Моя жизнь

ГЛАВА 46

Второго января мы вернулись к переговорам о бюджете. Боб Доул хотел заключить сделку, чтобы правительство смогло продолжить работу. Через пару дней на это согласился и Ньют Гингрич. На одном из совещаний по бюджету спикер признался, что вначале надеялся удержать меня от использования вето против республиканского проекта бюджета угрозой парализовать работу правительства. В присутствии Доула, Арми, Дэшла, Гепхардта, Панетты и Ала Гора он откровенно заявил: «Мы сделали ошибку. Думали, что вы сдадитесь». Наконец 6 января — в тот день над Вашингтоном бушевала сильная гроза — нам удалось выйти из тупика: Конгресс прислал мне еще две «продлеваемые резолюции», позволившие всем федеральным служащим вернуться к работе, хотя они и не могли пока выполнять свои функции в полном объеме. Я подписал эти документы и послал Конгрессу свой план преодоления бюджетного дефицита за семь лет.

На следующей неделе я наложил вето на представленный республиканцами законопроект о реформе социального обеспечения, потому что он содержал слишком мало стимулов, которые бы заставили работать людей, получающих пособия, и в то же время слишком много мер, способных нанести ущерб малообеспеченным американцам и их детям. Когда я впервые наложил вето на предложения республиканцев по реформе социального обеспечения, они были одновременно и частью их проекта бюджета. Впоследствии ряд предложенных ими бюджетных сокращений перекочевал в другой законопроект, получивший название «реформа социального обеспечения». Тем временем мы с Донной Шалалой уже существенно продвинулись в реализации нашей собственной реформы социального обеспечения. Тридцати семи штатам было выдано пятьдесят разрешений на реализацию их инициатив, которые привели бы к увеличению занятости и росту благосостояния семей. Этими реформами было охвачено 73 процента американцев, получавших социальные пособия, при этом количество получателей пособий сократилось.

Во время подготовки послания «О положении в стране», которое мне предстояло зачитать 23 января, мы, казалось, добились некоторого прогресса в согласовании бюджета. Поэтому я использовал это выступление для того, чтобы протянуть руку республиканцам, сплотить демократов и объяснить американскому народу свою позицию и по бюджету, и по более важному вопросу, отражением которого была «бюджетная битва», — о том, какой должна быть роль правительства в эпоху глобальной информации.

Основная идея речи была такой: «Эра “больших правительств” миновала, но мы не можем вернуться в то время, когда наши граждане рассчитывали лишь на самих себя». Эта формулировка отражала мою философию, согласно которой необходимо было избавиться от вчерашнего бюрократаческого правительства и поддержать идею создания правительства творческого, ориентированного на будущее, предоставляющего гражданам больше возможностей и ответственности. Она также хорошо отражала нашу экономическую и социальную политику и предложенную Алом Гором программу оптимизации правительства, получившую название Rego. К этому времени мои позиции укрепились благодаря успехам нашей экономической политики: за время, прошедшее после моей инаугурации, было создано почти 8 миллионов новых рабочих мест; три года подряд открывалось рекордное число новых частных предприятий. Более того, впервые с 1970-х годов американские автопроизводители обошли японских по числу проданных в США автомобилей.

В очередной раз предложив сотрудничать с Конгрессом для достижения сбалансированного бюджета за семилетний период и проведения социальной реформы, я очертил круг необходимых законодательных инициатив в сферах защиты семей с детьми, образования и здравоохранения, борьбы с преступностью и наркоторговлей. Приоритет отдавался программам, отражающим базовые американские ценности и идею расширения гражданской ответственности, таким как внедрение системы V-чип[55], создание экспериментальных школ, возможность самостоятельного выбора родителями бесплатной государственной школы для своих детей и право решать, будут ли они носить школьную форму. Я также назвал имя нового руководителя программы по борьбе с распространением наркотиков: им стал генерал Барри Маккаффри, ранее командовавший военными силами на юге США, где он успешно боролся с ввозом в Америку кокаина из Колумбии и других стран.

Наиболее памятный момент этого вечера наступил в самом конце моего выступления, когда я, как обычно, представил людей, находящихся в ложе первой леди вместе с Хиллари. Первым из них был Ричард Дин, сорокадевятилетний ветеран войны во Вьетнаме, двадцать два года проработавший в службе социального обеспечения. Когда я рассказал конгрессменам, что во время взрыва в Оклахома-Сити он находился в федеральном здании Альфреда П. Мюрра и, рискуя жизнью, четыре раза возвращался к его развалинам, чтобы спасти оставшихся там людей (ему удалось вынести из здания трех женщин), весь зал стоя аплодировал ему, причем республиканцы аплодировали даже громче, чем демократы. А потом наступил «момент истины». Когда аплодисменты стихли, я сказал: «Но это еще не все. В ноябре прошлого года Ричард Дин вынужден был покинуть свой офис, когда работа правительства была приостановлена. А когда это случилось во второй раз, он продолжал работать и помогал нуждающимся американцам получить пособия, хотя сам при этом не получал заработную плату. От имени Ричарда Дина... я обращаюсь ко всем людям в этом зале: никогда больше не останавливайте работу правительства».

На этот раз ликовали и аплодировали демократы. Республиканцы понимали, что их загнали в угол, и заметно помрачнели. Я же подумал, что теперь мне не придется опасаться остановки работы правительства в третий раз: у правительства теперь было человеческое, героическое лицо.

Удачи, подобные этой, не приходят сами по себе. Каждый год мы использовали послание «О положении в стране» как повод и инструмент, побуждающий кабинет министров и аппарат президента выдвигать новые политические идеи, а затем напряженно работали над тем, чтобы преподнести их наилучшим образом. В тот день мы провели несколько репетиций в кинозале, расположенном между моей резиденцией и восточным крылом Белого дома. Сотрудники Управления связи Белого дома, записывавшие все мои публичные выступления, установили телесуфлер и трибуну, а сотрудники аппарата по несколько раз за день приходили в зал, выполняя указания директора управления Дона Баера. Мы работали вместе, внимательно вслушиваясь в каждую фразу, оценивая, как она будет воспринята Конгрессом и страной, и внося изменения в текст.

Мы одержали верх над идеологами «Контракта с Америкой», несмотря на остановки работы правительства республиканцами. В своей речи я предложил альтернативную философию правительства, и с помощью Ричарда Дина мы смогли продемонстрировать американцам, что федеральные служащие — это достойные люди, выполняющие полезную работу. Сказанное мною в тот раз не намного отличалось от того, что я говорил и раньше, но после двух остановок работы правительства миллионы американцев впервые меня услышали и поняли.

В сфере внешней политики мы начали новый год с того, что Уоррен Кристофер пригласил израильтян и сирийцев для переговоров в поместье Уай-Ривер в штате Мэриленд. 12 января я на один день вылетел на американскую авиабазу в Авиано в Италии, которая была центром воздушных операций НАТО в Боснии. Оттуда на одном из наших новых транспортных самолетов С-17 я отправился на авиабазу Тасар в Венгрии, откуда наши войска переправлялись непосредственно в Боснию. В 1993 году я выступал против прекращения производства С-17 в рамках программы сокращения вооружений. Это был удивительный самолет: он обладал высокой грузоподъемностью и мог работать в самых сложных условиях. В операции в Боснии было задействовано двенадцать С-17, и на одном из них мне пришлось лететь в Тузлу, потому что президентский «Боинг-747» был слишком велик и не мог там приземлиться.

После встречи с президентом Венгрии Арпадом Гёнцем и нашими военнослужащими в Тасаре я вылетел в Тузлу, город, расположенный на северо-востоке Боснии в бывшей зоне ответственности наших вооруженных сил. Менее чем за месяц семь тысяч наших солдат и более двух тысяч бронетранспортеров, несмотря на ужасную погоду, переправились через разлившуюся реку Сава и достигли места назначения. Они превратили лишенный освещения и навигационного оборудования аэродром в мощную авиабазу, которая могла работать круглосуточно. Я поблагодарил военнослужащих и лично вручил их командиру подарок ко дню рождения, который меня попросила передать его жена, находившаяся в Авиано. Я встретился с президентом Изетбеговичем, а потом вылетел в Хорватию, в Загреб, на встречу с президентом Туджманом. Они были удовлетворены выполнением мирного соглашения и очень рады тому, что в этом участвуют и войска США.

В Вашингтон я вернулся очень поздно: это был трудный, но очень плодотворный день. Наши войска участвовали в подготовке размещения сил НАТО не только в пределах своей зоны ответственности. Они работали вместе с российскими военнослужащими, которые во времена холодной войны были их противниками, а также с польским, чешским, венгерским контингентами и контингентами балтийских государств. Возложенная на них миссия имела большое значение для создания объединенной Европы, тем не менее ее осуждали и в Конгрессе, и в каждом американском кафе. Однако наши солдаты по крайней мере имели право знать, зачем они прибыли в Боснию, а также рассчитывать на мою безусловную поддержку.

Через две недели холодная война ушла в прошлое: Сенат ратифицировал договор СНВ-2, который президент Буш подписал и передал в Сенат для ратификации за три года до этого, непосредственно перед тем как покинуть свой пост. Вместе с договором СНВ-1, который мы ратифицировали в декабре 1994 года, СНВ-2 давал возможность ликвидировать две трети ядерных арсеналов, накопленных Соединенными Штатами и бывшим Советским Союзом в разгар холодной войны, включая самые опасные ядерные вооружения, такие как межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющимися боеголовками индивидуального наведения.

Кроме договоров СНВ-1 и СНВ-2 мы также подписали соглашение о замораживании ядерной программы Северной Кореи, инициировали усилия по превращению договора о нераспространении ядерных вооружений в бессрочный и работали над обеспечением безопасности и последующего уничтожения ядерного оружия и материалов по программе Нанна-Лугара. Поздравив Сенат с подписанием договора СНВ-2, я попросил сенаторов продолжить работу по усилению безопасности Америки, ратифицировав Конвенцию о запрещении химического оружия и утвердив мой законопроект, направленный против борьбы с терроризмом.

Тридцатого января премьер-министр России Виктор Черномырдин прибыл в Белый дом на свою шестую встречу с Алом Гором. После того как они закончили обсуждение вопросов, связанных с работой своей комиссии, Черномырдин проинформировал меня о положении в России и перспективах Ельцина на переизбрание. Непосредственно перед этой встречей я говорил с президентом Турции Сулейманом Демирелем и премьер-министром этой страны Тансу Чиллер. Они сообщили мне, что Турция и Греция находятся на грани военного конфликта, и попросили меня вмешаться, чтобы его предотвратить. Они собирались воевать за два крошечных острова в Эгейском море, которые греки называли Имиа, а турки — Карнак. Обе страны предъявляли на них свои права, причем по версии Греции она приобрела их по договору с Италией в 1947 году, а Турция отрицала обоснованность претензий Греции. На этих островах не было постоянного населения, хотя турки нередко устраивали на более крупном из них пикники. Отношения сторон обострились, когда какие-то турецкие журналисты сорвали греческий флаг, а вместо него повесили турецкий.

Невозможно было представить себе, что две великие страны, имевшие серьезные разногласия по поводу Кипра, начнут войну из-за крошечных островков площадью в десяток акров, на которых обитает только дюжина овец, но у меня сложилось впечатление, что Чиллер не исключала такой возможности. Я прервал встречу с Черномырдиным, чтобы получить более полную информацию об этой ситуации, а потом сделал несколько телефонных звонков, сначала премьер-министру Греции Константиносу Симитису, а потом Демирелю и Чиллер. После этих переговоров стороны согласились не открывать огонь, и Дик Холбрук, занимавшийся кипрской проблемой, вынужден был всю ночь уговаривать стороны разрешить конфликт дипломатическим путем. Я не мог не улыбнуться при мысли о том, что, даже если мне и не удастся обеспечить мир на Ближнем Востоке, в Боснии и Северной Ирландии, я, по крайней мере, смогу гордиться тем, что сумел спасти несколько овец на островах в Эгейском море.

Четвертого января, как раз в тот момент, когда я подумал, что в «мире Уайтуотер» уже не может произойти ничего серьезного, Кэролайн Хьюбер обнаружила копии счетов за работу, которую фирма Rose выполняла для компании Madison Guaranty в 1985 и 1986 годах. Кэролайн была нашей помощницей в губернаторской резиденции в Арканзасе и приехала в Вашингтон, чтобы привести в порядок наши личные бумаги и корреспонденцию. В свое время она уже помогла Дэвиду Кендаллу подготовить для независимой комиссии более 50 тысяч страниц документов, но по какой-то причине копий этих счетов там не оказалось. Кэролайн обнаружила их в коробке, которую в августе прошлого года перенесла в свой кабинет из кладовой на третьем этаже Белого дома. Вне всякого сомнения, эти копии были сделаны во время кампании 1992 года: на них были пометки Винса Фостера, потому что в то время он занимался связями с прессой фирмы Rose.

На первый взгляд, это могло показаться подозрительным. Почему эти документы оставались неизвестными все это время? Однако если бы вы увидели весь «бумажный беспорядок», который мы привезли с собой из Арканзаса, вас бы это нисколько не удивило. Меня, напротив, удивило то, как много документов мы сумели найти вовремя. Как бы то ни было, Хиллари была рада, что эти счета были обнаружены: они подтверждали ее слова о том, что для компании Madison Guaranty она выполнила лишь совсем небольшой объем работы. Через несколько лет RTC опубликовала отчет, в котором именно это и было сказано.

Но совсем не так все это интерпретировали независимый прокурор, конгрессмены-республиканцы и репортеры, писавшие о деле «Уайтуотер». Например, журналист Уильям Сафир назвал Хиллари в своем обзоре в New York Times «прирожденной лгуньей». Кэролайн Хьюбер вызвали в Конгресс для дачи свидетельских показаний комитету Д’Амато 18 января. А 26-го Кеннет Старр заставил Хиллари четыре часа отвечать на вопросы большого жюри.

Этот вызов в суд, инспирированный Старром, был дешевым и грязным трюком, рассчитанным на то, чтобы в очередной раз привлечь к расследованию внимание общественности. Мы добровольно представили все счета, как только они были найдены, и эти документы доказывали правдивость показаний Хиллари. Если у Старра оставались какие-то вопросы, он мог задать их в Белом доме, как уже делал перед этим три раза, вместо того чтобы заставлять первую леди давать показания большому жюри. В 1992 году юрисконсульт Белого дома Бойден Грей отказался передать суду дневник своего босса, президента Буша, что было прямым нарушением требования прокурора, занимавшегося расследованием дела «Иран-контрас». Тогда никто не пытался заставить Грея или Буша предстать перед большим жюри, и пресса при этом не высказывала особого возмущения.

Атака на Хиллари возмутила меня больше, чем нападки на меня лично. Однако у меня не было возможности ее остановить, поэтому все, что я мог сделать, — это поддержать Хиллари и заявить прессе, что Америка стала бы гораздо лучше, «если бы у каждого в этой стране были такие личные качества и характер, как у моей жены». Мы с Хиллари объяснили Челси, что происходит. Ей все это не нравилось, но она отнеслась к происходящему спокойно. Она знала свою мать лучше, чем те, кто ее обвинял.

И все же мы чрезвычайно от этого устали. На протяжении нескольких месяцев, пока я занимался проблемами бюджета, Боснии, Северной Ирландии и ситуацией после гибели Рабина, я старался не давать воли своему гневу, чтобы он не помешал моей работе, хоть это и было очень трудно. Теперь я беспокоился за Хиллари и Челси. Я также беспокоился обо всех других людях, которые оказались втянутыми в эти слушания в Конгрессе, попались в расставленные Старром сети и понесли эмоциональный и финансовый ущерб.

Через пять дней после представления счетов Хиллари должна была дать интервью телеведущей Барбаре Уолтерс о своей новой книге «Нужна целая деревня» (It Takes a Village)[56]. Однако вместо этого Уолтерс стала расспрашивать ее об обнаруженных счетах. Книга Хиллари тем не менее стала бестселлером, когда она отправилась из Вашингтона в поездку по стране, представляя ее читателям. Она встречалась с тысячами дружелюбных, готовых поддержать ее американцев, которых гораздо больше интересовали ее мысли о том, как улучшить жизнь наших детей, чем то, что о ней говорили Кен Старр, Ал Д’Амато, Уильям Сафир и их сторонники.

Этим людям, очевидно, доставляло огромное удовольствие преследовать Хиллари. Меня утешало лишь то, что она была гораздо сильнее этих парней — это я понял за двадцать пять лет жизни с нею. Некоторым мужчинам не нравится сила в женщинах, что же касается меня, то это стало одной из причин моей любви к Хиллари.

