Моя жизнь

ГЛАВА 18

В июне Хиллари прилетела повидаться со мной в Литл-Рок. Я повез ее домой самым длинным путем, чтобы показать ей хотя бы часть штата, который так любил. Мы проехали на запад, вверх по течению реки Арканзас, семьдесят миль до Расселвилла, затем на юг по шоссе 25, через горы Уошито и лесной заповедник, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться красивыми пейзажами. Пару дней мы провели в Хот-Спрингс с мамой, Джеффом и Роджером, а потом, вернувшись в Литл-Рок, приступили к учебе на подготовительных курсах перед поступлением в Ассоциацию адвокатов Арканзаса, и это дало результаты, поскольку мы оба успешно сдали экзамен.

После экзамена Хиллари вернулась в Массачусетс, чтобы приступить к работе в Фонде защиты детей, а я отправился в Фейетвилл, где мне предстояло начать новую жизнь преподавателя права. Я подыскал отличное жилье — красивый маленький домик, спроектированный известным арканзасским архитектором Фэем Джонсом, который построил в соседнем Юрика-Спрингс удивительную часовню Торнкраун, принесшую ему международное признание и награды. Дом располагался на участке площадью более 80 акров, на шоссе 16 примерно в восьми милях к востоку от Фейетвилла. Его восточная граница проходила вблизи места разветвления реки Уайт. На соседнем пастбище паслось несколько десятков коров. В этом доме, построенном в середине 1950-х годов, была, по существу, одна разделенная пополам длинная и узкая комната, в центре которой находилась ванная. На фасаде и задней стене было несколько раздвижных стеклянных дверей, и благодаря им, а также застекленной крыше в спальне и ванной, в нем было много света. Гостиную по всей длине опоясывала застекленная веранда. Окружавший дом участок земли спускался к дороге, образуя выступ. Этот дом с его атмосферой мира и спокойствия оказался просто находкой для меня, особенно когда я начал свою первую предвыборную кампанию. Мне нравилось сидеть на веранде или у камина и гулять у реки, где пасся скот.

Однако у этого дома имелись и некоторые недостатки. Каждую ночь его посещали мыши. Когда я понял, что не смогу от них избавиться и что они прочно обосновались на кухне, я стал оставлять им хлебные крошки. Во дворе было много пауков, клещей и других опасных насекомых. Меня они не беспокоили, но когда коричневый паук-отшельник укусил Хиллари, нога у нее сильно распухла и очень нескоро вернулась в нормальное состояние. Кроме того, в доме невозможно было обеспечить безопасность. В то лето в северо-западном районе Арканзаса произошел ряд краж со взломом. Преступник побывал во многих сельских домах, расположенных вдоль 16-го шоссе. Однажды вечером, когда я вернулся домой, мне показалось, что там кто-то побывал, однако все вещи были целы. Возможно, я спугнул грабителя. Поддавшись порыву, я сел и написал ему письмо — на тот случай, если он придет еще раз:

Я прикрепил это письмо скотчем к камину. К сожалению, моя уловка не сработала. На следующий день, когда я был на работе, парень снова пришел и забрал телевизор, радиоприемник, проигрыватель и единственную вещь, которую я специально не включил в свой список, — немецкую саблю времен Первой мировой войны с красивой гравировкой. Я был очень огорчен исчезновением этой сабли, потому что мне подарил ее папа, а также потому, что всего год назад в Вашингтоне из моей машины украли другую дорогую для меня вещь — тенор-саксофон «Селмер-Марк VI», который родители подарили мне в 1963 году. Пропавший саксофон я в конце концов заменил «Селмером» 1935 года — моделью «машинка для обрезки сигар», но пропажа сабли была невосполнимой утратой.

В последние недели чрезвычайно знойного августа я готовился к лекциям, а в самые жаркие часы дня бегал по дорожке вокруг университета, чтобы сбросить вес до 185 фунтов, в первый и последний раз с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет. В сентябре я начал вести занятия по предметам «Антитрестовское законодательство», которое изучал в Йельском университете и которое мне очень нравилось, и «Агентское право и товарищества», определяющее характер контрактных отношений и вытекающие из них правовые обязательства. Я преподавал «Антитрестовское законодательство» шестнадцати студентам, а «Агентское право и товарищества» — пятидесяти шести. В основе антитрестовского законодательства лежит идея о том, что правительство обязано препятствовать созданию монополий и не основанной на конкуренции экономической деятельности, чтобы сохранить действенную, честную экономику свободного рынка. Поскольку я знал, что не все студенты имеют достаточную экономическую подготовку, я очень старался излагать материал так, чтобы им были понятны основные принципы.

Предмет «Агентское право и товарищества», напротив, казался мне довольно простым. Я боялся, что студентам будет скучно и они не поймут его важности и периодически возникающих трудностей с определением точного характера отношений между сторонами в совместном предприятии, поэтому старался придумывать интересные и наглядные примеры, чтобы на занятиях постоянно шли дискуссии. Например, в связи со слушаниями по делу «Уотергейт» и реакцией Белого дома на связанные с ним разоблачения возникало множество вопросов о виновных во взломе. Были ли они уполномочены на это президентом, а если нет, то от чьего имени и по чьему поручению действовали? На всех занятиях, которые я вел, я старался вовлечь в дискуссию как можно больше студентов и организовать все таким образом, чтобы при необходимости они всегда могли обратиться ко мне не только в моем кабинете, но и в коридоре юридического факультета.

Мне очень нравилось проводить письменные экзамены, и я надеялся, что они будут интересными, требующими напряжения всех сил и честными. В прочитанных мною позже описаниях моей преподавательской деятельности ставилась под сомнение справедливость полученных студентами оценок: их авторы давали понять, что я был слишком либерален — из-за чрезмерной мягкости или потому, что не хотел обидеть студентов, которые могли бы стать моими сторонниками, в случае если бы я баллотировался на какую-либо выборную должность.

В Йельском университете были только три отметки: «отлично», «посредственно» и «неудовлетворительно». Как правило, там очень трудно было получить оценку «отлично» и фактически невозможно — «неудовлетворительно». На юридических факультетах многих других учебных заведений, особенно тех, где условия приема не отличались строгостью, оценки ставились жестче: предполагалось, что «неудовлетворительно» получат от двадцати до тридцати процентов учащихся. Я был с этим не согласен. Если студент получал плохую оценку, я всегда считал это и своей неудачей: это означало, что я не сумел заинтересовать его или ее, убедить в необходимости активно работать. Почти все студенты были достаточно интеллектуально развиты и способны к учебе, чтобы получить «С» («посредственно»). С другой стороны, я считал, что хорошая оценка должна что-то означать. В больших группах, в которых было от пятидесяти до девяноста студентов, я ставил два-три «А» («отлично») и примерно столько же «D» (низкий балл). В одной группе из семидесяти семи человек я поставил только одну оценку «А» и лишь однажды «завалил» студента. Обычно студенты, чувствовавшие, что провалятся на экзаменах, предпочитали уйти, чтобы не получить «F» («неудовлетворительно»). В двух более малочисленных группах я поставил больше оценок «А», потому что студенты в них работали активнее, лучше усваивали материал и вполне их заслужили.

Хотя впервые чернокожие студенты стали поступать на юридический факультет Арканзасского университета двадцать пять лет назад, вплоть до начала 1970-х годов они составляли лишь незначительный процент учащихся юридических учебных заведений южных штатов. Многие из них не имели достаточной подготовки, особенно те, кто учился в сегрегированных школах для бедных. В период с 1973 по 1976 год мои занятия посещало примерно двадцать афроамериканцев; я был знаком и с другими чернокожими студентами. Почти все они учились очень старательно. Они стремились к успеху, и некоторые из них испытывали колоссальный психологический стресс из-за страха, что им не удастся его достичь. Иногда их страхи были оправданны. Никогда не забуду, как я читал экзаменационную работу одного чернокожего студента, возмущаясь и не веря своим глазам. Я знал, что он занимался день и ночь и неплохо знал материал, однако по его экзаменационной работе этого сказать было нельзя. Да, она содержала правильные ответы, но, чтобы найти их, надо было продраться через множество орфографических ошибок, неверных грамматических форм и неправильно построенных предложений.

Знания, достойные «А», были изложены в форме, заслуживавшей лишь «F»: все портило то, чему он должен был научиться еще в начальной школе. Я поставил ему «В», исправил грамматические и орфографические ошибки и решил организовать дополнительные консультации, чтобы помочь чернокожим студентам, много работавшим и обладавшим природным умом, добиться лучших результатов. Я думаю, эти занятия помогли им как в понимании сути проблем, так и в психологическом плане, хотя некоторые из них так и не смогли преодолеть трудности с изложением своих мыслей в письменной форме. Им было нелегко, поскольку, с одной стороны, они стремились воспользоваться новыми возможностями, а с другой — им мешало в этом тяжкое бремя существовавшей в прошлом сегрегации. Многие из этих студентов сделали впоследствии блестящую карьеру в качестве адвокатов или судей, и клиенты, интересы которых они представляли, и стороны, чьи споры они разбирали, вряд ли могли представить, на какую высокую «гору» им пришлось взбираться, чтобы добиться своего нынешнего положения. В 2003 году, когда Верховный суд одобрил программу позитивных действий, я вспомнил о своих чернокожих студентах, о том, как много они работали, сколько препятствий им пришлось преодолеть, и мне не потребовались какие-то дополнительные аргументы, чтобы поддержать это решение.

Помимо того что мне очень нравилось общение со студентами, самым приятным в работе преподавателя права была принадлежность к коллективу факультета, где было много людей, которых я уважал и которыми восхищался. Моими лучшими друзьями на факультете были двое моих ровесников: Элизабет Озенбах и Дик Аткинсон. Элизабет, которая подружилась и с Хиллари, была очень способной девушкой, выросшей на ферме в штате Айова, убежденной демократкой и увлеченным своим делом преподавателем. В конце концов она вернулась в Айову, где стала работать в канцелярии генерального прокурора. Когда я был избран президентом, я убедил ее согласиться поработать в Министерстве юстиции, однако через несколько лет она все же вернулась в родной штат, главным образом потому, что так, по ее мнению, было лучше для ее маленькой дочери Бетси. К сожалению, в 1998 году Элизабет умерла от рака, и Бетси взял к себе ее брат. На протяжении нескольких лет я продолжал поддерживать связь с Бетси: ведь ее мать принадлежала к числу лучших людей, которых я когда-либо встречал.

Дик Аткинсон был моим другом по юридическому факультету. Его не удовлетворяла частная практика в Атланте, поэтому я предложил ему подумать о преподавании и посоветовал приехать в Фейетвилл на собеседование. Так он и сделал. Ему предложили должность на нашем факультете, ион принял это предложение. Студенты любили Дика, а ему нравилась работа преподавателя. В 2003 году он стал деканом юридического факультета Арканзасского университета.

