Живое Серебро

Глава 32

С каждым часом Стейнмунну становилось всё хуже и хуже. Сначала он просто замедлился при ходьбе, но дальше появились одышка и обильное потоотделение, за которыми внезапно открылось необъяснимое прихрамывание на обе ноги. Усугубление его состояния было настолько очевидным и настолько стремительным, что я каждую секунду испытывала такой страх, какой, пожалуй, переживала только один раз в жизни – за мгновение до жуткой казни моей семьи: как будто ещё чуть-чуть, и моё клокочущее сердце всерьёз задушит меня, застряв в моём же горле.

Мы остановились на полчаса раньше, чем могли бы. Стейнмунн выглядел так, будто с головой нырнул в прорубь – пот буквально лился с него градом… Это зараза. Вердикт, прозвучавший у меня в голове, поразил меня молниеносно и заставил ощутить нечто кошмарное, нечто, способное уничтожить меня в одну секунду. У меня никого больше не осталось, кроме Стейнмунна, никого…

– Эй… Вроде не так уж и плохо выглядит, да? – слабым голосом отозвался Рокетт, стоило мне только развязать его повязку с целью заменить её.

Мы нашли углубление в скале – не пещера, просто глубокая выбоина, в которой можно укрыться от посторонних глаз, но не так, чтобы полностью, то есть, на первый взгляд отличное место для развёртывания маскировочного брезента, вот только прицепить его совсем не к чему.

Мой друг врал. Рана стала выглядеть значительно хуже – её края отчётливо почернели, и рядом с этой чернотой сизым цветом набухли вены!

– Ты прав, не так уж и плохо, – дрожащим голосом, до боли кусая губы, только чтобы не расплакаться случайно, отозвалась я и добавила поражённым шёпотом. – Этот укус предназначался мне…

– Дема, – друг уверенно схватил меня за руку. – Этот укус на том из нас, на ком должен быть, ясно? Сейчас просто перемотай мне руку новой тряпкой, хорошенько смоченной виски, дай мне немного попить воды и, пожалуй, мне не помешает вздремнуть – меня клонит в сон, думаю, посплю, и полегчает.

Я сделала всё чётко по инструкции: оторвала новый лоскут от его накидки, которая мне всегда так сильно нравилась, щедро смочила её виски, обработала рану, после чего всё же решила перевязать её ещё одним, совершенно сухим лоскутом, на что уже начавший дремать парень не обратил совершенно никакого внимания. Тот факт, что он так быстро впал в глубокую дрёму, меня напряг ещё сильнее: да, мы очень устали, но здоровые люди не должны так резко проваливаться в забытье, словно по щелчку, или я чего-то не понимаю?..

Полностью накрыв его брезентом, то есть прямо от пяток до самой макушки, я вышла из каменной выбоины и, не находя в себе сил к спокойствию, решила развести миниатюрный костёр, чтобы хоть как-то занять себя. В итоге для этого дела набрала огромную кучу веток, а когда опомнилась, вечерние сумерки уже наступили.

Как и хотела: я развела совсем маленький костёр и каждые пятнадцать минут подбрасывала в огонь по паре сухих веточек или по добротному куску сухой порохни. В определённый момент я поймала себя на том, что, оказывается, продолжительное время ни о чём не думала, потому что думать было страшно. Опомнившись, я резко поднялась и направилась к Рокетту, проверять его состояние. Брезент всё так же покрывал всё его тело, что вдруг стало казаться мне жутким. Аккуратно приподняв уголок брезента, я увидела до боли знакомое лицо, но увидела его каким-то чужим: щёки впали, скулы заострились… Нет, не может человек так резко измениться внешне! Это просто освещение такое дерьмовое: ведь почти ничего не видно!

Его грудь взмывала резко, надрывно… Дышит – это хорошо. Да это просто замечательно! У него молодой и крепкий организм, он обязательно сможет перебороть любую заразу! Подумаешь, какой-то комар укусил… Ладно, не комар и даже не муха, но ведь это только укус, верно? Не открытый перелом ноги, не колотое ранение в печень, не обморожение конечностей… Переживёт, переборет. Обязательно переборет! Это ведь Стейнмунн Рокетт, он круче меня, круче всякого Металла – он вообще круче всех!

Взяв его рюкзак, я вытащила из него термос, налила воды в открученную крышку и попыталась хотя бы немного попоить больного сквозь его болезненный сон, но он никак не отреагировал – пришлось заливать воду обратно в термос. На глаза сами собой навернулись непрошеные слёзы. Не понимая, что делаю, я вдруг стала вытаскивать из рюкзака друга его вещи, хотя не то чтобы в нём было много вещей, всего-то бутылка виски да литровый термос – нож я решила не трогать, как и остающуюся на руке Стейнмунна перчатку с кинжалом. Я переложила обе ёмкости в свой рюкзак, пояснив это тем, что я из заботы облегчаю его ношу – чтобы завтра его рюкзак был полегче и не утяжелял его шаг, – но что-то противненькое изнутри подтачивало мою душу, что-то заставляло слёзы наворачиваться на мои быстро моргающие глаза, что-то вынуждало дрожать непослушные руки, перекладывающие вещи из его рюкзака в мой.

Зачем-то надев свой рюкзак на спину, я на секунду задумалась – мне безумно хотелось прямо сейчас лечь рядом со своим самым лучшим другом, положить свою голову на его грудь и слушать биение его сердца, и я бы наверняка сделала так, если бы не какое-то странное, холодящее нутро чувство, буквально толкающее меня в противоположную сторону. Я сделала шаг назад, и ещё один шаг… Вышла из скальной выбоины и снова оказалась у своего одинокого костра.

Ночь прошла беспокойно. Я не ложилась спать, да и не смогла бы сомкнуть глаз даже при сильном желании, поэтому я просто поддерживала свой скромный костерок, слушала доводящие до дрожи крики ночных птиц, старалась прислушиваться к далёкому дыханию лучшего друга, но в том направлении совсем ничего не слышала… Чувство голода куда-то исчезло – как будто глубинное чувство страха напрочь отбило мои желудочные спазмы. Это было ужасно… Я задумалась о том, что мне делать, если вдруг поутру он не встанет. И сразу же решила: если он не сможет идти дальше – я тоже никуда не пойду! Останусь здесь навсегда, как те забытые, которых мы видели, что-нибудь начну придумывать и обязательно придумаю, но не брошу его! Он – всё, что у меня осталось из дорогого! Нет у меня больше ни семьи, ни друзей, но он всё ещё здесь, со мной, он всё ещё есть у меня, и я ни за что не оставлю его: я буду выхаживать его, кормить, спасать, и так сколько понадобится, до тех пор, пока он не встанет на ноги, и даже если никогда больше не встанет – не отойду от него ни на шаг! Стейнмунн Рокетт будет жить! Ведь он последний дорогой мне человек, что значит, что ему запрещено умирать!

Ровно в полночь мои часы завибрировали, и я сразу же поспешила посмотреть на их табло: “Количество живых участников – 50”.

Минус шесть человек! И мы не в счёт – мы всё ещё в числе живых!

Запустив палец в подвешенное на моей шее кольцо Берда, я мысленно начала произносить слова, подобные молитве, но молитвой не являющиеся, потому что обращены они были к духу дорогого мне человека: “Пожалуйста, Берд, помоги ему! Пожалуйста, пусть он останется жив! Если слышишь меня, если можешь, пожалуйста, помоги…”.

Так прошла вся эта страшная ночь – одна из самых страшных ночей в моей жизни, – и наступило ещё более страшное утро.