В начале февраля, когда президентская предвыборная кампания уже шла полным ходом, я вернулся в Нью-Хэмпшир, чтобы рассказать там о положительных результатах проводимой мною политики и показать, что, став президентом, я не забыл об этом штате. Хотя у меня и не было серьезного оппонента в Нью-Хэмпшире, я хотел, чтобы моя победа в нем в ноябре была полной, а для этого мне нужно было решить одну проблему, которая могла бы этому помешать, — проблему контроля над огнестрельным оружием.

В субботу я присутствовал на обеде в Манчестере. Многие жители этого города были охотниками и членами Национальной стрелковой ассоциации. В своем кратком выступлении я сказал, что, насколько мне было известно, на выборах 1994 года они голосовали против конгрессмена-демократа Дика Суэтта, поддержавшего закон Брейди и законопроект о запрещении продажи штурмового стрелкового оружия. Некоторые из них кивнули в знак согласия. Эти охотники в сущности были неплохими людьми, однако они находились под сильным влиянием NRA, и я подумал, что если оппоненты Национальной стрелковой ассоциации не представят им убедительных контраргументов, в 1996 году может произойти то же самое. Поэтому я старался, как только мог: «Я знаю, руководство NRA говорило вам, что нужно голосовать против конгрессмена Суэтта. Вот что я хочу вам сказать: если из-за закона Брейди или запрета на штурмовое оружие вы пропустили хотя бы день или даже час охоты на оленей, вы должны голосовать и против меня, потому что именно я попросил Суэтта поддержать эти законопроекты. С другой стороны, если этого не произошло, значит, вам говорили неправду, и вы должны за это отплатить».

Через несколько дней в Библиотеке Конгресса я подписал закон «О телекоммуникациях» — масштабное изменение в законодательстве, регулировавшем отрасль, которая составляла уже шестую часть нашей экономики. Этот закон усиливал конкуренцию, способствовал инновациям и доступу к тому, что Ал Гор назвал «информационной супермагистралью». Мы потратили месяцы, споря о сложных экономических вопросах с республиканцами, выступавшими за более высокую концентрацию собственности на рынках средств массовой информации и телекоммуникаций. Белый дом и демократы, напротив, выступали за более высокую конкуренцию, особенно в сфере локальных и междугородних/международных телефонных услуг.

С помощью Ала Гора, который представлял на этих переговорах Белый дом, и спикера Гингрича, продемонстрировавшего позитивный настрой и предприимчивость, мы достигли справедливого, как я считал, компромисса, и в конце концов этот закон был принят почти единогласно. Помимо прочего, он предусматривал установку в новых телевизорах V-чипа, идею которого я впервые поддержал на ежегодной конференции по проблемам семьи, проводимой супругами Гор. Этот чип позволял родителям контролировать просмотр телевизионных программ детьми. К 1997 году руководители большинства телеканалов согласились ввести для своих программ рейтинговую систему, необходимую для использования V-чипов. Еще более важно, что этот закон предусматривал льготные тарифы доступа к Интернету для школ, библиотек и больниц, что позволило этим важнейшим для общества организациям экономить до двух миллиардов долларов в год.

На следующий день «показала шипы ирландская роза»: мне позвонил Джерри Адамс. Он сообщил, что ИРА отказывается от соблюдения соглашения о прекращении огня, и объяснил это затягиванием выполнения договоренностей Джоном Мейджором и юнионистами, а также их требованием о том, чтобы ИРА сдала оружие в обмен на разрешение для партии «Шин Фейн» участвовать в политической жизни Северной Ирландии. В тот же день была взорвана бомба в Лондоне в Канэри-Уорф.

ИРА продолжала эту политику, которая дорого обошлась ей самой, еще более года. Боевики убили двух солдат и двух гражданских лиц, а также ранили несколько человек. Погибло два члена ИРА, прекратила свое существование группа боевиков-подрывников в Британии, было арестовано множество боевиков в Северной Ирландии. К концу месяца по всей Северной Ирландии прошли пикеты в поддержку мира, которые ясно показали, что рядовые граждане выступали за мир. Джон Мейджор и Джон Брутон заявили, что готовы возобновить переговоры с «Шин Фейн» при условии соблюдения ИРА соглашения о прекращении огня. С согласия Джона Юма Белый дом решил поддерживать контакты с Адамсом в ожидании момента, когда мирный процесс вновь активизируется.

В конце февраля оказался под угрозой мирный процесс на Ближнем Востоке: два взрыва, организованные «Хамас», унесли жизни двадцати шести человек. Я подумал, что в преддверии выборов в Израиле «Хамас» намеревалась добиться поражения премьер-министра Переса и подтолкнуть израильтян к избранию премьером сторонника жесткой линии, который не захочет заключать мир с ООП. Мы советовали Арафату принять дополнительные меры, чтобы предотвратить атаки террористов. Во время подписания первого соглашения в 1993 году я сказал ему, что он больше не сможет оставаться «самым воинственным палестинцем», а если будет пытаться протягивать одну руку сторонникам мира, а другую — террористам, ему в конце концов придет конец.

Проблемы возникли и у наших границ, где кубинцы сбили два гражданских самолета, пилотируемых членами антикастровской группы «Братья за спасение». Четыре человека погибли. Кастро очень раздражали деятельность этой группы и листовки, которые ее участникам раньше удавалось разбрасывать над Гаваной. Кубинская сторона заявила, что самолеты вторглись в ее воздушное пространство, что, конечно же, было неправдой. В любом случае, даже если бы это и произошло, уничтожение гражданских самолетов было нарушением международного права.

Я отменил чартерные авиарейсы на Кубу, запретил визиты кубинских официальных лиц в Соединенные Штаты, приказал расширить диапазон вещания «Радио Марти», передачи которого призывали к установлению на Кубе демократии, и обратился к Конгрессу с просьбой выплатить семьям погибших компенсацию из заблокированных в Соединенных Штатах кубинских активов. Мадлен Олбрайт попросила Организацию Объединенных Наций ввести санкции против Кубы и отправилась в Майами, где выступила с эмоциональной речью перед общиной кубинских иммигрантов, сказав, что уничтожение гражданских самолетов — это трусливый поступок людей, у которых «нет cojones»[57]. Это ее высказывание в стиле «мачо» сделало Олбрайт кумиром кубинской общины юга Флориды.

Я также пообещал подписать законопроект Хелмса-Бертона, который ужесточал эмбарго против Кубы и ограничивал возможности президента отменить это эмбарго без согласия Конгресса. Поддержка этого законопроекта была весьма полезной, учитывая приближающиеся выборы, однако в случае моего избрания на второй срок она лишала меня возможности ослабить или отменить эмбарго, несмотря на возможность позитивных перемен на Кубе. Казалось, Кастро специально старался заставить нас поддерживать эмбарго, которое служило оправданием экономических неудач его режима. Если же это не было его целью, значит, Куба совершила трагическую ошибку. Позже я получил от Кастро информацию (конечно, через посредников), что уничтожение самолетов было ошибкой. Вероятно, он заранее дал приказ уничтожать любой самолет, вторгающийся в воздушное пространство Кубы, и не смог его отменить, когда стало известно, что это были мирные гражданские самолеты «Братьев за спасение».

В последнюю неделю месяца, после посещения районов, пострадавших от недавних наводнений в штатах Вашингтон, Орегон, Айдахо и Пенсильвания, я встретился с новым премьер-министром Японии в Санта-Монике. Перед тем как стать главой японского правительства, Рютаро Хасимото был министром торговли — коллегой Мики Кантора. Хасимото, горячий поклонник японского боевого искусства кендо, был жестким и умным человеком, получавшим удовольствие от борьбы любого вида. Кроме того, с этим лидером можно было успешно сотрудничать: они с Кантором заключили двадцать торговых соглашений, в результате чего наш экспорт в Японию вырос на 80 процентов, а торговый дефицит США в торговле с Японией третий год подряд снижался.

Месяц закончился на высокой ноте. Мы с Хиллари отпраздновали шестнадцатилетие Челси, посмотрев вместе с ней в Национальном театре мюзикл «Отверженные», а потом привезли полный автобус ее друзей на уикенд в Кэмп-Дэвид. Нам нравились друзья Челси, и нравилось смотреть, как они сражаются в пейнтбол в лесу, играют в боулинг и другие игры. Они все еще оставались детьми, хотя вскоре должны были окончить школу. Большую часть уикенда я провел, обучая Челси водить автомобиль и разъезжая вместе с ней по территории Кэмп-Дэвида. В последнее время я редко имел возможность водить машину, и мне этого не хватало. Я хотел, чтобы Челси понравилось управлять автомобилем и чтобы она научилась делать это хорошо и без опасности для себя и окружающих.

Мирный процесс на Ближнем Востоке вновь оказался под угрозой, когда в начале марта в результате нескольких взрывов бомб, устроенных террористами «Хамас» в Иерусалиме и Тель-Авиве, погибло более тридцати человек и еще множество было ранено. Среди погибших было несколько детей, няня-палестинка, работавшая у своих друзей-евреев, и две молодые женщины-американки. Я встретился с их семьями в Нью-Джерси, и меня глубоко тронула искренняя приверженность этих людей мирному процессу — единственной возможности предотвратить гибель детей в будущем. В своем телевизионном обращении к израильскому народу я говорил об очевидном — о том, что террористы «хотели убить не только ни в чем не повинных людей, но и растущую надежду на мир на Ближнем Востоке».

Двенадцатого марта мы вместе с королем Иордании Хусейном вылетели на моем президентском самолете на «Саммит миротворцев», организованный президентом Мубараком в Шарм-эш-Шейхе — прекрасном курорте на Красном море, чрезвычайно популярном среди любителей дайвинга. За несколько дней до этого Хусейн прибыл на встречу со мной в Белый дом, где мы обсудили террористические акты, организованные «Хамас». Он был полон решимости сплотить арабский мир в борьбе за мирное урегулирование. Я с удовольствием провел с ним время в этом длительном полете. Мы всегда находили общий язык, а после убийства Рабина стали по-настоящему близкими друзьями и союзниками.

Руководители двадцати девяти государств — арабских стран, государств Европы, Азии и Северной Америки, — включая Бориса Ельцина и Генерального секретаря ООН Бутроса Бутроса-Гали, прибыли в Шарм-эш-Шейх, где их встретили Перес и Арафат. Мы с Мубараком были сопредседателями саммита и вместе с нашими помощниками работали день и ночь, чтобы участники конференции приняли на себя четкие и конкретные обязательства бороться с терроризмом и способствовать развитию мирного процесса.

Впервые в истории арабский мир вместе с Израилем осудил терроризм и пообещал с ним бороться. Без объединенного фронта невозможно было обеспечить Переса поддержкой, необходимой для развития мирного процесса и открытия сектора Газа, чтобы тысячи живших там палестинцев могли вернуться на свои рабочие места, находившиеся в Израиле. Он был необходим и для того, чтобы поддержать Арафата в его борьбе против террористов, — в противном случае Израиль мог отказаться от продолжения мирного диалога.

Тринадцатого марта я вылетел в Тель-Авив, чтобы обсудить конкретные шаги Соединенных Штатов в поддержку вооруженных сил и полиции Израиля. На встрече с премьер-министром Пересом и его кабинетом я пообещал выделить на эти цели 100 миллионов долларов и попросил Уоррена Кристофера и директора ЦРУ Джона Дойча остаться в Израиле еще на несколько дней, чтобы помочь в реализации нашего общего проекта. На совместной с Пересом пресс-конференции, устроенной после совещания, я признал, что очень трудно надежно защититься от «молодых людей, приверженных апокалипсической версии Ислама и политике, побуждающей их становиться живыми бомбами, чтобы убивать невинных детей». Но, сказал я, мы можем более эффективно предотвращать теракты, перекрыв финансовые потоки и лишив террористов поддержки извне. Я также использовал этот повод, чтобы подтолкнуть Конгресс к принятию антитеррористических законов, которое откладывалось уже больше года.

После пресс-конференции и встречи в Тель-Авиве с израильскими студентами, на которой я ответил на их вопросы, я встретился с лидером партии «Ликуд» Биньямином Нетаньяху. Взрывы, организованные «Хамас», повысили шансы партии «Ликуд». Я хотел, чтобы Нетаньяху знал, что я буду его партнером в борьбе против терроризма, если он одержит победу на выборах, однако мне хотелось, чтобы он продолжил мирный процесс.

Я не мог возвратиться домой, не посетив могилу Рабина на горе Херзл. Встав на колени, я помолился и, следуя еврейскому обычаю, положил камешек на мраморное надгробие могилы Ицхака. Я также подобрал другой небольшой камешек, лежавший рядом с могилой, и взял его с собой как напоминание о моем друге и нашем общем деле, которое я должен был продолжить.

Пока я занимался проблемами Ближнего Востока, Китай взбаламутил воды Тайваньского пролива, проведя «испытания» трех ракет вблизи острова Тайвань с очевидной целью напугать выступающих за независимость тайваньских политиков, участвовавших в проходившей в то время предвыборной кампании. С тех пор как президент Картер нормализовал отношения с КНР, Соединенные Штаты проводили последовательную политику признания «единого Китая» и в то же время поддерживали хорошие отношения с Тайванем, заявляя, что две стороны должны разрешить свои противоречия мирным путем. Однако мы никогда не говорили прямо, будем ли мы защищать Тайвань, если он станет объектом китайской агрессии.

Мне казалось, что Ближний Восток и Тайвань — две диаметрально противоположные политические проблемы. Бездействие политических лидеров на Ближнем Востоке привело бы к ухудшению ситуации. И напротив, если бы китайские и тайваньские политики не делали глупостей, проблема, как мне представлялось, со временем разрешилась бы сама собой. Тайвань, в котором диктаторский режим сменился демократией, стал влиятельным экономическим игроком и вовсе не стремился к установлению бюрократического коммунистического режима в духе КНР. В то же время тайваньские бизнесмены активно инвестировали в китайскую экономику и часто посещали материковую часть страны. Китай приветствовал тайваньские инвестиции, но не собирался отказываться от своих притязаний на остров. Достижение баланса между экономическим прагматизмом и агрессивным национализмом было постоянной проблемой для китайских руководителей, особенно в год выборов на Тайване. Я считал, что Китай зашел слишком далеко, испытывая свои ракеты, и быстро, но без лишнего шума приказал авианосной группе Тихоокеанского флота США войти в Тайваньский пролив. Кризис миновал.

После неудачного старта в феврале Боб Доул выиграл все республиканские предварительные выборы, состоявшиеся в марте, а победив в конце месяца в Калифорнии, стал кандидатом в президенты от своей партии. Несмотря на то что его соперник сенатор Фил Грэм занимал более правые позиции и победить его мне было бы значительно легче, я искренне радовался успеху Доула. Никогда нельзя быть полностью уверенным в собственной победе, и я считал, что, если проиграю Доулу, а не Грэму, страна окажется в руках более крепкого и умеренного лидера.

Пока Доул боролся за победу на предварительных выборах, я уже вел предвыборную кампанию в нескольких штатах: провел предвыборную встречу в Мэриленде совместно с генералом Маккаффри и Джесси Джексоном, чтобы привлечь внимание к нашей борьбе с подростковой наркоманией; посетил компанию Harman International — производителя высококачественных динамиков в городе Нортридж, штат Калифорния, где объявил, что за три года моего президентства в нашей экономике создано уже более 8,4 миллиона новых рабочих мест, хотя перед выборами я обещал за четыре года создать 8 миллионов рабочих мест. Доходы представителей американского среднего класса также начали расти. За прошедшие два года две трети новых рабочих мест были созданы в тех отраслях, где заработная плата превышала минимальный уровень.

В этом месяце нам не удалось достичь соглашения по оставшимся бюджетным законопроектам, поэтому я подписал еще три «продлеваемые резолюции» и отослал мой проект бюджета на следующий финансовый год на Капитолийский холм. В это время Палата представителей, действуя в интересах Национальной стрелковой ассоциации, проголосовала против закона о запрете на продажу штурмового стрелкового оружия и за исключение из законов о борьбе с терроризмом ряда статей, против которых возражало оружейное лобби.

В конце месяца я попытался ускорить процесс одобрения Администрацией по контролю за продуктами питания и лекарствами ряда новых препаратов против рака. В 1994 году Алу Гору, Донне Шалале и руководителю FDA Дэвиду Кесслеру удалось сократить средний срок утверждения новых лекарств, который в 1987 году составлял тридцать три месяца, до года. Последнее разрешение — на производство лекарства против СПИДа — было получено всего через сорок два дня. Проверка новых лекарств на предмет выявления негативных побочных эффектов была необходима, однако этот процесс следовало ускорить — ведь дело шло о жизни людей.