Самым популярным преподавателем нашего факультета был Роберт Лефлар, выдающийся ученый-правовед нашего штата, признанный специалист по гражданским правонарушениям, коллизионному праву и апелляционному судопроизводству. В 1973 году ему было уже больше семидесяти (в этом возрасте преподаватели должны были выходить на пенсию), и он работал с полной учебной нагрузкой всего за один доллар в год. Боб преподавал на факультете с двадцати шести лет и в течение нескольких лет, еще до нашего знакомства, каждую неделю ездил в Нью-Йорк, где читал федеральным судьям и судьям штатов курс лекций по апелляционному судопроизводству на юридическом факультете Нью-Йоркского университета, который прослушали более половины судей Верховного суда. При этом он никогда не опаздывал на занятия ни в Фейетвилле, ни в Нью-Йорке.

Боб Лефлар был худощавым человеком маленького роста с большими проницательными глазами. Несмотря на свой возраст, он все еще был силен как бык. Его вес не превышал 150 фунтов, но, работая у себя во дворе, Боб перетаскивал глыбы камня-плитняка, которые я сам поднимал с большим трудом. После каждого футбольного матча с участием команды «Рейзорбэкс», проходившего в родном штате, Боб и его жена Хелен устраивали у себя дома вечеринки, во время которых гости иногда играли во дворе в тач-футбол. Мне особенно запомнился один матч, когда мы с Бобом и одним молодым адвокатом играли против двух высоких молодых парней и девятилетнего мальчика. Счет был почти равным, и мы договорились, что тот, кто забьет следующий гол, будет считаться победителем. Мяч был у нашей команды. Я спросил у Боба, хочет ли он победить. Он ответил: «Конечно». По духу соперничества он не уступал Майклу Джордану.

Тогда я велел третьему игроку нашей команды вести мяч в центр, и, когда нападающий погонится за мной, блокировать высокого парня, защищавшего правый край. Девятилетний мальчик закрывал Боба, думая, что я пошлю мяч более высокому и более молодому человеку, а если мяч все же окажется у Боба, то он сможет его коснуться. Я посоветовал Бобу блокировать мальчика справа, затем резко побежал влево и бросил ему мяч еще до того, как нападающему противника удалось до меня добежать. Когда мяч был схвачен, Боб настолько «завелся», что сбил мальчика с ног и побежал налево. Он был полностью открыт, когда третий игрок нашей команды выполнил задачу по блокированию. Я послал Бобу свечу, и после того как он пересек голевую линию, он казался самым счастливым 75-летним человеком в Америке. Боба Лефлара отличали острый ум, сердце льва, железная воля и по-детски безграничная любовь к жизни. Он был своего рода демократическим аналогом Строма Турмонда. Будь у нас побольше таких людей, мы бы побеждали гораздо чаще. Когда в 1993 году Боб умер, я подумал, что он был еще слишком молод, чтобы уйти из жизни.

Политика юридического факультета определялась на его регулярных заседаниях. Иногда мне казалось, что они длятся слишком долго, что слишком много внимания уделяется второстепенным вопросам, которые лучше было бы оставить в компетенции декана и других представителей администрации, однако на этих заседаниях я многое узнал об управлении научными учреждениями и их внутренней политике. Обычно я соглашался с мнением коллег, когда удавалось достичь консенсуса, поскольку считал, что они знают больше меня и имеют больший опыт научной работы. Я призывал сотрудников факультета больше внимания уделять благотворительной деятельности и смягчить для преподавателей правило «публикуйся или умри», с тем чтобы они имели возможность читать больше лекций, а также больше времени проводить со студентами после занятий.

Моя благотворительная деятельность заключалась в том, что я помог студентам и одному старшему преподавателю решить возникшие у них незначительные правовые проблемы, а также пытался, причем безуспешно, убедить еще некоторых врачей в Спрингдейле, расположенном к северу от Фейетвилла, обслуживать малоимущих пациентов в рамках программы «Медикэйд». Кроме того, по просьбе министра юстиции Джима Гая Такера я подготовил записку для Верхового суда США по одному антитрестовскому делу, а также впервые выступил в суде в качестве адвоката, представляя интересы моего друга Стива Смита, члена Палаты представителей Законодательного собрания штата, в споре, связанном с толкованием закона о выборах в округе Мадисон.

В Хантсвилле, административном центре округа и родном городе Орвала Фобуса, было немногим более тысячи жителей. Все должности в суде — от судьи до шерифа и ниже — занимали демократы, однако в гористой и низменной частях Северного Арканзаса значительную часть жителей составляли республиканцы, большинство которых были потомками людей, выступавших в 1861 году против выхода южных штатов из Союза. В 1972 году республиканцы добились хороших результатов на выборах, чему способствовала блестящая победа Никсона, и полагали, что если им удастся добиться признания недействительными достаточного числа бюллетеней избирателей, проголосовавших заочно, результаты выборов в местные органы власти могут измениться на противоположные.

Это дело рассматривалось в старом здании окружного суда Мадисона судьей Биллом Энфилдом, демократом, ставшим впоследствии моим другом и сторонником. Демократы были представлены и двумя другими яркими личностями: Биллом Мерфи, юристом из Фейетвилла, посвятившим свою жизнь Американскому легиону, где он был командиром от Арканзаса, а также демократической партии, и местным адвокатом У.Л. Холлом по прозвищу «Кью» — чрезвычайно умным человеком с одной рукой и столь же острым чувством юмора, как крюк, служивший продолжением его левой руки. Выступления людей, вызванных в суд, чтобы дать объяснения в связи с заочным голосованием, создавали яркую картину непоколебимой преданности, слабого представления о политике и экономических трудностей — всего того, что отличало жизнь в горных районах Арканзаса.

Один человек должен был объяснить, почему он проголосовал заочно в последний момент, не подав заявления заранее, как это положено по закону. Он объяснил, что работает в комиссии штата по охране рыбы и дичи и проголосовал за день до выборов, поскольку как раз перед этим получил указание в день выборов доставить единственный в штате капкан на медведя в округ Стоун. Добраться туда можно было лишь по горным дорогам, и это должно было занять много времени. Его бюллетень был признан действительным. Другой избиратель был вызван для дачи показаний из Талсы, штат Оклахома, где он работал. Он признался, что уже более десяти лет живет в Талсе, но продолжает заочно голосовать в округе Мадисон, хотя по закону уже не является жителем Арканзаса. Когда юрист-республиканец стал давить на него, упирая на это обстоятельство, он горячо заявил, что округ Мадисон является для него родным, что ему пришлось уехать в Талсу, потому что он не мог заработать на жизнь в горном районе Арканзаса, что он совсем не разбирается в политике и она его не интересует и что лет через десять, как только сможет уйти на пенсию, он вернется в родной штат. Не помню, сочли ли его бюллетень действительным, но его преданность родным местам произвела на меня большое впечатление.

Стив Смит дал показания о том, как он собирал бюллетени обитателей принадлежавшего его отцу интерната для престарелых, пожелавших проголосовать заочно. Закон разрешал сотрудникам подобным учреждений помогать заполнять бюллетени, однако требовал, чтобы их отправлял по почте кто-то из родственников этих пожилых людей или лицо, имеющее на это письменное разрешение. Стив же собрал все бюллетени и опустил их в ближайший почтовый ящик. Я представил судье очень убедительное, на мой взгляд, заключение, в котором подчеркнул, что было бы абсурдным утверждать, что Стив не имел права отправлять эти бюллетени, поскольку никто не высказал предположения, что Стив их каким-либо образом подделал или что обитатели интерната не хотели, чтобы он отправил эти бюллетени по почте. Насколько нам было известно, не все пожилые люди, находившиеся в интернате, имели родственников, которые могли бы выполнить это поручение. Судья Энфилд вынес решение против нас со Стивом, однако он все же признал действительными достаточное число бюллетеней, чтобы окружной судья Чарльз Уортон, шериф Ральф Бейкер и члены их команды сохранили свои посты.

Я проиграл это дело, однако получил бесценное для меня представление о жизни горцев Арканзаса. Я также подружился с несколькими наиболее яркими политиками из тех, которых мне когда-либо доводилось встречать. Если в округ Мадисон приезжал новый человек, через неделю становилось известно, демократ он или республиканец. Республиканцам для участия в выборах приходилось регистрироваться в здании суда. Демократов секретарь округа регистрировал на дому. За две недели до выборов всех демократов обзванивали, чтобы напомнить о предстоящих выборах. Им также звонили утром в день выборов. Если они не успевали проголосовать, а время было уже позднее, кто-нибудь из избирательного штаба заходил за ними и провожал их на избирательный участок. В 1974 году, когда я впервые баллотировался на всеобщих выборах, я позвонил Чарльзу Уортону, чтобы узнать, как обстоят наши дела. Он сообщил, что сильным дождем смыло мост в отдаленном районе округа и некоторые наши сторонники не смогли добраться до избирательных участков, однако делается все возможное, и он считает, что мы победим с преимуществом примерно в 500 голосов. Я одержал победу в округе Мадисон с преимуществом в 501 голос.

Прожив в Фейетвилле пару месяцев, я уже чувствовал себя здесь совершенно как дома. Мне нравилось преподавать, нравилось посещать футбольные матчи, на которых я болел за команду «Рейзорбэкс», нравилось ездить на автомобиле по горным дорогам и являться членом университетского сообщества, которое состояло из людей с такими же интересами, как и у меня. Я подружился с Карлом Уиллоком, одним из заместителей ректора, очень сдержанным человеком с короткими седыми волосами. Я познакомился с ним на ланче в кафетерии Уайатта в большом торговом центре, расположенном на полпути между Фейетвиллом и Спрингдейлом. Все сидевшие за нашим столом критиковали президента Никсона, кроме Карла, который не произнес ни слова. Я не имел ни малейшего представления о том, что он думает по этому поводу, поэтому спросил его об этом напрямик. Никогда не забуду, как он ответил своим ровным голосом: «Я согласен с Гарри Трумэном. Он сказал, что Ричард Никсон из тех, кто снимет деревянные монеты с глаз покойника». В прежние времена деревянными монетами называли деревянные кружки, которые клали на веки умершим перед бальзамированием. Карла Уиллока можно сравнить с книгой, о которой нельзя судить по ее обложке. За его внешней невозмутимостью скрывались трезвый ум и отважное сердце.

Мне особенно нравились две преподавательницы, мужья которых были членами Законодательного собрания штата. Энн Генри преподавала на экономическом факультете, а ее муж Морис был офтальмологом и сенатором нашего Законодательного собрания. Энн и Морис стали нашими с Хиллари близкими друзьями, и когда мы поженились, они устроили для нас свадебный прием в своем доме. Диана Кинкейд, преподававшая на факультете политологии, вышла замуж за члена Палаты представителей Законодательного собрания штата Хью Кинкейда. Диана была красива, умна и хорошо разбиралась в политике. Когда Хиллари перебралась в Фейетвилл, она не просто подружилась с Дианой они стали близкими подругами, находившими в обществе друг друга понимание, поддержку и любовь, что так редко встречается в жизни одновременно.

Хотя Фейетвилл, как и все города северо-запада Арканзаса, быстро разрастался, в нем сохранилась симпатичная маленькая городская площадь. В центре ее находилось старое здание почты, в котором после реконструкции разместились ресторан и бар. С четырех сторон площадь окаймляли магазины, учреждения и банки, а утром по субботам она превращалась в рынок, на котором фермеры продавали свежие продукты. Мой двоюродный брат Рой Клинтон владел универмагом «Кэмпбелл-Белл», здание которого располагалось в северо-западной части площади. Иногда я помогал ему торговать и благодаря этому многое узнал о городе, который стал для меня родным. Здание суда находилось всего в квартале от площади. Среди местных юристов, работавших в нем либо занимавших офисы неподалеку, были как опытные адвокаты старшего поколения, так и способные молодые юристы, многие из которых вскоре стали моими активными сторонниками.

