На осколках разбитых надежд

Глава 27

Рихард приехал совсем неожиданно, чем едва не вызвал приступ у Биргит, не успевшей подготовить комнаты к его прибытию. В то воскресное утро в Германии праздновали Пасху. Всю Страстную неделю дом чистили и намывали до блеска, несмотря на то, что из хозяев в замке остался только Иоганн, не бывавший нигде, кроме своих комнат. А в субботу занимались готовкой — по обычаю варили куриный суп и пекли сладкое печенье для Пасхального воскресенья.

В Розенбурге до сих пор помнили то голодное время двадцать лет назад, когда у многих местных эти суп и булка были единственным источником пропитания в праздник. Лена с удивлением узнала, что в Германии тогда было совсем не сладко, и семья фон Ренбек пару лет подряд на Пасху и Рождество устраивала в замке бесплатные обеды. Биргит до сих пор ворчала, что семье фон Ренбек не стоило быть такими милосердными.

— Ставлю последний пфенниг, что не будь войны и карточной системы, господин Иоганн с большим удовольствием угощал бы каждого и сегодня, — жаловалась она Айке.

— Не нам судить, фрау Биргит, — качала головой Айке, мешая тесто. — Не нам судить. Раз господа хотят, то нужно делать. Да и день-то какой! Благостный день. Грех не помочь страждущему. Господь рад только будет такой милости.

— Что-то он сам к нам не очень милостив, — проворчала Биргит. — Было бы иначе, русских раздавили бы сразу же, а не застряли бы на их земле на годы, — и тут же сорвала свое недовольство на русских, которые были в кухне и помогали со стряпней: — Эй, Лена, ты заснула, что ли, над картофелем? Быстрее чисти! И срезай кожуру потоньше. Совсем разленилась…

Утром воскресенья все обитатели замка собрались в городской храм. Даже Катя, к удивлению Лены, обрадовалась позволению Биргит посетить пасхальную службу. Лена и прежде замечала за подругой несвойственную для советской девушки религиозность, но молчала. В конце концов Катя жила в селе, а именно в селах было сложно искоренить эти предрассудки, как рассказывал секретарь комсомольского комитета в их училище. Но одно дело, когда в эти предрассудки верят старые бабки, и совсем другое, когда молодая девушка, ровесница Лены, одурманена этим религиозным ядом.

— Ты могла бы остаться со мной в Розенбурге, — уговаривала Лена подругу. — Подумай, на несколько часов мы бы остались совсем одни!

Но Катя была непреклонна. Для нее стало настоящим подарком предложение Биргит посетить церковь, и она так и светилась от счастья. Уговорить ее переменить решение было совершенно невозможно, и Лена оставила попытки.

Правда сначала все едва не обернулось против Лены. Биргит была встревожена тем, что русская работница наотрез отказалась идти на службу. Ведь это означало, что она останется совершенно одна в замке, и мало ли что придет ей в голову. Поэтому немка хотела запереть Лену в холодном погребе или в комнате на третьем этаже («впрочем, пусть будет погреб — так надежнее!»). Только твердое вмешательство Иоганна оставило перепуганную Лену на свободе.

— В такой святой праздник грех кого-то запирать, — отрезал он твердо. — Если боишься, что сбежит, просто забери с собой ее документы. Без бумаг она даже за границы земли не уйдет. Первый же шупо заберет в участок. Да я думаю, что и у самой Лены до сих пор нет желания уходить из Розенбурга, верно, Воробушек?

Лена действительно до сегодняшнего дня так и не нашла в себе смелости выходить в город, как делала это прежде. Даже в сопровождении Айке или Войтека. Ей почему-то казалось, что здесь, в замке и его окрестностях, она словно за невидимой чертой, укрытая от всего плохого. А стоит только выйти, как ее сразу же обвинят в смерти Шнеемана и повесят. Так что Лена по-прежнему уговаривала Биргит занимать ее какой угодно работой, только не отправлять за покупками за пределы имения. Она понимала, что подводит тем самым Войтека и незнакомого ей шпиона томми, но ничего поделать со своим страхом не могла.

Как не могла заставить себя написать Рихарду. Прошел уже почти месяц, как Лена столкнулась в лесу с шупо, но несмотря на это, время ничего не исправило. Написать для нее означало притвориться, что ничего не было, ведь правду никак не изложить в строках. Да и как бы она написала об этом, помня о цензуре, которую сейчас проходила вся почтовая корреспонденция? И Лена молчала, надеясь, что Рихард спишет ее молчание на перебои с почтой. Она полагала, что у нее еще есть время все хорошенько обдумать и решить, что сказать Рихарду, чтобы не выдать себя. И не потерять его. Потому что потерять Рихарда для Лены означало… нет, даже думать об этом было страшно! Вот и молчала. Только отрицательно качала головой всякий раз, когда Руди шепотом спрашивал, есть ли у нее что-то, что он должен отнести на почту, и притворялась, что не видит разочарованный взгляд мальчика, не понимавшего, почему она так поступает с Рихардом, приславшим уже два письма.

Времени у Лены, как оказалось, не было. Едва она с удовольствием растянулась на кровати в своей комнате, наслаждаясь тишиной и погружаясь в строки романа Ремарка, который перечитывала уже во второй раз, как послышался шорох шин на подъездной площадке, а в холле разлилась трель дверного звонка. Недовольный до крайности почтальон, прикативший в Розенбург на велосипеде, сунул в руки Лены свернутое извещение.

— Они все в церкви, на службе, — растерянно проговорила Лена, боясь развернуть листок и взглянуть на написанное.

