Моя жизнь

ГЛАВА 39

В июне Роберт Фиск предпринял первые реальные шаги. Он решил провести независимое расследование обстоятельств смерти Винса Фостера, которая вызывала слишком много вопросов как у журналистов, так и у республиканцев в Конгрессе. Я был рад, что Фиск занялся расследованием, и надеялся, что его результаты заставят замолчать тех, кто раскручивал машину скандала, пытаясь сделать из мухи слона, и семью Винса наконец-то оставят в покое.

Некоторые претензии и обвинения могли бы показаться просто смешными, если бы речь не шла о смерти человека. Громче всех о том, что Фостер был убит, заявлял конгрессмен-республиканец Дэн Бертон из штата Индиана. Пытаясь доказать, что Винс не мог застрелиться, Бертон даже отправился на собственный задний двор, где стал стрелять из револьвера по арбузам. Это было полной нелепостью, и я абсолютно не понимал, что именно Бертон пытался доказать подобным образом.

Фиск допросил и меня, и Хиллари. Это был прямой, обстоятельный разговор, после которого у меня появилась уверенность в том, что он тщательно рассмотрит все обстоятельства дела и завершит расследование в срок. 30 июня было обнародовано предварительное заключение по этому делу, а также в отношении наделавших шума бесед Берни Нассбаума с Роджером Олтменом. Фиск заявил, что Винс покончил с собой и нет никаких доказательств того, что его самоубийство каким-то образом связано с делом «Уайтуотер». Он также пришел к выводу, что Нассбаум и Олтмен не совершили ничего предосудительного.

С этого момента Фиск стал объектом неприязни консервативных республиканцев и их союзников в средствах массовой информации. Газета Wall Street Journal уже задала агрессивный тон публикациям, призвав остальные СМИ критически относиться ко мне и к Хиллари, «какие бы факты ни открылись впоследствии». Некоторые обозреватели и конгрессмены из числа консерваторов стали требовать отставки Фиска. Особенно громко звучал голос Лоча Фэрклота, сенатора от Северной Каролины, подстрекаемого новым сотрудником его аппарата Дэвидом Босси, партнером Флойда Брауна по организации «Ситизенс юнайтед» — группе правой ориентации, уже распространившей обо мне немало вымыслов.

В тот самый день, когда Фиск опубликовал свой доклад, я забил еще один гвоздь в крышку собственного «гроба», подписав новый закон о независимом расследовании. Этот закон позволил подтвердить полномочия Фиска, но особый отдел Апелляционного суда федерального округа Колумбия имел право отозвать его и назначить другого прокурора, заново начав все расследование. По этому закону кандидатуры судей, входящих в особый отдел, должны были утверждаться верховным судьей Ренквистом, который, перед тем как возглавить Верховный суд, был республиканским активистом ультраконсервативного толка.

Я хотел поддержать Фиска, но новый руководитель юридического отдела Пэт Гриффин сказал мне, что, по мнению некоторых демократов, этого делать не стоит. Ллойд Катлер же заявил, что беспокоиться не о чем, поскольку беспристрастность Фиска ни у кого не вызывала сомнений, а потому не было причин его смещать. Он пообещал Хиллари «съесть собственную шляпу», если такое случится.

В начале июля я опять отправился в Европу для участия в саммите «Большой семерки», проходившем в Неаполе. По пути я остановился в Риге, столице Латвии, чтобы встретиться с руководителями балтийских государств и принять участие в праздничной церемонии, посвященной выводу российских войск из Литвы и Латвии, который мы помогли ускорить, финансируя программу строительства жилья для возвращавшихся на родину российских военнослужащих. В Эстонии все еще находились российские войска, и президент этой страны Леннарт Мери — в прошлом кинорежиссер, протестовавший против присутствия русских в своей стране, стремился к тому, чтобы их вывод произошел как можно скорее. После этой встречи состоялась трогательная церемония на площади Свободы в Риге, где меня приветствовало примерно сорок тысяч человек, которые размахивали флагами и благодарили Америку за твердую поддержку их вновь обретенной свободы.

Следующей остановкой была Варшава, куда я направился, чтобы встретиться с президентом Лехом Валенсой и еще раз заявить о своем желании видеть Польшу членом НАТО. Валенса стал национальным героем и наиболее вероятным кандидатом в президенты свободной Польши, когда десять лет тому назад возглавил выступления рабочих судоверфи города Гданьска против коммунистического режима. Он с большим подозрением относился к России и хотел, чтобы Польша как можно скорее вступила в НАТО. Он также стремился привлечь в Польшу американские инвестиции и шутил, что для будущего страны нужно больше американских генералов, «начиная с General Motors и General Electric».

В тот вечер Валенса пригласил на ужин несколько видных политических деятелей, представлявших различные партии. Я с интересом прислушивался к ожесточенному спору между госпожой Валенса, самоотверженной матерью восьмерых детей, и депутатом парламента, владельцем фермы по выращиванию картофеля. Жена президента ругала коммунизм, а депутат возражал ей, говоря, что при коммунизме фермерам жилось лучше, чем сейчас. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и они подерутся. Я попытался примирить их, напомнив депутату, что даже при коммунистах фермы в Польше были частной собственностью, а государство лишь покупало у них продукцию, которую затем продавало Украине и России. Он согласился с этим, но заявил, что в то время всегда мог продать урожай по хорошей цене. Я сказал ему, что он никогда не жил при стопроцентно коммунистической системе, подобной советской, где земля была коллективной собственностью. Потом я объяснил, как работает американская система и что даже в странах с рыночной экономикой сельскохозяйственные кооперативы пользуются государственной поддержкой. Несмотря на все доводы, фермер сохранил свой скептический настрой, а госпожа Валенса не утратила воинственности. Если демократия — это и есть свободный и оживленный обмен мнениями, можно считать, что в Польше она уже победила.

