На осколках разбитых надежд

Глава 21

В тот вечер Лена избегала Рихарда, как могла. И не только потому, что где-то внутри нее была жива странная смесь обиды на него и горечи из-за понимания, насколько они разные. Сейчас, когда Войтек напомнил о том, что она может и должна сделать ради того, чтобы Германия пала, Лена снова вспомнила, что Рихард — ее враг. Неважно, как он относится к ней, и что он делает (или наоборот — не делает). Он ее враг. Он убивает тех, кто пытается остановить фюрера и прекратить эту жестокую войну. Он защищает режим, который убивает неугодных, разделив людей на «чистых» и «грязных».

С другой стороны, Лена никак не могла избавиться от чувства, что совершает что-то нехорошее, передавая информацию Войтеку. Словно своими руками кладет судьбу Рихарда на весы судьбы, и остается лишь мгновение до того, чтобы они качнулись в сторону гибели. Оно никак не уходило, это дурацкое чувство, только множилось со временем, вызывая в ней вину за обман, который еще даже не совершила. И Лена опасалась, что если увидит Рихарда сейчас, когда это чувство не заталкивалось усилием воли в самый дальний уголок ее души, то непременно выдаст свои переживания ему. Он был слишком проницательным, чтобы не заметить ее смятения. Вон даже Катерина разглядела его в Лене и спросила, почему она такая, словно «у соседа куру утащила».

Поэтому Лена старалась не появляться в хозяйских комнатах даже после того, как немцы разошлись около десяти по своим комнатам. Попросила Катерину собрать грязную посуду и, как оказалась, была права. Рихард остался в соседней комнате и вышел на шум, напугав Катю. Она не поняла, что он спрашивал у нее, и перепугалась отчего-то еще больше. Поторопилась убежать в кухню с подносом, чувствуя его раздражение.

— Что-то он зусим злой стал, немчик, — рассказывала Катя Лене, пока они мыли посуду. — И вон як закрутил нам. А я-то думала, что легче буде.

— Почему-то это легче? — спросила чуть раздраженно Лена. Ей не нравилось, что Катя заговорила о Рихарде, словно Лену это интересовало сейчас. И не нравилось, что ему вполне могло прийти в голову появиться здесь, как он спускался на Рождество, пренебрегая правилами дома. Потому и торопилась побыстрее домыть посуду и уйти к себе.

— Ну, — протянула Катя и подмигнула ей. — Чтоб добрым казаться. Разумеешь? Мужики як коты — чего хотят, всегда об ноги трутся ласкамо. А он — гайки крутить…

— Это только для нашего блага! — неожиданно для самой себя вступилась за Рихарда Лена. — Неужели ты не понимаешь, что эти эсэсовцы непременно вернутся сюда хотя бы для того, чтобы проверить носим мы знаки или нет? А выходы в город… Любой может сделать с нами то, что… что… хотел сделать Клаус… И ты понимаешь, что накажут за это насилие не его, а нас!

— Блага! — фыркнула Катя, разозлившись и бросив тряпку в воду. — Благо — это домой нас пустить! А не робами тут гонять! Я як подумаю, что там, дома-то, так сердце заходится! Этих Клаусов в моей деревне, знашь, сколько? Сотня! И все як Клаус — злые як черти! Я уж стольки думок передумала… сердце стонет…

Катя приложила мокрые ладони к лицу и расплакалась горько. Лена тут же бросила тряпку, вытерла руки о фартук и обняла подругу, пытаясь утешить. Катя писала каждый месяц домой, как было разрешено, но получила весточку из родной деревни только один раз — в самый первый. Больше никаких писем или карточек почтовых из оккупированной земли не приходило, и Катя стала подозревать самое плохое, уже не надеясь увидеть живыми своих родных — маму и маленьких братьев с сестрами.

— Хочешь, я попрошу Рихарда, и он попытается узнать о твоих? — предложила Лена, и Катя тут же окаменела под ее руками. А потом отстранилась и взглянула на нее встревоженно.

— Боюся я, Лена. Ты вон як… уже получила весточку! А так… Не, не хочу. Да и едва ль немчик буде стараться по мне. Я — не ты.

Лене хотелось возразить, что Рихард узнавал о судьбе ее матери не из личных интересов, не ради того, чтобы получить ее расположение. Но не стала — задумалась вдруг, а не права ли Катя. Что, если Рихард наводил справки только потому, что она ему приглянулась. Сделал ли он это ради Кати или Янины? Вопрос, на который одновременно и хотелось знать ответ, и нет.

Лене не спалось той ночью. В голове крутились самые разные мысли, не давая покоя. От воспоминаний о прошлом, где не было войны и горя, до раздумий о том, как ей нужно жить сейчас. И конечно, не могла не думать о судьбах брата и Соболевых. Если у нее все еще теплилась надежда, что Коля еще жив, то насчет Соболевых и того не было. Слишком страшные были бомбардировки Минска и окрестностей. Только редким везунчикам удавалось выбраться из плотно сжимающегося кольца врага вокруг города. Да и вряд ли бы бросил ее Котя… Вернее, их — маму, Люшу и ее.

А потом ее мысли прервал знакомые страшные звуки приближающегося налета. Лена скорее по наитию, чем слухом распознала в ночной тишине гул самолетов британцев, и вмиг соскочила с кровати. Она не знала, что ей делать. Заметалась по комнате, потом бросилась в коридор, пытаясь не поддаться ослепляющему разум ужасу, мешающему думать сейчас. Забарабанила в дверь комнаты Кати, не понимая, зачем будит ее. Словно в ответ ее стуку в дверь, бешено задергался язычок сигнала, идущий от комнаты Рихарда. Он прозвенел настойчиво несколько раз, а потом умолк.

— Воздух, Катя, — прошептала Лена, когда подруга распахнула дверь. Внизу, на втором этаже, слышались приглушенные голоса, когда засуетились немцы, заговорили взволнованно разом громко. Хлопнула дверь на черной лестнице, и послышались шаги. И тут же словно передразнивая где-то далеко за окном глухо забили зенитки.

— Шалечку только наброшу, — сказала рассудительная и на вид спокойная Катя и скрылась в темноте комнаты. И только тогда Лена почувствовала холод, скользнувший по босым ногам и голым рукам.

— Лена! Ты? — послышалось от двери черной лестницы. Всего несколько шагов, и на ее плечи легли ладони Рихарда, от которых тут же пошло тепло по всему телу. — Нужно идти вниз, Лена. В этот раз они ближе.

