На осколках разбитых надежд

Глава 17

— Что ты здесь делаешь? — вопрос прозвучал резко и зло. Рихард по-прежнему выглядел подобравшимся для атаки.

Если бы это был кто-либо другой, наверное, Лена хотя бы на толику испугалась. Но почему-то именно сейчас страха не было вовсе. Словно она знала, что Рихард никогда не причинит ей вреда.

— Ты же знаешь, хотя бы одна из вас должна быть при гостях.

— Катерину попросили принести вина, — проговорила Лена, желая, чтобы этот допрос поскорее закончился, и Рихард позволил ей подойти к Кате, уже успевшей подняться и сесть на краю стола, как она видела со своего места.

— Катерину, — повторил он медленно, и она без лишних слов поняла намек.

— Катя не умеет читать на французском. Она едва ли разобрала бы, какое из вин нужно взять для гостей. Поэтому я вызвалась идти в погреб…

Рихард смотрел прямо в ее глаза пристально и цепко, словно пытаясь разобрать, какие мысли сейчас ходят в ее голове. Лена стойко выдержала его взгляд и не отвела глаз, придав лицу равнодушное выражение. Хотя внутри просто пожар бушевал из-за того, что успела увидеть и услышать в последние минуты.

Наконец он кивнул головой и отступил в сторону, кивком головы показывая, что ей нужно подойти к Кате. Что Лена и сделала — как можно скорее оббежала стол, чтобы помочь подруге. От вида ее разбитой губы и начавшего заплывать глаза сжалось сердце. Она схватила Катю за руки, растерявшись и не зная, как ей помочь сейчас.

— Ты видала? — спросила Катя. — Сволота какая… Ты видела?.. Он… Он?..

— Он ничего не сделал, — поспешила успокоить ее Лена. Подошедший неслышно Рихард сунул ей в руку мокрую тряпицу и отошел в сторону, когда Катерина испуганно отшатнулась, заметив его. — Приложи к глазу. Может, синяка не будет.

— Не стой у меня тут, а то немец будет дуже зол, — забеспокоилась Катя. — Я чуток посижу и работать тож начну.

— Что она говорит? — вмешался Рихард, заметив, что Катерина поглядывает на него одним глазом, пряча поврежденный под тряпицей. А потом проговорил все так же хлестко, с трудом сдерживая злость, которую Лена до сих пор видела в нем. — Пусть даже не думает! И речи быть не может об этом! Ты сможешь одна работать остаток вечера? Я постараюсь, чтобы гости не засиживались долго… Черт, удался Святой праздник, нечего сказать!

Лена кивнула в ответ, пытаясь изо всех сил выглядеть уверенной. Ей предстояло обслуживать гостей, а потом одной перемыть хрусталь и убраться в кухне, и она уже начинала мысленно прикидывать, как суметь это сделать в одиночку.

Рихард раздраженно провел пятерней по аккуратно уложенным гелем волосам, отчего ему на лоб упала непокорная прядь. Потом сорвал с крючка полотенце, вытер резкими движениями вино с начищенных до блеска сапог и вышел вон, бросив ненужную тряпку на стол.

У Кати кружилась голова, и ее чуть подташнивало, как она призналась Лене, пока та вела ее по черной лестнице в спальню. На лицо ее смотреть было страшно — глаз налился кровью, а кожа вокруг него угрожающе потемнела. Клаус ударил ее слишком сильно, пытаясь подчинить своей воле.

— Я его ножом… теперь меня в лагерь, да? — спросила Катя обеспокоенно. — Это же сын фрау. Так просто не будет…

— Все обойдется, — успокаивала ее Лена. — Я уверена, что все будет хорошо.

— Я и думать забыла, якие они скоты, — шептала Катерина. — Забыла, якие они зверюги. Просто тут они другие. А там, дома…

И она все говорила и говорила, пока они поднимались с трудом по лестнице — Катерина была статная и широкоплечая, и хрупкой Лене было тяжело помогать ей в каждом шаге. И молилась мысленно, чтобы они поскорее пришли в комнаты прислуги. Но не столько оттого, что ей было сложно сейчас. А потому, что было невыносимо слушать о том, что творили немцы в родной деревне Кати.

— Знашь, почему мы редко мылись? Чтоб никто як Клаус этот не захотел того самого, разумеешь? Чтоб видали в нас тольки грязнюх, не бабу, не. Они же злые як собаки. Знашь, как у нас лютовали? Нюра Габоройская у нас была. Красавица, умница, эта як ее… активистка. Як немчура пришла, то ее тут же вызвали. Мол, рехистрация для комсомолок. Снасильничали ее, гады, жгли ее папиросами, на груди звязду вырезали и выбросили под утро, як собаку. Нюра седая стала за одну ночь. Я самолично видала. Потом она повесилась через тройку дней в овине. Или Дося наша Кувашова… пришли як-то пьяные к ней до хаты, стали требовать самогону. А откуда у Доси самогон? Сроду не гнала яго, да и с чего ныне, когда картохи даж на еду детям не хватат? Осерчали, избили Досю плетьми и палками. А потом хату запалили и Досю туда живую кинули. И деток ейных. Чтобы не сгинули одни после смерти мати… Зверюги они! Погань! Где он? Выродок фрау, где он? Ты смотри в оба, он ведь не спокоится. Глаза у яго звериные, он крови и слез хочет. Они все такие…

— Он ушел к себе. Господин Рихард выгнал его из дома, — Лена сама не понимала, зачем добавила про Рихарда. Наверное, ей хотелось хоть как-то оправдать именно его среди прочих немцев. Особенно сейчас, когда слушала все эти зверства, о которых успела позабыть сама. Как и о неизменном спутнике жизни в оккупации — животном страхе.

