Живое Серебро

Глава 57

На перроне Кантона-J поезд остановился ровно в полночь. Я ждала этого момента последние два часа, потому что только в последние два часа решила, что сделаю это: побываю в родных местах.

Остановка длиною в пять часов: ровно в пять часов утра поезд выдвинется прямиком в Кар-Хар. Зачем выходить, почему не проехать мимо?.. Наверное, я понадеялась на то, что обход дорогих моему сердцу мест поможет мне подлатать свои кровоточащие раны… Как глупо. Я словно предчувствовала, но определённо точно всё ещё не понимала, что Дементры Катохирис уже почти нет и что на её место приходит, и царственно восседает на мой внутренний трон великая и ужасная, потрясающая и неподражаемая Ртуть. Впрочем, к концу этой ночи я пойму и приму этот леденящий кровь факт с такой отчётливостью, что почти услышу, как Дементра внутри меня издаст свой последний вздох… Я не успею попрощаться с ней.

Выйдя из поезда и обойдя его, я замерла, увидев до боли знакомое здание железнодорожного вокзала: мимо него я бегала всю свою счастливую жизнь, у его порога несправедливо и совершенно бесчеловечно расстреляли моих Ардена, Арлена, Гею – в последний раз я была здесь в ночь их зверского убийства. Их останков, как и следов крови, конечно, здесь уже давно нет, но… Если ду́хи существуют, могут ли ду́хи моих друзей всё ещё пребывать в этом месте? По коже неожиданно разбежались холодные мурашки от одной только мысли о возможной вероятности подобной ситуации. И вдруг, то ли всерьёз уверовав, то ли желая верить в то, что я буду услышана теми, к кому направлены мои мысли, я прошептала очень тихо, так, что мои слова могла расслышать только я и только невидимые сущности: “Я скучаю по вам. Вы навсегда самые лучшие, навсегда в моём сердце, Арден, Арлен, Гея”.

Прежде я не умела так просто, одним прыжком с места забраться на ближайшую к железнодорожному вокзалу крышу, являющую собой старт и финиш надземной магистрали Кантона-J. Совершить столь высокий прыжок с невероятной ловкостью оказалось для меня впечатляющим событием – я, конечно, понимала, что теперь я не только сильна и быстра, но и нечеловечески ловка, однако одно дело смутно понимать и совсем другое дело знать наверняка.

Стоило мне оказаться на крыше, каждая трещинка которой была мне родной, ностальгия сдавила мою грудную клетку с такой силой, что я сразу же поняла, что никакого облегчения мне не будет ни сегодня, ни позже – эта тяжесть навсегда внутри меня, и никто мне не поможет. У меня даже больше нет надежды встретить человека, который мог бы утешить меня, облегчить мой груз хотя бы в далёком будущем, ведь Платина украл у меня право на любовь… До боли зажмурившись и нервно встряхнув головой в тщетной попытке вытряхнуть предмет своей зацикленности за пределы моих мыслей и переживаний, я вдруг поняла, что у меня щиплет глаза – невольные слёзы, оставшиеся только влагой на ресницах. Вздохнув полной грудью, я приказала себе собраться и, поправив глубокий капюшон на голове, побежала вперёд. Тело во время бега совсем не чувствовало напряжения, я понимала, что бегу с маленькой для Металла скоростью, но ускоряться совсем не хотела – чтобы не смазать общую картину своих родных мест… Вот поворот на западную надземную магистраль, а чуть дальше развилка, ведущая к большому перекрёстку магистралей… Под ногами потрескивает сухой рубероид, в воздухе пахнет осенью, тут и там из дымоходных труб валят тонкие облака дыма, по ровности которых можно определить, что эта ночь непременно выдастся холодной.

Мне вдруг вспомнилось, что когда я добиралась до Церемонии Отсеивания в компании со Стейнмунном, я едва сдерживала слёзы, думая, что, скорее всего, то была моя последняя пробежка по моей родной надземной магистрали. Вся моя семья и все мои друзья, кроме последнего, уже погибли… В то время всё ещё был жив Стейнмунн – как я была богата в тот момент, ах, если бы я тогда осознавала, как я была богата одним только Стейнмунном!