Да, сегодня вечером бомбардировка была гораздо ближе. Лена слышала разрывы даже через стекло затворенного окна. Ей снова стало страшно, и она вдруг прижалась к Рихарду всем своим телом, пытаясь в его объятиях спрятаться от смерти, что сейчас была так близко к Розенбургу.

— Ленхен, — произнес он ласково, целуя ее в макушку. — Мы должны идти. Где твое пальто?

— Пальто? — переспросила растерянно Лена, прижимаясь щекой к его груди. Налет застал Рихарда в постели, и он успел набросить только халат. Она вдохнула запах его кожи и почувствовала, как успокаиваются натянутые нервы, как постепенно уходит животный ужас перед бомбардировкой. Ей было ничего не страшно с ним. Словно он был ее щитом от реальности.

— Пальто запирает Биргит в шкаф, а ключ уносит с собой — проговорила быстро Лена, и Рихард выругался.

— У тебя есть что-то теплое набросить? Катерину разбудила, да? Она готова идти? — забросал он Лену вопросами. Лязгнул глухо механизм, когда лифт медленно пополз со второго этажа на первый, увозя коляску Иоганна. Рихард взял ее лицо в ладони и заставил взглянуть на себя.

— Лена, я не могу остаться с тобой сейчас, мне нужно позаботиться о дяде. Ты справишься сама? Вам нужно с Катериной выйти из дома.

— Они попадут в нас? — к Лене тут же вернулся ужас и затмил все остальное при первых же отдаленных раскатах взрывов. Она вцепилась в рукава его рукава, боясь отпускать от себя.

— Нет, мое сердце, они сбрасываются в километрах двадцати-тридцати отсюда, но осторожности ради…

Рихард не договорил. Замер, напряженно вслушиваясь во что-то, и Лена вдруг ощутила, как задрожал пол под ее ногами. Показалось, что сам дом как-то загудел протяжно, застонал от страха при приближении чего-то огромного, грозящего издали грохотом, будто от невероятного по силе раската грома. Рихард в одну секунду подхватил Лену с пола и развернулся вместе с ней. Она даже не успела вскрикнуть от неожиданности, как почувствовала, что ее и Рихарда приподняла вверх невидимая сила и швырнула к противоположной от окна стене под звон разбивающегося стекла.

Лена даже чуть сознание не потеряла от боли, когда ударилась при падении о пол плечом, на котором еще разливались цветными пятнами места недавних побоев. Но тут же встрепенулась от мысли, что Рихард, который принял на себя основной удар волны, мог быть ранен. Потому потянулась к нему, преодолевая боль, коснулась его руки, и с облегчением заметила, что он стал приподниматься, стряхивая с себя пыль и осколки стекла.

— Ты как? — склонился Рихард на ней, помогая сесть на полу. К ним тут подбежала перепуганная Катя. Она ничуть не пострадала — окна спальни выходили на другую сторону, потому она скорее услышала последствия удара бомбы, а не ощутила их. Катерина замерла в растерянности, переступая с ноги на ногу в волнении. Осколки стекла разбитого окна так и скрипели под ее ногами. Где-то в доме истошно кричала женщина, и от этого крика даже кровь стыла в жилах, усиливая накал напряжения.

Рихард спешно ощупал Лену — голову, руки, тело и ноги, проверяя не ранена ли она, и убедившись, что она не пострадала, сжал сильно ее плечи, причиняя боль этой хваткой и возвращая в ясное сознание.

— Лена, набрось что-то теплое на себя и надень обувь. Выходите с Катей из дома и отходите подальше в парк. Ты поняла меня? Кивни, если поняла, — она подняла взгляд на его лицо и с ужасом увидела кровь на его шее. Тонкие струйки сбегали прямо вниз, в вырез некогда белой майки, окрашивая ту в красный цвет.

— Ты ранен… — вид этой крови снова вернули ее на какие-то мгновения в день совсем другой бомбардировки. Перехватило дыхание от ужаса, и из горла вырвался какой-то полувсхлип-полустон.

Рихард поймал ее ладонь прежде, чем она коснулась его. Покачал головой резко, а потом обхватил ладонью ее затылок и поцеловал быстро в лоб. После этого короткого прикосновения он поднялся на ноги и, кивнув на прощание растерянной Кате, убежал вниз по черной лестнице на второй этаж, где по-прежнему истошно кричала в истерике женщина.

— Давай же, Лена, — потянула ее за руку, поднимая с пола Катерина. — Тут завались стекла. Еще поранишься. Вставай! Еще мож помочь кому надо. Слышь, как надрывается кто-то?

Оказалось, что была ранена Магда. Когда ударной волной выбило стекла в окнах замка, осколки вонзились в ее лицо и незащищенные руки, которыми она пыталась прикрыться. Ее лицо было все залито кровью. Лена видела, как Рихард, обняв Магду за плечи, в полуобморочном состоянии вывел из дома и усадил в свой «опель», чтобы увезти в больницу.

Остальные не пострадали, «отделались испугом разной тяжести», как шутил Иоганн, пытаясь безуспешно поднять настроение своей сестре и Мисси, которая никак не могла совладать с нервами.

Дом тоже не пострадал особо. Ударной волной выбило все стекла в окнах одной из сторон и поломало несколько деревьев в парке. Одно из них, длинный и крепкий вяз, при падении задел ветками камень фонтана и отбил часть верхнего яруса. Потом, уже при осмотре комнат, нашли и другие повреждения — были разбиты некоторые зеркала и стекла в буфетах, упали со стен картины. У некоторых полотен был поврежден осколками оконного стекла холст, у некоторых при падении поломались тяжелые рамы. В библиотеке выбило с полок книги.

Но первоочередным для владельцев Розенбурга в ту ночь было закрыть пустые оконные проемы на первое время картоном или фанерой, чтобы не дать декабрьскому морозу выстудить дом. Поэтому основные силы были уделены именно этому. Даже Биргит с мужем пришла в замок той ночью, чтобы проверить последствия налета, и присоединилась к работам. Они работали слаженно и поспешно, стараясь сделать все быстро. Но разбитых окон в замке было слишком много, особенно высоких «французских», а рабочих рук слишком мало. Вернее, мужских рук, способных держать молоток.