— Чтоб он сдох, когда воротится на земли наши! — прошипела зло Катерина. — Чтоб отлились ему все-все слезы, якие были по яго вине!

Злость в ней все плескалась и плескалась. Проклятия на голову Клауса лились рекой. Но Лена была даже рада, что Катерина больше не рассказывает ужасов оккупации. Ее собственных воспоминаний хватало с лихвой для того, чтобы снова где-то в глубине души проснулось отвращение к самой себе за те ощущения, которые вызывал в ней Рихард, и за доброе расположение к Иоганну.

Лена уложила Катерину в постель и принесла по ее просьбе металлический тазик, в котором они стирали собственное белье. Из-за крутого подъема по лестнице девушке стало совсем плохо, и она все чаще жаловалась на тошноту. Лена боялась, что последствия удара Клауса будут еще хуже, чем она предполагала.

Когда она уже уходила из спальни, устроив Катю как можно удобнее, та поймала ее за запястье и проговорила, глядя на нее снизу вверх одним здоровым глазом:

— Они все звери. Помни о том и будь начеку.

— Есть же другие немцы, — растерянно заметила Лена. — Иоганн, к примеру.

— Иоганн — калека. Коли б мог, кто знает, не лютовал бы и он, — возразила Катя и проговорила твердо. — Они все такие, як выродок фрау. Берегися, малая.

Слова Катерины так и крутилась в голове Лены весь остаток вечера, пока она обслуживала немцев на рождественской вечеринке. Она смотрела на их улыбающиеся лица, на танцы под патефон в соседней комнате, слушала их шутки и тосты, под которые они поднимали бокалы с вином. Верилось с трудом при виде этой идиллической картинки с уютным светом свечей и огня в камине на фоне пушистой ели, что эти же самые люди способны на нечеловеческую жестокость. Недаром отличительным знаком на форме у них стоит знак смерти — череп, на котором то и дело останавливался взгляд Лены, когда скользила взором по комнате, проверяя, не нужно ли кому подлить вина.

К удивлению Лены, засиживаться в рождественский вечер не стала даже молодежь. Она даже не заметила, как опустели комнаты. Казалось, только ушла в кухню отнести пустые бокалы и вазочки из-под легких закусок. Но когда вернулась с очередной бутылкой игристого, которую потребовал, несмотря на возражения жены, порядком захмелевший штурмбаннфюрер СС, в залах остались только баронесса с сыном, Иоганн и расстроенная Мисси.

— Не берите в голову, дорогая, — услышала Лена краем уха голос Иоганна, когда принялась по знаку баронессы за уборку комнат. — Когда льется вино, немудрено быть ссоре. Ведь хмельные головы особо горячи.

— Я не ожидала, что может быть так, — растерянно ответила Мисси. — Анна никогда не говорила прежде о том, чем занимается ее мать.

— Она русская, — мягко произнес Иоганн. — Неважно, когда ее семья покинула Россию — до прихода коммунистов или после. Неудивительно, что они так хлопочут о судьбах соотечественников, которые находятся в плену.

— Но все же говорить об этом при штурмбаннфюрере Йозеле ей не стоило, — заметила резко баронесса. — Его неблагодарная работа связана с надзором и инспекцией лагерей, и у него совершенно другое мнение о пленных. Анна никогда не встречалась с этими животными, а штурмбаннфюрер часто бывает в этих ужасных местах. Представляю, какие нервы нужно иметь, чтобы работать с ними! Посоветуйте своей подруге быть осторожнее впредь. За подобные дела можно попасть под подозрение и столкнуться с множеством неприятностей. И вам следовало быть аккуратнее в выборе приятельниц, Мисси… Русская, пусть и нашего круга, всегда останется русской! Вы же слышали, ее брат отказался от чести служить в армии Германии и сейчас прохлаждается в Париже, в то время как доблестные сыны нашей страны проливают кровь, уничтожая жидобольшевистскую угрозу для всего мира. И это при том, что мы оказали им помощь в то время, когда большевики едва не схватили их в Каунасе! Такова благодарность!

— Мама, я прошу тебя! — резко прервал Рихард мать. — Я понимаю, что сейчас все переживают из-за окружения под Сталинградом, но не стоит так явно отчаиваться и выказывать свое раздражение. Штурмбаннфюрер был тоже не совсем прав. Русские — военнопленные, и по общепринятым человеческим нормам, заслуживают хоть какой помощи, раз от них отказалась собственная страна.

А потом обратился к Мисси:

— Мне нужно проводить дядю в его комнаты, Мисси, Вы не составите мне компанию? Я буду весьма признателен вам за это.

Лена заметила, как просияла вмиг Мисси, когда получила это предложение. В сердце тут же кольнуло острой иглой, едва заметила, как скользнули пальцы немки по рукаву мундира Рихарда в мимолетном жесте благодарности. Что ж, это только к лучшему, что Рихард мог заинтересоваться ослепительной Мисси. Русская всегда останется русской, так сказала баронесса, покинувшая комнату последней с довольной улыбкой на лице. Но все же, интересно, как это могло бы быть, если бы они были одной национальности с Рихардом? И если бы она была здесь не служанкой, а гостьей, в таком же удивительном длинном платье, как у Мисси, и с такими же аккуратно уложенными волнами волос? Смотрел бы на нее Рихард с таким же восхищением, как смотрел сегодня на Мисси? Сел бы рядом с ней за ужином, как сидел рядом с Мисси? И пригласил бы ее танцевать наравне с другими гостями, которые кружились в вальсе возле этой рождественской елки?