Местная политическая тусовка собиралась в ресторане Билли Шнайдер, расположенном на шоссе 71 к северу от города. Билли была грубоватой женщиной с хриплым голосом и грубоватой манерой говорить. Она немало повидала в жизни, но не утратила всепоглощающей идеалистической страсти к политике. Ее заведение посещали все местные политики, включая «куриного» магната Дона Тайсона, чья фирма впоследствии стала крупнейшей сельскохозяйственной компанией мира, и его адвоката Джима Блэйра, невероятно умного человека ростом шесть футов пять дюймов, который вскоре стал одним из моих лучших друзей. Через несколько месяцев после моего переезда в Фейетвилл Билли закрыла ресторан и открыла бар и дискотеку в полуподвале отеля, находившегося напротив здания суда. Туда стали приходить ее прежние посетители, однако появилось и много постоянных клиентов из числа студентов университета, которых она привлекала для работы на выборах в качестве помощников своих кандидатов. Билли занимала важное место в моей жизни вплоть до того дня, когда мы ее похоронили.

Незадолго до Дня благодарения я на несколько дней покинул свою «берлогу» в горах, чтобы навестить Хиллари в Кембридже. Мы с ней еще не приняли окончательного решения о наших отношениях, но она согласилась приехать ко мне на рождественские каникулы. Я любил ее и хотел быть с ней, но понимал ее сомнения. Я был страстным и увлекающимся и, судя по моему прошлому, вряд ли представлял себе, что означают крепкие семейные узы. Она понимала, что брак со мной был рискованным во многих отношениях. Кроме того, Арканзас, должно быть, все еще казался ей слишком чужим, чтобы поселиться там навсегда, хотя теперь она и знала, что он находится не на краю света. Как я уже говорил, я и сам не был уверен, что для нее это было бы правильным решением. Я по-прежнему считал, что ей следует делать политическую карьеру. В то время я думал, что работа важнее личной жизни. Я был знаком со многими способнейшими людьми моего поколения и не сомневался, что по своему политическому потенциалу Хиллари была на голову выше их всех. Она отличалась острым умом, имела доброе сердце, обладала лучшими, чем у меня, организаторскими способностями, да и в политическом мастерстве почти мне не уступала. Просто у меня было больше опыта. Я любил ее достаточно сильно, чтобы хотеть, чтобы она осталась со мной, одновременно желая самого лучшего для нее. Это был непростой выбор.

Когда я вернулся в Арканзас, там уже начались серьезные политические дискуссии. Как и других демократов по всей стране, наших сторонников волновали слушания по Уотергейтскому делу, проводившиеся комиссией во главе с сенатором Сэмом Эрвином, и продолжение войны во Вьетнаме. Казалось, у нас были шансы добиться успеха на промежуточных выборах в Конгресс, особенно после того, как цена на нефть повысилась и были введены ограничения на продажу бензина. Однако местные демократы не считали угрозу поражения на выборах конгрессмена от нашего штата Джона Пола Хаммершмидта достаточно реальной. Хаммершмидт занимал весьма консервативную позицию при голосовании в Конгрессе и являлся активным сторонником президента Никсона. В то же время он был дружелюбным, скромным человеком, на большинство уикендов приезжал в родной штат и ездил по всему своему округу. Он также очень эффективно занимался сбором информации о людях, живущих в неблагоприятных условиях, и улучшением этих условий, помогая маленьким городкам получать субсидии на строительство систем водоснабжения и канализации и добиваясь для избирателей государственных пособий, часто финансировавшихся в рамках тех самых программ, за сокращение которых он голосовал в Вашингтоне. Хаммершмидт имел компанию по производству пиломатериалов, пользовался поддержкой представителей малого бизнеса округа и заботился об интересах крупных производителей древесины, домашней птицы, а также грузоперевозчиков, игравших важную роль в экономике штата.

Осенью я пытался убедить баллотироваться нескольких людей, среди которых были Хью и Диана Кинкейд, Моррис и Энн Генри, Стив Смит и член Палаты представителей Законодательного собрания штата Руди Мур, зять Кларка Уиллока. Все считали, что соревнование необходимо, но никто не хотел в нем участвовать, так как победить в нем, казалось, было почти невозможно. Кроме того, предполагалось, что соперником сенатора Фулбрайта на предварительных выборах демократической партии, скорее всего, станет губернатор Бамперс, пользовавшийся огромной популярностью. Фулбрайт был родом из Фейетвилла, и большинство моих друзей, хоть им и нравился Бамперс, считали себя обязанными помочь сенатору Фулбрайту в борьбе, которая обещала быть очень трудной.

Когда стало ясно, что ни один из жителей нашего округа, способный составить серьезную конкуренцию Хаммершмидту, не готов к этому, я начал подумывать о том, чтобы баллотироваться самому. На первый взгляд, это казалось нелепым. После девятилетнего отсутствия я прожил в родном штате всего шесть месяцев и лишь три месяца работал на новом месте. В большей части округа у меня не имелось никаких знакомств. С другой стороны, Фейетвилл, где было множество студентов и либерально настроенных демократов, был не самым худшим местом для начала политической деятельности. Хот-Спрингс, где я вырос, был самым крупным городом на юге округа, в который также входил Йелл, откуда были родом Клинтоны. Таким образом, у меня имелись родственники в пяти из двадцати одного округа, входившего в избирательный округ. Я был молод, не женат и готов работать день и ночь. И даже если бы я не победил, а просто добился хороших результатов, это совсем не помешало бы мне в будущих кампаниях, в которых я собирался принять участие. Правда, если бы я потерпел полное поражение, политическая карьера, о которой я давно мечтал, могла бы закончиться, даже не начавшись.

Когда вскоре после Рождества ко мне приехала Хиллари, мне было о чем подумать. Однажды утром в начале января мы обсуждали все это у меня дома, и вдруг зазвонил телефон. Это был Джон Дор, с которым мы с Хиллари вместе работали весной предыдущего года, когда он приехал в Йельский университет, чтобы выступить в роли судьи на нашем конкурсном судебном процессе, сторонами в котором были герои фильма «Касабланка». Он сообщил мне, что только что согласился стать главным следователем Комитета по юридическим вопросам Палаты представителей, проводящего расследование об инициировании процедуры импичмента президента Никсона и что меня ему рекомендовал Берк Маршалл. Он предложил мне взять отпуск на юридическом факультете, подключиться к этой работе и помочь ему привлечь к ней других толковых молодых юристов. Я ответил, что собирался баллотироваться в Конгресс, но подумаю над его предложением и позвоню ему на следующий день. Мне нужно было быстро принять решение, и я, как это будет часто происходить в последующие годы, обратился за советом к Хиллари. К тому времени, когда мне нужно было звонить Джону, я уже принял решение. Я поблагодарил его за предложение, но отказался от него, заявив, что решил принять участие в длительной борьбе за место в Конгрессе. Я сказал ему, что талантливых молодых юристов, которые отдали бы все за возможность участвовать вместе с ним в расследовании по импичменту, немало, а принять участие в борьбе в штате Арканзас, кроме меня, некому. Я знал, что, по мнению Джона, совершаю глупейшую ошибку, и, по здравом размышлении, так оно и было. Но, как я уже отмечал раньше, возможности, отвергнутые человеком, влияют на его жизнь в той же степени, что и возможности, которые он использует.

Я посоветовал Джону пригласить на эту работу Хиллари и наших однокашников по Йельскому университету Майка Конуэя и Руфуса Кормье. Засмеявшись, он признался, что и Берк Маршалл рекомендовал именно их. В конечном счете все они стали членами команды Джона и прекрасно выполнили свою работу. Таким образом, Дор сумел набрать группу талантливых молодых людей, и это подтвердило мою уверенность в том, что он мог обойтись без меня.

За несколько дней до возвращения Хиллари в Кембридж я отвез ее в Хантсвиллл, находившийся примерно в 25 милях к востоку от моего дома, чтобы познакомить с бывшим губернатором Фобусом. Поскольку я собирался баллотироваться в Конгресс, рано или поздно мне все равно пришлось бы нанести ему визит вежливости. Кроме того, хоть мне и не очень нравилось то, что он сделал в Литл-Роке, он был яркой личностью и прекрасно разбирался в политической ситуации в Арканзасе, и мне очень хотелось, чтобы он поделился со мной своими знаниями. Фобус жил в большом красивом доме, спроектированном Фэем Джонсом, который построили для него его сторонники, когда после двенадцатилетнего пребывания на посту губернатора он вышел в отставку, не имея никаких средств. В то время он жил со своей второй женой Элизабет, привлекательной женщиной, уроженкой штата Массачусетс, все еще носившей модную в 1960-е годы прическу с начесом. До замужества она некоторое время работала политическим комментатором в Литл-Роке и придерживалась исключительно консервативных взглядов. Как внешне, так и по своему мировоззрению она разительно отличалась от первой жены губернатора Альты, убежденной популистки, родившейся в одном из горных районов штата и работавшей редактором местной газеты Madison County Record.

Нас с Хиллари проводили в дом Фобуса и усадили за большой круглый стол на полностью застекленной террасе, с которой открывался вид на плато Озарк и раскинувшийся внизу город. В течение следующих четырех-пяти часов я задавал вопросы, а Орвал отвечал на них, и из его ответов складывался увлекательный рассказ об истории и политической жизни Арканзаса, о ситуации в штате во времена Великой депрессии и Второй мировой войны. Он также рассказал мне, почему до сих пор отстаивает правильность своих действий в Литл-Роке и как, по его мнению, проблемы президента Никсона могут повлиять на исход выборов в Конгресс. Я говорил мало, просто задавал очередной вопрос после того, как Фобус отвечал на предыдущий. Хиллари вообще молчала. Как это ни удивительно, за четыре с лишним часа Элизабет Фобус тоже не произнесла ни слова. Она лишь угощала нас кофе с домашним печеньем.

Наконец, когда стало ясно, что беседа подходит к концу, Элизабет Фобус строго посмотрела на меня и сказала: «Все это очень хорошо, мистер Клинтон, но что вы думаете о международном заговоре с целью уничтожения США?» Я ответил, глядя ей прямо в глаза: «Я, конечно же, против него, а вы разве нет, миссис Фобус?» Вскоре после нашего визита Фобусы перебрались в Хьюстон. Впоследствии Орвала постигло большое несчастье, от которого он так и не оправился: Элизабет была зверски убита в их квартире. В 1979 году, после своего избрания на пост губернатора Арканзаса я пригласил на церемонию инаугурации всех бывших губернаторов нашего штата, включая Фобуса. Мое решение вызвало возражения у моих прогрессивных сторонников, считавших, что старый плут этого не заслуживает. Последующие события доказали их правоту и стали отличным подтверждением справедливости старой поговорки, гласящей, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Тем не менее я и сейчас поступил бы точно так же, хотя бы ради возможности побеседовать с Элизабет Фобус о «красной угрозе».

