Моя жизнь

ГЛАВА 10

После окончания второго курса я отправился домой, без работы, но с ясным представлением о том, чем хотел бы заниматься. В Арканзасе это время ознаменовало конец эпохи: пробыв на своем посту шесть сроков, Орвал Фобус больше не стал баллотироваться в губернаторы. У нашего штата наконец появилась возможность избавиться от шрамов, оставленных событиями в Литл-Роке, и кумовства, покрывшего позором последние годы губернаторства Фобуса. Я хотел принять участие в проведении губернаторских выборов, чтобы побольше узнать о политике и в меру своих сил способствовать переходу Арканзаса к более прогрессивному курсу.

Амбиции, сдерживаемые в годы губернаторства Фобуса, вырвались на волю, и теперь в предвыборной гонке участвовали несколько кандидатов: семь демократов и один очень влиятельный республиканец — Уинтроп Рокфеллер, пятый из шести детей Джона Рокфеллера-младшего. Этот человек отказался от империи своего отца, чтобы руководить благотворительной деятельностью фонда Рокфеллера; под влиянием своей жены Эбби, придерживавшейся более либеральных взглядов, и великого канадского политика — либерала Макензи Кинга отказался от консервативной антирабочей политики своего отца; наконец, отказался от консервативных религиозных взглядов своего отца и вместе с Гарри Эмерсоном Фосдиком основал межконфессиональную Риверсайдскую церковь в Нью-Йорке.

Уинтропу, казалось, судьбой было предназначено стать паршивой овцой в семье. Его исключили из Йельского университета, и он отправился в Техас работать на нефтяных месторождениях. Отлично проявив себя на военной службе в годы Второй мировой войны, он женился на нью-йоркской светской львице и вернул себе репутацию гуляки и бонвивана. В 1953 году Уинтроп переехал в Арканзас, отчасти потому, что у него был однополчанин из этого штата, который заинтересовал его возможностями организации ранчо, а отчасти — потому что в этом штате можно было развестись через тридцать дней после свадьбы, а он очень хотел завершить свой непродолжительный первый брак. Рокфеллер был огромным мужчиной ростом примерно шесть футов четыре дюйма и весом около 250 фунтов. Он полюбил Арканзас, где все называли его Уином, — неплохое имя для политика[19]. Он всегда ходил в ковбойских сапогах и белой шляпе «стетсон», купил огромный участок на горе Пти-Жан милях в пятидесяти к западу от Литл-Рока, начал успешно заниматься разведением крупного рогатого скота породы санта-гертруда и женился во второй раз. Его вторую жену звали Дженнетт.

Обосновавшись в новом для себя штате, Рокфеллер изо всех сил старался избавиться от имиджа плейбоя, который приобрел в Нью-Йорке. Он создал в Арканзасе небольшое отделение республиканской партии и прилагал все усилия к тому, чтобы привлечь в наш бедный штат крупную промышленность. Губернатор Фобус назначил его председателем Комиссии промышленного развития Арканзаса, и благодаря Рокфеллеру в штате было создано множество новых рабочих мест. В 1964 году, не желая мириться с представлением об Арканзасе как об отсталом штате, он решил состязаться с Фобусом на губернаторских выборах. Все высоко оценили то, что было достигнуто Уином, но в каждом округе имелась организация, поддерживающая действующего губернатора, и большинство жителей Арканзаса, в особенности его сельских районов, в то время больше привлекала сегрегационистская позиция Фобуса, нежели выступления в защиту гражданских прав Рокфеллера. К тому же в Арканзасе по-прежнему преобладали демократы.

