Моя жизнь

ГЛАВА 35

После принятия бюджета в Конгрессе начались августовские каникулы, а я с большой радостью уехал вместе с семьей в отпуск на две столь необходимые недели на остров Мартас-Виньярд. Вернон и Энн Джордан устроили для нас отдых в коттедже, принадлежавшем Роберту Макнамаре, на берегу залива Ойстер Понд.

Однако перед отпуском меня ждала неделя напряженной работы. 11 августа я назначил армейского генерала Джона Шаликашвили преемником Колина Пауэлла на посту председателя Объединенного комитета начальников штабов. Шаликашвили должен был занять этот пост после истечения в конце сентября срока полномочий Пауэлла. Шали, как все его называли, начал служить в армии как призывник и, прежде чем достичь столь высокого служебного положения, прошел долгий путь в вооруженных силах. Он был, в частности, командующим силами НАТО и американскими войсками в Европе. Шали родился в Польше, в семье выходцев из Грузии, входившей в то время в состав бывшего Советского Союза. До революции в России его дедушка был генералом царской армии, а отец — офицером. Когда Джону было шестнадцать лет, его семья переехала в Пеорию, штат Иллинойс, где он самостоятельно выучил английский язык по фильмам Джона Уэйна. Я считал, что Шали — именно тот человек, который должен возглавить наши вооруженные силы в период после холодной войны, особенно учитывая все проблемы, существующие в Боснии.

В середине месяца мы с Хиллари вылетели в Сент-Луис, где я подписал законопроект о мерах по оказанию помощи населению в связи с наводнением в районе реки Миссисипи. В результате этого колоссального стихийного бедствия река в своем верхнем течении затопила берега повсюду — от Миннесоты и Северной и Южной Дакоты до штата Миссури. Церемония подписания законопроекта состоялась во время моего третьего посещения затопленных районов. Фермы и предприятия были разрушены, а некоторые небольшие города, находившиеся в долине, где уже сто лет происходят наводнения, — полностью смыты водой. Во время каждой из поездок я восхищался тем, как много граждан со всей Америки приехали сюда, чтобы оказать помощь пострадавшим.

Затем мы вылетели в Денвер, где принимали прибывшего в США Папу Римского Иоанна Павла II. У меня состоялась плодотворная встреча с Его Святейшеством, который поддержал нашу миссию в Сомали и мое стремление более энергично действовать в Боснии. После окончания нашей встречи он любезно принял всех католиков из числа сотрудников Белого дома и агентов Секретной службы, которые прибыли в Денвер вместе со мною. На следующий день я подписал мой первый крупный закон в сфере экологии «Об охране природы штата Колорадо», на основании которого была обеспечена охрана более чем 600 тысяч акров государственных лесов и общественных земель, входивших в национальную систему природных ресурсов.

Затем я отправился в Талсу, штат Оклахома, чтобы обсудить проблемы здравоохранения с моими прежними коллегами по Национальной ассоциации губернаторов. Еще не высохли чернила, которыми была написана бюджетная программа, а я уже хотел начать работу над реформой системы здравоохранения и полагал, что губернаторы могут мне в этом помочь, поскольку возраставшие расходы на программу «Медикэйд», медицинское страхование работников государственного сектора и медицинское обслуживание незастрахованных граждан ложились тяжелым бременем на бюджеты штатов.

Девятнадцатого августа, в день, когда мне исполнилось сорок семь лет, я объявил, что Билл Дейли из Чикаго станет председателем нашей целевой группы по подготовке Североамериканского соглашения о свободе торговле (НАФТА). За шесть дней до этого, как я и обещал во время предвыборной кампании, мы заключили дополнительные соглашения с Канадой и Мексикой о рабочей силе и правах в области защиты окружающей среды, а также договор, защищающий наши рынки от наплыва импорта. Теперь, после подписания этих документов, я был готов сделать все возможное, чтобы Конгресс утвердил НАФТА. Я считал, что Билл Дейли идеально подходит для того, чтобы возглавить кампанию за утверждение этого важного документа. Билл был юристом-демократом из самой знаменитой семьи чикагских политиков; его брат занимал пост мэра города, как до этого их отец, и у него сложились дружеские отношения с руководителями нескольких профсоюзов. Борьба за утверждение НАФТА Конгрессом будет сильно отличаться от сражений за принятие бюджета. Это соглашение поддержат многие республиканцы, и нам придется найти достаточно демократов, чтобы преодолеть возражения АФТ-КПП.

После объявления о назначении Дейли мы наконец вылетели на Мартас-Виньярд. Джорданы устроили вечеринку по случаю моего дня рождения, на которую были приглашены наши старые и некоторые новые друзья. Пришли Джекки Кеннеди Онассис и ее приятель, Морис Темпелсман, Билл и Роуз Стайрон, а также Кэтрин Грэм — издатель газеты Washington Post, принадлежавшая к тем людям в Вашингтоне, которыми я больше всего восхищался. На следующий день вместе с Джекки и Морисом, Энн и Верноном, Тедом и Вики Кеннеди, Эдом Кеннеди и Кэролайн Кеннеди-Шлоссберг мы отправились кататься на яхте, принадлежавшей Морису. Кэролайн и Челси взбирались на верхнюю палубу и прыгали в воду. Они уговаривали Хиллари последовать их примеру, Тед и я присоединились к этим призывам, одна только Джекки убеждала ее выбрать более безопасный путь к воде. Хиллари, приняв, как всегда, разумное решение, прислушалась к ее мнению.

Я провел десять дней на берегу Ойстер Понд, ловил крабов вместе с Хиллари и Челси, гулял по пляжу, который простирался вдоль этого залива до Атлантического океана, знакомился с некоторыми людьми, жившими в этой местности круглый год, и читал.

Отпуск закончился очень быстро, и мы вернулись в Вашингтон к началу первого года обучения Челси в старших классах, кампании Хиллари за реформу системы здравоохранения, получению первых рекомендаций Ала Гора, касающихся вопросов экономии, на основе его «Обзора национальных показателей» и в заново отделанный Овальный кабинет. Я любил там работать. Благодаря большим окнам и стеклянной двери, выходившими на юг и восток, он всегда, даже в пасмурные дни, был просторным и светлым. По вечерам, когда рассеянный свет отражался от навесного потолка, становилось светлее и уютнее, и было приятно работать дома. В этой комнате, утонченно шикарной, но в то же время притягательной, я всегда чувствовал себя комфортно — как в одиночестве, так и в присутствии больших групп людей. Мой друг Кейки Хокерсмит, декоратор из Арканзаса, помог нам придать Овальному кабинету новый, более оптимистичный облик. Это ему удалось благодаря шторам золотистого цвета с синей каймой, золотистым стульям с подголовниками, кушеткам с обивкой в золотую и красную полоску и красивому пушистому синему ковру с вытканной по его центру президентской печатью, что было зеркальным отображением рисунка на потолке. Теперь Овальный кабинет стал нравиться мне еще больше.