Двадцать девятого марта, через восемь месяцев после того, как мы с Бобом Рубином обратились к Конгрессу с просьбой об увеличении предела государственного долга, наконец был принят соответствующий закон, который я подписал. Дамоклов меч дефолта больше не угрожал успеху наших переговоров о бюджете.

Третьего апреля, когда весна в Вашингтоне была уже в полном разгаре, я работал в Овальном кабинете. Именно там я получил сообщение о гибели военного транспортного самолета, на котором находились Рон Браун и делегация США по торговле и инвестициям, летевшие в Боснию. Они должны были помочь боснийцам использовать новые экономические возможности, появившиеся после установления мира на Балканах. Погода была плохая, и самолет, сбившись с курса, врезался в гору Святого Иоанна у хорватского города Дубровника. Все находившиеся на борту люди погибли. Лишь за неделю до этого Хиллари и Челси летали на этом самолете в Европу и познакомились с некоторыми из членов экипажа.

Я был потрясен. Рон был не только моим другом, но и моим лучшим политическим советником. Как председатель Национального комитета Демократической партии он помог нам прийти в себя после поражения в 1988 году и сыграл важнейшую роль в объединении демократов перед выборами 1992 года. После нашего поражения на выборах в Конгресс в 1992 году Рон оставался оптимистом и подбадривал всех остальных, утверждая, что мы проводим правильную экономическую политику, а потому выиграем выборы в 1996 году. Он оживил Министерство торговли, модернизировав его управленческую структуру, и использовал его не только для достижения наших экономических целей, но и для реализации наших более широких интересов на Балканах и в Северной Ирландии. Рон также упорно работал над увеличением американского экспорта на десять «развивающихся рынков», которые, предположительно, приобретут большое значение в XXI столетии, включая рынки Польши, Турции, Бразилии, Аргентины, Южной Африки и Индонезии. После его смерти я получил письмо от работавшего с ним крупного бизнесмена, в котором говорилось, что он был «самым замечательным из всех министров торговли США».

Мы с Хиллари отправились к Рону домой, чтобы повидаться с его женой Альмой, детьми, Трейси и Майклом, и женой Майкла Тэмми. Мы считали их членами нашей семьи, и я испытал огромное облегчение, увидев, что они уже окружены заботой преданных друзей и пытаются справиться с болью потери, рассказывая всякие случаи из жизни Рона Брауна. А об этом человеке, прошедшем большой путь от старой гостиницы «Тереза» в Гарлеме, где он провел свое детство, до высокого поста в американском правительстве, можно было рассказать немало.

Простившись с Альмой, мы отправились в Министерство торговли, чтобы поговорить с его сотрудниками, потерявшими своего руководителя и своих друзей. Среди погибших был Адам Дарлинг, которого мы с Хиллари хорошо знали. Это был идеалистически настроенный и в то же время мужественный молодой человек, сын методистского священника, о котором мы услышали в 1992 году, когда в новостях сообщили о том, что он пересек на велосипеде всю Америку, чтобы поддержать на выборах кандидатуры Клинтона и Гора.

Через несколько дней, всего за две недели до первой годовщины взрыва в Оклахома-Сити, мы с Хиллари посадили куст кизила на задней лужайке Белого дома в память о Роне и других американцах, погибших в Хорватии. Потом мы вылетели в Оклахома-Сити, чтобы присутствовать на церемонии открытия нового детского сада, построенного вместо того, который был взорван, и встретиться с семьями и родственниками погибших. Выступая перед студентами Университета Центральной Оклахомы в городе Эдмонде, я сказал, что, несмотря на то что за прошедшие три года мы арестовали больше террористов, чем за всю нашу историю, нам предстоит сделать еще очень многое, потому что терроризм стал для их поколения главной угрозой — такой же, какой для нашего поколения, выросшего в годы холодной войны, была ядерная война.

На следующий день мы совершили скорбный визит на авиабазу Довер в штате Делавэр, куда привезли останки тех, кто погиб, служа своей стране. После того как гробы торжественно вынесли из самолета, я зачитал имена всех, кто погиб вместе с Роном Брауном, и напомнил присутствовавшим, что завтра будет Пасха, символизирующая переход от отчаяния к надежде и спасению. В Библии говорится: «Вечером водворяется плач, а наутро радость». Я использовал эти строки в моей поминальной речи на заупокойной службе по Рону 10 апреля в Национальном соборе, потому что для нас он всегда был нашей утренней радостью. Глядя на его гроб, я произнес: «Я хочу сказать моему другу в последний раз: “Спасибо тебе! Если бы не ты, я бы не был на этом посту”». Рон обрел вечный покой на Арлингтонском национальном кладбище. К концу траурной церемонии я настолько обессилел от горя, что едва мог стоять на ногах. Челси, надевшая черные очки, чтобы скрыть слезы, обняла меня, и я опустил голову ей на плечо.

В течение ужасной недели, прошедшей с момента катастрофы до похорон, я старался добросовестно выполнять свои обязанности. Во-первых, я подписал новый закон о фермерах. Всего за две недели до этого я утвердил закон, улучшающий систему кредитования фермеров, предоставляя им больше займов под более низкие проценты. Хоть я и считал, что этот новый закон недостаточно эффективно защищает интересы фермерских семей, я подписал его, так как опасался, что, если до истечения срока действия старого закона не будет принят новый, фермеры на время сева останутся с абсолютно неадекватной программой помощи, принятой еще в 1948 году. В этом законе было много положений, которые я поддерживал: большая гибкость, позволяющая фермерам самим выбирать, какие именно культуры сеять, не теряя при этом права на финансовую помощь; финансовая поддержка экономического развития сельских общин; создание фондов, помогающих фермерам бороться с эрозией почвы, загрязнением воздуха и воды и разрушением экологии заболоченных территорий. Им также предусматривалось выделение 200 миллионов долларов на один из моих любимых проектов — восстановление болот в штате Флорида, которые сильно пострадали от обширного строительства и выращивания в этих местах сахарного тростника.

Девятого апреля я подписал закон, наделявший президента правом постатейного вето при утверждении законов. Этим правом располагало большинство губернаторов, и все президенты, начиная с Улисса Гранта в 1869 году, стремились его получить. Это право предусматривалось также «Контрактом с Америкой» республиканцев, и я поддержал его во время своей предвыборной кампании в 1992 году. Я был рад, что оно было наконец получено, и считал, что польза от него будет заключаться прежде всего в том, что в будущем президенты смогут исключать из бюджета ненужные и чрезмерно затратные статьи. Подписание этого закона создало и одну серьезную проблему: сенатор Роберт Берд, самый авторитетный в Конгрессе эксперт по Конституции, считал его антиконституционным посягательством исполнительной власти на права законодательной. Берд ненавидел право постатейного вето так, как некоторые люди ненавидят своих личных врагов, и я думаю, что он так и не простил мне утверждения этого закона.

В тот день, когда состоялась панихида по Рону Брауну, я наложил вето на проект закона, запрещавшего процедуру, которую противники абортов, активисты движения «в защиту жизни», назвали «абортом почти родившегося». Этот закон, предложенный противниками абортов, был очень популярен: он запрещал аборты на поздних сроках беременности, которые казались настолько жестокими, что за их запрещение выступали даже многие сторонники права женщин на аборты («права на выбор»). Однако в действительности вопрос был гораздо более сложным. Насколько я мог судить, эта операция проводилась крайне редко, и в основном в тех случаях, когда врачи считали, что она абсолютно необходима для сохранения жизни и здоровья матери. Часто это происходило при гидроцефалии плода, при которой ребенок практически всегда погибал либо в утробе, либо во время или сразу после родов. Вопрос заключался в том, оправдан ли тяжелый ущерб здоровью женщин, вынужденных вынашивать такой плод полный срок, учитывая, что при этом они рискуют лишиться возможности впоследствии иметь других, здоровых детей. Мне было совершенно ясно, что выбором «в пользу жизни» являлось как раз разрешение сделать аборт.

Я считал, что решение должны принимать сама мать и ее лечащий врач. Накладывая вето на этот законопроект, я помнил о пяти женщинах, которые были вынуждены сделать аборт «почти родившихся». Трое из них — католичка, христианка-евангелистка и правоверная иудейка — были убежденными сторонницами запрета абортов. Одна из них рассказала, что молилась Богу, чтобы он взял ее жизнь и сохранил жизнь ее ребенка, и все они, по их словам, согласились на поздние аборты только потому, что их лечащие врачи были уверены, что их дети не выживут, а они хотели сохранить способность рожать.

Если вы заметили, как подробно я излагаю причины, заставившие меня наложить вето на этот закон, вы поймете, что, учитывая приближающиеся выборы, это было очень невыгодным для меня политическим решением. Я решился на это потому, что не получил убедительных доказательств ошибочности взглядов сторонников права женщин на выбор, которые бы показали, что в таких абортах нет необходимости, поскольку существуют альтернативные процедуры, позволяющие матерям сохранить репродуктивную способность. Ранее я предлагал подписать законопроект, запрещающий все аборты на поздних сроках беременности, за исключением случаев, когда имелась серьезная угроза жизни или здоровью беременных женщин. В некоторых штатах аборты на поздних сроках беременности все еще проводились, и предложенный мною законопроект помог бы предотвратить больше необоснованных абортов, чем закон «об абортах почти родившихся», но противники абортов в Конгрессе заблокировали мой проект. Они хотели заставить общество забыть о деле «Роу против Уэйда», кроме того, голосование за мой проект, который поддержало бы и большинство сенаторов — сторонников права женщин на аборт, не давало никаких политических преимуществ.

Двенадцатого апреля я назначил Мики Кантора министром торговли, а его заместитель Шарлин Баршефски, очень способный администратор, заняла пост торгового представителя США. Я также назначил Фрэнка Рейнза, заместителя председателя «Фэнни Мэй», Федеральной национальной ипотечной ассоциации, руководителем Административно-бюджетного управления. Рейнз обладал всеми необходимыми качествами, чтобы добиться успеха в руководстве этим управлением: высоким интеллектом, глубокими познаниями в области разработки бюджета и отличными политическими способностями. Он также стал первым возглавившим его афроамериканцем.

Четырнадцатого апреля мы с Хиллари взошли на борт президентского самолета. Нас ожидала очень напряженная неделя, в течение которой нам предстояло посетить Корею, Японию и Россию. На живописном южнокорейском острове Чеджу мы с президентом Ким Янг Сэмом высказали предложение провести четырехсторонние переговоры между Северной Кореей, Китаем и другими государствами, сорок шесть лет тому назад подписавшими соглашение о прекращении военных действий, которое положило конец войне в Корее. В ходе этой встречи предполагалось выработать принципы, на основе которых Северная и Южная Корея смогли бы провести переговоры и, как мы надеялись, подписать окончательное мирное соглашение. Северная Корея не раз заявляла о своем стремлении к миру, и я считал, что пришло время проверить серьезность ее намерений.

Из Южной Кореи я вылетел в Токио, где мы с премьер-министром Хасимото подписали совместное заявление, в котором вновь подтвердили наше намерение продолжать сотрудничество в сфере безопасности, предпринимать более активные совместные усилия в борьбе с терроризмом, ставшей для Японии особенно актуальной после атаки террористов с использованием отравляющего газа зарина в токийском метро. Соединенные Штаты также обязались оставить в Японии, Корее и других странах Восточной Азии 100 тысяч своих военнослужащих, одновременно сократив наш военный контингент на Окинаве, где ряд преступлений, совершенных американскими военнослужащими, усилил недовольство японцев их присутствием. Сохранение мира и стабильности в Азии было очень важным для американской экономики. На долю этого континента приходилась половина нашего экспорта, что обеспечивало работой 3 миллиона американцев.

Во время своего пребывания в Японии я посетил авианосец Independence, где встретился с моряками из Седьмого флота США; по приглашению императора и его супруги принял участие в великолепном официальном обеде в императорском дворце, выступил с речью в парламенте Японии и с удовольствием позавтракал с премьер-министром Японии. Во время завтрака мы наблюдали за поединком борцов сумо американского происхождения и слушали игру превосходного японского джазового саксофониста.

Для того чтобы подчеркнуть значимость для нас японо-американских отношений, я назначил послом в этой стране бывшего вице-президента США Уолтера Мондейла. Его безупречная репутация и умение решать сложные проблемы продемонстрировали Японии, как она важна для Соединенных Штатов.

Следующим пунктом назначения в нашей поездке стал российский город Санкт-Петербург. Через год после взрыва в Оклахома-Сити, 19 апреля, Ал Гор отправился в Оклахому как представитель нашей администрации, а я в тот день посетил военное кладбище в Санкт-Петербурге[58] и готовился к саммиту по вопросам ядерной безопасности, в котором должны были принять участие Борис Ельцин и лидеры стран «Большой семерки». Ельцин предложил провести этот саммит, чтобы подтвердить нашу приверженность договору о полном и всеобщем запрете ядерных испытаний, договорам СНВ-1 и СНВ-2 и продемонстрировать наши совместные усилия, направленные на обеспечение безопасности хранения и уничтожение ядерного оружия и материалов. Мы также договорились повысить безопасность на ядерных электростанциях, прекратить сброс ядерных отходов в океаны и помочь президенту Украины Кучме в четырехлетний срок закрыть Чернобыльскую атомную электростанцию. Хотя после трагических событий прошло уже десять лет, она все еще продолжала работать.

Двадцать четвертого апреля я вернулся в США, но продолжал заниматься внешней политикой. Президент Ливана Элиас Храуи прибыл с визитом в Белый дом как раз в то время, когда на Ближнем Востоке вновь возникла напряженность. В ответ на выстрелы по территории Израиля из установок залпового огня «Катюша», произведенные с юга Ливана боевиками «Хезболла», Шимон Перес приказал нанести ответный удар, в результате которого погибло много гражданского населения. Я очень сочувствовал Ливану, оказавшемуся втянутым в израильско-сирийский конфликт и переполненному террористами. Я подтвердил решимость Америки и впредь поддерживать резолюцию Совета Безопасности ООН №425, призывающую обеспечить подлинную независимость Ливана.

Но не все новости с Ближнего Востока были плохими. Пока я встречался с президентом Ливана, Ясир Арафат убедил руководящий орган Организации освобождения Палестины внести изменения в устав этой организации, признав право Израиля на существование, что стало бы чрезвычайно значимой для израильтян корректировкой политики ООП. Через два дня Уоррен Кристофер и наш посланник на Ближнем Востоке Деннис Росс сумели добиться подписания соглашения между Израилем, Ливаном и Сирией, способствовавшего разрешению ливанского кризиса и позволившего возобновить мирный процесс.

В конце месяца меня посетил Шимон Перес. Целью его визита было подписание соглашения о совместной борьбе с терроризмом, предусматривавшего выделение 50 миллионов долларов на нашу общую деятельность по обеспечению защиты Израиля от атак террористов-самоубийц, которые в последнее время причинили столько горя израильтянам и держали в страхе население страны.

Всего за неделю до этого я подписал закон о борьбе с терроризмом, который Конгресс утвердил через год после взрыва в Оклахома-Сити. Этот закон в конце концов был поддержан большинством конгрессменов от обеих партий, после того как из него исключили требования о включении в состав черного и бездымного пороха специальных маркеров, а также о предоставлении федеральным властям права прослушивать телефонные разговоры лиц, подозреваемых в терроризме, что уже было разрешено в отношении членов организованных преступных группировок. Этот закон предоставлял нам больше возможностей и ресурсов для предотвращения атак террористов, ликвидации террористических организаций и контроля над химическим и биологическим оружием. Конгресс в то же время разрешил помечать химическими маркерами пластические взрывчатые вещества, но оставил открытым вопрос о включении их в состав других типов взрывчатых веществ, которые не были однозначно запрещены законом.

В апреле произошли очередные интересные события и в «мире Уайтуотер». 2 апреля Кеннет Старр обратился в Апелляционный суд Пятого округа Нового Орлеана от имени четырех крупных табачных компаний, в то время конфликтовавших с моей администрацией. Предметом конфликта стала их деятельность на рынке, включающая продажу сигарет подросткам, и вопрос о правомочности ее запрещения Администрацией по контролю за продуктами питания и лекарствами. Старр не усматривал конфликта интересов в использовании своего положения для рассмотрения вопросов, за которые он получал щедрые гонорары от моих противников. Газета USA Today уже писала, что за ведение дела о школьных ваучерах в штате Висконсин, против которых я возражал, Старру заплатили не власти штата, а ультраконсервативная организация Bradley Foundation. Старр проводил расследование в связи с разбирательствами RTC в отношении поведения выдвинувшей против нас обвинение Л. Джин Льюис, а его юридическая фирма в это время вела с RTC переговоры об улаживании поданного против последней иска о неудовлетворительном представлении интересов разорившейся ссудно-сберегательной ассоциации из Денвера. И, разумеется, Старр предложил выступить на телевидении в поддержку иска Полы Джонс. Роберта Фиска отстранили от дела «Уайтуотер» под тем абсурдным предлогом, что факт его назначения на эту должность Джанет Рино создает «конфликт интересов». И его место занял человек, в отношении которого подобное утверждение было абсолютно верным.