Поэтому, когда спустя час Рихард привез Магду из больницы, он присоединился к ним без раздумий, чтобы ускорить работы. Лена сама вызвалась ему в помощь, без лишних раздумий, не дожидаясь приказа. Работы уже подходили к концу, и им досталось всего несколько проходных комнат первого этажа. Трудились они молча. Рихард прибивал плотный картон или фанеру к рамам, а Лена подавала ему гвозди, пытаясь поймать его взгляд и понять, в порядке ли он сам сейчас. Крови не было видно. Только майка в вырезе халата была вся испачкана одним кроваво-красным пятном. Он так торопился отвезти Магду в больницу, что даже не сменил домашнюю одежду. Только натянул форменные брюки, отчего его наряд сейчас выглядел весьма странно.

Лена попыталась завести с Рихардом разговор. Спросила о Магде, но он отвечал скупо и резко, и она поняла, что он не желает разговаривать сейчас. Потому оставила эти попытки и сосредоточилась на работе.

Спустя некоторое время к ним заглянула Биргит и сообщила, что работы закончены. Рихард велел ей со Штефаном возвращаться домой, а слуг отпустить отдыхать. Нет, ему самому помогать не надо было — осталось всего одно окно.

— Как твой дом, Биргит? — спросил Рихард озадаченно. — С ним все хорошо? Его не тронуло? Никто из твоих не пострадал?

— Что с ним станется, господин Ритци? — улыбнулась Биргит, довольная этим вниманием. — Он сделан из того же камня, что и Розенбург. Тоже стекла повылетали и только. Но Руди — смышленый малый, и руки у него растут откуда надо.

— Руди у тебя славный малый, — похвалил Рихард, улыбаясь уголками губ, и Биргит расцвела еще пуще прежнего. Рихард же был мыслями явно далеко от этой комнаты и разговора, и едва за Биргит закрылась дверь, снова сосредоточился на работе. Когда была прибита последний кусок фанеры, временно защищающий дом от сырости и холода, Рихард спрыгнул со стула, положил молоток на подоконник и неожиданно шагнул к Лене. Она ждала этого все время, пока они были вместе, поэтому с готовностью прижалась к нему, обхватив руками его талию, едва он обнял ее крепко-крепко.

— У Магды останется большой шрам на лице. Она едва не потеряла глаз. Если бы осколок вошел чуть ниже… — произнес Рихард глухо, пряча лицо в ее волосах. — Томми в этот раз взяли больше жертв, чем обычно. Штайлер…

Лена напряглась, когда услышала это имя, заранее зная, что он скажет сейчас. Но все же не была готова к этим словам. К такому никогда нельзя быть готовой.

— Под удар попали бараки с иностранными рабочими… прямое попадание.

И стиснул руки еще крепче, когда она дернулась, понимая смысл сказанного. Она пробыла на работах у Штайлера немногим больше месяца, но успела привязаться за этот короткий срок к людям, которые работали на него.

— Ты кого-то знала из них?

— Всех…

Они плохо понимали друг друга порой, особенно голландцы и французы, но все же как-то нашли общий язык. Эти мужчины были так заботливы к ней, так трепетно оберегали ее во время работ, так старались поднять ей настроение, когда она падала духом. Вспомнила их всех, хотя не видела несколько месяцев. От совсем еще мальчишки француза Поля до грузного как медведь Марека.

— Мне очень жаль, — произнес Рихард. Она слышала по его голосу, что он действительно огорчен этими смертями. Он провел ладонью по ее волосам, пытаясь хоть как-то унять ее боль, но этого было мало. Почему-то показалось кощунственным слушать эти слова от немца. Именно по вине Германии и ее армии все эти люди оказались здесь. Не случись войны, они бы жили совсем другой жизнью и вполне вероятно скончались в глубокой старости.

— Мы все многое пережили сегодня, — сказал Рихард примирительно, когда Лена отстранилась от него резко и настойчиво, уходя от его прикосновений. — До рассвета всего несколько часов. Тебе нужно отдохнуть, Лена.

Лена прикрыла на миг глаза, пытаясь совладать с чувством скорби, которое охватило ее при известии о последствиях бомбардировки британцев. Как же это было странно — погибнуть вот так, в Германии, от бомб тех, кто пытался победить нацистов! И как это было страшно — быть похороненным не на своей земле, вдали от родных! Вполне возможно никто из них так и не узнает об этом. Если родным голландцев или французов могли сообщить, то вряд ли кто-то озаботится поиском семей украинок, которые работали на ферме Штайлера.

Рихард без лишних слов проводил ее до самой двери маленькой спаленки. В коридоре из-за забитого наглухо фанерой окна было бы темно, словно глаз выколи, если бы Катерина не включила лампу в спальне Лены и не оставила дверь открытой. В полосе света, идущем из спальни, маленькие осколки, которые все еще не убрали с пола, выглядели драгоценными камнями и ярко блестели, отражая электрический свет. Такое обманчиво красивое напоминание о минувшем налете…

Впервые за прошедшие дни Лена вдруг почувствовала скованность в присутствии Рихарда. Ей хотелось, чтобы он поскорее ушел, оставив ее наедине с мыслями и скорбью по погибшим. Но после его ухода, когда осталась одна в тишине маленькой спаленки, вдруг испугалась этого одиночества и поспешила в соседнюю комнату к Кате. Та спала глубоким сном, положив ладонь под щеку, и Лена не решилась ее будить ради прихоти поговорить о случившемся.

Войтек! Его имя возникло в голове так неожиданно, что Лена же вскочила на ноги. Знает ли поляк, что он потерял еще несколько своих товарищей? Она не стала раздумывать. Натянула кофту и побежала вон из дома в квартирку Войтека над гаражом, стараясь не думать о том, что ее домашние туфли промокли насквозь, а значит, снова отклеится тонкая подошва.

Войтек не знал. Лена поняла это по его удивленному виду, когда он открыл дверь. Но слова вдруг исчезли куда-то из головы, и она могла только смотреть на него растерянно, ощущая комок в горле. Войтек отступил в сторону и пропустил ее в свою квартирку, чтобы она не стояла на холоде и мерзла в своей тонкой кофте. Решимость вернулась к Лене, когда Войтек положил ладонь на ее плечо. Вместе с легким страхом перед силой его прикосновения. Чужого прикосновения к своему телу.

— Я пришла сказать… Одна из бомб… Бараки Штайлера… они все…

Несмотря на спутанность ее речи, Войтек верно уловил смысл ее слов. Его рука на ее плече задрожала тут же мелко, а черты лица исказились в приступе боли, пришедшей как отголосок страшной вести. Он отшатнулся от нее, закрыл лицо ладонями и скрылся в глубине квартиры, оставляя ее стоять в одиночестве в темном коридоре. Она видела через дверной проем, что он подошел к столу и вцепился в тот так, что побелели пальцы.