Вот уже несколько месяцев жители Германии не получали официальных писем, изысканным слогом соболезнований извещающих о гибели родных на фронте. Теперь потери такие, что с фронта присылают типовые бланки с вписанным от руки именем. Именно такой листок получила Биргит с извещением о смерти Клауса. Лена помнила это отчетливо, поэтому так боялась развернуть извещение, которое держала сейчас в руке. Она сразу заметила штамп досмотра, который ставился на отправлении из Восточного рейхскомиссариата.

— Да, и я должен быть там же, — раздраженно буркнул в ответ почтальон и быстро сбежал по ступеням к велосипеду, брошенному на подъездной площадке. А потом так же быстро укатил по аллее, торопясь разделить с семьей праздник.

Лена же долго собиралась с духом, чтобы развернуть листок. Сейчас, когда он так и жег пальцы, она понимала, что отдала бы все, лишь бы прочитать, что Рихард жив и здоров. Пусть это и означало, что советский летчик, ее соотечественник, потерпел неудачу. Только бы увидеть его!..

«Буду в воскресенье утром 25-го. Р. Ф. Ф. Р.»

От этой короткой фразы сердце Лены забилось так часто, что ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Рихард едет в Розенбург! Он жив и скоро будет здесь!

Лена не стала долго раздумывать — взбежала в свою комнату и сбросила форменное платье, чтобы надеть новое, которое сшила ей Айке недавно. Оно было из легкого шифона в цветочек, который Иоганн сам выбрал в городе — Лена бы ни за что не купила такую дорогую ткань на свое скудное жалование. Это был материал для прогулочных или выходных платьев немецких фройлян, и Биргит едва не хватил удар, когда она заметила ткань. Но могла ли она что-то сказать Иоганну, кроме вежливых рекомендаций не баловать русскую служанку, которая и так отбилась от рук из-за покровительства немца? И Лена все же получила красивое платье с рукавами-фонариками, которое до этих пор даже не надевала, повесив его в самый дальний угол шкафа. Для чего ей было оно? Красоваться?

Но теперь она понимала, что черед этого платья настал, что она хочет выглядеть красивой, как раньше. Чтобы Рихард, вернувшись, увидел ее именно такой. И как же жаль, что она состригла волосы!.. Лене никак не удавалось придумать, что сделать с этими недлинными прядями, которые заплетенные выглядели каким-то огрызком той прежней широкой косы. И она совершенно не подумала о том, что должна была первым делом не прихорашиваться или укладывать волосы, а сообщить Иоганну или Биргит о предстоящем приезде Рихарда.

А вот Биргит это пришло в голову тут же, как она развернула листок и прочитала сообщение, когда обитатели Розенбурга вернулись в замок после службы.

— Ты представляешь, как разозлится господин Ритци, если не увидит на станции свой автомобиль? — обрушилась она на Лену, совершенно позабыв, что в святой праздник следует быть в добром настроении. — Благо, что поезд прибывает только в полдень, и есть надежда, что поляк успеет приехать на станцию. Не подумала она! Все мозги себе закрутила в свои кудри!

И немка не преминула схватить Лену за волосы и дернуть больно за те самые кудри, которые девушка попыталась неумело накрутить щипцами баронессы.

— Вот чем ты в Святой день занималась! Для поляка своего красоту наводила все утро! Чтобы по кустам с ним потом в праздник валяться? Я тебе покажу красоту! Пошла к себе и тотчас же сменила платье. А волосы убрать! Думаешь, раз выходной, и раз баронессы нет, можно тут лохмами нечесаными трясти?! Нет уж!

— Сегодня праздник, — возразила Лена. — Вы же позволили нам с Катей надеть праздничные платья.

Это было действительно так. Немка сама предложила девушкам немного принарядиться в пасхальное воскресенье. И на Кате сейчас было голубое ситцевое платье с кружевным воротничком, который она купила недавно через Айке на рынке.

Но Биргит, разозленная еще сильнее этим возражением, не стала ничего слушать, и Лене пришлось сменить платье на мрачное форменное, а волосы стянуть лентой в хвост и спрятать под косынкой. Они составляли разительный контраст с Катей, когда стояли рядом на ступенях крыльца в ожидании приезда Рихарда со станции. Даже Иоганн, выехавший из холла, чтобы первым поприветствовать племянника, отметил это с явным удивлением.

— Это было решение Лены, господин Ханке, вы же видели ее сегодня утром. Лена убежденный фанатик Сталина, и для нее Пасха вовсе не праздник, — с любезной улыбкой солгала Биргит озадаченному Иоганну, и Лене только и оставалось, что метнуть в сторону немки недовольный взгляд.

Но спустя несколько мгновений для нее ушло все в сторону — и злость на Биргит, и несправедливость, которую Лене приходилось терпеть, и многое другое. Все, о чем она могла думать сейчас, это появившийся среди зелени аллеи черный «опель». Все, чего хотела — чтобы тот поскорее остановился на подъездной площадке, и она наконец-то спустя столько месяцев увидела Рихарда.

Лене до безумия хотелось, чтобы она была самой первой, на кого он взглянет, выйдя из машины. И чтобы его широкая улыбка предназначалась именно ей. Но она понимала, что это совершенно невозможно. И все-таки это произошло. Едва Рихард остановил автомобиль у крыльца, то сделал вид, что замешкался внутри в поисках фуражки. Но смотрел он не на сиденье автомобиля, с которого забирал головной убор, а на нее, стоящую на ступенях. И Лена почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и сжимается в горле от эмоций, которые захлестнули ее в этот момент. Смесь невыразимого счастья и горечи.

Почему рядом столько людей? Почему она не может сбежать по ступеням вниз и броситься ему на шею, как этого требует все ее существо? Вдохнуть запах его кожи. Ощутить мягкость его волос под своими пальцами. Вкус его губ. Почувствовать, что он здесь, что он живой, что он рядом… Это невыносимо быть так близко к нему и в то же время так далеко!