Сентябрь был самым важным в области внешней политики месяцем моего президентства. 8 сентября Белый дом посетил президент Боснии Изетбегович. С помощью угрозы нанесения НАТО бомбовых ударов удалось сдержать сербов и снова начать мирные переговоры. Изетбегович заверил меня, что выступает за мирное урегулирование, если при этом не будут ущемлены права боснийских мусульман. В случае его достижения Изетбегович хотел заручиться моим обещанием направить в Боснию войска НАТО, включая американских военнослужащих, чтобы обеспечить соблюдение его условий. Я подтвердил свое намерение сделать это.

Девятого сентября мне позвонил Ицхак Рабин, сообщивший, что Израиль и ООП приняли решение подписать мирное соглашение. Договоренность была достигнута на секретных переговорах, проведенных сторонами в Осло, о чем США были проинформированы незадолго до моего вступления в должность президента. Несколько раз, когда возникала опасность их срыва, Уоррен Кристофер успешно обеспечивал продолжение переговоров. Они проходили конфиденциально, что позволяло участникам объективно рассматривать самые сложные вопросы и согласовывать ряд принципов, которые могли принять обе стороны. Большую часть работы нам предстояло проделать в будущем, и она заключалась в оказании им помощи при решении исключительно трудной задачи урегулирования сложных проблем, выработки условий проведения договоренностей в жизнь и сбора средств для финансирования расходов на реализацию этого соглашения: от укрепления безопасности Израиля до экономического развития и переселения беженцев, а также выплаты компенсаций палестинцам. Я уже получил обнадежившие меня сигналы о возможном оказании финансовой поддержки от других стран, включая Саудовскую Аравию, король которой, Фахд, хотя и был все еще недоволен тем, что Ясир Арафат поддержал Ирак во время войны в Персидском заливе, выступал за мирный процесс.

Мы были все еще очень далеки от всеобъемлющего решения, однако подписание «Декларации о принципах промежуточного урегулирования» стало значительным шагом вперед. 10 сентября я объявил, что руководители израильской и палестинской делегаций подпишут соглашение в понедельник, 13 сентября, на Южной лужайке Белого дома, и что, поскольку ООП отказалась от насилия и признала право Израиля на существование, США возобновят свой диалог с ней. За пару дней до подписания этого соглашения журналисты спросили меня, будет ли Арафат принят в Белом доме. Я сказал, что решать вопрос о том, кто будет представлять их на этой церемонии, должны сами стороны, непосредственно участвующие в переговорах. На самом деле я очень хотел, чтобы присутствовали и Рабин, и Арафат, и призвал их к этому; если они ответят отказом, никто в регионе не поверит, что политики полностью согласны проводить в жизнь декларируемые ими принципы, а если лидеры двух стран прибудут в Вашингтон, миллиарды людей во всем мире увидят их по телевидению, и они покинут Белый дом как еще более непоколебимые приверженцы мира, чем прежде. Когда Арафат заявил, что он будет присутствовать на церемонии, я снова обратился к Рабину с просьбой прибыть. Он согласился, хотя все еще испытывал сомнения по этому поводу.

В ретроспективе может показаться, что эти руководители легко приняли решение прибыть в Белый дом, но в то время это была рискованная игра и для Рабина, и для Арафата, которые точно не знали, как отреагируют их народы. Даже если бы их поддержало большинство людей, интересы которых они представляли, экстремистов с обеих сторон неизбежно возмутили бы компромиссы по основным вопросам, зафиксированные в «Декларации принципов». Согласившись прийти на эту церемонию и выступить там, Рабин и Арафат продемонстрировали как дальновидность, так и интуицию. Под этим соглашением должны были поставить подписи министр иностранных дел Израиля Шимон Перес и Махмуд Аббас, больше известный под именем Абу-Мазен, активно участвовавший в переговорах, проводившихся в Осло. Госсекретарь Кристофер и российский министр иностранных дел Андрей Козырев должны были стать свидетелями подписания соглашения.

Утром 13 сентября атмосфера вокруг Белого дома была наэлектризованной и напряженной. Мы пригласили на это мероприятие более двух с половиной тысяч человек, над его организацией работали Джордж Стефанопулос и Рам Эмануэль. Я был особенно рад, что этим занимался Рам, так как раньше он служил в израильской армии. На церемонии должны были присутствовать президент Картер, при участии которого были заключены Кэмп-Дэвидские соглашения между Египтом и Израилем, а также президент Буш, который совместно с Горбачевым организовал в 1991 году переговоры в Мадриде с участием Израиля, палестинцев и арабских государств. Президент Форд тоже был приглашен, однако не смог прибыть в Вашингтон до состоявшегося вечером обеда по случаю заключения соглашения. Приглашения получили все бывшие госсекретари и помощники президентов по национальной безопасности, предпринимавшие усилия для мирного урегулирования разногласий между Израилем и Палестиной в течение последних двадцати лет. Челси и дети Гора не пошли в это утро в школу, чтобы не пропустить такое событие.

Накануне вечером я лег спать непривычно рано для меня — в десять часов, и поэтому проснулся в три часа ночи. Заснуть мне больше не удалось, поэтому я взял Библию и прочел всю Книгу Иисуса Навина. Это побудило меня изменить некоторые фразы в моем выступлении. Я также решил надеть синий галстук с золотыми трубами, напоминавшими мне о тех, в которые трубил Иисус Навин под стенами Иерихона. Теперь эти трубы должны были возвестить о наступлении мира, благодаря которому Иерихон будет возвращен палестинцам.

В это утро у нас возникли две небольшие проблемы. Когда мне сказали, что Арафат намерен появиться в своей традиционной одежде — в куфии и военной форме оливково-зеленого цвета и, возможно, захочет взять с собой револьвер, который обычно носит на бедре, я дал ему знать, чтобы он пришел без оружия. Арафат должен был прибыть сюда, чтобы заключить соглашение о мире, а револьвер создал бы совершенно противоположное впечатление. Безусловно, он и безоружный будет в полной безопасности. Арафат согласился прийти без револьвера. Увидев, что в соглашении их именуют «палестинской делегацией», а не Организацией освобождения Палестины (ООП), палестинцы заупрямились, и Израиль согласился на название, которое было для них наиболее предпочтительным.