Войтеку было больно. И Лена знала, как никто эту боль, раздирающую на куски, вгрызающуюся в тело. Наверное, поэтому она смело шагнула дальше в квартиру, когда могла бы просто уйти, оставив его одного. Но Лена помнила, как это важно не оставаться одному в такой момент, и как нужно разделить свое горе с кем-то. Помнила по тем страшным для нее часам, когда потеряла Люшу. Если бы рядом с ней не было Леи, ей бы ни за что не пережить все это…

Войтек вздрогнул, когда ее маленькая ладонь коснулась его плеча. Но не повернулся. Так и остался стоять, устремив невидящий взгляд в угол комнаты. Он стоял совершенно беззвучно и без какого-либо движения, но Лена знала, угадала сердцем, что он плачет. И ей самой было горько и больно из-за этой страшной потери.

— Сдохнуть им всем песьей смертью! — прошипел зло спустя некоторое время Войтек. — И сдохнут, суки! Время придет, и сполна с них возьмут и за Марека, и за Михала! За всех моих сослуживцев возьмут! И за остальных… Сам бы задавил, коли б мог. Но ничего… время придет!

Лена чувствовала ладонью его каменные от напряжения мышцы, когда злость и ненависть буквально выворачивали его на изнанку. А потом Войтек все же успокоился. Опомнился, что не один сейчас. С грустной улыбкой повернулся к Лене, осторожно снимая ее ладонь со своего плеча и обхватывая ее пальцы своими.

— Спасибо, что сказала. Боюсь, что не смог бы сдержать себя перед немчурой, когда б у знал, — он так коротко и быстро поцеловал ее руку, что Лена даже не успела ни отстраниться, ни возразить. А потом озабоченно нахмурился. — Тебе нужно идти. Знаешь же, нам обоим не поздоровится, если немецкие господа узнают.

Лене в ту ночь не спалось. Она крутилась в постели, раздумывая обо всем случившемся. Глядя на тонкую фигурку балерины на музыкальной игрушке на комоде в неровном предрассветном свете.

Отчуждение. Смерть, неожиданно ворвавшаяся в мир, расположенный так далеко от фронта, как казалось Лене прежде, вдруг снова провела между ней и Рихардом разделительную черту. Была она, и был он. И совместить эти две отдельные единицы не могла бы никакая математика, как не было позволено пересечься двум параллельным прямым. Они и были этими прямыми, вдруг пришло в голову Лене. Потому что у них не было никаких точек соприкосновения. И не должно быть. Совсем.

Следующее утро все обитатели Розенбурга встретили в хмуром настроении. Ни хозяева, ни слуги не выспались толком, а темнота комнат делала замок мрачным, словно в страшной сказке. Баронесса неустанно ворчала, что дом сейчас напоминает ей склеп, а остекление окон по нынешним временам обойдется в целое состояние. Именно она настояла перенести завтрак из столовых, где окна были разбиты и заколочены, в другую комнату, и Войтек с Катей почти час двигали тяжелый стол из комнаты в комнату, пока госпожа фон Ренбек выбирала место. К неудовольствию девушек, это оказалась одна из самых дальних от кухни зала, в которой редко собирались прежде. Камин в ней давно не использовали, и выяснилось, что он дымит нещадно при розжиге. Из-за этого завтрак был отложен — пока проветривали комнату, пока сервировали буфетный стол и приборы с тарелками, пока принесли из кухни еду.

— Прислуга сегодня как сонные мухи! — недовольно выговаривала баронесса Биргит, не принимая в расчет, что девушкам приходилось бегать на кухню в это утро намного дальше, чем обычно. Это не интересовало ее, в отличие от того, что она получила овсяную кашу, которую ела на завтрак каждое утро, не обжигающе горячую, как обычно, а теплую.

Рихард и Иоганн молчали. Мисси, спустившаяся к завтраку с красными от слез глазами, тоже не особо была разговорчива. Словно со вчерашним налетом на замок опустилось темное облако раздражения, недовольства и холода. Даже обычно спокойный Рихард явно нервничал — его движения были слишком резкими, и то и дело он нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

За завтраком Мисси объявила, что как бы ей ни было приятно гостить в Розенбурге, она должна уехать. Магда, которая под воздействием убойной дозы веронала и обезболивающих до сих пор не сознавала в полной мере произошедшее с ней несчастье, пожелала вернуться домой, в Берлин.

— Вы сами понимаете, что ей сейчас вовсе не до праздника. Все, чего она хочет — вернуться к семье, — тихо говорила Мисси. — И я не могу оставить ее сейчас. Я должна уехать с ней.

— О, ваша доброта так похвальна! — улыбнулась баронесса и, потянувшись к девушке через стол, похлопала ее по руке. — Я и сама подумываю о том, чтобы уехать в Берлин. Розенбург сейчас не место для праздника. Я думаю, что мы можем уехать дневным поездом все вместе — вы с Магдой, Рихард, Иоганн и я.

— О, это было бы здорово! — оживилась Мисси. — Говорят, в «Кайзерхоффе» будет устроен великолепный новогодний прием!

Для Лены это прозвучало так неожиданно, что она не сдержалась и удивленно взглянула на Рихарда. Да, она старалась не думать об окончании его отпуска. Но о том, что он уедет из Розенбурга раньше намеченного, даже помыслить не могла. Ей казалось, что он будет с ней рядом все оставшиеся до конца отпуска дни. А ведь только ночью сама решила держаться от него подальше!

Рихард не смотрел на нее, и Лене показалось это дурным знаком. И он не выглядел удивленным, значит, это предложение не было для него новостью. Значит, возможный отъезд уже обсуждался семьей фон Ренбек. Что ж, неудивительно. Замку необходим был ремонт, чтобы снова сделать его пригодным для комфортного жилья. И отъезд хозяев на берлинскую виллу вовсе не казался чем-то из ряда вон.

Но почему ей было так плохо при мысли, что Рихард уедет сегодня из Розенбурга? Она наоборот должна быть только рада. Этот отъезд только в помощь ей и вернет все на круги своя.

— Уволь меня, — буркнул недовольно Иоганн. — Берлин сейчас — это не город, а уродливая казарма с солдатиками в черной и серой форме.

— Иоганн! — возмущенно воскликнула баронесса и покосилась на Мисси, которая предпочла сделать вид, что ничего не слышала. — И ты забываешь, что мы сейчас воюем против коммунистов и капиталистов. Неудивительно, что в Берлине много военных.