Кроме того, крайне застенчивый Рокфеллер был плохим оратором, и эта проблема усугублялась его легендарным пристрастием к выпивке, из-за которого он повсюду опаздывал, так что я по сравнению с ним выглядел чрезвычайно пунктуальным. Однажды он должен был выступать на банкете в Торговой палате в Уинне, центре округа Кросс, на востоке Арканзаса. Уин прибыл туда сильно подшофе, опоздав более чем на час. Поднявшись на трибуну, он начал свою речь: «Я рад возможности находиться здесь, в...». Тут до него дошло, что он не знает, где находится, и он тихо спросил распорядителя банкета: «А как называется это место?» Тот прошептал ему в ответ: «Уинн». Он переспросил еще раз и услышал тот же ответ. Тогда он не выдержал и воскликнул: «Черт побери, я знаю, как меня зовут! А как называется это место?» Эта история моментально разнеслась по всему штату, но обычно ее пересказывали вполне доброжелательно, потому что все знали, что Рокфеллер стал арканзасцем по собственному выбору и заботился об интересах штата. В 1966 году он снова участвовал в выборах, но, хотя Фобус больше не баллотировался, я все же не думал, что он сумеет на них победить.

Кроме того, я собирался поддержать прогрессивно настроенного демократа. Мои симпатии были на стороне Брукса Хейза, лишившегося в 1958 году места в Конгрессе из-за выступлений в поддержку десегрегации Центральной средней школы Литл-Рока. Он проиграл стороннику сегрегации врачу-окулисту Дейлу Олфорду в результате голосования, при котором избиратели сами вписывали в бюллетени фамилии своих кандидатов. Отчасти его поражению способствовало использование при голосовании наклеек с именем Дейла Олфорда, которые люди, не умеющие писать, но уверенные в том, что чернокожие и белые дети не должны посещать одну и ту же школу, могли вклеивать в избирательные бюллетени. Хейз был хорошим христианином и стал президентом Южной баптистской конвенции до того, как большинство моих единоверцев-баптистов решили, что руководить ими и страной могут только консерваторы. Он был изумительным человеком, умным, скромным, веселым и снисходительным даже к молодым сотрудникам избирательного штаба своего соперника.

По иронии судьбы, доктор Олфорд также участвовал в этой губернаторской гонке, но не смог в ней победить, потому что у расистов был еще один кандидат — гораздо более последовательный сторонник их взглядов — судья Джим Джонсон. Начав карьеру с низовых выборных должностей в Кроссете, городке в юго-восточном Арканзасе, Джонсон дошел до поста члена Верховного суда штата благодаря риторике, на губернаторских выборах получившей одобрение Ку-клукс-клана. Он считал позицию Фобуса по вопросу о гражданских правах излишне мягкой, поскольку тот назначил на несколько административных должностей штата чернокожих. Фобус, чьи популистские побуждения были вполне искренними, считал расизм вынужденной политической необходимостью. Он предпочитал заниматься школами и интернатами для престарелых, строительством дорог и реконструкцией психиатрической больницы штата, а не читать расистские проповеди. Просто такова была цена пребывания в должности губернатора. Для Джонсона же расизм был богословием. Ненависть стала основой его процветания. У него были острые черты лица и яркие безумные глаза, светившиеся таким «холодным блеском», который заставил бы позеленеть от зависти шекспировского Кассия. При этом он был расчетливым политиком, хорошо знавшим своих избирателей. Вместо того чтобы участвовать в бесконечных предвыборных собраниях вместе с другими кандидатами, он самостоятельно ездил по всему штату с оркестром «кантри-энд-вестерн» и таким образом собирал толпу, которую затем доводил до неистовства тирадами, направленными против чернокожих и сочувствующих им «белых предателей».

Только гораздо позже я понял, что он создавал себе поддержку среди людей, которых не сумели привлечь другие кандидаты, — людей, встревоженных активностью федерального правительства в области гражданских прав, напуганных бунтами в Уоттсе[20] и другими расовыми беспорядками, убежденных, что «Война с бедностью»[21] — это социалистические выдумки, направленные на повышение благосостояния чернокожих, и доведенных до отчаяния собственным бедственным положением. В сердце каждого из нас, причудливо переплетаясь, живут надежды и опасения. Каждый день, когда мы просыпаемся, весы склоняются либо в ту, либо в другую сторону. Если они слишком сильно склоняются в сторону оптимизма, мы рискуем стать чрезмерно наивными, оторванными от реальности, если же происходит прямо противоположное, нами могут овладеть паранойя и ненависть. На Юге всегда было довольно трудно склонить весы в пользу темных сторон человеческой души. В 1966 году Джим Джонсон стал человеком, которому удалось это сделать.

