Моя жизнь

ГЛАВА 26

Утро 3 октября в штате Арканзас выдалось свежим и ясным. Я начал день, который должен был изменить мою жизнь, как всегда, с пробежки трусцой. Вышел ранним утром из задних ворот резиденции губернатора, пробежал через старый квартал Куапо, затем — к центру города, к зданию Законодательного собрания штата. На фасаде этого величественного сооружения, в котором в 1977 году я провел свой первый прием после приведения к присяге в качестве генерального прокурора Арканзаса, уже были вывешены американские флаги. Я пробежал мимо здания, повернул, уже направляясь в сторону дома, и тут увидел автомат для продажи газет. Сквозь стекло прочел заголовок: «Наступает час Клинтона». По дороге к дому несколько прохожих пожелали мне удачи. В резиденции я в последний раз бегло просмотрел свою речь с объявлением о намерении баллотироваться на пост президента. Я работал над ней накануне далеко за полночь; на мой взгляд, она содержала много удачной риторики и конкретных политических предложений, однако все еще была слишком длинной, поэтому пришлось вычеркнуть несколько фраз.

В полдень я вышел на сцену, где меня представила министр финансов правительства штата Джимми Лу Фишер, работавшая со мною с 1978 года. Я начал немного неуклюже, возможно потому, что меня обуревали противоречивые чувства. Я не очень стремился менять привычную жизнь, и в то же время мне хотелось взяться за решение новой трудной задачи. Было чуть-чуть страшновато, но я считал, что поступаю правильно. Я говорил более получаса, благодарил мою семью, друзей и сторонников за то, что они дали мне силы «выйти за пределы той жизни и той работы, которую я люблю, и взять на себя обязательство заняться более серьезным делом: сохранением американской мечты, возрождением надежд всеми забытого среднего класса, возвращением будущего нашим детям». Я закончил обещанием «дать новую жизнь американской мечте», разработав «новый договор» с народом: «больше возможностей для всех, больше ответственности каждого и более ясное понимание общей цели».

Завершив выступление, я испытывал подъем и волнение, однако, вероятно, самым сильным было чувство облегчения, особенно после того, как Челси шутливо произнесла: «Хорошая речь, губернатор». Остальную часть дня мы с Хиллари принимали тех, кто пришел пожелать мне удачи, и мама, Дик, Роджер и семья Хиллари выглядели счастливыми. Мама вела себя так, как будто была уверена в моей победе. Хотя я прекрасно ее знал, но все же не мог с уверенностью сказать, действительно ли она так считала или это было очередным проявлением ее стремления «всегда быть в форме». В этот вечер мы собрались со старыми друзьями у пианино. Аккомпанировала Кэролайн Стейли, впрочем, как всегда, с тех пор, как нам всем было по пятнадцать лет. Мы пели «Удивительную милость», другие гимны и многие песни 1960-х годов, включая «Авраам, Мартин и Джон», посвященную павшим героям нашего поколения. Отправляясь спать, я был уверен, что мы сможем преодолеть цинизм и отчаяние и что огонь, зажженный этими людьми в моем сердце, ярко разгорится.

Губернатор Марио Куомо как-то сказал, что избирательная кампания — это поэзия, а собственно правление — проза. Верное замечание, однако значительная часть предвыборных мероприятий тоже прозаична: нужно соединить их основные элементы, пройти через необходимые ритуалы и ответить на вопросы представителей прессы. Уже второй день предвыборной кампании был скорее наполнен прозой, чем поэзией: мне пришлось дать серию интервью, призванных представить меня национальному телевидению и крупным местным телекомпаниям и ответить на главный вопрос — почему я отказался от обязательства закончить работу на посту губернатора и означает ли это, что мне нельзя доверять. Я постарался как можно лучше ответить на вопросы и перешел к сути моей предвыборной программы. Все это было абсолютной прозой, но подводило нас к третьему дню.

В связи с тем что предвыборная кампания началась с опозданием, остальная часть года была наполнена лихорадочной деятельностью: формированием организационной структуры, сбором средств, контактами с конкретными общинами избирателей и работой в Нью-Хэмпшире.

Наша первая штаб-квартира находилась в старом магазине, торговавшем красками, на Седьмой улице, близ здания Законодательного собрания. Я решил вести кампанию не из Вашингтона, а из Литл-Рока. В результате стало сложнее с поездками, однако мне хотелось быть поближе к своим корням, иметь возможность достаточно часто проводить время дома с семьей и заниматься делами, требовавшими моего присутствия. Однако решение остаться в Арканзасе имело еще одно большое преимущество: это помогало молодым сотрудникам сосредоточить внимание на текущей работе. Их не отрывали от дел распространявшиеся повсюду вашингтонские сплетни, они не реагировали на удивительно благоприятные отзывы прессы в начале кампании и не огорчались из-за потока негативной информации, вскоре появившейся в печати.

Через несколько недель мы перебрались из магазина красок в находившееся неподалеку старое здание Министерства высшего образования, которое использовали, пока не «выросли» из него незадолго до съезда демократической партии. Затем мы вновь переехали, на этот раз в центр города, в здание газеты Arkansas Gazette, освободившееся за несколько месяцев до этого в результате ее приобретения и последующей ликвидации Уолтером Хассманом, владельцем издания Arkansas Democrat. Здание Arkansas Gazette стало нашим домом на время проведения остальной части кампании, что, с моей точки зрения, было единственным позитивным результатом потери старейшей независимой газеты Америки к западу от Миссисипи.