— Ты меня поняла, Анне, — упрямо произнес он, и баронессе ничего не оставалось, как перевести вопросительный взгляд на сына, который смотрел куда-то в окно, на белоснежные просторы парка за тронутым легким морозцем стеклом.

— Я не поеду сейчас, мама, — твердо заявил Рихард. — Мой долг хозяина — привести Розенбург в порядок.

Баронесса разочарованно ахнула, и он потянулся к ней и взял за руку, которую поднес к губам для поцелуя.

— Ты можешь ехать с Мисси и Магдой, — произнес Рихард нежно и мягко. — Я ни за что не прощу себе, если ты подхватишь пневмонию на гуляющем в доме сквозняке. Я приеду, как только смогу, обещаю. Уверен, что уже второго числа буду в Берлине, и у нас будет еще четыре дня.

Это был хороший компромисс. Но Лена не могла не огорчиться. Потому что эти четыре дня тоже могли быть бы ее, Лениными. А теперь выходило, что ей осталось только три неполных дня быть рядом с ним.

— Разумеется, я останусь на Новый год с тобой и Ханке, — ответила баронесса в тон сыну. — И речи быть не может о том, чтобы уехать одной. Мы все вместе будем в Берлине второго января. Времени будет достаточно, чтобы насладиться всеми праздничными развлечениями в столице.

— Конечно, — с улыбкой согласился с ней Рихард.

Вдруг встрепенулась Мисси, будто что-то вспомнив. Лена, в этот момент подливавшая ей кофе, с трудом сохранила самообладание, чтобы не отпрянуть при таком резком движении.

— Говорят, что в Немецком доме оперы в посленовогодние дни повторяют «Фиделио»[43]! Я могу попросить своих знакомых достать нам билеты в ложу, — предложила Мисси. — Или можно посмотреть новую постановку Гзовской[44] в Фольксбюне, если та уже готова к премьере. А может, она покажет что-то из своих старых работ. Ее «Карнавал» Шумана[45] в Лейпциге был просто бесподобен…

Рихарду можно было не бросать встревоженный взгляд на Лену в этот момент. Она и так все поняла. Определила по названию, что речь идет сейчас именно о балете. Рука помимо воли чуть дрогнула при этом. Несколько капель кофе сорвались с носика кофейника и упали на рукав платья Мисси, расплывшись некрасивыми темными пятнами на шелке. У Лены даже дыхание перехватило при мысли о том, что ждет ее в качестве наказания за эту ошибку. И она почему-то тут же взглянула растерянно на Рихарда, словно надеясь найти помощь у него сейчас.

— Я не особо люблю балет, — резко произнес он, тут же обращая внимание сидящих за столом на себя. — Но оперу с удовольствием послушаю, если ваши знакомые сумеют достать билеты, Мисси. А еще можно до конца моего отпуска поужинать в одном из ресторанов на Унтер-ден-Линден. Например, в ресторане отеля «Адлон». Или в «Хиллере». Что вы скажете на это, Мисси?

— О, это было бы превосходно! — ответила немка, лишь мельком взглянув на рукав испорченного платья, и тут же пустилась рассуждать, как изменились меню ресторанов в военное время. Баронесса же только губы поджала на секунду, бросив на Лену острый взгляд, полный недовольства. Но ничего не сказала, даже не стала требовать для нее у Биргит наказания за порчу платья гостьи. Ее благодушие объяснялось просто — она была очень довольна тем, что Рихард наконец-то внял намекам и обратил внимание на Мисси, выразив пусть пока и намек на ухаживание за Мисси.

— Ты поступил благоразумно, — хвалила баронесса сына позднее, когда Мисси с подругой уже уехали из Розенбурга, заручившись обещаниями скорой встречи в Берлине. Рихард сам отвез их на станцию на своем «опеле», и его мать так и светилась от радости, словно нить накала в электрической лампочке.

Лена не могла не прислушаться к их разговору, когда распознала голоса в соседней комнате. И даже сделала знак Катерине, чтобы та как можно тише двигалась во время уборки, и подошла прямо к дверному проему, чтобы лучше слышать.

— Ты же знаешь, вопрос брака принципиально важен сейчас для твоего положения. Отсутствие супруги при ориентировании партии на семейные ценности идет тебе только во вред и вызывает подозрения. Идеальный офицер Германии блещет не только на поле боя, но и дарит своей стране достойных наследников. Именно брак образует нацию. Так говорит наш фюрер.

— Мама, послушай себя сейчас, — медленно произнес Рихард в ответ. — Ты говоришь так, словно рассуждаешь о помете собак. Я так же подыскивал пару для Артига когда-то — по соответствию стандартам и просто потому, что пришло время.

— Ты слишком утрируешь! — резко ответила баронесса. Вслед за этими словами раздался щелчок крышки зажигалки, и из комнаты потянуло сигаретным дымом. — Ты сам понимаешь, твое происхождение — явный минус. Фюрер люто ненавидит дворян и только и ищет предлоги, чтобы избавиться от нас. Только неделю назад в Берлине повесили Шульце-Боузена[46]. Повесили как обычного простолюдина!

— Ты забываешь самое главное — он был шпионом русских. Неудивительно, что его ждал такой конец, — заметил Рихард.

— И все-таки надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать сейчас. Будь осторожен, Ритци. Ты слишком прямолинеен. Будь ты немного похитрее, уже давно был бы гауптманом[47]. Весь в Ханке, это точно, и когда-нибудь это принесет тебе немало бед. Надеешься на покровительство Геринга? Не стоит. Уж слишком он сейчас на глазах с его излишним роскошеством и вечеринками в Каринхалле на контрасте с аскетизмом фюрера. Ты знаешь, что за глаза его называют Толстяком и придумывают анекдоты. Не за горами то время, когда он потеряет свое влияние в рейхе.

— Ты говорила быть осторожнее, а сама ведешь такие разговоры, — в голосе Рихарда прозвучала насмешка.

— Я говорю то, о чем открыто уже шутит сам фюрер, — парировала баронесса. — И не сравниваю предосудительно рейх с Римской империей.

— Но разве ты не видишь сходства, мама? Любой человек, знающий историю, понимает, что происходит, когда империя пожирает больше, чем положено. Ты знаешь мое мнение — нам следовало вернуть утраченное, щелкнуть по носу Францию с Англией и остановиться на этом.