Наилучшим, с моей точки зрения, кандидатом, имевшим высокие шансы на победу, был еще один судья Верховного суда, бывший генеральный прокурор Фрэнк Хоулт. Он пользовался поддержкой большинства представителей судейского корпуса и крупных финансовых кругов, но придерживался более прогрессивных взглядов на расовые проблемы, чем Фобус, и был очень честным и достойным человеком. Фрэнком Хоултом восхищались почти все, кто его знал (кроме тех, кто считал, что он слишком благодушен, чтобы добиться каких бы то ни было реальных изменений), и он всю жизнь стремился стать губернатором и вернуть своей семье прежний статус: его брат Джек, в котором было больше от старомодного южного популиста, за несколько лет до этого проиграл в ожесточенной схватке за место в Сенате старшему сенатору от нашего штата, консерватору Джону Макклеллану.

Мой дядя Реймонд Клинтон, который был активным сторонником Хоулта, сказал мне, что постарается устроить меня на работу в его предвыборный штаб. Хоулт уже получил поддержку целого ряда студенческих лидеров из колледжей Арканзаса, называвших себя «поколением Хоулта». Вскоре я был принят на работу за пятьдесят долларов в неделю. (Думаю, что дядя Реймонд платил их из своего кармана.) Поскольку в Джорджтауне я жил на двадцать пять долларов в неделю, я почувствовал себя богачом.

Остальные студенты были несколько старше меня и имели более солидные связи. Мак Гловер был президентом студенческой организации Арканзасского университета; Дик Кинг — президентом студенческой организации Педагогического колледжа штата Арканзас; Пол Фрей — президентом организации «Молодые демократы» в Баптистском университете Уошито; Билл Аллен ранее возглавлял Арканзасское отделение юношеской секции Американского легиона, а теперь стал лидером студенческой организации Университета Мемфиса, расположенного на другом берегу Миссисипи; Лесли Смит была красивой и умной девушкой из семьи влиятельных политиков, в прошлом — победительницей конкурса «Мисс старшеклассница Арканзаса».

В начале кампании я был всего лишь запасным игроком «поколения Хоулта». Мне поручалось развешивать на деревьях объявления с текстом «Хоулта в губернаторы!», уговаривать людей наклеивать агитационные наклейки на бамперы своих автомобилей и раздавать брошюры на собраниях по всему штату. Одним из самых важных мероприятий и тогда, и позже, когда я сам стал кандидатом, являлся традиционный обед с жареным цыпленком на Маунт-Небо. Маунт-Небо — красивое место на западе штата, с которого открывается вид на реку Арканзас в округе Йелл. Именно здесь первоначально обосновалось семейство Клинтонов. Люди собирались на горе, чтобы отведать угощения, послушать музыку и длинные речи кандидатов — начиная с тех, кто баллотировался на должности местного уровня, и кончая кандидатами на пост губернатора.

Вскоре после того как я добрался до места и начал протискиваться сквозь толпу, стали прибывать наши соперники. Судья Хоулт опаздывал. Его конкуренты уже начали выступать, а его все еще не было. Я забеспокоился. Такое мероприятие никак нельзя было пропустить. Я стал звонить ему из телефона-автомата, и в конце концов мне удалось разыскать его, что было совсем непросто в те времена, когда еще не существовало сотовых телефонов. Он сказал, что не сможет прибыть в ближайшее время и мне придется выступить вместо него. Я удивился и переспросил, действительно ли он этого хочет. Он ответил, что мне известна его позиция и я просто должен рассказать о ней людям. Сообщив организаторам мероприятия, что судья Хоулт не успеет приехать вовремя, и спросив, могу ли я выступить вместо него, я испугался до смерти: говорить от его имени было намного труднее и ответственнее, чем от своего собственного. Когда я закончил выступление, публика вежливо поаплодировала. Я не помню, что я говорил, но, должно быть, получилось неплохо, потому что после этого, помимо вывешивания объявлений и распространения автомобильных наклеек, меня попросили выступить вместо судьи Хоулта на нескольких второстепенных собраниях, на которых он не мог присутствовать лично. В Арканзасе семьдесят пять округов, а в некоторых из них было проведено по несколько собраний, поэтому никому из кандидатов при всем желании не удалось бы побывать на всех мероприятиях.

