Глава 24

Она его любит. Отрицать это было совсем бессмысленно сейчас и бесполезно. Сколько ни повтори, что это совсем невозможно, и что это совершенно немыслимо, ничего не изменится. Она его любит.

Осознание этой простой истины пришло неожиданно, когда Лена впервые произнесла фразу «Я люблю тебя» на родном языке, глядя прямо в его глаза. Они лежали в постели без сна, повернувшись лицом друг к другу и смотрели, не отрывая взглядов, во время разговора, словно пытались запомнить каждую деталь внешности перед долгой разлукой. И говорили обо всем, что приходило в голову. И это было казалось так естественно — лежать вот так рядом с ним, накрывшись одеялом до самого подбородка в запоздалом приступе стыдливости. Смеяться его шуткам. Дразнить его. Радоваться его счастью, которое отражалось в искрящихся от радости глаз.

— Скажи мне, как будет на русском языке «Добрый день», — просил Рихард и повторял, забавно коверкая слова. — А как будет «Как тебя зовут»? Скажи, как нужно сказать «Меня зовут Рихард»?

И только потом, когда они вдоволь насмеялись из-за произношения Рихарда русских фраз, он попросил ее произнести именно эту фразу.

Я тебя люблю.

И как только эти слова сорвались с губ, Лена вдруг поняла, что это действительно так. Она любила Рихарда. Ее сердце рвалось на части при мысли, что их время подходит к концу, и неизвестно, что их ждет впереди. Словно она отрывала от себя какую-то важную часть, без которой ей даже дышать будет сложно.

— Я тебя люблю, — повторила Лена и потянулась к нему рукой, чтобы коснуться в этот момент. Он улыбнулся и протянул ей руку, чтобы переплести их пальцы. То, что он повторил за Леной, даже отдаленно не напоминало признание любви на русском, и они оба улыбнулись.

— Я тебя люблю, — произнес Рихард уже на немецком, и Лена замерла, не понимая, это признание, или просто продолжается их забавная игра. Но он ничего не говорил после. Просто лежал и смотрел на нее некоторое время, глаза в глаза, ласково поглаживая ее пальцы. А потом вдруг снова потянулся к ней нетерпеливо и опрокинул на подушки, запустив пальцы в ее распущенные волосы. Стал целовать ее сначала нежно и легко, потом глубоко и жадно, и она снова забыла обо всем, кроме того, что он рядом. Потому что она его любила. Именно по этой причине Лена и шагнула сюда, в эту комнату, так смело всего лишь вчера ночью, боясь потерять его. И именно поэтому уступала его желаниям, желая доставить ему радость.

Вот и в бальной зале прошлым вечером сдалась, уступая отнюдь не его доводам, которые он приводил раз за разом.

— К чему все это, Рихард? Ради чего? Я ведь никогда не смогу выйти на сцену, — отказалась Лена сразу же, как только услышала его предложение. Даже разозлилась, когда поняла, что старый ожог от сгоревших дотла надежд и мечты до сих пор ныл. Отошла от Рихарда, резко сбросив его руки со своих плеч.

— Ты говорила, что если бы вовремя начала заниматься и разрабатывать ногу после травмы, то все могло бы получиться, — напомнил ей Рихард, останавливая за руку мягко. И добавил, когда она покачала головой: — Знаешь, я могу привести пример человека, который потерял палец на руке, но все же продолжает играть на фортепьяно. Дело всего лишь в практике.

— Рихард, я говорю не только об отсутствии практики, — сказала Лена. — Ты явно забываешь о том, что происходит сейчас.

— Если ты говоришь о войне, то рано или поздно она закончится, — уверенно произнес он в ответ. — А мы сражаемся не против русских, как ты думаешь. Мы сражаемся против красной чумы коммунизма. Как только война закончится, как только уляжется вся эта неразбериха, ты сможешь заявить о себе. Ты же слышала Мисси, у нас нет предубеждения против русских. Та, что поставила балет. Она же твоя соотечественница, а значит, может помочь тебе, взять к себе в труппу. Разве ты не хочешь этого? Разве не об этом ты всегда мечтала? Я могу встретиться с ней, если хочешь, в Берлине, поговорить о тебе. Когда закончится война, ты сможешь вернуться на сцену. Или даже раньше.

На какое-то мгновение в Лене вспыхнула слабая надежда. Искрой на еле тлеющем кострище мечты танцевать. Что, если он прав, и если она сможет показать себя, Гзовская сможет вернуть ее на сцену? Хотя бы в этом жизнь станет прежней, почти такой, как была до войны.

А потом Лену обожгло как огнем при понимании предательской сути того, о чем она думает. Танцевать перед нацистами. Принять их. Стать одной из них. Разве это будет не предательство? Да, она сейчас сблизилась с одним из них, но стать наравне с ними…

— Все больше и больше русских отрекаются от коммунистов и переходят на нашу сторону, — тихо говорил Рихард бесстрастным тоном. Она видела, что ему нелегко говорить об этом, ему вовсе не нравилось это пренебрежение присягой. — Они понимают, что Россия станет лучшей страной без коммунистов. Тебе стоит почитать об этом, Лена, в газетах.

— Ты сам в это веришь, Рихард? Что Германия просто желает смены режима в моей стране? И что если они добьются этого, то немцы уйдут из России и оставят нас в покое?

Его взгляд немного померк, и дрогнули на мгновение уголки губ. Она не могла не отметить этой перемены. Лена подождала, что он скажет в ответ, но Рихард так ничего и не произнес.

— Я не предам своей родины, Рихард. Я всегда буду помнить, что я русская, и что я комсомолка. И никогда не отрекусь, как те люди, о которых ты говоришь, — прошептала Лена твердо.