Arkansas Gazette в 1950-е и 1960-е годы отстаивала гражданские права и решительно поддерживала Дейла Бамперса, Дэвида Прайора и меня в наших усилиях по модернизации образования, социальных служб и экономики. Во времена своего расцвета это была лучшая из газет страны, она предлагала читателям в самых отдаленных уголках нашего штата хорошо написанные материалы по широкому кругу национальных и международных проблем. В 1980-е годы с Arkansas Gazette начала соперничать принадлежавшая Хассману Arkansas Democrat— до того времени гораздо менее крупная вечерняя газета. Результат последовавшей за этим «войны» между изданиями был предопределен, поскольку Хассману принадлежали другие прибыльные средства массовой информации, что позволило ему, несмотря на колоссальные убытки от деятельности Arkansas Democrat, привлечь в эту газету рекламодателей и подписчиков Arkansas Gazette. Незадолго до того как я объявил о своем намерении баллотироваться на пост президента, Хассман приобрел Arkansas Gazette и объединил ее со своей газетой, переименовав в Arkansas Democrat-Gazette. На протяжении ряда лет это издание помогало сделать Арканзас более республиканским штатом. Общая тональность редакционных статей была консервативной, в них содержалась резкая критика в мой адрес, которая часто носила очень личный характер. В этом плане газета послушно отражала взгляды своего издателя. Огорченный тем, что Arkansas Gazette перестала выходить, я все же испытывал радость от того, что могу воспользоваться ее прежним зданием. Возможно, я надеялся, что ее прогрессивное прошлое поможет нам продолжать борьбу за завтрашний день.

Когда мы начинали работать, все сотрудники, готовившие предвыборную кампанию, были из Арканзаса: Брюс Линдси стал ее директором, а Крейг Смит, который от моего имени занимался назначениями в советы и комиссии, — финансовым директором. Родни Слейтер и Кэрол Уиллис уже активно работали, встречаясь с чернокожими политическими и религиозными лидерами, а также ведущими предпринимателями страны. Мой старый друг Эли Сигал согласился помочь мне набрать сотрудников из других штатов.

Я уже встретился с одним человеком, которого мне очень хотелось иметь в составе своей команды, — с талантливым молодым сотрудником конгрессмена Дика Гепхардта, лидера демократического большинства в Палате представителей. Джордж Стефанопулос, сын греческого православного священника, был стипендиатом Родса и ранее работал у моего друга, отца Тима Хили, когда тот был директором Нью-Йоркской публичной библиотеки. Джордж мне сразу понравился, и я знал, что он сможет наводить мосты в отношениях с общенациональной прессой и демократами в Конгрессе, а также будет вносить свой вклад в разработку концепции кампании, используя свой интеллектуальный потенциал.

Эли встретился с ним, подтвердил мое решение, и Джордж пришел к нам, чтобы работать помощником руководителя предвыборной кампании по связям с общественностью. Эли встретился и с Дэвидом Уилхелмом, молодым чикагским политиком, которого я тоже хотел пригласить в свою команду. Мы предложили ему стать руководителем кампании, и он незамедлительно дал согласие. Говоря политическим языком, Дэвид «выполнял двойную задачу»: помимо руководства кампанией в целом, он мог оказать особую помощь в штате Иллинойс. Я был уверен, что, поскольку Дэвид возглавлял кампанию, а Кевин О’Киф выполнял в этом штате функции ее организатора, теперь мы вполне могли одержать победу в Иллинойсе после ожидавшегося в «супервторник» дружного голосования южных штатов за мою кандидатуру. Вскоре после этого мы убедили стать нашим сотрудником еще одного молодого чикагца, Рама Эмануэля. Рам работал вместе с Вильгельмом в успешных кампаниях мэра Ричарда Дейли и сенатора Пола Саймона. Он был худощав, впечатлителен, интересовался балетом и, хотя имел американское гражданство, служил в израильской армии.

Эмануэль был так напорист и энергичен, что по сравнению с ним я казался спокойным и сдержанным. Мы назначили его финансовым директором, потому что, если предвыборному штабу не хватает финансирования, на этом посту нужен человек решительный и даже агрессивный. Крейг Смит стал работать в организациях, которые вели нашу кампанию в штатах, и эта должность оказалась для него наиболее подходящей, так как требовала изрядного политического искусства. Брюс Рид в скором времени ушел из Совета руководства демократической партии, чтобы стать моим советником по внутренней политике. Эли также провел собеседования с двумя женщинами, которые впоследствии сыграли важную роль в кампании. Ди Ди Майерс из Калифорнии стала пресс-секретарем моей предвыборной кампании, и на этой работе ей пришлось противостоять более сильной критике, чем она могла бы ожидать. Хотя Майерс была очень молода, она вполне справилась с этой задачей. Стефани Солайен из штата Вашингтон стала руководителем нашего политического отдела. Она была женой Фрэнка Грира, однако я взял ее на работу не поэтому. Стефани была умна, обладала политической интуицией и действовала менее прямолинейно, чем большинство мужчин. Она хорошо работала и обладала прекрасной способностью устанавливать отношения с людьми. Это качество всегда необходимо, когда работа требует большого напряжения. По мере того как разворачивалась кампания, нам на помощь приходили молодые люди со всей Америки.