— Фалько! Мой мальчик! — воскликнул Иоганн, раскрывая объятия, едва Рихард выбрался из автомобиля. — Это настоящий подарок к празднику! Жаль, что ты не предупредил раньше. Иначе Анне ни за что не уехала бы в Австрию!

— Уже? — удивился Рихард, легко взбегая по ступеням и обнимая дядю в кресле. — Мама писала, что планирует отбыть только после Пасхи. Я полагал застать ее.

— Увы! Анне заскучала в деревне и решила отбыть пораньше. Сманили ее обещаниями тихого неба над головой и майскими развлечениями, — пошутил Иоганн. Его глаза так и светились гордостью, когда он ласково провел по груди племянника. По значкам и орденам, которые висели на его мундире. Правда, он быстро лишился своего настроя, когда заметил новый нагрудный знак.

— Второй степени? Ты писал, что ничего серьезного не случилось! — воскликнул Иоганн, касаясь серебряного знака «За ранение». Рихард поймал его руку и пожал, пытаясь успокоить его волнение. Лена заметила, как он напрягся при словах дяди, но на нее он по-прежнему не смотрел. Хотя скорее всего почувствовал ее взгляд на себе.

— Ничего серьезного и не произошло. Просто неудачный вылет, когда один из… русских едва не уложил меня на больничную койку на несколько недель.

«Один из русских». Лена едва не отшатнулась, когда услышала эти слова. Словно пощечиной стало напоминание, откуда он приехал сейчас. Она всего лишь на миг прикрыла глаза, чтобы обуздать свои эмоции и не выдать себя с головой. И не заметила, как Рихард посмотрел на нее мельком прежде, чем взяться за ручки кресла дяди и покатить коляску в дом.

— Быстро! Быстро! — замахала руками Биргит, разгоняя слуг с крыльца словно голубей. — Катя, возьми саквояж из автомобиля и отнеси его в комнаты! Лена, в кухню бегом! Айке, господин Ритци с дороги…

Но кухарке не надо было говорить то, что она знала и так. Поэтому едва господа скрылись в доме, слуги шустро разошлись выполнять работы. Один Штефан неторопливо и как-то вперевалочку возвращался к розам, которые подрезал до приезда барона.

Лене так хотелось побыстрее увидеть Рихарда снова, что она мысленно подгоняла Айке, слегка злясь на ее нерасторопность, когда готовила закуски — нарезала ветчину и хлеб, накладывала в небольшие тарелки творожную массу, паштет из сельди и сыр, разложила крашенные к празднику вареные яйца. За то время, что Лена была в кухне, Рихард успел побывать в душе и переодеться в домашнее — белую рубашку и легкие брюки. Они столкнулись прямо у столовой, когда Рихард уже распахнул дверь и помедлил, когда увидел, как Лена торопится через комнаты с подносом.

Без формы Рихард выглядел таким родным, что у Лены дыхание перехватило в груди при виде него. Как же сильно ей не хватало его! Как она успела соскучиться по нему! Она увидела, каким огнем вспыхнули глаза Рихарда, и прочитала в их глубине, что он чувствует то же самое сейчас. Потому замешкалась на пороге, не смогла отойти от него, разорвав нить, которая тут же натянулась между ними.

— Лена! Ты что, ослепла? Ты мешаешь пройти господину Ритци! — резко окликнула из столовой работницу Биргит, которая заметила их, застывших в дверном проеме. Лена не могла не смутиться от этого окрика, понимая, что едва не выдала себя с головой. Отступила назад, но тут же была поймана за локоть сильными пальцами Рихарда. Но посмотреть на него не решилась, ощущая, как по всему телу разливается тепло от того места, где он коснулся ее.

— Прошу, Лена, — проговорил Рихард, отступая в сторону. Его пальцы не сразу отпустили ее локоть, мягко скользнули по ткани рукава, и она сильнее сжала поднос, боясь показать легкую дрожь, которая от волнения вдруг тронула ее тело. Проскользнула в столовую, опасаясь коснуться его даже мимоходом, чтобы не разволноваться еще больше под пристальным взглядом Биргит, и стала суетливо расставлять тарелки с закусками с подноса.

— Расскажи мне все, мой мальчик! — потребовал Иоганн тем временем. Он поджидал с нетерпением прихода племянника и сейчас возбужденно жаждал подробностей о том, как ему воевалось на Восточном фронте, и почему Рихард все же получил отпуск, хотя писал, что это вряд ли возможно.

— Воевалось с переменным успехом, дядя, как и проходит вся кампания на Востоке, — ответил Рихард, осторожно подбирая слова. — А здесь я вовсе не в отпуске. Проездом до нового места назначения.

— Неужели переводят обратно на Западный фронт? — спросил Иоганн заинтересованно.

— Нет, перекидывают туда, где сейчас погорячее, — произнес Рихард с легкой насмешливой улыбкой. — В Африку, где томми и янки стали чересчур активны. Наметились большие проблемы с транспортниками в Тунисе. Но, впрочем, предлагаю обсудить это позднее, а сейчас с твоего позволения поесть! Я толком не ел двое суток — так торопился…

Биргит тут же подала знак Лене, чтобы она принялась разливать ароматный суп с лапшой, который по традиции приготовили на Пасху. Но Иоганн махнул нетерпеливо, чтобы первому подали суп племяннику, и она с замиранием сердца подошла к Рихарду. Одновременно и желая случайного прикосновения, и боясь, что все-таки не сможет сдержать своих чувств. Даже посмотреть на Рихарда опасалась.

— Ты себе не представляешь, дядя Ханке, как мне не хватало этого! — воскликнул Рихард. — За последние месяцы я очень ясно понял одно — в Розенбурге я оставил свое сердце. Это истинно так.