— Перестань! — повысила голос баронесса. В нем отчетливо слышались легкие нотки страха. — Никогда и нигде не повторяй этого, ради Бога! Даже здесь, в Розенбурге, есть уши. А Ханке я тоже скажу, чтобы придержал свои мысли при себе и не поддерживал в тебе эти настроения. Ему кажется, что он здесь в безопасности, но именно сюда пришли сотрудники гестапо, а не в берлинский дом! И довольно об этом! Я не хочу больше говорить о политике или войне!

— Ты сама завела этот разговор.

— Неправда, — рассмеялась грустно баронесса. — Ты перевел разговор в это русло. Давай лучше поговорим о днях в Берлине. Я рада, что ты взялся наконец за ум и решил поухаживать за Мисси. У нее немало кавалеров в столице, но я уверена, что они будут в стороне сейчас, когда ты показал свой интерес. Я уже стала переживать, что этого так и не случится.

— Я не хочу, чтобы ты питала какие-то особые надежды и уже начала планировать свадебные торжества, мама, — заметил Рихард, и Лена почувствовала легкую радость при этих словах. — Это просто поход в театр и пара ужинов. Ничего более.

— Все начинается с малого. Пора уже тебе забыть о предыдущем неудачном опыте и задуматься о будущем. И не надо говорить, что все давно забыто, я же вижу, что это не так, я же мать. Я предупреждала тебя, что Адель тебе совсем не пара…

— Но помнится, ради состояния ее отца ты когда-то была готова закрыть глаза на ее мещанское происхождение, — парировал резко Рихард. В его голосе слышались стальные нотки. Было ясно, что мать задела его за живое. Впервые за время их разговора. И Лена не могла не почувствовать укол в сердце при понимании этого.

— Не ради ее состояния, Ритци. Ради тебя. Это разные вещи, мой дорогой, — мягко возразила ему баронесса. — Если бы Адель не была грязной крови…

Внезапно раздались шаги, и на пороге комнаты появился Рихард. Лена не успела отойти от двери и отпрянула испуганно. Он задержался на мгновение возле нее, взглянул на нее сердито, и Лена потупила взгляд виновато, краснея оттого, что была поймана на подслушивании.

— Работайте дальше! — резко бросил Рихард и прошел мимо них дальше по анфиладе комнат. Его дурное настроение не исчезло и за ужином, который прошел в полном молчании. Разлад между хозяевами ощущался едва ли не в воздухе, поэтому и слуги притихли в тот вечер, не переговаривались между собой в кухне, когда сами сели за стол, и поспешно разошлись, закончив домашние дела.

Уходя к себе, Лена задержалась в коридоре, когда распознала в тишине дома отдаленные звуки фортепьяно. От прежнего желания держаться подальше от Рихарда к концу этого дня не осталось и следа. Ей до безумия хотелось пройти по темным коридорам и ступить в музыкальную, но она колебалась. За сегодняшний день Рихард почти не смотрел на нее. А если и взглянул пару раз, то со знакомым ей уже холодом в глазах, и она не понимала причины перемены его отношения к себе.

— Дура, — беззлобно и мягко бросила Лене вслед Катерина, покачав головой, когда она все-таки двинулась прочь от черной лестницы.

— Я всего на минутку, — проговорила Лена в свое оправдание. Ноги сами несли на звуки музыки, она была совершенно бессильна перед этим порывом.

Словно почувствовав ее присутствие рядом, Рихард начал вступление к «Серенаде», и Лена замерла на пороге, волнуясь, сумеет ли он сыграть до финала без огрехов. И обрадовалась, словно получила дорогой подарок, когда ему удалось это сделать. Увечье правой руки не помешало исполнить Шуберта настолько хорошо, что у Лены даже слезы выступили на глазах. Или они появились от эмоций, которые захлестнули ее в этот момент с головой при воспоминании о словах этого романса?

Именно эти чувства заставили ее покинуть свое укрытие в темноте и медленно подойти к нему со спины. Пальцы так и горели от желания коснуться его и ощутить его тело под своей ладонью. Но она замерла, заробев внезапно, когда Рихард вдруг поднял взгляд от клавиш и посмотрел на нее в отражении зеркала над фортепьяно. Его взгляд был суров и напряжен, глаза — настоящие льдинки. В нем все еще плескалась злость и боль, и Лена решила, что он все еще переживает разговор с матерью и воспоминания о той, другой…

Ей захотелось снять эту боль, даже если он страдал не из-за нее, Лены. Чисто инстинктивно потянулась к нему рукой, но Рихард отклонился от ее прикосновения. Схватил бокал с коньяком, стоявшей на фортепьяно, и крутанулся на скамье, чтобы сесть лицом к Лене. И смотреть на нее исподлобья, отпивая то и дело алкоголь.

Наверное, Лене стоило уйти сейчас. Он был не в настроении, и она чувствовала, что его раздражение и злость только растет, словно ее присутствие распаляло их. Но она не могла уйти сейчас. Словно кто-то привязал ее к этому немцу невидимыми нитями. Оттого с тоской подумала, как она будет после его отъезда…

— Скажи мне, Лена, — произнес Рихард после того, как допил коньяк и вернул бокал на место. — Янина знала, что ее отправят домой, если она забеременеет?

Это был странный вопрос. И немного неприличный вопрос по правилам ее воспитания. Лена не могла не покраснеть, когда услышала его. И ничего не сказала в ответ, удивленная началом их беседы. Только кивнула.

— Ты думаешь, у Войтека получится это гораздо лучше, верно? — резко спросил Рихард, глядя прямо ей в лицо своими льдинками-глазами. И, поймав ее недоуменный взгляд, пояснил. — Сделать тебе ребенка, чтобы ты могла вернуться в Россию. И ты права, Лена. У него получится это определенно. Потому что если бы тебе и удалось довести свою игру со мной до конца, то результата у нее все равно не было. Есть особые средства от нежелательной беременности, Лена. Но я не удивлен, что ты не знаешь об этом. До Советов, видимо, еще не дошло такое изобретение, как презерватив. Так что Войтек — это самый верный способ получить ребенка, тут ты не прогадала.

— Я не понимаю, о чем ты…

— Я видел тебя ночью! — снова ударил словами Рихард. Зло и грубо. — И видел, куда ты ходишь украдкой после того, как расстанешься со мной. Будто из одной постели в другую прыгаешь. Самой не мерзко? Значит, все это правда. Русские действительно развратницы и потаскухи.

