Моя жизнь

ГЛАВА 29

На следующий день после выборов, когда ко мне поступали многочисленные звонки, телеграммы и письма с поздравлениями, я приступил к работе в переходный период между избранием президента и его инаугурацией. Есть ли на свете что-либо более постоянное, чем переходы и изменения! Праздновать было некогда, и мы не позволяли себе расслабиться, что, наверное, было ошибкой. Всего за одиннадцать недель мне и моей семье предстояло совершить переход от нашей жизни в Арканзасе к жизни в Белом доме.

Сделать нужно было очень многое: подобрать состав кабинета, назначить людей на высокие посты в правительственном аппарате и Белом доме; работать с людьми Буша над механизмом передачи власти; начать проводить брифинги по вопросам национальной безопасности и встречи с руководителями иностранных государств; установить контакт с лидерами Конгресса и закончить подготовку экономических предложений, которые я должен был им представить; разработать план выполнения других моих предвыборных обещаний; рассмотреть многочисленные просьбы о встречах и удовлетворить желание многих сотрудников нашей предвыборной кампании и основных моих сторонников как можно скорее узнать, войдут ли они в новую администрацию; а также реагировать на развитие событий. В следующие семьдесят дней их было много, особенно за границей: в Ираке, где Саддам Хусейн добивался отмены санкций ООН; в Сомали, куда президент Буш послал американские войска с гуманитарной миссией, чтобы предотвратить массовый голод; в России, где экономика была в состоянии полного краха, президенту Борису Ельцину противостояла ширившаяся оппозиция в лице националистов-экстремистов и не изменивших свои взгляды коммунистов, а вывод российских войск из балтийских стран откладывался. Список того, «что нужно сделать», увеличивался.

Несколькими неделями раньше мы без шумихи создали в Литл-Роке группу планирования перехода под руководством комитета, в состав которого вошли Вернон Джордан, Уоррен Кристофер, Мики Кантор, бывший мэр Сан-Антонио Генри Сиснерос, Дорис Мацуи и бывший губернатор штата Вермонт Мадлен Кунин. Руководителем аппарата сотрудников был Джеральд Стерн, исполнительный вице-президент компании Occidental Petroleum, который взял для этого отпуск на своей основной работе. Безусловно, нам не хотелось создать впечатление, что мы заранее были уверены в победе, поэтому все делалось тайно, нашего номера телефона не существовало в справочниках, а на дверях офиса, находившегося на тринадцатом этаже здания Worthen Вапк, не было никакой таблички.

Когда в среду Джордж Стефанопулос пришел в резиденцию губернатора, мы с Хиллари попросили его остаться руководителем отдела по связям с общественностью, но уже в Белом доме. Мне бы очень хотелось, чтобы сотрудником Белого дома стал и Джеймс Карвилл, который мог бы участвовать в разработке стратегии и держать нас в курсе событий, однако он считал, что не подходит для работы в правительстве, и за два дня до этого пошутил в беседе с журналистами: «Я не стал бы жить в стране, правительство которой взяло бы меня на работу».

Во второй половине дня в среду я встретился с членами переходного комитета и получил первые информационные документы. В половине третьего я провел короткую пресс-конференцию на внутренней лужайке резиденции губернатора. Поскольку президент Буш снова оказался в трудном положении из-за Ирака, я подчеркнул, что в Америке «в каждый данный момент только один президент» и что «внешняя политика Америки остается исключительно в его руках».

На второй день после моего избрания на пост президента я беседовал с несколькими иностранными лидерами и пришел в офис, чтобы заняться некоторыми делами штата и поблагодарить сотрудников аппарата губернатора за прекрасную работу в Арканзасе во время моего отсутствия. Потом мы устроили вечеринку для сотрудников штаба предвыборной кампании. У меня все еще был такой осиплый голос, что я с трудом мог произнести: «Спасибо». Большую часть времени я пожимал людям руки и ходил взад-вперед с плакатами на рубашке, на которых было написано: «Извините, у меня пропал голос» и «Вы отлично поработали».

В пятницу я назначил Вернона Джордана председателем, а Уоррена Кристофера — директором моего переходного комитета. Объявление об их назначении хорошо восприняли и в Вашингтоне, и в Литл-Роке, где оба пользовались уважением сотрудников штаба предвыборной кампании, многие из которых, что было вполне предсказуемо и понятно, по мере того как улетучивалась эйфория после нашей победы, стали больше демонстрировать усталость, проявлять раздражительность и тревожиться о будущем.

Во вторую неделю переходного периода темпы работы ускорились. Я беседовал о мире на Ближнем Востоке с премьер-министром Израиля Ицхаком Рабином, президентом Египта Хосни Мубараком и королем Саудовской Аравии Фахдом. Вернон и Крис назначили сотрудников на большинство высоких постов в переходном комитете: заместитель председателя демократической партии Алексис Херман и Марк Гиран, руководивший предвыборной кампанией Ала Гора, стали заместителями директора; председатель Совета руководства демократической партии Ал Фром получил должность руководителя отдела внутренней политики; Сэнди Бергер, а также сотрудница моей предвыборной кампании Нэнси Содерберг были назначены в отдел внешней политики; Джин Сперлинг и мой бывший однокашник Боб Райх, тоже стипендиат Родса, который к тому времени стал профессором Гарвардского университета и автором нескольких интереснейших книг о мировой экономике, — в отдел экономической политики. Отбором всех кандидатов на важные посты должен был заниматься Том Донилон, вашингтонский юрист, человек чрезвычайно острого ума и давний активист демократической партии. Работа Донилона имела большое значение, поскольку снятие с постов назначенных президентом должностных лиц в связи с их прошлыми финансовыми или личными проблемы или появлением информации о ранее не изученных мнениях о них стало неотъемлемой частью политической жизни Вашингтона. Те, кто занимался отбором у нас, считали, что любой, кто хочет работать, должен выдержать самую строгую проверку.

Через несколько дней в состав переходного комитета вошел бывший губернатор штата Южная Каролина Дик Райли, который стал контролировать назначения сотрудников на высокие посты в правительственном аппарате. Это была очень трудная работа. Иногда он получал более трех тысяч резюме и отвечал на двести телефонных звонков в день, причем многие из них поступали от членов Конгресса и губернаторов, которые надеялись, что Дик перезвонит им лично. С нами хотели работать так много людей, которые внесли вклад в нашу победу, что, как я опасался, способные, достойные люди могли оказаться незамеченными. В некоторых случаях так и произошло.

Третья неделя передачи власти была посвящена контактам в Вашингтоне. Я пригласил спикера Палаты представителей Тома Фоли, лидера демократического большинства в Палате представителей Дика Гепхардта и лидера демократического большинства в Сенате Джорджа Митчелла в Литл-Рок на обед и утреннюю встречу. Для меня было важно найти верный тон с лидерами демократов. Я знал: чтобы добиться успеха, мне будет необходима их поддержка, а они знали, что, если в Вашингтоне будет нарушено единство партии, американский народ возложит ответственность за это на всех нас. Потребовались компромиссы и с моей, и с их стороны, однако после наших встреч я был уверен, что мы сможем работать вместе.

В среду я на два дня отправился в Вашингтон, чтобы встретиться с президентом Бушем, лидерами республиканской партии в Конгрессе и другими демократами-конгрессменами. Моя встреча с президентом, которая должна была продолжаться час, длилась почти вдвое дольше и оказалась одновременно сердечной и полезной. Мы обсуждали широкий круг проблем, и оценка наших задач в области внешней политики, которую дал президент, показалась мне особенно глубокой.

Из Белого дома я проехал две мили в северную часть Вашингтона, где жили бедняки и типичными явлениями были безработица, наркотики и преступность. На Джорджия-авеню я вышел из машины и прошел целый квартал, пожимая людям руки и беседуя с торговцами и другими гражданами об их проблемах и о том, что я могу сделать, чтобы помочь им. На расстоянии мили от того места, где я остановился, в предыдущем году было убито восемь человек. Я купил еду в китайском ресторанчике, торговавшем навынос, где персонал в целях безопасности работал за пуленепробиваемыми стеклами. Родители детей школьного возраста рассказали, что они постоянно испытывают страх, поскольку очень многие одноклассники их детей приносят в школу оружие. О людях, которые жили в вашингтонском гетто, часто забывали и Конгресс, и Белый дом, хотя федеральное правительство по-прежнему сохраняет значительный контроль над делами города.

Мне хотелось, чтобы жители Вашингтона поняли: меня волнуют их проблемы, и я хочу быть для них хорошим соседом.

В четверг я вышел на утреннюю пробежку из отеля «Хей-Адамс», находящегося напротив Белого дома через площадь Лафайет, потом пробежал по улице, полной бездомных, которые провели там всю ночь, к мемориалу Вашингтона и Мемориалу Линкольна, затем назад, к «Макдоналдсу», находившемуся неподалеку от отеля. Я взял там себе чашку кофе и познакомился с пятидесятидевятилетним человеком, который рассказал мне, что из-за экономического спада он потерял работу и все свое имущество. Я пошел к отелю, думая об этом мужчине и о том, что мне нужно постоянно быть в курсе проблем людей, подобных ему, несмотря на стену, окружающую каждого президента.

Несколько позже, после завтрака с четырнадцатью демократами — лидерами Конгресса мне нанес частный визит лидер республиканского меньшинства в Сенате Боб Доул. Я всегда уважал его за то, что он, проявив мужество, вернулся к нормальной жизни, оправившись после ранения во время Второй мировой войны, и за то, что Доул сотрудничал с демократами в решении таких проблем, как обеспечение малоимущих талонами на покупку продовольствия по льготным ценам и права инвалидов. С другой стороны, он жестко придерживался курса своей партии, и в вечер выборов, не теряя времени, заявил, что, поскольку я «не получил даже большинства... нельзя считать, что у Клинтона есть безусловный мандат на власть». Поэтому, по словам Доула, он нес ответственность за «объединение нашей партии, чтобы установить контакты для привлечения независимых и сторонников Перо и выработать собственную программу действий». Мы с Доулом хорошо поговорили, однако после этой встречи я не был уверен в том, какими будут наши отношения или его программа действий. В конце концов, Доул тоже хотел стать президентом.

