На осколках разбитых надежд

Глава 30

Биргит действительно приехала раньше, чем планировалось, прервав свой отпуск из-за бомбардировки Лейпцига. За те несколько дней, что они были в городе, налеты случились дважды. Пусть в итоге тревога оказалось ложной, и до города английские бомбардировщики так и не долетели, семья разумно рассудила, что в деревне будет намного спокойнее. Тем более, в деревне было гораздо легче с продовольствием, ситуация с которым становилась все хуже и хуже.

Руди был очень разочарован этим преждевременным возвращением домой, как и закрытием зоосада на период войны.

— Так никого я и не увидел, — рассказывал он Лене, сидя в кухне, пока она сервировала поднос закусками для завтрака. — Неужели так и увижу львов и бегемотов только на картинках? А ты, Лена, ты их видела когда-нибудь? Живьем?

— Да, я видела, в Москве есть зоопарк. У меня было мало времени для прогулок, когда я училась, но я была там два раза, — ответила Лена.

— Мне бы, наверное, там понравилось, в твоей Москве, — задумчиво произнес мальчик, болтая ногами в высоких гольфах. Поездка в Лейпциг все равно пошла ему на пользу. Он стал прежним Руди, таким, каким был до нападения на Лену, и она не могла не радоваться, что он выправился после этого ужасного случая. Она твердо была намерена скрыть от всех, что Руди связан с убийством шупо, и свое обещание держала — даже Рихарду не рассказала, что была не одна, взяв вину полностью на себя. Какая разница кто нанес первый удар, если Шнееман мертв?

— Руди! Не хватай грязными руками! — с этими словами Биргит, вошедшая в кухню во время их разговора, ударила сына по ладони, протянутой к блюду со свежевыпеченными булочками. И тут же обрушилась с недовольством на Лену. — Я еще разберусь, что за болезнь такая была у тебя, что уложила тебя в постель на два дня, пока я была в отъезде. Удивительно, да? Только я за порог — ты и заболела. Совсем не выглядишь больной. Румянец во всю щеку! А ну-ка, ступай-ка лучше собак покорми! Пусть Катя подаст завтрак господам. Еще заразишь их своей болезнью. Надо бы послать тебя через арбайтсамт к доктору, чтобы он проверил, что за болезнь там у тебя такая — лень или еще что.

Лена изо всех сил пыталась скрыть свое разочарование, когда передала Кате поднос и объяснила, что именно ей придется служить немцам этим утром. Еще вчера она проснулась в постели, которая хранила тепло и запах кожи Рихарда, а сегодня даже не могла взглянуть на него украдкой. И не могла не думать о той тоске, которая стала острой вдруг, что пугала ее саму.

Они всего несколько часов провели в разлуке. Что же будет с ней, когда их расставание растянется на недели и месяцы?

— Старый будет недоволен, — предупредила ее Катерина, забирая поднос. — Он увесь час пытал про тебя.

Ослушаться Биргит означало навлечь на себя серьезные неприятности. Поэтому Лена покорно пошла кормить вахтельхундов в вольер, надеясь, что немка на пару часов выпустит ее сегодня днем из вида, и Лене удастся еще немного времени провести с Рихардом до его отъезда. Его короткий отпуск подходил к концу. Как Рихард сказал ей вчера, с каждым днем ситуация в Африке становилась все сложнее, поэтому ему выделили всего несколько дней на личные дела и исключительно по былым заслугам и положению. Он планировал уехать шестичасовым поездом в Берлин, чтобы утром вылететь на Сицилию.

«Час счастья стоит всех этих мучительных недель ожидания», вспомнила Лена слова фрау Зальтен. Это действительно было так. Наверное, можно было ждать столько недель его возвращения, лишь бы кто-то сказал, что Рихард непременно вернется к ней, и у них будет этот час. Хотя бы час…

Войтеку никогда не удавалось застать Лену врасплох, когда рядом были собаки. Странно, но ни Артиг, ни Вейх не любили поляка. Едва они чуяли его запах, они бросали свое занятие и замирали на месте, напрягаясь всем телом и забавно подергивая ушами. Вот и сейчас приближение поляка к вольерам не стало исключением, и Лена поспешила выйти навстречу Войтеку, чтобы не волновать собак и дать им спокойно поесть. Поляк был взволнован. Лена еще издалека заметила его нервозность и невольно напряглась. Наверное, поэтому сумела спокойно встретить его вопрос, не выдав себя ничем.

— Где ты была эти два дня?

— Я думала, Катя сказала, что я была больна, — и смело встретила его недоверчивый взгляд.

— Я заходил в твою комнату вчера днем. Она была пуста, — настаивал Войтек.

— Значит, я выходила в этот момент в уборную, — пожала плечами Лена, изо всех удерживая маску спокойствия на лице. Она направилась было к дому, подхватив пустой котелок, в котором принесла кашу для собак, но Войтек вдруг задержал ее за локоть.

— В уборной тоже было тихо, — проговорил он, и Лена нервно дернула руку из его пальцев.

— Ты слушал под дверью уборной? Это смешно, Войтек! Если бы я могла уйти из этого дома, то вряд ли бы вернулась сюда!

Он руки ее не выпустил, а наоборот сжал пальцы так сильно, что Лена невольно подумала о том, что после этой хватки у нее появятся синяки.

— Поклянись, что не покидала Розенбург последние два дня! — потребовал он угрожающе, и Лена не могла не испугаться этого.

— Что случилось? — спросила она, но поляк не ответил. Просто смотрел в ее глаза, словно пытаясь там прочитать ответ на свои подозрения.

— После того, как немчик молодой укатит, нам нужно поговорить, — сказал он и тут же переменил тему, чуть ослабляя хватку на ее локте. — Немцы обсуждали что-то еще по Африке? Что-то интересное? Будет ли и в этот раз карта?

— Биргит не допускает меня сейчас в хозяйские комнаты, — с чистым сердцем призналась Лена, впервые за долгое время благодарная Биргит за ее приказ. — Только Катя обслуживает сегодня немцев, ведь Урсула еще на каникулах.

На щеке Войтека дернулся желвак при этих словах, и ей показалось, что он недоволен ее ответом. Поэтому она поспешила предложить ему попросить Катю вынести карту, чтобы Лена могла передать ему. Разумеется, ничего такого Лена делать не собиралась в этот раз.

— Я сам спрошу Катю, — вдруг решил Войтек. А потом так же внезапно, как схватил, отпустил ее локоть и отступил на пару шагов. Лена проследила за его взглядом, направленным куда-то в сторону, и заметила Биргит на заднем крыльце замка, наблюдающую за ними.

— Не ложись сегодня вечером спать, пока я не дам сигнал, — проговорил Войтек и зашагал широкими шагами в сторону гаражей. Лена же поспешила к Биргит, раздумывая, что ей придумать такое, чтобы карта не попала в руки Войтека.

Африка — не побережье Крыма. А капиталистическим странам она вольна не помогать. И в этот раз она не будет передавать сведения. И не позволит никому это сделать.

Катя не успела убраться в библиотеке, где Рихард с Иоганном обсуждали ситуацию на фронте над картами. Пометки были нанесены на одной из них, самой верхней, где была изображена Европа и часть африканского континента. Лена быстро убрала булавки и сложила ее, раздумывая, куда бы ее спрятать сейчас. И едва не подпрыгнула от испуга, когда двери в библиотеку распахнулись, и в огромную залу вошла Биргит. Еле успела опустить карту в карман, надеясь, что немка не заметит этого, и схватилась за фарфоровые пары, делая вид, что занята уборкой.