И тут Лена ударила его. Не задумываясь о последствиях, размахнулась и влепила пощечину по его красивому лицу, да такую, что у самой больно заныла ладонь. Он мог бы перехватить ее руку, но не сделал этого. Спокойно принял этот удар как наказание за свои слова, но потом, когда она хотела развернуться и уйти прочь, задержал за запястье. Правда, не рассчитал силы, и вышло так, что дернул на себя, отчего тело Лены пронзила острая боль в местах, где оставила свои следы резиновая дубинка. Она вскрикнула от боли, и Рихард тут же отпустил ее руку. С лица на какие-то секунды исчезла злость, уступая место беспокойству. И именно это задержало Лену сейчас возле него, когда ее уже не удерживала сильная рука немца, и она могла уйти.

Рихард мог ранить ее словами, но боялся причинить физическую боль. И это удивляло и заставляло поверить, что его злоба вызвана ревностью — странная, но такая приятная мысль.

— Перестань, — произнесла Лена, глядя мужчине в глаза. Пытаясь угадать в их глубине, верно ли она понимает истинную причину его злости. — Я не раз говорила тебе, что между мной и Войтеком нет ничего. И отец ребенка Янины вовсе не он, а один из рабочих Штайлера. Я думаю, он погиб вчера ночью, как и другие знакомые Войтека. И именно поэтому я пошла к нему. Чтобы рассказать о том, что… что случилось.

— Ночью? — переспросил Рихард недоверчиво. — Именно ночью рассказать?

— Ты не веришь мне?

— Меня несколько лет учили не верить русским. Вкладывали в голову, что после евреев это самая лживая нация. И знаешь, довольно сложно не согласиться, когда прежде я уже ловил тебя на обмане, — но все же тон его голоса смягчился. Рихард несмело протянул ладонь и осторожно положил на талию Лены, привлекая ее ближе. — И я уже говорил тебе, что этот поляк действует мне на нервы…

— И совершенно зря.

Она не удержалась. Заметив тень вины в его глазах, протянула руку и провела по его растрепанным волосам, чтобы скользнуть потом по щеке ласковым жестом. Рихард повернул быстро голову и коснулся губами ее ладони. Прямо в центре. У нее от этого прикосновения что-то сладко дрогнуло внутри.

— Я хотел поговорить с тобой. Видел, что ты расстроена. Потому и поднялся к тебе, — объяснил Рихард, снова поднимая на нее взгляд. — Не знаю, что толкнуло к гаражу в тот момент. На окнах жилища Войтека нет штор, и все видно, как на ладони. О, если бы ты знала! И все это время — остаток ночи и весь день — я убеждал себя, что я не имею ни малейшего права что-то требовать от тебя. Ни малейшего. Кто я такой, чтобы требовать? И я убеждал себя, что все, что происходит между тобой и Войтеком, единственно верно. Что так и должно быть.

— Я просто хотела… мне было так больно… он бы понял… — сбивчиво попыталась объяснить Лена и умолкла, когда заметила странное выражение на лице Рихарда. Потянулась к нему тут же, обхватила ладонями его лицо, чтобы он не отдалился от нее снова. Но было поздно. Она поняла это каким-то внутренним чутьем. Словно весы качнулись в другую сторону под гнетом смысла последних слов.

— Да, он бы понял, как тебе больно, — проговорил Рихард. — Потому что у вас одна боль на двоих, верно? Потому что у вас один враг на двоих, — он помолчал, а затем продолжил: — Знаешь, в ту ночь, когда я вез Магду в госпиталь, случилась одна авария. Томми достал одного из наших, и он с трудом сел на поле Штайлера, недалеко от дороги. Он был еще жив, этот молоденький лейтенант, когда я вытащил его из обломков. Он умер у меня на руках. Я думал, что смогу помочь ему, довезу до госпиталя, ведь тут всего несколько километров, но нет…

Лена вспомнила, каким подавленным вернулся Рихард ночью из госпиталя, и только теперь поняла причину. А еще поняла, что он искал утешения в ее руках вчера, когда она закрылась от него и старалась избежать его близости, погрузившись в свою собственную скорбь, когда отдалилась от него.

— Мы все потеряли кого-то вчера ночью, — проговорил Рихард, внезапно положив руки на ее запястья и отводя ее ладони от своего лица. — Но скорбь после потери у нас всегда будет разная, правда? У кого тогда искать утешения в ней? Чьи радости мы будем разделять? Чьим победам радоваться? Что будет общего тогда у нас?

Рихард поднялся со своего места и, подхватив бокал с фортепьяно, прошел к столику, где прежде оставил графин с коньяком. От души плеснул себе напиток, поболтал немного бокал, глядя в тот так, словно надеялся найти ответ в его глубине. Лена, растерянная, не понимала, что происходит, просто наблюдала за ним и прокручивала в голове все сказанное сегодня и вчера ночью. Ей казалось, что она неверно переводит слова, не улавливает истинный смысл сказанного.

— Я эгоистично позволил себе то, что не следовало, — произнес Рихард спустя некоторое время. — Этого не должно было случиться. Я старше тебя и намного опытнее. Я должен был сдержать свои порывы. Это целиком моя вина.

Было так больно, словно кто-то ударил ее в грудь. Даже дышать стало сложно. Нет, она понимала все верно. Даже если бы неверно переводила немецкую речь в уме, интуиция подсказала бы, что происходит.

— Этого не должно было случиться, — повторил Рихард каким-то странным тоном. — Я должен был подумать о последствиях.

— О последствиях? — переспросила Лена, надеясь, что ей все это просто снится. Она уже жалела, что пришла сюда, в музыкальную. Быть может, если бы они не говорили сегодня вечером, ничего бы не поменялось между ними. Не ускользало сейчас, как вода сквозь пальцы.

— Ты знаешь, что ждет тебя за связь с немцем, Ленхен? По новым законам, принятым недавно, в лучшем случае тебя отправят в лагерь. В худшем — повесят у здания гестапо в назидание остальным, — отрывисто произнес он, глотнув коньяк. — Для нас было бы лучше прекратить все это именно сейчас. Когда все не зашло так далеко. Когда это просто рождественская эйфория. Просто страсть, вскружившая голову. Я пошел на поводу у своих желаний и не подумал о том, что могу сломать тебе жизнь. Лишить тебя будущего.

— Нет… — прошептала Лена, качая головой. — Я не понимаю… Если ты думаешь, что я решила вернуться домой через… через… через это, то ты ошибаешься! Да и куда мне возвращаться теперь? Или все из-за Войтека? Это из-за него? Но я же объяснила тебе!