Первый день работы саммита в Неаполе был посвящен проблемам Азии. Днем раньше скончался Ким Ир Сен. Это произошло как раз в то время, когда в Женеве возобновились переговоры США с Северной Кореей, и поставило под сомнение наши договоренности с этой страной. Еще одним членом «Большой семерки», весьма озабоченным этой проблемой, была Япония. Напряженность в отношениях между японцами и корейцами сохранялась уже несколько десятилетий, начиная с времени, предшествовавшего началу Второй мировой войны. Если бы у Северной Кореи появилось ядерное оружие, Япония в ответ также вынуждена была бы его создать, чего эта страна, учитывая свой печальный исторический опыт, связанный с ядерным оружием, совсем не хотела. Новый премьер-министр Японии Томиити Мураяма, социалист, впервые в истории Японии занявший этот пост благодаря коалиции с Либерально-Демократической партией, уверил меня, что единство наших взглядов на проблему Северной Кореи останется неизменным. Из уважения к покойному Ким Ир Сену переговоры в Женеве были отложены на месяц.

Самыми важными решениями, которые мы приняли в Неаполе, были предоставление пакета помощи Украине и участие России в работе следующего саммита. Включение России в этот престижный международный клуб давало Ельцину и другим реформаторам возможность настаивать на более тесных связях с Западом и гарантировало, что наши следующие встречи станут более интересными. Ельцин всегда казался мне занимательной личностью.

Мы с Хиллари и Челси очень любим Неаполь, поэтому остаток дня после заседания посвятили Помпеям. Итальянцы очистили город от пепла, засыпавшего его в 72 году н.э., во время разрушительного извержения вулкана. Мы осмотрели сохранившие яркость красок настенные росписи, в том числе и «политические плакаты» того времени; уличные закусочные — древнейшие предшественницы сегодняшних ресторанов быстрого обслуживания и останки нескольких погибших во время извержения вулкана людей, отпечатки тел которых удивительно хорошо сохранились в пепле. Среди них был мужчина, пытавшийся закрыть руками лицо своей беременной жены, а рядом— тела их двоих детей. Это впечатляющее зрелище напоминало о том, насколько хрупка человеческая жизнь.

Последним пунктом моего европейского турне стала Германия. Гельмут Коль показал нам свой родной город Людвигсхафен, после чего я посетил авиабазу Рамштайн, где встретился с американскими военнослужащими, многие из которых в связи с окончанием холодной войны скоро должны были отправиться домой. Мужчин и женщин, находившихся на базе Рамштайн, так же как и их коллег с военно-морской базы США, которую я посетил ранее, волновала только одна проблема — медицинское обслуживание.

У большинства из них были дети, и, пока они находились на военной службе, расходы на их лечение покрывались медицинской страховкой. Теперь они беспокоились, что по возвращении домой, в США, их дети лишатся гарантированной медицинской помощи.

Берлин в то время переживал настоящий строительный бум. Повсюду виднелись стрелы подъемных кранов: страна готовилась вернуть себе статус столицы объединенной Германии. Мы с Хиллари и супруги Коль прошли от здания рейхстага по той линии, где раньше находилась стена, разделявшая Берлин, и дальше, через величественные Бранденбургские ворота. Когда-то у этой стены, в западной части города, произнесли свои памятные речи президенты Кеннеди и Рейган. Теперь я стоял на трибуне в восточной части объединенного Берлина, и меня приветствовала восторженная аудитория из пятидесяти тысяч немцев, среди которых было много молодых людей, задумывавшихся о своем месте в мире — мире, который будет существенно отличаться от мира их родителей.

Я призвал немцев возглавить процесс объединения Европы. Я сказал им по-немецки, что, если они сделают это, «Amerika steht an Ihrer Seite jetzt und fur immer» («Америка будет с вами сегодня и всегда»). Бранденбургские ворота всегда были символом времени. Очень долго они символизировали тиранию и захватническую политику, но теперь вновь стали тем, чем хотели видеть их строители: воротами в будущее.

Вернувшись домой, я продолжил заниматься внешнеполитическими проблемами. В результате усиления репрессий на Гаити оттуда хлынул новый поток беженцев, которые покидали остров на лодках, было прервано воздушное сообщение. В конце месяца Совет Безопасности ООН принял резолюцию, в которой одобрил вторжение на остров с целью свержения диктаторского режима, которое теперь представлялось неизбежным.

Двадцать второго июля я объявил о значительном увеличением размера помощи беженцам из Руанды и о создании в Уганде американской военной базы для круглосуточной доставки гуманитарной помощи в лагеря беженцев, расположенные на территории этой страны вблизи границы с Руандой. Я также приказал, чтобы военные наладили снабжение беженцев питьевой водой. Это было необходимо из-за высокого риска распространения холеры и других инфекционных заболеваний. Я также пообещал, что в следующие два дня из Соединенных Штатов будет доставлено 20 миллионов упаковок препаратов от обезвоживания, которые должны были помочь подавить вспышку холеры. За неделю мы отправили в Уганду более 1300 тонн продуктов питания, медикаментов и другой гуманитарной помощи, а также ежедневно раздавали беженцам 100 тысяч галлонов чистой питьевой воды. Для этого потребовались усилия четырех тысяч военнослужащих, а общая сумма наших расходов составила 500 миллионов долларов, но главным итогом этой акции стало то, что она позволила спасти множество человеческих жизней.