Он не смотрел на Лену в этот момент, но она знала, что его слова относятся именно к ней. А еще, когда она ставила тарелку на стол перед ним, Рихард снова коснулся ее. Совсем мимолетно, делая вид, что произошла случайность, когда принимал тарелку, и только.

— Ты становишься сентиментальным, мой мальчик, — рассмеялся в ответ Иоганн довольно. — Но мне все-таки нравится твое настроение! Это означает, что ты захочешь вернуться сюда, в эти стены. И сделаешь все для этого. А это важно для мужчины — иметь что-то ради чего хочется вернуться.

— Это действительно так, — тихо подтвердил Рихард. В этот раз Лена не удержалась от взгляда на него и тут же потупилась, чуть покраснев от удовольствия, когда заметила, что и он вдруг поднял голову и мельком взглянул на нее. Она понимала, что предательский румянец может выдать ее с головой, но ничего могла с собой поделать. Поэтому была впервые за последнее время благодарна Биргит, когда та вдруг резко заявила, что услуги Лены больше не нужны, и она может идти.

Когда Лена проходила мимо Иоганна, тот вдруг поманил ее к себе и сделал знак, чтобы она склонилась над ним.

— Я знаю, что для тебя Пасха — вовсе не праздник, но в Розенбурге сегодня особенный день. И я бы хотел, чтобы и ты ощутила это. Может, все же наденешь новое платье? — шепнул пожилой немец и улыбнулся довольно, когда заметил радостный блеск ее глаз, которым тут же засветились ее глаза. Похлопал ее легко по руке, отпуская из комнаты. — Вот и договорились, Воробушек.

Лену не надо было долго упрашивать. Приезд Рихарда словно пробудил ее ото сна, в котором она пребывала долгими неделями. И ей до безумия хотелось сбросить с себя этот темно-синий габардин и облачиться в легкий шифон, такой воздушный, что юбка шла волнами, когда она кружилась в своей маленькой комнатке, рискуя удариться об углы мебели. Правда, Лену быстро вернула в реальность Урсула, постучавшаяся в дверь комнаты. Немка чуть помедлила на пороге, с удивлением оглядев Лену с ног до головы, а потом толкнула ее в спальню и закрыла за собой дверь.

— Всех отпускают на пасхальные каникулы, — без лишних предисловий заявила она. — Немцев, конечно, отпускают. Не вас, остов. Вы остаетесь прислуживать, как прежде. И я знаю, что рано или поздно хозяин узнает про… про твое нарушение. Так вот, Лена. Чтобы ты знала — если при этом откроется, что ты осталась одна в лесу по моей вине, он не станет слушать никого. Он ненавидит, когда что-то происходит не так, как он приказал. Поверь, я знаю, молодого барона очень хорошо. И я потеряю это место. А работать сейчас негде. И если это случится, знай, я первым делом пойду в полицию и скажу, что у меня есть кое-какие соображения насчет того, что случилось со Шнееманом.

Это воспоминание о том, что произошло в лесу недалеко от Розенбурга, ударило наотмашь. Лена почувствовала, как от лица отлила кровь, выдавая ее с головой. Если до этого момента можно было думать, что Урсула ничего не подозревала о том, куда пропал полицейский, то теперь становилось ясно, что это не так.

— А может, даже пойду в гестапо сразу, — произнесла решительно Урсула, заметив реакцию Лены. — Ведь если в дело замешана русская, дело становится политическим, верно? Поэтому если хочешь жить, говори, что хочешь, но барон не должен знать, что я как-то замешана в этом, ясно?

Урсула давно ушла, убедившись, что достаточно сказала, чтобы запугать, а Лена еще долго сидела на кровати, уставившись в никуда. Только одни слова крутились в голове снова и снова, вызывая в ней странное ощущение необратимой катастрофы.

Барон ненавидит, когда что-то происходит не так, как он приказал.

Лена даже не сразу услышала резкий звук звонка из коридора, требовавший прихода прислуги в комнаты Рихарда. Настойчивый. Тревожный. Для Лены он звучал сейчас даже угрожающе. Или ей это просто казалось из-за натянутых как струна нервов.

Волей-неволей, но идти нужно было на этот требовательный зов. Да и по мере приближения к двери комнат Рихарда чувства уступали место другим — горячему желанию остаться с ним наедине. Тогда им будут не нужны слова. Тогда время отступит в сторону, забирая с собой все, кроме одного единственного момента.

На ее стук в дверь никто не ответил, но Лена знала, что Рихард там, в своих комнатах, потому и шагнула за порог, несмело открыв дверь. Удивилась, заметив, что комната пуста. Помедлила немного, прислушиваясь, не шумит ли вода в ванной.

А потом чуть не вскрикнула от неожиданности, когда ее обхватили со спины крепкие руки и прижали к телу. Горячее дыхание обожгло ее шею, и тут же в голове мелькнуло воспоминание о тяжелом дыхании Шнеемана, пока его руки шарили по ее телу. Прежде чем пришло понимание, что это вовсе не шупо атаковал ее, и опасности вовсе нет, Лена с силой рванулась из плена объятий и обернулась к захватчику, готовая отбиваться. Она выглядела такой перепуганной, что с губ Рихарда в одно мгновение сошла улыбка. Игривое настроение мигом улетело прочь при виде неподдельного ужаса, который Лена не сумела скрыть.