Рихард поставил бокал и шагнул к ней, протянув руки. Лена с готовностью вошла в его объятие и прижалась к нему, крепко обхватив за талию. Ей казалось, что он передумал, что все снова будет как прежде. Но потом он заговорил глухо, словно у него пересохло в горле, и Лена поняла, что ошибалась.

— Дело не в Войтеке, моя маленькая русская, — от нежности в голосе Рихарда слезы, скопившиеся в горле, так и полились из ее глаз. Она вцепилась в него еще крепче, и он обнял ее еще теснее в ответ, прижимаясь щекой к ее волосам. — Просто этого быть не должно, понимаешь? Ради твоего блага. Ради твоей жизни. Ради твоего будущего. Этого не должно быть. Как бы ни закончилась наша история, каким бы ни был финал, настанет день, и ты пожалеешь. Даже если все будет хорошо. Даже если финал истории будет счастливым, что маловероятно. Я — немец, Ленхен, ты — русская. Ты слышала Клауса. Есть вещи, которые сложно простить и принять. Настанет день, и ты увидишь во мне нациста. Ты перенесешь на меня все, что пережила, ты будешь смотреть на меня и вспоминать обо всем, что случилось с тобой, с твоей семьей, с твоими еврейскими соседями, и ты пожалеешь. Рано или поздно, но ты пожалеешь!

Лена яростно замотала головой в знак несогласия с ним. Рихард обхватил ее мокрые от слез щеки своими ладонями и заставил посмотреть на себя. Чтобы видеть, что она понимает каждое слово из того, что он говорит:

— Для нас нет «долго и счастливо», моя лесная фея. Вместе со мной тебя не ждет ничего хорошего. А я очень хочу, чтобы у тебя было будущее без сожалений и горя. Именно поэтому в этом будущем не должно быть меня. Я позабочусь о том, чтобы ты была в безопасности, и тебе ничего не угрожало в этих стенах, даю тебе слово. По мере своих сил, конечно, но я сделаю для этого все, что смогу. И возьму слово со своего дяди, что он будет защищать тебя, когда я… когда я не смогу этого делать.

Лене хотелось возразить ему. Привести сотни доводов, почему он не должен так поступать. Но мысли в голове путались, выделяя вперед только одну, что этого никак не должно быть. А с губ срывалось раз за разом шепотом только одно слово «пожалуйста», и то было на русском, который он не понимал.

— Завтра утром я уеду в Берлин. Я решил все еще днем, просто не находил в себе сил сказать об этом, — произнес Рихард, и Лена в отчаянии вцепилась в его руки, сжала ткань его рубашки. Снова замотала головой, но этот раз так резко, отрицая услышанное, что ему пришлось положить ладонь на ее затылок и прижать ее голову к своей груди. — Ленхен, не надо, мое сердце… Тише, Ленхен, не плачь.

Лена все плакала и плакала. Никак не могла остановиться, оттого, что он баюкал ее в своих руках, целуя в затылок и что-то приговаривая тихо. Потом, заметив, что никак не может ее успокоить, Рихард налил коньяка в бокал и заставил выпить, невзирая на ее слабые возражения. Обжигающий горло алкоголь принес странное успокоение, но слезы никуда не делись. Все падали и падали с ресниц, капали на ткань рубашки Рихарда, когда он снова прижимал ее к себе.

«Он снова делал это», — пришло вдруг Лене в голову, когда разум постепенно прояснился, а горе стало не таким острым. Правда, едва ли можно было сравнивать его увлеченность ей с любовью к Адели, но все же некое сходство было.

Жаль, она не видела лица Рихарда, когда эта мысль вдруг превратилась в слова и сорвалась с губ в тишине комнаты. Только почувствовала, как мужчина напрягся под ее руками.

— У дяди Ханке длинный язык, — произнес Рихард, и по его тону Лена почувствовала, что он улыбается. — Но нет, тогда все было иначе. Теперь я понимаю Адель, как никто. И мне даже стыдно за свою обиду на нее за решение, которое она приняла. Нет, тогда не я оставил ее. Мне было сложно решиться на этот шаг. Гордость не позволяла так просто сдаться перед обстоятельствами, толкала бороться. Это Адель отпустила меня, жертвуя своими чувствами ради моего будущего. И только теперь я понял изречение, которое однажды прочитал: «Любовь — это жертвенность. Только тот, кто по доброй воле может отказаться от любимого ради его счастья, действительно любит всей душой»[48]. Теперь я понимаю его суть.

Лена почти не понимала смысла его слов. Ее мозг, затуманенный недавними слезами, с трудом подбирал перевод немецкой речи. Но сейчас ей вдруг стало понятно одно — что-то еще скрывалось за всем сказанным сейчас в этой комнате. Должно быть что-то такое, чего она до сих пор не понимала, что было скрыто от нее.

— Пожалуйста, Рихард…

Лена прошептала это, отбросив гордость и все остальное, кроме того, что он нужен ей. Мысль о том, что все кончено, что она не сможет больше быть не с ним и что он больше никогда не коснется ее, не будет рядом, причиняла невыносимую боль.

— Никто не узнает… Никогда! Можно быть очень осторожными. И мне все равно… Совсем все равно!..

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — с горечью произнес Рихард.

Она почувствовала, как дрогнула его ладонь, которой он прижимал ее голову к своей груди. Поняла, что нащупала слабое место в его решении, что еще есть шанс все изменить. Нужно было просто действовать иначе — заглянуть в его глаза, коснуться пальцами его лица. Нежно, еле уловимо. Чтобы он передумал.

— Мне все равно, — повторила Лена уже тверже, понимая с удивлением, что нисколько не лукавит. Она действительно не чувствовала страха, лишь бы быть с ним. — Я готова на все.

Рихард только покачал головой и, когда она хотела встать на цыпочки, чтобы коснуться губами его губ, вдруг отстранил ее от себя на расстояние вытянутых рук, положив ладони на ее плечи. Смотрел, не отрываясь, ей в глаза, когда произнес то, что произвело на нее эффект разорвавшейся бомбы — оглушило ее, сбило дыхание, изменило реальность.

— Есть еще кое-что. Я не хотел говорить тебе, Ленхен, — он помолчал немного, а затем продолжил: — Я получил повышение до гауптмана и новое назначение. Мне передали телеграмму на станции, когда я отвозил Мисси и Магду. После Дня трех королей мне надлежит получить новую машину и вылететь на восток. Я буду воевать на Восточном фронте, в Крыму, в эскадрилье, в которой летает Людвиг Тайнхофер. Теперь ты тоже скажешь, что тебе все равно? Что ты готова и на это, чтобы быть со мной?