— Я думала, ты в кухне и ждешь новых распоряжений, — произнесла Биргит, подходя ближе и окидывая цепким взглядом Лену с головы до ног. — Что ты тут делаешь? Прячешься от работы? Надеешься укрыться здесь от меня?

— Нет, что вы, госпожа Биргит, — сказала торопливо Лена. — Я освободилась и решила помочь Катерине, только и всего.

— А поднос, разумеется, не взяла с кухни, чтобы унести все разом, — голос немки был полон злой иронии. — Или ты надеялась, что унесешь все это в руках? Господи, ну, когда же вы начнете думать головой?! — Биргит вдруг застыла и вгляделась в Лену пристальнее, словно пытаясь прочитать что-то в ее взгляде. И девушка поспешила опустить глаза в пол, чтобы не вызвать никаких подозрений в немке. — Или все наоборот? Или ты слишком хитра? Решила, что протянешь время, нося по паре предметов в кухню? Пошла за подносом в кухню! Еще раз поймаю на подобном, будешь наказана, поняла? А сейчас… отнесешь посуду в кухню и вернешься сюда с щеткой и мастикой. Видишь, здесь полосы от колес коляски господина Иоганна. Их нужно убрать и натереть пол мастикой. А потом найдешь меня, я выдам новое распоряжение. Что ты мнешься? Что-то хочешь сказать? Ну же!

Лена, разгадав, что Биргит не намерена оставлять ее сейчас одну даже на минуту, решила притвориться, что ей нужно в уборную. Она спрячет карту у себя, пока не освободится, а потом вернется сюда и положит среди других карт.

— На этаже для слуг, — лишний раз напомнила Биргит то, что Лена успела выучить наизусть за месяцы пребывания в Розенбурге. — У тебя всего две минуты. Время пошло.

Лене казалось, что она все предусмотрела. Даже то, что Катя могла зайти случайно в комнату и обнаружить карту. Или Биргит зачем-то поднимется сюда. Карта Европы и части африканского континента была спрятана между страниц книги Ремарка, которая настолько распухла от этого, что с трудом заняла свое прежнее место в тайнике. Хорошо, что тот располагался под кроватью, и, если не искать специально, его едва ли можно было обнаружить.

Время неумолимо бежало. Минуты и часы утекали как вода сквозь пальцы, с отчаянием думала Лена позднее. В тот день, словно назло, Биргит поставила своей целью загрузить ее работой по полной, не давая ни минуты свободного времени. Ей все казалось, что дом недостаточно хорошо содержался за время, что она была в Лейпциге, поэтому она прогнала служанок по всем этажам, приказав вытереть пыль и протереть зеркала и оконные стекла с уксусной водой. Даже Иоганн не сумел убедить строгую немку разрешить Лене пару свободных часов, и на прогулке немца сопровождал Войтек, толкая коляску по дорожкам парка.А как хотелось бы Лене быть на месте поляка! Ведь Иоганн в тот день решил не расставаться с племянником по мере возможностей, и прогулка для него означала просто посидеть в коляске возле корта, где Рихард играл в теннис.

И обед в столовой Биргит велела обслуживать только Катерине, приказав Лене в это время отутюжить рубашки барона и сложить их стопкой, чтобы он взял их с собой при отъезде, намеченном на пять часов дня. Лене хотелось плакать от отчаяния, что она провела почти весь день, а так ни разу и не была наедине с Рихардом. Да что там наедине — даже видела только из окна, стоя на подоконнике, когда мыла стекла, а он возвращался с корта с ракеткой под мышкой. А еще немка постоянно следила за Леной, уверенная, что работница желает увильнуть от своих обязанностей. Ее явно терзали подозрения по поводу «болезни» Лены, и она приглядывалась внимательно, чтобы уличить во лжи. И стала вдвойне придирчивой после обеда, на котором ей объявили о снятии предупреждения с Лены.

— Чем ты очаровала так нашего господина Ханке, что он так заступается за тебя? Своим невинным личиком? Своим тонким голоском? — злилась Биргит после в кухне, когда сообщила сквозь зубы о решении Рихарда. — Он не видит в тебе то, что вижу я. Твою подлую русскую сущность, которая рано или поздно выползет из-за этого невинного личика! Так я и сказала господину барону!

Лена только молча сносила все это, зная, что немку лучше не стоит раздражать возражениями. Еще запрет в погребе, а Лене очень нужно было сейчас остаться без наказания. И она покорно опускала взгляд в пол, чтобы скрыть ненависть и злость, и мыла и мыла посуду, делая вид, что это единственное, что интересует ее сейчас. И именно эта посуда спасла положение для Лены, когда Биргит объявила слугам о сборе на крыльце для проводов хозяина.

— У меня мокрый фартук, фрау Биргит. Могу ли я сменить его? — смиренно сложив руки за спиной, чтобы не выдать свое волнение, попросила Лена. Если ей удастся получить хотя бы пять минут, пока все остальные будут собираться у подъезда замка!..

— Побыстрее только! — резко приказала Биргит и поспешила выйти из кухни через заднюю дверь, чтобы предупредить Войтека поторапливаться и разыскать мужа в саду, который почти весь день подвязывал кусты пионов. Жаркая погода, стоявшая в последние пару недель, заставила их раскинуться широкими тяжелыми кругляшами, набухшими кроваво-красными лепестками. И Штефан очень переживал, что пионы отцветут до возвращения баронессы, а ведь это были ее любимые цветы в садах Розенбурга.

Лену не надо было упрашивать дважды. Она так побежала вон из кухни, что казалось, за ней кто-то гонится. Даже едва не наткнулась на Иоганна, который выезжал из лифта с помощью Кати.

— Куда ты, Воробушек? Подожди минуту! — только и успел крикнуть ей Иоганн вслед, но она уже скрылась за дверью «черной лестницы», стараясь выгадать хотя бы еще лишнего времени себе.

Рихард уже ждал Лену, стоя в проеме двери, и протянул руку навстречу, чтобы побыстрее втянуть ее за запястье внутрь, захлопывая дверь за ее спиной. Лена не успела даже рта раскрыть после этого, как он поцеловал ее так, что все мысли тут же унеслись куда-то прочь, стирая все, кроме его присутствия рядом и прикосновений его губ и языка. От него пахло мылом и одеколоном, а волосы на затылке все еще были влажными, и у Лены даже голова пошла вдруг кругом от смеси ощущений.

— Я думал, так и не доведется сделать это до моего отъезда, — прошептал Рихард в ее губы, на какие-то секунды прерывая поцелуй. — Думал, что увижу тебя только на крыльце… Ты словно избегала меня…

— Избегала? — отпрянула от него Лена. — Ты забываешь, что я не принадлежу себе здесь. Биргит выдала столько работы, что даже вздохнуть спокойно было сложно. И все держалась рядом. Словно что-то подозревает.

— Нет, она просто злится из-за того, что ей пришлось смириться с моим решением, — прошептал Рихард, прижимаясь лбом к ее лбу и заглядывая в глаза. И от глубины этого взгляда, а еще от того, что она прочитала в нем, в животе Лены словно затрепыхались бабочки. — Я попросил дядю Ханке присмотреть, чтобы она была помягче с тобой…

— Мне не нужны привилегии или особое отношение…

— Это нужно мне! — отрезал Рихард мягко, но эта мягкость была обманчива. А потом попросил еле слышно, погладив ее по нежной коже щеки кончиками пальцев. — Пиши мне. Обо всем, что придет в голову. О всяких пустяках. Только пиши, поняла? Хотя бы каждую неделю! Чтобы я знал, что с тобой все в порядке. Мне достаточно будет и того…

Это был конец. Времени совсем не оставалось. Именно такими словами и заканчивают прощание. И Лена вдруг вцепилась изо всех сил в его руки, хватая ткань рукавов мундира в попытке удержать. Но он только головой покачал и тихо напомнил, что ему нужно успеть на поезд. И поцеловал ее, чуть жестко и грубо, отчего у нее даже сбилось дыхание.