— Я не хотел тебя напугать, прости, — протянул он в ее сторону ладонь, но Лена, все еще не сбросившая с себя пелену страшного воспоминания, отшатнулась от его прикосновения, не желая этого. И Рихард нахмурился обеспокоенно. Он взял осторожно ее за руку и усадил на кровать, а потом хотел было отойти, чтобы налить ей воды в стакан, но не успел. Лена уже пришла в себя и удержала его подле себя. А потом и вовсе сделала то, что хотела с самой первой минуты, как увидела его во дворе замка. Коснулась легко ладонью его лица. Просто чтобы убедиться, что Рихард действительно рядом. Он тут же откликнулся на это прикосновение и осторожно привлек ее к себе, чтобы коснуться губами сперва лба, а потом уже губ — нежно, еле уловимо, все ощущая дрожь пережитого волнения в ее теле.

— Я — идиот, — прошептал он прямо в ее губы. — Я думал, это будет забавным…

Она только покачала головой и сама в этот раз поцеловала его быстрым и легким поцелуем, наслаждаясь этими прикосновениями. А потом Рихард обхватил ее еще крепче. Поцелуи стали глубже, дольше, ненасытнее, выдавая всю накопившую за месяцы страсть. Вызывая в Лене желание буквально раствориться в нем, чтобы никогда больше не расставаться. И возводя тоску по нему, по его голосу, по запаху его кожи и по тому, что чувствовала в его руках и под его губами, до невообразимых высот. Эта тоска с каждым поцелуем становилась все более осязаемой, буквально превращаясь в физическую потребность.

— Ленхен, сердце мое, — прошептал Рихард, улыбаясь мягко. Он чуть отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в ее затуманенные глаза. — Что же ты делаешь со мной?.. Я совсем забываю обо всем на свете рядом с тобой.

— Разве это плохо? — спросила Лена, чувствуя, как радостно бьется сердце от его слов.

— Нет, это не плохо, — ответил Рихард. — Но я сильно рискую опоздать…

— Опоздать? — недоуменно переспросила она. И только сейчас заметила открытый саквояж на кровати. А еще то, что Рихард успел снова сменить домашнюю одежду на форму люфтваффе.

— Ты уже едешь? — в горле сдавило от понимания, что они расстанутся, не успев толком встретиться после такой долгой разлуки, и голос вышел хриплым и таким непохожим на ее звонкий.

— Мне нужно в Берлин по делам. Если, конечно, успею на шестичасовой поезд. Я вернусь так быстро, что ты даже не заметишь, что я уезжал, — старался убедить ее Рихард, но она упрямо покачала головой, не соглашаясь с ним. Ему пришлось обхватить ладонями ее голову и заставить посмотреть на себя. Глаза в глаза. — Если все сложится удачно, то я приеду завтра ночью, последним поездом. И у нас будет впереди два-три дня.

Ей хотелось провести с ним не только два-три дня. Ей хотелось быть с ним не только время, что было отведено им обоим судьбой. Вечность. Всегда быть рядом. Ей хотелось никогда не расставаться с ним, это пришло в голову так неожиданно, что вызвало легкое волнение. Когда Рихард успел стать так необходим ей, что казалось, без него она даже не сможет дышать?

— Ты переменила прическу, — произнес Рихард, проводя ладонью по ее голове и стараясь при этом не помять аккуратно уложенные волосы.

Лена долго пыталась заколоть боковые пряди так, чтобы создалась видимость крупных локонов, но волосы упрямо не желали ложиться крупными завитками. Пришлось просто заколоть их на затылке, досадуя, что они прямые, а не вьются от природы. Поэтому она сейчас так встревожилась, решив, что выглядит неприбранной, и стараясь гнать от себя воспоминания о том, что толкнуло ее на это.

— Совсем плохо?

— Нет, просто необычно. Когда ты была в косынке, вид был прежний, а сейчас ты другая… Совсем другая. Но все равно очень красивая, мое сердце, — поторопился заверить ее Рихард, заметив волнение из-за внешности. — Я понимаю сейчас, что совершенно забыл, какая ты красавица… Поэтому…. Подожди-ка!

Рихард вдруг потянул ее за руку и поставил у камина, прямо на фоне белоснежной плитки, которым была выложена стена. А потом взял с комода уже заранее приготовленную фотокамеру. Лена впервые видела такую — небольшую, которой можно было снимать без треноги, как в фотоателье. Отвлеклась на камеру и не сразу поняла, что Рихард снимает ее.

— Что ты делаешь? — обеспокоенно спросила Лена. Последний раз, когда делали ее фотоснимок, был именно здесь в Германии, на сортировочном пункте арбайтсамта. Именно эта карточка сейчас была вклеена в ее документы остарбайтера, с которой она смотрела напряженно запавшими от голода глазами, в которых темнела тревога.

— Я же писал, что у меня нет ни одной твоей карточки, — улыбнулся он, довольный своей задумкой. — Теперь у меня будет. Я не умею сам проявлять пленку и печатать карточки, поэтому надеюсь, что мастер в Берлине успеет подготовить все для меня. Хочу уехать на фронт, увозя твой образ рядом с сердцем.

Разве она могла что-то сказать на это? Конечно же, нет. Потому и промолчала, позволяя Рихарду сделать еще несколько кадров. И со временем даже расслабилась, перестала думать о том, что его сослуживцы смогут угадать в ее чертах русскую. А потом Рихард отложил камеру и вдруг стал целовать ее жадно и страстно, снова заставляя забыть о том, что их не скрывала ночная темнота, и что они нарушали все мыслимые правила приличий сейчас.

— Мое сердце, прости, — прошептал Рихард, тяжело дыша, когда прервал их поцелуй спустя время. И только тогда в мир Лены вторгся окружающий их мир мерным звоном часов в коридоре, вежливым стуком в дверь и голосом Войтека, который предупредил, что машина подана и стоит у крыльца.

— Тебе обязательно нужно ехать? — недовольно спросила Лена. Для нее этот короткий визит казался насмешкой судьбы, которая лишь подразнилась и только. Рихард поцеловал ее быстро в нос и отошел, чтобы спешно бросить вещи в саквояж — книга, камера, свежее белье. Она видела, что он уже не с ней, что уже обдумывает дела, которые ждут его в Берлине, потому молчала и наблюдала за ним.