— Я никогда не просил тебя делать этого, Ленхен, — проговорил Рихард в ответ. А потом вздохнул и, ласково погладив пальцами ее шею, сказал. — Хорошо, подумай вот еще о чем. Если война закончится перемирием с Советами, то и в этом случае будет не лишним быть в форме для тебя, разве не так? Театры отстроят заново, и тогда будут нужны артисты.

И те самые слова, что заставили ее передумать. Проникшие куда-то ей по кожу, зацепившие самое сердце.

— А еще — мне бы хотелось увидеть это. Как ты танцуешь. И даже если ты не будешь приходить сюда, когда я уеду…

Лена дернулась из-под его ладоней при этих словах, но он удержал ее силой. И продолжил смотреть ей в глаза пристально.

— … когда я уеду и буду далеко от тебя, я буду представлять тебя здесь, в этой зале, при лунном свете. Маленьким лебедем из балета Чайковского. Ты ведь танцевала его на сцене, верно?

— Нет, я танцевала не лебедя. На своем выпускном концерте я танцевала белое адажио. Одетта, — прошептала Лена, завороженная его взглядом.

— Тогда я буду представлять себе эту часть балета, — произнес Рихард и улыбнулся, когда она поддразнила его:

— И Пашу, моего партнера тоже?

— Нет, пожалуй, никого больше я представлять не хочу, — поддержал ее шутливое настроение Рихард, целуя ее и прерывая этот тихий смех. Разве она могла отказать ему тогда и не пообещать, что по крайней мере попробует. В конце концов, могло случиться так, что она не сможет встать на носки, что травма просто не позволит делать такие нагрузки, и тем более у нее нет туфель, чтобы заниматься.

И разве могла Лена отказать Рихарду после, когда они вдвоем убрали посуду из столовой, в просьбе остаться с ним и на эту ночь? Она и ждала, что он заговорит об этом, и боялась этого. Не станет ли он относится к ней иначе, чем прежде, сейчас, когда она так открылась ему, отдав самое ценное, что у нее было — свое девичество?

— Останься со мной, — попросил Рихард, когда они замерли вдвоем на втором этаже, не желая расходиться в разные стороны. — Останься. Я бы очень хотел провести эти часы с тобой. Когда дом затихает, и остаемся только мы с тобой. Пусть не все время до отъезда, но все-таки… Останься, моя лесная фея…

На этот раз все было по-другому. Словно прошлой ночью она изменилась. Превратилась из куколки в бабочку, если вспоминать слова Рихарда. Все было совсем иначе. Прикосновения и поцелуи. Близость, от которой сбивалось дыхание в груди. И незнакомые прежде ощущения в самом финале, которые заставили буквально вцепиться в его плечи, словно он был для нее якорем в этом бурлящем потоке чувств. «Вот такой и бывает любовь», — подумалось тогда Лене, а от вида безграничной нежности в глазах Рихарда отчего-то захотелось плакать.

Вот такая она — настоящая любовь. Заставляющая тебя делать то, что ты совсем не хочешь. Выкручивающая руки. Лишающая силы воли. Делающая такой слабой перед ним…

Вынуждающая помимо воли желать победы врагу… Потому что поражение в воздушной дуэли означало для нее такую потерю, при мысли от которой даже кровь стыла в жилах…

Все изменилось теперь. И даже вид Рихарда в ненавистной ей форме рано утром, когда они оба одновременно готовились к наступающему с серым хмурым рассветом дню, будто супруги, не приносил столько злости, как прежде. Это было удивительно, но ему невероятно шел этот серо-голубой китель. Странное сочетание мужской красоты и символов нацизма, под которыми по всему миру сеялось щедро зло и смерть.

— Давай помогу, — с этими словами Рихард развернул ее к себе спиной и завязал на ее талии лямки белоснежного фартука. Но от себя не отпустил — его ладони скользнули на ее плечи, и он прижал ее крепко к своему телу. — Посмотри на меня, Ленхен… посмотри на меня…

Лена с трудом перевела взгляд в отражении зеркала, перед которым они стояли сейчас в спальне, с ненавистных крестов его наград на его лицо. Но все равно видела то, что не хотелось бы. Серо-голубой мундир с символами рейха и белый фартук служанки. Прежние роли, которые позабылись за пеленой нежности последних дней.

— В верхнем ящике бюро я оставил письмо для дяди. Ты легко найдешь его. Я хочу, чтобы ты отдала его, если что-нибудь случится.

От страшного смысла слов Рихарда по телу Лены прошла легкая волна дрожи, которая, пробежав от кончиков пальцев до самого сердца, посеяла в том панику и страх. До этого момента Лена старательно гнала от себя мысли, что Рихард может не вернуться, не думала об этом, решив, что сделает это после.

— Я хочу, чтобы ты ждала меня, Ленхен, — прошептал он отчаянно, сжимая руки еще крепче. — Я знаю, что не имею права просить тебя о том, чтобы ты желала мне удачи, и я не буду делать этого. Но я хочу, чтобы ты ждала меня, моя лесная фея… Хочу возвращаться ради тебя из каждого вылета. К тебе.

Было странным ощущать в тот момент такие двойственные чувства — радость из-за признания Рихарда и горечь вперемешку со злостью при понимании, что он будет убивать на ее родной земле. Поэтому Лена ничего не сказала в ответ. Просто смотрела на него в отражении зеркала, стараясь не выдать своих чувств сейчас.

— Я знаю, что каждая моя победа будет отдалять меня от тебя. Но я не могу по-другому, ты же знаешь. Это мой долг. Я солдат своей страны. И я надеюсь, что ты все же найдешь в себе силы понять и принять это.