Через несколько недель руководство кампании решило, что жена судьи, Мэри, и его дочери, Лида и Мелисса, должны объехать те округа, которые сам он не сумел охватить. Мэри Хоулт, владевшая магазином модной одежды в Литл-Роке, была женщиной довольно высокого роста, умной и независимой. Лида училась в Колледже Мэри Болдуин в Стонтоне, штат Вирджиния, где родился Вудро Вильсон, а Мелисса еще ходила в среднюю школу. Все они были очень привлекательны и умели хорошо формулировать свои мысли, а кроме того, обожали судью Хоулта и были готовы все силы отдать его кампании. Единственное, чего им недоставало, так это водителя. И вот на эту роль выбрали меня.

Мы изъездили штат вдоль и поперек. Мы проводили в разъездах по целым неделям, возвращаясь в Литл-Рок лишь для того, чтобы постирать свои вещи и набраться сил для следующего этапа турне. Это было здорово. За это время я как следует узнал наш штат и услышал много интересного от Мэри и ее дочерей. Однажды вечером мы отправились в Хоуп на собрание, которое должно было пройти перед зданием суда. Поскольку среди присутствовавших на нем была моя бабушка, Мэри любезно предложила мне выступить перед жителями моего родного города, хотя первоначально планировалось, что это будет делать Лида. Думаю, они обе поняли, как мне хотелось показать, что я стал взрослым. Аудитория слушала меня внимательно, а местная газета Hope Star даже напечатала положительную рецензию на мое выступление, что было особенно приятно папе, потому что, когда он занимался продажей «бьюиков» в Хоупе, редактор газеты не выносил его до такой степени, что даже завел себе ужасного вида дворнягу, которую назвал Роджером. Он часто спускал ее с поводка возле здания папиной фирмы и шел по улице вслед за псом с криками: «Роджер, сюда! Роджер, ко мне!»

В тот вечер я показал Лиде дом, где провел первые четыре года своей жизни, и деревянный мостик через железную дорогу, где я играл. На следующий день мы отправились на кладбище посетить могилы родных Мэри Хоулт, и я показал им могилы моего отца и деда.

Я бережно храню память об этих поездках. Мне было не привыкать подчиняться женщинам, поэтому мы прекрасно ладили, и, думаю, мне удалось быть им полезным. Я менял спустившие шины, помог одной семье выбраться из горящего дома и кормил собой комаров, которые были довольно крупными, а их укусы — весьма ощутимыми. Мы коротали долгие часы в дороге, беседуя о политике, о людях и книгах. И, по-моему, нам удалось привлечь на нашу сторону немало избирателей.

Незадолго до собрания в Хоупе руководители кампании решили организовать пятнадцатиминутную телепередачу о студентах, участвовавших в предвыборной кампании судьи Хоулта: они сочли, что это позволит представить его как человека, с которым связано будущее Арканзаса. Несколько молодых людей в своих двухминутных выступлениях изложили причины, по которым они поддерживали этого кандидата. Не знаю, была ли какая-то польза от этой передачи, посмотреть которую мне не удалось, но я получил удовольствие от своей первой в жизни телевизионной съемки. Мне предстояло выступить еще на одном собрании — в Олриде, глухом горном местечке в округе Ван-Бурен, к северу от центральной части Арканзаса. Кандидаты, которые туда добирались, обычно получали поддержку местных жителей, а я начинал понимать, что нам понадобятся все голоса, какие мы только сумеем получить.

