Живое Серебро

Глава 31 Четвёртый день Ристалища

Я проснулась первой. В округе стояла такая тишина, что мне показалось, будто именно она меня и разбудила, хотя, конечно, это было не так. Аккуратно, чтобы не побеспокоить Стейнмунна, я села, приподняла полу брезента и выглянула наружу. Снова утренний туман – невероятно красивое зрелище, хотя и заставляющее дрогнуть. На фигурной паутине, вывешенной пауком между листом высокого папоротника и замшелым камнем, бусами развеселись десятки микроскопических капелек выпавшей росы – красота, которую смог бы передать только профессиональный художник.

Вытащив пальцы из длинных рукавов куртки, я аккуратно притронулась к разбитой нижней губе – трещина будто горела. Хорошо, что мы вовремя прижгли её алкоголем, но будет досадно, если шрам всё-таки останется и в итоге немного подпортит красоту моей мордашки. Бережно спрятав за пазуху выбившуюся наружу подвеску с кольцом Берда, я оглянулась через плечо и, увидев спящее лицо Стейнмунна, отвела взгляд, не желая смотреть на него, пока он беззащитен перед моим взглядом. Произведя тяжёлый вздох, я до боли зажмурилась и призналась самой себе в неприглядной правде: Стейнмунн ассоциируется у меня с моим болезненным прошлым, которое я хотела бы если не переделать, тогда забыть напрочь, в то время как Платина в моей голове ассоциируется с приятной, ничем не заполненной неизвестностью. Ясно, что Платина – птица не моего полёта: я всё равно что серый воробей, засмотревшийся на величественного орла, одно лишь перо которого троекратно превышает всё моё существо, – но и со Стейнмунном мне уже не быть. От этого осознания мне вдруг так резко, буквально за одну секунду, стало настолько печально, будто я потеряла в Кантоне-J не только свою семью, не только своих друзей, но и свою первую, безусловную, кристально чистую любовь, какой в моей жизни – что-то мне подсказывало это, – больше не будет…

Чтобы отвлечься от своей внезапной печали, стремительно перетекающей в щемящую тоску, я посмотрела на свои наручные часы-компас. Этой ночью мне каким-то чудом посчастливилось спать крепко, так что я не проснулась даже от вибрации уведомления, приходящего каждые сутки ровно в полночь, и теперь мне было любопытно увидеть это оповещение. Вот оно: “Количество живых участников – 56”. То есть, за прошедшие сутки никто не умер, все живы, а значит, все продолжают претендовать на победу. Я едва не почувствовала себя подлым человеком, поняв, что хотела бы видеть резкое сокращение заветной цифры, обозначающей количество наших противников, остающихся в строю, но в этот момент меня отвлекло шевеление рядом. Обернувшись, я встретилась взглядом с проснувшимся Стейнмунном, который сразу же поспешил сесть.

– Ну что, Катохирис, подулись, можно и помириться?

Неумение держать обиду – вот за что я его люблю. Вернее, любила… Точнее, всё ещё люблю, но теперь только как друга.

Я взяла его за руку и сжала её покрепче, на что получила ответное пожатие ладони.

– Не быть нам вместе, Катохирис. Но пообещай, что не позволишь быть рядом с тобой тому, кто не сможет оценить тебя по достоинству. Если уж не мне сделать тебя счастливой, пусть эта доля выпадет кому-то, кто будет лучше меня.

– А ты пообещай, что у тебя будет кто-то лучший, чем девчонка, не способная разглядеть сквозь обёртку сердцевину.

– Ну уж нет! Раз уж мне не суждено остановиться на тебе, так быть же мне бабником, – задорно хохотнул Рокетт, и в ответ я сразу же одарила его искренним смешком. Ну что за чудесный парень! Ну какой же нужно быть глупой, чтобы в неосуществимых мечтах о бриллианте отвергнуть редчайший самоцвет! И тем не менее, я это сделала – я сглупила, и в момент совершения этой глупости не только не пожалела об этом, но и даже почувствовала пьянящее ощущения освобождения от бремени: мы поговорили по душам и освободились от пут недосказанности, теперь мы можем свободно дружить и не лелеять обманчивых надежд относительно друг друга!