А потом Лена принялась гасить на ели почти догоревшие свечки и вспомнила последний перед войной праздник Нового года, который провела вместе с семьей, приехав на четыре дня из Москвы. У них в большой комнате тоже стояла ель, украшенная стеклянными шариками, бумажными гирляндами и ватой. Об этом позаботился Коля, сумевший вырваться в отпуск к родным из Перми. Стол на праздник был не так богат, как у немцев — всего лишь отварной картофель, запеченная курица, соленья и маринады как летние заготовки и мамин яблочный пирог. Но это была не светская вечеринка, как в Розенбурге, а скорее — домашние посиделки. Единственными их гостями были Соболевы, потому что была очередь Дементьевых устраивать праздник. И Лена помнила, как они веселились тогда все, когда встречали 1941 год, который обещал столько перемен обеим семьям. Кто же знал тогда, что перемены эти будут именно такими?

За спиной Лены в отражении окна мелькнуло что-то, и она испуганно повернулась, едва не оступившись из-за резкости движения. Рихард, незаметно в это время приблизившийся к ней, протянул руку, чтобы поддержать, но девушка отступила от его ладони, сделав вид, что не заметила этого жеста. Ей не хотелось, чтобы Рихард трогал ее. Не сейчас, когда Лене необходимо было выстроить между ними стену, разрушенную так незаметно для нее самой в последнее время.

Лена стала спешно ходить по комнате, собирая на поднос посуду, потом вспомнила, что так и не погасила все свечи и вернулась к елке, оставив на какое-то время поднос с бокалами. Хорошо, что Рихард не видел этих суетливых движений, выдававших так открыто ее волнение. Он стоял спиной к ней у патефона и перебирал пластинки, а потом запустил одну с плавной мелодией какой-то немецкой песни. Замурлыкал женский голос в патефонной записи.

— Ты не возражаешь? — показал Рихард Лене сигарету, когда поймал ее мимолетный взгляд. Она только пожала плечами резко в ответ и вернулась к уборке. Все что угодно, лишь бы не смотреть на него. Такого по-домашнему расслабленного в распахнутом мундире и расстегнутом вороте рубашки. Совсем не тот собранный и застегнутый на все пуговицы немец, которого она видела недавно в этой комнате.

— Не смогу уснуть сейчас, — так и не закурив почему-то, продолжил говорить Рихард, не обращая внимания на ее явное нежелание поддерживать разговор. — Это как у детей бывает — они перегуливают определенный час, и все, сон как рукой снимает. Нужно ждать. Вот так и у меня. Хотя я в последнее время частенько мучаюсь бессонницей. Подумаю даже, не перевестись ли мне на ночные вылеты, раз так происходит…

Лене вдруг захотелось, чтобы он ушел. Сейчас же. Куда угодно. Хоть к Мисси. Хотя нет, пусть уходит к себе в комнаты и читает книги, которые принес сегодня в комнаты из библиотеки. Но только пусть уходит! И держится подальше от нее.

Движения становились резче и суетливее из-за нервозности, которая никак не желала уходить. Один раз Лена даже стукнула бокал о край подноса, когда переставляла его со столика. Пришлось попытаться успокоиться, иначе она точно разобьет хрусталь, а завтра ей влетит от фрау Биргит и от баронессы в придачу.

— Ты сегодня была молодцом, справилась со всем, — похвалил ее Рихард, перескочив на другую тему. — Я боялся, что в одиночку будет сложно, но ты молодец. Позволь, я помогу тебе…

Лена даже не подозревала, как близко он снова стоит к ней, не расслышав за звуками музыки его шаги. От голоса, прозвучавшего чуть ли не над ее головой, даже мурашки пробежали вдоль позвоночника, настолько она нервничала сейчас. Рихард взялся за один бокалов, чтобы перенести тот на поднос, но Лена успела обхватить ножку и буквально вырвала хрусталь из пальцев немца.

— Не стоит, господин Рихард, фрау Биргит не приветствует такого.

— Здесь нет фрау Биргит, — напомнил он ей мягко, глядя на нее с высоты своего роста. Лена чуть скосила взгляд и увидела кусочек обнаженной кожи в вороте рубашки. Тут же вспыхнула, когда вспомнила о том, как видела его вчера с обнаженным торсом. Широкие плечи и грудь, сильные руки…

— И все же! — помимо воли это прозвучало так высоко, что огорчило Лену. Надо просто не думать о нем, решила она. Надо думать о другом, пока она занимается делом под пристальным взглядом Рихарда. Она будет думать тогда о празднике Нового года в Минске в кругу семьи. О родных. О Коте. Вспоминать именно его улыбку и взгляд глаз. И на мгновение отвлеклась от уборки, когда со страхом поняла, что не помнит, какого цвета у Коти глаза. На ум приходили только светлые глаза Рихарда, и это злило вдвойне.

— Как Катерина? — снова вторгся в ее мысли обладатель голубых глаз, которые она только-только представляла мысленно. И ей пришлось снова поддержать разговор, понимая, что едва ли удастся сейчас уклониться от расспросов.

— У нее совсем заплыл глаз, а еще ей было очень дурно, когда я уходила от нее.