Лена снова промолчала. Что она могла сказать в ответ на эти бескомпромиссные слова? Только то, что она тоже не отказывается от своего долга — помогать своей стране, чем только возможно, чтобы приблизить победу над нацистами. И что ей тоже остается только надеяться, что он найдет в себе силы принять и понять ее решение. Она могла бы это сказать. Но понимала, что это вызовет ненужные подозрения и разговоры. А разве они были нужны сейчас? И разве могла она ему доверять настолько, что открыто заявлять о подобном?

Рихард вдруг резко развернул ее к себе лицом и поцеловал жестко и чуть грубо, прижимая ее к себе с силой. Теперь между ними не осталось прежней нежности. Между ними было только отчаяние от безвыходности их положения и безнадежности их чувств. Оба понимали, что это были их последние минуты. С этого времени и до момента отъезда, когда его черный «опель» покинет Розенбург, они больше не имели шанса на мимолетное прикосновение.

Расстаться было невыносимо тяжело. Лена видела, что и ему тяжело дается это прощание — отпустить ее из своих рук и отступить на пару шагов от нее. Даже руки заложил за спину, чтобы не коснуться снова. И Лена не могла не подумать о том, насколько типична для нациста сейчас его поза. Наверное, это и облегчило ей самой уход из комнат Рихарда, где последние часы она была так счастлива.

Почему война не может прекратиться вот прямо сейчас?

Самое горячее желание, за осуществление которого Лена была готова отдать так много. Чтобы наконец-то все закончилось. Но не победой нацистов, в которой немцы были до сих пор твердо уверены, а победой советской армии. Прямо сейчас… пока Рихард все еще здесь в Германии, пока только собирается уезжать и наблюдает рассеянно со стороны, как Войтек в последний раз переставляет чемоданы в багажнике «опеля». Баронесса еще не спускалась, и слуги зябко ежились под порывами холодного ветра, с надеждой поглядывая на дверь. Строгая Биргит не разрешила никому набросить пальто, только вязаные кофты, и теперь девушки переминались с ногу на ногу, мысленно ругая хозяйку за промедление. Но только не Лена. Несмотря на пронизывающий до костей ветер, она так и стояла на ступенях крыльца, украдкой поглядывая на Рихарда. Лишь бы подольше оттянуть момент расставания.

Но вот на крыльцо Розенбурга наконец выпорхнула баронесса, стуча каблучками ботинок и кутаясь в меховое пальто. На слуг она взглянула мельком. Торопливо проговорила последние наставления Биргит и попрощалась с ней до Пасхи. Остальных она удостоила коротким кивком и поспешила сесть в автомобиль.

Вот и все. Лене стоило огромных усилий удержать на лице маску бесстрастности, когда Рихард захлопнул дверцу со стороны матери.

— Довольно церемоний, Биргит, пусть все возвращаются в дом, — быстро проговорил он экономке, касаясь мимоходом ее плеча.

— Пусть хранит вас Бог, мой господин Ритци! — прошептала Биргит в ответ. Лена с удивлением расслышала вдруг нотки слез в голосе суровой немки. Рихард кивнул ей благодарно и улыбнулся уголками губ, прежде чем обойти «опель» и шагнуть к дверце со стороны водителя. На какое-то мгновение Лену вдруг охватила паника, природу которой она позднее не смогла объяснить самой себе. Он не взглянул ни разу на нее за последние минуты. Выглядел таким отстраненным и равнодушным, что она даже стала думать о том, не приснились ли ей последние дни и ночи, не придумала ли она себе все сама.

Но вот Рихард обернулся на крыльцо, прежде чем сесть в автомобиль. Скользнул взглядом по слугам, задержавшись на Лене чуть дольше. Уголки губ шевельнулись в еле уловимой улыбке. И она также еле заметно, стараясь выглядеть сильной в эти минуты и не показать своих чувств, улыбнулась уголками губ.

Их «здесь и сейчас» закончилось. И неизвестно, что будет дальше. Но и этого для них было достаточно, чтобы ощутить самое главное — надежду на что-то большее. На что-то лучшее…

— Чтоб тебя там черти взяли в ад! — сплюнул Войтек в снег раздраженно. — Пусть русские отправят тебя именно туда!

Суеверная Катерина сделала защитный знак «от нечистого», скрестив пальцы, а Лена предпочла сделать вид, что не услышала его. Она старательно гнала от себя мысли все это время, что через несколько дней Рихард отправится на Восточный фронт, и не собиралась прекращать.

Правда, занять себя уборкой не удалось — Биргит направила ее именно в комнаты Рихарда снимать постельное белье для стирки и накрывать мебель в комнате чехлами до тех пор, пока не вернется ее хозяин. А как можно было не думать о Рихарде, когда все вокруг так и напоминало Лене о нем? Поэтому Лена торопилась поскорее закончить уборку и уйти вон из комнат. Помедлила только у бюро, когда уносила кипу белья подмышкой. Заметила неровно сложенный квадрат бумаги. Тот самый, который Рихард забрал у нее в спальне Иоганна. С обозначением аэродромов и баз нацистов на Кавказском фронте.

После недолгих раздумий карта отправилась в карман фартука. И лежала в нем остаток дня, обжигая Лену через ткань фартука и подола платья. Отдать карту Войтеку сейчас означало предательство Рихарда. И других смыслов в этом поступке не было. Но с другой стороны, не отдать тоже означало предательство. Своей страны, своей крови, своего народа.