Всё в Кантоне–J было по-прежнему: пыльные улицы, обдёртые лавки, разбитые и залатанные стёкла, скудное или вовсе отсутствующее освещение, нищенское запустение и глухой мрак. Только одно здесь заметно меняло знакомую панораму, делая её ещё более заунывной: на каждом доме торчащие из флагштоков чёрные флаги – символ несуществующей скорби о гибели кровавого диктатора Дилениума. Я наверняка знаю, что втайне каждый житель каждого Кантона вздохнул с облегчением и воспрянул надеждой, услышав о кончине Эгертара. Но, конечно, каждый вывесил чёрный флаг на своём доме. Однако в этот раз данная чернота символизирует веру в лучшее будущее, которое всё же не станет радужным. Кантону-J повезёт больше остальных: в следующие пятнадцать лет он заметно расцветёт, почти полностью изживёт нищету и станет вторым по благосостоянию Кантоном в Дилениуме, и всё благодаря моим действиям – тому, что я сделала для вывешивания этих чёрных флагов, и тому, что я ещё сделаю этой ночью, но о чём ещё даже не помышляю. Я не специально постаралась для своего Кантона – просто всё совпадёт таким образом, что выходец из “J” случайно поднимет своих земляков с колен, даст им надежду, пищу, тепло и свет. Но никто об этом так и не узнает – ни поднятые с колен, ни тот, кто их поднимет. Просто стечение обстоятельств, центральной фигурой которых буду являться я.

Забежав на самую особенную из всех крыш крышу, я резко остановилась и, не обратив внимания на то, что во время бега даже не запыхалась, замерла. Знакомая, высокая, чуть перекошенная влево чёрная труба моего дома. Мой дом – какой глубокий смысл в этих двух словах! Мой. Дом. Моя крыша, на которой несёт стражу моя труба, на которой… На которой едва заметно светится люминесцентным розовым цветом настолько знакомое пятнышко, что в груди всё щемит – летучая мышка Берда…

К горлу подступил ком. Тяжело дыша от нахлынувших эмоций, осознанно делая глубокие вдохи и выдохи, я уперлась руками в бока и, пытаясь то ли прокашляться, то ли прорычаться, чтобы только не расплакаться, потопталась на месте, прежде чем наконец решилась подойти ближе… Мышка почти погасла – сколько её не подкрашивали, сколько меня здесь не было, два месяца или сто лет?! – но всё равно всё ещё светилась, всё ещё подмигивала мне, ждала возвращения – моего или Берда.

Подойдя к трубе впритык, я встала перед ней на левое колено, так что летучая мышка оказалась прямо перед моими глазами. Посмотрев на неё пару секунд, я нащупала пальцами подкладку рубероида на стыке с трубой и отогнула её – известный только мне и Берду тайник, в котором мы хранили один-единственный розовый мелок, которым пользовались в том случае, если забывали брать мелок из дома. Мелок всё ещё был здесь. Он не промок и светился, был в полной боеготовности… Я поднесла его к мышке, чтобы хорошенько подкрасить её – так, чтобы она продержалась века и даже после не потухла, – но вдруг поняла, что века она не продержится, представила, как однажды она перестанет светиться сама собой, и моя рука зависла. Нет. Я не подведу и её. Она не должна больше ждать ни Берда, ни Дементру. Потому что никто из них больше не придёт.

Вернув мелок в тайник и качественно прикрыв его – этот мелок пролежит здесь не одно десятилетие, – я поднесла к мышке кулак, облачённый в чёрную перчатку, и тремя резкими круговыми движениями стерла её… Розовая люминесцентная пыль покрыла бок перчатки, и вдруг вспомнилось негодование матери о том, что я порезала перчатки, которые она мне подарила… То были совсем простенькие перчатки – самые лучшие из всех, что у меня когда-либо были и ещё будут, ведь их подарила, а позже зашила для меня моя мама. Она была жива ещё два месяца назад. Мама, Берд, Октавия, Эсфира – все они были живы этим летом, вот только что были счастливы и дышали, и ждали моего возвращения с крыши… Вот сейчас спрыгну на балкон своей спальни, проникну внутрь, а поджидающая моего возвращения мама застанет меня с поличным и как крикнет: “Ах ты негодница!”, – и шлёпнет мокрым полотенцем, чтоб я наверняка знала, как сильно она переживает обо мне… Больше никто не переживает обо мне. Никто.

Я хотела спрыгнуть на свой балкон, будто просто постояв на нём, могла бы учуять приятные ароматы, из-за которых мне всегда было приятно просыпаться по утрам, которые неизменно доносились из гостиной, совмещённой с кухней – как вкусно мама готовила, как головокружительно! С тех пор, как я покинула этот дом, я ни разу не проснулась с приятным ощущением – и пробуждение после ночи с Платиной не пойдёт в сравнение!.. Должно быть, это одна из причин, по которым я стала так мало спать – чтобы меньше разочаровываться в момент пробуждения.