Двадцать пятого июля король Хусейн и премьер-министр Рабин прибыли в Вашингтон, чтобы подписать соглашение, которое официально положило конец войне между Иорданией и Израилем, и взяли на себя обязательство провести переговоры о заключении полномасштабного мирного договора. Некоторое время они вели секретные переговоры, в чем им активно помогал Уоррен Кристофер. На следующий день два лидера выступили на объединенной сессии Конгресса, после чего мы втроем провели совместную пресс-конференцию, на которой подтвердили нашу приверженность полномасштабному мирному процессу, в котором должны участвовать все стороны ближневосточного конфликта.

Израильско-иорданское соглашение было подписано вскоре после нападения террористов на еврейский центр в Буэнос-Айресе, а также в Панаме и Лондоне, за которые, как полагали, несла ответственность «Хезболла». Оружие эта организация получала из Ирана, ей оказывала поддержку Сирия, а ее операции против Израиля осуществлялись с баз, расположенных на юге Ливана. Мир был невозможен без соглашения между Израилем и Сирией, и деятельность «Хезболла» представляла собой серьезное препятствие его заключению. Незадолго до этого я позвонил президенту Асаду и, сообщив ему об израильско-иорданском соглашении, попросил его выразить ему свою поддержку и подтвердил, что Израиль и Соединенные Штаты по-прежнему стремятся к успешным переговорам с его страной. Рабин не исключил возможности переговоров с Сирией, заявив, что сирийцы, хоть и не способны положить конец деятельности «Хезболла», могут, тем не менее, ее ограничить. Хусейн поддержал его, сказав, что не только Сирия, но и весь арабский мир должен последовать примеру Иордании и заключить мир с Израилем.

Я закрыл пресс-конференцию словами о том, что Хусейн и Рабин должны «распространить стремление к миру по всему земному шару». Борис Ельцин незадолго до этого сообщил мне, что подписал с президентом Мери соглашение о выводе всех российских военнослужащих из Эстонии к 31 августа.

В августе в Вашингтоне обычно жарко, и Конгресс отправляется на каникулы, однако в 1994 году он заседал почти весь август, обсуждая проблемы преступности и здравоохранения. И Сенат, и Палата представителей выдвинули свои варианты пакета законов по борьбе с преступностью, которыми предусматривалось на 100 тысяч человек увеличить число полицейских, ужесточить наказания за повторные правонарушения, выделить дополнительные средства для финансирования строительства тюрем и программ профилактики преступности среди детей и подростков.

На конференции комитетов Сената и Палаты представителей, проведенной с целью согласования подготовленных ими проектов законов по борьбе с преступностью, демократы добавили к компромиссному варианту закон о запрещении продажи штурмового стрелкового оружия. Как я уже говорил, этот закон был одобрен Палатой представителей большинством всего в два голоса, несмотря на яростное сопротивление Национальной стрелковой ассоциации (NRA). NRA уже один раз проиграла, когда пыталась не допустить принятия закона Брейди, и сейчас была полна решимости не допустить очередного ограничения права американцев «владеть оружием и носить оружие», несмотря на то что речь шла о крупнокалиберном, скорострельном и многозарядном оружии, единственное назначение которого — за короткое время убить как можно больше людей. Этот тип оружия действительно высокоэффективен: вероятность смертельного исхода для жертвы нападения в случае его применения в три раза выше, чем при использовании обычных пистолетов.

Участники конференции решили представить закон о запрещении продажи штурмового оружия на утверждение вместе со всем пакетом законов по борьбе с преступностью, поскольку, хоть мы и располагали большинством голосов в Сенате, у нас не было шестидесяти голосов, необходимых для того, чтобы не допустить затягивания принятия этого закона, к которому наверняка собирались прибегнуть сторонники NRA. Демократы, участвовавшие в конференции, понимали, что противодействие принятию всего пакета законов по борьбе с преступностью значительно менее вероятно, чем принятию отдельного закона. Главная проблема заключалась в том, что конгрессменам-демократам — депутатам от сельских округов, в которых преобладали настроения в пользу продажи оружия, пришлось бы вновь голосовать за ее запрещение, рискуя проиграть следующие выборы. Проголосовав же против, они бы поставили под угрозу весь пакет законов по борьбе с преступностью.

Одиннадцатого августа Палата представителей провалила пакет законов по борьбе с преступностью 225 голосами против 210, причем число проголосовавших против него демократов составило 58, а поддержавших его республиканцев — 11. Несколько демократов, не поддержавших законопроект, были либералами, выступавшими против предусматриваемого им расширения применения смертной казни, но большинство голосовавших против него членов демократической партии сделали это под влиянием NRA. Довольно большое число республиканцев заявили, что готовы были поддержать законопроект, в том числе и запрет на продажу штурмового оружия, но не сделали этого, решив, что он потребует слишком больших ассигнований, особенно на программы профилактики преступности. Возникла угроза невыполнения одного из наших самых важных предвыборных обещаний, и мне нужно было что-то придумать.

Выступая на следующий день перед членами Национальной ассоциации офицеров полиции в Миннеаполисе вместе с мэром Нью-Йорка Руди Джулиани и мэром Филадельфии Эдом Ренделлом, я заявил, что нам пришлось выбирать между интересами полиции и народа, с одной стороны, и интересами NRA — с другой. Вне всякого сомнения, мы не собирались ради сохранения мест в Конгрессе подвергать дополнительной опасности американский народ и офицеров полиции.