По мере того как жаркие летние недели оставались позади, я все больше убеждался в том, что Старый Юг не желал отказываться от призраков прошлого, а Новый Юг был еще недостаточно силен, чтобы избавиться от них. В большинстве наших школ по-прежнему существовала сегрегация, и любые преобразования встречали сильное сопротивление. В здании одного из окружных судов в дельте Миссисипи на дверях общественных туалетов по-прежнему висели таблички «Для белых» и «Для цветных». Когда я призвал одну пожилую негритянку в другом городе голосовать за судью Хоулта, она ответила, что не может этого сделать, потому что не заплатила избирательный налог. Я сказал ей, что Конгресс отменил избирательный налог два года назад, и все, что ей нужно сделать, — это зарегистрироваться. Не знаю, как она поступила.

Были видны, однако, и приметы нового времени. Проводя кампанию в Аркаделфии, в тридцати пяти милях к югу от Хот-Спрингс, я познакомился с основным кандидатом на место в Конгрессе от южного Арканзаса— молодым человеком по имени Дэвид Прайор. Он придерживался прогрессивных взглядов и считал, что сумеет убедить голосовать за него большинство избирателей, которые услышат его выступление. Ему удалось это и в 1966 году, и на выборах губернатора в 1974 году, а затем и на выборах в Сенат в 1978 году. Ко времени его ухода с поста губернатора в 1996 году, ставшего для меня настоящим ударом, Дэвид Прайор был самым популярным политиком в Арканзасе. Он оставил после себя прекрасное прогрессивное наследие, и все, в том числе и я, считали его своим другом.

Политическая работа с массами, искусством которой мастерски владел Прайор, была весьма важна в таком штате, как Арканзас, где более половины населения приходилось на города с числом жителей менее пяти тысяч человек, а десятки тысяч жили «в сельской местности». В то время телевизионная реклама, особенно негативная, еще не оказывала на исход выборов такого влияния, как сейчас. Кандидаты покупали телевизионное время главным образом для того, чтобы, глядя в камеру, беседовать с избирателями. Как правило, они также посещали суды и крупнейшие компании в главных городах округов, заглядывали на кухню каждого ресторана и выступали в местах проведения аукционов по продаже домашнего скота. Отличные результаты давало посещение окружных ярмарок и ужинов с пирогами. И, разумеется, каждая еженедельная газета и радиостанция могли рассчитывать на визит кандидата и на размещение в эфире или на газетных страницах одного-двух предвыборных воззваний. Вот таким образом я и постигал основы политической борьбы, и, по-моему, такая тактика давала лучшие результаты, чем войны в телевизионном эфире. Кандидат имел возможность высказаться, но ему приходилось и слушать. Он должен был встречаться с избирателями лицом к лицу и отвечать на их вопросы. Конечно, и тогда вас могли изобразить монстром, но вашим противникам, по крайней мере, пришлось бы приложить для этого немало усилий. Если же вы решали выступить с критикой противника, вам приходилось делать это самому, а не прятаться за спиной некоего фиктивного комитета, рассчитывающего, в случае если его нападки на конкурента увенчаются успехом, сорвать приличный куш в период вашего пребывания в должности.

Хотя предвыборные кампании тогда носили более персонифицированный характер, чем в наше время, они тем не менее не были лишь соревнованием личностей. Когда возникали серьезные проблемы, необходимо было искать их решение. А если вдруг происходило нечто, способное всколыхнуть общественное мнение, кандидат не мог спокойно плыть по течению, ему необходимо было проявлять жесткость и собранность и иметь хорошую реакцию, чтобы не оказаться смытым этой волной.