— Наверное, у нее сотрясение мозга, — произнес Рихард задумчиво, отыскав среди пустых бокалов в комнате самый чистый и плеснув в него вина из одной из бутылок. — Надо будет показать ее доктору.

Лена так на него посмотрела в этот момент, что он сразу же понял, что сказал что-то не то, и ответил вопросительным взглядом, требуя пояснений.

— Я не уверена, что это возможно.

— Для меня нет ничего невозможного в этих землях, — произнес чуть раздраженно Рихард, и она с трудом сдержала горькую усмешку. Увы, есть такие вещи, которые не изменить даже всесильному барону фон Ренбеку.

— Мне жаль, что такое случилось с Катериной. Это больше никогда не повторится. Ей не стоит бояться ничего здесь. И тебе тоже, — твердо сказал он, делая глубокий глоток вина. Рихард смотрел на нее так пристально через комнату, словно пытался проникнуть в ее голову и разгадать, о чем она думает. А еще, как она подозревала — что именно она видела и слышала, пока пряталась за дверью погреба.

И Лена не смогла отвести глаз от этого взгляда. Хотя читала по его взгляду, что он явно понимает сейчас — для нее не осталось неуслышанным ничего из того, что выкрикивал Клаус в кухне.

Внезапно короткая тишина на патефонной записи сменилась знакомыми звуками вступления к мелодии, которую еще вчера пытался сыграть Рихард на фортепьяно. Мужской голос спустя мгновения запел о любви, заставляя Лену широко распахнуть глаза от удивления этому моменту. Они слушали молча этот романс. Глядя друг другу в глаза через всю комнату. Лене даже казалось, что она разучилась дышать в эти минуты. Мелодия цепляла ее с каждым звуком за живое, а от звука мужского голоса, призывающего свою любовь, так больно что-то сжалось внутри, что навернулись слезы на глаза.

Слышишь, в роще зазвучали трели соловья? Звуки сладкие печали молят за меня.

В них слышны груди томленья, боль любви моей, нот серебряное пенье, сердцу что милей.

Где бы найти силы отвернуться от этого взгляда? Как подавить в себе желание шагнуть к нему и стереть пальцами все хмурые морщинки, что пролегли сейчас между бровей? Коснуться кончиками пальцев его лица и прижаться к нему, прячась на его плече от всего мира. Такого жестокого, без капли снисходительности к слабостям и желаниям.

И позволь мне надышаться, милая моя!..

Игла противно взвизгнула, когда Рихард, первым разрывая нить, натянувшуюся между ними, вдруг протянул руку и остановил запись. Он жадно глотнул вина из бокала, который по-прежнему держал в руке, переменил пластинку в патефоне, а потом отошел к окнам и уставился в темноту, в начинающийся снегопад. Лена почувствовала почему-то себя так сейчас, словно он ударил ее этими звуками веселой и задорной польки, которые наполнили комнату. Но быстро справилась со своими эмоциями, обуздала дыхание, которое так и рвало ее грудь сейчас от странной обиды и наплыва чувств. Старалась как можно скорее собрать всю оставшуюся посуду, чтобы ускользнуть из комнаты и выплакать это непонятное ей горе, которое наполнило в эти минуты ее душу до краев. Будто ее лишили чего-то невыносимого прекрасного. И это чувство почему-то только обострилось, когда задорные звуки польки сменились плавной мелодией вальса. Вспомнила, как замирало сердце, когда она наблюдала вальс баронессы и Рихарда украдкой, и как ей хотелось оказаться на месте его матери. Чтобы он кружил ее и кружил по комнате, так быстро, чтобы все забылось…

Но почему? Почему? Она должна ненавидеть его. Надо научиться ненавидеть, как делала это прежде. Как остро ненавидит Катерина и Войтек.

— Потанцуй со мной.

Лена замерла на месте, когда услышала голос Рихарда. Обернулась на него ошарашенная этими словами. Ей до безумия захотелось преодолеть расстояние, разделяющее их, и хотя бы на мгновения танца почувствовать его руки на своем теле. Странное и такое пугающее желание. Но вдруг ей это просто послышалось? Как отголосок ее собственных мыслей и желаний.

— Потанцуй со мной, — повторил хрипло Рихард. — Всего лишь раз. Пусть это будет твоим рождественским подарком. Сегодня ведь принято дарить друг другу подарки. В Советах так делают?

— Нет, мы не празднуем Рождество. Это религиозный праздник, а в нашей стране нет религии, — ответила Лена, отворачиваясь от Рихарда к столу. Вернулась прежняя волна чувств, которые бушевали в ней всего минуту назад, когда слушала «Серенаду» и смотрела в его глаза. — Мы дарим подарки на Новый год. И украшаем ель тоже к этой дате.

Она спиной чувствовала, что он смотрит на нее. Прожигая ее насквозь. Вызывая в ней дрожь. Лена старалась ставить бокалы на поднос как можно аккуратнее, чтобы они не ударились друг о друга и не выдали ее волнение легким звоном.

Она хотела этого. Как же она хотела этого танца! Чем может навредить один короткий вальс? Биргит уже давно ушла к себе, довольная, что вечер удался. Гости разошлись по своим комнатам. Никто не увидит. Никто не узнает. Быть может, это единственный раз, когда она сможет снова танцевать. Как когда-то. И это единственный раз, когда будет так близко к Рихарду.