Берд Катохирис и Стейнмунн Рокетт – два из трёх самых настоящих, самых чистосердечных, самых лучших мужчин, которые случатся в моей жизни. Жаль, что всех трёх я в своей жизни оценю с опозданием, впрочем… Впрочем, третий успеет заставить меня прозреть прежде чем я успею проморгать и его тоже. Нет, я и его проморгаю, конечно, но не полностью, нет, а то, что не проморгаю, станет лучшим из всего, что со мной случится, но случится не в этой моей жизни – в совершенно другой, далёкой и сейчас абсолютно чуждой для меня истории, в которой я уже не буду мной настоящей, но буду мной будущей, совсем незнакомой мне нынешней. Для того чтобы понять, нужно просто прожить мою очень странную, откровенно пугающую, часто трагическую и безусловно нестандартную жизнь. Почему я стану такой, какой стану? Вот моя история, разворачивается в реальном времени перед вашими глазами: для кого-то поучительно – не стоит видеть всё только чёрным или только белым! – для меня же просто болезненно, но… Эта моя жизнь, мои ошибки, мои расплаты и моя беспрерывная борьба. Вы могли клеймить меня по глупости своего незнания, но если полностью узнав мою историю вы не поймёте моей трагедии, значит, вы не лучше того, кого в этой истории до сих пор любили больше всех только за то, что ничего не знали о нём.

Употребление воды не особенно подавляло голод, так что всё, о чём я могла думать, были мамины фирменные панкейки, щедро обмазанные солоновато-сладковатым сливочным маслом, отбивные из индейки в исполнении Берда, обожаемые Октавией и Эсфирой вафли со сливовым повидлом, и, конечно же, моё самое любимое блюдо – жареная рыба с гарниром из тушёного картофеля. Таких блюд я больше никогда в жизни не вкушу, ведь больше нет рук, умеющих готовить так…

Только скорбь о погибших близких в сумме с периодическим употреблением воды и отвлекали меня от голода, с каждым часом становящегося всё более безжалостно-злым, что меня уже начинало откровенно пугать – ещё сутки, максимум двое суток без еды, и что потом? Сколько вообще без пищи может продержаться человеческий организм? Знаю, что точно дольше, чем без воды, но сколько? До финиша ещё больше десяти дней – столько без питания мы сможем хранить наше оптимальное физическое и психологическое состояния? Наверное, нам уже сейчас стоит или начинать паниковать, или начинать думать что-то толковое о том, как поймать какую-нибудь тучную белку, которыми кишит этот лес – только за последние пять часов я видела минимум шесть белок и ещё парочку каких-то бурундуков, а за вчерашний день я вообще видела по меньшей мере два десятка им подобных! Нет, так не пойдёт: мы в лесу, а не в пустыне, здесь на каждом шагу должно быть что-то съедобное, быть может, даже этот бесконечный мох под нашими ногами не что иное, как манна лесная – бери и жуй, как ту же кору… Вот откуда я знаю, что муравьёв можно употреблять в пищу? Берд, что ли, поделился своим бесценным опытом? Не помню, откуда знаю, да и неважно – ведь до сих пор я не увидела здесь ни одного муравейника! Если так пройдут ещё одни сутки, я, наверное, начну рассматривать каждую травинку за потенциальную порцию протеина. Думая так, я срываю травинку с пушистым колоском и, зажав добычу между зубов, начинаю с ещё большей хмуростью прислушиваться к зверскому урчанию своего желудка, как вдруг слышу урчание не своего организма. Ухмыльнувшись, я обращаюсь к Стейнмунну, шагающему в нескольких шагах впереди меня:

– Ну ты, конечно, зверь – твой желудок звучит гораздо громче моего…

– Это не я, – резко остановившись, отозвался Рокетт, повернувшись ко мне боком, и только посмотрев на каменное выражение его профиля, я понимаю, что он предупредительно напрягся.

Я успела только выпустить соломинку изо рта, когда ближайшие кусты слева от меня резко затрещали и в следующую секунду я не просто упала на землю – меня завалили на спину, сбив с ног тяжёлым весом!

Я сразу же решила, что это зверь – какой-нибудь мелкокалиберный гризли, ведь он издавал страшно-рычащие звуки! – но это оказался вовсе не медведь! И вообще не зверь! Это был человек! Вернее… Человекоподобное существо – оно когда-то было человеком мужского пола! Оно схватилось за меня обеими руками и пыталось впиться в мою шею своими гнилыми зубами! Я из последних сил удерживала его прямо над собой, но силы были неравны – это существо было сильнее в своём неистовстве!