— Не плачь, моя маленькая русская, — прошептал Рихард с нежностью, заметив, как ее глаза заблестели невыплаканными слезами. — Расставание — это не повод для слез. Это всего лишь маленькая ступенька к очередному моменту вдвоем. Теперь мы знаем, как это может быть. Не плачь, мое сердце… Несколько месяцев, и я вернусь к тебе! Обещаю!

Встать на цыпочки и обнять его, уткнувшись носом в шею поверх ворота мундира. Вдохнуть запах его кожи, такой до боли родной…

Еще один короткий поцелуй в губы. Легкая грубость, с которой Рихард вывернулся из ее хватки, которую Лена все никак не хотела разжать. Вернее, не могла это сделать. Не могла отпустить его из своих рук. Но Рихард сумел ускользнуть из ее хватки с явным сожалением и горечью в глазах. Потом подхватил саквояж (за что потом Лене достанется от Биргит) и фуражку и вышел вон из спальни, бросив напоследок на нее взгляд, полный нежности. Она слышала, как замедлились его шаги у лестницы, и поняла, что он дает ей время прийти в себя, чтобы не вызвать лишних подозрений.

Лена развязала дрожащими пальцами фартук и бросила в угол спальни, а потом открыла дверь и замерла на пороге, заметив, что Рихард наблюдает за дверью в ожидании ее выхода. Он окинул быстрым взглядом ее лицо, убедился, что она почти успокоилась и готова показаться остальным. А потом кивнул, показывая, чтобы она шла наперед, ведь Биргит непременно поставит ей в вину, если она появится на крыльце позднее хозяина. Лена быстро проскользнула мимо него по лестнице вниз, понимая, что, если задержится хотя бы на секунду и коснется его, вряд ли сдержится и не выдаст свои чувства. Потому быстро сбежала вниз и спешными шагами заняла свое место на крыльце возле Кати под недовольным взглядом Биргит.

Спустя минуту из дома появился Рихард, но Лена не стала смотреть на него, опасаясь, что вот-вот сорвется. Она слышала слова прощания, которыми обменивались Иоганн с племянником, обещания писать и беречь себя. Они причиняли ей почти физическую боль сейчас, и Лена попыталась мысленно вспомнить хотя бы что-то из музыкальных произведений, чтобы отвлечь себя и успокоить растревоженные нервы. И не смогла к своему безмерному удивлению. Словно происходящее сейчас для нее затмило все. Наверное, поэтому она не сразу заметила то, что заставило всех остальных замереть на крыльце — кого-то от неожиданности, кого-то с холодным любопытством, а кого-то со страхом, пусть даже тщательно скрываемым.

— Что им понадобилось? — с удивлением спросил у племянника Иоганн, глядя, как к дому по аллее приближается черный легковой автомобиль и крытый брезентом грузовик.

Гестапо. Лена узнала Цоллера, сидевшего на заднем сидении с таким скучающим видом, словно ему и дела не было ни до чего вокруг. Она тут же бросила взгляд на Войтека, стоявшего возле «опеля», в который он уже успел положить саквояж барона, и поразилась тому, что не замечала раньше в его взгляде.

Печать обреченности. Такое же выражение было во взгляде многих военнопленных в Минске, когда они ожидали наказания.

Цоллер тем временем грациозно вышел из машины, едва перед ним распахнул дверцу солдат, и отдал честь Рихарду, стоявшему на крыльце, резко выкинув руку вперед. Иоганн даже не кивнул в ответ, равнодушно глядя на гестаповца, а вот Рихард, как и полагается военному, не мог не ответить тем же жестом.

— Гауптман Ренбек, господин Кестлин, — обратился к ним вместо приветствия Цоллер, поднимаясь по ступеням. — Как же я рад, что вы заранее собрали здесь всех своих домочадцев, облегчая мой труд.

— Чем обязан вашему визиту, гауптштурмфюрер? — спросил Рихард. Казалось, его в отличие от остальных, приезд гестаповцев, который обычно не сулил ничего хорошего, совсем не взволновал.

— Прошу прощения, господин гауптман, за подобное вторжение, — произнес Цоллер, всем своим видом выражая, что эти слова просто формальность для него. — Но дело совершенно не терпит отлагательств. Позавчера ночью из леса в окрестностях города была совершенна радиопередача данных. Это был не первый сеанс, но в этот раз нам удалось-таки взять ублюдка. И хотя эта гнусная тварь пока молчит, я думаю, что к вечеру мы найдем средства разговорить его. Его жена — ну или особа женского пола, что называлась его женой все эти годы, — сумела ускользнуть от нас, а вот сам он был арестован. Правда, уничтожить все улики у него не удалось. Мы нашли форму шупо, которую он пытался сжечь в камине. И надо же какое совпадение — весной у нас пропал один из полицейских, вы верно слышали об этом прискорбном событии, господин Кестлин?

Лене показалось, что ее ударили прямо в солнечное сплетение. Она не могла не взглянуть на Рихарда быстро, чтобы понять, уловил ли он смысл слов гестаповца и что они означают для нее. На его лице не шевельнулся ни один мускул. А сам он слушал Цоллера с отстраненно-скучающим видом.

— Это все весьма занятно. Но я не понимаю, каким образом это касается меня, — холодно ответил на это Рихард.

— Наверное, вы еще не знаете, господин гауптман. Сегодня утром нашли тело Урсулы Вебер. Вы ведь знаете ее верно? Ее задушили, а тело бросили недалеко от города. Одна из остработниц господина Штайлера развозила молоко и обнаружила ее.

Казалось, что гестаповец даже наслаждается тем эффектом, которые произвели его слова на окружающих. Биргит и Айке вскрикнули, а Лена потрясенно взглянула на Войтека, который смотрел упрямо перед собой. Одна Катя не сразу поняла, что произошло, и в ужасе ахнула, когда Лена сообщила, что случилось.

— Как-то подозрительно, что ее убили как раз тогда, когда мы арестовали английского шпиона, правда? Но вас лично это, разумеется, не касается, господин гауптман, и я подозреваю, что вы торопитесь на станцию. Поэтому не буду задерживать вас ни в коей мере, если вы позволите мне провести некоторые процедуры в вашем досточтимом доме.

Они оба знали, что Рихард не имеет ни малейшей возможности отказать ему. Гестапо могло делать все что угодно и где угодно, обладая безграничными полномочиями.

— Чего вы хотите, господин гауптштурмфюрер? — холодно спросил Рихард.

— Всего лишь небольшой обыск и допрос ваших восточных работников. Прикажите своей обслуге не двигаться с места, иначе я буду вынужден стрелять, расценив это как попытку к бегству.

В ногах и руках Лены тут же закололо сотнями иголок от страха при этих словах. Она видела ужас на лице Катерины и волнение Войтека. И только ледяное спокойствие Рихарда дарило ей силы притворяться спокойной, хотя внутри бушевал просто ураган.

— Вы будете обыскивать мой дом? Вы думаете, что я как-то связан с этим английским шпионом? — ироничный тон Рихарда явно действовал на нервы — Вы, должно быть, лишились рассудка, Цоллер!