Все решилось за ужином, к которому едва успел вернуться Войтек, забиравший «опель» со станции. Он выглядел мрачным и злым и почти не говорил за столом. Только когда немцы ушли вон из кухни, оставляя уборку и мытье посуды русским служанкам, Войтек рассказал о том, чему стал свидетелем. Оказалось, на станцию прибыл эшелон с пленными русскими. Это были не гражданские, как пригоняли в последние дни, возмещая потери немецкого населения в работниках. Это были военнопленные, пусть сейчас и сложно было догадаться об этом по их внешнему виду. Войтек рассказывал о бесчеловечности и жестокости надзирателей за пленными, о том, какими измученными выглядели военнопленные, ослабленные голодом и холодом, а также от том, как застрелили самых слабых, едва державшихся на ногах. Поляк видел, как служащие станции равнодушно засыпали кровь песком, когда трупы унесли солдаты СС.

— У вас кто-то есть в армии? — спросил Войтек у хмурых девушек. Катерина покачала головой. Ее родственники не успели попасть в ряды Красной армии по призыву, настолько быстро вторглась война в ее родные земли. А вот Лена не знала точно, служит ли где-то ее брат или нет. Ей хотелось надеяться, что он по-прежнему где-то далеко от войны, за линией фронта, но зная Колю, она подозревала, что он в числе первых направился в военкомат. Что с ним сейчас? Где он? Жив ли? И как там тетя Оля в Москве? И Соболевы. Где сейчас Котя?

— У меня кое-что есть, — остановила в дверях Лена Войтека, когда тот собирался уже уходить к себе. — Но я не понимаю, как это поможет моей стране, если я передам все Британии? Капиталистические страны никогда не питали симпатии к Советам.

Войтек посмотрел на нее так внимательно, что Лене показалось, он разгадал все ее сомнения, полыхающие внутри жарким огнем. А потом он склонился ниже к ее лицу и, заглянув в ее глаза, прошептал:

— Я тоже, как и моя страна, никогда не питал симпатии к Советам. И никогда не буду. Это так. Коммунисты — бич нашего времени и угроза миру. Но нацисты — гораздо опаснее сейчас, чем коммунисты. У нас есть поговорка: «Утопающий хватается и за бритву». Советы — это бритва для всего мира, но, чтобы не утонуть нужно хвататься за все. В том числе и помочь им в борьбе с Германией. Мы — союзники, Лена. Верь мне.

— Есть одно место. Я слышала, как фон Ренбек говорили про него, — решилась Лена после минутного колебания. — Это завод, где производят истребители для люфтваффе. Барон забирает там самолет новой модификации. «Густав». Так зовут эту модель. А местечко называется Варнемюнде.

— Молодчина! Это стоящая информация! — В порыве радости поляк положил ладонь на ее плечо и слегка сжал. Его глаза так и сияли от радости. — Ты умница!

Еще оставалась карта с расположением немецких баз на юге ее страны. Раньше отдать такую информацию Войтеку было не так сложно, как сейчас. Потому что прежде смерть Рихарда не была для нее так страшна.

— Есть еще карта. Кавказский фронт, — произнесла Лена на одном дыхании. Словно с размаху прыгнула в ледяную воду, решившись на это. Не раздумывая. В один момент.

Как можно быстрее, чтобы не передумать, Лена достала сложенную карту из кармана фартука и отдала поляку. Тот так же быстро спрятал ее за полу жилета, чтобы позднее перенести всю информацию на бумагу и передать дальше по цепочке — своему человеку в городе, а тот шифровкой в Лондон.

Наверное, было что-то такое в ее лице в те минуты, что подсказало Войтеку ее состояние сейчас. Он явно заметил ее внутреннюю борьбу, которая тут же вспыхнула в ней, едва она выпустила из своих пальцев карту. Это было очевидно. Иначе с чего он вдруг произнес с явным укором в голосе:

— Ты слишком прониклась этим немцем! Все сомнения от того! Гони их от себя.

— Каким немцем? — испуганно прошептала Лена, глядя на Войтека широко распахнутыми глазами.

— Этим старым калекой, — пояснил он. — У тебя доброе сердце, Лена. Но на войне нет места чувствам, запомни это.

Только как доказать эту простую истину своему глупому сердцу, которое упрямо не хотело верить?

После отъезда баронессы с сыном дни в Розенбурге потекли в прежнем русле, несмотря на угрозы Биргит вымуштровать русских служанок. Да и работы стало меньше — большинство комнат закрыли, накрыв мебель чехлами. Дом словно погрузился в спячку до возвращения баронессы к пасхальным праздникам. Даже британцы оставили эти земли на время в покое и больше не беспокоили налетами ни днем, ни ночью. Или, может, это снегопады последних дней накрыли замок и окрестные земли будто покрывалом, скрывая от лишнего взгляда?

Но тишина и покой, заворожившие и замок, и обитателей Розенбурга, не проникли в душу Лены. Даже Ремарк сентиментальным романом, который она читала по ночам украдкой, бередил ее раны. Первые же главы напомнили о том, что происходит за стенами Розенбурга, заставили вспомнить обо всем. «… Превратится в старого доброго немца… вновь поверит в сказки и чудеса, которые вошли в плоть и кровь каждого настоящего немца, — я имею в виду не тех, кто породнился с евреями или славянами…». Наверное, это у немцев было в крови — разделение на немцев и тех, кого они так ожесточенно уничтожали на родине Лены. И потому Лена старалась убедить себя, что поступила верно, предав Рихарда.

Эту войну нужно остановить. Люди, которые считают себя выше других народов, не должны победить. Так было бы справедливо!

И все же Лена не могла не думать о том, что Войтек не совсем прав, и что среди немцев все же могли быть хорошие люди. Вовсе не увечье Иоганна мешает ему приветствовать гонения евреев. А Рихард не смог бы расстреливать хладнокровно беззащитных беженцев в открытом поле, как это делали его сослуживцы по люфтваффе на Восточном фронте.