У меня также состоялась сердечная встреча с лидером республиканского меньшинства в Палате представителей Бобом Мичелом, старомодным консерватором из штата Иллинойс. Однако я сожалел, что партийный организатор республиканцев в Конгрессе Ньют Гингрич, представлявший штат Джорджия, ушел в отпуск. Гингрич был политическим и интеллектуальным лидером консервативных республиканцев в Палате представителей и считал, что можно создать постоянное республиканское большинство, объединив культурных и религиозных консерваторов с избирателями, выступавшими за сокращение правительства и против повышения налогов. Гингрич резко критиковал президента Буша за подписание в 1990 году предложенной демократами комплексной программы сокращения дефицита, так как она предусматривала повышение налога на бензин. Я мог только догадываться, что он намеревался сделать со мной.

Вернувшись в отель, я встретился с генералом Колином Пауэллом. Этот человек дослужился до самых высоких постов в вооруженных силах при поддержке президентов Рейгана и Буша, и теперь последние восемь месяцев ему предстояло выполнять обязанности председателя Объединенного комитета начальников штабов при совсем другом главнокомандующем. Он выступал против моего предложения разрешить гомосексуалистам служить в вооруженных силах, хотя во время войны в Персидском заливе, которая сделала его популярной личностью, героем, Пентагон сознательно дал разрешение на призыв более чем ста гомосексуалистов и уволил их лишь после окончания этого конфликта, когда больше в них не нуждался. Генерал Пауэлл разъяснил, что, несмотря на наши разногласия, он будет служить как можно лучше, в том числе давать мне честные советы. Я именно этого и хотел.

Наше с Хиллари пребывание в Вашингтоне завершилось участием в обеде, устроенном Памелой Гарриман. Вечером предыдущего дня Вернон и Энн Джордан также пригласили к нам на обед несколько человек. Эти званые вечера, а также прием, устроенный Кэтрин Грэм, были организованы для того, чтобы представить нас с Хиллари людям, имеющим большое влияние в политических, деловых и информационных кругах Вашингтона, для большинства из которых мы по-прежнему были незнакомцами.

После того как я вместе с семьей провел последний День благодарения в резиденции губернатора и посетил приют, который один из наших друзей организовал для женщин и детей, бежавших от домашнего насилия, мы с Хиллари и Челси и подругой нашей дочери Элизабет Фламманг вылетели в южную Калифорнию, чтобы немного отдохнуть с нашими друзьями Томасонами и нанести визит вежливости президенту Рейгану. Он открыл предприятие в очень красивом здании, расположенном на участке, некогда использовавшемся фирмой Twentieth Century Fox. Мне очень понравилась эта встреча. Рейган был прекрасным рассказчиком, и после восьми лет, проведенных в Белом доме, мог поведать действительно интересные истории, которые я слушал с очень большим интересом. В завершение нашей встречи Рейган подарил мне банку своих фирменных конфет «морские камушки» красного, белого и голубого цветов. Я хранил ее в своем кабинете восемь лет.

В декабре я занялся тем, для чего люди избирают президентов: начал принимать решения. Поскольку я обещал сфокусировать все внимание на экономике, «подобно лазерному лучу», то начал именно с этого. 3 декабря в резиденции губернатора я с глазу на глаз встретился с Аланом Гринспеном, председателем Совета управляющих Федеральной резервной системы. Человек, занимающий такую должность, имеет колоссальное влияние на экономику, преимущественно через установление Федеральной резервной системой краткосрочных процентных ставок, что, в свою очередь, влияет на долгосрочные ставки в бизнесе и потребительском кредитовании, включая ипотечное кредитование. Поскольку Гринспен был блестящим специалистом во всех областях экономики и опытным участником «игр» в вашингтонских властных структурах, его заявления в речах и выступлениях в Конгрессе имели большой вес. Я знал, что Гринспен — консервативный республиканец, которого, возможно, огорчило мое избрание, однако полагал, что мы сможем работать вместе, по трем причинам: я верил в независимость Федеральной резервной системы; так же, как и Гринспен, я считал, что необходимо сократить дефицит; Гринспен, как и я, тоже некогда играл на тенор-саксофоне и так же, как и я, решил, что будет гораздо разумнее зарабатывать на жизнь чем-нибудь другим.

Через неделю я стал объявлять о назначениях в состав кабинета, начав со своей экономической команды. Первым был назначен Ллойд Бентсен, председатель Финансового комитета Сената, ставший министром финансов. Бентсен — демократ, выступавший в поддержку бизнеса, который, тем не менее, заботился о простых людях. Это был высокий и стройный человек с аристократическими манерами. Выходец из богатой семьи в южном Техасе, во время Второй мировой войны он служил в Италии пилотом бомбардировщика, а затем был избран в Палату представителей Конгресса США. Проработав там три года, Ллойд ушел из Палаты представителей и занялся бизнесом, затем в 1970 году был избран в Сенат, причем нанес поражение своему сопернику — конгрессмену Джорджу Г.У. Бушу. Мне нравился Бентсен, и я считал, что он будет прекрасным министром финансов: Ллойд пользовался уважением на Уолл-стрит, эффективно взаимодействовал с Конгрессом и поддерживал мои цели, заключавшиеся в восстановлении высоких темпов экономического роста и уменьшении бедности. Заместителем Бентсена на посту министра финансов должен был стать Роджер Олтмэн, вице-президент инвестиционной фирмы Blackstone Group, в течение всей жизни придерживавшийся демократических взглядов, а также большой специалист по финансовым вопросам, призванный укрепить нашу команду и наши связи с Уолл-стрит. Двадцативосьмилетний Ларри Саммерс, который должен был стать помощником министра финансов по международным делам, был самым молодым штатным преподавателем Гарвардского университета. Он оказался еще более способным человеком, чем я предполагал.

На пост председателя Административно-бюджетного управления я назначил Леона Панетту, конгрессмена от штата Калифорния, который был председателем Бюджетного комитета Палаты представителей. Этот пост всегда считался важным, однако для меня он имел особое значение, поскольку я хотел разработать бюджет, который позволил бы одновременно и уменьшить дефицит, и увеличить расходы в областях, развитие которых было жизненно необходимо для нашего долгосрочного процветания, например таких, как образование и технология. Я не знал Леона до того момента, как пригласил на собеседование, однако на меня произвели большое впечатление его знания, энергия и манера популярно все объяснять. Заместителем Панетты стала Элис Ривлин, которая, как и Леон, была «ястребом» в вопросах борьбы с дефицитом и отзывчиво относилась к людям, нуждавшимся в федеральной помощи.

Я попросил Боба Рубина взяться за новую работу. Ему было предложено осуществлять координацию экономической политики Белого дома в качестве председателя Национального экономического совета, который в основном должен был действовать так же, как Совет национальной безопасности, направляя деятельность всех соответствующих ведомств для разработки и проведения в жизнь экономической политики правительства. Я пришел к убеждению, что ни по своей организованности, ни по эффективности она не соответствовала предъявляемым к ней требованиям. Я хотел объединить не только налоговые и бюджетные функции Министерства финансов и Административно-бюджетного управления, но также работу Министерства торговли, Управления представителя США на торговых переговорах, Экономического совета при президенте, Экспортно-импортного банка, Министерства труда и Управления по делам малого бизнеса. Мы должны были использовать все возможные ресурсы для проведения в жизнь той современной всеобъемлющей экономической программы, которая стала бы выгодна всем группам граждан с различными доходами и всем регионам. Рубин был тем самым человеком, который мог это сделать. Каким-то образом ему удавалось одновременно быть незаметным и активным. Он занимал пост сопредседателя правления Goldman Sachs, крупной нью-йоркской инвестиционной компании, и если ему удавалось сбалансировать все амбиции и интересы там, то у него был отличный шанс успешно справиться и с работой, которую я ему поручил. Национальный экономический совет годами олицетворял наиболее радикальные перемены в деятельности Белого дома и благодаря Рубину должен был хорошо послужить Америке.

Я объявил, что Лора Тайсон, уважаемый профессор экономики из отделения Калифорнийского университета в Беркли, займет пост председателя Экономического совета при президенте. Лора произвела на меня большое впечатление своим знанием технологических отраслей, обрабатывающей промышленности и торговли, а также микроэкономических проблем, которые, на мой взгляд, слишком долго игнорировались при разработке национальной экономической политики.

Я также назначил на пост министра труда Боба Райха. Значение этого поста при Рейгане и Буше уменьшилось, однако я считал его роль в нашей экономической команде очень значительной. Боб написал хорошие книги о необходимости расширения сотрудничества между профсоюзами и руководством компаний и о том, какое значение на современном рабочем месте имеют одновременно гибкость и стабильность. Я полагал, что он сможет как защищать интересы профсоюзов в области здравоохранения, безопасности и создания условий для благосостояния трудящихся, мужчин и женщин, так и обеспечивать важнейшую поддержку профсоюзами нашей новой экономической политики.

Я предложил Рону Брауну стать министром торговли, выполняя данное во время предвыборной кампании обещание повысить значение министерства, которое слишком долго считалось «второстепенным». Рон, обладавший уникальным сочетанием ума и отваги, возродил к жизни Совет руководства демократической партии, объединив его либеральную часть и профсоюзных активистов с теми, кто поддерживал новую политику Совета. Если кто-то мог добиться активизации действий чиновников Министерства торговли для достижения торговых интересов Америки, то это был он. Рон стал первым афроамериканцем — министром торговли и одним из наиболее эффективно работавших руководителей этого министерства.