На это я сказал, что Старр и его союзники в Конгрессе и федеральных судах дали новое определение понятию «конфликт интересов», приписывая его всякому, кто относился к нам с Хиллари хорошо или просто непредвзято, как, например, Фиск. В то же время очевидная политическая и экономическая заинтересованность и предубежденность Старра никак не мешали ему преследовать и третировать нас и многих других ни в чем не повинных людей.

Странные взгляды Старра и его союзников на то, что составляет конфликт интересов, особенно ярко проявились в отношении судьи Генри Вудса — авторитетного и очень опытного юриста, бывшего агента ФБР. Он был назначен председателем на процессе по делу губернатора Джима Гая Такера и других, кому Старр предъявил обвинения по поводам, никак не связанным с делом «Уайтуотер», в том числе в связи с покупкой ими телевизионных кабельных каналов. Вначале ни Старр, ни Такер не возражали против назначения Вудса: будучи демократом, он, однако, никогда не был близок к губернатору. Судья Вудс отклонил обвинения, после того как пришел к выводу, что Старр превысил свои полномочия, поскольку выдвинутые им обвинения не имели никакого отношения к делу «Уайтуотер».

Старр подал апелляцию на решение Вудса в Апелляционный суд Восьмого округа и потребовал, чтобы Вудса отстранили от разбирательств в связи с предвзятостью. Члены апелляционного суда, принимавшие решение по этому делу, были консервативными республиканцами, назначенными Рейганом и Бушем. Главный судья, Паско Боуман, своими ультраконсервативными взглядами мог сравниться разве что с Дэвидом Сентеллом. Даже не дав судье Вудсу возможности защититься, суд не только отменил его решение и подтвердил предъявленные обвинения, но и отстранил Вудса от дела, ссылаясь при этом не на законы и материалы слушания в суде, а на газетные и журнальные статьи, в которых его критиковали. Одна из статей, написанная судьей Джимом Джонсоном и полная ложных обвинений, была опубликована в правой газете Washington Times. Узнав об этом, Вудс заметил, что стал единственным судьей в американской истории, которого отстранили от дела на основании публикаций в прессе. Здесь стоит упомянуть о том, что вскоре в апелляционный суд Восьмого округа обратился еще один не менее предприимчивый юрист с просьбой об отстранении судьи от ведения дела и при этом упомянул случай с Вудсом, однако менее ангажированный состав суда отказал ему, заявив, что данное решение было беспрецедентным и ничем не оправданным. Безусловно, именно так и было, но дело «Уайтуотер» расследовалось по особым правилам.

Семнадцатого апреля не выдержала даже газета New York Times: в опубликованном в ней материале говорилось, что Старр «проявляет вызывающую слепоту и безразличие к своим обязательствам по отношению к американскому народу», так как «при расследовании даже не делает попытки скрыть свои политические пристрастия и финансовые интересы». Эта газета, одна из старейших и наиболее уважаемых, считала, что Старр должен уйти в отставку, и я не мог отрицать, что у ее журналистов сохранилась совесть: они не хотели предавать нас с Хиллари суду Линча. Однако остальные печатные издания, освещавшие дело «Уайтуотер», промолчали.

Двадцать восьмого апреля я четыре с половиной часа давал показания по делу «Уайтуотер», которые записывались на видеопленку. На этот раз Старр обвинял Джима и Сюзан Макдугал и Джима Гая Такера в незаконном присвоении средств, полученных от компании Madison Guaranty и Управления по делам малого бизнеса. Полученные кредиты действительно не были возвращены, хотя представители прокуратуры не отрицали, что обвиняемые собирались это сделать. Тем не менее они обвиняли их в незаконном расходовании заимствованных средств на цели, отличные от тех, что были указаны в документах, оформленных для получения займов.

Это разбирательство не имело никакого отношения к делу «Уайтуотер», Хиллари или ко мне. Я упоминаю об этом потому, что меня втянул в эти разбирательства Дэвид Хейл: он мошенническим путем получил от Управления по делам малого бизнеса миллионы долларов, а теперь помогал Старру, надеясь, что тот сократит ему срок тюремного заключения. Давая показания в суде, он вновь сказал, что я заставил его дать Макдугалам кредит размером в 300 тысяч долларов.

Я, в свою очередь, заявил, что Хейл лжет относительно содержания наших с ним бесед и я ничего не знал о сделке, которая послужила поводом для обвинений по данному делу. Адвокаты защиты полагали, что, когда суд узнает, что Хейл лгал о моей роли в его сделках с Макдугалами и Такером, все его показания будут поставлены под сомнение и дело развалится, а следовательно, самим обвиняемым не нужно будет давать показания. Эта стратегия не принесла успеха по двум причинам. Во-первых, несмотря на рекомендации адвокатов, Макдугал настоял на том, чтобы самому дать показания, свидетельствующие о его невиновности. Он уже делал это на предыдущем процессе по делу о крахе Madison Guaranty в 1990 году и был оправдан. Но маниакально-депрессивный психоз, которым он страдал, с тех пор прогрессировал, и, по словам многих наблюдателей, его бессвязные и сбивчивые показания повредили не только ему самому, но и Сюзан с Гаем Джимом Такером, которые отказались давать показания в собственную защиту даже после того, как Макдугал ненамеренно их «подставил».

Другой причиной было то, что суд не знал всех фактов, свидетельствующих о связях Дэвида Хейла с моими политическими противниками, поскольку некоторые из них все еще оставались неизвестными, а использование других в суде в качестве доказательств было признано недопустимым. Суд и присяжные ничего не знали о деньгах и поддержке, которые Хейл тайно получал от организации под названием «Арканзасский проект».

«Арканзаский проект» финансировался ультраправым консерватором-миллиардером Ричардом Меллоном Скейфом из Питсбурга, который также оплачивал публикацию разгромных статей о нас с Хиллари в журнале American Spectator. Например, представители этой организации заплатили 10 тысяч долларов бывшему патрульному полицейскому, чтобы он выдвинул против меня бредовое обвинение в контрабанде наркотиков. Люди Скейфа, кроме того, тесно сотрудничали с единомышленниками Ньюта Гингрича. Дэвид Брок, автор статьи в Spectator, рассказывающей о двух арканзасских полицейских, которые, по их словам, поставляли мне женщин, получил гонорар не только от журнала, но и от чикагского бизнесмена Питера Смита, финансового директора комитета политических действий, возглавляемого Ньютом Гингричем.

Усилия «Арканзасского проекта» концентрировались главным образом вокруг Дэвида Хейла. Действуя через Паркера Дожиера, бывшего помощника судьи Джима Джонсона, эта организация устроила для Хейла убежище в принадлежащем Дожиеру магазине на окраине городка Хот-Спрингс, торговавшем рыболовными принадлежностями. В период сотрудничества Хейла со Старром Дожиер снабжал Хейла деньгами и предоставил в его распоряжение свой автомобиль и рыбацкий домик. В это время Хейл также получал бесплатные юридические консультации у друга Старра Теда Олсона — юриста, работавшего на «Арканзасский проект» и American Spectator. Позже Олсон был назначен заместителем министра юстиции в администрации президента Джорджа Буша. Перед этим прошли слушания в Сенате, на которых ему были заданы вопросы относительно его работы на «Арканзасский проект», и его ответы никак нельзя было назвать искренними.

Хотя и непонятно, на каких основаниях, но присяжные признали всех трех ответчиков виновными по нескольким пунктам выдвинутых против них обвинений. В своей заключительной речи главный обвинитель несколько раз повторил, что я не был объектом этого судебного разбирательства и против меня не выдвигалось обвинений, но Старр получил то, что хотел, — трех человек, на которых он мог давить, вынуждая их давать показания против нас, чтобы не попасть в тюрьму. Теперь, учитывая решение суда, мне не о чем было беспокоиться, однако я сожалел о том, что масштабные усилия Старра так дорого обошлись налогоплательщикам, а также что пострадали жители Арканзаса, чья единственная вина заключалась в том, что они были знакомы со мной и с Хиллари еще до того, как я стал президентом.

У меня имелись серьезные сомнения относительно обоснованности приговора суда. Душевная болезнь Джима Макдугала обострилась и, по-видимому, дошла уже до такой стадии, когда он не мог ни участвовать в судебных заседаниях, ни тем более давать свидетельские показания. Я был уверен, что признание вины Сюзан Макдугал и Джима Гая Такера стало следствием ухудшившегося психического здоровья Джима Макдугала и отчаянной попытки Дэвида Хейла спастись от тюрьмы.

Май стал периодом относительного затишья на законодательном фронте, и это позволило мне провести в нескольких штатах мероприятия, включенные в план моей избирательной кампании, а также выполнить ряд приятных президентских обязанностей: вручить золотую медаль Конгресса Билли Грэму, присутствовать на ежегодном концерте на Южной лужайке Белого дома, организуемом общественным телевидением WETA-TV, в котором приняли участие Аарон Невилл и Линда Ронштадт, а также встретиться с президентом Греции Константиносом Стефанопулосом, прибывшим в США с официальным государственным визитом. Когда я занимался важными международными и внутренними проблемами, мне обычно трудно было расслабиться настолько, чтобы получить удовольствие от подобных вещей.

Пятнадцатого мая я объявил о следующем этапе финансирования программы увеличения количества полицейских на местах, что позволило нам принять на работу 43 тысячи полицейских из обещанных мною 100 тысяч. В тот же самый день Боб Доул объявил, что покидает Сенат, чтобы посвятить все свое время президентской избирательной кампании. Он сообщил мне о своем решении по телефону, и я пожелал ему удачи. Для него это было единственным разумным решением, так как ему не хватало времени, чтобы бороться со мной в президентской кампании и одновременно исполнять обязанности лидера большинства в Конгрессе. Кроме того, позиция, которую республиканцы занимали в Сенате и Палате представителей по бюджету и другим проблемам, мешала ему в борьбе за пост президента.

На следующий день я призвал к введению всеобщего запрета на противопехотные мины. Около 100 миллионов таких мин, являвшихся в основном наследием прошлых войн, оставались, прикрытые тонким слоем почвы, в Европе, Азии, Африке и Латинской Америке. Многие из них находились там уже несколько десятилетий, но все еще оставались смертельно опасными. Каждый год из-за взрывов противопехотных мин погибало или получало увечья 25 тысяч человек. Это было ужасно, особенно в тех странах, где, как в Анголе или Камбодже, их жертвами становились дети. В Боснии также было много таких мин. Мы потеряли в этой стране сержанта, который погиб при попытке обезвредить противопехотную мину. Я заявил о готовности Соединенных Штатов уничтожить к 1999 году 4 миллиона своих мин, хранящихся без взрывателей, и помочь в проведении разминирования другим странам. Вскоре мы уже финансировали половину всех проводившихся в мире работ по разминированию.

К несчастью, это жизнеутверждающее событие было омрачено новой трагедией: мне пришлось объявить о гибели начальника штаба ВМС США адмирала Майка Бурды, который застрелился именно в этот день. Бурда был первым в истории США человеком, который, начав службу рядовым матросом, дослужился до самой высокой должности в ВМС. Причиной его самоубийства стали сообщения в СМИ, в которых утверждалось, что две нашивки на его форме за участие в боевых действиях во Вьетнаме на самом деле были незаслуженными. Эти факты не были подтверждены, а кроме того, они никак не могли повлиять на оценку его долгой и безупречной службы, не оставлявшей никаких сомнений в его храбрости и преданности своей стране. Как и Винс Фостер, он прежде никогда не оказывался в ситуации, когда его честность и искренность ставились под сомнение. Одно дело, когда вам говорят, что вы плохо выполнили свою работу, и совсем другое — когда утверждается, что вы вообще ни на что не годитесь.

В середине мая я продлил срок действия закона Райана Уайта, предусматривающий финансирование продлевающего жизнь лечения людей с ВИЧ/СПИДом — болезни, которая стала основной причиной смерти американцев в возрастной группе от двадцати четырех до сорока четырех лет. Мы удвоили ассигнования на эти цели по сравнению с 1993 годом, и теперь помощь получала треть из 900 тысяч людей, зараженных ВИЧ-инфекцией.

На той же неделе я подписал еще один закон, известный как «закон Меган», названный так по имени маленькой девочки, которая была изнасилована и убита. Этот закон давал властям штатов право оповещать местное население о проживающих на их территории насильниках, что было очень важно, поскольку ряд исследований показал, что такие преступники, как правило, редко встают на путь исправления.

После подписания законов я вылетел в штат Миссури, чтобы принять участие в предвыборных мероприятиях вместе с Диком Гепхардтом. Я по-настоящему восхищался Гепхардтом — трудоголиком и умным, добрым человеком, выглядевшим на двадцать лет моложе своего возраста. Несмотря на должность лидера демократов в Палате представителей, на уикенды он всегда возвращался в родной штат, чтобы поездить по своему округу, и во время этих поездок посещал дома своих избирателей и беседовал с ними. Часто Дик давал мне список того, что нужно сделать для его округа. Хотя время от времени меня о чем-то просили многие конгрессмены, подобные списки «того, что нужно сделать», я получал только от Дика Гепхардта и сенатора Теда Кеннеди.

В конце месяца я объявил, что Администрация по делам ветеранов начнет выплачивать компенсацию ветеранам вьетнамской войны, страдающим такими серьезными заболеваниями, как рак, болезни печени и болезнь Ходжкина, вызванными применением войсками США во Вьетнаме дефолианта «эйджент орандж». Этого давно требовали сами ветераны, сенаторы Джон Керри и Джон Маккейн, а также покойный адмирал Бад Зумволт.

Двадцать девятого мая я долго не ложился спать, ожидая результатов выборов в Израиле, хотя было уже далеко за полночь. Это были очень напряженные выборы, и Биби Нетаньяху победил Шимона Переса с перевесом всего в 1 процент голосов. Перес добился значительного преимущества у арабских избирателей, Нетаньяху же получил гораздо больше голосов избирателей-евреев, составлявших свыше 90 процентов всего электората, благодаря своим обещаниям ужесточить борьбу с терроризмом и не форсировать мирный процесс, а также потому, что использовал рекламные ролики в американском стиле, в ряде которых резко критиковал Переса. Съемкой этих роликов руководил медиа-консультант из Нью-Йорка, работавший с республиканцами. Перес не реагировал на призывы своих сторонников ответить на эту рекламу вплоть до самого конца кампании, когда было уже слишком поздно. Я думаю, что Шимон был хорошим премьер-министром и посвятил всю свою жизнь укреплению государства Израиль, но в 1996 году Нетаньяху доказал, что он несколько искуснее как политик. Мне не терпелось понять, сможем ли мы (а если сможем, то насколько успешно) сотрудничать в деле развития мирного процесса.

В июне, несмотря на завершавшуюся предвыборную кампанию, я сосредоточил свое внимание на двух проблемах — образования и резкого роста числа поджогов «черных» церквей, тревожного явления, которое в то время распространялось по всей стране. На торжественной церемонии вручения дипломов выпускникам Принстонского университета я рассказал о плане открыть двери университетов и колледжей для всех американцев и сделать двухлетнее обучение в колледже таким же общедоступным, как и среднее образование. Этот план предусматривал введение налоговых скидок, уже применявшихся в штате Джорджия в рамках программы «Стипендии надежды», в размере 1500 долларов (это средняя стоимость обучения в общинных колледжах[59]) в течение двух лет обучения в колледже; налоговую скидку в 10 тысяч долларов в год для всех студентов высших учебных заведений начиная с третьего года обучения; выплату стипендии размером в 1000 долларов для выпускников средней школы, вошедших в пять процентов лучших выпускников своего года; рост объемов финансирования, направленного на увеличение количества студентов, совмещающих учебу и работу в университете по программе «работа-учеба»[60], с 700 тысяч до 1 миллиона и ежегодное увеличение количества грантов Пелла для студентов с низкими доходами.

В середине месяца я отправился в среднюю школу им. Гровера Кливленда в городе Альбукерк, штат Нью-Мексико, чтобы выступить в поддержку программы, согласно которой дети и подростки вечером, после определенного часа, должны были находиться дома. Там, где была введена эта программа, снижался уровень подростковой преступности и повышалась успеваемость. Я также поддержал предложение ввести обязательное ношение школьной формы в начальных и средних классах школы. Почти все школьные округа, где форма была обязательной, добились более высокой посещаемости занятий, снижения насилия в школах и повышения успеваемости. Менее заметными становились также различия между школьниками из богатых и бедных семей.

