На осколках разбитых надежд

Глава 19

Чета Шенбергов и штурмбаннфюрер с супругой уехали из Розенбурга следующим утром. В замке остались только Мисси с Магдой, которые планировали возвратиться в Берлин позднее. Лена подозревала, что Мисси найдет предлог уехать после Дня трех королей[36]. Ведь именно в этот день Рихард планировал возвращаться на фронт, полагая, что к этому сроку ему уже предоставят новый самолет вместо сгоревшего.

Работы стало заметно меньше. Наверное, поэтому хозяева Розенбурга решили предоставить всем слугам выходной в этот день. Даже остарбайтеров отпустили дольше, чем на положенные три часа. Это означало, что можно было сходить в город и своими глазами увидеть рождественскую ярмарку, которой так восхищалась Мисси с подругой за завтраком. Тем более, что неожиданно тем же утром Биргит сунула раздраженно в руки Лены пальто с роскошным меховым воротником из песца.

— Баронесса отдает вам с Катериной одно из своих старых пальто. Только нужно отпороть мех с воротника. Справишься? — недовольно произнесла она при этом. И Лена понимала ее недовольство. Как сказала Айке, Биргит и сама была бы не прочь получить что-то с плеча хозяйки, даже если они были заметно разными по размеру. Одежда индивидуального пошива баронессы всегда была отменного качества, и даже после долгой носки выглядела превосходно. Но еще ни разу баронесса не предлагала что-то из своего старого гардероба слугам, а тут погляди ж ты…

— И с чего это такая щедрость? — злилась заметно Биргит, наблюдая, как Лена отпарывает осторожно роскошный мех, и Айке торопилась ответить миролюбиво:

— Рождество же! Вот, Грит, лучше съешь еще кусок кухена. И остался кофе от завтрака, будешь? Настоящий! Не эрзац, что мы пьем.

Лена так и не узнала, кто именно уговорил баронессу отдать свое старое пальто работницам. То ли это господин Ханке уговорил сестру, заботясь о своем Воробушке, то ли Рихард попросил мать. Можно было, конечно, спросить одного из них, но Лене хотелось думать, что это именно Рихард позаботился об этом. И разочаровываться совсем не было желания, получи она иной ответ.

Рихард.

Всякий раз, когда Лена мысленно произносила его имя, по телу шла волна странного жара, и оставалась плескаться на некоторое время где-то в животе. Она вспоминала, как жадно он целовал ее, как касался там, где она и представить раньше не могла мужские руки на своем теле. И понимала, что ощущение, что она получила полностью чего-то, только усиливалось при этих воспоминаниях. Хорошо, что сегодня утром он предпочел позавтракать в своей комнате, сославшись на бессонную из-за налета ночь. Лена бы не смогла смотреть на него так раньше и не краснеть, едва поймав его взгляд на себе.

Пальто было невероятно красивое. Мягкий драп серо-голубого цвета был таким мягким, что хотелось даже приложить к щеке, чтобы насладиться прикосновением материала. Нашивать на него знак OST казалось настоящим кощунством, и пальцы с трудом клали ровные стежки. Можно было, конечно, спрятать нашивку под воротником пальто, но Лена знала, что первый же полицейский, который узнает в ней русскую, с удовольствием ухватится за возможность наказать «остовку». А сегодня, в единственный полноценный выходной день, этого совсем не хотелось.

— Принеси чего-нибудь сладкого, кали ласка, — попросила Катерина, отдавая Лене узелок с накопленными марками своего скудного жалования. — Леденчиков яких или сахарных карамелек. И чулков бы… Теплых. Шоб по ногам не студзило. Сама ведаешь, в замке так и сквозит по полу.

Лене было жаль, что Катерина была вынуждена оставаться в четырех стенах из-за следов нападения, которые полностью так и не сошли с лица. Хорошо, что ей стало намного лучше за эти два дня.

Как и предполагала Лена, доктор отказался выезжать на осмотр русской работницы, сославшись на праздничные каникулы. Мол, он только по экстренным вызовам сейчас только работает, а подобные травмы едва ли такой случай. Поэтому Кате осталось только принимать аспирин и веронал, которые передала ей баронесса из личных запасов. Никто в доме не подозревал об истинной причине травмы Катерины. Рихард предупредил девушек, чтобы они молчали о нападении Клауса ради собственной безопасности. Никому не нужен был визит гестапо, ведь ранение, нанесенное Катериной, легко можно было трактовать как нападение на солдата вермахта.

В город Лена боялась идти одна, да это было к тому же опасно делать в одиночку. Поэтому она с большой радостью приняла предложение Войтека сопроводить ее на ярмарку. Но все же надеялась при этом, что он не будет оказывать лишних знаков внимания, в который раз намекая о своих чувствах к ней. А еще, что Рихард не сразу заметит, что она ушла из замка вместе с Войтеком. Хотя… разве он не знает, что поляк может быть только другом для нее?

Сначала Лена от души наслаждалась этой прогулкой. День был прохладный, но солнечный, отчего зимний морозец не особенно кусался, только щеки разрумянил. Пусть они прошли с Войтеком до города и обратно пешком — Биргит не разрешила взять грузовичок из-за экономии дефицитного бензина. Время коротали за беседой, в ходе которой Лена с удивлением узнала, что Войтек был призван в армию в первые дни войны, но вскоре был контужен и сдался в плен, попав в окружение под Лодзью. Из лагеря его забрал арбайтсамт спустя полгода, когда Германии нужны были работники.