Еще одна проблема заключалась в том, обменяются ли Рабин и Арафат рукопожатием. Я знал, что Арафат к этому стремится. До прибытия в Вашингтон Рабин тоже заявлял, что готов пожать Арафату руку, «если это потребуется», однако я понимал, что он этого не желает. Когда Рабин прибыл в Белый дом, я поднял эту тему. Он не хотел давать такого обещания и рассказал мне, скольких молодых израильтян похоронил из-за Арафата. Я заявил Ицхаку, что если он действительно привержен миру, ему надо пожать руку Арафату, чтобы доказать это: «Весь мир будет наблюдать за вами, и люди ожидают именно рукопожатия». Рабин вздохнул и своим глубоким усталым голосом сказал: «Я думаю, что мир не заключают с друзьями». «Значит, вы это сделаете?» — спросил я. Он резко ответил: «Хорошо. Но никаких поцелуев». Традиционное арабское приветствие — поцелуй в щеку. Рабин не хотел этого ни в коем случае.

Я знал, что Арафат — великий шоумен и что он постарается поцеловать Рабина после рукопожатия. Мы решили, что сначала я пожму руку каждому из них, а затем как бы подтолкну их друг к другу. Я был уверен, что если Арафат не поцелует меня, он не попытается поцеловать и Рабина. Когда мы обсуждали этот вопрос в Овальном кабинете с Хиллари, Джорджем Стефанопулосом, Тони Лэйком и Мартином Индиком, Тони сказал, что знает способ, как пожать руку Арафату и избежать поцелуя. Он описал мне эту процедуру, и мы немного потренировались. Я изображал Арафата, а он — меня и показывал мне, что делать. Когда я пожал ему руку и приблизился, чтобы поцеловать, он положил кисть своей левой руки на сгиб локтя моей правой руки и сжал его; это меня остановило. Затем мы поменялись ролями, и я повторил этот маневр по отношению к нему. Мы попрактиковались еще несколько раз, пока у меня не появилась уверенность, что Арафат не прикоснется к щеке Рабина. Мы все смеялись над сложившейся ситуацией, но я знал, что для Рабина очень важно избежать этого поцелуя.

Перед самой церемонией все три делегации собрались в Голубом зале на главном этаже Белого дома. Израильтяне и палестинцы не разговаривали друг с другом на публике, поэтому американцы подходили то к одной, то к другой делегации, которые в это время двигались по краям зала. Мы выглядели, как группа неуклюжих подростков на медленно двигавшейся карусели.

К счастью, это продолжалось недолго, и мы спустились вниз по лестнице, чтобы начать церемонию. Арафат, Рабин и я на мгновение остались одни, в то время как все остальные один за другим выходили из зала. Арафат поздоровался с Рабином и протянул ему руку. Руки Ицхака были сцеплены за спиной. Он резко сказал: «Снаружи». Арафат только улыбнулся и кивнул головой в знак того, что он его понимает. Затем Рабин сказал: «Знаете, нам придется очень упорно трудиться для того, чтобы это сработало». Арафат ответил: «Я знаю и готов внести свою лепту».

Мы вышли на улицу, где в этот день в конце лета ярко светило солнце. Я начал церемонию с короткого приветствия и со слов благодарности, поддержки и поощрения, обращенных к руководителям делегаций, и дал высокую оценку их решимости добиться «мира смелых». Перес и Аббас выступили после меня с короткими речами, а затем сели за стол, чтобы подписать соглашение. За этой процедурой наблюдали Уоррен Кристофер и Андрей Козырев, в то время как Рабин, Арафат и я стояли позади них и чуть правее. Когда подписание соглашения было завершено, все взоры присутствующих обратились к руководителям делегаций. Арафат стоял слева от меня, а Рабин — справа. Я пожал руку Арафату, применив блокирующий маневр, в котором попрактиковался. Затем повернулся и пожал руку Рабину, после чего отступил из пространства между ними и обеими руками подтолкнул их друг к другу. Арафат протянул руку все еще не желавшему рукопожатия Рабину. Когда и Рабин протянул свою руку, в толпе послышался вздох облегчения, а потом, когда они обменялись рукопожатием без поцелуев, раздался гром аплодисментов. Их приветствовал весь мир, кроме твердолобых участников выступлений протеста на Ближнем Востоке, стремившихся разжигать насилие, и демонстрантов перед Белым домом, заявлявших, что мы ставим под угрозу безопасность Израиля.

После рукопожатия Рабина и Арафата госсекретарь США Кристофер и министр иностранных дел России Козырев выступили с краткими заявлениями, а затем к микрофону подошел Рабин. Он говорил по-английски, вдохновенно, как ветхозаветный пророк, обращаясь непосредственно к палестинцам: «Мы обречены судьбой жить вместе, на одной и той же почве, на одной и той же земле. Мы, солдаты, которые вернулись с полей битв, обагренных кровью... громко и ясно говорим вам сегодня: довольно крови и слез, довольно!.. Мы, как и вы, люди — люди, которые хотят построить дом, посадить дерево, любить и достойно жить рядом с вами, как люди, как свободные люди». Затем Рабин напомнил цитату из Экклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться и время умирать... Время убивать и время врачевать... Время войне и время миру» и добавил: «Время для мира наступило». Это была замечательная речь. Рабин использовал ее для того, чтобы обратиться к своим противникам.

Пришло время выступать Арафату, который выбрал другую тактику. Он уже использовал улыбки, дружественные жесты и энергичное рукопожатие с Рабином, чтобы показать свои намерения израильтянам. Теперь же ритмичным певучим голосом Арафат говорил по-арабски со своим народом, рассказывая о своих надеждах на мирный процесс и подтверждая законность его устремлений. Как и Рабин, он поддерживал мир, однако с оговоркой: «Наш народ не считает, что, воспользовавшись своим правом на самоопределение, он нарушит права соседей или нанесет ущерб их безопасности. Скорее, если мы не будем больше считать, что нам причинили вред и что мы страдаем от исторической несправедливости, это будет самой прочной гарантией сосуществования и открытости между двумя нашими народами, а также будущими поколениями».