Рихард. Не проходило ни дня, чтобы Лена не думала о нем. Словно он проник ей куда-то под кожу и остался там занозой. Она отсчитывала дни по календарю и представляла вечерами, как он проводит время в Берлине. Водит Мисси в рестораны, слушает какую-нибудь оперную постановку в столичном театре. И, наверное, это она, Мисси, поедет провожать его на вокзал. И не она, Лена, а именно Мисси попрощается с ним последней, коснувшись губами его щеки. Наверное, так и должно быть. Разве могла она пожелать ему удачи тогда, в день их прощания? Нет, не могла. Ведь он был прав — его удачи, его победы знаменуют для нее очередное поражение ее страны. Но может, все-таки стоило сказать хотя бы что-то перед расставанием? Не провожать его гнетущим тяжелым молчанием. Кто знает, чем закончится их разлука — долгожданной встречей или?..

В ночь после Дня трех королей Лене отчего-то стало совсем тревожно. Она отложила в сторону роман Ремарка и долго крутила в руках ключ от залы, который ей дал Рихард. Танец всегда был для нее особым миром, в котором она укрывалась от реальности. Захотелось спрятаться в нем и сейчас. Попробовать, невзирая на страх неудачи, которая преследовала ее после травмы ноги. Снова ощутить себя прежней — сильной, решительной, свободной.

В зале было не натоплено, и холод мигом пробрался под ткань ночной сорочки. Надо было двигаться, чтобы не замерзнуть. Времени на раздумья не осталось. Лена закрыла глаза и вновь мысленно услышала знакомые звуки Шопена, под которую обычно происходило занятие. Память пробуждала тело. Лена удивилась, что не утратила за последние месяцы гибкости, когда разминала мышцы. Но некогда травмированная нога все же дала о себе знать — заныла противно во время упражнения, когда стала опорной. И не давала склониться к ступне, как бы хотелось.

Неужели действительно конец?

Признаваться в этом было больно даже самой себе. «Упражнение делает умельца», — так говорила тетя Оля, вспоминая любимую бабушкину немецкую поговорку. Всякий раз, когда маленькая Лена плакала из-за неудач в балетном классе, тетя вытирала ее слезы и напоминала эти слова. И Лена стискивала зубы и доводила до совершенства движения, занимаясь до изнеможения в зале. Вот и сейчас в голове мелькнула знакомая поговорка. Потому она упрямо намеревалась довести до конца экзерсис, решив заменить станок ровной поверхностью подоконника. И замерла на третьем повторе, когда заметила приближающиеся к дому огоньки автомобильных фар.

Время было далеко за полночь. Гостей в Розенбурге не ждали. И Лена знала только одних людей, которые вваливались в дом, невзирая на время суток. Это действительно был грузовик. Его темный силуэт вскоре стал отчетливо виден на снежном фоне. От страха сбилось дыхание и смешались мысли.

Только недавно Войтек признался, что это он избил Клауса в таверне, подкараулив его со своими товарищами, работавшими на Штайлера. И все, что потянулось тонкой ниточкой после, только по его вине. Пусть гестапо ничего не смогло доказать, но определенно взяло его «на карандаш». Он рассказал, что недавно почувствовал за собой слежку в городе, когда передавал в последний раз разведанную информацию, и всерьез опасался, что за ним придут. Но прошло уже несколько дней, а ничего не происходило, и Лена решила, что поляку просто показалось. И вот к Розенбургу едет ночью грузовик…

Лена убедилась, что грузовик остановился у крыльца, и быстро побежала прочь из залы. Быть может, она успеет предупредить Войтека, и тот сумеет уйти через замковый парк в лес? Лена бежала изо всех сил через анфиладу комнат, не обращая внимания на боль в ноге. Даже успевала посматривать в окна на ходу, ожидая, что вот-вот раздастся громкий стук в двери. И с удивлением подметила при этом, что из грузовика спрыгнул только один человек.

Разве из гестапо приходят по одиночке? Быть может…

Глупое сердце робко озвучило совсем немыслимое предположение, и разум тут же оборвал его. Но как оказалось, он был неправ. Иногда совершаются абсолютно нереальные события. Например, человек, которого ты совсем не ожидаешь увидеть, стоит в холле у входной двери и смахивает снежинки с шинели.

— Рихард…

Это было невозможно. Но все-таки это был он. Рихард обернулся на тихий шелест ее голоса к дверям комнат, где Лена застыла, не веря своим глазам.

— Мой отъезд отложен на сутки, — пояснил Рихард свое неожиданное появление. — И я решил провести эти часы не в Берлине. А здесь, с тобой…

Лена несмело подошла, все еще не веря, что это действительно он. Коснулась пальцами его холодной кожи, чтобы убедиться, что это реальность.

— Дядя говорил мне, что русские импульсивны, что они всегда нарушают планы, совершенно непредсказуемы. Мне кажется, я перенял немного русской импульсивности, — пошутил Рихард, поворачивая голову и целуя ее пальцы. — У меня всего три часа, Лена. Потом меня заберет старый Шульце на своем грузовичке и подбросит до станции.

— Ты ехал из Берлина, чтобы провести здесь только три часа? — переспросила она, удивляясь услышанному.

— Я сам удивляюсь своему безрассудству, — усмехнулся Рихард, запуская ладонь в ее распущенные волосы. — Ты не спишь в столь поздний час. Почему? Я думал, что удивлю тебя, когда поднимусь к тебе и разбужу.