В 1966 году Джим Джонсон, или судья Джим, как он предпочитал себя называть, не только проявил способность удерживаться на гребне волны, но и сам создавал огромные зловещие волны. Он критиковал Фрэнка Хоулта, называя его «обаятельным бездельником», и намекал на то, что у Рокфеллера были гомосексуальные связи с чернокожими мужчинами, — что было смехотворным обвинением, учитывая его вполне заслуженную репутацию дамского угодника. По сути, выступления судьи Джима были всего лишь перепетой на новый лад старой южной песней, которую кандидаты исполняли перед белыми избирателями во времена экономической и социальной нестабильности: вы — хорошие, приличные, богобоязненные люди; «они» угрожают вашему образу жизни; вам незачем его менять, во всем виноваты «они»; выберите меня, и я буду бороться за вас и выбью из «них» эту дурь. Вечное политическое противопоставление «нас» «им». Это было подло и мерзко и, в конечном счете, оказывало пагубное влияние на людей, которые на это покупались, однако, как это случается и сейчас, когда люди испытывают недовольство и неуверенность, нередко приносило свои плоды. Поскольку кампания Джонсона, несмотря на крайности, до которых он нередко доходил в своей риторике, в целом была не слишком яркой, большинство наблюдателей считали, что на этот раз он не добьется успеха. Приближался день выборов, и Фрэнк Хоулт решил не отвечать на его нападки, равно как и на нападки других кандидатов, которые, увидев, что он ушел вперед, стали называть его кандидатом «консервативного крыла партийной машины». В те времена опросы общественного мнения еще не приобрели такой популярности, как сегодня, а тем немногим, которые все же проводились, большинство людей не слишком доверяли.

Идеалистически настроенным молодым людям из окружения Хоулта, таким как я, его стратегия казалась удачной. Своим критикам он отвечал лишь, что он — совершенно независимый кандидат и не собирается реагировать на не имеющие под собой основания нападки своих противников и, в свою очередь, нападать на них. Хоулт утверждал, что стремится к той победе, которая стала бы признанием его подлинных достоинств, а другая победа ему «не нужна вовсе». Со временем я понял, что заявления о том, что победа «не нужна вовсе», нередко используют кандидаты, забывающие, что политика — контактный вид спорта. Подобная стратегия может быть успешной в том случае, если избиратели ощущают стабильность настоящего и надежды на будущее, а платформа кандидата содержит серьезные, конкретные политические предложения. Однако летом 1966 года настроения были в лучшем случае смешанными, а программа Хоулта — недостаточно конкретной, чтобы вызвать значительный отклик среди избирателей. Кроме того, те, для кого самым важным в платформе кандидата было противодействие сегрегации, могли проголосовать за Брукса Хейза.

Несмотря на нападки на Фрэнка Хоулта, большинство людей считало, что он, хоть и не получит большинства голосов, тем не менее войдет в число лидеров и через две недели победит во втором туре. И вот 26 июля жители Арканзаса — более 420 тысяч человек — проголосовали. Результаты удивили аналитиков. Лидером оказался Джонсон с 25 процентами голосов, Хоулт занял второе место с 23 процентами, Хейз — третье, получив 15 процентов, Олфорд набрал 13 процентов. Остальные голоса разделили между собой еще трое кандидатов.

Мы были потрясены, но не потеряли надежды. Судья Хоулт и Брукс Хейз в общей сложности набрали несколько больше голосов, чем сторонники сегрегации Джонсон и Олфорд. Кроме того, на весьма важных выборах в Законодательное собрание ветеран Конгресса консерватор Пол Ван Далсем проиграл молодому прогрессивно настроенному адвокату, выпускнику Йельского университета Хербу Рулу. За пару лет до этого Ван Далсем привел в ярость сторонниц растущего движения за равноправие женщин, заявив, что женщины должны находиться дома, «босые и беременные». В результате Херб, впоследствии ставший партнером Хиллари в адвокатской фирме Rose, получил поддержку целой армии женщин-добровольцев, называвших себя «Босые женщины за Рула».

Результаты второго тура выборов предсказать было довольно трудно, поскольку они зависели от явки избирателей, от того, кто из кандидатов сумеет убедить большее число своих сторонников вновь прийти на избирательные участки, а также привлечь на свою сторону тех, кто голосовал за кандидатов, не прошедших на второй тур, либо не голосовал вовсе. Судья Хоулт приложил все силы к тому, чтобы второй тур ознаменовал собой выбор между Старым и Новым Югом. И Джонсон, в общем, вполне следовал этому сценарию, когда в своем телевизионном выступлении заявил избирателям, что в своем противостоянии безбожной расовой интеграции являет собой «Даниила в логове льва» и «Иоанна Крестителя на суде у Ирода». Мне думается, в какой-то момент судье Джиму удалось даже оседлать лошадь Пола Ревира[22].