Арафат активно использовал язык жестов для того, чтобы обратиться к израильтянам, и жесткие слова, чтобы убедить сомневающихся у себя на родине. Рабин сделал обратное. В своей речи он был сердечным и искренним по отношению к палестинцам, а теперь использовал язык телодвижений для того, чтобы успокоить сомневающихся в Израиле. Все время, пока выступал Арафат, Рабин выглядел напряженным и настроенным скептически. Казалось, он чувствует себя настолько неловко, что умирает от желания вообще отказаться говорить. Разная тактика, которую использовали эти два стоявших рядом политика, благодаря яркому контрасту производила поразительное впечатление. Я подумал, что надо будет учесть это на будущих переговорах с ними. Однако мне не следовало беспокоиться. Благодаря уважению Арафата к Рабину и поразительной способности израильского лидера понимать его менталитет между двумя руководителями очень скоро сложились прекрасные рабочие отношения.

Я закончил церемонию, сказав потомкам Исаака и Исмаила, детям Авраама: «Шолом, салам, мир» и призвал их «выступать в роли миротворцев». После этого мероприятия у меня состоялась короткая встреча с Арафатом и неофициальный ланч с Рабином. Ицхак выглядел утомленным после длительного перелета; к тому же его переполняли эмоции, вызванные произошедшим событием. Это был поразительный поворот в его богатой событиями жизни, значительную часть которой он провел на военной службе, сражаясь с врагами Израиля, в том числе с Арафатом. Я спросил, почему он решил поддержать переговоры в Осло и выработанные на них соглашения. Как объяснил мне Рабин, он стал понимать, что территория, которую Израиль оккупировал в 1967 году, больше не нужна для обеспечения безопасности страны и, по существу, стала источником нестабильности. Рабин подчеркнул, что, как показала начавшаяся несколько лет назад интифада, оккупация территории, где живет множество недовольных людей, не укрепляет безопасность Израиля, а напротив, делает его более уязвимым для нападений изнутри. Затем, когда во время войны в Персидском заливе Ирак обстрелял Израиль ракетами «Скад», Рабин понял, что эту землю нельзя считать и буфером безопасности, страхующим от нанесения ударов извне с применением современного оружия. И, наконец, по его словам, если бы Израиль навсегда оставил за собой Западный берег реки Иордан, ему пришлось бы решать вопрос, следует ли разрешить живущим там арабам голосовать на выборах в Израиле, как это делали те из них, кто жил в границах территории, существовавшей до войны 1967 года.

Если бы эти палестинцы получили право голосовать, то, учитывая их высокий уровень рождаемости, Израиль через несколько десятилетий перестал бы быть еврейским государством. Отказ же в праве на голосование означал бы, что Израиль уже не демократическая страна, а государство с режимом апартеида. Поэтому, как отметил Рабин в заключение, Израилю следует отступиться от этой территории, однако лишь в том случае, если отказ от нее обеспечит реальный мир и нормальные отношения с его соседями, особенно с Сирией. Рабин считал, что еще до окончания процесса урегулирования с палестинцами или вскоре после него он сможет заключить соглашение с президентом Сирии Хафезом Асадом. На основе моих бесед с Асадом я пришел к такому же мнению.

Со временем с аналитической оценкой значения Западного берега реки Иордан для Израиля, данной Рабином, согласятся многие израильтяне — сторонники мира, однако в 1993 году она была абсолютно новой, прозорливой и смелой. Он вызывал мое восхищение еще до того, как мы с ним встретились в 1992 году, однако в тот день, наблюдая за выступлением Рабина на этой церемонии и слушая выдвигаемые им аргументы в поддержку мира, я понял его величие как руководителя и величие его духа. Я никогда не встречал такого человека, как он, и очень хотел помочь ему осуществить мечту о мире.

После ланча Рабин и израильская делегация вылетели на родину для участия в Самых святых днях (Рош-Хашана, как называется израильский Новый год), и им предстояло убедить в необходимости этого соглашения кнессет, парламент Израиля, причем они намеревались сделать остановку в Марокко, чтобы информировать о достигнутой договоренности короля Хасана, который занимал в отношении Израиля умеренную позицию.

В тот вечер мы с Хиллари устроили праздничный обед для примерно двадцати пяти супружеских пар, включая президента и госпожу Картер, президента и госпожу Форд и президента Буша, а также шестерых из девяти ныне живущих госсекретарей и лидеров Конгресса от демократической и республиканской партий. Президенты согласились приехать на обед не только для того, чтобы отметить успех в деле установления мира на Ближнем Востоке, но и потому, что на следующий день начиналась публичная кампания в поддержку НАФТА, и они должны были в ней участвовать. В этот вечер я пригласил всех в мой кабинет на этаже, где находилась наша резиденция, и мы сфотографировались на память о редком в американской истории случае, когда четыре президента вместе обедали в Белом доме. После обеда супруги Картер и Буш приняли наше приглашение остаться на ночь, а супруги Форд его отклонили по очень убедительной причине: они заказали номер люкс в вашингтонском отеле, в котором провели свою первую ночь как супружеская пара.

На следующий день продвижение к миру продолжалось — израильские и иорданские дипломаты подписали соглашение, приблизившее их к окончательному достижению мира. Несколько сотен еврейских и американских предпринимателей арабского происхождения собрались в Госдепартаменте, чтобы договориться о совместных инвестициях в населенные палестинцами районы, когда там будут созданы достаточно мирные условия для стабильного развития экономики.

Тем временем в Восточном зале Белого дома другие президенты вместе со мной приняли участие в церемонии подписания дополнительных соглашений к НАФТА. Я подчеркнул, что Североамериканское соглашение о свободе торговли окажет позитивное влияние на экономику США, Канады и Мексики, создав колоссальный рынок из примерно 400 миллионов человек; что оно укрепит лидерство США в нашем полушарии и в мире; и что если это соглашение не будет утверждено Конгрессом, потеря рабочих мест из-за конкуренции со стороны Мексики, где зарплата ниже, будет более, а не менее вероятной. Тарифы в Мексике были в 2,5 раза выше, чем в нашей стране, и в то же время крупнейшим покупателем американских товаров оставалась Канада. Постепенная отмена тарифов должна была обеспечить нам только позитивные результаты.