— О, нет, господин гауптман, упаси Боже! Хотя речь в перехваченной передаче велась именно о люфтваффе, разумеется, мне даже в голову не пришла эта мысль, — гауптштурмфюрер направил стек в сторону Войтека. — У меня давно вызывал подозрение этот ваш польский работник. И моя интуиция говорит, что скорее всего, гнусное убийство фрау Вебер тоже как-то связано со всем этим. Поэтому мы просто проверим. По опыту скажу, что люди предпочитают держать некоторые свои тайники как можно ближе к себе и там, где редко кто-то бывает помимо них. Всего лишь обыск помещений прислуги и небольшой допрос пока. С вашего позволения, господин гауптман.

У Лены даже голова закружилась от страха. При обыске в ее комнате легко найдут ее секретное место под половицей. А там их запрещенные книги и эта проклятая карта, которую она спрятала. И это означало конец для нее… Что может быть лучшим доказательством ее вины?

— Биргит расскажет вам обо всем, что касается слуг, и покажет вам комнаты девушек. Квартира поляка над гаражом тоже в вашем распоряжении, — проговорил Рихард, кивая в знак согласия с процедурой обыска в своем доме. — Если вам нужна комната для допроса, также обратитесь к Биргит. Я оставлю вас на время. Как я понимаю, мой отъезд откладывается, и мне самому придется отнести вещи обратно в спальню. Биргит!

Немка уже успела оправиться от шока и собраться, как и полагается по ее должности. Получив подтверждение, что она проследит за всем, Рихард забрал саквояж из авто и направился в дом быстрыми шагами, всем своим видом выражая недовольство происходящим и нервно крутя зажигалку в пальцах. Следом по команде Цоллера засуетились солдаты, и площадка наполнилась короткими отрывистыми приказами. Когда Рихард проходил около Лены в дом, то выронил зажигалку, и Лена как и следовало хорошей служанке быстро подхватила ее со ступеней крыльца.

— Где книги? — проговорил Рихард быстро. И к счастью, она сразу же поняла, о чем он ведет речь.

— Под кроватью вторая доска от плинтуса. Все под ней, — прошептала в ответ она, надеясь, что их мимолетный диалог остался незамеченным для остальных. Но что могло укрыться от цепкого взгляда гауптштурмфюрера?

— Как неловко, господин гауптман? Что это вы уронили? Зажигалку? — Цоллер поморщился деланно, когда Рихард показал ему предмет. — Не думал, что вы все еще курите. Наш фюрер не одобряет вредных привычек, как знаете. Полагал, что в люфтваффе с этим строго, как и в СС.

Рихард ничего не ответил на это, только развернулся и скрылся в доме. Гауптштурмфюрер криво улыбнулся и махнул рукой солдатам. Кто-то из них тут же грубо толкнул Лену в спину. И такими же сильными толчками направил дальше в одну из гостиных, куда вела гестаповцев Биргит, возглавляющая эту странную процессию через комнаты дома.

Цоллер приказал держать прислугу отдельно и заводить к нему поодиночке в соседнюю комнату, чтобы никто не смог договориться заранее о том, что говорить на допросе. С работниками остались три солдата, а остальные по команде командира направились проводить обыск. Причем, сначала, как поняла Лена, ему подверглось жилище Войтека, который сейчас казался абсолютно спокойным и равнодушным к происходящему. Катя испуганно кусала губы и с трудом удерживала слезы, а Лена изо всех сил старалась сохранять хладнокровие, убеждая себя, что все обойдется.

Гестапо ничего не знает. Только одни догадки. И если человек с Вальдштрассе не сдаст Войтека, а тот в свою очередь Лену, ей ничего угрожает сейчас.

Войтек был первым. И насколько слышали перепуганные девушки, это был не просто допрос, а допрос «с пристрастием», как между собой пошутили солдаты, охраняющие Катю и Лену. При каждом ударе Лена закрывала глаза и старалась думать о чем угодно, но только не о том, что происходило сейчас в Розенбурге, и чем это угрожало ей. Прикрыла глаза и мысленно стала вспоминать какую-нибудь мелодию. В голове тут же заиграли звуки танго, а следом пришли воспоминания. И постепенно бешеный ритм биения сердца чуть замедлился, а дыхание выровнялось. Правда, все снова вернулось на круги своя, когда ее вызвали к Цоллеру после допроса Войтека, и когда она увидела избитое лицо поляка.

— Ты боишься меня? — спросил Цоллер, едва Лена, сложив руки за спиной, чтобы не выдать свое волнение, встала напротив стола, за которым он сидел.

— Все боятся сотрудников гестапо, — осторожно ответила она, и он усмехнулся.

— Боятся только те, кому есть что скрывать, — заметил гауптштурмфюрер в ответ. — Старая истина, которая для меня подтверждается раз за разом. Давай приступим к нашему разговору и проверим, верна ли она в твоем случае.

Лене казалось, что она знала, что будет на допросе, и сумеет выйти из него без каких-либо подозрений. Она заранее продумала, что будет отвечать и как будет держаться во время этого разговора. И ей повезло, что Цоллер решил не применять к ней насилия во время разговора, удовлетворившись моральным давлением — угрозами и шантажом, переходом от крика к спокойному располагающему тону.

Нет, она ничего не знает об убийстве Урсулы. Нет, она ничего не знает о радиопередачах англичанам. Ей вообще запрещено покидать замок, фрау Биргит может это подтвердить. Нет, она никогда не замечала ничего подозрительного за Войтеком или Катей.

Но гауптштурмфюрер был очень умен и не зря занимал свое место в гестапо. Он мог повторить вопрос внезапно, когда того совсем не ожидалось, втискивая его между двумя совершенно не относящимися к теме. Или задать внезапно и невпопад, казалось бы, совсем неподходящий вопрос. Например, какого цвета дом на Вальдштрассе под номером пятнадцать, и какие цветы растут в огромных садовых вазонах на его крыльце. И она делала удивленный вид и повторяла раз за разом, что никогда не была на этой улице, тем более, в доме какого-то немца.

Лишь один-единственный раз Лена запаниковала во время допроса. Это случилось, когда в комнату шагнул солдат и положил на стол перед Цоллером небольшой холщовый мешок, где Лена хранила свои маленькие сокровища — воротник матери, какие-то мелочи, оставшиеся из прошлой жизни в Минске, и пуанты, которые Рихард привез ей из Берлина.

— Что это? — отреагировал Цоллер, насторожившись, словно собака, учуявшая след.

— Вещи этой русской, — вытянулся солдат. — Посмотрите сами, странные какие-то.

Странными, видимо, немцу, некогда простому крестьянину из Австрии, показались балетные туфли. Лена видела, что Цоллер с трудом подавил раздражение. Посмотрел на них внимательно и перевел цепкий взгляд на Лену.

— Зачем тебе они?

— Я… я танцую, — произнесла растерянная Лена, не сообразив сразу, как нужно ответить на этот вопрос, чтобы не вызвать лишних подозрений.

— Танцуешь? — переспросил гестаповец насмешливо. — Где? Здесь? Калеку развлекаешь, что ли?

— Я — балерина, — резче, чем хотела, произнесла девушка, задетая за живое оскорблением Иоганна. — Вернее, я была балериной, пока немцы не вторглись в СССР, нарушив свои обещания.

Эта резкость могла ей дорого стоить. Лена только потом поняла это. Но он не стал наказывать ее за дерзость.

Мысли Цоллера в тот момент были явно заняты совершенно другим. Он посмотрел на пуанты, затем на Лену — прямо в глаза, а потом достал складной нож из кармана и вынул лезвие. Она даже ахнуть не успела, как гестаповец ловко пропорол «коробочку» сначала на одной туфле, а потом на другой. Распотрошил их с трудом и, убедившись, что внутри нет ничего подозрительного, отрезал ленты и пробил лезвием основу. С явным удовольствием. Глядя Лене прямо в глаза.