У выхода из комнат их роли поменялись. Лена снова становилась прислугой, которой оставалось только следовать за Рихардом с легким саквояжем в руках. А он был бароном, которого по обычаю провожали вышедшие на крыльцо слуги, склонившие почтительно головы перед господином.

— Постараюсь поскорее разделаться с делами и провести с тобой хотя бы день, — пожал руку дяде Рихард и легко похлопал его по плечу, когда они прощались на крыльце Розенбурга. — Жаль, что не могу уделить тебе больше времени.

— Я все понимаю, Фалько, — улыбнулся ему Иоганн. — Я буду рад даже паре часов. Если позволишь, я пошлю Войтека на телеграф и отправлю сообщение Аннегрит. Если она все еще в Австрии, то возможно успеет приехать и повидать тебя.

— Я не знал, что мама планировала ехать куда-то еще, — озадаченно взглянул на дядю Рихард.

— В Швейцарию. Ей удалось получить документы на выезд в Швейцарию, и она планировала побывать в Цюрихе.

Лена внимательно смотрела на Рихарда в этот момент, пытаясь заметить любые эмоции при упоминании Швейцарии, где сейчас жила его бывшая невеста. И увидела неподдельный интерес, мелькнувший в его глазах, и… надежду? Ее сердце рухнуло куда-то в живот при этом, и она поспешила опустить взгляд, чтобы не выдать свои эмоции сейчас.

— Мама планировала навестить?..

Лена с трудом сдержалась, чтобы не посмотреть на Рихарда в этот момент, расслышав странные нотки в его голосе. Значит, это правда. Он все еще до сих пор что-то чувствует к той красивой полуеврейке, на которой ему помешала жениться политика нацистов. Быть может, он пишет и ей, обходя ловко цензуру и контроль, раз нашел способ писать Лене.

— Не думаю, мой мальчик, — ответил ему Иоганн. — Ты же знаешь мнение своей матери о евреях. На это она никогда не пойдет. Даже понимая, что будет в итоге.

— Ты мог бы ее уговорить, — произнес Рихард со странными нотками в голосе, и Лена не удержалась, чтобы не взглянуть на него, и удивилась, каким расстроенным он выглядел сейчас. Но Иоганн в ответ на это лишь покачал головой и заметил, что если сам Фалько не сумел уговорить мать, то этого не сделает никто. И что у визита в Швейцарию у баронессы совсем другие цели.

Это был странный диалог, и Лена не могла не думать о нем, прокручивая слово за словом после, чтобы постигнуть скрытый за ними смысл. И в этот раз не провожала взглядом уезжающий от Розенбурга черный «опель». Иначе заметила бы, как к авто из одной из аллей парка выбежал обрадованный приездом барона Руди и, как это часто бывало прежде, Рихард позволил ему занять место пассажира и довез его до города с ветерком.

Конечно, можно было осторожно расспросить Иоганна, осуществились ли его планы снова свести племянника и крестницу, ведь он сам когда-то рассказал ей об истории их отношений. Но Лене казалось это невежливым и неудобным. А сам Иоганн, как назло, говорил только о том, как он рад приезду Рихарда, и о том, что сожалеет, что погода сейчас не радует теплом, ведь племяннику так и не удастся заняться любимыми вещами в Розенбурге — ни поплавать в озере, ни сыграть в теннис.

— Ты очень красивая сегодня, Воробушек, — сделал комплимент Иоганн, когда Лена везла коляску уже обратно к дому в завершении прогулки по парку. — Мне кажется, новая прическа добавила тебе женственности. Не могу не любоваться тобой. Рихард даже сделал мне замечание, что я слишком расположен к тебе. Пошутил, что меня можно заподозрить в том, что я увлечен тобой, представляешь? А я сказал ему, что, во-первых, я слишком стар для такой юной птички, как ты, а во-вторых, я слишком немец для этого.

Руки Лены дрогнули при последних словах, и коляска чуть поехала в сторону на дорожке, выезжая из накатанной колеи. Пришлось Иоганну ухватиться за колеса и приложить усилия, чтобы помочь Лене выровнять ход коляски.

— Я не хотел обидеть тебя, — попытался оправдаться пожилой немец после, заметив огорчение Лены этими словами. — Но ты же понимаешь, что это не принесло бы ничего хорошего тебе, правда?

Показалось ли ей, что Иоганн пытается ее предостеречь от опасных отношений, в которые так и тянет глупое сердце? Что он как-то обо всем догадался и сейчас пытается предупредить таким обходным путем? Возможно ли это?

Вечером, когда Лена кормила вахтельхундов в вольере, ее нашел Руди. Растрепанный, в распахнутой настежь куртке, несмотря на прохладу весеннего вечера, он выглядел таким счастливым, что это сразу же бросилось в глаза Лене. Она давно не видела мальчика таким радостным. И стало горько от понимания, что было причиной его подавленного настроения в последнее время.

— Я уезжаю в Лейпциг с родителями завтра, — сообщил Руди Лене, пряча руки за спиной. — Там живет моя бабушка и тетя Агни. Мама сказала, что я смогу сходить в зоологический сад и посмотреть на животных Африки и белых медведей.

— Это хорошо, — улыбнулась Лена, радуясь тому, что видела его таким довольным. Руди кивнул в ответ, словно соглашаясь с ней. А потом протянул ей из-за спины букет желтых нарциссов, который прятал до этого от взгляда Лены. Даже в сумерках цветы бросались в глаза красочными бутонами. Словно маленькие звездочки на тонких ножках.