После отъезда Хиллари я отправился к декану Дэвису и сообщил ему, что собираюсь баллотироваться в Конгресс, пообещав продолжить занятия и находить время для студентов. В весеннем семестре я должен был вести два предмета — «Уголовно-процессуальное право» и «Морское право» и уже потратил достаточно много времени на подготовительную работу. К моему удивлению, Уайли дал мне свое благословение, возможно потому, что было уже поздно искать другого преподавателя.

Население третьего избирательного округа Арканзаса было по преимуществу сельским, в него входил двадцать один административный округ северо-западной части штата: крупные округа Вашингтон и Бентон на крайнем северо-западе; семь округов на севере, в районе плато Озарк; восемь округов в долине реки Арканзас и четыре — в горах Уошито на юго-западе. Благодаря Wal-Mart, Tyson Foods и другим компаниям по производству мяса птицы, а также грузоперевозчикам, таким как J.B. Hunt, Willis Shaw и Harvey Jones, уровень жизни в городах округов Бентон и Вашингтон значительно вырос, и их население в основном поддерживало республиканцев. В конце концов увеличение числа протестантских христианских церквей и приток пенсионеров со Среднего Запада, а также успешная деятельность крупных компаний привели к тому, что северо-западные районы Арканзаса стали наиболее прореспубликанской и наиболее консервативной частью штата. Исключением оставался Фейетвилл, где благодаря университету сохранялось большее равновесие между представителями двух партий.

В 1974 году самым крупным и одновременно самым консервативным городом округа был расположенный на границе с Оклахомой Форт-Смит с населением 72 286 человек. В 60-е годы отцы города сократили финансирование программы обновления городов, которая, как им казалось, была первым шагом к социализму. Когда через несколько лет было предъявлено обвинение Джону Митчеллу, проходившему по уотергейтскому делу, его адвокаты заявили, что Форт-Смит — одно из трех мест в Америке, где ему могли вынести справедливый приговор. Вероятно, его бы встретили там как героя. Округа к востоку от Форт-Смита, вниз по реке Арканзас, и к северу от него, в горах, как правило, поддерживали популистов и придерживались консервативных позиций по социальным вопросам. Численность сторонников республиканцев и демократов была там примерно одинаковой.

Горные округа, особенно Мадисон, Ньютон и Серей, все еще оставались в определенной мере отрезанными от внешнего мира. Иногда туда приезжали новые люди, однако многие семьи из поколения в поколение жили на одном участке земли уже более ста лет. У жителей этого района была уникальная манера говорить: они использовали яркие выражения, которых я никогда раньше не слышал. Больше всего мне понравилось, как они говорили о человеке, если он им действительно не нравился: «Я не помочился бы ему в ухо, даже если бы его мозг был охвачен огнем». В сельских административных округах южной части избирательного округа большей поддержкой пользовались демократы, но население, тем не менее, было консервативным. Жители крупнейшего округа, Гарланда, административным центром которого был Хот-Спрингс, куда часто перебирались на жительство вышедшие на пенсию республиканцы с севера, на президентских выборах обычно голосовали за кандидата от республиканской партии. Хаммершмидт пользовался там большой популярностью.

В этих округах было очень мало чернокожих, и большинство из них жили в городах Форт-Смит и Хот-Спрингс, втором по величине городе избирательного округа, а также Расселвилле и Дарданелле, расположенных в долине реки в его юго-восточной части. В Фейетвилле, Форт-Смите и Хот-Спрингс, в отличие от других городов, были сильны позиции профсоюзов. Из-за плохих горных дорог и преобладания старых машин и пикапов потребление бензина в расчете на один автомобиль в этом округе было самым высоким в США — немаловажный фактор, учитывая рост цен на бензин и его нехватку. Там, кроме того, был самый высокий по сравнению с другими округами по выборам в Конгресс процент ветеранов-инвалидов. Конгрессмен Хаммершмидт был ветераном Второй мировой войны и всячески обхаживал других ветеранов. На предыдущих выборах силы, занимавшие консервативные позиции по социальным и финансовым вопросам, одержали убедительную победу над наиболее последовательными демократами и популистами, в то время как Никсон нанес поражение Макговерну, получив 74 процента голосов против 26. Хаммершмидт получил 77 процентов. Неудивительно, что, кроме меня, желающих участвовать в предвыборной борьбе не было.

Через несколько дней после отъезда Хиллари Карл Уиллок повез меня в мою первую предвыборную поездку по северным округам. Первую остановку мы сделали в округе Кэрролл. В Берривилле, городке с населением примерно в тысячу человек, я побывал в магазине известного местного демократа Си Бигэма, который в тот день взял с собой своего четырехлетнего внука. Через двадцать с лишним лет этот маленький мальчик, Крис Энгсков, станет моим личным помощником в Белом доме. Я также познакомился с местным священником методистской церкви Виком Никсоном и его женой Фредди. Они были либеральными демократами, выступавшими против войны во Вьетнаме, и согласились поддержать меня, но сделали гораздо больше. Фредди, ставшая координатором моей кампании, очаровала всех лидеров сельских избирательных округов. Позднее, когда я стал губернатором, она работала в губернаторской канцелярии и не переставала убеждать меня в необходимости отмены смертной казни. А когда мы с Хиллари решили пожениться, именно Вик провел церемонию венчания.

Мы поехали на восток, к округу Бун, а затем — в Маунтин-Хоум, административный центр Бакстера, самого северного округа штата. Карл познакомил меня с Хью Хэклером, бизнесменом, который первым делом заявил нам, что на предварительных выборах будет поддерживать другого кандидата. Тем не менее у нас завязалась беседа. Узнав, что я из Хот-Спрингс, он сообщил, что дружил с Гейбом Кроуфордом. Когда же я ответил, что Гейб был лучшим другом моего отца, Хью отказался от своего решения голосовать за другого парня и поддержал меня. Я также познакомился с Вейдой Шейд, владелицей мебельного магазина, которая была казначеем штата. Заметив у меня на рубашке державшуюся на одной нитке пуговицу, она предложила ее пришить. Вейда тоже стала моей сторонницей. Она никогда больше не пришивала мне пуговиц, но, когда я уже был губернатором, а Вейда — сенатором Законодательного собрания штата, она не раз помогала мне при голосовании.

Из Маунтин-Хоум мы направились в округ Серей. Мы сделали остановку в Сент-Джо, где было всего около 150 жителей, чтобы повидать председателя окружной организации демократической партии Уилла Гоггинса. Уиллу было уже за восемьдесят, однако он был умен и наблюдателен, обладал большой физической силой и с упоением занимался политической деятельностью. Когда он сказал, что поддержит меня, я понял, что это принесет мне множество голосов, в чем мы впоследствии и убедились. В административном центре Маршалле я познакомился с Джорджем Дэниелом, владельцем местного магазина скобяных изделий. Младший брат Джорджа, Джеймс, был студентом юридического факультета, и именно он сделал одно из первых пожертвований на мою предвыборную кампанию — тысячу долларов; его старший брат Чарльз работал в том же округе врачом. Я часто смеялся над грубоватыми шутками Джорджа, но вскоре благодаря ему получил урок, который надолго запомнил. Как-то раз в его магазин зашел ветеран вьетнамской войны, вернувшийся в округ через несколько лет, и купил пистолет, сказав, что хочет поупражняться в стрельбе. На следующий день он убил шесть человек. Оказалось, он только что сбежал из Форт-Рутс, федеральной клиники для душевнобольных ветеранов, расположенной в северной части Литл-Рока, где провел несколько лет. Его болезнь, по-видимому, стала следствием тяжелого потрясения, связанного с участием в боевых действиях во Вьетнаме. Джордж Дэниел долго переживал случившееся. На мой взгляд, это было самым убедительным аргументом в пользу проверки анкетных данных покупателей оружия, которую предлагалось ввести в соответствии с законом Брейди. Я подписал этот закон лишь в 1993 году, через девятнадцать лет, в течение которых уголовники и люди с психическими расстройствами продолжали совершать убийства, которые можно было бы предотвратить.

Когда мы с Карлом вернулись в Фейетвилл, я был на седьмом небе. В те времена, когда я работал на других кандидатов, мне всегда нравились «розничные» кампании, основанные на встречах один на один. И теперь я с удовольствием посещал маленькие городки или останавливался, чтобы поговорить с людьми у сельских магазинов, кафе и бензоколонок. Я никогда не умел просить деньги, однако мне нравилось приходить к людям домой и на работу и уговаривать их отдать за меня свои голоса. Кроме того, в ходе таких встреч всегда можно было встретить колоритную личность, услышать интересную историю, узнать что-нибудь стоящее или завести нового друга.

За первым днем предвыборной кампании последовали десятки других, очень на него похожих. Я выезжал из Фейетвилла рано утром и работал до поздней ночи, стараясь объехать как можно больше городов и округов, затем, если на следующий день нужно было проводить занятия в университете, возвращался домой. Если же занятий не было, я оставался ночевать у какого-нибудь гостеприимного демократа, чтобы утром отправиться в очередной округ.

В следующее воскресенье я вновь поехал на восток, чтобы закончить работу в горных округах. Эта поездка чуть было не сорвалась, поскольку перед выходными я забыл залить полный бак моего «Гремлина» 1970 года производства компании American Motors, а в соответствии с федеральным законом бензоколонки из-за нехватки бензина по воскресеньям не работали. Мне же надо было ехать в горы. В отчаянии я позвонил президенту нашей местной бензиновой компании, Чарльзу Шарло, и спросил, не разрешит ли он мне заправиться на своем складе. Чарльз предложил мне приехать на склад, сказав, что позаботится об этом. К моему удивлению, он пришел туда и сам залил бензин в бак моей машины. Таким образом, Чарльз Шарло без посторонней помощи обеспечил продолжение моей едва начинавшейся предвыборной кампании.

Сначала я отправился в Альпену, чтобы встретиться с председателем окружной организации демократической партии Бо Форни, которого не застал во время первой поездки в этот город. Я без труда нашел его маленький домик, во дворе которого увидел пикап со стойкой для ружей — обычное для горцев снаряжение. Бо встретил меня у парадной двери в джинсах и белой футболке на мощном торсе. Все время, пока я произносил свою речь с просьбой о поддержке, он молча смотрел телевизор. Когда я закончил, Бо сказал, что Хаммершмидту следует как следует всыпать и, хоть он и получит большое преимущество в своем родном городе Гаррисоне, мы вполне сможем добиться хороших результатов в округе Бун. Затем он назвал имена нескольких людей, с которыми мне следовало встретиться, заметил, что я получу больше голосов, если постригусь, и, добавив, что будет меня поддерживать, отвернулся к телевизору. Вначале я не знал, что о нем и подумать, но, возвращаясь к своей машине, присмотрелся получше к его пикапу и увидел на бампере наклейку со словами: «Не надо меня винить. Я голосовал за Макговерна» Когда я позже спросил Бо об этой наклейке, он ответил так: ему все равно, что говорят критики о Макговерне, демократы, в отличие от республиканцев, выступают за простых людей, и в этом все дело. Когда я стал президентом, а Бо был болен, наш общий друг и товарищ по партии Леви Филипс, очень предприимчивый человек, привез его в Вашингтон, чтобы он смог побывать в Белом доме и остаться там с нами на ночь. Бо хорошо провел время, но отказался ночевать в спальне Линкольна. Он не мог простить ему крайностей, допущенных республиканцами после Гражданской войны, в эпоху Реконструкции Юга, и их преданности богатым и сильным мира сего в XX веке. Я надеюсь, что теперь, когда и Линкольн, и Бо на небесах, они поладили и преодолели свои разногласия.