— Я… я пробовала, — несмело произнесла Лена и обрадовалась, когда заметила, какой гордостью вспыхнули его глаза.

Он поймал ее ладони и поцеловал их одну за другой. И признался, что у него есть для нее в это случае маленький подарок. Но сперва хотелось бы уйти из холла и не стоять на сквозняке.

— Твои комнаты не топлены, — покачала головой Лена. — Ты же не предупредил о своем приезде.

Они расположились в кухне, которая еще хранила тепло прошлого дня догорающими углями в печи. Лена задвинула засов на задней двери на всякий случай, чтобы Войтек не зашел ненароком. Хотя что ему делать в кухне посреди ночи?

— Оставь это, — приказал Рихард, когда Лена схватилась за кофейник, чтобы сварить для него кофе. — Просто посиди со мной. И я расскажу, что случилось за последние дни. Но сначала… Это тебе, моя маленькая русская.

Он достал из саквояжа небольшой сверток. Лена сразу же догадалась, что в нем по линиям, которые увидела через тонкую бумагу. В кончиках пальцев закололо желанием схватить пуанты и примерить их.

— Я видел фрау Гзовскую. Разговаривал с ней о тебе, — признался Рихард, и Лена подняла на него взгляд, боясь услышать продолжение. — Сейчас она не готова говорить о том, чтобы расширить труппу. Но вот после войны — вероятно. Она передала эти пуанты для тебя и сказала, чтобы ты не теряла навык.

Они оба понимали, что это всего лишь отговорка. Никто не принял бы в труппу остарбайтера, пригнанного с Востока. И даже окончание войны не изменило бы судьбы Лены, как говорил Рихард. Если победят нацисты, ей суждено до конца своих дней быть бесправной рабыней в Розенбурге, пока баронесса не решит избавиться от нее.

— Все будет иначе, — твердо сказал Рихард, и в его голосе звучала такая решимость, что Лена поверила ему в этот миг. — Я обещаю тебе, лесная фея, когда я вернусь, все будет иначе.

Он накрыл своей широкой ладонью ее пальцы. А потом захватил их в плен и притянул ее к себе, чтобы усадить на колени и целовать так долго, пока у нее не перехватило дыхание. Потом они поднялись наверх, в ее маленькую комнату, где расположились на сброшенном на пол матрасе, потому что кровать нещадно скрипела. И снова Лена погрузилась с головой в облако нежности и любви, которое прятало ее от всего мира. И все, что ей хотелось, чтобы эти часы длились бесконечно, а она могла просто лежать на широкой мужской груди и слушать, как бьется сердце Рихарда, рисуя невидимые узоры на его коже.

— Меня мучило то, как мы расстались с тобой, — признавался Рихард тем временем, целуя ее в макушку. — И когда пришла телеграмма о том, что на Варнемюнде был совершен налет томми, я впервые в жизни был благодарен Провидению за возможность снова увидеть тебя.

— Что? — Лена резко села, прижав к груди покрывало. Осознание того, что на местечко, где был расположен завод истребителей люфтваффе, был совершен налет британской авиации спустя всего лишь несколько дней, как Войтек передал связному данные, ошеломило. Значит, это действительно работает!

— Нет, ты не так поняла, — поспешил поправиться Рихард. — Я рад был не налету, конечно. А отсрочке, которую он дал. Господь благоволит Германии, бомбардировщики не долетели до места. Наши летчики заставили их сбросить бомбы прежде. Но дороги повреждены. Пока устранят последствия…

Он целовал ее голые плечи и шею, а Лена только и думала о том, что случилось в Варнемюнде. И понимала, что именно она, Лена, была причиной этого налета. Вернее, данные, которые она передала Британии через Войтека. Цепочка, в которую она не особо верила до сих пор, показала свое действие. Значит, все именно так. Значит, каждое слово, которое она передала или передаст в будущем, важно и влияет на настоящее и будущее. И тут же вспомнилось, что, помимо этого, она передала и сведения о размещении немецких баз на Черноморском побережье, и Лену взяли в плен щупальца липкого страха, который заставил на мгновение потерять голову.

— Прости меня, — прошептала она, поворачиваясь к Рихарду и кладя ладонь на его щеку, чтобы заглянуть в бездонные голубые глаза, в которых тонула сейчас с головой. Смотреть в них и понимать, что предала его, было невыносимо больно, поэтому Лена приникла к нему, пряча лицо от его взгляда на широком плече.

— Ну что ты, Ленхен, — прошептал он в ответ, целуя ее нежно в висок. — Я все понимаю.

Лена замерла напряженно в его руках, но спустя секунды расслабилась, когда поняла, что он говорит о чем угодно, кроме того, что она сделала.

— Мне очень жаль, что все так сейчас, — прошептал Рихард успокаивающе. — Мы просто сейчас не можем иначе. Никак не можем с тобой. Но самое главное мы есть друг у друга, понимаешь? И я бы хотел попросить тебя — будь осторожна, Ленхен. Я не знаю, чем закончится сражение под Сталинградом. Немецкая армия еще никогда прежде не знала поражений, но если все-таки… Если все-таки это случится — просто временное поражение и только — найдутся те, кто захочет отомстить русским, понимаешь? Среди нас есть такие, как Клаус, которые захотят получить реванш. У слабых. Поэтому, Ленхен, я прошу тебя, соблюдай все правила. Просто соблюдай правила. Потому что только ты меня держишь на земле, понимаешь? Пообещай мне, что будешь осторожна, что не наделаешь глупостей.

Лена не понимала всю полноту смысла его слов, но покорно кивнула, чувствуя огромную вину перед ним в эти мгновения. Интересно, повторит ли он то же самое, когда узнает обо всем?