— Господин Рихард сказал, что ты огорчена чем-то. И попросил меня принести тебе это. Он сказал, тебе будет приятно получить цветы. Тебе не нравится? — обеспокоенно спросил Руди, вглядываясь в ее лицо, и она поняла, что невольно выдала свои эмоции сейчас — на глаза навернулись слезы отчего-то, и стало трудно дышать.

— Нет, что ты! Мне очень нравится, — она поспешила взять у мальчика букет нарциссов, словно боялась, что он передумает отдавать их. — Они очень красивые…

— Это дикие нарциссы. Не такие, как выращивает папа, — сказал Руди, заметив, что она подносит цветы к лицу. — Папа говорит, дикие нарциссы — настоящий дурман. Поэтому с ними нужно осторожно. Не ставь их близко к кровати, иначе будет болеть голова утром.

Он вдруг засмущался, взъерошил волосы и, спешно попрощавшись, побежал в сторону дома через парк. Только и замелькали белые пятна высоких гольфов в сумерках. Где-то совсем рядом с домом в высоких кустах сирени, набирающей силу под теплыми лучами весеннего солнца, вдруг раздалась задорная трель зяблика. И Лена вдруг почувствовала такой покой в душе, что сама удивилась своим ощущениям. Стояла, трогала осторожно хрупкие лепестки цветов и просто слушала птичью песню. И не хотелось думать ни о чем другом, кроме этой весны, которая так и кружила голову. Особенно о том, что она далеко от дома, что из родных остались только тетя и брат, и что за сотни километров от этого места по земле шагает смерть.

А вот следующей ночью Лену ожидало острое разочарование. Рихард обещал приехать ночью, с последним вечерним поездом. Но миновал уже час ночи, и Розенбург давно погрузился в ночной сон, а на подъездной площадке так и не раздалось шуршание шин. Лена долго лежала в тишине, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Она никак не могла заснуть и все ворочалась, пытаясь не плакать от разочарования. Понимала, что завтра будет весь день клевать носом, но ничего поделать не могла. Единственное, что приносило маленькую радость ей в те минуты — понимание того, что у прислуги будет больше свободного времени в отсутствие домоправительницы, а значит, можно будет улучить минуту и отдохнуть.

Лена уснула только, когда стрелки на будильнике миновали третий круг после полуночи. Сон был неспокойным, обрывочным и темным, полным черноты и страха. Будто бы шла гроза, поливая плотной стеной землю, а Лена стояла под этими струями, больно бьющими по коже, и ждала. Она смотрела на всполохи молний, еле заметные за пеленой темных туч, и чувствовала внутри невероятное по силе горе, выкручивающее мышцы. Ей хотелось кричать, но губы только открывались беззвучно. Раз за разом пытаясь выкрикнуть одно лишь имя.

А потом ее крепко обняли, незаметно подойдя со спины. Но это объятие было чужим, нежеланным. Она знала это всем своим существом. Правда, не сбрасывала с себя эти мужские руки, не противилась им, а полностью покорилась. Словно ей было все равно уже. Ведь единственное, чего она так хотела и чего так ждала, никогда уже не сбудется…

Из этого сна, который все еще плескался в Лене противно сосущим ощущением потери, ее вырвал тихий звук закрывающейся двери и последующий за ним скрип половиц. В ее спальне кто-то был, и разум, с трудом сбрасывающий с себя липкую паутину кошмара, приказал резко сесть в кровати и быть готовой встретить любую опасность. Она едва не свалилась в истерику, когда ее губы накрыла мужская ладонь, но ударить успела — размахнулась и врезала со всей силы, даже толком не понимая куда бьет. А потом распознала знакомый запах одеколона и кожи, прежде чем услышала голос, который узнала бы из сотен других.

— Это я! Я, Рихард! Тихо… тихо…

— Ты пугаешь меня второй раз до полусмерти! — прошептала Лена возмущенно, когда он убрал ладонь с ее губ, убедившись, что она узнала его и не будет кричать. В этот раз Рихард не стал извиняться. Только взглянул на нее со странным выражением в глазах и поднялся с кровати.

— У тебя пять минут, чтобы собраться, Ленхен, — проговорил он шепотом, чтобы не разбудить Катю, спавшую глубоким сном на соседней кровати. И она вдруг поняла по его тону и напряженной линии плеч, что перед ней стоит не Рихард, а именно барон фон Ренбек, с которым она когда-то познакомилась год назад. — Потом ты разбудишь Катерину и скажешь, чтобы она говорила всем, что ты больна и проведешь несколько дней в постели. Она сможет сказать это по-немецки?

— Я не знаю. Она уже начала учить немецкий, но…

— Тогда она должна выучить эти фразы наизусть, — произнес Рихард чуть громче, и Катя зашевелилась в постели, но только перевернулась на другой бок, так и не проснувшись. Лена удивилась этой резкости в его голосе, от которой успела отвыкнуть, но ничего не стала говорить. Быстро сменила ночную сорочку на платье, пока он ждал ее коридоре, расчесала волосы и заплела в косу. Потом разбудила Катю, крепкому сну которой давно уже завидовала — та засыпала сразу же, едва голова касалась подушки, и спала таким крепким сном, что не сразу слышала звон будильника утром.

— Навошта? — это был первый вопрос, который встревоженная Катя задала, едва выслушала Лену. — Куда он тебя тягне? Все это вельми дивно! Нибы он доведался, что ты шпионишь за ним?.. Сдаст яшчэ в гестапо…

— Шпионю за ним? — Лена попыталась сказать это спокойным и чуть удивленным тоном, но голос вдруг дрогнул, и ничего не вышло. — Как тебе это в голову пришло?