Затем в поддержку НАФТА выступили президенты Форд, Картер и Буш. Все выступления были удачными, однако речь Буша оказалась особенно эффективной, остроумной и великодушной по отношению ко мне. Он похвалил мое выступление, сказав: «Теперь я понимаю, почему он смотрит наружу изнутри, а я нахожусь снаружи и заглядываю внутрь». Выступления президентов обеспечили двухпартийную поддержку этой кампании, а мы нуждались в любой помощи, которую только могли получить. Против НАФТА активно выступала коалиция либеральных демократов и консервативных республиканцев, поскольку и те, и другие опасались, что более открытые отношения с Мексикой будут стоить Америке потери хороших рабочих мест и не помогут простым мексиканцам, которым, по их мнению, будут и впредь недоплачивать и которые будут по-прежнему перерабатывать, независимо от того, сколько денег получат их работодатели от торговли с США. Я знал, что вторая часть их рассуждений, возможно, верна, но верил в необходимость НАФТА не только для налаживания наших отношений с Мексикой и Латинской Америкой, но и для выполнения нашего обязательства построить более целостный и в большей степени основанный на сотрудничестве мир.

Хотя становилось ясно, что голосование по реформе системы здравоохранения состоится не раньше, чем в будущем году, нам, тем не менее, надо было представить Конгрессу наш законопроект, чтобы мог начаться законодательный процесс. Сначала мы предполагали просто направить резюме этого предложения в комитеты, в сфере компетенции которых находилось его рассмотрение, и поручить им подготовить законопроект. Однако Дик Гепхардт и другие считали, что шансов на успех у нас будет больше, если мы начнем с разработки конкретного законопроекта. После встречи с лидерами Конгресса в зале заседаний кабинета я предложил Бобу Доулу вместе работать над законопроектом. Я сделал это, потому что Доул и руководитель аппарата его сотрудников, эффектная бывшая медсестра Шейла Берк, действительно уделяли большое внимание вопросам здравоохранения, и в любом случае, если бы я представил законопроект, который бы ему не понравился, он бы провалил его, устроив обструкцию. Доул отказался работать над подготовкой совместного предложения, заявив, что мне следует просто представить свой законопроект, а компромисс мы выработаем позднее. Говоря это, он, вероятно, считал, что в действительности так оно и будет, но все вышло иначе.

Я должен был представить план реформы системы здравоохранения на совместном заседании обеих палат Конгресса 22 сентября. Я был настроен оптимистично, потому что в то утро подписал законопроект об учреждении программы Национальной службы «Америкорпс», что было одним из самых важных лично для меня приоритетов. Я также назначил Эли Сигала, который способствовал прохождению этого законопроекта через Конгресс, первым президентом Корпорации национальной службы. Среди присутствовавших на церемонии подписания законопроекта, состоявшейся на лужайке позади Белого дома, были молодые люди, откликнувшиеся на мой призыв летом того года нести службу в общинах; два ветерана из созданного при Франклине Делано Рузвельте Гражданского корпуса охраны природных ресурсов, проекты которого продолжали осуществляться в Америке; и Сарджент Шрайвер, первый директор Корпуса мира. Сардж задумчиво подал мне одну из ручек, которой воспользовался тридцать два года назад президент Кеннеди для подписания закона о создании Корпуса мира, и я подписал ею законопроект, на основе которого появилась программа «Америкорпс». На протяжении следующих пяти лет около двухсот тысяч молодых американцев вступили в ряды этой организации — больше, чем работало в Корпусе мира за всю сорокалетнюю историю его существования.

Вечером 22 сентября, проходя между рядами в зале Палаты представителей, я чувствовал себя уверенно, глядя на Хиллари, сидевшую на балконе вместе с двумя самыми известными в Америке врачами: ее старым другом педиатром д-ром Т. Берри Брейзелтоном и д-ром К. Эвереттом Купом, который был главным хирургом США при президенте Рейгане и использовал возможности, предоставлявшиеся этой должностью, чтобы информировать страну о СПИДе и о значении профилактики его распространения. И Брейзелтон, и Куп были сторонниками реформы здравоохранения, способными обеспечить доверие к нашим усилиям.

Уверенности у меня поубавилось, когда, собираясь начать выступление, я посмотрел на экран телесуфлера. Моей речи на нем не было. Вместо нее я увидел начало своего доклада Конгрессу по экономической программе, с которым выступил еще в феврале. Законопроект о бюджете стал законом больше месяца назад; у членов Конгресса не было необходимости слушать это выступление еще раз. Я повернулся к Алу Гору, сидевшему на своем обычном месте позади меня, объяснил ему, в чем проблема, и попросил передать Джорджу Стефанопулосу, чтобы он решил ее. Тем временем я начал свое выступление. У меня был с собой напечатанный текст доклада, и в любом случае я знал, о чем хочу сказать, поэтому не слишком волновался, хотя не подходившие к случаю слова, появлявшиеся на экране телесуфлера, в какой-то степени меня отвлекали. На седьмой минуте моего выступления нужный текст наконец нашелся. Не думаю, что в тот момент кто-нибудь заметил разницу, однако мне стало спокойнее, когда «подсказка» появилась на экране.

Я просто и прямо объяснил суть проблемы, сказав, что расходы на существующую систему здравоохранения слишком велики, но она распространяется на слишком ограниченное число людей, и охарактеризовав основные принципы нашего плана: надежность, простоту, экономию, возможность выбора, качество и ответственность. Через частные страховые компании страховку получит каждый американец, и она не будет им потеряна в случае болезни или при перемене места работы; станет меньше канцелярской работы благодаря единому пакету, предусматривающему минимальные льготы; за счет снижения административных расходов, которые тогда были у нас заметно выше, чем в других богатых странах, мы добьемся значительной экономии средств; будут также приняты жесткие меры для борьбы с мошенничеством и злоупотреблениями. По мнению д-ра Купа, благодаря этим мероприятиям можно было бы сэкономить десятки миллиардов долларов.

На основе нашей программы люди смогут сами выбирать для себя программы медицинского обслуживания и иметь собственных врачей, то есть получат возможность выбора, которой были лишены многие американцы, чьим страхованием занимались организации по обеспечению медицинской помощи, старавшиеся уменьшать расходы, ограничивая возможность выбора для пациентов и проводя интенсивные проверки, прежде чем одобрить дорогостоящее лечение. Качество медицинского обслуживания будет гарантироваться выпуском специальных отчетных карт, содержащих планы медицинского обслуживания пациентов и положение о дополнительной информации для врачей. Ответственность должна будет обеспечиваться на всех уровнях на основе принятия мер против компаний, занимающихся медицинским страхованием и необоснованно отказывающих в медицинской помощи; поставщиков услуг, которые представляют завышенные счета; фирм, продающих лекарства и необоснованно повышающих цены на них; юристов, возбуждающих фиктивные иски; и граждан, чей безответственный выбор ослабляет их здоровье и приводит к резкому повышению затрат для всех остальных.