В тот день, когда было объявлено о назначении Рона Брауна, я также ушел в отставку с поста губернатора штата Арканзас. Я больше не мог уделять достаточно времени этой работе, и заместитель губернатора Джим Гай Такер с готовностью взял на себя эти обязанности. Одним из неприятных моментов, связанных с моим уходом именно в декабре, было то, что мне не хватило двадцати четырех дней, чтобы побить рекорд Орвала Фобуса как губернатора моего штата, дольше всех находившегося на этом посту.

Четырнадцатого и пятнадцатого декабря, после того как были назначены министры на главные экономические посты, я принимал участников экономического саммита в Литл-Роке. Мы работали в течение шести недель под руководством Мики Кантора, Джона Эмерсона, друга Хиллари, который оказал мне помощь в Калифорнии, и Эрскина Боулза, успешного предпринимателя из Северной Каролины, который поддерживал меня как кандидата на пост президента из-за моей философии «нового демократа», а также из-за того, что я выступал за исследования эмбриональной ткани. В семье Эрскина были страдавшие диабетом, и он так же, как и я, считал, что подобные исследования необходимы для того, чтобы раскрыть тайны этой и других неизлечимых в настоящее время болезней.

Когда было объявлено о проведении этой конференции, вся Америка, казалось, пожелала в ней участвовать. Нам было трудно ограничить число присутствующих таким образом, чтобы они поместились в зале Конференц-центра Литл-Рока, оставив в то же время достаточно места для огромного количества представителей СМИ со всего мира, которые хотели ее освещать. Наконец перечень делегатов был сокращен до 329 человек, в число которых вошли главы крупнейших американских компаний, в том числе из Кремниевой долины, владельцы магазинов, а также лидеры профсоюзов, ученые, один поселенец с Аляски и вождь индейского племени чероки с впечатляющим именем Вилма Мэнкиллер.

Когда конференция открылась, атмосфера была так наэлектризована, как на рок-концерте. Средства массовой информации назвали этот саммит «праздником политиков-слабаков». Группы экспертов предложили глубокий анализ и новые идеи и разъяснили, какие варианты выбора у меня есть. Подавляющее большинство участников конференции были согласны с тем, что главным приоритетом для меня должно стать уменьшение дефицита, даже если для этого придется пойти на меньшее снижение налогов для среднего класса или вообще от него отказаться. «Отступление Мики», как мы назвали этот саммит, имело огромный успех, и не только в глазах «политических слабаков». Опрос общественного мнения, результаты которого были опубликованы после конференции, показал, что 77 процентов американцев одобрили мою подготовительную работу перед вступлением в должность президента.

Эта экономическая конференция со всей наглядностью и определенностью показала, что, как я и обещал, Америка движется вперед, уходит от экономики «просачивающегося богатства» к экономике инвестирования и роста, уходит от игнорирования тех, кто теряет почву под ногами в меняющихся условиях мировой экономики, к Америке, которая снова предлагает возможности для всех ответственных граждан. В итоге я решил назначить Мики Кантора представителем США на торговых переговорах, Эрскина Боулза — руководителем Управления по делам малого бизнеса, а Джона Эмерсона — в аппарат Белого дома. Если кто и заслужил место в этой команде, так это именно они.

Перед самым началом конференции по экономическим вопросам я объявил, что руководителем аппарата сотрудников Белого дома будет Мак Макларти. Мой выбор был необычным, поскольку, хотя ранее Мак входил в две федеральные комиссии при президенте Буше, его вряд ли можно было назвать своим человеком в Вашингтоне, и это его тревожило. Мак сказал мне, что предпочел бы другую работу, более соответствующую его прежней деятельности в бизнесе. Тем не менее я убедил его согласиться на это назначение, так как был убежден, что он сможет успешно организовать работу сотрудников Белого дома и создать в команде именно такую атмосферу, в какой мне хотелось бы работать. Это был организованный и умный человек, он очень умело вел переговоры и обладал способностью одновременно заниматься многими вещами. И еще Мак более сорока лет был моим верным другом. Я знал, что могу на него рассчитывать: он не будет скрывать от меня различные точки зрения и источники информации. В первые месяцы нашего пребывания у власти мы оба страдали от недостаточно глубокого знания политической и информационной культуры Вашингтона, однако благодаря Маку нам удалось многого добиться и создать атмосферу взаимовыручки, которой не было среди сотрудников Белого дома при многих предыдущих администрациях.

С 11 по 18 декабря я значительно продвинулся в достижении намеченной мною цели — сформировать самую разнородную по составу администрацию за всю историю США. 11 декабря я назначил ректора Висконсинского университета Донну Шалалу министром здравоохранения и социальных служб, а Кэрол Браунер, руководителя Управления охраны окружающей среды штата Флорида, — главой Агентства по охране окружающей среды. Мы с Хиллари много лет знали Шалалу, американку ливанского происхождения, этакий вечный двигатель ростом четыре фута одиннадцать дюймов. Я не был знаком с Браунер до того момента, как встретился с ней на собеседовании, но она произвела на меня большое впечатление; мой друг, губернатор Лоутон Чайлз, был о ней высокого мнения, и Ал Гор хотел, чтобы Кэрол заняла этот пост. Обе женщины впоследствии работали со мною все восемь лет, и перечень их достижений был очень длинным. 15 декабря я обратился к доктору Джойслин Элдере, возглавлявшей Министерство здравоохранения штата Арканзас, одной из двух чернокожих женщин, окончивших Медицинскую школу при Арканзасском университете, признанному специалисту по диабету у детей, с предложением стать главным хирургом США, заняв самый высокий пост в государственном здравоохранении Америки.

Семнадцатого декабря я объявил о том, что выбрал Генри Сиснероса на пост министра жилищного строительства и городского развития. Генри, отличавшийся необычным сочетанием огромного дара политика с добросердечием, стал в Америке самым популярным политическим деятелем латиноамериканского происхождения. Он очень подходил для этой работы благодаря блестящим достижениям на посту мэра города Сан-Антонио, который ему удалось возродить. Я также назначил афроамериканца Джесси Брауна, бывшего морского пехотинца, ветерана войны во Вьетнаме, который был исполнительным директором Организации американских ветеранов-инвалидов, на пост руководителя Министерства по делам ветеранов.

Двадцать первого декабря я назначил на пост министра энергетики Хейзел О’Лири, афроамериканку, руководителя отдела коммунальных служб Northern States Power Company в Миннесоте, а министром образования — Дика Райли. Хейзел была специалистом по природному газу, а я хотел привлечь внимание к его освоению, поскольку он чище, чем нефть и уголь, и имеется у нас в достаточном количестве. Мы с Диком дружили много лет. Его скромная внешность была обманчивой. У Дика долгие годы мучительно болел позвоночник, и, несмотря на это, он сумел сделать юридическую и политическую карьеру и создал прекрасную семью. Райли был отличным руководителем, способствовавшим совершенствованию нашей системы образования. Во время предвыборной кампании я часто ссылался на одну из статей, в которой говорилось, что Арканзас за последние десять лет добился в области образования большего прогресса, чем все остальные штаты, кроме Южной Каролины.

Во вторник, 22 декабря, я объявил состав моей новой команды по национальной безопасности: Уоррен Кристофер стал государственным секретарем, Лес Аспин — министром обороны, Мадлен Олбрайт — постоянным представителем США при ООН, Тони Лэйк — помощником президента по национальной безопасности, Джим Вулси — директором Центрального разведывательного управления и адмирал Билл Кроу — руководителем Консультативного совета по внешней разведке при президенте.

Кристофер был первым заместителем госсекретаря при президенте Картере и сыграл важную роль на переговорах с целью освобождения американских заложников в Иране. Он прекрасно помогал мне во время подбора кандидатов на пост вице-президента и членов кабинета и поддерживал мои основные цели в области внешней политики. Некоторые считали, что Уоррен слишком сдержанный человек, чтобы эффективно действовать на этом посту, однако я знал, что он умеет прекрасно организовать работу.

Я предложил Лесу Аспину занять пост министра обороны после того, как стало ясно, что Сэм Нанн не согласится принять это назначение. В качестве председателя Комитета по делам вооруженных сил Палаты представителей Эспин, вероятно, знал проблемы обороны лучше всех остальных ее членов, понимал задачи в области безопасности в условиях, сложившихся в мире после окончания холодной войны, и выступал за модернизацию наших вооруженных сил для достижения этих целей.

Мадлен Олбрайт, известный профессор Джорджтаунского университета, произвела на меня большое впечатление, когда я впервые встретил ее во время кампании Дукакиса. Уроженка Чехословакии и друг Вацлава Гавела, она была пылким и ясно мыслившим поборником демократии и свободы. Я решил, что Олбрайт будет идеальным представителем нашей страны при ООН в эпоху после холодной войны, а кроме того, я нуждался в ее советах по вопросам национальной безопасности. Я повысил ранг постоянного представителя при ООН до уровня министра — члена кабинета.

Мне было нелегко принять решение о назначении помощника президента по национальной безопасности, так как и Тони Лэйк, и Сэнди Бергер проделали огромную работу по разъяснению проблем внешней политики и консультировали меня по этим вопросам во время предвыборной кампании. Тони был немного старше, и Сэнди работал у него в Госдепартаменте при администрации Картера, однако я знал его гораздо лучше. В конечном счете этот вопрос был решен, когда Сэнди пришел ко мне и предложил, чтобы я назначил на пост помощника президента по национальной безопасности Тони, а его сделал заместителем.

Последним был назначен директор ЦРУ. Я хотел предложить этот пост Дейву Маккарди, конгрессмену от штата Оклахома, председателю Комитета по разведке Палаты представителей, однако, к моему большому огорчению, он отказался. С Джимом Вулси, долгое время работавшим во внешнеполитическом истеблишменте Вашингтона, я познакомился в конце 1991 года на организованной Сэнди Бергером дискуссии по проблемам национальной безопасности, в которой участвовала разнородная группа демократов и независимых политических деятелей, имевших более трезвые взгляды на национальную безопасность и оборону, чем те, которые обычно исповедует наша партия. Вулси был, безусловно, умным человеком, заинтересованным в получении работы. После единственного собеседования я предложил ему этот пост.