Что касается финансов, то вначале мы обходились сразу же поступившей щедрой помощью из Арканзаса, результатами усилий Боба Фармера в штате Массачусетс, содействием тех, кто регулярно жертвует средства на нужды демократической партии, — людей, готовых дать деньги только потому, что об этом их попросил Боб, а также пожертвованиями друзей со всей страны, благодаря которым я смог обратиться к федеральному правительству с просьбой о предоставлении соответствующих средств. Для получения такого права кандидат должен собрать пять тысяч долларов в каждом из двадцати штатов, причем единовременное пожертвование не может превышать двухсот пятидесяти долларов. В некоторых штатах об этом позаботились мои друзья-губернаторы. В Техасе мой давний сторонник Трумэн Арнольд собрал столь необходимые тридцать тысяч долларов. В отличие от многих состоятельных людей, Трумэн, становясь богаче, проявлял себя как все более убежденный демократ.

Как это ни удивительно, оказать мне содействие хотели многие люди из Вашингтона, округ Колумбия, в частности юрист-демократ Вик Рейзер, занимавшийся сбором средств, и мой друг Том Шнайдер, с которым я познакомился на одном из «Ренессансных уикендов». В Нью-Йорке я с самого начала получил бесценную помощь не только от наших друзей Гарольда Икеса и Сюзан Томасес, но также от Кена Броуди, члена руководства Goldman Sachs, который решил, что хочет активно участвовать в политической кампании демократов. Как рассказал мне Кен, он был республиканцем, так как считал, что у демократов есть сердце, но голова у них не на месте. Затем, по его собственным словам, он достаточно близко познакомился с республиканцами страны, чтобы понять, что у них есть голова, но нет сердца. Кен решил присоединиться к демократам, так как, по его мнению, легче изменить мысли, чем сердце, и, к счастью для меня, счел, что лучше всего ему начать работать в моем предвыборном штабе. Он пригласил меня на обед, на котором присутствовали влиятельные бизнесмены Нью-Йорка, включая Боба Рубина, чьи убедительные аргументы в поддержку необходимости новой экономической политики произвели на меня большое впечатление. В любой успешной политической кампании всегда появляются такие люди, как Кен Броуди, привносящие в нее энергию и идеи и приводящие с собой новообращенных.

Помимо сбора средств и организационной работы мне предстояло установить контакт с общинами избирателей, где сторонники демократов составляли большинство. В октябре я выступал перед членами одной еврейской организации в Техасе и заявил в своей речи, что Израилю следует согласиться на мир в обмен на землю, а также перед чернокожими и латиноамериканцами в Чикаго и в организациях демократической партии в штатах Теннесси, Мэн, Нью-Джерси и Калифорния. Судя по всему, избиратели во всех этих штатах были способны резко поменять позицию, а это означало, что на всеобщих выборах они могли поддержать как республиканцев, так и демократов. В ноябре я выступал в Мемфисе на съезде Церкви Бога во Христе, число чернокожих членов которой росло в Америке самыми быстрыми темпами. Я работал в южных штатах: Флориде, Южной Каролине, Луизиане и Джорджии. Результаты, полученные во Флориде, были очень важны, так как проведенный 15 декабря на съезде демократической партии выборочный опрос членов делегации этого штата стал первым голосованием, справедливость которого была оспорена. Рейтинг президента Буша, согласно результатам опросов общественного мнения, начал снижаться, и он ничего не предпринимал, называя положение в экономике благополучным. Я выступил на заседании Национальной ассоциации работников просвещения и на ежегодном совещании Американо-израильского комитета по общественным делам в Вашингтоне. Затем снова поехал на юг, в Северную Каролину, Техас и Джорджию. На западе я останавливался в Колорадо и Южной Дакоте; в Вайоминге, где за выдвижение меня кандидатом на пост президента высказался губернатор Майк Салливен, и в опорном пункте республиканцев — округе Ориндж, Калифорния, где заручился поддержкой республиканца — члена руководства телекоммуникационной компании Роджера Джонсона и других людей, разочаровавшихся в экономической политике президента Буша.

Однако пока все это происходило, в центре внимания нашей предвыборной кампании оставался штат Нью-Хэмпшир. Если бы моя кампания провалилась там, я, возможно, не добился бы достаточного успеха в других штатах, где до «супервторника» должны были пройти предварительные выборы. Хотя согласно результатам опросов общественного мнения, проводившихся в середине ноября, я неизменно находился на последнем месте, меня удовлетворяли мои шансы. Нью-Хэмпшир — небольшой штат, его территория в два раза меньше Арканзаса, но в предварительных выборах там участвуют прекрасно информированные избиратели, которые очень серьезно оценивают кандидатов и их позиции. Для того чтобы эффективно конкурировать в этом штате, необходимы хорошая организация и убедительные ролики для телевидения, однако этого недостаточно. Нужно очень хорошо проявить себя на бесконечных небольших домашних вечеринках, на городских мероприятиях, митингах и во время незапланированных встреч. Многие граждане штата Нью-Хэмпшир не станут голосовать ни за одного кандидата, не обратившегося к ним лично с просьбой о поддержке. Благодаря моему многолетнему опыту политической деятельности в Арканзасе во время проведения такого рода кампаний я чувствовал себя как рыба в воде.