— Я слыхала тебя и Войтека. Як ты расповедала ему про планы немца. Что он меняе фронт, что немцев тиснуть в Афрыцы. И як ты обещала достать карту, коли будет, — Катя помолчала немного, а потом добавила с обидой в голосе: — Я думала, ты мне веришь. А ты и меня подманула, як немца. Сказала бы адразу, что это тольки для того, чтоб шпионить. Хиба я б тебя выдала? Хиба не допомогла?

— Я не обманывала тебя, — прошептала Лена, сжимая ладонь Кати. — Все иначе… все так сложно… Я сама запуталась, что мне делать сейчас. Но и по-другому не могу. И каждый раз не могу не думать, что хуже — предать человека, которого люблю, или предать Родину…

Ее прервал стук в дверь. Рихард начинал терять терпение и напоминал ей о том, что следует поторопиться. Катя сжала тут же в волнении руки Лены.

— Ты же вернешься? Обещай, что вернешься! Я не смогу тут одна!

Было странно видеть ее такой испуганной сейчас. Обычно Катерина редко выражала свои эмоции, что порой даже злило Биргит, тщетно пытавшуюся понять по лицу русской работницы мысли, раз не понимала ее речь. И Лена обняла крепко подругу, пытаясь успокоить этим объятием.

— Я вернусь, обещаю. А то как ты без меня будешь тут? Тебя же немцы совсем не поймут! — неловко пошутила Лена, а потом быстро записала на листке бумаги русскими слогами фразы на немецком, которые предстояло запомнить Кате, и вложила листок в ее ладонь. — Я вернусь!

Убедить Катю, что ничего странного не происходит, было легче, чем саму себя. Рихард вел себя отстраненно, словно чужой. Показал знаками, без лишних слов, что ей нужно следовать за ним как можно тише, и вывел через черный коридор, которым пользовалась прислуга, из дома. А потом поманил дальше — в парк, не по аллее, а по одной из тропинок, показав также знаком, чтобы она поторопилась скрыться в зелени высоких кустов.

Они шли молча некоторое время — Лена впереди, стараясь идти широкими шагами, чтобы Рихард, следующий за ней, не был вынужден замедлять шаг. Это молчание давило на нервы. Да еще всякий раз, когда Лена оборачивалась, то в полумраке наступающего утра не видела в тени околыша фуражки лица Рихарда, но зато отмечала немецкую форму и знаки отличия. И создавалось ощущение, что ее конвоирует немецкий офицер, и это вызывало липкий страх с каждой минутой, с каждым шагом.

Что, если он действительно узнал, что она передавала сведения англичанам через Войтека? Что она шпионка, а значит, должна быть передана в гестапо. Там ее будут мучить, чтобы заставить выдать своих сообщников, а после, доведя до полусмерти нечеловеческими пытками, повесят на площади города с табличкой на груди.

Неужели Рихард способен ее выдать гестапо? Неужели для него ровным счетом ничего не значит то, что произошло между ними? Но ведь выходит, что и для нее не значило, раз она предавала его раз за разом, подставляя под удар…

— Подожди, вдруг схватил Лену за руку, останавливая, Рихард, когда они вышли на широкую аллею у западных ворот парка. А потом тут же отпустил тонкое запястье из пальцев, словно не желал касаться ее сейчас. Лена не могла не отметить это.

— Твоя коса. Так не пойдет. Ты должна сделать другую прическу. Такую, как вчера.

— Я не смогу… здесь нет зеркала… — растерянно произнесла Лена, удивляясь до глубины души этим словам. Она ждала чего угодно, но только не этого.

Рихард поманил ее за собой, на это раз первым уходя за ворота, где на обочине дороги, возле кустов дикорастущей акации стоял его черный «опель». Он сел в автомобиль и развернул зеркало в сторону Лены, которой приказал знаком занять место пассажира. Пока она пыталась суетливо заколоть боковые пряди в прическу, приподнимая их надо лбом, Рихард ходил возле машины и курил, затягиваясь глубоко всякий раз. Лена уже знала, что это означает, что он либо волнуется, либо пытается унять свою злость, и не могла не тревожиться, не понимая, что происходит сейчас. А спросить Рихарда она отчего-то боялась. Видела резкость его движений, видела, как ходит желвак на щеке, и бьется бледно-голубая жилка на шее. Внутри спокойного на вид немца бушевал настоящий шторм эмоций, и Лене хотелось как можно дольше не столкнуться с этим штормом. Поэтому молчала, пока они ехали через спавшие деревни, пока мелькали за окном леса, хутора и принадлежащие им луга и поля, пока объезжали по окраине город по пустым еще улицам. Гестапо осталось позади, в городе, и она выдохнула с облегчением, когда крыши домов скрылись из вида.

Но когда «опель» миновал очередной дорожный указатель, Лена заволновалась не на шутку. Они удалились на достаточное расстояние от города, а ее документы могли вызвать вопросы у шупо при проверке. Ведь остарбайтеры должны были иметь серьезную причину, чтобы покинуть место своей приписки, иначе их ожидали долгие разбирательства в полиции.

— Куда мы едем? — спросила Лена, когда за окном мелькнула очередная крохотная деревня. Совсем незнакомая. Становилось ясно, что они удалялись от Розенбурга на приличное расстояние.

— Я обещал показать тебе свою землю, помнишь? — Рихард так долго медлил с ответом, что она уже перестала ждать его.

— Я не могу уезжать так далеко, — напомнила ему Лена, еще туже запахивая на груди вязаную кофту, скрывающую знак остарбайтера. — Есть строгие правила.

— Это правда, ты не можешь, — согласился Рихард, сосредоточенно глядя на дорогу. Сейчас, когда ночь сменялась днем, и солнце только-только поднималось из-за горизонта, все окрестности заволокло густым туманом. Вести автомобиль стало сложнее, и Рихарду пришлось сбросить скорость.

— А вот Хелена Хертц может вполне!