — Из-за таких, как ты, заключили этот проклятый Версальский мир и все просрали, слышишь?! Германии не нужна голубая кровь!

— Но ей и не нужны палачи, — холодно произнес Рихард.

— Я упеку эту русскую мразь в лагеря! Я завтра же обращусь в гестапо и сообщу, что она пыталась меня убить! Эта сука еще чертовски пожалеет, что подняла на меня руку, как пожалели другие!

— Сделаешь это, и я обещаю, ты пожалеешь об этом. Только из уважения к твоей матери ты еще стоишь тут и лаешь, как брехливая псина, — взгляды Рихарда и Клауса схлестнулись, словно два хищника смотрели друг на друга, угрожая пока одним только видом и примеряясь к нападению. — Пошел вон из моего дома, иначе я сам выкину тебя!

Это было сказано абсолютно равнодушно, но у Лены пробежала дрожь вдоль позвоночника от ноток, которые скрывались под безразличием в голосе. Клаус не выдержал первым — отвел взгляд и вышел вон, едва не упав на пороге из-за хмеля в крови. Рихард еще крепче сцепил челюсти. Дернулся желвак на щеке. Это был все еще хищник, учуявший запах крови. И Лена поняла, что впервые видит его таким.

Он быстро заходил по кухне, открывая и закрывая дверцы шкафчиков и буфетов в поисках коробки с лекарствами. Потом снова вернулся к Кате с пузырьком в руке и, открыв, поднес тот к носу девушки. Резкий дух нашатырного спирта прошел по кухне. Зашевелилась Катя, застонала тихо. И следом еле слышно чихнула Лена, хотя, как могла, закрывала себе рот и нос ладонью, чтобы скрыть звук. Рихард в три шага пересек кухню и резко распахнул полуприкрытую дверь, чем перепугал Лену до полусмерти. Бутылка вина выпала из ее руки и, ударившись о пол, разлетелась на осколки, обдавая Лену и сапоги Рихарда кроваво-красными брызгами. Он смотрел на нее так, что ей захотелось закрыться руками от его взгляда.

Потому что перед ней стоял зверь. Такой похожий на тех, кто пришел в ее страну, кто захватил ее родной город. Кто грабил, убивал и насиловал, прикрываясь словами, которыми она услышала пару минут назад здесь, в этой кухне. «Они не люди, и чем быстрее мы уничтожим их всех, тем лучше…»

Жестокий взгляд, в глубине которого полыхала злость. Обозначившиеся скулы на лице, когда он с силой сжимал челюсти. Напряженная линия плеч.

Хищник, подобравшийся для прыжка. Зверь, внушающий ужас.

Она должна была бояться его.

Но она не боялась…