— Потанцуй со мной, Ленхен…

Сердце замерло на миг от того, что она услышала в его голосе. Лена вдохнула пару раз, пытаясь выровнять сбивчивое дыхание, и повернулась к Рихарду. Их глаза встретились, и она заметила, как он напряжен сейчас, несмотря на расслабленную позу и беспорядок в одежде. И она прикусила губу, боясь, что ненароком с губ сорвется положенный обстоятельствами отказ, и кивнула, принимая его предложение. Радость, вспыхнувшая во взгляде Рихарда, отразилась в ней теплом, закружила голову и заставила отбросить в сторону любые мысли о том, какую ошибку она сейчас совершает, соглашаясь на этот танец. Она хотела этого. Безумно. До дрожи в пальцах. Именно сейчас, а дальше пусть будет что будет…

Их разделяли всего несколько шагов. Но это расстояние Рихард преодолел так медленно, что Лена мысленно поторопила его, боясь передумать. Он давал ей возможность отступить, поняла она и даже разозлилась за это. Рихард остановился от нее на расстоянии вытянутой руки, давая понять, что оставляет пространство между ними, в нежелании смущать нежеланной ей близостью. Протянул ладонь, чтобы Лена вложила свои пальцы, а другой рукой слегка обхватил ее талию.

Лена старалась дышать как можно ровнее, чтобы не выдать трепета, который охватил ее при этих прикосновениях — невинных, но для нее таких волнительных и будоражащих кровь. И именно в этот момент в комнате воцарилась тишина. Только игла с шипением ходила по пластинке.

— Надо же, какое везение, — улыбнулся Рихард. — Только не убегай, сейчас будет следующая мелодия.

«Не убегай?» Лена ни за что сама бы не отняла руки и отдала бы многое, чтобы так и стоять вечность. Пусть даже на расстоянии вытянутой руки. Хотя разум так и вопил о том, что она не должна этого делать. Просто не должна.

А потом заиграла музыка, которую Лена сразу же узнала по первым нотам. И кровь забурлила в теле еще жарче, унося в бурном потоке все мысли, кроме того, что Рихард рядом. «Танец страсти», называли его между собой студенты училища на вечерах, которые устраивали в общежитие, слушая пластинки. И особенно любили «Брызги шампанского».

Танец страсти. Танго…

— Если не знаешь движений, доверься мне, — произнес тихо Рихард, заметив ее задумчивость. — Просто доверься… Или хочешь — я сменю мелодию? Вернем вальс.

Нет, Лена мелодию менять не хотела. Она поняла, что хочет танцевать. Сейчас. Именно с ним. И именно этот танец, движения которого знала отлично. Сколько раз танцевала танго с Пашей! Хотя только сейчас почему-то при мысли о моментах танца что-то сладко сжалось внутри, впервые понимая тайный смысл этого танца.

Хотя бы в этом они с Рихардом будут на равных. Хотя бы в этот миг…

— В этом танце надо быть немного ближе, — произнес Рихард, предупреждая возможные возражения, когда привлек Лену к себе. Теперь расстояние между их телами сократилось до ладони. Теперь Лена могла ощутить запах его кожи в расстегнутом вороте рубашки, что снова вызвало в ней воспоминания о том, как она вломилась вчера в его спальню. Она изо всех сил старалась не смотреть на его шею и часть груди, чтобы не покраснеть мучительно. Подняла взгляд, чтобы встретиться с ним глазами. Его ладонь скользнула вверх до лопатки, и Лене показалось, что это движение обожгло ее через тонкую ткань блузки. Рихард улыбнулся ей мягко, когда заметил ее волнение, явно принимая его за легкую тревогу из-за предстоящего танца.

— Просто доверься мне, — произнес он. А потом дождался нужного момента в мелодии и повел ее в танце. Сначала несмело и осторожно, давая ей возможность приноровиться к движениям. Она быстро уловила ритм и вошла в шаг. Спина выпрямилась под его ладонью, а тело будто ожило после долгого сна. Рихард удивленно взглянул на нее, а потом улыбнулся довольно, когда понял, что в его руках достойная партнерша.

Лена с удовольствием шла вместе с ним в танце. С каждым уверенным шагом, с каждым поворотным движением она ощущала его силу и властность. У каждого в танце была своя роль сейчас — он вел, а она следовала, соблазняя своими плавными движениями бедер. Правда, смотреть на него почему-то не могла. Уставилась в одну точку, туда, где краешка уха Рихарда касались короткие волосы. Лене казалось, что если она посмотрит сейчас в его глаза, то все, она точно растает от этого жара, который с каждым движением все сильнее разгорался в теле.

Это случилось, когда, следуя ходу танца, Рихард оттолкнул Лену от себя на расстояние вытянутой руки, крепко удерживая ее ладонь. А потом одним резким движением вернул к себе, буквально впечатывая ее тело в свое. Прижимая к себе теснее. Грудь к груди.

Лена подняла голову, заглянула всего на секунду в его глаза и поняла, что он чувствует сейчас то же самое. В его глазах горел такой огонь, что у нее даже пересохло во рту, от понимания природы его чувств. И неожиданно для себя подчинилась желаниям, бушевавшим в ней самой неудержимым ураганом. Смело провела ладонью по его спине, потом направила руку к шее, чтобы скользнуть кончиками пальцев по коротким волосам на его затылке в легкой ласке.

Рихард склонил голову, и они соприкоснулись лбами, делая объятие танца еще интимнее. Лена слышала его прерывистое дыхание и ощутила невероятное по силе желание повернуть голову и поймать его вдох.