Через три дня на церемонии в Роуз-Гарден та же проблема была еще острее сформулирована Стивом Спосато — бизнесменом-республиканцем, жена которого была убита душевнобольным человеком, который, вооружившись автоматической винтовкой, устроил стрельбу в административном здании в Сан-Франциско, где она работала. Спосато, вместе с которым на церемонии присутствовала его младшая дочь Миган, представил убедительные аргументы в пользу запрета на продажу штурмового оружия.

В конце месяца пакет законов по борьбе с преступностью был снова поставлен на голосование. В отличие от законопроекта, касающегося здравоохранения, нам удалось провести конструктивные межпартийные переговоры. На этот раз мы победили (235 голосов против 195), получив при этом дополнительно почти 20 голосов республиканцев, после того как пообещали снизить стоимость законопроекта. Под впечатлением включенных в законопроект программ эффективной профилактики преступности кое-кто из либеральных демократов изменил свое мнение и на этот раз проголосовал за его принятие. Еще несколько демократов из округов, население которых выступало за право владеть оружием, также рискнули проголосовать за законопроект. Через четыре дня сенатору Джо Байдену удалось провести пакет законов по борьбе с преступностью в Сенате (61 голос «за» и 38 «против»), причем 6 голосов, необходимых для преодоления препятствий его принятию, обеспечили сенаторы-республиканцы. Пакет законов по борьбе с преступностью должен был иметь ощутимые позитивные последствия и привести к существенному снижению преступности.

Непосредственно перед голосованием в Палате представителей спикер Том Фоули и лидер большинства Дик Гепхардт сделали последнюю попытку убедить меня исключить из законопроекта положение о запрете штурмового оружия. Они говорили, что многие демократы, которые с трудом выиграли выборы в своих округах, и так рисковали, проголосовав за экономическую программу правительства, и бросили вызов NRA, проголосовав за закон Брейди. Они говорили, что, если мы еще раз поставим их в затруднительное положение, вынудив голосовать за закон о запрете штурмового оружия, под угрозой окажется весь пакет законов по борьбе с преступностью, и если это случится, многие проголосовавшие за него демократы в ноябре проиграют выборы. Джек Брукс, конгрессмен из Техаса, председатель Комитета по юридическим вопросам Палаты представителей, сказал мне то же самое. Брукс проработал в Палате представителей более сорока лет и был одним из наиболее уважаемых мною конгрессменов. Он представлял округ, в котором было много членов NRA, и энергично противодействовал принятию закона о запрете штурмового оружия во время первого голосования. Джек был уверен, что если мы не откажемся от этого закона, то NRA запугает многих своих членов — владельцев огнестрельного оружия, и на выборах они проголосуют против демократов.

Я был встревожен тем, что услышал от Фоули, Гепхардта и Брукса, но был убежден, что наши конгрессмены сумеют выиграть дебаты с NRA по этому вопросу в своих избирательных округах. Дейл Бамперс и Дэвид Прайор знали, как объяснить причины своего голосования избирателям в Арканзасе. Сенатор Хауэлл Хефлин из Алабамы, с которым я был знаком почти двадцать лет, предложил очень разумное и убедительное объяснение своей поддержки законопроекта о запрете штурмового оружия. Он сказал, что никогда не голосовал за ограничения на владение огнестрельным оружием, но данный законопроект предусматривает запрет на владение только девятнадцатью разновидностями штурмового оружия, и он лично не знает никого, кто бы владел именно этими его видами. В то же время законопроект не запрещает американцам покупать сотни других видов оружия, включая «любое оружие, с которым мне лично приходилось иметь дело».

Это был очень убедительный аргумент, но не все могли использовать его так умело, как Хауэлл Хефлин. Фоули, Гепхардт и Брукс были правы, а я ошибался. Сторонники более безопасной Америки среди конгрессменов могли понести тяжелые потери.

Может быть, я оказывал чрезмерное давление на Конгресс, страну и администрацию. На моей пресс-конференции 19 августа один журналист задал мне очень умный вопрос: «Не знаю, думали ли вы о том, что как президент, за которого проголосовали 43 процента избирателей, вы, возможно, пытаетесь сделать слишком многое и слишком быстро... выходя за пределы своих полномочий, выдвигая так много законодательных инициатив при полном отсутствии поддержки со стороны республиканцев?» Хотя нам многое удалось, я тоже задумывался об этом. И подтверждение не заставило себя ждать.

Несмотря на победу, одержанную в схватке за пакет законов по борьбе с преступностью, мы продолжали проигрывать по вопросу реформы здравоохранения. В начале августа Джордж Митчелл предложил компромиссный законопроект, который предусматривал повышение доли населения, имеющего медицинскую страховку, до 95 процентов, и обязывал работодателей оплачивать медицинскую страховку своих работников. Данный законопроект предусматривал возможность повышения этой доли до 100 процентов, в том случае если предложенная им система добровольного страхования не сработает. Я выразил свою поддержку законопроекту Митчелла на следующий же день и попытался убедить поддержать его умеренных республиканцев, но не добился успеха. Доул стремился сорвать любые осмысленные реформы — это было выгодной для него политикой. В тот день, когда был принят пакет законов по борьбе с преступностью, Сенат отправился на двухнедельные каникулы, так ничего и не решив по поводу реформы здравоохранения. Доулу не удалось сорвать принятие законопроекта по борьбе с преступностью, но он помешал принятию законопроекта о реформе здравоохранения.