Стейнмунн вовремя пришёл на помощь – он снёс башку этому существу, врезав по ней огромным древесным обрубком! В буквальном смысле снёс – стоило ему прицельно ударить, как трухлявый череп треснул напополам и наполовину прогнулся внутрь! Я едва успела увернуться от чёрных брызг гнилой плоти, успела вскочить на ноги, но в следующий момент на меня из тех же кустов выскочил ещё один такой же, нет, даже крупнее! Этот укусил бы меня… Укус должен был поразить левую сонную артерию, и он поразил бы, если бы не рука Стейнмунна, оказавшаяся между моей шеей и зубами этого монстра! Одной рукой Стейнмунн прикрыл меня, а второй вонзил в шею чудовища свой нож и провёл им так, что шея того наполовину разрезалась – из рваной раны бурным фонтаном хлынула чёрно-бордовая кровь… Чудовище завалилось в кусты, из которых перед этим появилось, и издохло так же моментально, как и первое!..

В панике я схватилась обеими руками за левую руку Рокетта, будто желая то ли спрятаться за ним, то ли наоборот спрятать его за собой, и в этот же момент услышала звук, оборвавший моё сердце:

– Тшшш! – зашипел Стейнмунн и молниеносно дёрнул рукой, за которую я схватилась. Резко отстранив от него свои руки, я, по примеру друга, бросила взгляд вниз, чтобы увидеть, что́ именно́ вызвало у него желание сжать зубы и зашипеть… Это был укус! Монстр укусил его в предплечье, которым он защитил меня! Он принял на себя удар, который предназначался мне!

Мои руки страшно тряслись и почти не слушались меня: я смачивала имеющимся у нас алкоголем тряпку, которую мы оторвали от края накидки Стейнмунна. Мы отошли от тех монстров недалеко, всего на каких-то пятнадцать шагов, и это тоже напрягало меня… Но больше всего… Больше всего мне не давало покоя кровавое пятно на предплечье Стейнмунна, которое определённо точно являлось укусом! Стейнмунн уже успел обработать его, безжалостно полив рану спиртным и при этом не издав ни звука, но всё равно общая картина выглядела не просто опасно – ужасно!..

– Кто это… Что это было? – дребезжащим, совершенно не своим голосом наконец решилась заговорить я.

– Похожи на людей, поражённых какой-то необычной болезнью, – весомо предположил пострадавший.

– Какой ужас! Какой ужас! Какой ужас! – сама не понимая, что зациклилась, трижды повторила я, зависнув с мокрой от алкоголя тряпкой над предплечьем Стейнмунна.

– Просто приложи и завяжи…

– Да! Да! Да!.. – кажется, внутри меня что-то поломано икало и ёкало.

Я приложила и завязала обрывок материи так, как сказал Стейнмунн, а он не издал ни звука, хотя по его коже и разбежались огромные мурашки – терпел так, как не смогла бы терпеть я!..

– Стейнмунн, это всего лишь укус, – я сморгнула влагу на своих ресницах, – это… Просто нужно будет следить за его состоянием… Перематывать.

– Да я вообще в порядке. Это обыкновенный укус, Дема. Просто царапина.

– Если бы ты не подставил руку, он укусил бы меня, а не тебя!

– Эй! Эй! – он взял меня обеими рукам за лицо. – Всё в порядке, ясно? Что бы ни случилось! Это мой выбор, о котором я не жалею и не пожалел бы, даже если бы он оказался фатальным.

– Но он ведь не фатальный?..

– Нет, Деми, я чувствую себя нормально.

– Нужно следить за состоянием раны… Никакой инфекции чтобы не попало… Тебе не больно? Скажи, что тебе не больно…

– Мне не больно, Деми, – с этими словами он сделал шаг назад и широко, даже лучезарно, хоть наверняка и наигранно, улыбнулся мне. – Вот, видишь, я жив, здоров и даже улыбаюсь. Просто эти ребята немного припугнули нас, и поделом – что-то мы расслабились, впредь будем аккуратнее передвигаться, а то рвёмся вперёд, словно бессмертные…

– Словно Металлы, – невесело шмыгнула носом я.

– Это точно, – ухмыльнулся в ответ Стейнмунн, но я понимала, что его улыбка искусственна, что он сам напуган не меньше моего, просто не показывает этого. – Продолжаем идти, – наконец уверенно утвердил он. – У нас ещё есть пять часов перед наступлением вечерних сумерек, давай же проведём их с пользой. Север за моей спиной… Пошли.

И мы пошли…