Медленные движения танца сменились резкими, делая градус напряжения еще выше. Еще теснее. Еще опаснее. Кружа голову резкими поворотами, когда Лена буквально взлетала над полом в его крепких руках. Заставляя упиваться моментом и желать намного большего. Мучая сочетанием близости и недоступности и одновременно даря наслаждение, от которого так и кипела кровь. Счастье, такое сильное, что вдруг захотелось смеяться в голос, буквально распирало ее.

Когда Рихард снова стал кружить ее в ходе танца, теснее прижимая к себе, Лена подняла голову и посмотрела на его лицо. С удивлением поняла, что видит в его глазах отражение собственных эмоций и улыбнулась ему широко и открыто.

Теперь Лена понимала, что такое танцевать сердцем, выражая все, что творилось в душе. Для нее вмиг исчезло все, кроме Рихарда. Запаха его кожи и волос, силы его ладони, властности объятия. Она отдавалась ему в этом танце, беря целиком его взамен. Наслаждаясь его близостью.

Две минуты. Лена потом проверяла по часам, сколько длилась мелодия. Но для нее в тот момент танец длился целую вечность. И в то же время этого было до невозможности мало. Она бы всю жизнь провела вот так — в руках Рихарда. И когда музыка смолкла, то почувствовала себя сброшенной с высоты неба на землю.

Они некоторое время замерли на месте, глядя друг другу в глаза и прерывисто дыша. Лена почувствовала, как напряглась его ладонь на ее талии, заметила, как Рихард на мгновение перевел взгляд на ее губы. Но он тут же резко отстранился и, коротко бросив: «Спасибо!», вышел из комнаты.

Лена же осталась стоять, обескураженная его уходом и ошеломленная напором собственных чувств. Она услышала стук каблуков сапог Рихарда по плитке в холле, а затем как хлопнула входная дверь. И сама не понимая зачем, побежала за ним, едва касаясь пола. Буквально летела следом, не в силах расстаться.

Рихард стоял во дворе. Пытался раскурить сигарету. Его пальцы дрожали, Лена видела, как трясется в его руках зажигалка, пламя которой не никак не хотело разгораться и гасло под падающими хлопьями снега. Наконец он оставил эти попытки и одним резким движением швырнул куда-то в темноту зажигалку, так и не добившись своего. И только потом заметил Лену, стоящую на крыльце.

— Ты с ума сошла! Какого черта ты тут делаешь на холоде? — бросил Рихард зло. Лена видела его редко таким разъяренным, но эта ярость не пугала ее. Она смело шагнула к нему с крыльца, даже не замечая, как промокли домашние туфли в снегу. Потянулась к нему рукой, скользнула пальцами по рукаву мундира.

— Ты замерзнешь, Ленхен. Иди в дом, — произнес Рихард тихо и нежно, но Лена только покачала головой. — Это все танец, Ленхен. Знаешь название этой мелодии? «Потерявший голову». Это всего лишь танец… он заворожил тебе голову. Это моя вина.

При этом он успел стянуть с плеч мундир и набросил тот на Лену, укрывая ее от холода и падающего снега. Удивительно, но в тот момент Лена даже не думала о том, что на ее плечиках висит китель столь ненавистной ей формы. Все, что занимало ее мысли — острое разочарование, что он отвергает ее. Заставляет уйти, легонько подтолкнув в сторону крыльца.

Лена провела ладонью по лицу, не понимая, слезы ли вытирает сейчас с кожи или влагу от растаявших снежинок. Ей нужно уйти. Просто сделать шаг, другой в холл, а потом закрыть за собой дверь, навсегда забывая этот момент и все, что произошло между ними.

Он немец. Она русская. Для него ничто… Не никто, а именно ничто. Даже не человек. Таких нельзя любить. Не положено в этом мире, в котором их разделяет целая пропасть.

Но вдруг повернулась к нему, напряженно замершему в паре шагов от нее. Взглянула как-то зло и цепко.

— Это потому, что я русская? — в голосе все равно прозвучали невыплаканные слезы, как ни пыталась она их скрыть от него.

Лена боялась, что он может притвориться сейчас, что не понимает ее. Не скажет ей истинных причин, по которой отвергает ее, несмотря на то, что она читала сейчас в его взгляде.

Боль. Смятение. И одновременно безграничную нежность, от вида которой у нее перехватывало дыхание.

И в то же время каким-то шестым чувством знала, что Рихард будет откровенным с ней. И со страхом ждала ответа, вглядываясь в его лицо через падающие хлопья снега.

Рихард медлил с ответом. Сначала Лена заметила, как он помрачнел, как заблестели его глаза странным блеском в свете, падающем из окон дома. Распознала горечь сердцем прежде, чем услышала ее в голосе Рихарда.

— Это потому, что я — немец, — и когда она недоуменно нахмурилась, пояснил. — Ты слышала Клауса. Не надо притворяться, будто не понимаешь, о чем я сейчас.

Лена понимала. Их сейчас разделяли не только несколько шагов и снегопад. И дело не только в том, что она не считается человеком равным ему по идеологии, знаки отличия которой висели на его мундире. Их разделяли годы смертей и крови. Боль и взаимная ненависть. И пусть не Рихард убивал и насиловал в ее стране. Пусть не его рука пустила ту очередь, которая убила Люшу. Пусть не было его прямой вины в том, что Лея потеряла от шока ребенка в открытом поле, где Лене пришлось принимать преждевременные роды, а потом хоронить этот маленький бездыханный трупик. Как не было его прямой вины во всех ужасах, которые творили его соотечественники на ее земле. И в смерти мамы…

Но он был немец. Нацист.