Еще одна важная новость появилась в августе в «параллельном мире Уайтуотер». После того как я подписал закон о независимом расследовании, верховный судья Ренквист назначил судью Дэвида Сентелла главой особого отдела, который по новому закону получил право назначать независимых прокуроров. Ультраконсерватор Сентелл был протеже сенатора Джесси Хелмса, разоблачавшего «левых еретиков», которые хотели, чтобы Америка стала «коллективистской, эгалитарной, материалистической, озабоченной расовыми вопросами, неверующей и склонной к социальной вседозволенности». В комиссию из трех человек вошел еще один консервативный судья, поэтому Сентелл мог делать все, что ему заблагорассудится.

Четвертого августа комиссия Сентелла сместила Роберта Фиска и заменила его Кеннетом Старром, который был судьей Апелляционного суда и заместителем министра юстиции в администрации Буша. В отличие от Фиска, Старр не имел опыта работы прокурором, но обладал качествами поважнее: он был гораздо более консервативным и ориентированным на партийные интересы, чем Фиск. В своей короткой речи судья Сентелл заявил, что заменил Фиска Старром, чтобы гарантировать «независимость прокурора», а Фиск не удовлетворял этому условию, поскольку бы «связан с нынешней администрацией». Это было абсурдное заявление. Фиск был республиканцем, и его единственной связью с действующей администрацией было то, что Джанет Рино поручила ему выполнять работу, к которой он не стремился. Если бы особый отдел не утвердил его назначение, у него вообще не было бы никаких связей с администрацией.

На его место судья Сентелл назначил человека не просто с очевидным, а прямо-таки с вопиющим конфликтом интересов. Старр откровенно поддерживал иск Полы Джонс, выступал в связи с этим по телевидению и даже представил суду письменные показания в ее поддержку. Пять экс-президентов Американской ассоциации адвокатов критиковали назначение Старра из-за его очевидной политической предвзятости. Это же сделала и газета New York Times, когда стало известно, что всего за две недели до того, как Фиска заменили Старром, судья Сентелл завтракал вместе с самым ярым критиком Фиска сенатором Лочем Фэрклотом и Джесси Хелмсом. Однако эта троица заявила, что за завтраком они «просто обсуждали проблемы с простатой».

Конечно, Старр не собирался отступать. Его предвзятость по отношению ко мне как раз и была причиной его назначения на эту должность. Теперь мы получили очень странное определение «независимости» расследователя: он должен быть независимым от меня, но при этом мог быть тесно связан с моими политическими противниками и оппонентами в суде.

Назначение Старра было беспрецедентным. Раньше все усилия прилагались к тому, чтобы специальные прокуроры были не только независимыми, но и справедливыми, чтобы они уважали институт президентства. Леон Яворски, прокурор, расследовавший Уотергейтский скандал, был консервативным демократом, который поддерживал переизбрание президента Никсона в 1972 году. Лоренс Уолш, расследовавший дело «Иран-контрас» был республиканцем из штата Оклахома, поддерживавшим президента Рейгана. Я никогда не хотел, чтобы расследование дела «Уайтуотер» стало, как выразился Дуг Сосник, «игрой на своем поле». Я думал, что могу, по крайней мере, рассчитывать на «нейтральное поле», но все оказалось иначе. Поскольку расследование не имело никаких реальных перспектив, единственным способом навредить мне было его превращение в долгую «игру на чужом поле». Роберт Фиск оказался слишком честен для этого, да и работал слишком быстро, поэтому он должен был уйти.

Ллойд Катлер не съел свою шляпу, но менее чем через неделю после назначения Старра он также ушел из комиссии, выполнив свое обещание и проработав в ней недолгое время. Я заменил его Абнером Миквой, бывшим конгрессменом и членом Апелляционного суда, который имел безупречную репутацию и ясное понимание того, какие силы нам противостоят. Мне было очень жаль, что после долгих лет чрезвычайно успешной работы Ллойд вдруг обнаружил, что люди, с которыми он был хорошо знаком и которым доверял, играют совсем по другим правилам.

Когда Конгресс ушел на каникулы, мы отправились в Мартас-Виньярд. Мы с Хиллари нуждались в отдыхе. Так же поступил и Ал Гор. Несколькими днями раньше он порвал ахиллесово сухожилие, играя в баскетбол. Это была болезненная травма, для лечения которой требовалось длительное время. Выздоровев, Ал стал еще сильнее физически, так как в период вынужденной неподвижности усиленно занимался подъемом тяжестей. В это время он, несмотря на костыли, посетил сорок штатов и побывал в четырех странах, включая Египет, где добился компромиссного решения по сложному и деликатному вопросу ограничения роста населения на Каирской конференции по проблемам устойчивого развития. Он также продолжал курировать проект правительственной реформы. К середине сентября мы уже сэкономили 47 миллиардов долларов — сумму, достаточную для финансирования всей программы, предусмотренной законодательством по борьбе с преступностью. Мы также запустили программу по производству «чистого автомобиля», упростили форму заявки на получение кредитов от Управления по делам малого бизнеса: теперь нужно было заполнять не сто страниц, а только одну; закончили реформирование Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях, так что это учреждение, которое многие недолюбливали, стало одним из самых популярных (спасибо Джеймсу Ли Уитту), и сэкономили более миллиарда долларов, отменив ненужные строительные проекты после того, как Администрацию общих служб возглавил Роджер Джонсон. Ал Гор, хоть и передвигался на одной ноге, тоже сделал много полезного.

Неделя, проведенная нами в Виньярде, была интересной по нескольким причинам. Вернон Джордан организовал турнир по гольфу, в котором участвовали Уоррен Баффетт и Билл Гейтс — богатейшие люди Америки. Мне нравились оба, но особенно меня впечатлило то, что Баффетт был убежденным демократом, защищавшим гражданские права, справедливое налогообложение и право женщин на аборт.