Хотя стратегия Хоулта была вполне разумной, а Джонсон в споре Старого и Нового Юга делал ставку на сторонников первого, возникли две проблемы. Во-первых, избиратели из числа сторонников Старого Юга имели сильную мотивацию к тому, чтобы вторично прийти на избирательные участки, поскольку считали Джонсона защитником своих взглядов, в то время как у представителей Нового Юга подобной уверенности в отношении Хоулта не было. Его нежелание по-настоящему проявить жесткость почти до самого конца предвыборной гонки усилило их сомнения и уменьшило стимулы к голосованию. Во-вторых, некоторые из сторонников Рокфеллера решили отдать свои голоса Джонсону, потому что считали, что их кандидату будет легче справиться с ним, чем с Хоултом, а во втором туре за демократов мог голосовать любой избиратель, как республиканец, так и демократ, при условии что он не принимал участия в республиканских праймериз. Так поступили только 19 646 человек, поскольку у Рокфеллера не было соперника. Во втором туре выборов проголосовало всего на 5 тысяч человек меньше, чем в первом, и каждый из кандидатов получил вдвое больше голосов, чем в первый раз. Джонсон победил с перевесом в 15 тысяч голосов, и позиции соперников стали выглядеть следующим образом: 52 процента у Джонсона и 42 — у Хоулта.

Такие результаты привели меня в уныние. К тому времени я уже успел полюбить судью Хоулта и его семью и считал, что, несмотря ни на что, из него выйдет отличный губернатор. В то же время я ощущал острое неприятие того, за что выступал судья Джим. Единственной моей надеждой был Рокфеллер, у которого оставались реальные шансы на победу. На этот раз он проявил большую организованность и щедро тратил деньги: даже приобрел сотни велосипедов для чернокожих детей из бедных семей. Осенью он победил, получив 54,5 процента голосов. Я очень гордился своим штатом. К тому времени я возвратился в Джорджтаун и не имел возможности наблюдать за ходом кампании, однако многие люди отмечали, что на всеобщих выборах Джонсон выглядел менее уверенным. Вероятно, причиной этого стало сокращение финансирования его кампании, однако ходили слухи, что Рокфеллер предпринял нечто, охладившее его пыл. Не знаю, насколько эти слухи соответствовали действительности.

За исключением короткого периода времени в годы президентства Картера, когда я являлся специальным уполномоченным президента в Арканзасе, а судья Джим рассчитывал получить федеральную должность для своего сына, Джонсон всегда был приверженцем крайне правых взглядов, и его отношение ко мне становилось все более враждебным. В 1980-е годы он, как и многие консерваторы-южане, стал республиканцем. Он снова баллотировался в Верховный суд и потерпел поражение на выборах, после чего стал делать пакости исподтишка. Когда я баллотировался на пост президента, он распространял обо мне всякие небылицы. Самое удивительное, что иногда их принимали к публикации так называемые либеральные СМИ с Восточного побережья, которые он любил поносить, — в особенности это касалось россказней, связанных с делом «Уайтуотер». Джонсон — хитрый старый плут. Он, должно быть, хорошо повеселился, проделывая все это, и если бы республиканцам в Вашингтоне удалось добиться моей отставки, то он имел бы все основания смеяться последним.

После завершения кампании у меня появилась возможность снять напряжение, совершив первое в моей жизни путешествие на Западное побережье. Одному из постоянных клиентов дяди Реймонда потребовался новый «бьюик», которых у него в тот момент не было в наличии. Дядя Реймонд нашел такую машину в представительстве Buick в Лос-Анджелесе, где она использовалась в качестве «демонстрационного» автомобиля, на котором будущие покупатели могли совершить пробную поездку, чтобы оценить ее качества. Дилеры часто обменивались такими автомобилями или продавали их друг другу со скидкой. Дядя попросил меня перегнать этот автомобиль из Лос-Анджелеса вместе с Пэтом Брейди, моим одноклассником. Мы с Пэтом, кроме того, вместе играли в школьном оркестре, а его мать работала у дяди Реймонда секретарем. Нам очень хотелось поехать, а студенческие билеты в то время были настолько дешевыми, что дядя Реймонд мог почти бесплатно отправить нас самолетом да еще получить прибыль от продажи автомобиля.