— Знаешь, о чем я думал, когда падал? — произнес вдруг Рихард глухо. — Когда горел в воздухе, и до момента удара оставались считанные секунды? Возможно, последние секунды моей жизни. Я жалел, что так и не узнал… Не узнал, какими мягкими на ощупь могут быть твои волосы. Не узнал, как пахнет твоя кожа. Я так и не узнал тебя, Ленхен. Я понял, что хочу снова увидеть твои улыбки. А ведь их так мало, Ленхен, ты так редко улыбаешься, что все они настоящее сокровище для меня. Каждая из них. И я так хочу сделать хоть что-то, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты улыбалась. Чтобы никогда-никогда не плакала. Вся моя жизнь вдруг сосредоточилась в одном единственном моменте тогда. И это — ты, Ленхен. Единственный фрагмент, которого мне так не хватало всю мою жизнь — это ты. И мне безумно захотелось жить. Знаешь, в чем секрет всех моих прошлых побед? В том, что мне не было страшно умереть. Меня прозвали Безумным Бароном в полку, потому что я слишком близко подпускал к себе томми. Я столько раз пролетал над обломками сбитых мной самолетов и не чувствовал ни капли страха. Мне было не страшно оказаться на их месте. До недавнего времени.

Рихард помолчал, поймал снежинку рукой, рассматривая ее так, словно она самое занимательное, что он видел в жизни. Лена же стояла, кутаясь в его мундир, не в силах уйти сейчас от него. Снежинки падали на ее лицо и, тая, смешивались со слезами.

— А сейчас я безумно хочу вернуться. Я хочу жить. Потому что есть ты. Ради тебя, Ленхен, — ее сердце забилось так сильно при этих словах, что оглушило ее на какие-то секунды. — Потому что я хочу увидеть тебя. Еще раз. Хотя бы раз… И я хочу… я должен сделать хотя бы что-то, чтобы ты была счастлива… Потому что я очень этого хочу. И будет лучше, если мы забудем обо всем, что произошло, и никогда не будем вспоминать об этом. Я обещаю тебе, что пока я жив…

Лена не смогла слышать этого. Слишком много смертей было в ее жизни прежде. И думать, что Рихард тоже умереть… Ее вдруг пронзила такая острая боль, что она не смогла сдержаться — сбежала по ступеням быстро и положила пальцы на его губы. И тут же замерла шокированная своим поступком и огнем, пробежавшим от кончиков пальцев вверх по руке куда-то к сердцу. Впервые она касалась его. По своей воле. Желая этого прикосновения.

Рихард одной рукой медленно отвел тонкие пальцы Лены от своих губ. А другой потянулся к ней, и она вся замерла в предвкушении его прикосновения. Сначала несмелого. Легкого касания ее волос, стянутых в узел на затылке. Потом по виску, по щеке… к губам. И Лена затрепетала от этого прикосновения, потянулась к нему всем своим существом. Не только он выбирал ее в эти минуты, открывая свои мысли и чувства, но и она выбирала его, по своей воле отдаваясь этому прикосновению. Наслаждаясь каждым мимолетным прикосновением. И сама приподнялась на цыпочки, чтобы встретить его поцелуй, роняя на снег мундир, когда положила на его плечи ладони. Только звякнули тоскливо награды, когда тот упал ей под ноги.

Первая мысль, мелькнувшая в голове Лены, когда Рихард коснулся губами ее губ, что она даже подумать не могла, как это может быть. Она только читала об этом в книгах, но никогда не ощущала в реальной жизни. Это было слишком интимно. Слишком важно для любой девушки. Такое можно было позволить себе только с особенным человеком, как всегда говорила ей мама. И в тот момент, когда Рихард впервые поцеловал ее, Лене почему-то именно эта мысль пришла в голову.

Он особенный для нее.

А потом все мысли унеслись куда-то прочь, когда Рихард вдруг обхватил ее лицо ладонями, и поцелуй превратился из мимолетного и легкого в глубокий и жадный, заставляя ее ноги ослабеть. Ей пришлось крепче ухватиться за его плечи, и тогда он положил одну руку на ее талию и легко приподнял ее, не отрывая губ от ее губ. Ее пальцы скользнули к его затылку и запутались в волосах, мокрых от снега, укрывающего их пеленой. Кожа его лица была холодной, а губы и язык такими горячими, что у нее закружилась голова от подобного контраста, и разлилось странное тепло по всему телу.

Лена опомнилась только, когда Рихард сделал шаг в сторону дома, и чуть отстранилась от него, удивленно посмотрев на него.

— Ты вся дрожишь, — прошептал он прямо в ее губы, прежде чем снова поцеловать так, что она позабыла обо всем на свете, кроме этого мгновения. Говорить, что эта дрожь вовсе не от холода, почему-то было неловко. Да она и сама не понимала, что с ней происходит сейчас.

Рихард занес ее в дом и поставил в холле, а сам снова вернулся под снег, чтобы подхватить с земли мундир, упавший с Лениных плеч. Она с тревогой ждала его возвращения. Рихард плотно закрыл за собой дверь, потом помедлил немного и обернулся к Лене с широкой счастливой улыбкой, при которой у нее исчезли из головы все сомнения. Бросил небрежно мундир на перила лестницы, а сам потянулся к ней и, захватив в плен своих ладоней ее пальцы, стал согревать своим дыханием.

— Ты совсем замерзла. Идиотизм, что мы так долго были на улице!

— А ты весь мокрый от снега, — обеспокоенно нахмурилась Лена, впервые позволяя себе обратиться к нему на «ты».