После Альпены я отправился в Флиппин, городок в округе Марион с населением около тысячи человек, где асфальтированных дорог было меньше, чем в любом другом городе нашего штата. Я встретился с двумя молодыми людьми, которым хотел поручить руководство моей предвыборной кампанией в этом городке, — Джимом Миллиганом и Керни Карлтоном. Они усадили меня в пикап Джима, сами сели с обеих сторон и по грунтовой дороге отправились в Эвертон, крохотное местечко в самой отдаленной части округа, в гости к Леону Суоффорду, которому принадлежал единственный в тех местах магазин и поддержка которого могла принести мне сотни две голосов. Примерно в десяти милях от города, в совершенно глухом месте, Джим остановился. Мы вылезли из машины и буквально утонули в пыли. Джим вынул пачку жевательного табака «Ред мэн», положил в рот кусочек, затем угостил Керни. После этого Керни протянул пластинку и мне, сказав: «Хотим посмотреть, что ты за фрукт. Если ты настоящий мужчина и станешь жевать этот табак, мы тебя поддержим. Если нет, мы выкинем тебя из машины, и ты вернешься в город пешком». Подумав, я ответил: «Открывайте свою чертову дверь». Секунд пять они таращились на меня, потом разразились громовым смехом, и мы продолжили путь к магазину Суоффорда. Нам удалось получить там голоса, причем со временем число наших сторонников значительно увеличилось. Если бы их мнение обо мне основывалось на моем отношении к табаку «Ред мэн», то я, возможно, до сих пор бродил бы по проселочным дорогам округа Марион.

Через несколько недель я вновь подвергся подобному испытанию. Я приехал в Кларксвилл, расположенный в долине реки Арканзас, вместе с лидером моего окружного предвыборного штаба Роном Тейлором, двадцатидвухлетним молодым человеком. Он происходил из семьи, игравшей заметную роль в политической жизни штата, и, несмотря на довольно юный возраст, сам прекрасно разбирался в вопросах политики. Он пригласил меня на окружную ярмарку, чтобы познакомить с шерифом, поддержка которого, как сказал Рон, необходима для того, чтобы получить голоса жителей округа. Мы нашли шерифа на площадке для родео держащим под уздцы лошадь. Родео должно было начаться с выводки — демонстрации лошадей на арене. Шериф подал мне поводья и посоветовал принять в ней участие, после чего обещал представить меня собравшимся. Он заверил меня, что лошадь очень смирная. На мне были темный костюм и рубашка с галстуком, на ногах— ботинки с узкими загнутыми носами. Последний раз я сидел на лошади в пять лет, позируя для фотографии в костюме ковбоя. От жевательного табака я отказался, но поводья взял и в седло сел. После того как я всю жизнь смотрел ковбойские фильмы, подумал я, насколько трудно мне будет это сделать? Когда началась выводка, я выехал на арену с таким видом, словно делал это миллион раз. Я проехал примерно четверть окружности арены, и сразу после того, как меня представили, лошадь внезапно остановилась и встала на дыбы. Каким-то чудом мне удалось на ней удержаться. Толпа зааплодировала. Мне кажется, они решили, что я сделал это специально. Только шериф знал, что произошло на самом деле, но тем не менее поддержал меня.

Я закончил поездку по Озарку в округе Ньютон, одном из красивейших мест Америки, где протекает река Буффало, которая недавно стала первой рекой, взятой под охрану Конгресса в соответствии с законом «О заповедных ландшафтных реках». Сначала я остановился в Пруитте, небольшом поселении на реке Буффало, чтобы встретиться с Хилари Джонсом. Он занимался строительством дорог и, хоть и жил в довольно скромном доме, был, возможно, самым богатым человеком округа. Его предки были демократами начиная со времен Гражданской войны и даже еще раньше, и у него имелись свидетельствовавшие об этом генеалогические книги. Всю жизнь он прожил на своей земле у реки. В годы Великой депрессии его семья лишилась значительной ее части, и, вернувшись домой после Второй мировой войны, он несколько лет работал, чтобы вернуть утраченное. То, что Буффало объявили рекой, находящейся под охраной, стало для него самым настоящим кошмаром.

Большинство землевладельцев, живших в долине этой реки, пользовались землей на правах пожизненной аренды и не могли продать ее никому, кроме правительства. После их смерти ее также могло приобрести только правительство. Поскольку участок Хилари находился рядом с главным шоссе, правительство намеревалось забрать его на основании права на принудительное отчуждение частной собственности. У Хилари и его жены Маргарет было восемь детей, и они хотели, чтобы каждый из них имел свою землю. На их участке находилось старое кладбище, где были похоронены люди, родившиеся в XVIII веке. Когда в округе умирал одинокий бедняк, его хоронили на этом кладбище, и Хилари оплачивал похороны. Я был согласен с тем, что реку необходимо охранять, но считал, что правительству следовало позволить старым владельцам земли сохранить ее на основе сервитута, который исключил бы любые преобразования или действия, ведущие к ухудшению экологии, но позволил бы семьям продолжать владеть этой землей из поколения в поколение. Благодаря общению с жителями долины Буффало я, став президентом, лучше многих других демократов понимал недовольство фермеров из западных штатов, возникавшее каждый раз, когда соображения экологии вступали в противоречие с тем, что они считали своими исключительными правами.

В конце концов Хилари Джонс потерпел поражение в борьбе с правительством. Эта борьба дорого ему обошлась, но не убила в нем страсть к политике. Он переехал в новый дом и продолжал заниматься политической деятельностью. Позже мы с Хиллари провели с ним незабываемый вечер в Белом доме. Он чуть не расплакался, когда Хиллари привела его в Комнату географических карт, чтобы показать военную карту, которой Франклин Делано Рузвельт пользовался незадолго до своей смерти в 1945 году в Уорм-Спрингс, штат Джорджия. Хилари боготворил Рузвельта. В отличие от Бо Форни, он провел ночь в спальне Линкольна. Когда Хилари гостил у нас в Белом доме, я пошутил насчет того, что он спал в постели Линкольна, от чего отказался Бо Форни. На это Джонс ответил, что он спал на той стороне кровати, которая находится под портретом Эндрю Джексона. С первого дня нашего знакомства и до того самого момента, когда я вылетел из Белого дома в родной штат, чтобы произнести речь на его похоронах, Хилари Джонс оставался моим надежным сторонником в округе Ньютон. Он был олицетворением сурового и прекрасного духа дорогих моему сердцу мест, которые я люблю с тех пор, как впервые увидел их в шестнадцать лет.

Административный центр округа Джаспер был небольшим городком с населением менее четырехсот человек. Здесь было два кафе, в одном из которых часто собирались республиканцы, а в другом — демократы. Человек, с которым я хотел встретиться, Уолтер Брейзел, жил этажом ниже принадлежавшего его жене кафе, которое облюбовали демократы. Я приехал к нему воскресным утром, когда он еще был в постели, и сидел, дожидаясь его, в маленькой гостиной, причем дверь из гостиной в спальню была открыта. Начав надевать брюки, он, поскольку еще не совсем проснулся, поскользнулся, а так как был человеком достаточно полным, то в буквальном смысле покатился по полу, перевернувшись несколько раз и, таким образом, оказавшись в гостиной. Я очень нуждался в его поддержке, поэтому не рассмеялся. Зато смеялся Уолтер. Он сказал, что когда-то тоже был молодым, стройным и быстрым, играл защитником в стартовой пятерке баскетбольной команды средней школы Коал-Хилла и в 1930-е годы именно под его руководством эта команда выиграла на чемпионате штата у Центральной средней школы Литл-Рока. Он сильно поправился в те годы, когда занимался бутлегерством, а потом так и не смог сбросить вес. Вскоре он сказал, что будет меня поддерживать,— возможно, только для того, чтобы никто не мешал ему снова улечься спать.

Затем я отправился в один из сельских районов, чтобы встретиться с Биллом Фаулером, владельцем фермы в Боксли. Билл был представителем Арканзаса в Службе по сельскохозяйственным угодьям и охране окружающей среды при администрации Джонсона. Когда мы стояли на холме, откуда открывался живописный вид на горы, он сказал, что будет меня поддерживать, но не думает, что Хаммершмидт «достаточно запачкался дерьмом Никсона, чтобы завонять к дню выборов». Затем он дал такую оценку президенту: «Мне очень неприятно говорить это о республиканце, но Никсон мог бы стать прекрасным президентом. Он очень способный, у него отличные мозги, но он — неудачник, и с этим ничего не поделаешь». Возвращаясь в Фейетвилл, я размышлял над его словами.

В первые недели предвыборной агитации я, помимо того, что работал с отдельными людьми, старался создать эффективный механизм кампании. Как я уже упоминал, дядя Реймонд и Гейб Кроуфорд выделили мне 10 тысяч долларов, чтобы я мог начать свою деятельность, и я занялся сбором средств — сначала преимущественно в районе Фейетвилла, затем по всему округу и, наконец, штату. Некоторые из моих друзей по Джорджтаунскому, Оксфордскому и Йельскому университетам, а также предвыборные штабы Макговерна и Даффи прислали чеки на небольшие суммы. Самое крупное пожертвование сделала моя приятельница Энни Бартли, падчерица губернатора Уинтропа Рокфеллера, которая впоследствии, когда я стал губернатором, представляла Арканзас в Вашингтоне, округ Колумбия. Когда на митингах мы передавали из рук в руки урну для пожертвований, тысячи людей часто бросали туда по одному доллару, а нередко и по пять или десять долларов.

Двадцать пятого февраля в мотеле «Аванелль», куда мама обычно заходила по утрам выпить кофе перед работой, в присутствии моей семьи и нескольких друзей я официально объявил о выдвижении своей кандидатуры.

Дядя Реймонд предоставил под мой избирательный штаб небольшой удачно расположенный домик в Хот-Спрингс. Мама, Роуз Крейн, моя соседка по Парк-авеню, и Бобби Харгрейвз, молодой юрист, с сестрой которого я работал в Вашингтоне, занялись организацией его деятельности и прекрасно с этим справились. Впоследствии, когда я стал губернатором, Роуз перебралась в Литл-Рок и стала сотрудницей моей администрации, а мама продолжила организационную работу и использовала созданные структуры в моих последующих кампаниях. Главный штаб находился в Фейетвилле. Мой друг банкир Джордж Шелтон согласился взять на себя руководство предвыборной кампанией, а молодой адвокат Ф.Х. Мартин, с которым мы вместе играли в баскетбол, стал казначеем. Я арендовал старый дом на Колледж-авеню, и там работали преимущественно студенты, а в выходные — лишь моя двоюродная сестра Мэри Клинтон, пятнадцатилетняя дочь Роя.