Мы прилетели в Лос-Анджелес, забрали автомобиль и отправились домой, но не прямо, а сделав небольшой крюк, чтобы заехать в Лас-Вегас, поскольку не знали, удастся ли нам увидеть его когда-нибудь еще. Я до сих пор помню, как мы ехали ночью по пустыне — с опущенными окнами, ощущая теплый сухой воздух и глядя на далекие зовущие огни Лас-Вегаса.

Лас-Вегас был тогда другим. В нем не было крупных отелей, таких как «Париж» или «Венецианский», — лишь Полоса с игорными и развлекательными заведениями. У нас с Пэтом было совсем немного денег, но нам очень хотелось сыграть на игровых автоматах, поэтому мы выбрали подходящее место, получили по пригоршне пятицентовых монет и принялись за дело. Не прошло и пятнадцати минут, как у меня выпал джек-пот, а у Пэта — целых два. Это не прошло незамеченным среди заложников «одноруких бандитов». Они были убеждены, что нам везет, поэтому каждый раз, когда мы отходили от автомата, бросались к нему, борясь за право получить джек-пот, который, как им казалось, мы оставили для них. Нам это было непонятно. Мы пребывали в уверенности, что за эти несколько минут нам выпала вся та удача, которая была рассчитана на много лет вперед, и нам не хотелось тратить ее попусту. Мы снова выехали на дорогу, с карманами, набитыми выигранной мелочью. Не думаю, чтобы кому-нибудь еще приходилось таскать с собой такое огромное количество пятицентовых монет.

После того как мы доставили автомобиль дяде Реймонду, не особенно переживавшему из-за сделанного нами крюка, пришло время возвращаться в Джорджтаун. В самом конце избирательной кампании я сообщил Джеку Хоулту, что хотел бы поработать у сенатора Фулбрайта, но не знаю, как это сделать. Весной предыдущего года я уже написал Фулбрайту насчет работы и в ответ получил письмо, в котором говорилось, что в данный момент вакансий нет, но они будут иметь мое предложение в виду. Я не думал, что после этого что-то изменится, но как-то утром, через несколько дней после моего возвращения в Хот-Спрингс, мне позвонил Ли Уильямс, помощник Фулбрайта по административным вопросам. Ли сообщил мне, что Джек Хоулт дал мне рекомендацию и что у них есть вакантная должность помощника в Комитете по международным отношениям. Он сказал: «Вы можете работать неполный день за три с половиной тысячи долларов или полный день за пять тысяч долларов». Я еще не совсем проснулся, однако упустить такой возможности не мог и спросил: «А как насчет двух работ с неполным днем?» Он рассмеялся и сказал, что я — как раз тот человек, который им нужен, и предложил мне прийти в понедельник утром.

Я разволновался настолько, что не мог найти себе места. Комитет по международным отношениям при Фулбрайте превратился в центр общенациональных дебатов по внешнеполитическим вопросам, в особенности по вопросу войны во Вьетнаме. Теперь я мог своими глазами, пусть даже с позиций мелкого технического служащего, увидеть, как разворачивается эта драма. А кроме того, я смог бы сам оплатить свою учебу, избавив родителей от финансового бремени, а себя — от чувства вины. Меня очень беспокоило, смогут ли они платить за лечение папы, поскольку им приходилось оплачивать мою учебу в Джорджтауне. Хотя я никому тогда об этом не говорил, но я боялся, что мне придется оставить Джорджтаун и вернуться домой, где обучение в колледже стоило намного дешевле. Теперь у меня вдруг появилась возможность продолжить учебу и одновременно работать в Комитете по международным отношениям. Многим из того, что произошло со мной в дальнейшей жизни, я обязан Джеку Хоулту, рекомендовавшему меня на эту работу, и Ли Уильямсу, который мне ее предоставил.