В Нью-Хэмпшире я ощущал себя как дома не только благодаря его политической культуре, но даже в большей степени из-за того, что экономические трудности и вызванные ими неизбежные эмоциональные травмы напоминали ситуацию в Арканзасе десятилетней давности. После процветания, которое длилось здесь на всем протяжении 1980-х годов, списки жителей этого штата, получавших социальные пособия и талоны для приобретения продовольствия по льготным ценам, увеличивались самыми быстрыми в стране темпами, а процент банкротств был самым высоким. Закрывались предприятия, в трудном положении оказались банки. Многие жители были безработными и боялись потерять свои дома и медицинскую страховку; не знали, смогут ли послать своих детей в колледж; сомневались в том, что система социального обеспечения будет платежеспособной, когда они достигнут пенсионного возраста. Я представлял себе, что чувствовали эти люди, так как знал многих арканзасцев, оказавшихся в подобном положении, и, казалось, понимал, что нужно сделать для изменения ситуации.

Организация кампании началась с прихода двух талантливых молодых людей, Митчелла Шварца и Уэнди Смита, которые перебрались в Манчестер и открыли штаб-квартиру в штате. Вскоре к ним присоединились Майкл Ваули, ирландец из Бостона и организатор мирового класса, и Пэтти Хоу Крайнер, который на протяжении сорока лет был моим другом и прибыл из Литл-Рока, чтобы разъяснять мою позицию и защищать меня и то, что мною сделано. В скором времени у нас уже сформировался большой руководящий комитет. Его сопредседателями были два юриста, с которыми я познакомился, работая в Совете руководства демократической партии, — Джон Бродерик и Терри Шумейкер, офис которого по случайности находился в том же здании, где более чем за сто лет до этого размещалась юридическая контора губернатора Франклина Пирса.

Конкуренция была очень жесткой. Все претенденты, объявившие о своем намерении баллотироваться, активно вели кампанию в штате Нью-Хэмпшир. Большой интерес вызывал сенатор Боб Керри, кавалер Почетной медали Конгресса и бывший губернатор штата Небраска, поскольку в политическом отношении не принадлежал ни к одному лагерю: он был консерватором в финансовых вопросах и либералом — в социальных. Основой его предвыборной кампании было широкомасштабное предложение о медицинском страховании для всех американцев — весьма важный момент для штата, где число людей, терявших свои страховки на случай болезни, ежедневно увеличивалось после того, как на протяжении десятилетия затраты на страхование на случай болезни в масштабах страны стали втрое превышать общий уровень инфляции. У Керри также имелся такой убедительный аргумент, как военная биография и популярность в консервативном штате Небраска, население которого поддерживало республиканцев, и благодаря этому он становился демократом, имевшим наибольшие после президента Буша шансы на избрание.

Сенатор Том Харкин от штата Айова был в Сенате главным поборником прав инвалидов; он также считался авторитетным специалистом по проблемам науки и техники, которые имели важное значение для все большего числа избирателей штата Нью-Хэмпшир, проживавших в пригородах. Кроме того, Харкин был давним союзником профсоюзного движения. Сенатор говорил, что для победы на выборах в ноябре необходимо будет проводить подлинно популистскую кампанию, а для этого недостаточно программы Совета руководства демократической партии, которая, как он подчеркивал, не привлекала «подлинных» демократов.

Бывший сенатор Пол Тсонгас из Лоуэлла, штат Массачусетс, несмотря на успешную карьеру в Сенате, будучи еще молодым человеком, ушел в отставку, чтобы вести борьбу с раком. Пол стал фанатом фитнеса и помногу плавал, стараясь, чтобы при этом присутствовало как можно больше людей. Тем самым он демонстрировал, что выздоровел и способен стать президентом. Как заявлял Тсонгас, преждевременное напоминание о том, что человек смертен, освободило его от обычных политических ограничений, и он в большей степени, чем все остальные, стремится говорить избирателям горькую правду, которую они не обязательно хотят слышать. Пол предлагал некоторые интересные идеи, которые включил в широко распространявшуюся предвыборную брошюру.

Дуг Уайлдер вошел в историю, став первым губернатором-афроамериканцем в штате Вирджиния. Дуг подчеркивал, что, поскольку ему удалось одержать победу в консервативном южном штате, а также благодаря шагам, предпринятым им в области образования, борьбы с преступностью и бюджетной сфере, он вполне может быть избран на пост президента.

Вскоре после того как я включился в предвыборную борьбу, о своем намерении баллотироваться заявил бывший губернатор штата Калифорния Джерри Браун. Он сказал, что не будет принимать пожертвований на сумму более ста долларов, и попытался представить себя как единственного подлинного реформатора, участвующего в предвыборной кампании. Главное, что он предложил, — это уйти от сложного исчисления налогов и ввести единую 13-процентную налоговую ставку для всех американцев. В 1976 году, будучи молодым губернатором, Джерри включился в борьбу на заключительном этапе предварительных выборов и в результате предпринятых в последний момент усилий с целью остановить Джимми Картера одержал победу на нескольких из них. В 1979 году я работал вместе с Джерри в Национальной ассоциации губернаторов и именно тогда оценил его острый ум и зачастую неординарный анализ текущих событий. Единственным качеством, которым не обладал этот уникальный политический деятель, было чувство юмора. Мне нравился Джерри, однако он был чересчур серьезен в любой ситуации.