Некоторые из моих критиков высмеивали мое внимание к тому, что, по их словам, было «мелкими скучными вопросами», такими как «комендантский час» для школьников, школьная форма, программы воспитания детей и V-чипы, называя это политическими трюками и отражением моей неспособности провести через контролируемый республиканцами Конгресс более крупные программы. Это было неверно. Мы одновременно реализовывали крупные образовательные программы и программы борьбы с преступностью, утвержденные в первые два года моего президентства, а также предложили Конгрессу еще одну крупную инициативу в сфере образования. Однако я знал, что федеральные средства и новые законы лишь потенциально способны улучшить жизнь, реальные же перемены произойдут только в результате усилий граждан на местах. Благодаря в том числе и нашей пропаганде школьной формы она вводилась все в большем числе школьных округов, что приносило реальные положительные результаты.

Двенадцатого июня я был в Гриливилле, штат Южная Каролина, на церемонии открытия новой африканской методистской епископальной церкви «Маунт-Сион», построенной вместо той, что была сожжена. Менее чем за неделю до этих событий в городе Шарлот, Северная Каролина, была сожжена еще одна «черная» церковь, ставшая тридцатой за последние полтора года. Возмущение охватило всю афроамериканскую общину, которая ждала от меня конкретных мер. Я поддержал предложенный обеими партиями закон, который должен был облегчить задачу наказания тех, кто поджигал церкви и молельные дома, и пообещал, что правительство окажет помощь в получении низкопроцентных ссуд на восстановление сгоревших зданий. Казалось, один поджог провоцировал другой, как это было с надругательствами над синагогами, захлестнувшими Америку в 1992 году. Это не стало результатом заговора — все дело было в менталитете поджигателей, ненавидевших людей с другим цветом кожи.

В это же время я столкнулся с проблемой, настолько серьезной, что впервые за все время моего пребывания в Белом доме почувствовал необходимость в проведении независимого расследования.

В начале июня в выпусках новостей стали появляться сообщения о том, что тремя годами ранее, в 1993-м, моя служба безопасности и проверки персонала в Белом доме получила от ФБР сотни личных дел людей, проходивших проверку при поступлении на работу в администрации Буша и Рейгана. Эти личные дела были затребованы, потому что отделу персонала нужно было восстановить информацию о людях, оставшихся работать в Белом доме при новой администрации, а их личные дела были изъяты прежней администрацией и хранились в библиотеке Буша. Белый дом отнюдь не собирался использовать имевшуюся у ФБР конфиденциальную информацию на республиканцев. Узнав об этих сообщениях, я пришел в ярость.

Девятого июня мы с Леоном Панеттой извинились за этот инцидент. Через неделю Луи Фри объявил, что ФБР по ошибке передало в Белый дом 408 личных дел. Через несколько дней Джанет Рино попросила Кена Старра разобраться с этим делом. В 2000 году расследование показало, что это было просто ошибкой. Белый дом не занимался никаким политическим шпионажем: Секретная служба передала в службу безопасности устаревший список сотрудников Белого дома, который включал ряд республиканцев, — именно он и был отослан в Белый дом.

В конце июля на ежегодной конференции по проблемам семьи, проводимой Горами в Нашвилле, я предложил увеличить отпуск по семейным обстоятельствам на двадцать четыре часа, или три рабочих дня, в год, чтобы дать людям, имеющим семьи, возможность посещать родительские собрания в школах, где учатся их дети, а также сопровождать детей, супругов или родителей в клинику для прохождения медицинского обследования.

Проблема оптимального сочетания служебных и семейных обязанностей имела для меня такое большое значение потому, что она коснулась и Белого дома. Билл Галстон — член Совета по внутреннем делам, умнейший человек и неиссякаемый источник ценных идей, с которым я познакомился еще в Совете руководства демократической партии, недавно уволился, чтобы проводить больше времени со своим десятилетним сыном. Он так объяснил свое решение: «Мой мальчик постоянно спрашивает, где я. Вы можете найти на мое место кого-нибудь другого, а вот сыну меня никто не заменит. Я должен быть дома».

Заместитель руководителя аппарата президента Эрскин Боулз, который стал моим близким другом и партнером по гольфу, отличный менеджер и наш лучший специалист по взаимодействию с бизнес-сообществом, также вернулся домой. Его жена Крэндалл, которая училась вместе с Хиллари в Колледже Уэллсли, управляла крупной текстильной компанией и много времени проводила в разъездах. Двое их старших сыновей уже учились в университете, а младший сын оканчивал среднюю школу. Эрскин сказал мне, что ему нравится работа в администрации, однако, добавил он, «мой мальчик не должен находиться дома один в год окончания школы. Я не хочу, чтобы он хоть на секунду усомнился в том, что он — главное в жизни его родителей. Я еду домой».

Я с уважением отнесся к решению Билла и Эрскина и был рад, что, поскольку мы с Хиллари жили и работали в Белом доме, нам не приходилось тратить много времени на поездки на работу и с работы, а потому по крайней мере один из нас почти всегда был дома с Челси вечером, когда она ужинала, и утром, когда она вставала. Но благодаря этим двум случаям я убедился в том, что слишком много американцев самых разных профессий и с самым разным уровнем доходов каждый день отправляются на работу с неприятным чувством, что они пренебрегают своими детьми ради профессиональной карьеры. Соединенные Штаты меньше, чем любое другое богатое государство, заботились о том, чтобы родители могли успешно совмещать свои профессиональные и семейные обязанности, и я намеревался это изменить.

К несчастью, республиканское большинство в Конгрессе сопротивлялось введению любых новых требований к работодателям. Недавно ко мне подошел один молодой человек и предложил рассказать мне анекдот: «После того, как человека избирают президентом, ему трудно выбрать анекдот, который он мог бы рассказать публично». Вот этот анекдот: «Быть президентом с таким Конгрессом — все равно что стоять посреди кладбища: людей под вами много, но никто вас не слушает». Вот какой это был умный юноша.

В конце месяца, когда я готовился к поездке в Лион на ежегодную встречу «Большой семерки», на которой должны были рассматриваться в первую очередь вопросы борьбы с терроризмом, мне сообщили, что в результате взрыва мощной бомбы, находившейся в грузовике, который террористы подогнали к барьеру контрольно-пропускного поста Хобар-Тауэрс, жилого комплекса нашей авиабазы в Дахране (Саудовская Аравия), было убито девятнадцать наших военнослужащих и ранено почти триста человек. Среди раненых были как американцы, так и граждане других государств. Когда американский патруль приблизился к этому грузовику, два человека, находившихся в кабине, выскочили и убежали, и вскоре раздался взрыв.

Я отправил в Саудовскую Аравию группу, насчитывающую свыше сорока следователей и экспертов-патологоанатомов из ФБР, чтобы помочь саудовским властям в проведении расследования. Король Фахд по телефону выразил мне свои соболезнования и солидарность и заверил, что его правительство сделает все возможное для ареста и наказания людей, из-за которых погибли наши летчики.

Саудовцы разрешили нам создать эту базу после войны в Персидском заливе, в надежде, что постоянное нахождение войск США в этой зоне поможет предотвратить новую агрессию Саддама Хусейна, а в случае, если он все же на нее решится, позволит нам быстро нанести ответный удар. Эта цель была достигнута, однако создание постоянной базы сделало наши войска более уязвимыми перед атаками террористов. Меры безопасности, предпринимавшиеся в Хобар-Тауэрс, оказались явно недостаточными: грузовику удалось так близко подъехать к зданию, потому что саудовцы и наши военные не ожидали, что террористы способны изготовить такую мощную бомбу. Я поручил генералу Уэйну Даунингу, бывшему командующему войсками специального назначения США, возглавить комиссию, которая должна была выработать меры по усилению безопасности наших контингентов, размещенных в других странах.

Когда мы готовились к саммиту «Большой семерки», я поручил своему аппарату разработать меры по более эффективной координации борьбы против международного терроризма, с тем чтобы рекомендовать их международному сообществу. В Лионе мировые лидеры согласились принять более сорока из них, включая ускорение процедуры экстрадиции и судебного преследования террористов, а также дополнительные усилия, направленные на ликвидацию источников финансирования террористов, повышение эффективности внутригосударственных систем безопасности и максимальное ограничение доступа террористов к современному коммуникационному оборудованию.

К 1996 году моя администрация выработала стратегию борьбы с терроризмом, основными принципами которой стали деятельность по предотвращению крупных терактов, международное сотрудничество с целью ареста и судебного преследования террористов, ликвидация источников финансирования террористических организаций и разрушение системы их взаимодействия, блокирование их доступа к оружию массового поражения, изоляция стран, поддерживающих терроризм, и применение к ним соответствующих санкций. Как показали бомбовый удар по Ливии, нанесенный по приказу администрации президента Рейгана в 1986 году, и атака на штаб-квартиру разведывательных служб Ирака, осуществленная по моему приказу в 1993 году, Америка, применив силу, могла остановить государства, непосредственно связанные с направленной против нее террористической деятельностью: ни одно из этих государств больше не пыталось повторить подобные теракты. Однако гораздо труднее было справиться с «независимыми» террористическими организациями: военное и экономическое давление, эффективное против государственного терроризма, в этом случае не работало.

Эта стратегия позволила добиться значительных успехов: мы предотвратили несколько терактов, включая попытки взорвать туннель Холланд и туннель Линкольна в Нью-Йорке, а также несколько самолетов, летевших с Филиппин в Соединенные Штаты, арестовали ряд террористов в разных странах мира и предали их суду в Америке. Однако следует помнить, что террор — это не просто одна из форм международной организованной преступности. Поскольку террористы выдвигают политические требования, террористические группы часто поддерживаются и государствами, и населением. Более того, проникновение в глубь террористических сетей зачастую влечет за собой весьма неприятные открытия, как при расследовании взрыва в Хобар-Тауэрс, в ходе которого появились подозрения о возможной помощи террористам со стороны Ирана. Даже если бы у нас имелась надежная защита от террористических атак, достаточно ли будет для борьбы с ними юридических мер? И если нет, поможет ли более активное применение военной силы? В середине 1996 года было очевидно, что у нас пока еще нет окончательного ответа на вопрос о том, как поступать в случае террористических атак на американцев внутри страны и за ее пределами, а также что эти проблемы предстоит решать еще долгие годы.

В начале лета произошло несколько приятных событий — как дома, так и за границей. Во втором туре выборов, которые состоялись 3 июля, Борис Ельцин вынужден был бороться с ультранационалистом Геннадием Зюгановым. В первом туре разрыв между ними был небольшим, но Борис уверенно победил во втором туре благодаря энергичной кампании, которую он вел на всей территории страны и которая включала предвыборные мероприятия, встречи с избирателями и телерекламу в американском стиле. Выборы подтвердили легитимность политики Ельцина, направленной на укрепление демократии, модернизацию экономики и расширение контактов с Западом. У России все еще оставалось много нерешенных проблем, но я полагал, что она движется в правильном направлении. Ситуация в Америке также менялась к лучшему: безработица снизилась до 5,3 процента, было создано 10 миллионов новых рабочих мест, рост экономики составил 4,2 процента за квартал, а бюджетный дефицит уменьшился вдвое по сравнению с началом моего президентства. Сохранился и рост заработной платы. На следующий день цены акций на американском фондовом рынке упали на 115 пунктов, и я вновь поддел Боба Рубина, сказав, что на Уолл-стрит почему-то очень не любят, когда дела у средних американцев идут хорошо. На самом деле все было гораздо сложнее. Рынок ориентируется на будущее, и если сегодня на нем сложилась благоприятная ситуация, инвесторы считают, что в будущем она непременно ухудшится. Однако вскоре они изменили свою точку зрения, и цены на акции снова стали расти.

Семнадцатого июля неподалеку от Лонг-Айленда взорвался самолет компании TWA, следовавший рейсом №800. В результате взрыва погибло около 230 человек. Вначале решили (как оказалось позже, ошибочно), что это был теракт. Высказывались даже предположения о том, что самолет был сбит ракетой, выпущенной с одного из кораблей, стоявших в проливе Лонг-Айленд. Хоть я и предостерегал против поспешных выводов, было совершенно очевидно, что нам необходимо укреплять безопасность нашей гражданской авиации.

Мы с Хиллари отправились в Нью-Йорк, чтобы встретиться с семьями погибших. На этой встрече я объявил о новых мерах по усилению безопасности полетов. Мы занимались этой проблемой с 1993 года. В числе прочих мер предлагалось модернизировать систему управления воздушным движением, увеличить число авиадиспетчеров на 450 человек и унифицировать требования к безопасности, а также провести испытания новых высокотехнологичных устройств для обнаружения взрывчатых веществ. Я также сказал, что значительно большая, чем в настоящее время, часть сданного пассажирами багажа и ручной клади как на внутренних, так и на международных рейсах будет проверяться вручную, а груз и салон самолета перед каждым вылетом будут тщательно осматриваться. Кроме того, я попросил Ала Гора возглавить комиссию, которая будет проводить проверку безопасности авиаполетов и системы управления полетами, и представить отчет через сорок пять дней.

Всего через десять дней после гибели самолета был совершен теракт на Олимпийских играх в Атланте: от взрыва самодельного взрывного устройства погибли два человека. Мы с Хиллари присутствовали на церемонии открытия игр, во время которой знаменитый боксер Мухаммед Али зажег олимпийский огонь. Хиллари и Челси проводили на различных соревнованиях, вошедших в программу Олимпийских игр, значительно больше времени, чем я, но мне также удалось встретиться с американской командой и спортсменами из других стран. Ирландские, хорватские и палестинские спортсмены поблагодарили меня за помощь, оказанную Америкой в установлении мира в их странах. Спортсмены из Северной и Южной Кореи обедали за одним столом и дружески общались между собой. Олимпиада символизировала все лучшее, что было в мире, и помогала людям забыть старые разногласия. Самодельная бомба, взорванная доморощенным террористом, которого так и не сумели найти и арестовать, стала напоминанием о том, насколько уязвимыми могут быть силы мира и прогресса перед ударами тех, кто отвергает ценности и нормы мирового сообщества.

Пятого августа, выступая в Университете Джорджа Вашингтона, я подробно проанализировал влияние терроризма на наше будущее, сказав, что он стал «всеобщей угрозой, не признающей границ». Я рассказал о мерах, предпринимаемых нами в борьбе с терроризмом — «главным врагом нашего поколения», и заявил, что мы победим, если сохраним нашу уверенность и возглавим усилия мирового сообщества по борьбе с терроризмом, оставаясь «неизменным оплотом мира и свободы».

В конце августа я занимался тем, что подписывал законы и посещал партийные конференции. В «мире Уайтуотер» наметились позитивные изменения. Приближались выборы, и бюджетные битвы стихли, по крайней мере на время, поскольку конгрессмены из обеих партий стремились представить американскому народу доказательства того, что они хотят и могут сотрудничать для его блага. В результате было принято много прогрессивных законов, за которые давно боролся Белый дом. Я подписал закон «О защите качества пищевых продуктов», который ужесточал нормы допустимой концентрации пестицидов в овощах, фруктах и зерне, а также закон «О безопасной питьевой воде», предусматривающий меры по снижению ее загрязнения и выделение займов на реконструкцию муниципальных систем водоснабжения на общую сумму 10 миллиардов долларов, что было очень важно в связи с ростом болезней и смертей, вызванных загрязнением питьевой воды криптоспоридиями. Были также подписаны законы об увеличении минимальной заработной платы на 90 центов в час, о предоставлении малому бизнесу налоговых льгот для покупки нового оборудования и расширения штатов, о создании возможностей для перевода работников предприятий малого бизнеса на новый пенсионный план 401 (к), а также закон, который имел большое значение для Хиллари: о предоставлении налоговых скидок в 5000 долларов усыновителям и 6000 долларов — лицам, усыновившим ребенка, нуждающегося в специальном уходе.

В последнюю неделю месяца я подписал закон Кеннеди-Кассебаум, который помог миллионам людей сохранить свои медицинские страховки при переходе на другую работу и запретил страховым компаниям отказывать в выплате страхового возмещения лицам, если у них имелись ранее возникшие проблемы со здоровьем. Я также объявил о последнем постановлении Администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами, направленном на то, чтобы оградить подростков от вреда, причиняемого курением. Теперь при покупке сигарет молодые люди должны были предъявить удостоверяющий личность документ, в котором указывался их возраст. Существенно ограничивались реклама табачных изделий и места, где можно было установить автоматы по продаже сигарет. В результате этого постановления мы приобрели врагов в табачной отрасли, но я считал, что наши усилия оправданны, потому что они помогут сохранить жизнь многим людям.