— В Польше у меня осталась семья — родители и сестра с племянником. Ее муж погиб под Варшавой тогда же в тридцать девятом году. Семья осталась без мужчин, — с горечью произнес он. — Хорошо, что есть земля. Есть чем кормиться сейчас, когда они под немцами.

— Ты им пишешь? — спросила Лена, ощущая одновременно тоску по дому и легкую зависть к Войтеку, что у него есть кому писать.

— Каждый месяц. Только ради них я и терплю все это, — признался Войтек, а потом посмотрел на нее так, что она без лишних слов поняла, чье имя он бы с удовольствием добавил к этим словам. Покачала головой, мол, не надо, и он в ответ грустно улыбнулся уголками губ.

— Я терплю, потому что знаю — когда-нибудь это точно закончится. Я уверен, что это будет совсем не так, как думают немцы. И я сделаю все ради этого.

Лена не была в городке с самого начала осени и не могла не отметить перемены, которые произошли с ним, покрытым белоснежным покровом зимы. Особенно сейчас в рождественскую пору, когда каждый «пряничный» домик был украшен лентами, хвоей и лампочками, помимо режущих взгляд красных полотнищ с символом рейха. Это был последний выходной день, и на узких улочках было много прогуливающихся, раскланивающихся друг с другом. То и дело попадались навстречу дети в пальто нараспашку, играющие в снежки.

Правда, приходилось держаться настороже рядом с этими забавами. Один из снежков прилетел Лене в спину, больно ударив между лопаток. Войтек так быстро развернулся к ним, что дети отшатнулись и быстро убежали прочь, выкрикивая обидные дразнилки про русских.

— Не надо, — придержала его за рукав Лена. — Надо просто не обращать на это внимание.

Но не обращать внимание было очень сложно. Особенно на ярмарке, где и прогуливались в этот момент большинство немцев, съехавшихся со всех окрестностей за покупками и просто поглядеть на лотки и выставленные товары. Настоящее изобилие во время военного дефицита, который стал набирать обороты. Лена слышала разговоры в толпе, что вот-вот введут карточки на уголь и мясо, и немцы были очень недовольны этим фактом. «Поскорее бы уже закончилась эта война! Поскорее бы разбили Советы и заключили мир с Англией!» — доносилось до нее изредка, и она не могла не отметить эту разницу про себя.

Русских здесь ненавидели больше остальных наций, с которыми воевали, и это ощущалось по всему. Замечая знак на ее пальто, продавцы отказывались продавать что-то Лене. Перед ней расступались немцы, словно ее прикосновение могло испачкать их одежды. И многие возмущались, что «остовка» посмела прийти на ярмарку, где гуляют «приличные люди», и что нужно бы полиции обратить на это внимание. Их с Войтеком несколько раз останавливали для проверки документов, и всякий раз у Лены при этом испуганно замирало сердце по старой привычке.

Лене казалось, что ее появление затмило даже разговоры о бомбардировке города и окрестностей минувшей ночью и последующие за этим пожары, которые с трудом удалось потушить, не дав разгореться. Только собор пострадал на центральной площади — она видела огрызок колокольни, возвышающийся над лотками рождественской ярмарки.

А еще французы или голландцы, работники предприятий или ферм немцев, пришедшие в тот день на ярмарку, не носили на одежде никаких отличительных знаков. Только речь отличала их от немцев да несколько обтрепанный вид. Поэтому Лена так удивилась, когда ее локтя вдруг кто-то коснулся, тихо проговорив:

— Are you from Rosenburg castle?[37] Знать Янина?

Лена резко обернулась на этот тихий голос и увидела высокого худого мужчину, который смотрел на нее с немой просьбой в глазах. Войтек, неустанно следующий по ярмарке за Леной, предупредил ее вопрос:

— Это Гус Вассер, он работает в хозяйстве Штайлера.

А потом повернулся к Вассеру и сказал что-то так тихо, что Лена не услышала. Голландец отрицательно покачал головой и возмущенно заговорил, но Войтек прервал его, грубо прошипев по-немецки:

— Не на английском! Говори на немецком! В тюрьму как шпион захотел?!

На них уже оборачивались немцы, заинтересованные этим разговором, кто-то крикнул полицейского, и Войтек поспешил схватить ладонь Лены и отвести ее подальше от лотка с лентами, заколками и прочими женскими безделушками. Подальше от Вассера, сначала следовавшего за ними упрямо между рядов, а потом отставшего и затерявшегося в толпе.

— Если ты хочешь, мы можем вернуться в замок, — предложила Лена, заметив, как встревожен Войтек этой неожиданной встречей.

— Ты же еще не все посмотрела, — заметил Войтек. — Если ты волнуешься насчет Гуса, забудь. Он просто влюбленный дурак и все!

— Это он отец ребенка Янины? — догадалась Лена, и Войтек кивнул после недолгих раздумий, признавая правоту ее предположения. — Так вот когда все это произошло… Когда ты возил ее на ферму Штайлера! Ты знал обо всем и позволил этому случиться!

— Зачем говорить о том сейчас? — пожал раздраженно плечами поляк и так быстро зашагал к выходу с ярмарки, что Лене пришлось бежать за ним.

Внезапно на самом выходе из рядов он так резко остановился, что она буквально врезалась в его спину.

— Что? Что такое? — заволновалась Лена, заметив, как напряглась линия плеч поляка под тканью утепленной куртки. И обошла его, чтобы увидеть, что мог заметить Войтек сейчас на площади перед разбомбленным храмом и зданием ратуши с огромным полотнищем флага Германии на фасаде.