Более чем через два месяца после того, как я объявил о своем намерении баллотироваться, предвыборную кампанию омрачила угроза появления еще одного претендента — губернатора штата Нью-Йорк Марио Куомо. В годы правления Рейгана и Буша он был наиболее видным деятелем, нашим лучшим оратором и страстным защитником демократических ценностей. Многие полагали, что если Куомо решит баллотироваться, то его наверняка выдвинут кандидатом на пост президента от демократической партии, и в течение довольно длительного времени я считал, что он будет этого добиваться. Марио Куомо выступил с резкими критическими замечаниями в адрес Совета руководства демократической партии, осудил меня и мои идеи, касающиеся реформы системы социального обеспечения и национальной службы. Выступая публично, я вел себя великодушно, однако в неофициальных беседах позволил прорваться раздражению и сказал о Марио некоторые вещи, о которых сейчас сожалею. Думаю, его критика так сильно меня уязвила именно потому, что я всегда им восхищался. Наконец в середине декабря Куомо объявил, что не будет баллотироваться. Когда во время предварительных выборов в штате Нью-Хэмпшир стали известны некоторые мои нелестные высказывания в его адрес, я мог только попросить у него прощения. Благодарение Богу, он оказался достаточно благородным, чтобы принять эти извинения. В последующие годы Марио Куомо стал ценным консультантом и одним из самых сильных моих сторонников. Я хотел, чтобы он вошел в состав Верховного суда, однако Марио не стремился и к этой работе. Я полагаю, ему слишком нравилась его жизнь в штате Нью-Йорк, чтобы от нее отказаться, что не вполне оценили избиратели, не избрав его в 1994 году губернатором на четвертый срок.

В начале кампании я считал своими самыми сильными соперниками в штате Нью-Хэмпшир Харкина и Керри, однако вскоре стало ясно, что я ошибался: мне предстояло нанести поражение Тсонгасу. Его родной город находился фактически на границе со штатом Нью-Хэмпшир; Пол прожил чрезвычайно интересную жизнь; он демонстрировал решительность и готовность победить и, что самое главное, был единственным кандидатом, соперничавшим со мной на основе идей, предвыборной платформы и конкретных всеобъемлющих предложений.

Успешная президентская кампания требует соблюдения трех основных условий. Во-первых, люди должны иметь возможность посмотреть на вас и представить президентом. Затем вы должны иметь достаточные средства и поддержку, чтобы приобрести известность. Дальше идет борьба идей, предвыборных платформ и задач. Тсонгас отвечал первым двум критериям и стремился одержать победу в битве идей. Я был полон решимости ему этого не позволить.

Для подкрепления своей идеи «нового договора» конкретными предложениями я запланировал три выступления в Джорджтаунском университете. Я выступал перед студентами, профессорско-преподавательским составом и моими сторонниками, а также представителями печати, благожелательно освещавшими мои речи, в красивом, отделанном деревянными панелями старом Гастон-холле в Хили-билдинг. 23 октября предметом обсуждения была тема ответственности и общества, 20 ноября я посвятил свой доклад экономическим возможностям, а 12 декабря— вопросам национальной безопасности.

Все эти выступления позволили мне выразить свои идеи и выдвинуть предложения, разработанные за десять предыдущих лет, во время моей работы губернатором и в Совете руководства демократической партии. Я участвовал в разработке пяти основных принципов этого Совета, в которые глубоко верил: кредо Эндрю Джексона — возможности для всех и отсутствие каких-либо привилегий; основные американские ценности — работа и семья, свобода и ответственность, вера, терпимость и сопричастность; теория взаимной ответственности Джона Кеннеди, призывающая граждан что-то сделать для своей страны; распространение демократических и гуманитарных ценностей во всем мире, процветание и развитие родного государства. Франклин Рузвельт выступал за инновации, модернизацию правительства в век информации и за то, чтобы побуждать людей к действиям на основе предоставления им инструментов, с помощью которых они смогут максимально успешно строить собственную жизнь. Меня удивила критика Совета руководства демократической партии со стороны левых демократов, обвинявших нас в том, что мы — тайные республиканцы, а также со стороны некоторых представителей политической печати, у которых словно имелись удобные маленькие коробочки с надписями «Демократ» и «Республиканец». Если мы не соответствовали их представлениям о демократах, они заявляли, что мы ни во что не верим. Доказательством служило наше желание одержать победу на общенациональных выборах, к чему, по-видимому, демократам стремиться не следовало.

Я полагал, что, выдвигая новые идеи, Совет руководства демократической партии способствует упрочению наиболее важных ценностей и принципов нашей партии. Конечно же, некоторые либералы искренне не разделяли наши взгляды на проблемы реформы системы социального обеспечения, торговли, финансовой ответственности и национальной обороны, однако наши разногласия с республиканцами были совершенно определенными. Мы выступали против предлагаемого ими несправедливого снижения налогов и больших дефицитов бюджета; против их оппозиции закону «О медицинском отпуске и отпуске по семейным обстоятельствам» и законопроекту Брейди; против того, что они не выделяли достаточных средств на финансирование сферы образования и не способствовали реализации реформ, необходимость которых была доказана; против их чреватой расколом общества политики в отношении расовой проблемы и проблемы гомосексуалистов; против их нежелания охранять окружающую среду; против их позиции, отрицающей право женщин на выбор, когда речь идет об абортах, и против многого другого. У нас также были хорошие идеи, например, увеличить на 100 тысяч число муниципальных полицейских; увеличить вдвое налоговый кредит на заработанный доход, чтобы работа стала более привлекательной, и обеспечить лучшую жизнь семьям со скромными доходами; предложить молодым людям выполнять общественную работу в обмен на помощь в оплате учебы в колледже.