— Я верю, что после войны очень многое изменится, — продолжал Рихард. — Просто нужно пережить это время. Это самое главное. Просто пережить.

Она не стала спорить или спрашивать его, кому он пророчит победу в этой войне. Это было ясно без лишних слов, иного и быть не могло. И поэтому ничего не сказала. Только подняла голову с его плеча и поцеловала его, легко касаясь губами губ.

Время, отведенное им на последнее свидание, неумолимо убегало с каждым движением стрелки на наручных часах Рихарда. Еще не забрезжил над озерной гладью и над окрестными лесами рассвет, как настал момент расставания. В этот раз, когда рядом не было чужих глаз и ушей, оно давалось еще тяжелее. Понимание предстоящей разлуки, финала которой никто не мог предсказать, сдавливало грудь Лены тугими оковами, мешая дышать. Она даже лишний раз слово боялась сказать, понимая, что вот-вот сорвется в слезы. Только упрямо качала головой, когда Рихард убеждал ее, что провожать его до дальних ворот парка вовсе не обязательно. Тем более за окном заметно похолодало к утру.

— Я не люблю растягивать прощание, — повторял Рихард, но вскоре сдался, поняв, что переубедить ее не удастся. Он помог надеть Лене пальто с ненавистной ей нашивкой на груди.

Они были странной парой. Высокий, красивый офицер в серо-голубой шинели люфтваффе и фуражке с нацистским орлом на околыше и хрупкая девушка со знаком OST на полочке дорогого кашемирового пальто. Лену до сих пор бросало в дрожь, когда скашивала взгляд и видела знаки ненавистной ей страны на его форме. Но при этом она чувствовала себя сейчас так, словно отрывала часть себя. Именно поэтому так долго не могла отпустить из своей руки его пальцы. Слова не шли с губ. Словно опять кто-то запечатал ее рот.

Но вот где-то вдали заурчал мотор грузовика, и Рихард с явным нежеланием в глазах разжал ее ладонь, выпуская свою руку на свободу. Лена поняла, что их время истекло.

— Береги себя, моя лесная фея, — быстро прошептал Рихард, касаясь губами ее холодных губ. Потом так же быстро подхватил саквояж и пошел к воротам, где за широкими еловыми лапами шла дорога в город, и где его должен быть подхватить….

— Я люблю тебя.

Это было сказано по-русски. Но к ее удивлению, Рихард понял эти слова, как Лена поняла по его мягкому взгляду, когда он обернулся к ней. Этими словами она сказала так много сейчас того, что было не сказано, и что она не смела сказать ему открыто.

Вернись ко мне. Вернись живым из вылетов, которых тебе предстоит немало. Я знаю, что при этом ты должен убить своего противника в этой воздушной дуэли. Я знаю, и мое сердце уже заранее полно скорби из-за того, кто падет от твоей пули. И да, определенно я буду ненавидеть себя за это. И возможно, ты прав, я буду ненавидеть тебя. Но только вернись, мой Рихард… мой Ритц…

Вернись ко мне…

Рихард недолго смотрел прямо на Лену, без труда читая все невысказанное в ее глазах. А потом бросил наземь саквояж, в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и, обхватив ладонями ее лицо, крепко поцеловал. Словно запечатывая слова, которые сорвались с ее губ минуту назад.

— Я люблю тебя, моя маленькая русская! — проговорил Рихард потом с какой-то странной интонацией в голосе, глядя прямо ей в глаза. — И да поможет мне Бог!

Мгновение, и он скрылся за еловыми лапами, оставляя Лену совсем одну. Она слышала звук мотора, потом негромкую немецкую речь, звук захлопывающейся дверцы кабины. Спустя пару минут в зимнем лесу снова царила тишина, больно давящая на напряженные нервы. Словно Рихарда и не было. Даже на какие-то минуты показалось, что он просто приснился ей, и не было этого неожиданного ночного визита. Но Лена все еще ощущала легкий запах одеколона, который остался на ее коже и ткани пальто после прощальных объятий. А значит, все это было…

Возвращаться в Розенбург не хотелось. Ни видеть никого, ни разговаривать ни с кем. Поэтому Лена дошла до вольера и, выпустив собак, направилась с ними к знакомому местечку на берегу озера. Некоторое время сидела на поваленном дереве, наблюдая, как просыпается природа вокруг. Собаки словно почувствовали ее настроение и не стали бегать вокруг. Легли у ног и наблюдали за Леной внимательно, изредка зажмуриваясь от удовольствия, когда девушка запускала пальцы в их шерсть и чесала за длинными ушами. А может, они тоже чувствовали ту странную тоску, которая овладела Леной после расставания с Рихардом.

— Он ведь вернется, правда? — спросила Лена у собак.

Вахтельхунды только вздохнули еле слышно, грустно глядя на нее своими блестящими глазками-бусинками. Почему-то вспомнилось, как ушел из ее жизни Котя, сам того не зная в минуты, когда наспех попрощался с ней на ступенях лестницы в подъезде.

Нет, думать об этом Лена не будет. Как и о том, что летать Рихарду предстоит на Восточном фронте. Нужно думать совсем о другом. О том, вырвется ли или нет из окружения немецкая армия под Сталинградом. И чем все это обернется для ее страны. А еще — удастся ли немцам получить доступ к запасам нефти или нет. И о том, как ей следует выполнить наказ Рихарда — просто пережить это время.

Просто пережить.

Когда Лена зашла в кухню, вернув собак в вольер после прогулки, то обнаружила, что несмотря на ранний час, там уже сидит за столом Биргит, сложив руки перед собой на дубовой столешнице. Она посмотрела внимательно на Лену, окинув ее напряженным взглядом с ног до головы, и как-то хищно усмехнулась.