Это был своего рода эшафот, возле которого прогуливались неспешно немцы и бегали дети, бросая в осужденных снежки или сосульки. А на самом помосте привязанные к столбам стояли мужчины. У каждого на груди висела табличка с короткой надписью. «Я грязный вор!» — гласила одна надпись. «Я осквернитель расы!» — говорила табличка второго мужчины, дрожащего от холода, от которого не спасала окровавленная ткань рубашки. Лену поразило спокойствие, с которым оба осужденных стояли у столбов и смотрели на немцев, показывающих на них пальцами и обзывающих их последними словами. Юноша в черном пальто с повязкой гитлерюгендовца на рукаве, явно красуясь перед своими молоденькими подружками, взобрался на помост и плюнул прямо в лицо мужчине-«осквернителю расы». Ни один из солдат охраны даже не шевельнулся, чтобы остановить это безобразие.

— Пожалуйста, давай уйдем отсюда, — попросила Лена, заметив, как побледнел Войтек, когда увидел этот плевок. И сама потянула его обратно, в ряды ярмарки, хотя настроения делать покупки или глазеть на красочные лотки уже не было. Она быстро купила пакет сахарной разноцветной карамели для Катерины и вязаные чулки для них обеих, чтобы не мерзли ноги на сквозняке плохо отапливаемого в отсутствие хозяев дома. А еще не удержалась и купила красивый пряник в форме сердца, расписанный глазурью. Говорила себе, что взяла первый попавшийся, торопясь с выбором под недовольным взглядом хозяина. Потому и вышло с надписью: «Только тебя желаю».

Перед уходом из города Лена зашла в булочную, из которой так сладко пахло сдобой. За несколько часов прогулки она успела заметно проголодаться, а ведь до замка было еще около часа пути. Поэтому Лена решила купить пару рогаликов — «брецелев», как пояснила ей пожилая женщина за прилавком, к удивлению Лены, приветливая и обслужившая ее без всякого недовольства или неприятия. Даже бросила ей в пакет еще один лишний брецель и булочку с маком, приговаривая, что Лене не мешало бы «нарастить мяса». От ее радушия и доброты у Лены даже слезы навернулись на глаза. Она давно не видела такой доброты со стороны незнакомого ей немца.

Но все очарование этим расположением развеялось в тот же миг, когда в булочную шагнула дама в ярком шелковом платке и с корзиной в руке и стала громко возмущаться, что у порога «ошивается польская псина». И Лена поспешила выйти из булочной, прикрывая пакетом с выпечкой знак на груди, чтобы не провоцировать скандал.

— Они не все ненавидят нас, — сказал Войтек позднее, когда они уже вышли из города, и Лена, поделившись с ним брецелем, рассказала о том, что произошло в булочной. — Есть и такие, которые к нам добры. И это тоже опасно. Видела человека на площади? Того, что был в рубашке. Что у него было написано на табличке? Я не понял…

— «Я осквернитель расы», — неохотно проговорила Лена, и поляк поморщился, словно ему было больно сейчас. Они некоторое время шли молча и ели брецели, а потом он снова заговорил:

— Я служил с Михалом в одном батальоне. Мы вместе были вынуждены сдаться немцам, а потом попали в один лагерь. Вместе приехали сюда, в Тюрингию. Только он попал к Штайлеру на работы, а меня выбрала Биргит для работы в замке. А прошлым летом к Штайлеру приехала из Дрездена племянница Агна, помнишь ее?

Лена плохо помнила Агну внешне. Она редко приезжала в поле, привозя обед или чистой питьевой воды. Но ее доброту и расположение к работникам запомнилось как раз из-за контраста со злостью и неприязнью к иностранцам самого Штайлера. Но Лена даже представить не могла, что Агна может влюбиться в кого-то из поляков или французов, работающих на ее дядю.

— Я даже не подозревал, насколько все далеко зашло, пока однажды не застал их вдвоем, — продолжал Войтек. — Я просил Михала быть осторожным. Предупреждал держать свои штаны на месте, потому что это чревато огромными неприятностями. Пусть мы, поляки, не считаемся «остами», но мы и не арийцы. Это не закончилось бы добром. Вот так и случилось.

— Что с ним теперь будет? — встревоженно спросила Лена.

— За осквернение арийской крови — либо лагерь, либо смерть через повешение, — хмуро сказал Войтек. — Говорят, что немцу тоже грозит лагерь за такую связь, но я не уверен, что они пойдут на это. Штайлер найдет способ вытащить свою племянницу из всего этого дерьма, а вот Михал… Если только она не беременна, ей ничего не будет, скорее всего.

— Так вот почему ты назвался тогда отцом ребенка Янины, — догадалась Лена, и Войтек кивнул.

— Они бы не стали разбираться, кто отец — немец или нет. Слишком много мороки. Отвезли бы ее в лагерь и с концами. А так… с меня все равно не убудет. Какая разница, что думает немчура!

— А Вассер… что он говорил тебе? Чего хотел? — вспомнила Лена неожиданную встречу на ярмарке.

— Они всего лишь помогли друг другу. Несколько свиданий и конец, — произнес Войтек. — Она скрасила ему время, а он дал ей возможность вырваться отсюда. Только вот он совсем позабыл, что это было всего лишь временно.

— Но так ведь нельзя! — возразила Лена. — Это не должно быть так. А как же?..

Слово «любовь» в нынешних реалиях показалось совсем неподходящим. Глупостью. Оттого и не договорила.

— А разве может быть сейчас по-другому? — горько усмехнулся поляк в ответ, и Лена задумалась, невольно вспоминая прошлый вечер, когда тело так жаждало прикосновений Рихарда, а губы горели под его поцелуями.