После объявления состава команды по национальной безопасности я был близок к тому, чтобы уложиться в установленный мною самим срок формирования кабинета к Рождеству. В Сочельник мы достигли этой цели: помимо официального объявления о назначении Мики Кантора я предложил назначить конгрессмена от штата Миссисипи Майка Эспи на пост министра сельского хозяйства; Федерико Пенью, бывшего мэра Денвера, — на пост министра транспорта; бывшего губернатора штата Аризона Брюса Бэббита — на пост министра внутренних дел и впервые рекомендовал назначить министром юстиции женщину — Зое Бэйрд, генерального юрисконсульта компании Aetna Life and Casualty.

Эспи активно работал в Совете руководства демократической партии, хорошо разбирался в вопросах сельского хозяйства и вместе с конгрессменами Биллом Джефферсоном из Нового Орлеана и Джоном Льюисом из Атланты был одним из видных чернокожих лидеров (причем не из штата Арканзас), поддержавших мою кандидатуру. Я не очень хорошо знал Пенью, но он был прекрасным мэром и возглавлял усилия по строительству большого нового аэропорта в Денвере. Авиакомпании в то время переживали трудные времена и нуждались в министре транспорта, понимавшем их проблемы. Брюс Бэббит был одним из губернаторов, которых я любил и уважал больше всех остальных. Этот выдающийся, склонный опровергать устоявшиеся представления и весьма остроумный человек одержал победу на выборах губернатора штата Аризона, где избиратели традиционно поддерживали республиканцев, и добился больших успехов как активно работавший, прогрессивный руководитель. Я надеялся, что он сможет осуществлять реализацию нашей программы по охране окружающей среды, вызывая меньше разногласий в западных штатах, чем президент Картер.

На пост министра юстиции я сначала хотел назначить Вернона Джордана. Он был выдающимся адвокатом, поборником гражданских прав и пользовался авторитетом в корпорациях Америки. Однако Вернон, так же как и Джеймс Карвилл, не хотел быть членом правительства. После того как он отклонил мое предложение во время разговора, состоявшегося в начале декабря у выходившего во внутренний двор подъезда резиденции губернатора, я рассмотрел некоторые другие кандидатуры и в конечном счете выбрал Зое Бэйрд.

Я не знал Зое раньше и познакомился с ней только на собеседовании. Помимо работы в качестве генерального юрисконсульта компании Aetna она была сотрудником Белого дома при Картере. Зое выступала в защиту бедняков, и хотя ей было всего сорок лет, обладала необычайно зрелым пониманием роли министра юстиции и задач, которые ей придется решать.

Хотя впоследствии я принял еще одно решение о повышении уровня некоторых постов, включая руководителя ведомства по борьбе с распространением наркотиков, директора Управления по делам малого бизнеса и директора Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, приравняв их по статусу к министрам правительства, я сумел уложиться в намеченный мной самим срок и сформировал к Рождеству беспрецедентно представительный кабинет, в состав которого вошли, бесспорно, очень компетентные люди.

Это был большой успех, но на тот момент не главный. Президент Буш сделал на Рождество большой подарок некоторым своим бывшим сотрудникам и потенциально — самому себе, приняв решение о помиловании Каспара Уайнбергера и пятерых других лиц, которым независимый прокурор Лоуренс Уолш предъявил обвинения в связи со скандальным делом «Иран-контрас». Рассмотрение дела Уайнбергера должно было начаться в самое ближайшее время, и президента Буша вполне могли вызвать в качестве свидетеля. Возмущенный Уолш осудил решение о помиловании, назвав его кульминацией предпринимавшихся в течение шести лет усилий по сокрытию обстоятельств этого дела и заявив, что оно «подрывает принцип, согласно которому ни один человек не может быть выше закона. Это решение демонстрирует, что имеющие влиятельных союзников влиятельные люди, занимающие высокие посты, могут совершать серьезные преступления, умышленно злоупотребляя доверием общественности без каких-либо последствий для себя». Поскольку отныне в случае выявления дополнительных фактов никого из обвиняемых нельзя было вызвать в суд для дачи показаний под присягой, эти новые обстоятельства, вероятно, никогда и не выйдут на поверхность. Всего двумя неделями раньше Уолшу стало известно, что президент Буш и его адвокат Бойден Грей, несмотря на неоднократные просьбы, больше года не передавали следствию связанные с делом «Иран-контрас» записки Буша того времени.

Я был не согласен с решением о помиловании и мог бы уделить ему больше внимания, однако не стал этого делать по трем причинам. Во-первых, в соответствии с Конституцией нашей страны президент имеет неограниченное право на помилование. Во-вторых, я хотел, чтобы страна стала более целостной, а не более разобщенной, даже если бы раскол обеспечивал мне политическое преимущество. И, наконец, президент Буш несколько десятилетий служил нашей стране, и я полагал, что нам следует дать ему возможность спокойно уйти в отставку, оставив этот вопрос на его совести.

На следующий день после Рождества приятным для меня сюрпризом стало объявление журнала Time о намерении назвать меня «Человеком года». Редакция журнала заявила, что мне представилась возможность «руководить одним из периодически происходящих преобразований страны — в тот момент, когда американцы преодолевают свои самые серьезные проблемы, меняя представление о себе». Когда мне задали вопрос, как я воспринял эту новость, я ответил, что был польщен, однако обеспокоен положением в изменчивом и бурном мире, перспективой увязнуть в делах, когда надо было так много сделать, и, с другой стороны, сомнениями, будет ли переезд в Вашингтон на пользу Челси. Для нее все прошло прекрасно, однако другие мои опасения оказались вполне обоснованными.

Мы с Хиллари и Челси, как и каждый год в течение почти десяти лет, встретили Новый год в Хилтон-Хеде, на «Ренессансном уикенде». Я с удовольствием общался со старыми друзьями, играл на пляже с детьми в американский футбол, сыграл несколько партий в гольф с новым набором клюшек, который подарила мне Хиллари. Мне нравилось посещать дискуссии, на которых я всегда узнавал что-нибудь новое от людей, обсуждавших самые разные проблемы — от науки и политики до любви. В тот год мне особенно понравился диспут на тему: «Что бы я сказал президенту по поводу завтрака, принесенного на работу».

Тем временем Буш, завершая свое пребывание на посту президента, активно разъезжал по всему миру. Он посетил наши войска в Сомали, затем позвонил мне и сообщил, что собирается в Россию для подписания вместе с Борисом Ельциным Договора о дальнейшем сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений, СНВ-2. Я поддерживал этот договор и сказал Бушу, что готов способствовать его ратификации Сенатом. Буш также оказал мне услугу, сообщив другим мировым лидерам о своем желании видеть меня «своим преемником на посту президента» и заверив их в том, что со мной «можно эффективно работать» над важными проблемами.

Пятого января мы с Хиллари объявили, что намерены отправить Челси в частную школу «Сидуэлл френдс». До сих пор она всегда ходила в обычные средние школы, и в округе Колумбия они были очень хорошие. Однако, обсудив этот вопрос с Челси, мы решили отдать ее в «Сидуэлл», прежде всего потому, что это гарантировало неприкосновенность ее частной жизни. Вскоре ей должно было исполниться тринадцать лет, и мы с Хиллари хотели предоставить дочери возможность прожить подростковый возраст по возможности в нормальных условиях. Она тоже этого хотела.

Шестого января, когда до инаугурации осталось всего две недели, и за день до того как я впервые встретился со своей экономической командой, директор Административно-бюджетного управления при администрации Буша, Ричард Дармэн, объявил, что дефицит бюджета в предстоящем году превысит сумму, названную на основании сделанных ранее оценок. (Мои сотрудники были убеждены, что Дармэн знал об этом и раньше, но откладывал плохие новости до окончания выборов.) В любом случае это означало, что теперь мне будет гораздо труднее справляться с многочисленными параллельными приоритетами: надо было наполовину сократить бюджет, не ослабив при этом в краткосрочной перспективе непрочное экономическое оживление; найти оптимальное сочетание сокращения расходов и повышения налогов, необходимое для уменьшения дефицита, и увеличить расходы в областях, имевших жизненно важное значение для нашего экономического процветания в долгосрочной перспективе, а также добиться более справедливой налоговой политики в отношении людей со средними и низкими доходами.

На следующий день экономическая команда собралась в столовой губернаторской резиденции, чтобы обсудить возникшие проблемы и выработать политику, которая бы обеспечила максимальный экономический рост. Согласно традиционной экономической теории Кейнса, в трудные для экономики времена правительства должны иметь дефицитные, а в благоприятные периоды — сбалансированные или профицитные бюджеты. Поэтому сочетание жесткого ограничения расходов и повышения налогов, необходимое для 50-процентного сокращения дефицита бюджета, казалось в данный момент неподходящим «лекарством». Вот почему Франклин Делано Рузвельт, после того как его избрали благодаря обещанию сбалансировать бюджет, отказался от сокращения дефицита и предпочел большие расходы, чтобы люди снова обрели работу и чтобы стимулировать развитие частного сектора в экономике.

Проблема с применением традиционного анализа к нынешним условиям состояла в том, что при Рейгане и Буше у нас появился большой структурный дефицит, который сохранялся и в хорошие, и в плохие времена. Когда Рейган вступил в должность президента, государственный долг США составлял один триллион долларов. За восемь лет его пребывания на президентском посту эта сумма увеличилась втрое из-за значительного снижения налогов в 1981 году и увеличения расходов. При президенте Буше государственный долг продолжал расти, и всего за четыре года увеличился на треть. Теперь он составлял в общей сложности четыре триллиона долларов. Ежегодная выплата процентов по этому долгу находилась на третьем месте среди крупнейших статей расходов федерального бюджета после финансирования военного ведомства и затрат на нужды социального обеспечения.