Мы изготовили большие плакаты с лозунгом «Клинтона — в Конгресс!» и развесили их на обеих сторонах дома. Они до сих пор там висят, но их много раз закрашивали, когда в дом въезжали новые учреждения. Сегодня поверх всех старых надписей там можно увидеть только одно слово: «Тату». Потом мой друг детства Пэтти Хау открыл штаб в Форт-Смите, и по мере приближения дня выборов по всему округу появлялись и другие избирательные штабы. К 22 марта, когда я приехал в Литл-Рок, чтобы зарегистрировать свою кандидатуру, у меня было три соперника: сенатор Законодательного собрания штата Джин Рейнуотер, коротко стриженый демократ-консерватор из Гринвуда, города, расположенного южнее Форт-Смита; Дэвид Стюарт, молодой красивый мужчина, адвокат из Дэнвилла в округе Йелл, и Джим Скэнлон, высокий общительный человек, мэр Гринленда, расположенного в нескольких милях к югу от Фейетвилла. Больше всего меня беспокоил Стюарт, поскольку он был обаятельным человеком и хорошим оратором, а также потому, что происходил из родного для Клинтонов округа, на поддержку которого я рассчитывал.

Первое крупное политическое мероприятие в рамках моей кампании состоялось 6 апреля: это был митинг в Расселвилле, университетском городке в восточной части округа. Этот митинг был обязательным мероприятием, и на нем присутствовали все кандидаты на федеральные должности, а также должности в штатах и местных органах власти, включая сенатора Фулбрайта и губернатора Бамперса. Гвоздем программы стало выступление Роберта Берда, сенатора от Западной Вирджинии. Он произнес зажигательную речь, выдержанную в старых добрых традициях, и развлек собравшихся игрой на скрипке. Затем начались выступления кандидатов. Те, кто баллотировался в Конгресс, должны были говорить последними. К тому времени, когда выступления всех предыдущих ораторов, длившиеся от трех до пяти минут, закончились, было уже больше десяти вечера. Я понимал, что к тому времени, когда дело дойдет до нас, люди устанут и им все это наскучит, но решил рискнуть и выступить последним. Мне казалось, что это было единственной возможностью произвести впечатление.

Я как следует поработал над речью и сократил ее до двух минут. Это был страстный призыв добиться избрания более сильного Конгресса, который будет защищать интересы простых людей в противовес власти, сконцентрированной в руках республиканской администрации и ее союзников — представителей деловых кругов. Хотя я и записал свою речь на бумаге, я не заглядывал в текст и вложил в это выступление всю душу. Так или иначе, оно нашло отклик у слушателей, которые, хоть и устали после этого долгого вечернего мероприятия, все же нашли в себе силы встать и поаплодировать. Когда после митинга люди выходили из помещения, мои добровольные помощники раздавали им листовки с текстом моего выступления. Начало моей предвыборной кампании оказалось успешным.

После митинга ко мне подошел губернатор Бамперс. Похвалив мое выступление, он сказал, что ему известно, что я работал у сенатора Фулбрайта, и он знает, что поступает неправильно, пытаясь занять его место. Потом Бамперс очень удивил меня, заявив: «Лет через двенадцать вам, возможно, придется принимать аналогичное решение — баллотироваться или нет в качестве моего соперника. Если вы сочтете, что это нужно делать, идите и баллотируйтесь и помните, что именно я посоветовал вам сделать это». Дейл Бамперс был большой хитрец. Он мог бы отлично зарабатывать, работая психологом.

Следующие семь недель слились в одну непрерывную цепь митингов, сельских распродаж, ужинов с пирогами, мероприятий по сбору средств и «розничной» политики. После того как объединение АФТ-КПП на своем совещании в Хот-Спрингс приняло решение поддержать мою кандидатуру, я получил значительную финансовую и организационную поддержку. Ассоциация образования штата Арканзас также поддержала меня, поскольку я выступал за федеральную помощь системе образования.

Я много времени проводил в округах, где меня не слишком хорошо знали и где организация была менее эффективной, чем в округах, расположенных в Озарке, — в Бентоне на крайнем северо-западе, а также по обе стороны от реки Арканзас и в юго-западной части плато Уошито. В округе Йелл моей кампанией руководил мой двоюродный брат Майк Корнуэлл, работавший в местном похоронном бюро. Поскольку ему приходилось хоронить родственников почти всех жителей округа, он знал абсолютно каждого. Характер у Майка был жизнерадостный, и это очень помогало мне в трудной борьбе против его соседа из Дэнвилла Дэвида Стюарта. В моей кампании активно участвовало очень много народа: молодые идеалистично настроенные профессионалы и предприниматели, талантливые лидеры местных профсоюзов, должностные лица окружных и городских органов власти и убежденные демократы — люди самого разного возраста, от учащихся средней школы до почти стариков, которым было за семьдесят или даже за восемьдесят.

Ко дню первичных выборов мы были организованы лучше, чем наши соперники, и работали гораздо эффективнее, чем они. Я получил 44 процента голосов, на втором месте был сенатор Рейнуотер, чуть-чуть опередивший Дэвида Стюарта (26 процентов против 25) и вышедший в последний тур. Остальные голоса были поданы за мэра Скэнлона, у которого не было денег, но который, тем не менее, активно участвовал в борьбе.

Я думал, что мы без труда победим в последнем туре, который должен был состояться 11 июня, если только явка избирателей не будет слишком низкой, — в этом случае могло произойти что угодно. Я хотел, чтобы мои сторонники серьезно отнеслись к голосованию, и встревожился, когда Уилл Гоггинс, председатель окружной организации демократической партии Серей, объявил, что голосование будет проходить в здании суда на площади в Маршалле. Вряд ли стоило ожидать от сельских жителей, что они захотят проехать на машине 30-40 миль по извилистым дорогам, чтобы принять участие в голосовании. Когда я позвонил Уиллу и попытался убедить его открыть побольше избирательных участков, он, засмеявшись, сказал: «Успокойся, Билл. Если без высокой явки избирателей ты не надеешься победить Рейнуотера, тогда против Хаммершмидта у тебя вообще нет никаких шансов. Я не могу позволить себе открывать сельские избирательные участки, на которых будут голосовать два-три человека. Эти деньги понадобятся нам в ноябре. Ты получишь столько голосов, сколько мы за тебя отдадим».

Одиннадцатого июня, несмотря на невысокую явку в округе Серей, я получил 69 процентов голосов против 31 процента у моего соперника, или 177 голосов против 10. Когда после ноябрьских выборов я позвонил Уиллу, чтобы поблагодарить его за помощь, он сказал, что хочет кое-что мне объяснить: «Я знаю, ты думаешь, что я подтасовал результаты второго тура в твою пользу, но это не так. На самом деле ты получил 177 голосов против 9. Я отдал один голос Рейнуотеру, поскольку не мог допустить, чтобы число голосов, полученное кем-то из вас, выражалось не двузначной цифрой».

Я с огромным удовольствием вел кампанию перед предварительными выборами, попадая из одной незнакомой для меня ситуации в другую, и очень много узнавая о людях, о влиянии на их жизнь решений правительства и о том, как их интересы и ценности формируют их политические взгляды. Я также продолжал заниматься преподаванием. Это было трудно, но я работал с удовольствием, и, как мне казалось, у меня это неплохо получалось, если не считать одной непростительной ошибки. После весенней сессии я должен был выставить студентам оценки. Предвыборная кампания в это время шла полным ходом. Я брал экзаменационные работы по морскому праву с собой в дорогу и проверял их прямо в машине или по ночам, закончив дела, связанные с предвыборной кампанией. Каким-то образом пять из этих работ потерялись. Я предложил студентам либо пересдать экзамен, либо получить зачет за весь прослушанный курс, без конкретной оценки. Все они согласились на зачет, однако одна из них была особенно расстроена, потому что была хорошей студенткой и, возможно, получила бы «отлично». Кроме того, она была убежденной республиканкой, работавшей на конгрессмена Хаммершмидта. Думаю, она так и не простила мне этого, как и того, что на выборах я был соперником ее прежнего босса. Эта мысль невольно пришла мне в голову, когда через двадцать с лишним лет эта бывшая студентка, Сюзан Уэббер Райт, став к тому времени федеральным судьей, председательствовала на процессе по иску Полы Джонс. Сюзан Уэббер Райт была очень способной студенткой, и, возможно, мне тогда следовало просто поставить ей «отлично». По крайней мере, на время всеобщих выборов я взял на юридическом факультете неоплачиваемый отпуск.

Летом я продолжал работать в лихорадочном темпе, сделав лишь несколько перерывов — чтобы посетить выпускную церемонию моего брата, присутствовать на десятой встрече с одноклассниками и съездить в Вашингтон повидаться с Хиллари и некоторыми ее коллегами из команды, занимавшейся расследованием по вопросу об импичменте. Хиллари и другие члены команды работали до изнеможения: Джон требовал от них скрупулезности, честности и соблюдения полной секретности. Я встревожился, увидев ее такой изможденной: она похудела настолько, что ее красивая, но крупная голова казалась слишком большой для ее тела.

На уикенд я увез ее в Аутер-Бэнкс, штат Северная Каролина, чтобы она немного отдохнула. Мы прекрасно провели время, и я уже начал думать, что по окончании расследования Хиллари, вероятно, все же захочет переехать ко мне в Арканзас. В одно из ее предыдущих посещений Фейетвилла декан Дэвис предложил ей работу на юридическом факультете и пригласил на собеседование. Она приехала через несколько недель, произвела хорошее впечатление на комиссию, и ей предложили работу. Таким образом, она могла бы и преподавать, и заниматься юридической практикой в Арканзасе. Вопрос был лишь в том, захочет ли она этого. Но в тот момент меня больше волновал ее усталый вид и то, как она похудела.

Вернувшись в родной штат, чтобы продолжить предвыборную кампанию, я узнал о серьезных проблемах в нашей семье. 4 июля я выступал на традиционном обеде на Маунт-Небо — впервые после 1966 года, когда представлял там Фрэнка Хоулта. Джефф, мама и Роуз Крейн приехали, чтобы послушать меня и помочь мне работать со слушателями. Я заметил, что Джефф неважно себя чувствует, и узнал, что в последнее время он мало работает, поскольку ему трудно целый день проводить на ногах. Я предложил ему пожить пару недель у меня в Фейетвилле, где он мог бы работать в предвыборном штабе, отвечая на телефонные звонки и, в качестве взрослого человека, следить за порядком. Джефф принял мое предложение, как мне показалось, с радостью, однако, возвращаясь по вечерам домой, я, глядя на него, понимал, что он совсем болен.

Однажды ночью я с изумлением увидел, что Джефф стоит на коленях у кровати, положив на нее голову. Он сказал, что не может дышать лежа и старается найти такое положение, которое позволило бы ему заснуть. Почувствовав, что не может больше работать в штабе целый день, Джефф вернулся домой. По словам мамы, эти проблемы со здоровьем, скорее всего, возникли из-за его диабета или из-за того, что ему приходилось в течение многих лет принимать лекарства. В госпитале Администрации по делам ветеранов в Литл-Роке ему поставили диагноз «расширение сердца и ослабление сердечной мышцы». По-видимому, эта болезнь была неизлечима. Джефф вернулся домой с намерением как следует провести остаток своей жизни. Когда через несколько дней я приехал в Хот-Спрингс по делам предвыборной кампании, у нас состоялась короткая встреча за чашкой кофе. Он собирался в Уэст-Мемфис на собачьи бега и был, как всегда, хорошо одет: в белую рубашку, брюки и легкие туфли. Эта наша встреча стала последней.