Теперь она могла понять, о чем говорит Войтек сейчас как о средстве убежать от жестокости настоящих дней. Но все равно хотелось думать, что у Янины и этого голландца все же было не просто так, что ими двигали чувства, а не просто нужда и желание убежать от этого мира. Хотелось верить в чувства, а не просто в расчет и животный инстинкт.

Поэтому она решила узнать у Руди адрес родного села Янины и написать ей об этой встрече. Возможно, Янина даже захочет что-то написать в ответ.

Странно, не только день, но и вечер оказался у Лены свободным. Баронесса мучилась приступом мигрени и приняла веронал, обещавший ей долгое время глубокого сна. Рихард, нарушая правила хорошего тона, весь день провел в библиотеке за чтением и отказался от ужина. А Мисси и ее подруга, узнав об этом, решили тоже остаться в своей комнате и попросили принести им чай и легкие закуски. Когда Лена рассказала обо всем этом Иоганну, тот открыто забавлялся происходящим.

— Сочувствую Фалько. Будь его воля, он бы, наверное, прятался в своей комнате до Дня трех королей. Но же завтра его оттуда выкурит Аннегрит. Готов поставить на это вот эту плитку бельгийского шоколада.

— Я бы может и приняла спор, — поддержала его шутливое настроение Лена, пока сервировала ему на столике ужин. — Но — увы, мне нечего поставить против такого сокровища.

— Поставь свою улыбку, Воробушек, — ласково произнес Иоганн. — Для такого старика, как я, твоя улыбка стоит сотни таких плиток.

— А я думала, что дефицит значительно снизил ее цену, — пошутила в ответ Лена, подвозя его кресло к столику и подавая ему салфетку. — Я вам еще нужна, господин Ханке? Я слышу, кто-то настойчиво требует помощи, а Урсула, видимо, занята в кухне.

Иоганн заверил ее, что в ее присутствии больше не нуждается пока, и Лена с трудом сдержалась, чтобы не сорваться с места и не бежать на звук трели, доносящейся с этажа прислуги через распахнутую дверь на черную лестницу. Урсула не могла слышать этого звонка, потому что его подавали именно для русских. Лена уверена, что сигнал в кухне не звучал. Потому что он шел из комнаты Рихарда, и это привело ее в такое волнение, что ей пришлось задержаться у дверей, чтобы выровнять дыхание.

— Вы что-то хотели, господин Рихард?

Ей бы хотелось произнести это должным для прислуги тоном, но помимо воли при виде его улыбки в этих словах прозвучали странные игривые нотки. Отчего Рихард улыбнулся еще шире, а одна бровь поползла вверх, придавая его лицу задорный вид.

— Я так и не смог придумать предлог, чтобы увидеть тебя, — произнес он, подходя к ней. Его пальцы коснулись оборки на лямке фартука, а потом скользнули по плечу вниз к самой ладони. От этого легкого касания у Лены что-то затрепетало внутри. Будто птица захлопала крыльями… Интересно, когда она перестанет так реагировать на него, подумала Лена.

— Как ты провела день? Айке сказала, ты вернулась только в сумерках. Как тебе ярмарка? Ощутила дух Рождества? — спросил Рихард. Лена тут же вспомнила почему-то не только о разноцветных пряниках и украшенных лотках, а разбитой церкви и помосте перед ней. Интересно, видел ли Рихард это, когда был вчера в городе, пусть и недолго? Или только сегодня утром несчастных привязали к столбам на всеобщее обозрение и в назидание иностранным рабочим?

— Вчерашняя бомбардировка задела храм на площади, — зачем-то сказала Лена, выбирая из всего именно это событие, и Рихард чуть помрачнел.

— Жаль. Этот собор был построен в начале двадцатых, но часть витражей в нем была старинная. Шестнадцатого века или даже раньше. Эраст фон Ренбек, тогдашний барон, выписал мастера из самой Италии. Строительством нового храма он положил конец раздорам веры в своих землях, — рассказал он. — Ну, будет о том. Расскажи мне лучше, что ты нашла себе на ярмарке. Что нового увидела? Я бы очень хотел, чтобы ты узнала Тюрингию с другой стороны.

Она поняла, что он не хочет слышать о войне и ее последствиях, поэтому рассказала ему о своих впечатлениях от ярмарки и красочных декорациях, о сладостях и расписных пряниках, об украшенных лампочками улочках с домиками, похожими на сказочные. И о пожилой булочнице, которая была так добра к ней.

Рихард хотел услышать о том, что она могла найти что-то хорошее в его стране. И она постаралась показать ему те хорошие воспоминания, которые получила для своей копилки памяти. Умолчав о тех, которые даже если бы хотела, не смогла бы забыть.

— Проведешь остаток вечера со мной? — спросил Рихард, поглаживая пальцем ее ладонь, отчего у нее что-то сладко сжималось внутри.

— Я не могу пока. Еще нет десяти. Мне нужно быть в кухне или в своей комнате, чтобы услышать звонок, — покачала головой огорченно Лена. — Возможно, позже вечером.

— Нет, — отказался он. — Мы не будем ждать вечера. Ты пригласишь меня к себе? Или мы помешаем Катерине?

Сначала она не поняла, что он имеет в виду, а потом смутилась немного, когда осознала, что речь идет о ее комнате. Маленькой узкой каморке под самой крышей, оттого со скошенным потолком. Рихарду пришлось наклонить голову даже, иначе он не помещался в полный рост. Она раньше не думала, насколько мала ее спаленка, пока не увидела Рихарда там. Было видно, что он никогда прежде не бывал в половине слуг, с таким любопытством он разглядывал каждую деталь скудной обстановки. Она видела, что он отметил взглядом свой подарок — музыкальную игрушку, которая стояла на невысоком комоде у зеркала. Туда же Рихард пристроил книги, которые нашел в библиотеке для Лены. Это было собрание сказок и легенд в бархатных обложках. Одна из них была особенно старая — с пожелтевшими от времени страницами. Издана около ста лет назад, как проверила позднее Лена по дате выпуска.