Дефицит бюджета был неизбежным следствием функционирования так называемой экономики, ориентированной на увеличение предложения. Она основана на теории, что чем больше вы снижаете налоги, тем активнее будет экономический рост, который при более низких налоговых ставках обеспечит дополнительные налоговые поступления по сравнению с тем, что собиралось раньше, когда ставки были выше. Безусловно, проведение в жизнь этой теории не давало результатов, и в период оживления в экономике в 1980-е годы дефицит бюджета стал огромным. Хотя теория экономики, ориентированной на увеличение предложения, противоречила арифметике и была весьма сомнительной в экономическом отношении, республиканцы продолжали ее придерживаться, поскольку по идеологическим соображениям выступали против повышения налогов, а также потому, что в краткосрочной перспективе создание такой экономики считалось успешной политической тактикой. «Расходуйте больше, берите меньше налогов» — этот лозунг звучал неплохо и казался эффективным, однако в конечном счете наша страна очутилась в очень тяжелом положении, и все это омрачило будущее наших детей.

В сочетании с значительным дефицитом торгового баланса дефицит бюджета требовал от нас огромного ежегодного импорта капитала для финансирования наших избыточных расходов. Чтобы привлечь такой капитал и избежать резкого снижения курса доллара, нам пришлось поддерживать процентные ставки на значительно более высоком уровне, чем следовало в период экономического спада, предшествовавший моему избранию. Эти высокие процентные ставки препятствовали экономическому росту и были равносильны огромному косвенному налогу на доходы американцев среднего класса, для которых увеличились выплаты по ипотечному кредиту, платежи за автомобили и все другие покупки, приобретаемые в кредит.

После того как мы взялись за работу, Боб Рубин, который председательствовал на этом совещании, предложил Леону Панетте высказаться первым. Леон сказал, что дефицит увеличился, так как в условиях застоя в экономике уменьшились налоговые поступления и в то же время увеличились расходы, поскольку все больше людей стали получать право на помощь правительства и, кроме того, резко возросли расходы на медицинское обслуживание. Лора Тайсон подчеркнула, что если нынешняя ситуация сохранится, темпы экономического роста в ближайшие несколько лет будут, вероятно, составлять 2,5-3 процента, чего недостаточно для значительного снижения уровня безработицы или для обеспечения устойчивого оживления в экономике. Затем мы перешли к сути дела. Алану Блайндеру, еще одному моему экономическому советнику, предложили проанализировать, будет ли сильная программа сокращения дефицита за счет снижения процентных ставок стимулировать экономический рост и появление новых рабочих мест, поскольку правительство не станет столь активно соперничать с частным сектором в получении займов. Блайндер сказал, что так и будет, однако если Федеральная резервная система и рынок ценных бумаг не отреагируют на нашу программу значительным снижением процентных ставок, позитивные результаты будут в течение одного-двух лет уравновешиваться негативным экономическим влиянием уменьшения государственных расходов и повышения налогов. Блайндер считал, что после такого количества лживых обещаний о сокращении дефицита, данных в последние несколько лет, активно позитивная реакция рынка ценных бумаг маловероятна.

Ларри Саммерс не согласился с ним, подчеркнув, что хорошая программа заставит этот рынок снизить ставки, поскольку в условиях оживления экономики нет угрозы роста инфляции. В подкрепление своей точки зрения он сослался на опыт некоторых азиатских стран.

Это было первое из проведенных нами многочисленных совещаний на тему влияния на жизнь простых американцев действий тридцатилетних брокеров по ценным бумагам. Часто мои громкие негодующие заявления по этому поводу и возражения Боба Рубина выглядели забавно, однако сама по себе проблема представлялась исключительно серьезной. Поскольку уровень безработицы в стране превысил 7 процентов, необходимо было что-то предпринять. Тайсон и Блайндер, по-видимому, считали, что во имя нормализации экономической ситуации в долгосрочной перспективе нам необходимо сократить дефицит, однако если мы решимся на такой шаг, то в ближайшем будущем это приведет к замедлению темпов экономического роста. Бентсен, Олтмэн, Саммерс и Панетта согласились с аргументом о рынке ценных бумаг, полагая, что сокращение дефицита ускорит темпы экономического роста. Рубин только вел совещание, но я знал, что он, так же, как и Ал Гор, с ними согласен.

Боб Райх не присутствовал на этом совещании, однако на следующий день прислал мне памятную записку, в которой подчеркнул: в то время как государственный долг составляет гораздо больший процент от валового внутреннего продукта (ВВП), чем следовало бы, инвестиции в образование, профессиональное обучение и невоенные научные исследования и опытноконструкторские разработки составляют меньший процент от ВВП, чем в эпоху до Рейгана, и недостаточный объем инвестиций оказывает негативное влияние как на экономику, так и на бюджет. Райх отметил, что цель должна заключаться не в пятидесятипроцентном сокращении дефицита, а в том, чтобы дефицит и инвестиции снова составляли такой же процент от ВВП, как до эпохи Рейгана и Буша. Он добавил, что благодаря инвестициям возрастут производительность труда, темпы экономического роста, увеличится занятость, что позволит нам сократить дефицит, однако если мы будем добиваться только этой цели, то из-за застоя в экономике и невысоких доходов в любом случае не сможем сократить дефицит наполовину. Полагаю, что Джин Сперлинг был во многом согласен с Райхом.

Я все еще обдумывал эту точку зрения, когда мы перешли к обсуждению вопроса, как добиться необходимого нам сокращения дефицита. В плане моей предвыборной кампании под названием «Люди должны быть на первом месте» я предложил урезать бюджет более чем на 140 миллиардов долларов. В ситуации, когда размеры дефицита оказались большими, чем сообщали ранее, мы были вынуждены пойти на более значительные сокращения, чтобы достигнуть намеченной мною цели уменьшить дефицит наполовину за четыре года. Это вызвало первую из многочисленных дискуссий по вопросу о том, какие именно статьи бюджета следует сокращать. Например, можно было бы сэкономить значительные средства, сократив надбавку в связи с ростом прожиточного минимума в рамках системы социального обеспечения, однако, как указала Хиллари, почти половина всех американцев старше шестидесяти пяти лет получала помощь в рамках этой системы, благодаря чему их прожиточный уровень превышал черту бедности, поэтому они могли бы пострадать от сокращения этих выплат. Входе подобных дискуссий нам не надо было принимать окончательных решений, да мы и не смогли бы этого сделать, не обсудив все вопросы с лидерами Конгресса. Однако все понимали: какое бы решение мы ни приняли, выполнить его, в конечном счете, будет нелегко.

В ходе предвыборной кампании помимо сокращения бюджетных расходов я также предложил добиться увеличения на сопоставимую сумму новых доходов исключительно за счет поступлений от лиц с высокими доходами и корпораций. Чтобы наполовину сократить дефицит, нам пришлось бы также добиваться более значительного увеличения доходов и почти наверняка отказаться от широкомасштабного сокращения налогов для среднего класса, хотя я по-прежнему настаивал на необходимости снижения налогов для семей, зарабатывающих до 30 тысяч долларов в год, за счет увеличения вдвое налогового кредита на заработанный доход. В течение двадцати лет благосостояние этих людей ухудшалось. Им была необходима помощь; более того, чтобы добиться их переориентации с получения социальных пособий на поиски работы, нам следовало сделать все возможное, чтобы даже низкооплачиваемая работа стала для людей привлекательнее, чем государственная помощь. Ллойд Бентсен изучил возможные области повышения налогов, подчеркнув, что любое из этих решений будет трудно провести через Конгресс, но в этом важном деле мы должны добиться успеха. Если бы наша программа была там провалена, это поставило бы под угрозу мои позиции как президента. Бентсен сказал, что нам следует представить Конгрессу несколько вариантов программы, чтобы, не добившись принятия одного или двух из них, я мог бы тем не менее претендовать на успех и моя политическая репутация не пострадала бы.

После представления налоговой программы Роджер Олтмэн и Ларри Саммерс выступили за краткосрочный план стимулирования, который должен был осуществляться одновременно с мерами сокращения дефицита. Они рекомендовали расходы в размере около 20 миллиардов долларов и сокращение налогов на бизнес, которые, в лучшем случае, станут стимулом для развития экономики и, по меньшей мере, предотвратят ее спад, вероятность которого, по их мнению, составляла примерно 20 процентов. Затем Джин Сперлинг представил варианты новых инвестиций, высказавшись за наиболее крупные, в размере около 90 миллиардов долларов, благодаря которым можно было бы немедленно выполнить обещания, данные мною во время предвыборной кампании.

После этих выступлений я решил, что мои сотрудники, выступающие по проблеме дефицита с позиций «ястребов», правы. Если мы не добьемся его значительного уменьшения, процентные ставки будут оставаться высокими, что не позволит достичь прочного и устойчивого оживления в экономике. Ал Гор был полностью с этим согласен. Однако когда мы обсуждали, на сколько нам следует уменьшить дефицит бюджета, меня беспокоила возможность замедления в краткосрочной перспективе темпов экономического роста, которое прогнозировали Лора Тайсон и Алан Блайндер и которое, как опасались Роджер Олтмэн и Джин Сперлинг, было вполне вероятным. После шести часов обсуждения мы склонились в сторону сокращения дефицита. Разработку экономической политики, по меньшей мере в таких условиях, вряд ли можно назвать наукой, а если это было искусство, наблюдателям с рынка ценных бумаг оно, должно быть, показалось прекрасным.