Двадцать второго августа я подписал важнейший закон «О реформе системы социального обеспечения», который поддержали 70 процентов представителей обеих партий в Сенате и Конгрессе. В отличие от двух законопроектов, на которые я наложил вето, в этом новом законе сохранялись федеральные гарантии предоставления пособий на медицинское обслуживание и питание для малообеспеченных граждан, он на 40 процентов увеличивал размер федеральных пособий на детей, доводя общий объем выплат до 14 миллиардов долларов, содержал предложенные мною более жесткие меры по обеспечению выплаты алиментов на детей и предоставлял правительствам штатов право направлять предназначенные для выплаты ежемесячных социальных пособий средства на повышение зарплат, что делало выгодным для работодателей принимать на работу лиц, получающих социальные пособия.

Большинство защитников бедных и сторонников легальной иммиграции, а также несколько членов моего кабинета продолжали возражать против этого закона и требовали, чтобы я наложил на него вето, потому что он не давал гарантий фиксированных ежемесячных выплат получателям социальных пособий, ограничивал общий срок получения пособий пятью годами, снижал объем субсидий на покупку продуктов питания для бедных и лишал легальных иммигрантов с низкими доходами права на получение этих пособий и медицинской помощи за счет средств федерального бюджета. Я был согласен с этими двумя последними возражениями: лишить помощи легальных иммигрантов было, по моему мнению, жестоко и несправедливо. Вскоре после того как я подписал этот закон, два высокопоставленных сотрудника Министерства здравоохранения и социального обеспечения — Мэри Джо Бейн и Питер Эдельман — в знак протеста ушли в отставку. Прощаясь с ними, я дал высокую оценку их работе и верности своим убеждениям.

Я решил подписать этот закон, потому что, как мне казалось, он впервые за долгие годы предоставил отличную возможность изменить саму суть системы социального обеспечения: теперь, вместо того чтобы делать людей зависимыми, она должна была придать им сил и помочь начать работать. Чтобы увеличить шансы на успех, я попросил Эли Сегала, который отлично справлялся с работой в волонтерской организации «Америкорпс», организовать партнерство «От социального обеспечения к трудовому сотрудничеству» (Welfare to Work Partnership), которое объединило бы работодателей, готовых принять на работу получателей социальных пособий. В итоге 20 тысяч компаний, вошедших в это партнерство, со временем приняли на работу более миллиона людей, до этого живших на социальные пособия.

На церемонии подписания нового закона присутствовали несколько бывших получателей социальных пособий. Все они высказались в его поддержку. Среди них была Лили Хардин, проживающая в Арканзасе, которая десять лет назад так впечатлила моих коллег-губернаторов. В ответ на вопрос о том, что самое лучшее в превращении получателя пособия в работающего человека, она ответила так: «То, что когда моего сына в школе спрашивают, где работает его мать, он может ответить на этот вопрос». В следующие четыре года результаты реформы социального обеспечения докажут, что Лили Хардин была права. К тому времени, как я оставил пост президента, список людей, получающих социальные пособия, сократился с 14,1 миллиона до 5,8 миллиона человек— то есть уменьшился на 6 процентов, а количество детей, живущих в бедных семьях, снизилось на 25 процентов. Это был самый низкий показатель начиная с 1979 года.

Подписание закона о реформе системы социального обеспечения было одним из моих самых важных решений в качестве президента. Большую часть своей деятельности на президентском посту я посвятил тому, чтобы помочь людям, получающим социальные пособия, начать работать. Одним из главных пунктов моей предвыборной кампании 1992 года было изменение старой системы социального обеспечения — той системы, «которую мы знаем». Хотя мы и так уже проводили эту реформу, предоставив большинству штатов право отказаться от существующей системы, Америка нуждалась в законе, который бы изменил само представление о помощи малообеспеченным: на место зависимости от помощи должна была прийти независимость людей, получивших работу.

В середине месяца республиканцы провели съезд в Сан-Диего, на котором выдвинули своим кандидатом в президенты Боба Доула, а в вице-президенты — человека, выбранного Доулом, бывшего депутата Конгресса от Нью-Йорка, министра жилищного строительства и городского развития, в прошлом звезду американского футбола — квортербека команды «Буффало Биллз» Джека Кемпа. Кемп был интересным человеком, консервативно настроенным сторонником свободного рынка, искренне желавшим улучшить экономические возможности для бедных людей и открытым для новых идей, от кого бы они ни исходили. Я не сомневался, что он будет очень полезен для президентской кампании Доула.

Республиканцы на этот раз не повторили ошибки, допущенной в 1992 году, когда они открыли съезд своей партии жесткой правоконсервативной риторикой. На этот раз выступили Колин Пауэлл, сенатор Кей Бейли Хатчисон, член Палаты представителей Сюзан Молинари и сенатор Джон Маккейн, которые представили американскому народу более умеренную, позитивную и ориентированную на будущее программу. Элизабет Доул выступила с яркой речью в поддержку своего мужа, выдвинутого кандидатом в президенты от республиканцев, после которой беседовала в зале с делегатами съезда. Доул также выступил с речью, в которой рассказал о своей долгой работе в Конгрессе, о поддерживаемом им сокращении налогов и защите традиционных американских ценностей. Он с презрением отозвался обо мне как о представителе «элиты поколения бэби-бума, которые так и не повзрослели, ничего реального не сделали, ничем не жертвовали, никогда не страдали и ничему не научились». Он обещал вернуть прошлое, в котором царили «безмятежность, вера и убежденность в правоте своего дела». Доул подверг критике идеи Хиллари, изложенные в ее книге, — о том, что для того чтобы вырастить одного ребенка, потребуется «целая деревня». Он заявил, что, по мнению республиканцев, детей должны воспитывать родители, а демократы хотят переложить эту задачу на правительство. Нападки Доула не были слишком резкими, и через пару недель нам с Хиллари представилась возможность ему ответить.

Пока длился съезд республиканцев в Сан-Диего, наша семья снова, уже во второй раз, отправилась в Джексон-Хоул, штат Вайоминг. Я заканчивал работу над небольшой книгой «Между надеждой и историей» (Between Норе and History), в которой писал о политике, проводимой мною в мой первый президентский срок, и на конкретных примерах показывал ее позитивное влияние на судьбы реальных американцев, а также рассказывал, в каком направлении собирался вести страну в следующие четыре года.

Двенадцатого августа мы отправились в Йеллоустонский национальный парк, чтобы принять участие в единственном публичном мероприятии за все время нашего отпуска. Там я подписал соглашение о прекращении добычи золота на участке, непосредственно прилегающем к национальному парку. Это соглашение стало результатом совместных усилий золотодобывающей компании, активистов из числа местных жителей и членов группы по охране окружающей среды, возглавляемой Кэти Макгинти, в которую входили конгрессмены и сотрудники Белого дома.

Восемнадцатого августа мы с Хиллари и Челси присутствовали на грандиозном празднике в Нью-Йорке по случаю 50-й годовщины открытия киноконцертного зала «Рэдио-сити мюзик-холл». Несколько позже мне сообщили трагическое известие о том, что самолет, на котором перевозили наше оборудование из Вайоминга обратно в Вашингтон, потерпел крушение и все девять человек, находившихся на борту, погибли.

На следующий день мы отправились к супругам Гор в Теннеси, чтобы отпраздновать наш сТиппер общий день рождения, в честь которого мы помогли восстановить две сельские церкви — одну для белых прихожан, а другую для чернокожих. Эти церкви были разрушены во время недавней волны поджогов.

В последнюю неделю месяца внимание страны было приковано к национальному съезду демократической партии в Чикаго. К тому времени наша предвыборная кампания, которой руководил Питер Найт, уже набрала силу. Дуг Сосник и Гарольд Икее, отвечавшие за организацию съезда, обеспечивали тесное взаимодействие с Белым домом. Я с удовольствием ждал поездки в Чикаго, родной город Хиллари, потому что он сыграл ключевую роль в моей победе в 1992 году. В этом городе также эффективно реализовывались многие мои важные инициативы в сферах образования, экономики и борьбы с преступностью.

Двадцать пятого августа мы с Челси отправились поездом из Хантингтона, штат Западная Вирджиния, в Чикаго. Наше путешествие должно было продлиться четыре дня. Хиллари выехала туда раньше, чтобы присутствовать на открытии съезда. Мы арендовали прекрасный старинный поезд, который назвали «Экспресс XXI века», на котором проехали через штаты Кентукки, Огайо, Мичиган и Индиана, сделав в пути пятнадцать остановок. Когда мы проезжали через небольшие города, поезд замедлял ход, чтобы я мог приветствовать местных жителей, собравшихся у железнодорожных путей. Я видел реакцию людей, встречавших поезд, так же, как это было во время моих автобусных туров кампании 1992 года, и по выражению их лиц понимал, что теперь они больше удовлетворены состоянием страны и тем, как складывается их жизнь, чем четыре года назад. Когда мы остановились в городке Виандотте, штат Мичиган, где была запланирована встреча с местными школьниками и учителями, двое детей приветствовали меня, прочитав стихотворение «Маленький паровозик, у которого все получилось» (The Little Engine That Could). И название стихотворения, и энтузиазм, с которым дети его читали,, были символами оптимизма и возрождения уверенности Америки в своих силах.

На остановках в наш поезд садились наши друзья и сторонники, а также местные руководители, которым хотелось проехать с нами следующий отрезок пути. Я был очень рад тому, что Челси находилась в этой поездке рядом со мной: мы вместе стояли у открытого окна, махали толпе и говорили абсолютно обо всем. Наши отношения оставались такими же близкими, но она постепенно менялась, превращаясь в молодую женщину со своими собственными взглядами и интересами. Меня все больше и больше удивляло ее восприятие мира.

С приветствием к съезду, открывшемуся 26 августа, выступили Джим и Сара Брейди, которые поблагодарили демократов за поддержку закона Брейди. После них слово взял актер Кристофер Рив, которого парализовало после падения с лошади и чья мужественная борьба за жизнь и призывы уделять больше внимания изучению болезней, связанных с травмами позвоночника, вдохновили всю нацию.

В день моего выступления на съезде мне был нанесен тяжелый удар. В прессе появились сообщения о том, что Дика Морриса, приезжавшего в Вашингтон по делам, связанным с подготовкой моей предвыборной кампании, часто видели в отеле с проституткой. Дик немедленно ушел в отставку, а я сделал заявление, в котором говорил, что он был моим другом и отличным политическим стратегом, проделавшим за прошедшие два года «бесценную работу». Я жалел об его уходе, но он тогда, очевидно, переживал сильный стресс, и ему было нужно время, чтобы от него оправиться. Я знал стойкость Дика и чувствовал, что он вскоре вернется на политическую арену.

Мне было легко готовить свою речь, в которой я дал официальное согласие стать кандидатом в президенты от демократической партии, так как нам удалось добиться отличных результатов: уровни безработицы и инфляции снизились до рекордно низкого уровня за последние двадцать лет; было создано 10 миллионов новых рабочих мест; 10 миллионов людей стали получать более высокую зарплату, так как был повышен уровень минимальной почасовой оплаты; 25 миллионов американцев получили льготы благодаря принятию закона Кеннеди-Кассебаум; 15 миллионов работающих американцев получили налоговые скидки; 12 миллионов воспользовались правом на отпуск по семейным обстоятельствам; 10 миллионов студентов сэкономили деньги благодаря программе прямых студенческий займов; 40 миллионов рабочих были охвачены более надежными программами пенсионного обеспечения.

Я заявил, что мы движемся в правильном направлении, и, сославшись на речь Боба Доула в Сан-Диего, сказал, что «при всем моем уважении к нему, нам не нужно строить мост в прошлое; нам нужно строить мост в будущее... давайте будем решительно строить мост в XXI век». Фраза «Мост в XXI век» стала лозунгом моей предвыборной кампании и последующих четырех лет нашей работы.

Несмотря на отличные результаты нашей работы, я знал, что выборы — это всегда то, что связано с будущим, поэтому изложил свои планы: более высокие требования к школьному образованию и всеобщая доступность среднего специального и университетского образования; сбалансированный бюджет, предусматривающий достаточное финансирование здравоохранения, образования и защиты окружающей среды; адресные налоговые льготы, которые дали бы американцам возможность покупать дома, заботиться о престарелых, получать образование в колледжах и растить детей; создание большего числа рабочих мест для людей, получающих социальные пособия, и дополнительные инвестиции для бедных городских и сельских районов; ряд новых инициатив в сферах борьбы с преступностью, незаконным оборотом наркотиков и экологии.

Я знал, что, если американский народ отнесется к предстоящим выборам как к борьбе между прошлым и будущим, мы выиграем. Боб Доул, сам того не желая, подал мне идею о главной теме кампании 1996 года. На следующий день после завершения работы съезда Ал, Типпер, Хиллари и я отправились в автобусный тур — завершающий раунд моей кампании. Отправной точкой нашей поездки был Кап-Жирардо, штат Миссури, где мы встретились с губернатором Мелом Карнаханом, с которым вместе работали с начала 1992 года, потом проехали через южный Иллинойс и западный Кентукки, после чего, сделав по пути несколько остановок в Теннесси, завернули в Мемфис, чтобы повидаться с бывшим губернатором Недом Рэем Маквертером — человеком огромного роста, «настоящим медведем», единственным из известных мне людей, кто называл вице-президента по имени. Нед Рэй принес нам столько голосов избирателей, что мог называть и Ала, и меня так, как ему заблагорассудится.

В августе Кеннет Старр проиграл свое первое серьезное дело, что еще раз показало, как отчаянно он и его аппарат пытались хоть что-нибудь на меня «повесить». Старр обвинил двух владельцев банка Perry County — адвоката Херби Бранскама-младшего и бухгалтера Роба Хилла — в «правонарушениях», допущенных при проведении моей губернаторской кампании в 1990 году.

В обвинении утверждалось, что 13 тысяч долларов, которые Бранскам и Хилл взяли из своего собственного банка якобы для оплаты расходов на оказанные ими юридические и бухгалтерские услуги (которых они на самом деле не оказывали), были использованы в качестве возмещения их пожертвований на мою кампанию. Кроме того, их обвинили еще и в том, что они, в нарушение федерального закона, запретили своему служащему сообщать в налоговые органы о двух случаях снятия с банковского счета наличных сумм, превышающих 10 тысяч долларов, которые были израсходованы на мою кампанию.

Было также вынесено частное определение в адрес Брюса Линдси, ведавшего финансовыми вопросами моей кампании, который был назван «сообщником, которому обвинение пока не предъявлено»: якобы Брюс, получая деньги для нашей кампании в день выборов, вынудил банковских служащих не представлять об этом отчет, как того требовал закон. Старр и его люди угрожали, что предъявят обвинение и Брюсу, но им не удалось его запугать: в связи с пожертвованиями на кампанию не было совершено никаких противоправных действий, и Брюсу незачем было заставлять банк нарушать закон, поскольку мы опубликовали всю эту информацию через три недели, как того требовал закон о выборах штата Арканзас. Поскольку пожертвования собирались и расходовались в полном соответствии с законами штата, а опубликованный нами отчет был правдивым и точным, люди Старра не могли не знать, что Брюс не нарушал закон. Поэтому им пришлось удовлетвориться попытками его скомпрометировать, назвав «сообщником, которому обвинение пока не предъявлено».

Обвинения, выдвинутые против Бранскама и Хилла, были абсурдными. Во-первых, будучи полноправными владельцами банка, они могли, если это не наносило ущерба ликвидности банка, брать из него сколько угодно денег, при условии, что платили соответствующий подоходный налог, — и не было никаких оснований подозревать, что они этого не сделали. Что касается второго обвинения, то предъявляемое законом к банкам требование сообщать о случаях внесения на счет или снятия со счетов наличных сумм, превышающих 10 тысяч долларов, безусловно, полезно: оно дает правительству возможность отслеживать движение «грязных денег», получаемых от таких преступных видов деятельности, как отмывание денег и торговля наркотиками. Эти отчеты, представляемые правительству, проверяются каждые три — шесть месяцев, но не публикуются в открытой печати. Что касается 1996 года, было проведено двести расследований по поводу отчетов, не представленных правительству в срок, но всего двадцать из них относились к снятию денег со счетов. Все эти случаи были связаны с криминальными структурами. Еще никто до Старра не выдвигал обвинений в связи с несвоевременными отчетами о снятии денег со счетов или о пополнении счетов легальных фондов.