Всего лишь пара минут, и все было кончено. То, что когда-то для нее было таким важным и дорогим, лежало бесформенной кучей текстиля перед немцем. Поруганная жестокостью и ненавистью мечта.

— Значит, ты балерина, — произнес Цоллер, чуть нахмурившись, возвращая складной нож обратно в карман и извлекая записную книжку. Он взглянул на документы, лежащие на столе, записал пару строк, а потом махнул рукой солдату у двери, показывая, что Лену можно отпускать. Ей бы почувствовать облегчение, когда тот схватил грубо за локоть, поднял со стула и буквально вышвырнул за дверь в соседнюю комнату. Но Лена видела перед глазами уничтоженные пуанты и не могла не заплакать, выплескивая из себя обиду и страх. Почему-то именно это вдруг снова вскрыло старые затянувшиеся раны, потащив за собой воспоминания о разрушенном городе, о смерти близких и навсегда разбитых иллюзиях о счастливом будущем.

Встревоженный Войтек, на лицо которого было страшно смотреть из-за сломанного носа, ссадин и уже заплывшего глаза, шагнул к Лене, едва солдат втолкнул ее в комнату, и положил руку на плечо, пытаясь успокоить.

— Все хорошо? — прошептал он в ее ухо еле слышно, прежде чем их растащили в разные углы комнаты солдаты. Она кивнула ему со своего места, понимая, как важно ему понимать ситуацию сейчас.

Последней на допросе была Катя. Разговор с ней прошел намного быстрее, как показалось Лене. Может, потому, что Катя, до безумия боявшаяся гестапо, почти сразу же впала в истерику и не могла сказать ни слова даже после пары пощечин от раздраженного Цоллера. Они наоборот вогнали ее в состояние ступора, и гестаповец даже сначала решил забрать ее с собой в город, мол, там она точно заговорит. Но в итоге все же передумал — просто выкинул ее вон из комнаты, обозвав «тупой русской коровой».

Лена боялась, что Цоллер прикажет забрать Войтека. Но и тут обошлось. Гауптштурмфюрер просто задержался возле него, посмотрел внимательно, но ничего не сказал. Просто прошел в сопровождении солдат через анфиладу комнат в холл, откуда вскоре донеслись голоса. Войтек тут же подал знак Лене, чтобы она подслушала, о чем говорит гестаповец и Рихард.

— … ничего нового не узнали. И что хотели бы забрать… они хотели бы забрать… О! Господин барон говорит, что если они не нашли никаких доказательств, то не… Гауптштурмфюрер злится… Кажется… кажется, уступил. Говорит, что это неважно, ведь все равно у них есть шпион томми… что умеют разговаривать людей, и что… рано или поздно откроет имена своих товарищей… О, Войтек, что если это правда? Что, если этот человек заговорит? — с тихим шепотом схватила поляка за руку Лена в испуге, отойдя от дверей.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, слышишь! — ответил он на это твердо, погладив ее по щеке, и Лена вспомнила похожие слова, произнесенные когда-то. И отшатнулась от него в страшной догадке.

— Это ты убил Урсулу? Но зачем?! Зачем?!

Лена в страхе отступила от него на пару шагов, но поляк не пустил ее — неожиданно схватил больно за плечи и встряхнул с силой, так, что едва не клацнули зубы во рту:

— Немку жалеешь? Жалко ее, да? А то, что она сдала бы тебя в гестапо — неважно? Или что ей заплатил за тебя тот немец клятый? Она же продала тебя, Лена! Сама мне призналась в том перед тем, как сдохнуть. Ну? Жалеешь немку теперь?

Лена не успела ответить ничего. Они оба спешно отступили друг от друга, когда раздался звук шагов, и в комнату вошел Рихард. Но Лена понимала, что едва ли он не заметил эти суетливые движения, как видел сейчас волнение на их лицах, которое они оба пытались безуспешно скрыть.

— Войтек, забери мой багаж в комнате и загрузи в авто! — распорядился он отрывисто. — Катерина, тоже ступай вон отсюда!

Тон его голоса был тихим и спокойным, и Лена не заподозрила ничего в эти минуты. И движения были такими медлительно-обманчивыми, когда он положил фуражку на столик и провел ладонью по волосам, ожидая пока слуги покинут комнату гуськом. Потом вздохнул глубоко и повернулся к ней.

— Как давно ты работаешь на англичан? — произнес Рихард таким тоном, что у нее застыла кровь в теле. Стало вдруг так тихо, что казалось, можно услышать, как под легким ветерком за окном шелестит листва, как шуршат легкие занавески у открытого окна. — Как давно? Или ты снова скажешь, что взяла карту, просто чтобы вернуть ее на место?

Лена действительно так планировала объяснить ему тот факт, что карта лежала в одной из книг тайника. Понимала бессмысленность своей попытки, но попытаться все же было можно, надеясь на то, что он поверит ей, как верят любимым. А сейчас глядя в его глаза — ледяные озера, она поняла, что обман только усугубит ситуацию.

— Знаешь, раньше твои поступки ставили меня в тупик. А сейчас все стало ясно, как день, — произнес Рихард с горечью и холодным гневом. — Все до последней минуты. Каждый твой поступок. То, что ты пришла ко мне тогда в спальню сама. Почему отказалась выходить замуж. И почему не поехала в Швейцарию. Мои поздравления, Лена, ты добилась значительных успехов. Один завод в Варнемюнде чего стоит. Должно быть, томми тобой очень довольны.

Его прервал стук в дверь. Биргит проводила гауптштурмфюрера и его отряд и теперь желала знать, планируется ли отъезд господина барона сейчас, или он предпочтет ехать позже вечером. Но прежде, чем она договорила, Рихард прервал ее:

— Биргит, выйдите вон, пожалуйста.

Немка ошеломленно взглянула на барона, но с места не сдвинулась, решив, что что видимо, ослышалась. А когда поняла, что он обращался к ней, взглянула на Лену раздраженно, разгадав в ней причину подобной резкости, решила переспросить зачем-то: «Господин барон желает…» Своим неповиновением она буквально распалила ярость Рихарда, до того гасившего ее под маской деланного спокойствия. Словно поднесла к фитилю огонек.

— Вон! Биргит, выйдите же вон! Неужели вы не слышали, что я сказал?!

Этого выкрика испугалась и Лена. Она бы тоже желала выскользнуть сейчас за дверь, как это сделала Биргит, а не оставаться здесь перед лицом разъяренного зверя. В этот момент ей пришло в голову, что она не знает его настолько, чтобы предугадать поведение в ярости, которая порой толкает людей на совершенно необдуманные поступки.

— Мои поздравления, моя дорогая! Ты просто великолепна! — проговорил зло и резко Рихард, обращая теперь свое внимание на Лену. Говоря эти резкие слова, он даже пару раз хлопнул в ладони, словно аплодируя ей. — Артистка… Да, ты действительно артистка, моя дорогая! Я ведь воистину лишился рассудка из-за тебя! Иначе как объяснить то, что я был готов подставить голову в петлю и самовольно выбить табуретку из-под своих ног? И ради чего? Я сделал тебе кенкарту и рай пасс! Я пошел против законов моей страны ради тебя… Чтобы спасти тебя! Представляю, что за мысли у тебя были в голове, когда я предложил тебе выйти за меня замуж и уговаривал уехать во Фрайбург. И как ты должно быть…

— Все не так! — попыталась оправдаться Лена хриплым голосом, судорожно пытаясь найти те самые верные слова, которые скажут ему, что он ошибается. Но мысли разбегались в стороны, и она никак не могла собрать их воедино, чтобы найти те самые слова, которые донесут до него сейчас и другую правду — что она любит его, и что хотела прекратить все это. Ради него.