— Поговорим? — предложил Рихард, оглядев комнату. Заняться здесь действительно было нечем. И Лена вдруг поняла, что смущается больше прежнего сейчас. В больших комнатах замка с огромными потолками интимность их уединения не чувствовалась так, как в этот момент, в ее крохотной спальне. Невольно напряглась и встала за металлическую спинку кровати, цепляясь в нее волнении. Да, Рихард настоял, чтобы дверь ее комнату была приоткрыта ради приличий, но…

— Или сыграем? — Рихард заметил колоду потрепанных карт, лежащих на подоконнике. Лена уже давно забыла про них. Наверное, девушки не трогали их с тех самых пор, как уехала Янина, о чем и рассказала Рихарду, когда он тасовал колоду, перемешивая карты. А потом умолкла растерянно, опасаясь, что он будет думать о ней плохо теперь из-за этого развлечения.

— Когда нет вылетов, невероятно скучно, — произнес Рихард. — И карты становятся настоящим спасением, если нет возможности выйти из расположения. Ты знаешь какие-нибудь немецкие игры? Или может, научишь меня русским? Из немецких «на двоих» я знаю только эльферн. Она не сложная. Сыграем? Только давай так. Выигрываю я — задаю любой вопрос, и ты честно отвечаешь. Выигрываешь ты — твоя очередь задавать вопросы. Или желание. Так интереснее играть, верно?

Эльферн оказался несложной игрой, чем-то похожей на «пьяницу», в которую Лена играла с братом и Котей когда-то. Только в «пьянице» не было козырей и не считали очки в финале игры, да и карты раздавали иначе. Первым, разумеется, выиграл Рихард. Лена не сомневалась в этом — он в этой игре был опытнее, чем она. Как рыцарь, он объявил, что первый выигрыш был пробным, потому что правила были ей не знакомы, и ставки вступали в силу только со второй.

Вторую игру тоже выиграл Рихард и выбрал желание. Лена ждала, что он попросит поцелуй, сама не понимая, почему ей пришло в голову именно это. Но Рихард попросил снять косынку с головы, обнажая волосы.

— А если меня вызовут? — не могла не возразить на это Лена.

— Мама уже давно спит, а дяде абсолютно все равно. И я обещаю, я не расскажу об этом проступке, — полусерьезно-полушутя произнес Рихард. — А если будет необходимо, возьму вину на себя.

После недолгих колебаний Лена все же стянула с головы косынку. Рихард довольно улыбнулся и заправил за ее ухо прядь, выбившуюся из узла ее волос.

Третью игру снова выиграл Рихард, хотя Лена, уловившая суть игры, почти набрала победное количество очков. На этот раз был вопрос. Правда, Рихард не успел его задать — в коридоре раздался сигнал вызова из комнаты Иоганна. Тот уже закончил ужин и начинал готовиться ко сну.

— Иди, — мягко сказал Рихард. — Я буду здесь.

— Вполне возможно, он захочет, чтобы я почитала. Когда он слишком устает за день, то просит меня читать ему перед сном, — сказала Лена. — А таблетки он не любит, ты же знаешь.

— Никогда не думал, что дядя станет моим соперником за твое внимание, — проговорил Рихард, и Лена с трудом сдержала счастливую улыбку, уходя из комнаты. Ей даже пришлось прикусить губу легко, чтобы не показать своей радости. Но, наверное, ее выдали сияющие глаза, или было что-то такое в ее лице, что все равно подметил Иоганн, когда она поправляла одеяло ему.

— Ты вся сияешь, Воробушек, — проговорил он мягко. — Мне очень нравится видеть тебя такой. Что бы это ни было — сохрани это в себе подольше, хорошо? И я смотрю, тебе не терпится вернуться к кому-то… Когда я был влюблен, то тоже торопил минуты, лишь бы увидеть любимого человека. Ну-ну! Не смущайся! Я старый дурень, а такие всегда несут сущую бессмыслицу! Но беги же скорее, Воробушек. Брось это одеяло. Не надо мне читать. Возвращайся к тому, кто ждет тебя… Недаром он тоже так торопился поскорее помочь мне сегодня вечером.

Лена чуть нахмурилась, когда поняла, что Иоганн говорит о Войтеке, который помогал немцу по вечерам с процедурами. Но поправлять его не стала. Пусть думает, что она влюблена в поляка. Это поможет ей избежать лишних расспросов и ненужных подозрений.

Почему-то вдруг показалось, когда поднималась по лестнице, что Рихард ушел к себе, пока она готовила Иоганна ко сну и относила поднос с пустой посудой в кухню. Но он был там, в ее спальне. Стоял у окна, согнувшись под скошенным потолком, и наблюдал, как падает снег за стеклом. И она подошла к нему не слышно и обняла со спины, обхватывая руками его талию и прижимаясь щекой к нему. Вдыхая запах его одеколона и кожи, идущий от рубашки. Понимая, насколько глубоки ее чувства к нему.

Иоганн был прав. Она влюблена. Так глубоко и безнадежно, что эти чувства пугали ее немного. Потому что Лена уже успела узнать, как все быстротечно в этом мире. И как все хрупко. Особенно человеческая жизнь.

— Кто тебя огорчил? — встревожился Рихард, когда развернулся к ней и сам обнял ее, прижимая к себе.