Восьмого августа президент Никсон, над которым нависла угроза импичмента из-за магнитофонных пленок с записью его разговоров с сотрудниками, объявил о намерении на следующий день уйти в отставку. Я считал, что решение президента пойдет на пользу стране, но нанесет вред моей кампании. Всего за несколько дней до этого заявления на первой полосе Arkansas Gazette было опубликовано интервью Хаммершмидта, в котором он защищал Никсона и критиковал расследование уотергейтского дела. Моя кампания быстро набирала размах, но после того, как Хаммершмидт перестал ассоциироваться с Никсоном и связанным с ним скандалом, это потеряло всякое значение.

Когда через несколько дней мне позвонила Хиллари, сказав, что выезжает в Арканзас, я ощутил новый прилив сил. Она должна была приехать на машине со своей приятельницей Сарой Эрман. Сара была старше Хиллари на двадцать с лишним лет и не сомневалась, что ее младшая подруга сможет по максимуму использовать открывавшиеся перед женщинами новые возможности. Сара считала безумием решение Хиллари поехать в Арканзас после того, как она прекрасно справилась с работой в Вашингтоне, где у нее появилось так много новых друзей. Поэтому она решила сама отвезти Хиллари в Арканзас, но всю дорогу убеждала ее изменить свое решение. До Фейетвилла они добрались только в воскресенье вечером. В это время я был на митинге в Бентонвилле, находившемся немного севернее, и они продолжили путь, надеясь застать меня там. Я постарался произнести хорошую речь — как для слушателей, так и для Хиллари с Сарой. А после того, как я пожал руки всем присутствующим, мы вернулись в Фейетвилл — чтобы решить наше будущее.

Через два дня позвонила мама и сообщила, что Джефф умер во сне. Ему было всего 48 лет. Они с Роджером очень тяжело переживали его смерть. Мама потеряла уже трех мужей, а Роджер — двух отцов. Я поехал в родной город и занялся организацией похорон. Джефф хотел, чтобы его кремировали, поэтому нам пришлось отправить его тело в Техас, так как в Арканзасе в то время не было крематория. Когда пепел доставили в Арканзас, он, в соответствии с волей Джеффа, был развеян над озером Гамильтон, неподалеку от его любимого причала, с которого он любил рыбачить. На этой церемонии присутствовали мама и ее подруга Мардж Митчелл.

На похоронах Джеффа я произнес небольшую речь. Я постарался в нескольких словах рассказать о любви, которую он дал маме, его отеческой заботе о Роджере, о нашей с ним дружбе и его мудрых советах, о том, с какой добротой он относился к детям и тем, кому не везло в жизни, о достоинстве, с которым он переносил болезнь. В первые дни после смерти Джеффа Роджер часто говорил мне о нем: «Он старался изо всех сил». Каким бы он ни был до того, как вошел в нашу жизнь, в те короткие шесть лет, которые он провел вместе с нами, он был хорошим человеком, и нам всем еще очень долго его не хватало.

До болезни Джеффа я почти ничего не знал о диабете. Впоследствии от диабета умер руководитель моей предвыборной кампании 1974 года Джордж Шелтон. Диабетом страдали двое детей моего друга и бывшего руководителя аппарата Белого дома Эрскина Боулза, а также миллионы других американцев, причем непропорционально большую часть больных составляли представители национальных меньшинств. Став президентом, я узнал, что расходы на лечение этой болезни и вызванных ею осложнений составляют огромную сумму — 25 процентов всех средств, выделяемых на финансирование программы «Медикэйд». Это было одной из главных причин, по которым я, став президентом, поддержал программу исследования стволовых клеток и самопомощи больных диабетом, которую Американская диабетическая ассоциация назвала важнейшим после создания инсулина успехом в борьбе с этой болезнью. Я сделал это для детей Эрскина, в память о Джоне Шелтоне и Джеффе, который больше всего на свете хотел бы избавить других от страданий и преждевременной смерти.

Через несколько дней после похорон Джеффа мама в характерной для нее манере «вставай и иди» стала убеждать меня продолжить предвыборную кампанию. Когда кто-то умирает, политическая деятельность прекращается, но ненадолго. Я продолжил работу, но стал чаще звонить маме и чаще видеться с нею, особенно после того, как осенью Роджер уехал учиться в Колледже Хендрикса в Конуэе. Он очень беспокоился о ней и чуть было не остался дома, но нам с мамой в конце концов удалось его уговорить.

В сентябре я, судя по результатам опросов, все еще отставал по рейтингу: 23 процента против 59, — и это после восьми месяцев каторжной работы. Но потом мне повезло. 8 сентября, за пять дней до съезда демократической организации штата в Хот-Спрингс, президент Форд объявил полное помилование Ричарду Никсону за все преступления, которые он «совершил или мог совершить», находясь на посту президента. Страна с ним решительно не согласилась, и наши дела снова пошли на лад.

На съезде отделения демократической партии в штате Арканзас все внимание было сосредоточено на моей кампании. На первичных выборах губернатор Бамперс с большим перевесом победил сенатора Фулбрайта; других серьезных участников в губернаторской гонке не было. Я сожалел о том, что Фулбрайт потерпел поражение, но этого следовало ожидать. Делегаты съезда были уже изрядно взвинчены, да еще мы подлили масла в огонь, пригласив в Конференц-центр Хот-Спрингс друзей из этого города, а также наших сторонников со всего округа.

Я произнес зажигательную речь, постаравшись изложить свои взгляды таким образом, чтобы объединить консерваторов и либералов-популистов округа. Я начал с резкой критики решения президента Форда о помиловании Никсона. Одна из моих самых удачных фраз звучала так: «Если президенту Форду так хочется кого-нибудь помиловать, то ему следовало бы помиловать консультантов администрации по экономическим вопросам».

Со временем мое отношение к решению о помиловании Никсона изменилось. Я стал понимать, что стране нужно было двигаться вперед, и пришел к выводу, что президент Форд принял тогда правильное, хоть и непопулярное решение, о чем и сказал ему на праздновании 200-летней годовщины Белого дома в 2000 году. Однако я не изменил своего мнения об экономической политике республиканцев. Думаю, Франклин Делано Рузвельт был прав, когда заявил: «Мы всегда знали, что безграничный эгоизм аморален. Теперь мы знаем, что он также негативно влияет на экономику». Сегодня это еще более справедливо, чем в 1974 году.

Мы очень недолго пробыли в Хот-Спрингс. У нас оставалось семь недель, а значит, был шанс, но мы должны были еще очень многое сделать. Наш штаб работал все лучше и лучше, а мои юные добровольные помощники превращались в настоящих профессионалов.

Они воспользовались рядом полезных советов, полученных от человека, направленного нам в помощь демократической партией. Этого человека звали Джоди Пауэлл, а его босс, губернатор Джорджии Джимми Картер, сыграл важную роль в победе демократов в 1974 году. Через два года, когда Джимми Картер баллотировался на пост президента, многие из нас вспомнили об этом с благодарностью. Приехавшая в Арканзас Хиллари тоже стала нам помогать. Внесли свою лепту и ее отец и младший брат Тони: они развешивали плакаты по всему Северному Арканзасу и говорили приехавшим со Среднего Запада пенсионерам-республиканцам, что, хоть сами Родэмы являются республиканцами со Среднего Запада, но тем не менее считают меня хорошим кандидатом.

Некоторые мои студенты с юридического факультета оказались отличными водителями. Кроме того, иногда, когда это бывало необходимо для проведения предвыборной кампании, я мог воспользоваться одним из двух специально выделенных самолетов, чтобы облетать избирательный округ. У одного из моих пилотов, 67-летнего Джея Смита, была повязка на глазу, и он не умел читать показания приборов, зато уже сорок лет летал над плато Озарк. Часто, когда мы попадали в полосу сплошной облачности, он вел самолет ниже облаков, над разрезавшей горы долиной реки, и все время рассказывал мне какие-нибудь истории или хвалил сенатора Фулбрайта за то, что тот раньше всех остальных понял, что война во Вьетнаме была ошибкой.

Стив Смит великолепно проводил различные исследования, а также анализировал данные по голосованию Хаммершмидта в Конгрессе. Он проявил незаурядную изобретательность, выпустив несколько брошюр, в которых сравнивал мои позиции по ряду вопросов с тем, как голосовал по ним Хаммершмидт. В последние шесть недель кампании мы издавали по одной такой брошюре каждую неделю. Они получили позитивное освещение в местных газетах, и Стив превратил их в эффективную газетную рекламу. Например, в долине реки Арканзас от Кларксвилла до границы со штатом Оклахома, южнее Форт-Смита, жило много шахтеров, десятилетиями работавших в шахтах, добыча угля в которых велась открытым способом. Шахты портили пейзаж до тех пор, пока не были приняты федеральные законы, потребовавшие восстановления этих земель. Многие шахтеры, в течение долгих лет вдыхавшие угольную пыль, заработали тяжелое заболевание — антракоз и получили право на пособие от федерального правительства. Изучение условий их жизни, проводимое помощниками Хаммершмидта, помогло им добиться получения пособий, однако когда администрация Никсона сочла необходимым сократить эту программу, он проголосовал за ее сокращение. Жители долины ничего об этом не знали, пока мы со Стивом Смитом им не рассказали.

Я также выдвинул несколько позитивных предложений (некоторые из них я поддерживал потом в течение двадцати лет), включая более справедливую систему налогообложения, государственную программу медицинского страхования, государственное финансирование президентских выборов, сокращение государственного аппарата и повышение эффективности его работы, увеличение федерального финансирования системы образования и учреждение федерального Министерства образования (тогда оно входило в состав Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения), а также стимулы для экономии энергии и расширения использования солнечной энергии.

Преимущественно благодаря финансовой поддержке профсоюзов страны, которую мы получили в результате настойчивых усилий моего друга, руководителя АФТ-КПП Дэна Пауэлла, нам удалось собрать достаточно средств для того, чтобы снять несколько рекламных роликов для телевидения. Старина Дэн Пауэлл верил, что я стану президентом, еще тогда, когда мой рейтинг на 25 пунктов отставал от рейтингов других кандидатов на избрание в Конгресс. Мы снимали эти ролики таким образом: я просто становился перед камерой и говорил. Благодаря этому я научился излагать свои мысли ровно за двадцать восемь секунд. Через какое-то время мне уже не нужен был секундомер, чтобы узнать, задержался ли я хоть на секунду или, наоборот, закончил речь слишком рано. Расходы на съемку таких роликов были совсем небольшими.

Наши телевизионные рекламные ролики были самыми простыми, зато наша реклама на радио была просто великолепна. В одном из особенно запомнившихся мне рекламных радиороликов, записанном в Нашвилле, звучала песня в стиле кантри, исполнявшаяся певцом, выговор которого напоминал манеру уроженца Арканзаса Джонни Кэша. Она начиналась такими словами: «Если вам надоело есть бобы и овощи и вы забыли, что такое свинина и бифштекс, вам стоит послушать этого человека». После этого мы критиковали администрацию Никсона за финансирование колоссальных поставок зерна Советскому Союзу, из-за которых выросли цены на продукты питания и корм для скота и пострадали птицеводство и скотоводство. Далее звучали такие слова: «Пришло время оттолкнуть от корыта Эрла Батца [министра сельского хозяйства администрации Никсона]». Между куплетами повторялся припев: «Билл Клинтон готов, ему все это тоже надоело. Он так похож на меня, он так похож на тебя. Билл Клинтон добьется всего, мы пошлем его в Вашингтон». Это место мне нравилось. Дон Тайсон, чьи расходы на выращивание птицы резко возросли из-за продажи зерна СССР и чей брат Рендал активно работал на меня, позаботился о том, чтобы сельские радиостанции крутили эту песенку с утра до вечера.