Средства, потраченные на нашу кампанию, без всякого сомнения, были «чистыми» деньгами, а деньги, снятые с этого счета в последний день ее проведения, были израсходованы на предвыборную агитацию и на транспорт, доставлявший избирателей к месту голосования. Через три недели после выборов мы, как того требовал закон, опубликовали подробный отчет о том, сколько денег потратили и на какие цели. У Бранскама, Хилла и Линдси просто не было мотива скрывать от правительства факт снятия денег со счетов, информация о котором все равно была опубликована менее чем через месяц.

Это не остановило Хикмена Юинга, заместителя Старра в Арканзасе, который так же, как и Старр, был буквально помешан на том, чтобы всячески нас преследовать, но в отличие от последнего совершенно не умел этого скрывать. Он угрожал отправить в тюрьму Нила Эйнли, управляющего банка Бранскама и Хилла, который отвечал за отсылку отчетов, если тот не заявит, что владельцы банка приказали ему не отсылать отчет, несмотря на то что Эйнли ранее уже давал показания, в которых это отрицал. Бедный Эйнли попал в положение мелкой рыбешки, запутавшейся в сети, и изменил свои показания. Первоначально он обвинялся в пяти уголовных преступлениях, теперь же ему вменялось в вину лишь два незначительных правонарушения.

Как и во время предыдущего судебного заседания по делу супругов Макдугал и Такера, я по просьбе обвиняемых представил суду свои показания, записанные на видеокассету. Хоть я и не имел отношения к снятию денег со счетов, которые были предметом разбирательств, у меня было полное основание утверждать, что я не назначал Бранскама и Хилла на руководящие посты в администрации штата, которые они заняли якобы в благодарность за их финансовую поддержку моей кампании.

Благодаря энергичным действиям защиты с Бранскама и Хилла были сняты обвинения в непредставлении отчета, и присяжные не смогли прийти к единому мнению о том, сознательно ли они искажали информацию о том, на какие цели брали деньги из собственного банка. Я испытал облегчение, узнав, что с Херби, Роба и Брюса Линдси сняты обвинения, но был возмущен злоупотреблениями властью, допущенными обвинением, и тем, что мои друзья были вынуждены оплачивать значительные судебные издержки. Меня также возмутил тот факт, что деньги избирателей были потрачены на судебное преследование людей, которые взяли 13 тысяч долларов из своего собственного банка, не поставив об этом в известность федеральные власти, хотя в обоих случаях речь шла об абсолютно законном снятии денег со счетов для ведения избирательной кампании и информация об этом была своевременно опубликована.

Этим людям был нанесен и неэкономический ущерб: по приказу Старра агенты ФБР отправились в школу, где учился сын Роба Хилла, и забрали мальчика для допроса прямо с урока. Они вполне могли поговорить с ним и после уроков, на большой перемене или в выходной день. Однако вместо этого они унизили подростка, надеясь, что таким образом заставят его отца дать показания, которые смогут нанести мне ущерб, — не важно, насколько те будут правдивыми.

После суда несколько присяжных заседателей дали резкие комментарии о деятельности отдела независимого прокурора: «Это была напрасная трата денег... меня возмущает, что правительство до сих пор впустую тратит деньги на дело “Уайтуотер”»; «Если они хотят тратить на это мои деньги как налогоплательщика, пусть представляют более убедительные доказательства»; «Если уж и есть “неприкасаемые”, так это отдел независимого прокурора». Один из присяжных, заявивший, что является «противником Клинтона», сказал: «Я бы хотел, чтобы у них были доказательства, но у них ничего не было». Даже те из консервативных республиканцев, кто жил в реальном мире, отличавшемся от «мира Уайтуотер», считали, что отдел независимого прокурора зашел слишком далеко.

Тем не менее обращение Старра с Бранскамом и Хиллом казалось приятным дружеским общением по сравнению с тем, что они сделали с Сюзан Макдугал. 20 августа Сюзан была осуждена на два года тюремного заключения. Люди Старра предложили освободить ее из тюрьмы, если она предоставит им информацию, которая позволит обвинить меня или Хиллари в каких-либо противоправных действиях. В тот день, когда был оглашен приговор и Сюзан повторила то, что она говорила с самого начала, — что ей ничего не было известно о каких-либо наших противозаконных действиях, — ей была вручена повестка, обязывающая ее предстать перед большим жюри. Она явилась на суд, но отказалась отвечать на вопросы, опасаясь, что ее обвинят в лжесвидетельстве, если она не станет лгать и откажется говорить то, что от нее хотят услышать. Судья Райт обвинила Сюзан в неуважении к суду и отправила в тюрьму на неопределенный срок — до тех пор, пока она не согласится сотрудничать со специальным прокурором. Сюзан провела в тюрьме восемнадцать месяцев, и часть этого времени содержалась в очень плохих условиях.

В начале сентября предвыборная кампания шла полным ходом. Наш съезд прошел с большим успехом, Доул же, напротив, терял популярность из-за того, что его имя связывалось с именем Гингрича и перерывами в работе правительства. Еще более важным было то, что ситуация в стране нормализовалась и избиратели уже не воспринимали такие проблемы, как преступность, социальное обеспечение, налоги, внешняя политика и оборона, прерогативой исключительно республиканской партии. Опросы общественного мнения показывали, что результаты моей работы одобряли 60 процентов американцев. Такого же уровня достиг и мой личный рейтинг, и примерно столько же опрошенных считали, что в Белом доме я «на своем месте».

В то же время я ожидал, что в некоторых штатах моя популярность снизится из-за позиции, которую я занимал по таким вопросам, как контроль над продажей огнестрельного оружия, права сексуальных меньшинств и право женщин на аборты, а также (по крайней мере в Северной Каролине и Кентукки) из-за моего отношения к проблеме курения. Было также очевидно, что Росс Перо получит гораздо меньше голосов, чем в 1992 году, и по этой причине мне будет трудно победить в паре штатов, где он тогда отобрал больше голосов у президента Буша, чем у меня. И все же в целом в эту кампанию дела у меня шли гораздо лучше, чем в прошлую. В течение всего сентября мои предвыборные выступления собирали толпы людей — «октябрьские толпы», как я их называл, — которые горячо нас приветствовали. Это началось с пикника в честь Дня труда в Ди Пир, неподалеку от Грин-Бей, штат Висконсин, на озере Мичиган, где собралось почти 30 тысяч человек. Обычно такая активность избирателей наблюдалась только в октябре, ближе ко дню выборов, поэтому я назвал это «октябрьскими толпами».

Поскольку исход выборов решают голоса избирателей, я хотел использовать благоприятный момент, чтобы обеспечить себе победу еще в паре штатов и заставить сенатора Доула потратить время и деньги на те штаты, где республиканцы обычно побеждали без проблем. Доул хотел реализовать аналогичный план в Калифорнии, где я выступал против популярной среди избирателей инициативы по отмене программы позитивных действий при приеме в колледжи и университеты, а он получил некоторое преимущество, проведя съезд республиканской партии в Сан-Диего.

Моей основной целью была Флорида. Если бы я сумел выиграть там и при этом победить в большинстве штатов, которые проголосовали за меня в 1992 году, то исход выборов был бы предрешен. Все четыре года я напряженно работал во Флориде: помогал этому штату преодолеть последствия ущерба, нанесенного ему ураганом Эндрю; провел в нем Саммит двух Америк; перевел Южное командование Вооруженных сил США из Панамы в Майами; немало сделал для восстановления экологии болот в национальном парке «Эверглейдс» и даже установил контакты с общиной кубинских иммигрантов в США, которая со времени неудачной высадки десанта в заливе Кочинос обычно отдавала республиканцам более 80 процентов своих голосов. Мне также очень помогли отличная организация нашей предвыборной кампании во Флориде и активная поддержка губернатора Лоутона Чайлза, у которого были хорошие связи с более консервативными избирателями в центральных и северных районах Флориды. Этим людям нравился Лоутон, отчасти потому, что, когда они на него нападали, он всегда давал им сдачи. Как он сказал, «ни одному хорошему хозяину не понравится собака, которая не умеет кусаться». В начале сентября Лоутон отправился вместе со мной в предвыборную поездку по северной Флориде. Еще одной нашей целью было проститься с уходящим в отставку конгрессменом Питом Питерсоном. В свое время он провел шесть с половиной лет в плену во Вьетнаме, а недавно я назначил его нашим первым после окончания войны послом в этой стране.

Большую часть оставшихся дней месяца я провел в тех штатах, где одержал победу в 1992 году. Во время своей поездки на запад я провел несколько встреч с избирателями в Аризоне — штате, который не голосовал за демократов на президентских выборах с 1948 года. Я считал, что у меня есть шансы выиграть там из-за роста в этом штате испаноязычного населения и неудовлетворенности многих умеренных избирателей и консерваторов-традиционалистов экстремистской политикой контролируемого республиканцами Конгресса.

Шестнадцатого сентября я получил поддержку Ордена полицейского братства[61]. На президентских выборах его члены обычно поддерживали кандидата от республиканцев, но поскольку Белый дом уже четыре года сотрудничал с этой организацией, добиваясь того, чтобы на улицах было больше полицейских, чтобы оружие не попадало в руки преступников, чтобы был введен запрет на «пули — убийцы полицейских», они хотели продлить эту совместную работу еще на четыре года.

Через два дня я объявил об одном из важнейших достижений моей администрации в сфере экологии за все восемь лет ее работы — учреждении национального парка площадью 1,7 миллиона акров в горном массиве «Большая лестница», одном из прекраснейших уголков южной части штата Юта, где в красных скалах сохранились ископаемые останки динозавров и следы древней индейской цивилизации Анасази. Я имел право сделать это по закону «О древностях» 1906 года, который позволял президенту объявлять охраняемой территорией находящиеся в федеральной собственности земли, имеющие выдающуюся культурную, историческую или научную ценность. Я объявил об этом решении, стоя на краю Большого каньона, который стал первым национальным заповедником, взятым под защиту этим законом по распоряжению президента Теодора Рузвельта. Мое решение было необходимо, чтобы прекратить строительство крупной угольной шахты, которое угрожало сохранению природного ландшафта этого района. Большинство руководителей штата Юта и многие бизнесмены считали, что добыча угля поможет укрепить экономику штата, и возражали против моего решения. Однако я был уверен: эти земли бесценны и новый заповедник со временем будет приносить доход благодаря притоку туристов, что компенсирует убытки, связанные с закрытием шахты.

Помимо горячей поддержки огромного числа избирателей в сентябре мы получили еще ряд свидетельств того, что дела наши идут хорошо. После предвыборного митинга в городе Лонгвью, штат Техас, когда я обменивался рукопожатиями с его участниками, я познакомился с женщиной, которая одна воспитывала двоих детей. Она отказалась от социального пособия и поступила на работу в волонтерскую организацию «Америкорпс», а часть заработанных денег тратила на оплату обучения в Колледже Килгор Джуниор. Во время разговора с другой женщиной выяснилось, что она воспользовалась правом на отпуск по семейным обстоятельствам, когда ее муж заболел раком, а ветеран войны во Вьетнаме выразил благодарность за пособия, которые он получал на своих детей, у которых было врожденное расщепление позвоночника из-за того, что он, их отец, во время войны подвергся воздействию ядовитого дефолианта «эйджент орандж». Вместе с ним на митинг пришла его двенадцатилетняя дочь, которая страдала этим тяжелым недугом и за свою короткую жизнь уже перенесла более десяти операций.

Однако в остальном мире события разворачивались независимо от нашей предвыборной кампании. В первую неделю сентября вновь заявил о себе Саддам Хусейн, который оккупировал город Ирбил в Курдистане, на севере Ирака, нарушив тем самым ограничения, наложенные на него после войны в Заливе. За контроль над этим районом боролись две группировки курдов, и когда одна из них решила поддержать Саддама, он напал на другую. По моему приказу по иракским войскам были нанесены ракетные и бомбовые удары, после чего они покинули эту территорию.

Двадцать четвертого сентября я прибыл в Нью-Йорк на открытие сессии Организации Объединенных Наций, где первым из множества глав государств подписал Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, воспользовавшись для этого той же самой ручкой, которой президент Кеннеди тридцатью тремя годами ранее подписал Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой. В своем кратком выступлении я подчеркнул необходимость принятия дальнейших мер, направленных на снижение угрозы применения оружия массового уничтожения, и призвал государства — члены ООН присоединиться к конвенции о запрещении химического оружия, ужесточить ответственность за несоблюдение положений конвенции о запрещении биологического оружия, заморозить производства ядерных материалов, которые могут применяться для производства ядерного оружия, и запретить использование, производство, хранение и продажу противопехотных мин.

Пока в ООН велось обсуждение проблемы нераспространения ядерного оружия, вновь обострилась ситуация на Ближнем Востоке. Израиль открыл тоннель под Храмовой горой в старой части Иерусалима. Под этой горой находились развалины храмов Соломона и Ирода, а над ними — две важнейшие святыни мусульман: мечеть Омара и мечеть Аль-Акса. После того как израильтяне во время войны 1967 года захватили Восточный Иерусалим, Храмовая гора, которую арабы называли Харам аль-Шариф, оставалась под контролем мусульманских властей, и, когда был открыт туннель, палестинцы восприняли это как угрозу своим религиозным и политическим интересам: начались столкновения и перестрелки. За три дня погибло шестьдесят человек, и еще больше было ранено. Я призвал обе стороны прекратить насилие и вернуться к выполнению мирного соглашения, а Уоррен Кристофер, пытаясь остановить кровопролитие, все это время не отходил от телефона, ведя напряженные переговоры с премьер-министром Нетаньяху и председателем Исполкома ООП Арафатом. По совету Кристофера я пригласил Нетаньяху и Арафата в Белый дом, чтобы обсудить создавшееся положение.

В конце месяца я подписал закон о бюджетных ассигнованиях на здравоохранение, который покончил с так называемыми «родами проездом», гарантировав матерям и новорожденным как минимум сорок восемь часов пребывания в родильном доме; принял меры по обеспечению медицинской помощью детей участников вьетнамской войны, родившихся с расщеплением позвоночника, о чем я уже упоминал выше; потребовал установить единый верхний предел страховых выплат по ежегодной и пожизненной медицинским страховкам для людей, страдающих психическими и соматическими заболеваниями. Этот прорыв в области медицинского страхования стал возможен не только благодаря деятельности групп гражданских активистов, но и благодаря личным усилиям сенатора Пита Доменичи из Нью-Мексико, сенатора Пола Уэллстоуна из Миннесоты и Типпер Гор, которую я назначил моим официальным советником по вопросам медицинской политики в области психических заболеваний.

Первые два дня октября я провел вместе с Нетаньяху, Арафатом и королем Хусейном, которые согласились встретиться снами, чтобы вместе попытаться возобновить мирный процесс. Когда наши переговоры завершились, Арафат и Нетаньяху попросили меня ответить на вопросы журналистов. Выступая на пресс-конференции, я сказал, что нам пока еще не удалось решить проблему с туннелем, но обе стороны согласились по возвращении в регион немедленно начать переговоры, чтобы прекратить вспышки насилия и восстановить мир. Во время нашей встречи Нетаньяху подтвердил свои обязательства выполнить договоренности, достигнутые перед тем, как он стал премьером, включая вывод израильских войск из Хеврона. Вскоре туннель был снова закрыт, что соответствовало обязательствам сторон не предпринимать никаких шагов по изменению сложившейся в Иерусалиме ситуации без предварительных переговоров.

Третьего октября я продолжил предвыборную кампанию, посетив митинг в городе Буффало, штат Нью-Йорк, где ко мне всегда хорошо относились. Оттуда я отправился в Чатокуа, чтобы подготовиться к моим первым предвыборным дебатам с Бобом Доулом в Хартфорде, штат Коннектикут, назначенным на 6 октября. Там уже собралась вся наша команда, включая моего медиаконсультанта Майкла Шихана. Роль Боба Доула во время нашей репетиции дебатов исполнял Джордж Митчелл. Вначале он меня переигрывал, но с каждой репетицией я становился все сильнее. В перерывах мне удалось сыграть в гольф с Эрскином Боулзом, и в моей игре также был заметен прогресс. В июне мне наконец удалось закончить игру менее чем за восемьдесят ударов, но я все еще не мог обыграть Эрскина, когда он был в форме и показывал свои лучшие результаты.