— Я сама себя огорчила, — проговорила Лена и увидела по его лицу, что он ничего не понял из ее слов. Наверное, она не так подобрала слова, чтобы передать смысл верно. Поэтому попыталась его отвлечь — предложила на этот раз сыграть в русскую карточную игру.

— Уж в нее-то мне точно должно повезти, — пошутила она, объясняя Рихарду правила игры в «простого дурака».

Странно, но в «дурака» он тоже ее обыграл. Дважды. И в этот раз был вопрос.

— Ты кого-нибудь оставила там, в Советах? Я имею в виду не родственника. — Рихард смотрел на нее пристально, даже без тени улыбки в глазах, и Лена поняла, что лучше ответить правду, ничего не скрывая. А потом удивилась, когда он добавил: — Кто-то со странным именем. Как «кот»[38] на немецком.

— Нет, не так. Котя, — произнесла Лена, и ей вдруг показалось, что в самом дальнем углу плохо освещенной комнаты появилась тень Кости. Он стоял у стены, скрестив руки на груди, и улыбался ей грустно, глядя чуть исподлобья.

— Кто рассказал тебе? А! Я знаю. Господин Иоганн, верно? — Лена в волнении сгребла все карты к себе и стала собирать их в одну колоду, тасуя для следующей игры. — Это не его имя. Его зовут Костя. Константин. Он сын друзей нашей семьи. Я рассказывала о них.

— Но не о нем, — подметил Рихард, и Лена чуть разозлилась. Он ведь тоже не рассказывал ей об Адели. Никогда прежде они не касались именно такого прошлого — в том, в котором их чувства принадлежали кому-то другому. — Ты хотела выйти за него замуж?

— Ой, нет! — вспыхнула Лена почему-то. — Я никогда об этом не думала. Никогда. В моей жизни была только сцена и мои родные, о которых надо было заботиться. А он… Он всегда был рядом. И в Москве, и в Минске. Он приносил мне яблоки. Даже зимой. Не представляю, где он их брал…

Рассказ получился таким сбивчивым. Словно набор несвязанных между собой предложений. Но и этого оказалось достаточно, чтобы облако счастья, которое прежде окутывало Лену, вдруг стало таять на глазах. Она видела в глазах Рихарда невысказанные вопросы, которые повисли между ними, и была рада, что он молчит и не задает их. Даже говорить простое «Не знаю» о судьбе Кости было больно. А думать варианты развития событий после его ухода в день начала войны было страшно до дрожи.

— Давай еще одну партию, и закончим наш приятный вечер, — предложил Рихард, забирая из ее нервно дрожащих пальцев колоду карт, которую она отчаянно пыталась тасовать.

В этот раз выиграла Лена, к своему удивлению. Рихард был рассеян, даже несколько раз забывал про «козыри» на своих руках, и ей пришлось поправлять его.

— Итак, желание или вопрос? — спросил он, когда она помедлила после своего выигрыша, не зная, что лучше выбрать. Самым безопасным сейчас, когда тень Коти все еще стояла немым укором в углу, показался вопрос. Но спрашивать об Адели, вызывая еще один призрак из прошлого, Лене не хотелось. В голове вдруг всплыла картинка с ее именем на борту самолета. Интересно, на новой машине будет также написано «Адель»?

— Почему балерина? — сорвалось с языка быстрее, чем Лена спросила о надписи на самолете. Рихард посмотрел на нее вопросительно, собирая карты в колоду, и она пояснила. — Почему именно барина на этой вещице? Не пастушка с пастушком или иная фигурка. Я уверена, были и такие. Почему балерина? Это… это Кнеллер написал тебе?

За горло тут же схватил страх холодными пальцами, мешая дышать свободно. Ей нельзя было рассказывать о Кнеллере. Вдруг ей показали всего лишь часть письма? Вдруг был второй листок, в котором Кнеллер написал о том, кто она и что сделала? Глупо же, шепнул разум. А сердце возразило в панике, что все возможно.

— Кнеллер? — по лицу Рихарда было заметно, что он не сразу вспомнил, о ком она говорит. А потом он заметно заволновался, увидев ее страх. Протянул ладонь в ее сторону, от которой она отпрянула почему-то. Тогда он коснулся ее ступни, обтянутой чулком. Лена сидела на кровати, подогнув под себя ноги, и одна виднелась из-под края подола форменного платья.

— Я видел уже… такие ступни, — признался он после недолгого молчания, проводя кончиками пальцев по ее ноге, пока Лена не отдернула ногу, уходя от его прикосновения. — Балет — это огромный труд. Я видел, каких усилий стоит балерине выступление. И неважно главная ли это роль или кордебалет. Такое не сразу забывается, поверь. И когда я увидел твои ступни тогда, у озера…

— Ты видел… но как? Как можно увидеть…

«… постороннему». Лена не договорила. Наивность и ее невинность не сразу подсказали ответ, но, когда мелькнула догадка, почему-то стало больно. Она не думала, что этот вопрос потянет очередные тени прошлого, но так вышло.

— Лена, понимаешь… — Рихард явно не мог подобрать слова, но она все прекрасно понимала. Знала случаи из истории, когда балерины искали себе покровителей. Но ей всегда казалось, что это все пережитки прошлого, а оказалось, что и в настоящее время подобное вполне возможно.

Кто была эта женщина? Какой она была? Красивой? Ну, разумеется. Была ли она успешной на сцене? Должно быть.

В Лене вдруг вспыхнула такое острое чувство неприязни и к этой неизвестной ей балерине, и к Рихарду — за то, что целовал кого-то так же, как ее, за то, что в его жизни были и другие. Помимо Адели, с незримой тенью которой уже успела как-то свыкнуться.