Они оба замерли, а потом он опять взял ее лицо в свои ладони и поцеловал нежно и легко.

— У меня кое-что есть для тебя, — проговорил Рихард. Снежинки таяли в его светлых волосах в электрическом свете, и создавалось ощущение, что он весь светится. — Не знал, как отдать тебе… Подождешь минуту?

Подождет ли она минуту? А куда ей было деться? Она была пленницей этого старинного дома. И его пленницей. Пусть он даже сам не хотел признавать этого.

Почему-то именно это пришло в голову Лене, когда она осталась одна, а Рихард, перешагивая через ступени, поднялся в свои комнаты. Тут же бросился в глаза свой передник, повязанный поверх юбки. И пусть на ней не было привычной косынки, и не было лоскута с буквами на груди, она все равно была служанкой в этом доме. Остарбайтер. Будто темнота, отступившая недавно в присутствии Рихарда, протянула свои щупальца к Лене и чуть пригасила огонь, что пылал еще недавно в ее груди.

Лена поднялась в гостиную, где все уже не играла музыка, а пластинка просто ходила по кругу с тихим шипением. Лена остановила ход иглы, чтобы не царапать ровную поверхность. Взялась снова за уборку, медленно составляя бокалы на поднос. А потом бросила это занятие и села, растерянная, в ближайшее кресло, устремив невидящий взгляд на рождественскую ель. Как все было просто еще какие-то минуты назад, когда был только он и она, и не было всего остального. Но теперь…

— Ленхен, — позвал ее от двери Рихард, и она обернулась к нему. Он успел переменить рубашку на тонкий свитер синего цвета и простые домашние брюки. Он выглядел сейчас так по-домашнему, что у нее отчего-то защемило сердце в эти мгновения.

— Почему ты так улыбаешься? — не мог не спросить он, заметив ее лукавую улыбку, и она опустила лицо в ладони, скрывая румянец смущения. Покачала головой, мол, не расскажет, но все же призналась, когда Рихард подошел ближе с любопытным видом.

— Я снова подумала, как ты такой высокий помещаешься в самолет? — прошептала она, и он рассмеялся тихо. Помешал ей снова спрятать лицо в ладонях и коснулся губами ее лба, улыбаясь ее наивности.

— Никогда не задумывался об этом, но как-то помещаюсь, — ответил Рихард с шутливыми нотками в голосе, а потом вмиг посерьезнел, опускаясь на корточки перед ее креслом. — Я хотел это отдать дяде Ханке, чтобы он подарил тебе. Полагал, что от него-то ты определенно примешь этот маленький подарок на Рождество.

«Этим» оказалась маленькая музыкальная игрушка. На основании, расписанном цветочными узорами, где прятался механизм, стояла хрупкая светловолосая куколка-балерина в белоснежном наряде, грациозно замершая в attitude croisée[33]. Лена с каким-то странным чувством приняла эту игрушку из рук Рихарда, внимательно наблюдающего за ней.

— Я увидел это в антикварной лавке Парижа, когда был проездом, и не мог не купить. Вспомнил о тебе тотчас, как увидел в витрине. Еще в октябре. Все боялся разбить ненароком, не сохранить… И вот она тут… Тебе нравится? Здесь нужно нажать на этот рычажок, и тогда заиграет музыка.

Балерина закрутилась медленно вокруг своей оси, когда запустился механизм. Мелодия к балету определенно не имела никакого отношения. Лена даже моргнула растерянно, когда услышала механические звуки мелодии. Но она была так красива, несмотря на грустные нотки, что Лена завела механизм повторно, чтобы прослушать ее заново и увидеть медленные повороты балерины.

— Наверное, надо было придержать его до Нового года, — произнес Рихард, явно не понимая, почему она так долго молчит. — Теперь я знаю, что у вас нет в Советах Рождества. Но… Или я напомнил тебе о чем-то? Я не хотел…

— Нет, ничего, — положила Лена ладонь на его руку. — Просто… не знаю, как объяснить тебе…

— Я понимаю, — произнес он в ответ. На его лицо набежала тень. — Прости меня. Я не хотел напомнить тебе о чем-то плохом, когда купил эту безделицу. Наверное, не стоило тебе ее отдавать, но… Да, я понимаю, твоя жизнь была разрушена, когда… когда началась война. Мне жаль, что тебе довелось столько всего испытать и столько потерь перенести. Но я бы очень хотел, чтобы у тебя началась новая жизнь. Чтобы ты снова почувствовала себя счастливой. Я верю, что так и будет. Не знаю, как именно и когда, но будет. Я где-то прочитал одну очень интересную фразу. «Порой на осколках разбитых надежд можно выстроить новое будущее, не менее прекрасное, чем то, которое кажется потерянным сейчас». Дословно не помню, но смысл такой. Эй!..

Рихард легко коснулся кончиками пальцев ее щеки, и она посмотрела на него. Ей очень хотелось ему верить. Что где-то впереди их ждет что-то хорошее. Будущее, в котором не будет больше смертей и крови. Но при этом она ясно понимала, что у них абсолютно разное будущее, в котором нет места друг другу. И никогда не станет иначе.

Если оно вообще будет, это призрачное будущее.

Лена взглянула на шрамы от ожогов на его виске, провела по ним осторожно, ощущая неровность кожи под пальцами. При мысли о том, что какое-то время назад он горел в самолете и мог погибнуть, у нее перехватило в горле и захотелось плакать. Всего семь дней, и он вернется на фронт, где на базу при вылетах возвращается всего лишь два самолета из трех. А она сама…