Больше всего мне запомнился ужин у Билла и Роуз Стайрон, почетными гостями на котором были замечательный мексиканский писатель Карлос Фуэнтес и мой любимый писатель Габриель Гарсиа Маркес. Гарсиа Маркес дружил с Фиделем Кастро, который, чтобы «экспортировать» некоторые из своих проблем в нашу страну, разрешил массовый исход кубинцев в Соединенные Штаты, напомнивший «лодочную эпопею», которая доставила мне столько хлопот в 1980 году. Тысячи кубинцев, рискуя жизнью, на небольших лодках и плотах отправлялись в 90-мильное плавание к побережью Флориды.

Гарсиа Маркес не поддержал эмбарго против Кубы, введенное Соединенными Штатами, и пытался убедить меня его отменить. Я ответил, что не стану отменять эмбарго, добавив при этом, что являюсь сторонником Акта в поддержку демократии на Кубе, который давал президенту право улучшать отношения с Кубой, если на острове будут укрепляться свобода и демократия. Я также попросил Гарсиа Маркеса сообщить Кастро, что, если поток беженцев не прекратится, наши ответные меры станут еще более жесткими, чем те, которые Соединенные Штаты предприняли в 1980 году под руководством президента Картера. «Кастро уже стоил мне одних выборов, — сказал я. — Больше этого не повторится». То же самое я передал и через президента Мексики Салинаса, имевшего конструктивные рабочие отношения с Кастро. Вскоре Соединенные Штаты и Куба достигли соглашения, по которому Кастро обязался остановить исход беженцев, а мы пообещали каждый год принимать дополнительно еще двадцать тысяч кубинцев в рамках нормального процесса допуска в страну иммигрантов. Кастро соблюдал это соглашение до конца моего президентского срока. Позже Гарсиа Маркес шутил, что он— единственный человек, который дружит одновременно и с Фиделем Кастро, и с Биллом Клинтоном.

После того как мы закончили обсуждение кубинских проблем, Гарсиа Маркес разговаривал в основном с Челси, которая сообщила, что прочла две его книги. Позже он сказал мне, что ему трудно было поверить в то, что четырнадцатилетняя девочка может понять его книги, поэтому он долго обсуждал с ней свой роман «Сто лет одиночества» (One Hundred Years of Solitude). Это произвело на него настолько сильное впечатление, что позже он прислал Челси все свои книги.

Единственное серьезное дело, которым я занимался в отпуске, было связано с Ирландией. Я пообещал дать въездную визу Джо Кахиллу — 76-летнему герою ирландских республиканцев. В 1973 году Кахилл был осужден за незаконный ввоз оружия в Ирландию, после чего в течение многих лет участвовал в вооруженных антиправительственных выступлениях. Я разрешил дать ему визу, потому что теперь он хотел убедить сторонников Ирландской республиканской армии (ИРА) в США поддержать его мирные инициативы, что позволило бы противоборствующим сторонам добиться взаимопонимания и дало бы ИРА возможность объявить о прекращении военных действий. Кахилл приехал в Америку 30 августа, и на следующий день ИРА объявила о полном отказе от насилия, а партия ирландских националистов «Шин Фейн» смогла принять участие в мирных переговорах. Это было победой Джерри Адамса и ирландского правительства.

Вернувшись из отпуска, мы три недели жили в Блэр-хаус, так как в Белом доме шел ремонт системы кондиционирования. Масштабное восстановление, буквально камень за камнем, двухсотлетнего здания Белого дома началось еще при президенте Рейгане и до сих пор не было закончено. Часть Белого дома оставалась окруженной лесами в течение всего моего первого президентского срока.

Наша семья всегда с удовольствием приезжала в Блэр-хаус, и этот долгий визит не стал исключением, хотя мы и пропустили из-за него драматическое событие, произошедшее в непосредственной близости от Белого дома. 12 сентября разочаровавшийся в жизни человек, находясь в состоянии алкогольного опьянения, захватил спортивный самолет и направил его в центр Вашингтона, на Белый дом. Он то ли намеревался совершить самоубийство, врезавшись в здание, то ли приземлиться на Южной лужайке Белого дома, повторив трюк, проделанный несколькими годами ранее молодым немецким пилотом на Красной площади в Москве. К несчастью, его маленькая «Сессна» не смогла совершить нормальную посадку, слишком поздно коснувшись земли. Она стукнулась о забор, затем о большую магнолию, растущую слева от ворот, и, наконец, врезалась в массивный каменный фундамент Белого дома. Пилот погиб мгновенно. Через несколько лет в Белый дом попытался проникнуть другой психически неустойчивый мужчина, вооруженный пистолетом. Он успел перелезть через забор, прежде чем его ранила, а потом и задержала охрана. Так что Белый дом привлекал не только амбициозных политиков.

В сентябре обострился кризис на Гаити. Генерал Седрас и его головорезы усилили террор, расстреливая детей-сирот, насилуя молодых девушек, убивая священников, пытая людей, выставляя на всеобщее обозрение отрубленные руки и ноги, на глазах у детей рассекая мачете лица их матерей. К этому моменту я уже два года пытался добиться мирного решения конфликта и был сыт этим по горло. За год с лишним до описываемых событий Седрас подписал соглашение, в котором обещал передать власть гражданскому правительству, но, когда оговоренный срок наступил, он просто-напросто отказался это сделать.