— Доброе утро, фрау Биргит, — поспешила произнести Лена, сбрасывая с плеч пальто, чтобы поскорее убрать его в шкаф. Ей показалось, что шерстяная ткань до сих пор хранит запах одеколона Рихарда, и она с трудом удержалась, чтобы не вдохнуть еще раз этот аромат, прежде чем время развеет тот без следа.

— Я выгуливала собак, — проговорила Лена, расправляя подол фартука, который слегка измялся под пальто. — Они скулили всю ночь, мешали спать господину Иоганну, и тот попросил выйти с ними раньше.

Показалось ли ей, или немка действительно вздрогнула при этих словах и посмотрела на Лену с мукой и болью в глазах? Но если и было что-то в ее взгляде, то быстро исчезло, уступая место привычной холодности и злобе.

— Можешь лгать кому угодно, но только не мне! — хлестнула Биргит словами. — Я за километр чую грех, которым от тебя несет, как от свиньи испражнениями. Ты просто дура, раз позволила этому польскому выродку уложить тебя в постель. Очередной брюхатой русской в этом доме не будет. Сразу же поедешь в лагерь!

Лена почувствовала острый приступ неприязни к немке и возмущение из-за ее предположения. Поспешила опустить взгляд, но было слишком поздно. Та поняла, что промахнулась в своих догадках. И добавила не менее зло:

— Если я узнаю, что ты нарушаешь закон о чистоте арийской крови, я с огромным удовольствием сдам тебя гестапо. Как ты только осмелилась, русская дрянь?!

— Я гуляла с собаками, фрау Биргит, — повторила Лена, поднимая голову и смело выдерживая пытливый взгляд немки. — Я не встречала никогда и никого из немцев в парке. Все местные знают, что это владения семьи фон Ренбек.

Фрау Биргит поджала губы и промолчала в ответ на это. Только сжала еще сильнее руки, так что побелели пальцы. Лена смотрела на нее и пыталась разгадать, что за мысли ходят в аккуратно уложенной голове немки, сидящей напротив.

— Мы обе знаем, что ты лжешь, — наконец произнесла Биргит твердо. — Русские все такие — лицемерные лживые твари. Ты можешь обмануть господина Ханке, но меня тебе не провести. Видит Бог, я никогда не сомневалась в решениях фюрера и нашей партии, но русских не следовало подпускать так близко. Это словно пускать бродячую псину в собачий питомник. Да не просто бродячую, а бешеную. Ты ведь знаешь, как следует поступать с бешеными собаками, да? Их нужно отстреливать, чтобы не заразили остальных. Так и вы, русские… Вы несете только зло, и, как любое зло, вас нужно уничтожить. В зародыше матери. Под самый корень…

Ее голос оборвался вдруг и превратился в злобное шипение. На бледном как мел лице алели заостренные, как у ведьмы, скулы. Губы изогнулись криво. Никогда еще Биргит не напоминала Лене так сильно опасную змею, как в эти минуты. Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы сохранить хладнокровие при виде этой ничем неприкрытой ненависти.

— Если ты думаешь, что в отсутствие госпожи баронессы ты можешь выглядеть неопрятно, ты ошибаешься, — проговорила спустя некоторое время, совладав с собой, Биргит. Она снова была отстраненной и холодной, принимая привычный Лене вид. — Ступай к себе и отутюжь хорошенько фартук, Лена. Если ты не сделаешь это за минуту, я накажу тебя. Ты служанка в доме Розенбург, ты принадлежишь этому дому и должна выглядеть ему под стать. Я не я, но выбью из тебя эту азиатскую неряшливость и расхлябанность. А если нет… Что ж, в последнее время недостатка в русских нет. Самое сложное найти среди них настоящего работящего человека, а не ленивое животное.

Сохранить хладнокровие при этих словах было очень сложно. Лене пришлось впиться ногтями в кожу ладони, чтобы не выдать своей ненависти к Биргит. Каким-то шестым чувством она понимала, что немка только и ждет этого. Одного лишь проступка. Единственной ошибки или промаха, который можно будет обернуть против Лены. Биргит буквально жаждала крови, и это желание читалось в ее глазах без труда.

— Где ты была? — обрушилась на Лену с вопросами Катя, едва та поднялась, запыхавшись на третий этаж, чтобы привести себя в порядок. — Немка прискакала ни свет ни заря, злая як черт. Не будет нам теперича жизни с тобой тута.

И поймав вопросительный взгляд Лены, Катерина прошептала возбужденно:

— Ейный сынку сгинул. Урсула сказала, что его наши партизаны взяли вместе с отрядом, когда прикатили в одну из деревень. Всех постреляли как собак. И то верно — собаке собачья смерть!..

В ответ Лена только крепко сжала руку Кати, обеспокоенно на нее взглянув. Теперь им следовало быть еще осторожнее в Розенбурге. Биргит жаждала мести, и она не успокоится, пока не получит желаемого. Кровь за кровь.

И невольно подумала о том, что Рихард был прав, когда говорил о том, что может случиться после возможного поражения под Сталинградом. Если Красная армия возьмет верх в этом сражении, рядом с ними будет не одна немка, чья ненависть возрастет стократно. Их будут десятки в окрестностях, ведь один из батальонов, окруженных под Сталинградом, набирался из местных мужчин. Лена знала об этом от Айке и Урсулы.

Но ей не было страшно. Даже ничего не дрогнуло внутри при этой мысли. Пусть будет так! Пусть они все сгинут в русском окружении до одного, даже если при этом самой Лене станет намного хуже! Пусть Советы разобьют нацистов в пух и прах!

Загрузка...