Лена отшатнулась от его руки, когда он попытался коснуться ее снова, чтобы успокоить. И это явно не понравилось Рихарду.

— Я не буду оправдываться, — вдруг произнес он резко, поднимаясь с кровати. Колода карт была небрежно брошена на комод, растеклась бумажным ручьем возле музыкальной игрушки с балериной, ставшей предметом из разногласий. — В моей жизни были женщины и помимо Ютты. Она была (и есть сейчас, полагаю) балериной Берлинской оперы. Мы познакомились на празднике Лета в Каринхалле[39]. Мимолетный роман. Ей льстило, что за ней ухаживает офицер люфтваффе, только-только получивший награду из рук фюрера, а мне нужно было отвлечься от фронта.

Лучше бы он не говорил этого. Лена тут же уловила связь, до которой сам Рихард додумался только, когда она заявила с горечью в ответ:

— Сейчас ты тоже отвлекаешься от фронта?

Он был сильным и быстрым. Ей надо было бы помнить об этом, когда она попыталась ускользнуть в очередной раз от его руки. Только в этот раз Рихард был не намерен уступать и легко поймал ее за руку, чтобы притянуть к себе, сбивая покрывало на узкой кровати. После этого он быстро обхватил ладонями ее лицо, вынуждая смотреть на себя — глаза в глаза. Лена ждала, затаив дыхание, что он приведет ей сразу несколько доводов, чтобы разубедить ее. И ей хотелось услышать все эти причины. И хотелось поверить в них.

— Нет, — коротко и твердо произнес Рихард, глядя прямо в ее глаза. Это был единственный ответ, который он давал на ее вопрос, но в этом коротком слове звучала такая решительность, что Лена почему-то поверила. Руки Рихарда вдруг ослабили хватку, стали нежными. Кончики пальцев скользнули дальше, запутались в волосах, ослабляя узел на затылке. У Лены даже мурашки побежали по спине от этого движения.

И вдруг все стало снова безразлично. Его прошлое. Ее прошлое. Он был сейчас с ней. И в эту минуту — пусть только в эту минуту — ей было этого достаточно. Единственное, чего ей было мало сейчас — это его поцелуев. Этого всегда ей не хватало. Сначала легкие прикосновения губ, будто несмелые и осторожные, короткие, вызывающие желание, чтобы он продолжал и продолжал. Но уже совсем по-другому. Чтобы эти поцелуи были дольше и глубже.

Лена прижалась к нему еще теснее всем телом, обхватывая руками его шею. Ей хотелось, как вчера, стать ему настолько ближе, насколько это было возможным. Прошлой ночью она думала о том, что причиной ее странных ощущений был ужас от налета, но она ошибалась, ощущая в себе тот самый накал чувств — странное томление, которое заставляло ее обнимать Рихарда сильнее, запуская пальцы в его волосы. Его руки скользнули по спине ниже, легли на ее бедра и прижали к своему телу так крепко, что она почувствовала его напряжение.

А потом все снова закончилось. Лена даже издала возмущенный возглас, когда Рихард, обхватив ладонями ее лицо, прервал поцелуй и уперся лбом в ее лоб. Разгоряченная кровь в ее теле требовала другого. Не этих ласковых успокаивающих прикосновений рук к ее лицу и волосам. Не этих легких поцелуев в щеки и лоб. Она чувствовала, что ему сейчас тоже хочется продолжать иные поцелуи и ласки, видела это в его глазах, подернутой дымкой желания, слышала в частом дыхании.

— Почему нет? — прошептала Лена в его губы, целуя его на этот раз первой. Как когда-то целовал он — легкими касаниями губ. — Почему мы остановились?..

— Потому что ты не понимаешь, о чем просишь, — и прежде чем она успела возразить, предупредил. — Завтра и послезавтра я сопровождаю Мисси и ее подругу в путешествии по ближайшим достопримечательностям. Как гостеприимный хозяин, я не могу отказать им.

— Значит, хорошо, что я не приняла пари Иоганна, — произнесла Лена, скрывая за шутливым тоном свое огорчение и легкую ревность, кольнувшую прямо в сердце иглой. И заметив недоуменный взгляд Рихарда, рассказала о разговоре с его дядей.

— Надо было вам раньше переговорить об этом. Не пообещай я матери, я бы подыграл тебе в этом споре, и ты бы получила эту плитку шоколада, — в тон ей ответил Рихард, а потом посерьезнел. — Я бы с большим удовольствием показал тебе эти земли. Густые леса Хайниха с древними пещерами и знаменитым вековым дубом. Айзенах, где родился Бах. Веймар, где работали Гете и Шиллер. И старый замок Вартбург — похожий на тот, что когда-то стоял здесь, на берегу озера. Уверен, тебе понравилась бы эта земля…

Лена только головой покачала грустно, а потом коснулась губами его губ, чтобы стереть этим поцелуем горечь, неожиданно наполнившую ее в этот момент. Она бы с большим удовольствием увидела все это в сопровождении Рихарда, беззаветно влюбленного в свой родной край. Но это было совершенно невозможно. И оба понимали это.

Следующее утро началось непривычно. Не было Биргит. Еще вчера домоправительница, как обычно целый день провела в Розенбурге, следя за работой прислуги, а сегодня не появилась даже после завтрака, после которого Рихард уехал с девушками из замка на своем черном автомобиле. Это было совсем непохоже на любящую дисциплину и порядок немку, потому не могло не встревожить Айке, Урсулу и Лену. Пусть она не питала особой приязни к неприступной Биргит, но все же не желала ей зла.