Пришло время устранять его силой, но общественность и депутаты Конгресса были против. Хотя меня поддержали члены «черного совещания» в Конгрессе, а также сенаторы Том Харкин и Крис Додд, все республиканцы категорически возражали против этого, а большинство демократов, включая Джорджа Митчелла, считали, что я вновь толкаю их к краю пропасти, идя наперекор общественному мнению и не имея поддержки Конгресса. Мнения разделились даже внутри администрации. Ал Гор, Уоррен Кристофер, Билл Грей, Тони Лэйк и Сэнди Бергер были за. Билл Перри и Пентагон — против, но они тем не менее разрабатывали план вторжения, на тот случай, если я все же прикажу действовать.

А я считал, что мы должны действовать. Рядом с нами убивали ни в чем не повинных людей, и мы уже потратили огромные деньги на помощь беженцам с Гаити. Организация Объединенных Наций единодушно поддержала решение свергнуть Седраса.

Шестнадцатого сентября я предпринял последнюю попытку избежать вторжения, отправив на Гаити президента Картера, Колина Пауэлла и Сэма Нанна, с тем чтобы они убедили Седраса и его сторонников из числа высших офицеров и депутатов парламента согласиться на мирное возвращение Аристида и отъезд Седраса из страны. По разным причинам все они возражали против моего плана силой вернуть к власти Аристида. Хотя именно Центр Картера проводил мониторинг выборов на Гаити, в результате которых с большим перевесом победил Аристид, президент Картер, установивший контакт с Седрасом, не верил в приверженность Аристида идеалам демократии. Нанн возражал против возвращения Аристида до проведения парламентских выборов, поскольку не был уверен, что тот будет соблюдать права меньшинства, не сдерживаемый оппозиционными силами в парламенте. Пауэлл считал, что на Гаити могут управлять только военные и полиция, а они никогда не станут сотрудничать с Аристидом.

Как показало последующее развитие событий, их аргументы имели под собой реальную почву. Гаити раздирали экономические и политические противоречия, у страны не было опыта демократического развития, влиятельного среднего класса и социальных институтов, необходимых для функционирования современного государства. Даже если бы Аристид мог вернуться и получить власть, это не гарантировало бы его успеха. Тем не менее нельзя было забывать о том, что Аристид добился впечатляющей победы на выборах, а Седрас со своими приспешниками убивал ни в чем не повинных людей, и мы могли по крайней мере положить конец этим убийствам.

Несмотря на все свои сомнения, трое моих выдающихся помощников пообещали честно проводить мою политику. Они хотели избежать военных столкновений во время ввода на Гаити американских вооруженных сил, что могло еще более усугубить ситуацию. Нанн встретился с местными парламентариями, Пауэлл в красках расписал гаитянским военным лидерам, что произойдет, если Соединенным Штатам придется прибегнуть к военной силе, а Картер проводил работу с Седрасом.

На следующий день я отправился в Пентагон, чтобы обсудить план вторжения с генералом Шаликашвили и членами Объединенного комитета начальников штабов, а также провести телеконференцию с адмиралом Полом Дэвидом Миллером, командующим всей операцией на Гаити, и генерал-лейтенантом Хью Шелтоном, командиром 18-го авиадесантного корпуса, который должен был руководить высадкой наших сил на острове. План вторжения предусматривал совместную операцию, в которой должны были участвовать подразделения всех родов войск. Два авианосца уже вошли в территориальные воды Гаити. На одном из них находились войска спецназа, а на другом — солдаты 10-й горнострелковой дивизии. Самолеты военно-воздушных сил должны были обеспечить поддержку с воздуха, морские пехотинцы — занять Кап-Аитьен, второй по величине город на Гаити. Транспортные самолеты готовились вылететь из штата Северная Каролина и доставить парашютистов 80-й воздушно-десантной дивизии для высадки на остров в самом начале вторжения. Спецназ ВМС («Морские котики») должен был в это время проверить назначенные районы. В то утро уже с успехом был отработан выход из воды на остров, так что эта часть операции никаких проблем не представляла. Большую часть войск и оборудования предполагалось доставить на Гаити в ходе операции под названием «RoRo» (сокращение от «roll on, roll off»[39]): войска и техника должны были загружаться на десантные суда для доставки на Гаити, а потом — выгружаться на берег. После выполнения задачи весь процесс должен был повториться в обратном порядке. Помимо американских войск в операции участвовали двадцать пять других государств, вошедших в коалицию ООН.

Незадолго до начала операции мне позвонил президент Картер и попросил дать ему еще немного времени, чтобы убедить Седраса покинуть остров. Картер отчаянно стремился избежать военного столкновения. Я стремился к тому же. У Гаити не было реальных вооруженных сил, и столкновение с имеющимися подразделениями напоминало бы рыбную ловлю в аквариуме. Я согласился предоставить Картеру еще три часа, но при этом дал понять, что, какое бы соглашение он ни заключил с генералом, передача власти Аристиду должна произойти немедленно. Седрасу нельзя было позволить продолжать убивать детей, насиловать девушек и уродовать лица женщин. Мы уже потратили 200 миллионов долларов на помощь гаитянам, покинувшим свою страну. Мне хотелось, чтобы у них была возможность вернуться домой.

Когда истекли дополнительные три часа, в столице Гаити Порт-о-Пренсе, у здания, где велись переговоры, начала собираться рассерженная толпа. Каждый раз, когда я звонил Картеру, Седрас предлагал новые условия и постоянно использовал различные увертки, чтобы оттянуть возвращение Аристида. Я отверг все его предложения. В здании, окруженном разгневанной толпой, зная, что вот-вот начнется вторжение, Картер, Пауэлл и Нанн продолжали безуспешные попытки убедить Седраса. Картер попросил дать ему еще немного времени. Я согласился подождать до 17 часов. Самолеты с парашютистами должны были подлететь к Гаити сразу, как только стемнеет, — около 18 часов. Если бы переговоры в это время все еще продолжались, то их американские участники могли бы подвергнуться серьезному риску.