— Не так? — со злой иронией переспросил Рихард. — Я бы с удовольствием послушал очередной монолог, моя маленькая русская, но боюсь, что у тебя нет времени на это. С минуты на минуту твой связной откроет рот и расскажет все, что знает. И тогда за тобой придет гестапо.

— Он никогда не видел меня, он не знает меня в лицо, — прошептала Лена, сама не понимая, то ли отвечает Рихарду сейчас, то ли убеждает себя в том, что она все в еще безопасности. Если, конечно, Войтек не предупреждал о том, что записки теперь будет оставлять одна из русских работниц.

Рихард на мгновение прикрыл глаза, словно пропустил удар в эти секунды. Потом полез в карман мундира и достал пачку сигарет. Пара глубоких и быстрых затяжек, и казалось, к нему снова вернулось былое хладнокровие. А вот пренебрежение и неприязнь к Лене никуда не ушли, как она обнаружила, когда попыталась шагнуть в его сторону. Он моментально выставил вперед руку, словно ограждая себя от нее, и она замерла на месте, не зная, что ей делать.

— Очень грамотный ход, — проговорил Рихард глухо, присаживаясь в кресло у дальней от окна стены, чтобы она не видела его лицо в тени. Он устало опустился спиной на спинку и вытянул ноги, но несмотря на кажущуюся расслабленность этой позы, Лена читала без труда напряжение в его теле. Словно зверь, готовый атаковать в любой момент свою жертву, когда наиграется с ней.

— Наивность вкупе с невинным очарованием. Хрупкость. Начитанность. Ум и красота не могут не зацепить, а невинность укрепить нить, после того, как добыча клюнет на крючок. Очень грамотный ход. Ведь никто и не ждет, что здесь, Розенбурге, вдали от большого города, появится шпион томми. Что ему тут делать, ведь тут нет ни заводов или фабрик, а порты далеко? Хотя поблизости Веймар, кто знает… Но, знаешь, я верю, что это всего лишь стечение обстоятельств, можешь не объяснять мне ничего, не трудись. Ты совершенно случайно попала сюда, в Германию, через арбайтсамт. И быть может, совершенно случайно встретила этого… этого. Но вот в постель ты ко мне влезла не просто так, верно? Ты уже знала, как можно работать в такой ситуации, ничего сложного в том, чтобы втереться…

Рихарда прервал мелодичный звон часов на мраморном камине, говоря о том, что уже наступило шесть по пополудни, и что Рихард опоздал на поезд. Покрутились медные цилиндры в ритм ходу музыки, пуская своими блестящими боками солнечных зайчиков по комнате. Эти отблески мелькнули на лице Рихарда, на мгновение выдавая его боль, которая вдруг показалась Лене. Наверное, именно она, эта мука в его взгляде, а не солнечные зайчики ослепили ее так, что пришлось закрыть лицо ладонями. И Лена тут же опустила их, потрясенная вопросом, которого никак не ожидала:

— В Остланде ты жила с штурмфюрером Ротбауэром, верно? — Рихард заметил ее удивление и усмехнулся горько. — Ты удивлена? Ты же сама назвала мне имя его денщика, этого Кнеллера. И сама рассказала, что жила с немцами в Минске. Неудивительно, что мне было любопытно. Но знаешь, мне только сейчас пришло в голову, когда я проанализировал все, сопоставив все детали. Покушение на штурмфюрера Ротбауэра под Минском… Ты появилась здесь почти в те же дни, как это случилось. Скажи мне откровенно. Только между нами. Я уже сказал, что не сдам тебя сейчас в гестапо, и я сдержу слово. Но уважь мое любопытство — ты имеешь отношение к этому покушению?

Наверное, за Лену все сказало ее лицо, потому что Рихард вдруг вскочил на ноги и глубоко затянулся, почти до фильтра, обжигая пальцы. На какое-то мгновение она испугалась, что ее сердце разорвется на куски от боли сейчас, в эти минуты, когда ее маленький хрупкий мир иллюзий дал трещину и стал разваливаться на части. Это было глупо, но Лена почему-то думала, что Рихард никогда не узнает о том, что она сделала. А если узнает, то она сможет сделать что-то, чтобы не потерять его.

Но только вот в реальности все выходило не так. В реальности Лена даже не могла ни пошевелиться, ни разлепить пересохшие от волнения губы, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание. Только чувствовала, как болит ее сердце, словно в нем образовалась рваная рана, и с каждым вдохом эта рана становится все шире и шире.

— Где еще мужчина становится слаб как не в постели? Когда не подозревает, что с ним рядом лежит маленькая дрянь, которая только и ждет, чтобы поскорее завершить свое дело! Ты искусна в этом, как я погляжу, — хлестнул Рихард ее словами, и дыра в ее груди стала еще шире, усиливая боль. — Теперь я понимаю. Франция, Крым и вот теперь Африка… Что ж, карта лежит в моей комнате на комоде, маленькая русская. Ты можешь взять ее, чтобы довести свое дело до конца, я не против. Я, быть может, даже не буду менять маршрут из Сицилии. Присылай своих друзей-томми, дорогая — чем меньше у них будет истребителей, тем лучше для моей великой страны.

— Рихард…

— Барон фон Ренбек! — поправил ее Рихард тут же холодно, выпрямляясь резко и гася с силой окурок в пепельнице. Потом он подхватил фуражку со столика и продолжил отрывисто и зло. — Я — гауптман люфтваффе. Я служу великой Германии, маленькая русская, если ты вдруг забыла. И я надеюсь, что ты достаточно умна, чтобы исчезнуть из Розенбурга до моего очередного отпуска. Все равно ты раскрыта, и теперь тебе здесь делать нечего. А если ты не исчезнешь, первым делом по приезде я пошлю за собаками Цоллера, выполняя свой долг.

Несмотря на резкость тона и гнев в голосе, Лена не поверила ему до конца. В глубине его глаз вдруг мелькнуло что-то такое, что заставило ее шагнуть к нему и попробовать коснуться его. Потому что это что-то подсказало ей, что если она сделает это, то появится шанс все исправить…

Лена не была готова к тому, что Рихард перехватит ее руки за запястье и оттолкнет ее от себя с силой. Она налетела на столик, больно ударяясь бедром и сбивая рамки с фотографиями. Рихард тем временем даже не обернулся на вскрик, вышел вон, оставив ее ошарашенно стоять и смотреть в пустоту дверного проема.

Этого не может быть… Он не мог ее оставить вот так. Даже не позволив ей и слова сказать в ответ в свое оправдание… Да и как можно оправдаться сейчас, когда у каждого из них своя правда? Но любовь… Любовь же у них одна на двоих, разве нет?

Прошелестели шины по гравию подъездной дорожки, и Лена поняла, что Рихард уехал. Все еще не веря, она выглянула в окно и заметила, как удаляется из вида под кронами лип черный блестящий «опель». Рихард не дал ей даже шанса объяснить ему, просто уехал, твердо решив выкинуть ее из своей жизни. Не оставив ей никаких вариантов…

Автомобиль исчез из вида. Голоса прислуги, расходившейся по своим делам с крыльца, становились глуше и тише. А внутренний голос Лены крепился с каждой секундой, твердя одно и то же, словно заевшую под иглой граммофона пластинка.