Дебаты прошли вполне цивилизованно и оказались весьма полезными для людей, которых интересовали различия в наших подходах к управлению и позициях по различным проблемам. Во время дебатов было несколько острых моментов: в частности, Доул обвинил меня в том, что своими рекламными роликами с критикой сокращений ассигнований на программу «Медикэр», предложенных в республиканском проекте бюджета, на который я наложил вето, я напугал пожилых американцев. Он также повторил слова, которые до этого произнес на съезде республиканцев, — о том, что я набрал в администрацию представителей молодого поколения элиты, «которые так и не повзрослели, ничего реального не сделали, ничем не жертвовали, никогда не страдали и ничему не научились», добавив, что эти люди «хотят использовать ваши доходы для финансирования своих сомнительных проектов». Я ответил ему, что один из этих представителей «молодого поколения элиты», работающих в Белом доме, на самом деле вырос в трейлере, поскольку у его семьи не было собственного дома, а что касается обвинений в чрезмерном либерализме, то «республиканская партия всегда пользуется этим приемом, если предвыборная ситуация оказывается для них неблагоприятной. Это что-то наподобие их священной древней реликвии... но я не думаю, что этот трюк может опять сработать».

Второй тур дебатов должен был состояться через десять дней в Сан-Диего. Перед его началом мы с Хиллари, Алом и Типпер посетили Молл — площадь в центре Вашингтона, которая в тот день в память умерших от СПИДа была покрыта огромным лоскутным одеялом с их именами. Двое из этих людей были нашими с Хиллари друзьями. Я был удовлетворен тем, что смертность от СПИДа начала снижаться, и полон решимости добиться того, чтобы проводилось еще больше исследований для создания лекарства от этой болезни.

Мики Кантор договорился о том, что дебаты в Сан-Диего будут проводиться в формате «таун-холл»[62]. 16 октября избиратели, собравшиеся в Университете Сан-Диего, задавали нам острые вопросы, и мы с Доулом отвечали на них, стараясь не нападать друг на друга, что нам почти удалось, если не считать самого конца дебатов. В своем заключительном слове Доул обратился к своим сторонникам, напомнив им, что я возражал против введения ограничений на продолжительность работы конгрессменов и сенаторов США, принятия поправок к Конституции о сбалансированном бюджете, защите американского флага и отмене ограничений на добровольное чтение молитв в школах. Я же в своем заключительном слове рассказал о моих предложениях на следующие четыре года. По крайней мере, люди узнали, из чего они могут выбирать.

За две недели до выборов опросы общественного мнения показали, что я опережал своего соперника на 20 процентов: за меня были готовы проголосовать 55 процентов избирателей. Я сожалел о том, что эти данные были опубликованы: они снизили накал предвыборной борьбы, поскольку наши сторонники решили, что выборы уже выиграны. Я продолжал напряженно работать, и в первую очередь в двух наших «целевых» штатах — Аризоне и Флориде, а также там, где мы выиграли в прошлый раз, включая три штата, которые меня особенно беспокоили, — Неваду, Колорадо и Джорджию. 25 октября мы провели грандиозный митинг в Атланте, где мой давний друг Макс Клеланд вел ожесточенную борьбу за место в Сенате США. В мою поддержку на этом митинге очень энергично и убедительно выступил Сэм Нанн, и я уезжал из Джорджии с мыслью о том, что в этом штате у меня есть шанс на победу.

Первого ноября я вступил в заключительный этап предвыборной кампании, проведя утреннюю встречу с избирателями на территории городского Колледжа Санта-Барбары, штат Калифорния. В этот теплый солнечный день на склоне холма, с которого открывался вид на Тихий океан, собралась огромная толпа. Санта-Барбара оказалась удачным местом для завершения кампании в Калифорнии: когда-то здесь было сильно влияние республиканцев, но в последнее время население города стало склоняться на нашу сторону.

Из Санта-Барбары я вылетел в Лас-Крусис, штат Нью-Мексико, потом в Эль-Пасо, где в аэропорт, чтобы продемонстрировать нам свою поддержку, пришли сорок тысяч избирателей — рекордное число, и, наконец, в Сан-Антонио, на традиционный предвыборный митинг в крепости Аламо[63]. Я знал, что нам ни за что не победить в Техасе, но хотел выразить свое уважение поддерживавшим меня демократам из этого штата, особенно испаноязычным.

Когда до завершения предвыборной кампании оставалось всего три дня, я столкнулся с серьезной проблемой. Кандидаты в Сенат из нескольких небольших штатов попросили меня помочь им в их предвыборной борьбе, однако Марк Пенн заявил, что в последние дни перед выборами мне необходимо посетить несколько крупных штатов, в противном случае я рискую не набрать большинства голосов. Во-первых, в последние две недели наши дела шли уже не так успешно, поскольку появились обвинения, что на ведение своей предвыборной кампании демократическая партия получила крупные пожертвования от бизнесменов из Азии, в том числе от тех людей, с которыми я был знаком еще в свою бытность губернатором. Услышав об этом, я пришел в негодование.

Наш финансовый секретарь Терри Маколифф внимательно следил за тем, чтобы все пожертвования на нашу предвыборную кампанию тщательно проверялись. Кроме того, Национальный комитет демократической партии использовал специальные процедуры проверки сомнительных пожертвований. Очевидно, эти процедуры оказались недостаточно эффективными. Все, что я мог сказать, — это то, что все незаконные пожертвования будут немедленно возвращены. Как бы то ни было, это могло серьезно повредить нам на выборах. Во-вторых, Ральф Нейдер, который был кандидатом в президенты от партии зеленых, угрожал отобрать у меня часть голосов левых избирателей. В-третьих, Росс Перо, который вступил в предвыборную кампанию лишь в октябре (слишком поздно, чтобы участвовать в дебатах), по нашим расчетам, должен был набрать меньше голосов, чем в 1992 году, но в конце кампании он сделал то же, что и в прошлый раз: обрушился на меня с яростными нападками. Перо сказал, что в следующие два года я буду «очень стараться не попасть в тюрьму», и назвал меня «дезертиром, уклонившимся от призыва в армию», который скомпрометирован «неэтичным поведением, использованием грязных денег для финансирования предвыборной кампании и либеральным отношением к наркотикам». Наконец, ожидалось, что явка избирателей будет гораздо ниже, чем в 1992 году, потому что уже несколько дней все твердили, что исход выборов очевиден.

По мнению Марка Пенна, мне, чтобы победить на выборах, нужно было посетить крупные штаты с большим числом избирателей и обратиться к ним с просьбой прийти на избирательные участки. В противном случае, сказал он, имеющие более низкие доходы демократы, уверенные в исходе выборов, могут не пойти на выборы, в то время как более обеспеченные и идеологически ангажированные сторонники республиканцев непременно примут участие в голосовании. Я уже запланировал поездки во Флориду и Нью-Джерси, и по совету Марка мы решили сделать остановку еще и в Кливленде, штат Огайо. Кроме того, я запланировал визиты в штаты, где проходили сенатские выборы, — Луизиану, Массачусетс, Мэн, Нью-Хэмпшир, Кентукки, Айову и Южную Дакоту. Что касается президентских выборов, то я уверенно лидировал во всех этих штатах, за исключением Кентукки, где их исход вызывал сомнения, и Южной Дакоты, где, как я ожидал, в конце концов победит Доул. Я решил отправиться в эти штаты, потому что был готов пожертвовать двумя-тремя процентами поданных за меня голосов ради того, чтобы в Сенат было избрано как можно больше демократов. К тому же шесть из семи участвовавших в выборах кандидатов оказывали мне большую помощь — на выборах 1992 года или в Конгрессе.

В воскресенье 3 ноября, после посещения службы в соборе Святого Павла в Тампе я вылетел вначале в Нью-Хэмпшир, чтобы поддержать нашего кандидата в Сенат Дика Суэтта, затем в Кливленд, где мэр Майк Уайт и сенатор Джон Гленн придали мне «последнее ускорение», и в Лексингтон, штат Кентукки, чтобы вместе с сенатором Уэнделлом Фордом, губернатором Полом Паттоном и нашим кандидатом в Сенат Стивом Беширом принять участие во встрече с избирателями в местном университете. Я знал, что в Кентукки мне будет трудно выиграть из-за моей позиции в отношении торговли табачными изделиями, и был рад, когда на сцене вместе с нами появился тренер баскетбольной команды Университета Кентукки Рик Питино. В штате, где каждый житель страстно любил баскетбол и при этом каждый второй не любил меня, поступок Питино был очень важным и смелым шагом.

Когда я добрался до Сидар-Рапидс в штате Айова, было уже восемь часов вечера. Я очень хотел туда попасть, чтобы помочь Тому Харкину, который вел сложнейшую борьбу за свое переизбрание. Том всегда поддерживал меня в Сенате, а после предварительных выборов 1992 года он и его жена Рут — она была юристом и работала в моей администрации — стали моими близкими друзьями.

Моей последней остановкой в тот вечер стал город Су-Фолс, штат Южная Дакота, где у демократа Тима Джонсона были реальные шансы одержать победу над республиканцем Ларри Пресслером. И Джонсон, и активно поддерживавший его сенатор Том Дэшл сделали для меня много хорошего. Как лидер меньшинства в Сенате Дэшл оказывал Белому дому бесценную помощь во время «бюджетных сражений» и остановок работы правительства, поэтому, когда он попросил меня приехать в Южную Дакоту, я не мог ему отказать.

Была уже почти полночь, когда я начал выступление «на последнем митинге последней в моей жизни предвыборной кампании» в Су-Фолс. Поскольку это была моя заключительная речь, я представил слушателям полный отчет о работе моей администрации, о «сражении за бюджет» и о том, что я намереваюсь сделать в следующие четыре года. Поскольку я находился в сельскохозяйственном штате, таком же, как Арканзас, то решил пошутить. Я сказал им, что проект бюджета республиканцев напомнил мне историю об одном политике, который пришел к фермеру, чтобы агитировать его голосовать за него, но побоялся войти во двор к фермеру, потому что там лаяла собака. Политик спросил фермера: «Ваша собака кусается?» «Нет», — ответил фермер. Однако, когда политик вошел во двор, собака его укусила. «Вы же сказали, что ваша собака не кусается!» — закричал политик. На что фермер ответил: «Сынок, но это не моя собака». Бюджет — это их собака!

Выборы прошли так, как и предсказал Марк Пенн: количество проголосовавших избирателей было рекордно низким, и я победил, получив 49 процентов голосов против 41 процента у Доула. Соотношение голосов выборщиков было 379 к 159, поскольку я потерял три штата, где выиграл в 1992 году, — Монтану, Колорадо и Джорджию, но зато победил в Аризоне и Флориде и в итоге получил на девять голосов выборщиков больше, чем в первую президентскую кампанию.

Несмотря на общие итоги, некоторая разница в результатах голосования 1992 и 1996 годов продемонстрировала, что в одних штатах на исход выборов оказали влияние культурные, а в других — более традиционные экономические и социальные факторы. Такие сдвиги характерны для любых выборов, и в 1996 году благодаря этой информации я узнал, что важно для тех или иных групп американцев. Например, в Пенсильвании, где много членов Национальной стрелковой ассоциации и большинство населения является противниками абортов, я выиграл, получив такой же процент голосов, как и в 1992 году. Это произошло благодаря моей уверенной победе в Филадельфии и Питтсбурге, поскольку в других избирательных округах этого штата я потерял голоса из-за того, что выступал за введение ограничений на продажу огнестрельного оружия и наложил вето на закон о запрещении абортов на поздних сроках беременности. В штате Миссури те же самые факторы почти вдвое уменьшили мое преимущество над соперником: с 10 до 6 процентов. Я получил большинство голосов в Арканзасе, но моя победа там была не такой убедительной, как в 1992 году, а в Теннеси мое преимущество сократилось с 4,5 до 2,5 процента.

В штате Кентукки из-за нашей позиции по проблемам торговли табачными изделиями и контроля над продажами огнестрельного оружия наш отрыв от республиканцев сократился до 1 процента с 3 процентов в 1992 году. По той же причине я проиграл Доулу 3 процента в Северной Каролине, хотя по данным опросов все время опережал его в этом штате. В Колорадо, где у меня было 4-процентное преимущество, в 1996 году я проиграл 1,5 процента голосов из-за того, что многие избиратели, поддержавшие в 1992 году Росса Перо, на этот раз проголосовали за республиканцев. Кроме того, после того как ряд христианских организаций правового толка разместил здесь свои штаб-квартиры, число сторонников республиканцев среди зарегистрированных избирателей этого штата увеличилось на 10 тысяч человек. В штате Монтана я на этот раз потерпел серьезное поражение, поскольку, как и в Колорадо, снижение численности голосов, поданных за Перо, означало увеличение числа голосов, поданных за сенатора Доула.

В Джорджии, по данным последних опросов общественного мнения» я лидировал с преимуществом в 4 процента голосов, но в итоге проиграл 1 процент, во многом благодаря усилиям Христианской коалиции. В 1992 году ей удалось сократить мое преимущество с 6 процентов менее чем до одного, благодаря тому что в последнее воскресенье перед выборами она активно распространяла «руководства по голосованию» в церквях консервативной ориентации. Демократы много лет практиковали то же самое в церквях, посещаемых темнокожими избирателями, но Христианская коалиция использовала этот прием особенно эффективно, по крайней мере в Джорджии, изменив там соотношение голосов на 5 процентов ив 1992, и в 1996 году. Я был расстроен своим поражением в Джорджии, но рад, что Максу Клеланду удалось победить, набрав больше голосов белых избирателей, чем получил я. Одержать победу на Юге было нелегко, что объяснялось культурными факторами. Единственным южным штатом, где мне удалось улучшить свой результат по сравнению с 1992 годом, была Луизиана. Мое преимущество там в 1996 году составило 12 процентов по сравнению с 4,5 процента в 1992-м.

Напротив, процент полученных мною голосов существенно вырос в штатах, где население придерживалось менее консервативных культурных взглядов и больше интересовалось состоянием экономики. Мое преимущество над республиканцами выросло по сравнению с 1992 годом на десять и более процентов голосов в таких штатах, как Коннектикут, Гавайи, Мэн, Массачусетс, Нью-Джерси, Нью-Йорк и Род-Айленд. Как и в 1992 году, мы получили значительное преимущество над республиканцами в штатах

Иллинойс, Миннесота, Мэриленд и Калифорния и существенно увеличили свое преимущество в Мичигане и Огайо. Несмотря на проблему отношения к огнестрельному оружию, я на 10 процентов увеличил свое преимущество и в Нью-Хэмпшире. Мне удалось сохранить преимущество в 1 процент голосов в Неваде, в основном потому, что я возражал против строительства в этом штате хранилища для отработанных ядерных отходов до того, как будут получены убедительные доказательства его безопасности, и эта моя позиция постоянно освещалась в местной прессе благодаря усилиям моего друга и однокашника по Джорджтаунскому университету Брайана Гринспана, президента и редактора газеты Las Vegas Sun, которого очень беспокоила проблема ядерных отходов.

Если взвесить все «за» и «против», можно сказать, что в целом я был доволен результатами выборов. Я получил больше голосов, чем в 1992 году, и четыре из семи кандидатов в Сенат, которых я поддержал, выиграли: Том Харкин, Тим Джонсон, Джон Керри и, в штате Луизиана, Мэри Ландрю. Но тот факт, что процент полученных мною голосов был ниже, чем доля людей, одобрявших мою работу, ниже, чем мой личный рейтинг и доля американцев, которые позитивно относились к моему избранию президентом, стал отрезвляющим напоминанием о том, что многие избиратели не разделяют моих взглядов на такие проблемы, как контроль над огнестрельным оружием, права сексуальных меньшинств и право женщин на аборты. Такое неприятие моей позиции чаще встречалось среди белых семейных пар Юга, жителей горных местностей Запада и сельского населения Среднего Запада, а также среди белых мужчин по всей стране. Мне нужно было попытаться выработать взаимопонимание, смягчить межпартийную борьбу в Вашингтоне и сделать все от меня зависящее на посту президента.

Атмосфера празднования нашей победы в Здании собрания штата в Литл-Роке была на этот раз иной. Как и в 1992 году, здесь собралась огромная толпа, но на этот раз было меньше восторженных громких выкриков и больше ощущения подлинного счастья, потому что ситуация в стране улучшилась и американский народ одобрил то, как мы выполняли свою работу.

Поскольку исход выборов уже несколько недель не вызывал сомнений, было легко недооценить их значимость. После выборов в Конгресс 1994 года меня высмеивали как малозначительную политическую фигуру, обреченную на поражение в 1996 году. На ранних стадиях бюджетных битв в условиях постоянной угрозы остановки работы правительства было трудно предположить, что я выиграю выборы и американский. народ поддержит мою программу, а не программу республиканцев. Теперь я стал первым президентом от демократической партии, избранным на второй срок, после Франклина Делано Рузвельта, одержавшего свою вторую победу на выборах в 1936 году.