Я уже подошла к краю крыши в желании прыгнуть на балкон, когда чутким слухом Металла вдруг уловила голоса, исходящие из-за тонкого стекла моей спальни, находящейся прямо под моими ногами. Пела женщина и пела она колыбельную, а рядом с ней кряхтел не один, а сразу два ребёнка – я смогла довести внимание своего слуха до такой степени, что расслышала даже биение этих трёх сердец: одно материнское и два совсем крохотных… Женщина напевала красивые слова, и дети засыпали там, где ещё совсем недавно засыпала я со своими сёстрами. Я отшатнулась от края крыши. Этот дом больше не мой. У меня больше нет дома. Я – один из самых богатых людей во всём Дилениуме, и я же бездомна. И всё потому, что мою семью, моих Берда, Октавию, Эсфиру и маму убил тот, кто просто захотел и смог это сделать…

У меня в висках застучал пульс, руки сжались в кулаки. Я и представить себе не могла, что подумаю так и тем более столь скоро, но спасибо Платине: он сделал из меня того, кто способен убить не с целью выжить, не в борьбе за свою или чью-то жизнь, а просто так, просто потому, что ему или мне хочется… Мне хочется. Я уже убила из любви – желала угодить. Так почему же не убить во имя мести – я ведь желаю отмщения за Ардена, за Арлена, за Гею, за Берда, за маму, за Октавию, за Эсфиру и отдельно за Стейнмунна. Раз уж я теперь киллер, почему же мне не воспользоваться своим новообретённым положением, отталкиваясь не от желания того, рабыней кого я теперь являюсь, а от своих собственных потребностей?

Цель была поставлена за одну секунду – до наступления рассвета умрёт убийца моей семьи, убийца моей человеческой жизни.

Теперь я не медлила: двигалась со скоростью Металла, так что уже спустя минуту переместилась с крыши своего бывшего дома на высокую лестницу здания Администрации, которая прежде казалась мне громадной, а теперь стала казаться совсем незначительной – пара секунд, и я уже стою на самом верху лестницы, там, где стояла несколько недель назад, боясь быть убитой до начала Церемонии Отсеивания, там, где впервые встретилась взглядом с Платиной. Я выжила тогда и выжила позже. Я выжила.

Миновав постамент с высоко поднятыми чёрными флагами – и где только они достали столько чёрной материи на весь Дилениум?! – я быстро пересекла место, на котором впервые встретила своего палача – он заступился за меня перед ликторами, чтобы позже собственноручно казнить, о, великий Платина! Я спешила быстрее пройти участок, который являлся местом моей влюблённости с первого взгляда, что теперь мной приравнивалось к месту моего позора. Стоило мне открыть огромную дверь зловещего здания и переступить порог, как я сразу же столкнулась с несущим ночную вахту ликтором, и сразу же узнала в нём того самого прислужника кар-харского беззакония, который не пропускал меня на Церемонию Отсеивания – он обещал убить меня после моим же кинжалом, который отнял у меня… Он меня не узнал. Я прочитала растерянное неузнавание в его глазах за секунду до того, как вытащила из ликторских ножен клинок, которым он наверняка не раз резал моих однокантонцев, и, не дрогнув, перерезала его горло.

Я не остановилась ни на секунду: пошла дальше ещё до того, как моя первая жертва этой ночи успела завалиться на пол и произвести свою последнюю судорогу. Я знала наверняка, где именно искать Талбота Морана: являясь ночным типом хищника, он бодрствовал только с вечера до рассвета – именно в это время суток он и лишил жизни всех дорогих мне людей. Во время, в которое он никого не терзал, он сидел в своей норе – первый этаж здания Администрации, кабинет за сценой, на которую каждые пять лет насильно вытаскиваются пятикровки и тэйсинтаи с целью быть убитыми в Руднике или в Ристалище.

Я прошла мимо сцены, на которой ещё два месяца назад стояла полуживой от страха, но, взглянув на неё, не почувствовала ничего… У меня была чёткая цель, и я приблизилась к ней вплотную: дверь кабинета главнокомандующего ликтора Кантона-J Талбота Морана. Я открыла её с ноги, но ещё до того, как замахнулась ногой, знала, что не промахнулась – за дверью стучало одно сердце.

Стоило мне высадить дверь и переступить порог, как тот, по чью душу я пришла, схватил со стола табельное оружие и выстрелил из него в меня. Я могла увернуться. В конце концов, я способна в одну секунду развивать скорость пули. Однако я не захотела уворачиваться.

Пуля попала в правое плечо, но я не дрогнула, не издала ни звука, а из открывшейся раны сразу же начала сочиться не кровь, а жидкий металл – живая ртуть…

В трёх метрах передо мной, за огромным тёсаным столом стоял высокий, статный и не выглядящий на свой реальный возраст, полностью седовласый ликтор. Ему шестьдесят лет, я знаю, но он непростительно хорошо сохранился для своих лет, а его белоснежные волосы и вовсе угнетающи… Я так похожа на него! Так, что аж тошно. Вот, значит, в кого я уродилась своим самым главным недостатком – внешней красотой, притянувшей ко мне губительное внимание Платины.