Он не может уехать, не дав ей шанса объясниться. Он не может. Ведь все не так… вернее, не совсем так. Но он не может вот так уехать…

Решение пришло само собой, когда Лена, переводя растерянный взгляд от окна, заметила фотокарточки и лицо Рихарда, на некоторых из них. Она вдруг сорвалась с места и побежала вон из комнаты, и дальше — по темному и прохладному холлу, мимо удивленного Иоганна, которого везла Катя в комнаты. Потом через заднюю дверь, во двор, под лучи ослепительного солнца, которое вдруг ударило в глаза. Возле гаражей ее едва не перехватил Войтек за руку, но Лена успела увернуться от его хватки и вильнула в парк, скрывшись от него за зарослями шиповника. Он кричал ей вслед что-то, но она не слышала поляка — стук сердца, эхом отдающийся в ушах, заглушал для нее все остальное.

Высокая трава била по обнаженным ногам. Подол платья путался между коленей и то и дело сбивал с шага. Заныла вскоре когда-то поврежденная нога от этого быстрого бега. Но Лена не сбавила ход, а наоборот постаралась прибавить ход, помогая себе локтями, как заправский бегун. Да, этот путь был хорош сейчас и давал возможность перехватить Рихарда на дороге у ворот, но она потеряла некоторое время, пока наблюдала его отъезд, не веря до последней секунды, что он вот так уедет от нее.

А потом раздался глухой и резкий звук, заставший по привычке Лену на какие-то секунды вжать голову в плечи. Она отвыкла от выстрелов за долгие месяцы, проведенные в Германии, и не сразу поняла, что это был именно он. И следом раздался тут же второй, который все-таки вынудил ее остановиться на несколько секунд, чтобы понять, откуда они раздаются, и не несут ли они опасности для нее. Но вокруг Лены сейчас царила тишина, какая бывает только в глубине леса или парка в летний день, изредка нарушаемая птичьей трелью. И девушка снова побежала, понимая, что сейчас рискует пропустить автомобиль Рихарда на дороге, и тогда все точно будет кончено. Время раздует этот пожар ненависти в ее адрес, который поглотит все остальные чувства, а расстояние лишит ее возможности помешать этому.

Лена услышала тихий шум мотора за пару десятков шагов до дороги и ускорила бег, понимая, что все же опаздывает. Потому и вылетела почти перед «опелем» из кустов, растущих на обочине, с трудом удерживаясь на ногах при резкой остановке. Ей даже на какие секунды показалось, что Рихард не сумеет вовремя остановиться, и автомобиль собьет ее, поэтому она по инерции выставила ладони в попытке остановить эту блестящую махину. Но Рихард успел вывернуть руль в сторону, и «опель», взметнув облако пыли, вильнул в сторону и остановился на обочине. Еще не успевшая прийти в себя от произошедшего сейчас, Лена наблюдала, как из автомобиля выскочил Рихард и, даже не потрудившись захлопнуть дверцу, бросился к ней. Видеть его таким — растрепанным, с расстегнутым воротом мундира — было странно, ведь Рихард отъезжал от замка привычно собранным и аккуратным.

— Какого черта ты творишь? — он больно сжал пальцами ее локти, чтобы встряхнуть хорошенько, приводя в чувство, и эта боль мигом отрезвила ее. — Что это, твою мать, ты делаешь? Ты рехнулась?

— Мне нужно поговорить с тобой! — почти выкрикнула в ответ Лена, не понимая и половины его слов. Рихард отпустил ее так же неожиданно, как и схватил.

— Я все сказал тебе. Больше нечего прибавить.

— Зато я не успела сказать ничего! — возразила она ему яростно, запрокинув лицо вверх. Лена впервые жалела, что он настолько выше нее, что она заранее ощущала себя проигравшей почему-то. Особенно когда Рихард усмехнулся зло и отступил к машине, ничего не говоря в ответ. Словно она не стоила ни слов, ни времени…

— Ты прав — в любви не может быть недосказанностей или тайн. Потому что они убивают. Как убивали меня все это время. Потому что всякий раз я умирала в глубине души, когда обманывала тебя. Потому что я люблю тебя, — проговорила Лена уже ему в спину, когда Рихард развернулся к «опелю». Он застыл на месте, но к ней лицом так и не повернулся. Ей было достаточно и этого.

Значит, она была права. Ему не все равно. И где-то в глубине его сердца есть что-то такое, что позволит ей все вернуть. Все исправить…

— Я люблю тебя, и поэтому расскажу тебе. Вот она правда, Рихард! Я не делала этого прежде, потому что боялась, что потеряю все. И то, что я тебе рассказывала про жизнь до войны — все правда. Но я умолчала о том, что я делала в оккупации. Ты прав, я действительно жила в одной квартире с штурмфюрером Ротбауэром и пользовалась этим. Я укрывала бланки поддельных документов, чтобы по ним могли бежать из лагеря военнопленные. Я прятала листовки, чтобы потом распространить их среди жителей. А однажды, когда еще работала на швейной фабрике, я украла и вынесла несколько комплектов формы вермахта для партизан. А когда Ротбауэр устроил меня работать в свою канцелярию, я собирала данные. Составляла списки всех ценностей, которые крал твой фюрер у моей страны, чтобы потом, когда эта проклятая война закончится, все можно было вернуть. И да, я подслушивала все разговоры, которые вели между собой офицеры, чтобы потом передать их партизанам, чтобы навредить врагу. А твой рейх — мой враг, Рихард! Он мой враг, как и каждый нацист! И я рада, что именно я привела Ротбауэра туда, где ему самое место — в ад, в который вы, немцы, верите!

Лена заметила, как резко обернулся к ней Рихард, и на какое-то мгновение испугалась, что он сейчас прервет ее, настолько решительным выглядел. И потому заговорила еще быстрее, не делая пауз, чтобы успеть сказать все.

— И я не жалею за то, что обрекла Ротбауэра на смерть! Потому что он заслужил ее! Потому что врагов нужно уничтожать. За все! За то, что они убивали моих друзей и знакомых. За насилие, которое творили в моем городе, в моей стране! За то, что превратили меня и Катю в бесправных рабов!

Рихард отвел на секунду взгляд в сторону, поджимая губы, и Лена поняла, что попала в слабое место. И на какое-то время выиграла тем самым еще несколько минут.

— Я не знала прежде, что можно так сильно ненавидеть, — сказала она медленно, переведя дух. Заметила, что Рихард тут же напрягся при этих словах, спрятал ладони в карманы брюк, где сжал пальцы в кулаки. Но по-прежнему смотрел на нее пристально, слушая внимательно все, что она говорила, но ничем не выдавая своих эмоций.

— И всегда думала, что сильнее этого чувства быть не может. Но это не так. Теперь я знаю точно — любовь намного сильнее ненависти. В сотни и тысячи раз сильнее. Ей уступает все. Страх, отчаяние, ненависть… Любовь сильнее всего. Именно она помогла мне пережить все, что произошло со мной, и принять это. Ты сделал это, Рихард. Я не хотела этих чувств. Я не должна была их испытывать к тебе. Я хотела ненавидеть тебя, как остальных. Если бы я могла выбирать, то ни за что на свете я бы не выбрала тебя. Но это случилось. Я люблю тебя. Ты — единственное светлое пятно в этом мраке, что окружает меня сейчас. Ты — это все, ради чего я живу. Знаешь, о чем я думала, когда ты предложил мне стать твоей женой? Что я отдала бы все на свете, чтобы это было возможным. Но это не так. И я отказала только ради тебя. Даже если ты мне не веришь.

— И так рвалась вернуться сюда только ради Катерины, верно? А не потому, что не могла бросить своего сообщника, — иронично переспросил Рихард.