Только около полудня в замок прибежал Руди, видимо, сразу после учебы — с книгами подмышкой, и передал записку для баронессы от Биргит. Лена нетерпеливо ждала, пока та прочитает короткое послание. Может, хоть что-то та скажет, и станет ясно, случилось ли что-то или нет. Но баронесса промолчала. Только жестом отпустила Лену из своих комнат, и ей пришлось уйти, пытаясь распознать по памяти, как приняла баронесса записку.

Все рассказал Руди, задержавшийся в кухне замка, чтобы съесть кусок яблочного пирога и выпить горячего молока. Оказалось, что его старшего брата избили прошлой ночью около одной пивной в городе, и сейчас тот в госпитале, а родители поехали к нему.

— Странно, — заметила Лена, когда насытившись, мальчик взял книги со стола, и, поблагодарив Айке и Лену, побежал через парк к себе домой. — Он не кажется огорченным, хотя с его братом случилось такое несчастье.

— Неудивительно, — пожала плечами Айке, месившая тесто для хлебов. У нее, тощей, как жерди, были такие сильные руки от многочисленной работы, что мускулы так и перекатывались под кожей при каждом движении. — Руди и Клаус никогда не были близки, слишком большая разница в возрасте и мыслях. Вот с Эльзой, покойной дочерью Биргит, Руди был дружен. А с Клаусом никогда. И Эльза, и Руди даже побаивались Клауса. Он не жестокий мальчик, нет. Но и добрым его назвать сложно. Любил постоянно задирать брата и сестру и дразнить их. И не только их. Ох, как гонял по окрестностям он со своим отрядом всяких «красных» когда-то! Он даже приписал себе лишний год, чтобы попасть в армию, вдохновленный Аншлюсом[40]. С 1938 года в армии. Польша, затем вот Советы, — Айке замолчала на некоторое время, а потом продолжила после паузы. — Странно, что такое приключилось с ним. Не в том смысле, что кто-то, скорее всего, не сумел стерпеть от Клауса его обычной задиристости. Просто всем в округе уже известно, какой он может быть. С ним редко кто связывается. Себе же дороже обойдется при его знакомствах-то тут. Может, кто из Эрфурта? Или в гости кто-то приехал на Рождество неместный? Давай, Лене, не стой без дела. Поставь тесто поближе к плите, чтобы дошло быстрее. А то замешкались мы с тобой с хлебом-то… к ужину бы поспеть!

В голове у Лены что-то мелькнуло при словах Айке о том, что едва ли кто из местных мог избить Клауса. И тут же вспомнилось, как Иоганн говорил о необычной торопливости Войтека, когда тот помогал немцу готовиться ко сну.

Поляк был на заднем дворе, у гаража. Что-то ковырял под капотом грузовика сосредоточенно. Лена некоторое время приглядывалась к нему, чтобы понять, участвовал он в драке в пивной или нет. На его лице не было ссадин, а костяшка сбита в кровь только одна, на правой руке, но это могла быть рана и из-за ремонта. Только при Лене Войтек пару раз защемил себе палец и грязно выругался в голос. И повторил ругательства, когда вздрогнул от неожиданности, едва услышал голос Лены.

— Зачем ты сделал это?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — произнес в ответ Войтек, вытирая тряпкой грязные руки. Несмотря на легкий холод, он был без куртки, в одной рубашке и жилете.

— О Клаусе. Зачем ты сделал это? Это ведь был ты. Я вижу это по твоим глазам, — настаивала Лена. Войтек не стал ничего говорить в ответ. Просто прислонился к грузовику и скрестил руки на груди, глядя на нее пристально. — Айке говорит, что у него есть влиятельные знакомые. Представляешь, чем это обернется?

Она видела, что он не понимает всю серьезность ситуации. Знал ли он о том, что Катя ранила Клауса? А если знал, то почему не подумал о том, чем это грозит для Катерины?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — повторил Войтек. — Немецкому ублюдку просто кто-то показал, что даже в своей норе он должен думать о том, что делает. Только и всего. К нам это не имеет ни малейшего отношения.

Спустя сутки, когда Клаус пришел в себя в больничной палате и заговорил, в Розенбург приехали сотрудники гестапо по работе с иностранцами. Так получилось, что именно Лена открыла им дверь, когда первой услышала звонок из холла. Потому не смогла сдержать эмоций, когда увидела черный кожаный плащ и пугающие знаки отличия. Скорее угадала в стоящем перед ней мужчине сотрудника гестапо, чем распознала по петлицам. Офицер, русоволосый и высокий, с бледным худым лицом, без какого-либо приветствия ткнул стеком в грудь Лены больно.

— Раз! Нарушение, остовка. Понимаешь меня? — Он пристально вгляделся в ее лицо, словно разыскивая что-то, а потом удовлетворенно кивнул. — Ты меня понимаешь. Пусть все иностранцы, работающие в этом доме, соберутся в… в… вот в этой комнате.

Офицер двинулся в сторону одной из гостиных через анфиладу комнат. Прошел по недавно натертому паркету, по ворсу дорогого ковра, оставляя следы. За ним двинулись остальные — трое рядовых в серо-синих шинелях. Также равнодушно, не глядя на Лену, словно ее не было вовсе.

«По сути так и есть, — подумала она в этот момент. — Кто обращает внимание на вещь?»

— Что он хочет? — прошептала на ухо Лене Урсула, неслышно подошедшая к ней со спины. — Делай все, как он хочет. Я его знаю. Уж лучше его не злить… Делай все, как он хочет, Лене…