Через неделю мы провели второе совещание, на котором я отказался от снижения налогов для среднего класса, согласился рассмотреть возможность экономии на программах социального страхования, в том числе «Медикэр» и «Медикэйд», и поддержал предложение Ала Гора о введении широкого энергетического налога на уровне оптовых продаж, исходя из теплотворной способности энергоносителей. Ал сказал, что, хотя его введение может показаться спорным в штатах, где добывают уголь, нефть и природный газ, этот налог распространится на все секторы экономики, что уменьшит его бремя для обычных потребителей и будет способствовать энергосбережению, в чем мы нуждались больше всего.

Еще несколько часов мы обсуждали вопрос, к какому уровню сокращения дефицита на следующие пять лет нам следует стремиться. Гор занял жесткую позицию, заявив, что, если мы будем добиваться максимально возможного сокращения, нам поставят в заслугу наше мужество и стремление создать новую реальность, благодаря чему мы сможем делать то, что раньше казалось немыслимым, например требовать от людей, получающих помощь в рамках системы социального страхования и имеющих доходы выше определенного уровня, платить с них подоходный налог. Ривлин его поддержал. Блайндер отметил, что это может сработать, если с нами согласятся Федеральная резервная система и рынок ценных бумаг. Тайсон и Олтмен не очень верили в то, что можно избежать краткосрочного сокращения деловой активности. Сперлинг и Райх, также присутствовавшие на этой встрече, подчеркнули необходимость увеличения инвестиций.

С такими же предложениями выступили Стэн Гринберг, Мэнди Грюнвальд и Пол Бегала, не присутствовавшие на этих совещаниях и опасавшиеся, что я жертвую всем, во что верил, под влиянием людей, не участвовавших в нашей предвыборной кампании, которых не волнует, как все это отразится на жизни простых американцев, избравших меня на пост президента. В конце ноября Стэн прислал мне записку, в которой подчеркивалось, что, если я срочно не приму меры для решения проблем, касающихся рабочих мест и снижения доходов, мой «медовый месяц» в отношениях с избирателями будет очень недолгим. 60 процентов тех, кто заявили, что их финансовое положение в 1992 году ухудшилось, то есть примерно треть электората, голосовали за меня. Стэн считал, что если я соглашусь на этот план, то потеряю их поддержку. Джордж Стефанопулос, который участвовал в наших совещаниях, попытался объяснить Стэну и его союзникам, что огромный дефицит губит экономику и что если мы с ним не справимся, никакой нормализации положения в этой сфере не произойдет, не будет также налоговых поступлений в количестве, достаточном для финансирования образования, снижения налогов для среднего класса и любых других мер. Бентсен и Панетта считали необходимым максимальное сокращение дефицита, на которое согласится Конгресс, называя меньшую сумму по сравнению с той, за которую ратовали Гор и Ривлин, но все же достаточно значительную. Рубин, председательствовавший на этих совещаниях, держал свое мнение при себе, но я чувствовал, что он согласен с Бентсеном и Панеттой. Выслушав все мнения, с ними согласился и я.

В какой-то момент я спросил Бентсена, на какую сумму нам следует сократить дефицит бюджета, чтобы добиться оживления на рынке ценных бумаг. Он ответил, что примерно на 140 миллиардов долларов на пятый год, а за пять лет в целом — на 500 миллиардов долларов. Я решил остановиться на последней цифре, однако даже с помощью нового сокращения расходов и увеличения доходов нам, вероятно, не удалось бы достичь намеченной цели — наполовину сократить дефицит бюджета к концу первого срока моего пребывания на посту президента. Это сокращение полностью зависело от темпов экономического роста.

Поскольку наша стратегия в краткосрочной перспективе могла привести к спаду деловой активности, мы искали пути стимулирования экономического роста. Я встретился с руководством «Большой тройки» автомобилестроительных компаний и с Оуэном Бибером, председателем Объединенного профсоюза рабочих автомобильной и аэрокосмической промышленности и сельскохозяйственного машиностроения, и они подчеркнули: в то время как японские машины составляют почти 30 процентов нашего рынка, рынок Японии все еще преимущественно закрыт для американских автомобилей и запасных частей к ним. Я попросил Мики Кантора найти способ добиться, чтобы японский рынок стал более открытым. Представители быстро развивавшейся отрасли, биотехнологии, говорили мне, что следует расширить сферу применения налогового кредита на научные исследования и опытно-конструкторские разработки и предусмотреть компенсацию для молодых фирм, которые в нынешних условиях не всегда способны полностью его оплатить. Они также выступили за более надежную защиту их патентов от нечестной конкуренции и за изменение и ускорение процесса одобрения продукции Администрацией по контролю за продуктами питания и лекарствами. Я предложил своей команде проанализировать их предложения и представить рекомендации. В конце концов я санкционировал разработку разового предложения по стимулированию в размере 20 миллиардов долларов для расширения деловой активности в краткосрочной перспективе.

Мне очень не хотелось отказываться от снижения налогов для среднего класса, однако, поскольку размеры дефицита оказались большими, чем сообщалось ранее, выбора не было. Кроме того, я знал, что, если наша стратегия даст результаты, средний класс ощутит гораздо более весомые преимущества, чем снижение налогов, в виде уменьшения выплат по ипотечному кредиту и снижения ставок, например, на выплаты за купленный в рассрочку автомобиль, покупки по кредитным картам и студенческие займы. Мы также не в состоянии были увеличить расходы столь значительно, как я обещал во время предвыборной кампании, по крайней мере на первых порах. Однако были уверены, что если в результате сокращения дефицита бюджета процентные ставки снизятся, а темпы экономического роста возрастут, то налоговые поступления увеличатся, и тогда за четыре года я смогу достигнуть намеченных целей в области инвестиций. Но это могло случиться только при условии реализации всех «если».

Существовало еще одно большое «если». Эта стратегия могла сработать только в том случае, если бы ее одобрил Конгресс. После поражения Буша республиканцы как никогда активно выступали против любого увеличения налогов, поэтому мало кто из них, а то и вообще никто, стал бы голосовать за любую предложенную мною программу, включающую новые налоги. Многие демократы, представлявшие консервативные округа, также проявляли большую осторожность при голосовании по налоговым мерам. А либерально настроенные демократы, занимавшие прочные позиции, могли не поддержать бюджет, если в нем радикально сокращались ассигнования на программы, которые они считали необходимыми.

После предвыборной кампании, во время которой в центре внимания находились экономические проблемы Америки, и в момент, когда во всем мире замедлились темпы экономического роста, я намеревался начать свою деятельность на посту президента с разработки беспрецедентной экономической стратегии. Я знал, что, если мне удастся убедить Конгресс принять бюджет и если реакция Федеральной резервной системы и рынка ценных бумаг будет такой, как мы надеялись, эта стратегия сможет обеспечить колоссальные преимущества. В пользу ее принятия существовали убедительные аргументы, однако это самое важное для меня как для президента внутриполитическое решение было сопряжено с огромным риском.

В переходный период я преимущественно занимался формированием кабинета и другими назначениями, а также разработкой нашей экономической программы; однако в это время происходили и другие события. 5 января я провел совещание, на котором было принято решение, что я буду временно продолжать политику президента Буша по перехвату и возвращению на родину гаитян, пытавшихся на лодках добраться до США, хотя во время предвыборной кампании я подвергал ее резкой критике. После того как в 1991 году законно избранный президент Гаити Жан-Бертран Аристид был свергнут генерал-лейтенантом Раулем Седрасом и его союзниками, гаитяне, сочувствовавшие Аристиду, стали покидать остров.

Когда администрация Буша, которая, по-видимому, относилась к Седрасу более благосклонно, чем я, стала возвращать беженцев на родину, это вызвало возмущенные протесты правозащитников. Я хотел, чтобы гаитянам стало легче добиваться получения политического убежища в США, однако меня тревожило, что многие из них, добираясь до нашей страны по бурному морю в непрочных лодках, могли погибнуть, как это произошло примерно с четырьмястами гаитянами за неделю до этого. Поэтому по совету моей команды по национальной безопасности я заявил, что, вместо того чтобы принимать всех гаитян, которым посчастливится живыми добраться до Америки, мы будем расширять наше официальное присутствие на Гаити и ускорим процесс рассмотрения прошений о предоставлении им убежища в США. Тем временем, по соображениям безопасности, мы продолжали задерживать лодки и возвращать их пассажиров на родину. По иронии судьбы, хотя правозащитные организации критиковали это заявление, а пресса охарактеризовала его как нарушение обещаний, данных мной во время предвыборной кампании, президент Аристид поддержал мою позицию. Он понимал, что нам удастся принять в США больше гаитян, чем это сделала администрация Буша, и не хотел, чтобы гибли его соотечественники.

Восьмого января я вылетел в Остин, штат Техас, где жил более двадцати лет назад, работая у Макговерна. После ланча в «Биэр-гарден» Шольца со старыми друзьями тех лет я впервые после избрания на пост президента встретился с руководителем иностранного государства — президентом Мексики Карлосом Салинасом де Гортари. Салинас полностью поддерживал Североамериканское соглашение о свободе торговли (НАФТА), которое он заключил с президентом Бушем. Нас принимала губернатор Энн Ричардс, мой старый друг, также активная сторонница НАФТА. Мне хотелось скорее встретиться с Салинасом, чтобы разъяснить, что я стремлюсь содействовать процветанию и стабильности Мексики, и убедить его, как важны дополнительные соглашения о рабочей силе и охране окружающей среды для укрепления этого договора и активизации сотрудничества в борьбе с контрабандой наркотиков.

Тринадцатого января Зое Бэйрд, которую я предложил назначить министром юстиции, попала в трудное положение, когда выяснилось, что в качестве помощниц по хозяйству у нее работали две нелегальные иммигрантки и что она заплатила часть социальных налогов, которые вносит работодатель, лишь недавно, когда стал рассматриваться вопрос об утверждении ее назначения на этот пост. Тогда в приглашении на работу нелегальных иммигрантов не было ничего необычного, однако для Зое это создало особую проблему, так как министр юстиции контролирует работу Службы иммиграции и натурализации. Поскольку утверждение назначения Бэйрд на пост министра юстиции в ближайшее время казалось маловероятным, исполняющим эти обязанности стал Стюарт Герсон, который занимал в прежней администрации пост заместителя министра юстиции по гражданским делам. Мы также направили в это министерство для наблюдения за его работой Уэбба Хаббела, которого я предложил назначить заместителем министра юстиции.