— Ради нее. Спасаться одной было бы предательством. А я могла… я поняла, что могу спасти и ее. Иногда спасти хотя бы одну жизнь стоит многого…

Они помолчали некоторое время, глядя друг другу в глаза. И Лена заметила, что то, что она заметила в Розенбурге в глубине его взгляда, уже не было видно. Словно это что-то успело погаснуть за эти минуты. И она испугалась этого открытия.

— У нас каждого своя война, и каждый из нас сражается любыми средствами. Я сделала все, что могла, ради своей страны. И ради того, чтобы война закончилась. Но я знаю точно — я не готова жертвовать тобой. Я не могу больше… я не хочу терять…Когда-то Иоганн сказал мне, чтобы я постаралась увидеть за твоей формой человека. Не пилота люфтваффе, который убивал советских летчиков, а именно Рихарда. Я смогла это сделать. С трудом, но смогла. Этого человека я полюбила так сильно, что мысль о том, что я потеряю его причиняет мне физическую боль! Теперь, когда ты знаешь всю правду обо мне, настала твоя очередь увидеть за поступками ради своей страны нечто другое. Вот все. Больше мне нечего сказать в свое оправдание.

— Хорошо, — кивнул Рихард, прерывая затянувшееся молчание. Она удивленно моргнула, не понимая, что это значит.

— Хорошо? — переспросила она, надеясь, что Рихард продолжит дальше, потому что не понимала, в чем он соглашается с ней.

— Ты сказала все, что хотела. Я выслушал, — он взглянул на циферблат наручных часов, а потом снова на Лену. Абсолютно спокойный и равнодушный. Словно и не было этой исповеди, которая прозвучала недавно. — Тебе нужно возвращаться в Розенбург. Цоллер оставил своих людей, и, если они узнают, что тебя нет в замке, ты сама выдашь себя.

— Я не покидала границ парка, так что, по сути, я все еще на территории замка, — парировала Лена, пытаясь делать такой же спокойный вид. Чтобы он не видел ее боли и разочарования, наполняющих сейчас каждую клеточку ее тела. — Неужели тебе больше нечего сказать мне?

— У тебя больше нет здесь дел, маленькая русская. Твоя группа раскрыта. И для твоей же безопасности тебе лучше покинуть Розенбург со временем, даже если твой сообщник не выдаст. Кенкарта и райспасс останутся на своем месте, под пассажирским креслом. Я не буду забирать их, они твои, — проговорил Рихард медленно. — Когда Войтек вернет авто со станции, ты сможешь забрать документы и уйти. Я не буду сообщать в гестапо, можешь не переживать на этот счет. Нет нужды притворяться больше. Ты можешь быть свободна.

— Я не уйду отсюда! Я останусь здесь и буду ждать твоего возвращения. Как делала это прежде. Неужели ты не слышал, что я сказала тебе? — Лена не могла не подумать о том, что, наверное, от волнения путала слова, поэтому не сумела донести до Рихарда то, что билось в ее сердце сейчас. — Неужели не понимаешь? Я останусь здесь.

— Я понимаю, — проговорил Рихард. Он на мгновение отвел взгляд в сторону — взглянул на голубое небо над зеленым лугом вдали и на опускающееся за горизонт яркое солнце. А когда снова вернулся глазами к Лене, улыбнулся уголками губ, но в этой улыбке не было прежнего тепла или нежности, которую она так отчаянно пыталась найти в нем. — И я понимаю природу твоих поступков. Но не могу принять их. Ты предавала не единожды. Ты делала это раз за разом. Каждый, когда была со мной… Когда говорила те же самые слова, что и сейчас. Кто знает, какие цели ты преследуешь сейчас, моя маленькая русская?

— Почему ты не веришь мне? Я же сказала, что хотела прекратить это! Поэтому и забрала карту! — ей казалось, что она вот-вот сорвется в истерику, понимая, что проиграла. Голос разума был громче. Он заглушал для Рихарда слабые возражения сердца. Если, конечно, такие были.

— Сейчас, когда все открылось, можно говорить все что угодно, верно? — усмехнулся горько Рихард. Он снова посмотрел на циферблат часов. — Если это все, то мне нужно ехать. Я должен успеть хотя бы на поезд до Лейпцига, чтобы с пересадками добраться до Берлина в срок.

Он достал записную книжку из планшетки на поясе, шагнул к «опелю» и написал что-то на одном из листов, опершись на крышу автомобиля.

— Здесь адрес в Берлине. Этот человек поможет тебе, если тебе когда-нибудь понадобится укрытие. Просто спроси, не оставлял ли кто игрушечного медведя для тебя. Это знак для него, что ты «своя». Хотя… — Рихард достал из тайника под сидением кенкарту и вложил листок в документы, которые снова спрятал в прежнем месте. — Все будет лежать тут. Так надежнее сейчас, когда в Розенбурге все еще люди гестапо. Тут же я оставлю деньги и карточки на первое время.

— И что будет дальше? — спросила она, все еще не веря, что потеряла его.

— Дальше ты решаешь сама, — пожал Рихард плечами. Лена взглянула на него, а потом схватилась за ткань мундира на его талии и уткнулась головой в его грудь, пряча слезы. Он не оттолкнул ее, но и не коснулся в ответ.

— Тебе нет никакого смысла оставаться в Розенбурге сейчас. Я не вернусь сюда в следующий отпуск, я останусь в Берлине, — проговорил Рихард глухо. Лена даже не подняла головы. Просто смотрела, как одна за другой падают тяжелые капли слез с ее ресниц и разбиваются о начищенные до блеска носки его сапог. — Больше всего на свете я не терплю предательства. И я не уверен, что смогу когда-нибудь верить твоим словам. Ты использовала меня. Ты предала меня. Я не смогу простить…

— Тогда мне придется тебя убедить в обратном, верно? А я умею быть упрямой. Я выработала в себе эту черту, чтобы быть среди первых в училище, — сказала Лена, распознав в его голосе что-то такое, что вернуло ей надежду. Она подняла голову и взглянула в его лицо, пытаясь найти подтверждение своим догадкам, но оно было совершенно непроницаемо. — Я останусь здесь. И это будет подтверждением того, что я говорю правду. Потому что иначе… если бы я не любила тебя, я бы ушла тотчас же, как ты уехал. Забрала бы Катю, как в тот раз, и ушла бы отсюда. Но я останусь. И буду писать тебе каждый день. И заставлю тебя поверить в то, что я люблю тебя.

Рихард пристально смотрел на нее сверху вниз, словно пытаясь что-то прочитать в ее глазах, и вдруг резко обхватил ладонями ее лицо и привлек к себе. А потом поцеловал грубо, больно терзая губы. Это не было похоже на прежние поцелуи, полные нежности или страсти. В этот раз Рихард не дарил, он брал, демонстрируя свою силу и злость. А когда Лене послышался какой-то звук, и она хотела повернуть голову, чтобы взглянуть в ту сторону, Рихард с такой силой запустил пальцы в ее волосы, не позволяя прервать поцелуй, что она даже застонала от боли. И тогда все изменилось. Постепенно его губы становились мягче и нежнее, и она забылась, отдалась этому поцелую, обхватывая руками талию Рихарда в кольцо и прижимаясь к нему всем телом.

— Почему ты не можешь понять меня? — отчаянно прошептала Лена, когда этот злой и одновременно нежный поцелуй завершился. — Если бы тебе пришлось выбирать между своей страной и мной…

— Именно поэтому я не могу понять тебя, — проговорил Рихард, выпуская ее из своих рук и отступая на шаг назад. — Потому что я сам уже давно сделал этот выбор…