Я предложил, чтобы все работодатели обеспечивали работников медицинской страховкой, как уже делали 75 процентов из них, и ввести скидки для владельцев небольших предприятий, которые в противном случае не могли бы позволить себе представлять своим сотрудникам страховку. Эти субсидии планировалось выплачивать из средств, полученных за счет повышения налога на сигареты. Лица, обслуживающие собственные предприятия, смогут вычитать все затраты на взносы по медицинской страховке из доходов, подлежащих обложению налогом.

Если бы предложенная мною система была принята, она бы уменьшила раздувание стоимости здравоохранения, способствовала бы более справедливому распределению бремени оплаты медицинского обслуживания и гарантировала надежное обеспечение медицинскими услугами миллионам американцев, которые его не имели. Это положило бы конец различным фактам вопиющей несправедливости, с которыми я сталкивался лично. Например, как в случае с женщиной, которой пришлось отказаться от работы, приносившей ей доход 50 тысяч долларов в год, благодаря чему она могла содержать своих шестерых детей, из-за того, что ее младший ребенок был серьезно болен; она не смогла сохранить свою медицинскую страховку, и единственным способом для этой матери обеспечить медицинскую помощь своему ребенку был переход на получение социального пособия и помощи на основе программы «Медикэйд». Или, например, случай с молодой супружеской парой, имевшей больного ребенка, единственная медицинская страховка которой обеспечивалась работодателем одного из родителей — небольшой некоммерческой корпорацией, где было двадцать работников. Лечение этого ребенка стоило так дорого, что страховщик поставил работодателя перед выбором: либо уволить этого сотрудника, либо повысить на 200 долларов страховые взносы всех других работников. Я считал, что Америка может добиться большего, изменив существующее положение вещей.

Хиллари, Айра Магазинер, Джуди Фидер и все, кто помогал им, подготовили программу, которую мы могли провести в жизнь при одновременном сокращении дефицита. И в противовес тому, как это впоследствии изображалось, специалисты по здравоохранению в целом дали ей в тот момент положительную оценку, назвав программу умеренной и осуществимой. Она, безусловно, не предусматривала, что правительство возьмет в свои руки систему здравоохранения, как утверждали ее критики, однако об этом я расскажу позже. В тот вечер, 22 сентября, я просто был рад тому, что телесуфлер заработал.

К концу сентября события в России вновь попали в заголовки газет, так как придерживавшиеся жесткого курса парламентарии попытались сместить Ельцина. В ответ он распустил парламент и назначил на 12 декабря новые выборы. Мы использовали этот кризис, чтобы добиться активизации поддержки нашей комплексной программы помощи России, которая 29 сентября была принята Палатой представителей 321 голосом против 108 и 30 сентября— Сенатом при соотношении голосов 87:11.

К воскресенью, 3 октября, конфликт между Ельциным и его оппонентами в Думе перешел в противостояние на улицах Москвы. Группы вооруженных людей с флагами, на которых были изображены серп и молот, и с портретами Сталина обстреляли из гранатомета здание, где находилось несколько российских телеканалов. Другие лидеры-реформаторы в бывших коммунистических странах, включая Вацлава Гавела, выступили с заявлениями в поддержку Ельцина. Я тоже сказал журналистам: ясно, что насилие начали противники Ельцина, который «всячески старается» избежать чрезмерного применения силы, и что США будут поддерживать президента России и его усилия с целью проведения свободных и честных парламентских выборов. На следующий день российские войска выпустили несколько снарядов по зданию парламента и угрожали взять его штурмом, что вынудило сдаться лидеров бунтовщиков. Находясь на пути в Калифорнию я из президентского самолета позвонил Ельцину, чтобы выразить ему свою поддержку.

Бои на улицах Москвы были в этот вечер основной новостью средств массовой информации всего мира, однако в Америке главной сенсацией стала другая история, из-за которой я пережил один из самых тяжелых дней за все время пребывания на посту президента, а фраза «Падение “Блэк хока”» стала знаменитой.

В декабре 1992 года президент Буш при моей поддержке направил в Сомали американские войска для оказания помощи силам ООН после того, как в кровопролитной гражданской войне, в результате которой там начались голод и болезни, в этой стране погибло более 350 тысяч сомалийцев. В тот момент помощник Буша по национальной безопасности, генерал Брент Скоукрофт, сказал Сэнди Бергеру, что войска вернутся до моей инаугурации. Этого не произошло, потому что в Сомали не было действующего правительства. Без присутствия наших войск вооруженные бандиты разграбили бы продовольствие, предоставлявшееся ООН, и в стране снова мог бы начаться голод. В течение нескольких следующих месяцев ООН направила в Сомали около 20 тысяч военнослужащих, и мы сократили численность американского контингента с 25 тысяч до немногим более 4 тысяч человек. Через семь месяцев в стране появился урожай, голод кончился, беженцы возвращались домой, вновь открывались школы и больницы, была создана полиция, и многие сомалийцы участвовали в процессе примирения, продвигаясь к демократии.

Затем, в июне, клан сомалийского военачальника Мохаммеда Айдида совершил убийство двадцати четырех пакистанских миротворцев. Айдид, вооруженные бандиты которого контролировали значительную часть столицы страны, Могадишо, и которому не нравился процесс примирения, хотел захватить власть в Сомали. Он считал, что для этого ему нужно добиться вывода сил ООН. После убийства пакистанских военнослужащих Генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос-Гали и его специальный представитель в Сомали, американский адмирал в отставке Джонатан Хау, решили арестовать Айдида, полагая, что, если он не будет передан в руки правосудия, ООН не сможет успешно выполнить свою миссию. Поскольку Айдида эффективно защищали его до зубов вооруженные войска, ООН не удалось его арестовать, и она обратилась за помощью к США. Адмирал Хау, который был заместителем Брента Скоукрофта в администрации президента Буша, считал, особенно после убийства пакистанских военнослужащих из контингента миротворческих сил ООН, что единственный путь положить конец конфликтам между кланами, из-за которых в Сомали продолжались насилие, несчастья и хаос, — арестовать Айдида и предать его суду.