По мере приближения дня выборов моя поддержка усилилась, однако активизировалась и оппозиция. Меня поддержала Arkansas Gazette, крупнейшая газета штата, и еще несколько газет округа. Я начал активную кампанию в Форт-Смите, где в мою поддержку активно выступала афроамериканская община, особенно после того, как я стал членом местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Меня также активно поддерживали жители округа Бентон, среди которых было много сторонников республиканцев. Несколько моих помощников работали не покладая рук, стараясь обеспечить мне победу в округе Кроуфорд, расположенном напротив Форт-Смита на другом берегу реки Арканзас. Меня очень тепло приняли в округе Скотт, к югу от Форт-Смита, где я выступил на ежегодном состязании любителей охоты на лис и волков. Это сельское соревнование длилось всю ночь. Его участники, любившие своих собак не меньше, чем детей (и так же хорошо заботившиеся о них), продемонстрировав своих питомцев, спустили их с поводков, и те гнали лис и лаяли на луну, а женщины всю ночь следили за тем, чтобы столы, накрытые для пикника, не пустовали, и постоянно подносили угощение.

Я получил довольно сильную поддержку даже в Гаррисоне, родном городе конгрессмена Хаммершмидта, которую оказали мне многие отважные люди, не побоявшиеся вступить в конфронтацию с властями этого маленького городка.

Один из самых замечательных митингов этой предвыборной кампании состоялся осенним вечером на берегу Уайт-Ривер, недалеко от печально известного участка, принадлежавшего компании Whitewater, куда я впоследствии вкладывал средства, но который никогда не видел. У местных демократов вызвала негативную реакцию попытка Министерства юстиции администрации Никсона отправить в тюрьму шерифа округа Серей, демократа Билли Джо Холдера, обвинявшегося в уклонении от уплаты налогов. В соответствии с Конституцией 1876 года, размеры жалованья должностных лиц штата и местных органов власти должны утверждаться в результате всеобщего голосования; в последний раз они увеличивались в 1910 году. Чиновники окружного уровня получали всего по пять тысяч долларов в год, губернатор — десять тысяч, но у него, по крайней мере, была резиденция, к тому же оплачивались его расходы на питание и транспорт.

Многие местные чиновники, только для того чтобы свести концы с концами, вынуждены были использовать средства на представительские расходы, в сумме, насколько я помню, примерно 7 тысяч долларов в год. Министерство юстиции хотело отправить шерифа Холдера в тюрьму за неуплату подоходного налога с той суммы этих средств, которая была израсходована им лично. Я считаю, что сумма, в уклонении от уплаты подоходного налога с которой обвинялся Холдер, была самой мизерной за всю историю подобных слушаний, проводимых федеральным правительством, и жители горных районов были уверены, что он подвергся преследованиям по политическим мотивам. Если это было так, результаты оказались обратными желаемым. После полуторачасового обсуждения дела присяжные вынесли вердикт «невиновен». Оказалось, что они проголосовали за оправдание шерифа сразу, однако оставались в совещательной комнате еще больше часа, чтобы все выглядело так, как полагается. Выйдя из здания суда, Билли Джо поехал прямо на наш митинг, где его приветствовали как вернувшегося с войны героя.

Возвращаясь в Фейетвилл, я сделал остановку в Гаррисоне, где слушалось это дело, чтобы обсудить его с мисс Рут Уилсон, бухгалтером, рассчитывавшей размеры налогов для многих жителей горных районов. Я сказал Рут, что, как мне кажется, она помогла адвокату Холдера, моему другу Ф.Х. Мартину, с подбором присяжных, и она это подтвердила. В шутку спросив ее, действительно ли она постаралась, чтобы среди них было как можно больше демократов, я услышал ответ, который никогда не забуду: «Нет, Билл, ничего подобного, среди присяжных было достаточно республиканцев. Знаешь, эти молодые люди, которые приехали из Вашингтона, чтобы привлечь шерифа к суду, были совсем неглупыми и очень солидно выглядели в своих дорогих костюмах. Но они совсем не знают наших людей, и это очень странно. За последние два года Налоговое управление США проверило доходы девяти из этих двенадцати присяжных». Я был счастлив, что Рут Уилсон и ее команда были на моей стороне. После того как они одержали победу над вашингтонскими юристами, Министерство юстиции стало задавать кандидатам в присяжные по делам об уплате налогов вопросы об их собственном опыте общения с этой службой.

До выборов оставалось всего около двух недель, когда Хаммершмидт наконец активизировал свою кампанию. Он ознакомился с результатами опроса общественного мнения, из которого следовало, что я могу одержать победу с небольшим преимуществом. Его люди старались изо всех сил, за дело взялись его друзья по бизнесу и республиканцы. Кто-то начал звонить во все газеты, задавая вопрос о несуществующей фотографии, на которой я якобы изображен в момент выступлений против президента Никсона на матче между Арканзасом и Техасом в 1969 году, в связи с чем появилась печально известная «история о дереве», о которой я упоминал выше. В Хот-Спрингс Торговая палата устроила грандиозный обед в благодарность за все, что сделал Хаммершмидт. Этот обед, на котором присутствовало несколько сотен приглашенных, широко освещался в местной прессе. По всему округу республиканцы пугали предпринимателей, утверждая, что я пользуюсь настолько энергичной поддержкой профсоюзов, что вполне могу стать их марионеткой в Конгрессе. Шесть тысяч почтовых открыток, которые мы отправили своим политическим сторонникам, выявленным в ходе телефонных опросов, не были доставлены адресатам в Форт-Смите. Через несколько дней после выборов эти открытки были обнаружены в контейнере для мусора у здания главпочтамта. Отделение Американской медицинской ассоциации в штате активно поддержало Хаммершмидта, раскритиковав мои попытки убедить врачей в Спрингдейле лечить бедняков на основе программы «Медикэйд». За несколько дней до выборов Хаммершмидт даже сумел получить средства из федерального бюджета, чтобы замостить улицы Гилберта, небольшого городка в округе Серей. Он одержал победу в Гилберте, получив 38 процентов голосов против 34 процентов, набранных мною, однако это был единственный город в округе, где он победил.

Я получил представление о том, насколько эффективно он действовал, в последний уикенд перед выборами, отправившись на митинг в Конференц-центре Хот-Спрингс. Там у нас было гораздо меньше сторонников, чем у Хаммершмидта на устроенном им за несколько дней до этого обеде. Наши люди работали и днем, и ночью, однако усталость начинала сказываться.

Тем не менее в день выборов я все еще думал, что мы сможем победить. Собравшись в штабе, чтобы следить за результатами голосования, мы волновались, но надеялись на победу. Почти до полуночи мы лидировали по количеству полученных голосов, поскольку сведения о голосовании в крупнейшем округе, где большинство жителей поддерживало республиканцев, поступили поздно. Я победил в двенадцати из пятнадцати округов, получив в общей сложности около восьми тысяч голосов, включая все избирательные участки в округах Ньютон и Серей в долине реки Буффало, но потерпел поражение в пяти из шести крупнейших округов, проиграв с незначительным недобором — менее чем по 500 голосов — в округах Гарленд, где я вырос, и Вашингтон, где я жил, а также уступив своему сопернику в округе Кроуфорд, где он получил преимущество в 1100 голосов. Кроме того, я потерпел полное поражение в округах Бентон и Себастьян, где мои совокупные потери вдвое превысили мое преимущество в тех округах, где я одержал победу. И мне, и моему сопернику удалось победить с двойным преимуществом только в одном округе. Для Хаммершмидта этим округом стал Себастьян, крупнейший округ Арканзаса, а для меня — Перри, наоборот, самый маленький в штате. Сейчас, когда подавляющее большинство американцев, живущих в сельских районах, на общенациональных выборах голосуют за республиканцев, кажется странным, что я начинал свою политическую карьеру, опираясь на сельских жителей. Тогда это было продиктовано тесными личными контактами и моим сочувствием и к их недовольству, и к их реальным проблемам. Я был на их стороне, и они это знали. Окончательное соотношение голосов составило 89 324 против 83 030, или примерно 52 процента у Хаммершмидта против 48 у меня.

Та ночь в целом принесла демократам успех: мы получили сорок девять мест в Палате представителей и четыре места в Сенате, однако мы не смогли ничего противопоставить огромной популярности Хаммершмидта, чей предвыборный штаб в последний момент развил бурную деятельность. В начале предвыборной кампании рейтинг его популярности составлял 85 процентов. Мне удалось снизить ее до 66 процентов, и это было большим достижением, однако его оказалось недостаточно. Все говорили, что я добился хороших результатов на выборах и меня ждет большое будущее. Мне было приятно это слышать, но я хотел победить. Я гордился нашей кампанией и считал, что в последние несколько дней перед выборами допустил снижение ее активности и, таким образом, подвел всех, кто так много работал, чтобы помочь мне и приблизить перемены, к которым мы все стремились. Вероятно, если бы у меня хватило денег и здравого смысла, чтобы снять удачные телевизионные рекламные ролики, в которых рассказывалось бы о том, как мой соперник голосовал в Конгрессе, это, может быть, изменило бы исход голосования, — а может быть, и нет. Тем не менее в 1974 году, в результате личных бесед с тысячами людей, я убедился в готовности представителей среднего класса поддерживать активные действия правительства, направленные на решение их проблем и проблем малоимущих слоев населения, но лишь в том случае, если доллары, которые они платят в виде налогов, будут расходоваться эффективно, а усилия, направленные на расширение возможностей, будут сочетаться с ответственностью.

Через несколько дней, которые я провел в поездках по штату и телефонных разговорах, выражая свою благодарность людям, помогавшим мне во время предвыборной кампании, у меня началась хандра. Большую часть следующих шести недель я провел в доме Хиллари — очень милом месте, расположенном неподалеку от студенческого городка. Практически все время я лежал на полу, предаваясь своим переживаниям и думая, как я буду возвращать деньги, потраченные на предвыборную кампанию, общая сумма которых превысила 40 тысяч долларов. Моего нового жалованья, составлявшего 16 450 долларов, было более чем достаточно, чтобы оплачивать счета и погашать займы, полученные во время учебы на юридическом факультете, однако их явно не хватило бы, чтобы вернуть долги за проведение предвыборной кампании. В декабре в университете устроили танцевальный вечер, и Хиллари уговорила меня пойти туда с ней. Мы танцевали несколько часов, и после этого я почувствовал себя немного лучше. Тем не менее прошло еще очень много времени, прежде чем я понял, что конгрессмен Хаммершмидт оказал мне огромную услугу, победив меня на выборах. У меня нет никаких сомнений, что если бы я тогда победил и уехал в Вашингтон, то никогда не стал бы президентом. И не было бы этих восемнадцати лет, которые мне еще предстояло прожить в Арканзасе.