Принципы и предложения, которые я отстаивал, вряд ли можно было назвать похожими на республиканские, и едва ли кто-то мог сказать, что я неубедительно их защищал. Эти принципы и идеи способствовали модернизации демократической партии и впоследствии были приняты возрождавшимися левоцентристскими партиями во всем мире, ориентировавшимися на то, что впоследствии назовут «третьим путем». Самое важное заключалось в том, что, когда эти новые идеи были реализованы, оказалось, что они принесли пользу Америке. Выступления в Джорджтаунском университете в 1991 году предоставили мне бесценную возможность показать, что у меня есть всеобъемлющая программа преобразований и я всерьез намерен проводить ее в жизнь.

Тем временем в штате Нью-Хэмпшир я выпустил свою предвыборную брошюру, в которой изложил все конкретные предложения, выдвинутые в моих выступлениях в Джорджтаунском университете. Я также постарался организовать как можно больше митингов в городах. Одно из таких массовых мероприятий на начальном этапе кампании состоялось в Кине, красивом университетском городке в южной части штата. Сотрудники моей предвыборной кампании повсюду расклеили листовки, однако мы не знали, сколько людей придет на встречу. Арендованное нами помещение вмещало около двухсот человек. Направляясь на встречу, я задал вопрос одной женщине, ветерану предвыборных кампаний: «Сколько человек должно прийти, чтобы мы не попали в неловкое положение?» Она ответила: «Пятьдесят». «А сколько должно прийти, чтобы эта встреча считалась удачной?» — «Сто пятьдесят». Когда мы прибыли на место, там собралось четыреста человек. Начальник пожарной охраны сказал, что половину пришедших на митинг людей следует разместить в другой комнате, и мне пришлось выступать на двух встречах. Тогда я впервые понял, что в Нью-Хэмпшире мы можем добиться хороших результатов.

Обычно я произносил 15-минутную речь, а затем больше часа отвечал на вопросы. Сначала меня беспокоило, что я слишком вдаюсь в подробности и мои ответы «чересчур политизированы». Но вскоре я понял, что для людей суть ответов важнее, чем стиль изложения. Им действительно было нелегко, они хотели понять, что с ними происходит и как выйти из трудного положения, в котором оказались. Я очень многое узнал, просто слушая вопросы, которые мне задавали люди на этих и других встречах в ходе предвыборной кампании.

Пожилые супруги, Эдвард и Энни Дэвис, рассказали мне, что зачастую им приходится выбирать, что купить — лекарство, прописанное врачом, или продукты. Как рассказала одна ученица средней школы, ее безработный отец так стыдится своей неспособности обеспечить семью, что во время обеда не может смотреть на собравшихся за столом близких и сидит, опустив голову. Я встречался с ветеранами Американского легиона и узнал, что их больше тревожило ухудшение качества медицинского обслуживания в больницах Администрации по делам ветеранов, чем моя оппозиция войне во Вьетнаме. Меня особенно тронула история Рона Мачоса, у сына которого, Ронни, с рождения были проблемы с сердцем. Во время экономического спада Рон потерял работу и не мог найти другую, где получил бы медицинскую страховку, необходимую для покрытия предстоящих ему больших расходов на лечение сына. Когда демократы Нью-Хэмпшира организовали съезд, чтобы дать возможность выступить всем претендентам на выдвижение кандидатом от демократической партии, группа учащихся с лозунгом «Клинтона — в президенты!», которых собрал их учитель, мой старый друг из Арканзаса Йэн Пашаль, проводила меня до трибуны. Один из школьников произвел на меня особенно сильное впечатление. Майкл Моррисон сидел в инвалидном кресле, однако двигался из-за этого ничуть не медленнее других. Он поддерживал меня, так как его воспитывала мать-одиночка, имевшая весьма скромный доход, и Майкл считал, что я выступаю за то, чтобы предоставить всем детям возможность поступить в колледж и получить хорошую работу.

К декабрю кампания шла полным ходом. 2 декабря к нам присоединились Джеймс Карвилл и его коллега Пол Бегала. Это были яркие личности, и я расценил их приход как большое политическое приобретение. Оба недавно способствовали избранию губернатора Боба Кейси и сенатора Харриса Уоффорда от штата Пенсильвания, а также губернатора Джорджии Зелла Миллера. Сначала Зелл позвонил Карвиллу от моего имени, чтобы я мог договориться о встрече с ним и Бегалой. Подобно Фрэнку Гриру и мне, они, безусловно, принадлежали к политизированному и находящемуся под угрозой исчезновения виду белых демократов-южан. Карвилл был потомком канадских французов из Луизианы и бывшим морским пехотинцем. Самоотверженный сторонник прогрессивной политики, он прекрасно разбирался в вопросах стратегии. Нас с ним очень многое сближало, например, то, что у нас обоих были прагматичные матери с сильной волей, которых мы обожали. Бегала был из Шугар-Ленда, штат Техас. В этом остроумном человеке сочетались агрессивный популизм и нравственные принципы католика. Я был не единственным претендентом на пост президента, который стремился взять его на работу. Став сотрудниками моего предвыборного штаба, Карвилл и Бегала привнесли в мою кампанию энергию и сосредоточенность и обеспечили доверие к нашим усилиям.