В 17:30 они все еще находились там, и опасность еще более возросла, потому что Седрас знал, что наша операция уже началась. У него был наблюдатель в Северной Каролине, следивший за взлетной полосой и сообщивший ему, что шестьдесят один самолет с парашютистами уже поднялся в воздух. Я позвонил президенту Картеру и сказал, чтобы он, Колин и Сэм немедленно прекратили переговоры. Они в последний раз обратились к номинальному главе Гаити — восьмидесятиоднолетнему президенту Эмилю Жунессану, который в конце концов ответил, что выбирает мир, а не войну. Когда с ним согласились все члены кабинета за исключением одного, Седрас наконец сдался — менее чем за час до того, как небо над Порт-о-Пренсом должно было побелеть от парашютов. Я отдал приказ самолетам повернуть назад.

На следующий день генерал Шелтон возглавил высадку первого эшелона пятнадцатитысячных многонациональных сил, которая прошла без единого выстрела. Шелтон был колоритной фигурой: ростом около шести футов пяти дюймов, с суровым лицом и протяжным южным акцентом. Он был на пару лет старше меня, но все еще продолжал регулярно прыгать с парашютом вместе со своими десантниками. Казалось, он мог в одиночку справиться с Седрасом. Я встречался с генералом Шелтоном незадолго до высадки на Гаити — в Форт-Брагге, после авиакатастрофы на расположенной неподалеку авиабазе Поуп, в результате которой погибло несколько военнослужащих. На стене кабинета Шелтона висели портреты двух выдающихся генералов-южан времен Гражданской войны: Роберта Ли и Твердокаменного Джексона[40]. Когда я увидел по телевизору, как Шелтон сошел на берег Гаити, я сказал кому-то из моих сотрудников, что Америка прошла большой путь, если поклонник Твердокаменного Джексона стал освободителем Гаити.

Седрас пообещал сотрудничать с генералом Шелтоном и отречься от власти 15 октября, как только будет принят закон об общей амнистии, предусмотренной соглашением с ООН. Картер, Пауэлл и Нанн, которых пришлось чуть ли не силой отзывать с Гаити, проявили большое мужество и добились успеха в очень сложных условиях, перед лицом серьезной потенциальной опасности. Сочетание дипломатических методов и силового давления позволило избежать кровавого столкновения и человеческих потерь. Теперь пришла очередь Аристида выполнить свое обещание «сказать “нет” насилию и мести, сказать “да” примирению». Как и другие подобные обещания, его было проще дать, чем исполнить.

Поскольку демократию на Гаити удалось восстановить без потерь, это не повлекло за собой негативных последствий, которых опасались демократы в США. Мы надеялись прийти к выборам в «хорошей форме»: экономика была на подъеме, каждый месяц создавалось 250 тысяч новых рабочих мест; уровень безработицы, ранее превышавший 7 процентов, опустился ниже 6 процентов; снизился бюджетный дефицит; мы приняли важные законы, касающиеся борьбы с преступностью, образования, альтернативной воинской службы, торговли и отпусков по семейным обстоятельствам. Мне удалось добиться прогресса и в области внешней политики — в отношениях с Россией, Европой, Китаем, Японией, Ближним Востоком, Северной Ирландией, Боснией и Гаити. Но несмотря на все эти успехи, в последние полтора месяца перед выборами мы находились в сложной ситуации, и тому было несколько причин: многие люди еще не ощутили на себе результатов подъема экономики; никто не верил, что бюджетный дефицит сокращается; большинство американцев ничего не знали о наших победах в сфере законодательства и внешнеполитических успехах или не интересовались ими; республиканцы, а также их союзники в средствах массовой информации и в определенных кругах подвергали меня постоянной критике, представляя безумным либералом, который хочет разорить население, подняв налоги, лишить его медицинской помощи и права владеть оружием. Общий тон в прессе был в основном негативным.

Исследовательский центр по вопросам масс-медиа и общественным отношениям опубликовал доклад, согласно которому в первые шестнадцать месяцев работы в вечерних выпусках новостей ежедневно давалось в среднем пять негативных комментариев по поводу моих действий — гораздо больше, чем в первые два года президентства Буша-старшего. Директор центра Роберт Лихтер сказал, что я «имел несчастье стать президентом на заре эпохи, отличительной чертой которой было сочетание “волчьей”, агрессивной журналистики с таблоидными новостями». Конечно, были и некоторые исключения. Джейкоб Уайсберг, например, утверждал, что «Билл Клинтон держал свое слово тверже, чем любой из современных топ-менеджеров», но «избиратели не верят Клинтону, отчасти потому, что средства массовой информации постоянно советуют им ему не верить». Джонатан Алтер в журнале Newsweek написал следующее: «Менее чем за два года Билл Клинтон добился во внутренней политике большего, чем Джон Кеннеди, Джеральд Форд, Джимми Картер и Джордж Буш вместе взятые. Хотя Ричарду Никсону и Рональду Рейгану часто удавалось настоять на своем в Конгрессе, издание Congressional Quarterly утверждает, что именно Клинтон достиг в сфере законодательства больше, чем любой другой американский президент после Линдона Джонсона. Критерием успеха во внутренней политике должно быть не то, насколько гладко идет процесс, а реальные изменения, произошедшие в жизни людей. По этому критерию его можно считать вполне успешным».

Возможно, Алтер был прав, но в таком случае этот факт тщательно скрывался.