Захлопнув за своей спиной дверь, я совершенно спокойно, облачёнными в перчатки пальцами вытащила из своего плеча пулю, которая уже почти полностью вытолкнулась наружу всего лишь работой моих активно регенерирующихся мышц. Вынув пулю, я отбросила её в сторону с таким видом, словно это была не пуля вовсе, а лишь назойливая, прихлопнутая насмерть муха.

– Мы знакомы? – проявив секундную трусость, решил изобразить непонимание тот, кто своим насилием породил меня на этот свет.

Я стала медленно приближаться, с удовольствием отмечая его ускорившийся пульс, его взбесившееся сердцебиение, его активное потоотделение… Он знает, кто я такая, и знает, зачем я пришла.

– Почему ты убил мою семью? Из-за контрабанды или из-за меня? – пафосно проведя измазанными в ртуть пальцами по бархатной поверхности подкладки стола, которая сразу же принялась окрашиваться в металлический цвет, я остановилась. Моя жертва не торопилась с ответом, так что я потребовала: – Отвечай.

Он положил пистолет на стол, потому что прекрасно понимал, что эта игрушка против Металла – ничто.

– Всё удачно совпало. Я давно хотел накрыть шайку обнаглевших контрабандистов, а здесь появились новости о дочери из трущоб, за наличие которой меня лишили бы звания и сослали бы в какой-нибудь дикий Кантон-A. У случайной дочери обнаружился знаменитый на весь Кантон отчим, которого давно пора было приструнить. Двух зайцев одним ударом: и неуловимый контрабандист лёг, и дочь…

– Двух зайцев у тебя не удалось уложить. Я всё ещё жива.

– Чего не скажешь о других моих бастардах.

– Были и другие? – к моему горлу подступил ком.

– Два оборвыша четырнадцати и двенадцати лет от двух разных женщин.

У меня есть братья?!.. Пусть только по дурной крови, но всё же… Один на два года старше Октавии, а другой её ровесник! Или… Или уже нет? Надежда не успела загореться, я спросила:

– Что ты с ними сделал?

– То же, что было уготовано и тебе: убил их вместе с их семьями.

Я в одну секунду приблизилась к нему, так, что он успел только один раз моргнуть. Огромный мужчина, силе которого не смогли противостоять десятки изнасилованных им женщин, вздрогнул и пошатнулся, увидев меня в шаге от себя – он испугался настолько, что пот начал градом катиться по его загорелому лицу! Знаю, что это плохо, но мне понравилась его реакция… Понравилось, что он испугался перед тем, как умер. Он совершил столько зла – в результате одного из этих зол появилась на свет я, – что перед смертью он просто обязан был испытать этот животный, крайний страх, толкнувший его на трусливую речь:

– С тех пор, как ты стала Ртутью, я знал, что ты придёшь за мной, ведь ты такая же, как и я!

– Не думаешь же ты, что спасёшь свою жалкую шкуру таким мелкокалиберным приёмом? – повела бровью я, даже не думая вестись на весь этот бред, в конце которого я якобы должна была не убить его, чтобы не быть такой же, как он, то есть не быть убийцей… Сюрприз: я уже убийца, и я никогда не была из тех, кто ведётся на сентиментальную чушь – он бы знал это, если бы наблюдал за моим взрослением, но он не исполнил единственной обязанности отца, он не воспитывал меня, так что теперь не знал, Кто явился по его душу. Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, я подумала, что если бы я умела предсказывать будущее, я бы предсказала этому подонку гибель от руки одного из его грехов. Видимо, в тот момент я всё же смогла предсказать его будущее. Я – его грех, и я пришёл за ним.

Резко вынув ликторский нож из украшенных драгоценными самоцветами ножен, висящих на поясе приговорённого, я с такой силой всадила лезвие по самую рукоять в его живот, что едва не врезалась внутрь него собственной рукой.

– Скажи, каково умирать от руки ребёнка, которого от тебя зачала и выносила изнасилованная тобой женщина, в живот которой ты вонзил нож?

Он ничего мне не ответил. Глядя мне в глаза своими огромными голубыми глазами – почти такими же, какими когда-то были мои! – он задохнулся недостающим глотком воздуха, завалился назад и, врезавшись спиной в стену, резко соскользнул по ней вниз, оставляя на выцветших зелёных обоях густой кровавый след… Я холодно смотрела на него сверху вниз, когда он умирал, судорожно бегая излучающим агонию взглядом по рукам, только что приговорившим его к смерти. Дети не должны так поступать со своими родителями. Но и родитель не должен убивать второго родителя своего ребёнка, сестёр своего ребёнка, отчима своего ребёнка, друзей своего ребёнка, и пытаться убить самого своего ребёнка… Он не прав. Я не такая же, как он. Я могу быть хуже него и лучше него, но такой же – нет. Пусть на досуге обдумает и обсудит эту мысль с отцом Ивэнджелин Эгертар.