Десятого декабря я произнес речь на Конференции президентов основных американских еврейских организаций, а через два дня после этого выступил в Джорджтаунском университете с третьим и последним докладом, посвященным национальной безопасности. В подготовке этих выступлений большую помощь мне оказал мой старый друг Сэнди Бергер, который во времена Картера был помощником госсекретаря по вопросам планирования политики. Сэнди привлек мне в помощь трех других специалистов по внешней политике эпохи Картера: Тони Лэйка, Дика Холбрука и Мадлен Олбрайт, а также талантливого специалиста по Ближнему Востоку, уроженца Австралии Мартина Индика. Все они в последующие годы сыграли важную роль. Тогда же, в середине декабря, было достаточно того, что они помогли мне преодолеть порог понимания и компетентности во внешней политике.

Пятнадцатого декабря я занял первое место по результатам необязательного выборочного опроса на съезде организации демократической партии в штате Флорида, получив 54 процента голосов делегатов. Многих из них я знал благодаря участию в трех съездах в 1980-е годы, и на данный момент у меня был самый сильный предвыборный штаб во главе с заместителем губернатора Бадди Маккеем. Мы с Хиллари тоже старались как можно активнее работать с делегатами. В этом нам помогали ее братья Хью и Тони, которые жили в Майами, и жена Хью, Мария, юрист, американка кубинского происхождения.

Через два дня после победы во Флориде один из сборщиков средств в Арканзасе добыл для предвыборной кампании 800 тысяч долларов, что значительно превышало все суммы, когда-либо собиравшиеся там единовременно. 19 декабря Nashville Banner стала первой газетой, которая меня поддержала. 20 декабря губернатор Куомо заявил, что не будет баллотироваться на пост президента. Кроме того, большую поддержку кампании оказали сенатор Сэм Нанн и губернатор Джорджии Зелл Миллер. Предварительные выборы в штате Джорджия, а также в штатах Мэриленд и Колорадо состоялись перед самым «супервторником».

Тем временем у президента Буша возникало все больше трудностей, поскольку Пат Бьюкенен, объявив о своем намерении принять участие в предварительных выборах республиканской партии, начал выступать с нападками на Буша с правых позиций в духе Джорджа Уоллеса. Консервативные республиканцы были недовольны тем, что президент подписал требовавшую для своей реализации 492 миллиардов долларов комплексную программу по сокращению дефицита, принятую Конгрессом, большинство в котором составляли демократы, поскольку помимо мер по снижению расходов этот документ содержал решение об увеличении на пять центов налога на бензин. В 1988 году Буш одержал победу на съезде республиканцев благодаря своей знаменитой фразе: «Слушайте меня внимательно: никаких новых налогов». Президент поступил ответственно, подписав комплексную программу сокращения дефицита, однако, сделав это, он нарушил свое самое важное предвыборное обещание и поступил вразрез с базисной идеологией правого крыла своей партии, представители которого выступали против повышения налогов.

Консерваторы обрушили всю свою критику не только на президента. Мне тоже досталась значительная ее доля — от организации под названием ARIAS (Alliance for the Rebirth of an Independent American Spirit — Союз за возрождение независимого американского духа). Одним из ее руководителей был арканзасец Клифф Джексон, с которым я познакомился в Оксфорде и к которому относился с симпатией. Теперь он стал консерватором-республиканцем, питавшим ко мне лично враждебные чувства. Когда ARIAS предложила телевидению, радио и газетам ролики и объявления с нападками на то, что было мной достигнуто, мы отреагировали быстро и энергично. Возможно, эти атаки пошли скорее на пользу, чем во вред моей кампании, поскольку, отвечая на них, мы тем самым привлекали внимание к моим достижениям на посту губернатора и поскольку с этими обвинениями выступал лагерь, к представителям которого с подозрением относились демократы из штата Нью-Хэмпшир. Опрос, проведенный в этом штате после Рождества, показал, что по рейтингу я занимал второе место после Пола Тсонгаса и быстро его догонял. Год завершился удачно.

Восьмого января губернатор Уайлдер отказался от дальнейшего участия в предвыборной борьбе, благодаря чему уменьшилось соперничество за голоса избирателей-афроамериканцев, особенно в южных штатах. Примерно в то же время Фрэнк Грир снял удачный ролик для телевидения, в котором ярко показал экономические проблемы штата Нью-Хэмпшир и представил мою программу их решения. По результатам опубликованных опросов общественного мнения мы стали опережать Тсонгаса. Ко второй неделе января нашему предвыборному штабу менее чем за три месяца удалось собрать 3,3 миллиона долларов, причем половина этих средств поступила из Арканзаса. Сегодня такая сумма кажется небольшой, однако в начале 1992 года этого было вполне достаточно, чтобы лидировать в борьбе.

Кампания шла успешно до 23 января, когда средства массовой информации Литл-Рока получили анонс о готовящейся статье в номере бульварной газеты Star за 4 февраля, в которой Дженнифер Флауэрс заявила, что у нее была со мной связь, продолжавшаяся двенадцать лет. Ее фамилия фигурировала в списке пяти женщин, с которыми, как утверждал во время кампании по выборам губернатора штата Арканзас 1990 года Ларри Николс, у меня были романы. В тот момент Флауэрс это решительно опровергла. Сначала мы не знали, насколько серьезно пресса отнесется к изменению ее позиции, поэтому продолжали выполнять намеченную ранее программу. Я совершил длительную автомобильную поездку в Клермон, на юго-запад штата Нью-Хэмпшир, чтобы посетить фабрику по производству кистей. Ее руководство намеревалось продавать свою продукцию компании Wall-Mart, и я хотел этому помочь. В какой-то момент Ди Ди Майерс зашла в небольшую контору этого предприятия и позвонила в штаб-квартиру предвыборной кампании. Оказалось, Флауэрс утверждала, что у нее имеются магнитофонные записи десяти телефонных разговоров со мною, которые якобы доказывают справедливость ее обвинения.