Колин Пауэлл всего за несколько дней до своего ухода в отставку с поста председателя Объединенного комитета начальников штабов пришел ко мне с рекомендацией, чтобы я одобрил параллельные усилия американских военнослужащих с целью поимки Айдида, хотя он считал, что шанс захватить его оценивается в 50 процентов, а взять живым — всего в 25 процентов. Тем не менее, по словам Пауэлла, мы не можем вести себя так, словно нас не волнует, что Айдид убил военнослужащих ООН, которые служили вместе с нами. Я был согласен с тем, что неоднократные провалы попыток ООН арестовать Айдида лишь повышали его престиж и порочили гуманитарный характер миссии ООН. Командиром американского спецподразделения «Рейнджеры» был генерал-майор Уильям Гаррисон. 10-я горнострелковая дивизия армии США, штаб которой находился на базе в Форт-Драм, также направила в Сомали военнослужащих, которые были подчинены командующему всем американским контингентом генералу Томасу Монтгомери. Оба они подчинялись генералу морской пехоты Джозефу Хоару, командующему Объединенным центральным командованием вооруженных сил США со штабом на базе ВВС Макдилл в Тампе, Флорида. Я знал Хоара, с большим доверием относился к его мнению и верил в его способности.

Третьего октября, действуя на основе информации, согласно которой два высокопоставленных сотрудника Айдида находились в квартале Могадишо «Блэк си», который он контролировал, генерал-майор Гаррисон приказал начать штурм здания, где, как полагали, остановились эти люди. «Рейнджеры» вылетели в Могадишо на вертолетах «Блэк хок» среди бела дня. В светлое время суток эта операция была гораздо более рискованной, чем если бы она проводилась темной ночью, когда вертолеты и военнослужащие менее заметны, а их приборы ночного видения дают возможность действовать так же эффективно, как и при дневном свете. Гаррисон решил пойти на этот риск, поскольку его военнослужащие успешно выполнили три предыдущие операции в дневное время.

«Рейнджеры» взяли здание штурмом, захватив заместителей Айдида и несколько второстепенных фигур. После этого события стали развиваться крайне неблагоприятно. Войска Айдида стали защищаться и сбили два вертолета «Блэк хок». Пилота первой машины придавило обломками. Бойцы спецподразделения не захотели его бросать, поскольку никогда не оставляют на поле боя своих людей, живых или мертвых. Когда они вернулись за пилотом, началось настоящее светопреставление. Вскоре 90 американских военнослужащих окружили вертолет, завязав массированную перестрелку с сотнями сомалийцев. В конечном счете в бой включились бойцы сил быстрого развертывания генерала Монтгомери, однако сопротивление сомалийцев было настолько сильным, что операция по спасению нашего пилота продолжалась в течение всей ночи. Когда бой закончился, десятки американцев получили ранения, девятнадцать человек погибли, а пилот вертолета «Блэк хок» Майк Дюран был захвачен в плен. С противоборствующей стороны более пятисот человек были убиты и свыше тысячи ранены. Разъяренные сомалийцы протащили по улицам Магадишо тело убитого командира экипажа вертолета «Блэк хок».

Американцы были возмущены и потрясены. Как могло случиться, что вместо выполнения гуманитарной миссии у наших военных появилось упорное стремление схватить Айдида? Почему американские войска выполняли распоряжения Бутроса Гали и адмирала Хау? Сенатор Роберт Бэрд призвал положить конец «этим операциям полицейских против бандитов». Сенатор Джон Маккейн сказал: «Клинтон должен вернуть их домой». Адмирал Хау и генерал Гаррисон хотели преследовать Айдида. По сообщениям их источников из Могадишо, многие союзники его клана бежали из города, и для того, чтобы закончить это дело, много времени не потребуется.

Шестого октября наша команда по национальной безопасности собралась в Белом доме. Тони Лэйк привел Роберта Оукли, который с декабря по март был главным штатским представителем Америки в Могадишо. Оукли считал, что ООН и его старый друг адмирал Хау совершили ошибку, изолировав Айдида от политического процесса и позволив идее его поиска настолько завладеть их мыслями. По большому счету Оукли был не согласен с нашим решением попытаться арестовать Айдида по просьбе ООН.

Я очень сочувствовал генералу Гаррисону и тем, кто считал, что нужно вернуться и завершить операцию. Я был очень огорчен потерей наших военнослужащих и хотел, чтобы Айдид заплатил за это. Если ради его поимки мы потеряли девятнадцать американцев убитыми и восемьдесят четыре ранеными, разве не стоило довести дело до конца? Проблема с этими аргументами состояла в том, что, если бы мы снова послали туда своих военнослужащих и они схватили Айдида, живым или мертвым, это означало бы, что Америка, а не ООН взяла на себя урегулирование ситуации в Сомали, в то время как не существовало никаких гарантий, что мы сможем добиться политического объединения этой страны эффективнее, чем ООН. Последующие события доказали правильность такой точки зрения. Айдид в 1996 году умер естественной смертью, и Сомали так и осталась разделенной. Более того, Конгресс не поддерживал расширение военной роли США в этой стране, о чем я узнал на встрече в Белом доме с несколькими его членами. Большинство из них требовали немедленного вывода наших войск. Я решительно с этим не согласился, и в конечном счете мы достигли компромисса о шестимесячном переходном периоде. Я мог бы поспорить с Конгрессом, однако мне следовало принимать во внимание возможные последствия любых решений, из-за которых стало бы еще труднее добиваться его поддержки для отправки американских войск в Боснию и на Гаити, где на карту были поставлены гораздо более важные наши интересы.

В конце концов я согласился направить в Сомали Оукли с заданием добиться от Айдида освобождения Майка Дюрана — захваченного в плен пилота американского вертолета. Оукли получил ясные инструкции: США не нанесут ответный удар, если Дюран будет освобожден немедленно и без всяких условий. Мы не будем обменивать его на людей, которые были только что захвачены нами. Оукли довел это до сведения Айдида, и Дюран был освобожден. Я усилил наш контингент в Сомали и назначил точную дату его вывода, предоставив ООН еще шесть месяцев на установление контроля или создание в Сомали эффективной политической организации. После освобождения Дюрана Оукли вступил в переговоры с Айдидом и в конечном счете добился своего рода перемирия.