В течение следующих двух дней мы объявили еще о нескольких назначениях сотрудников Белого дома. Помимо Джорджа Стефанопулоса, который был утвержден на должность директора отдела связей, я назначил Ди Ди Майерс пресс-секретарем Белого дома (она стала первой женщиной на этом посту); Эли Сигала — руководителем программы Национальной службы; Рама Эмануэля — директором политического отдела и Алексис Херман — директором отдела по связям с общественностью. Я привез с собой несколько человек из Арканзаса: Брюс Линдси должен был заниматься аппаратом сотрудников, включая назначения в советы и комиссии; Кэрол Раско я предложил стать моим помощником по внутренней политике; в обязанности Нэнси Хейнрич, которая занималась планированием программ работы в канцелярии губернатора, входил контроль за деятельностью Овального кабинета, причем ее рабочий офис находился рядом с моим; Дэвид Уоткинс должен был стать руководителем отдела Белого дома по вопросам управления; Энн Маккой, администратор резиденции губернатора, перешла на работу в Белый дом; а Винс Фостер, с которым мы дружили всю жизнь, согласился работать в управлении юрисконсульта.

Среди тех, кто не участвовал в моей предвыборной кампании, были: коллега Хиллари по комиссии, занимавшейся расследованием, связанным с подготовкой к объявлению импичмента президенту Никсону в 1974 году, Берни Нассбаум, которого я выбрал в качестве юрисконсульта Белого дома; Айра Магазинер, мой однокашник по Оксфорду, который впоследствии вместе снами работал над реформой системы здравоохранения; Говард Пастер, опытный вашингтонский лоббист, который занялся нашими отношениями с Конгрессом; Джон Подеста, мой старый друг со времен кампании Даффи, который стал секретарем по персоналу; Кэти Макгинти, выбранная Алом Гором в качестве специалиста по нашей экологической политике, и Бетти Карри, которая исполняла обязанности секретаря Уоррена Кристофера в переходный период и теперь должна была стать моим секретарем. Эндрю Френдли, молодого уроженца Вашингтона, округ Колумбия, я решил назначить помощником президента, и он должен был сопровождать меня во всех поездках и на всех встречах, следить, прочел ли я информационные документы, и поддерживать контакты с Белым домом, когда мы будем находиться в отъезде. У Ала был свой аппарат сотрудников, руководителем которого стал Рой Нил, также уроженец штата Теннесси. Собственный аппарат сотрудников сформировала и Хиллари, руководитель которого, Мэгги Уильямс, была ее старинной подругой.

Я также заявил, что хотел бы, чтобы Дэвид Уилхелм, руководивший моей предвыборной кампанией, сменил Рона Брауна на посту председателя Национального комитета демократической партии. Дэвид был молод и не имел такого опыта общественной деятельности, как Рон Браун, однако подобным опытом не обладал почти никто. Сильной стороной Дэвида было то, что он энергично занимался организационной работой на низовом уровне, поскольку наша партия остро нуждалась в активизации деятельности на уровне штатов и на местах. Я полагал, что, оказавшись в Белом доме, мы с Алом Гором должны взять на себя львиную долю работы, связанной со сбором средств и выступлениями с публичными декларациями.

Помимо объявлений о назначениях я выступил с заявлением, в котором решительно поддержал военные действия, предпринятые президентом Бушем в Ираке, и впервые сообщил, что буду добиваться суда над президентом Сербии Слободаном Милошевичем за совершенные им военные преступления. Однако прошло еще очень много времени, прежде чем это случилось.

В тот период я также устроил в резиденции губернатора ланч для священников евангелистской церкви. Сделать это мне предложил мой духовник Рекс Хорн, который и составил список приглашенных. Рекс считал, что неофициальная беседа с ними будет полезна для установления по меньшей мере некоторых контактов с общиной евангелистов. Пришли десять священников, включая таких известных всей стране деятелей, как Чарльз Суиндолл, Адриан Роджерс и Макс Лукадо. Мы также пригласили духовника Хиллари из Первой объединенной методистской церкви Литл-Рока, Эда Мэтьюса, чудесного человека, который, мы были уверены, поддержит нас, если во время этого ланча возникнет словесная перепалка. Особенно сильное впечатление на меня произвел Билл Хайбелс — молодой, четко выражавший свои мысли пастырь общинной церкви «Уиллоу крик» близ Чикаго. Он создал ее с нуля, превратив в одну из крупнейших конгрегаций Америки. Так же, как и другие священники, Билл не соглашался с моей точкой зрения на аборты и права гомосексуалистов, однако его интересовали и другие проблемы, в частности вопрос, каким должно быть руководство, чтобы выйти из тупика и уменьшить взаимное недовольство представителей двух партий в Вашингтоне. В течение последующих восьми лет Билл Хайбелс регулярно приходил ко мне, молился вместе со мной, давал мне советы и следил, как он выражался, за моим «духовным здоровьем». Время от времени мы спорили, бывало, не соглашались друг с другом, но общение с ним мне всегда доставляло радость.

В начале моей последней недели в Арканзасе, когда фургоны для перевозки мебели уже стояли у дома, я дал прощальное интервью местным журналистам, в котором признался, что, покидая родной штат, испытываю одновременно гордость и сожаление: «Я счастлив и горд, и в то же время мне так грустно, что к глазам не раз подступали слезы... Мне нравилась моя жизнь здесь». Одна из моих последних задач перед отъездом в Вашингтон была сугубо личной. У Челси дома жила лягушка, которая ей сначала понадобилась для школьной научной программы. Нашего кота Сокса мы собирались взять с собой, а лягушку Челси решила отпустить, чтобы та могла вести «нормальную жизнь», и попросила сделать это меня. Во время пробежки в свой последний день в Арканзасе я сделал остановку на берегу реки Арканзас, достал коробку из-под обуви, в которой находилась лягушка, спустился по крутому склону к воде и отпустил ее. По крайней мере кто-то из нас возвращался к нормальной жизни.

Все остальные были взволнованы предстоявшими нам новыми приключениями и испытывали некоторые опасения. Челси очень не хотелось покидать друзей и тот мир, который она знала, но мы сказали ей, что на новом месте она сможет часто приглашать их в гости. Хиллари не знала, как будет себя чувствовать, потеряв независимость, которую имела благодаря хорошо оплачиваемой работе, однако она очень хотела стать настоящей первой леди — как для того, чтобы заниматься политической работой, которая ей всегда нравилась, так и для того, чтобы выполнять традиционные обязанности супруги президента. Меня поражало, как много времени Хиллари уже посвятила изучению истории Белого дома, различных функций, за которые ей придется отвечать, и важного вклада ее предшественниц. Когда она бралась за новую задачу, то сначала всегда немного волновалась, но, когда ей удавалось «раскусить» суть дела, успокаивалась и занималась этим с удовольствием. Я не мог винить Хиллари за то, что она немного нервничает. Я и сам волновался.

Переходный период, заполненный лихорадочной деятельностью, был достаточно тяжелым. Оглядываясь назад, можно сказать, что мы удачно подобрали членов кабинета и должностных лиц правительственного аппарата, назначив на соответствующие посты способных людей, олицетворявших все многообразие Америки. Однако я совершил ошибку, не предложив одно из мест в кабинете какому-нибудь известному деятелю-республиканцу, что продемонстрировало бы мое стремление к сотрудничеству на двухпартийной основе. Я также выполнил свое обещание, что экономика будет на первом месте, сформировав первоклассную экономическую команду, проведя саммит по экономическим вопросам и утвердив процесс принятия решений, предусматривавший подробное обсуждение всех проблем на основе самой полной информации. Как я и обещал, Ал Гор стал моим полноправным партнером, возглавив приступавшую к исполнению своих обязанностей администрацию. Он участвовал во всех стратегических совещаниях, в отборе членов кабинета и сотрудников Белого дома, однако продолжал активно выступать на публике.

Во время переходного периода и после него меня критиковали за то, что я не выполнил данные в ходе кампании обещания снизить налоги для среднего класса, за четыре года вдвое сократить дефицит бюджета и принимать гаитян, стремившихся на лодках добраться до США. Когда я отвечал, что такова была моя реакция на размеры дефицита, оказавшиеся больше прогнозировавшихся, некоторые оппоненты подчеркивали: мне следовало понимать, что администрация Буша представляет неверные сведения о дефиците в ожидании, пока пройдут выборы, и поэтому, готовя свою экономическую программу, я не должен был пользоваться официальными данными правительства. Что касается первых двух вопросов, то я не принимал эту критику всерьез, в отличие от недовольства моими действиями по решению проблемы гаитянских беженцев, которое я, напротив, считал в какой-то степени оправданным, учитывая, с какими однозначными заявлениями я выступал во время предвыборной кампании. Тем не менее я хотел добиться, чтобы больше беженцев, стремившихся получить политическое убежище в США, благополучно прибыло в нашу страну, и был полон решимости способствовать возвращению президента Аристида к власти на Гаити. Если бы мне удалось этого добиться, мое обязательство было бы выполнено.

Меня также критиковали за назначение Зое Бэйрд, за мое стремление быть в курсе всего происходящего и за то, что я тратил слишком много времени на принятие решений. У этих нападок была и положительная сторона. Зое не скрывала, что у нее работали нянями нелегальные иммигрантки, мы просто недооценили значение этой проблемы. Что же касается стиля моего руководства, то я знал: мне предстоит еще многому научиться, и использовал переходный период, чтобы получить как можно больше информации о максимальном количестве аспектов деятельности президента. Например, я нисколько не жалею о времени, потраченном в переходный период на то, чтобы всерьез взяться за решение проблем экономики. Это обеспечило мне значительную стабильность на следующие восемь лет. С другой стороны, я всегда старался сделать слишком много, что приводило к раздражительности и физическому переутомлению, из-за чего я пользовался вполне заслуженной репутацией медлительного человека.

Я знал, что переходный период — только преддверие проблем, с которыми мне придется столкнуться на посту президента, когда все события будут происходить одновременно, знал, что мне придется давать больше поручений другим людям и лучше организовать процесс принятия решений по сравнению с тем временем, когда я был губернатором. Однако очень много постов в аппарате правительства все еще не было занято из-за того, что демократы не находились у власти целых двенадцать лет. Нам предстояло заменить очень многих людей. Мы хотели, чтобы новые сотрудники представляли самые широкие слои общества, кроме того, нам предстояло рассмотреть вопрос о назначениях тех, кто по праву на это претендовал. Более того, необходимый процесс проверки кандидатов был настолько сложным, что на него уходила уйма времени, ведь участникам федеральных расследований приходилось размышлять над каждым листком бумаги и проверять самые незначительные слухи, чтобы найти людей, неуязвимых для политических нападок и критики прессы.

Оглядываясь назад, я вижу два главных недостатка своей работы в переходный период: я уделял так много внимания формированию кабинета, что у меня почти не оставалось времени на назначения сотрудников Белого дома, и я почти не думал над тем, как добиться, чтобы в центре внимания общественности находились самые главные для меня приоритетные задачи, а не информация негативного характера, распространяемая моими оппонентами, которая могла, как минимум, отвлечь людей от серьезных проблем, а в худшем случае — создать впечатление, что я игнорирую эти приоритеты.

Реальной проблемой аппарата сотрудников Белого дома было то, что большинство из них были либо участниками моей предвыборной кампании, либо людьми из Арканзаса, не имевшими опыта работы в Белом доме и незнакомыми с политической культурой Вашингтона. Мои молодые сотрудники были талантливы, честны, преданы делу, и я считал, что получил возможность служить стране, работая в Белом доме, во многом благодаря их поддержке. Со временем они наберутся опыта и будут прекрасно справляться со своими обязанностями. Однако в важнейшие первые месяцы и мне, и моим сотрудникам приходилось многому учиться непосредственно в ходе работы, и некоторые из этих уроков очень дорого нам обошлись.

Мы не уделяли освещению своей деятельности такого внимания, как во время предвыборной кампании, хотя тем, кто работает в правительстве, и даже президенту, труднее ежедневно доносить до общественности нужную информацию. Как я уже сказал, все происходит одновременно, и в новостных выпусках любой полемике уделяется больше внимания, чем политическим решениям, независимо от степени их важности. Именно это произошло, когда возникли разногласия вокруг назначения Зое Бэйрд и вопроса о службе гомосексуалистов в армии. Эти проблемы занимали самую незначительную часть моего времени, однако людей, смотревших вечерние выпуски новостей, можно было простить за то, что у них создавалось впечатление, будто я ничем другим не занимаюсь. Уверен, что если бы мы больше думали над этой задачей и активнее работали над ее решением в переходный период, то лучше бы с ней справились.

Несмотря на эти проблемы, я полагал, что переходный период прошел вполне успешно. По-видимому, так же считали и американцы. До моего отъезда в Вашингтон рейтинг моей популярности составлял, согласно опросу, проведенному NBC News/ Wall Street Journal, 60 процентов, по сравнению с 32 процентами, набранными в мае. У Хиллари дела шли еще лучше: 66 процентов респондентов считали ее «образцом для подражания» для американских женщин, тогда как согласно опросу, проведенному ранее, она получила 39 процентов. Как свидетельствовали результаты другого опроса, проведенного двухпартийной организацией, мою деятельность после избрания одобряли 84 процента респондентов. Оценка деятельности Буша также повысилась примерно на двадцать пунктов, достигнув 59 процентов. Наши сограждане вновь обрели свойственный им оптимизм в оценке положения в Америке и давали мне шанс добиться успеха.

Шестнадцатого января, когда мы с Хиллари и Челси расставались с друзьями, которые провожали нас в аэропорту Литл-Рока, я думал о трогательных прощальных словах, с которыми Авраам Линкольн обратился к жителям Спрингфилда, штат Иллинойс, на вокзале перед отъездом в Белый дом: «Друзья мои, никто не может понять, какую глубокую грусть я испытываю при этом расставании. Я обязан этому месту и доброте живущих здесь людей абсолютно всем... Веруя в Бога, который пребудет со мной, когда я уеду, и останется с вами и будет повсюду во имя добра, будем надеяться и твердо верить, что, тем не менее, все будет хорошо». Я не мог выразить свои чувства так прекрасно, как Линкольн, но постарался как можно лучше донести до своих земляков-арканзасцев то, что переживал в тот момент. Если бы не они, я не садился бы в этот самолет.

Мы вылетели во Флориду, где в Монтиселло, на родине Томаса Джефферсона, должны были начаться инаугурационные мероприятия. В полете я думал об историческом значении моего избрания и ожидающих меня впереди труднейших задачах. Эти выборы отразили смену поколений в Америке — от ветеранов Второй мировой войны к послевоенному поколению беби-бума, представителей которого попеременно то высмеивали как испорченных эгоцентриков, то восхваляли как идеалистов, приверженных идее всеобщего блага. Независимо от того, придерживались ли мы либеральных или консервативных взглядов, наши политические убеждения были сформированы войной во Вьетнаме, движением за гражданские права и бурным 1968 годом, с его выступлениями протеста, бунтами и убийствами. Мы также принадлежали к первому поколению, в полной мере ощутившему мощь движения женщин за свои права, влияние которого должно было в скором времени стать заметным и в Белом доме. Хиллари стала первой леди с самым высоким в истории нашей страны уровнем профессионализма. Теперь, когда она отказалась от юридической практики и ушла из многочисленных советов и комиссий, мой доход впервые с тех пор, как мы поженились, стал единственным источником средств существования для нашей семьи, и Хиллари смогла использовать свой талант как полноправный партнер по нашей работе. Я полагал, что она способна оказать более позитивное влияние, чем любая другая первая леди, со времен Элеаноры Рузвельт. Безусловно, из-за такой активности Хиллари, возможно, стала более спорной фигурой для тех, кто считал, что первые леди должны оставаться над схваткой, или тех, кто не был согласен с нашими политическими взглядами, однако это тоже явилось следствием смены поколений.

Безусловно, наш приход означал «смену караула», однако сможем ли мы выдержать испытания нашего неспокойного времени? Сумеем ли наладить положение в экономике, восстановить прогресс в социальной политике и вернуть легитимность правительству? Удастся ли нам снизить накал происходящих повсюду в мире религиозных, расовых и этнических конфликтов? Используя выражение из номера журнала Time, посвященного «Человеку года», смогут ли американцы под нашим руководством «преодолеть свои самые серьезные проблемы, изменив представление о самих себе»? Несмотря на нашу победу в холодной войне и распространение демократии по всему миру, мощные факторы разобщали людей и повреждали хрупкую структуру общин и в нашей стране, и за границей. В ситуации, когда существовали такие проблемы, американцы рискнули попытать счастья со мной.

Примерно через три недели после выборов я получил замечательное письмо от Роберта Макнамары, который в должности министра обороны при президентах Кеннеди и Джонсоне вел войну во Вьетнаме. Он решил написать мне после того, как прочел в газете о моей дружбе с Фрэнком Адлером, с которым мы жили в одной комнате, когда учились в Оксфордском университете, и который уклонился от призыва и покончил с собой в 1971 году. В письме Макнамары говорилось:

Для меня — и я верю, что для страны тоже, — война во Вьетнаме наконец закончилась в тот день, когда Вас избрали президентом. Проголосовав за Вас, американский народ наконец-то признал, что Аллеры и Клинтоны, когда они сомневались в мудрости и нравственности решений своего правительства, относящихся к Вьетнаму, проявляли не меньший патриотизм, чем те, кто служил в вооруженных силах. Боль, с которой Вы и Ваши друзья оспаривали наши действия в 1969 году, была тогда для Вас мучительной, и я уверен, воскрешение этих проблем во время предвыборной кампании разбередило старые раны. Однако достоинство, с которым Вы противостояли этим нападкам, и Ваше нежелание отказаться от убеждения в том, что сомневаться в правильности любых решений об отправке молодежи на войну— долг каждого гражданина, способствовали консолидации нации на все времена.

Меня тронуло письмо Макнамары и аналогичные послания, которые я получал от ветеранов войны во Вьетнаме. Перед самым днем выборов Боб Хиггинс, бывший морской пехотинец из Хилсборо, штат Огайо, прислал мне свою медаль «За службу во Вьетнаме», в знак одобрения моей позиции в отношении этой войны и «за то, как Вы вели себя во время этой трудной кампании». За несколько месяцев до этого Рональд Мерфи из Лас-Вегаса отправил мне свою медаль «Пурпурное сердце», а Чарльз Хэмптон из Мармадьюка, штат Арканзас, прислал мне медаль «Бронзовая звезда», которой он был награжден за мужество, проявленное во время войны во Вьетнаме. В общей сложности в 1992 году ветераны вьетнамской войны прислали мне пять медалей «Пурпурное сердце», три медали «За службу во Вьетнаме», один знак пехотинца за участие в боевых действиях и «Бронзовую звезду», отправленную моим земляком-арканзасцем. Большинство наград я поместил в рамки и повесил в своем личном холле рядом с Овальным кабинетом.

Когда мой самолет совершал посадку в красивой местности в штате Вирджиния, где родились четверо из первых пяти наших президентов, я думал об этих ветеранах и их медалях, надеясь, что нам наконец удастся залечить раны 1960-х годов, и моля Бога о том, чтобы я оказался достоин их усилий, их поддержки и их мечтаний.