Меня преследовали мысли о бое в Могадишо. Теперь я понимал, как, должно быть, чувствовал себя президент Кеннеди после событий в заливе Кочинос. Я нес ответственность за операцию, проведение которой одобрил в общих чертах, но не вдаваясь в детали. В отличие от ситуации в заливе Кочинос в строгом военном смысле результат операции нельзя было назвать поражением — оперативная группа «Рейнджеры» арестовала помощников Айдида, высадившись в центре Могадишо среди бела дня, выполнив свою сложную и трудную задачу и проявив мужество и профессионализм, и понесла при этом неожиданные потери. Однако эти потери потрясли Америку; кроме того, бой, в результате которого были убиты и ранены американцы, не отвечал задачам более широкой гуманитарной миссии Соединенных Штатов и ООН.

Больше всего я переживал из-за того, что, одобряя решение задействовать американские войска для ареста Айдида, не мог представить себе ничего подобного штурму, предпринятому в дневное время во враждебном и многонаселенном квартале города. Я предполагал, что мы постараемся арестовать Айдида, когда возглавляемый им отряд будет находиться в движении, вдали от больших скоплений мирных жителей, обеспечивающих прикрытие его вооруженным сторонникам. Я думал, что одобряю полицейскую операцию американских войск, обладавших гораздо более высокой боеспособностью, имевших значительно лучшее снаряжение и намного качественнее подготовленных, чем военнослужащие сил ООН. По-видимому, именно так считал и Колин Пауэлл, когда обратился ко мне с просьбой одобрить эту операцию; когда впоследствии мы говорили с ним об этом после того, как я уже ушел с поста президента, а он был государственным секретарем, Пауэлл подчеркнул, что одобрил бы подобную операцию только в том случае, если бы она проводилась ночью. Однако мы не обсуждали этот вопрос, и, по-видимому, никто другой не предлагал никаких критериев, которые могли бы повлиять на перечень вариантов проведения операции, с тем чтобы ими мог воспользоваться генерал Гаррисон. Колин Пауэлл ушел в отставку с поста председателя Объединенного комитета начальников штабов за три дня до этого рейда, а назначение его преемника, Джона Шаликашвили, еще не было утверждено. Операция не получила одобрения ни командующего Объединенным центральным командованием генерала Хоара, ни Пентагона. В результате я санкционировал проведение не активной полицейской операции, а военного штурма на враждебной территории.

Генерал Гаррисон в письме ко мне, написанном от руки на следующий день после этого боя, подчеркнул, что берет на себя полную ответственность за решение о проведении рейда, назвав причины, по которым он его принял: блестяще проведенная разведывательная операция; опытная группа; изученные возможности противника; надлежащая тактика; план, разработанный на случай непредвиденного развития событий; привлечение сил быстрого реагирования на бронетранспортерах для оказания поддержки, что, возможно, не уменьшило бы потери войск США, так как оперативная группа не захотела оставить своих погибших товарищей, один из которых был придавлен обломками вертолета. Гаррисон закончил свое письмо словами: «Операция была проведена успешно. Намеченные лица схвачены и удалены с объекта... Ответственность за произошедшее не следует возлагать на президента Клинтона и министра обороны Аспина».

Я уважал Гаррисона и был согласен с содержанием его письма, за исключением последнего пункта. Я никоим образом не мог и не должен был снимать с себя «ответственность». Я считал этот рейд ошибкой, поскольку то, что его провели днем, свидетельствовало о недооценке мощи и решимости сил Айдида и возможности потерять один или более вертолетов. Во время войны такой риск был бы приемлем, при выполнении миротворческой миссии — нет, поскольку ценность трофея не стоила возможной опасности значительных потерь и конкретных последствий, из-за которых изменилось представление о нашей миссии как у сомалийцев, так и у американцев. Арест Айдида и его главных сподвижников, который не могли осуществить военнослужащие сил ООН, должен был считаться второстепенной задачей в ходе наших операций в Сомали, а не их главной целью. Это стоило сделать при нужных обстоятельствах, однако, когда я согласился с рекомендацией генерала Пауэлла, мне следовало сначала заручиться одобрением любых операций такого масштаба Пентагоном и Белым домом. Я, конечно же, не виню генерала Гаррисона, карьера которого несправедливо пострадала. Решение, которое он принял, учитывая полученные им инструкции, было вполне оправданным. Возможные более широкие последствия этой операции должны были учитывать руководители более высокого ранга.

В последующие недели я посетил нескольких раненых солдат в армейском госпитале Уолтера Рида и имел две трогательные встречи с семьями погибших военнослужащих. Во время одной из них мне задавали неприятные вопросы два переживавших огромное горе отца, Лэрри Джойс и Джим Смит, в прошлом — боец подразделения «Рейнджеры», потерявший ногу во время войны во Вьетнаме. Они хотели знать, за что погибли их сыновья и почему мы изменили курс. Когда я принял решение о посмертном награждении Почетной медалью Конгресса снайперов из подразделения «Дельта» Гэри Гордона и Рэнди Шугарта за героизм, который они проявили, пытаясь спасти Майка Дюрана и экипаж его вертолета, их семьи переживали тяжелое горе. Отец Шугарта был очень сердит на меня и сказал, что я не гожусь на роль Верховного главнокомандующего. Заплатив такую цену, он был волен говорить обо мне все что угодно. Я не знал, почему он так считает: потому ли, что я не служил во Вьетнаме, потому ли, что одобрил политику, которая привела к проведению этого рейда, или потому, что после событий 3 октября отказался возобновить действия с целью ареста Айдида. Как бы то ни было, я считал, что эмоциональные, политические или стратегические преимущества поимки или убийства Айдида не оправдали бы новых потерь или перехода ответственности за будущее Сомали от ООН к США.

После «Падения “Блэк хока”» во всех случаях, одобряя решения о развертывании войск, я гораздо больше знал о сопряженном с этим риске и гораздо четче разъяснял, какие операции должны быть одобрены в Вашингтоне. Уроки Сомали не прошли даром для военных стратегов, разрабатывавших планы наших действий в Боснии, Косово, Афганистане и других «горячих точках» мира периода после холодной войны, когда Америку много раз просили вмешаться, чтобы остановить ужасающее насилие, слишком часто ожидая при этом, что такое вмешательство не будет сопровождаться потерями для нас, наших противников или ни в чем не повинных и случайно оказавшихся на месте событий мирных жителей. Необходимость решения сложных проблем, подобных возникшим в Сомали, на Гаити и в Боснии, вдохновила Тони Лэйка на одно из самых удачных его высказываний: «Иногда я действительно тоскую по холодной войне».