За год до этого адвокат Дженнифер Флауэрс отправил на радиостанцию Литл-Рока письмо, в котором угрожал возбудить дело о клевете, поскольку ведущий одного из ток-шоу повторил некоторые обвинения, содержавшиеся в пресс-релизе Ларри Николса. В письме подчеркивалось: эта радиостанция «неправомерно и ложно» обвинила Флауэрс в том, что у нее был со мной роман. Мы не знали, какие именно разговоры, записанные на магнитофонную пленку, могли быть у Флауэрс, однако я отчетливо помнил наши беседы и не думал, что они могут причинить какой-либо ущерб моей кампании. Дженнифер, с которой я был знаком с 1977 года и которой недавно помог получить работу служащей в одном из ведомств штата, позвонила мне и сказала, что представители средств массовой информации преследуют ее даже там, где она поет по вечерам, и она боится потерять работу. Я ей посочувствовал, однако не счел ее слова заслуживающими серьезного внимания. После того как Ди Ди стала выяснять, что именно планирует напечатать газета Star, я позвонил Хиллари и рассказал ей о том, что происходит. К счастью, в ходе предвыборной поездки она остановилась в резиденции губернатора штата Джорджия, и Зелл и Ширли Миллер чудесно к ней относились.

История Флауэрс стала своего рода взрывом. Она оказалась непреодолимо притягательной для средств массовой информации, хотя в некоторых материалах выражалось сомнение в справедливости выдвигаемых против меня обвинений. Пресса сообщала, что Флауэрс заплатили за эту историю и что она всего год назад категорически отрицала нашу связь. К чести средств массовой информации, они разоблачили лживые утверждения Флауэрс о ее образовании и опыте работы, однако эти сообщения затмевались обвинениями в мой адрес. Как свидетельствовали опросы, рейтинг моей популярности в штате Нью-Хэмпшир стал снижаться, и мы с Хиллари решили, что нам следует принять приглашение программы телекомпании CBS «60 минут», чтобы ответить на вопросы, связанные с этими обвинениями, а также по поводу состояния нашего брака. Это была нелегкая задача. Мы хотели защититься от скандального освещения этого дела и вернуться к реальным проблемам, но так, чтобы не унизить себя и не помочь тем, кто стремился уничтожать кандидатов, критикуя их индивидуальные качества, что мне не нравилось еще до того, как столь сильно затронуло меня лично. Я уже говорил, что моя жизнь не была безупречной. Если же критерием должно было стать именно это, следовало избрать на пост президента кого-нибудь другого.

Мы записали эту программу в бостонском отеле «Ритц-Карлтон» утром в воскресенье, 26 января, и ее должны были показать в тот же вечер после Суперкубка. Мы беседовали с интервьюером Стивом Крофтом больше часа. Он начал с вопроса, соответствует ли действительности история, рассказанная Флауэрс. Когда я ответил, что нет, он спросил, были ли у меня романы. Возможно, мне следовало использовать блестящий ответ Розалин Картер на аналогичный вопрос, заданный ей в 1976 году: «Даже если бы они у меня были, я бы вам не сказала». Поскольку я не был столь безупречен, как госпожа Картер, то решил не лукавить. Я ответил, что, как уже признавал раньше, мне случалось причинять боль своей жене, что я уже сказал на эту тему больше, чем когда-либо говорил любой другой политик, и больше ничего не скажу. Американский народ понял, что я имел в виду.

Крофт снова недоверчиво задал мне тот же самый вопрос. Единственной целью его интервью было добиться от меня конкретного признания. Наконец после нескольких вопросов о Дженнифер Флауэрс он перешел к нашим с Хиллари отношениям, назвав наш брак «соглашением». Мне хотелось его ударить, но вместо этого я сказал: «Подождите. Вы видите перед собой двух людей, которые любят друг друга. Это не соглашение и не договоренность. Это брак». Затем Хиллари объяснила, почему она присутствовала вместе со мной на этом интервью: «Потому что я люблю его, уважаю и горжусь тем, что ему пришлось пережить, и тем, что мы пережили вместе. Знаете, если людям этого недостаточно, тогда не голосуйте за него». После барахтанья в грязи в начале интервью Крофт стал более корректным, и мы неплохо поговорили о нашей с Хиллари совместной жизни. Эта удачная часть интервью была вырезана, когда его редактировали и сокращали до десяти минут, возможно из-за трансляции Суперкубка.

В какой-то момент во время нашего разговора очень яркий и очень горячий светильник, висевший прямо над диваном, на котором сидели мы с Хиллари, сорвался с потолка. Он находился прямо над головой Хиллари и, если бы упал на нее, она могла бы сильно обжечься. Каким-то образом я заметил это краем глаза и очень быстро притянул ее к себе, прежде чем светильник упал на то место, где она только что сидела. Хиллари была испугана, и не без оснований. Я погладил ее по голове и сказал, что теперь все в порядке и что я ее люблю. Когда все закончилось, мы вылетели в свой штат, чтобы посмотреть это шоу вместе с Челси. После передачи я спросил Челси, что она думает по этому поводу. Она ответила: «Думаю, я очень рада, что вы — мои родители».

На следующее утро я вылетел в Джексон, штат Миссисипи, на завтрак, организованный бывшим губернатором Биллом Уинтером и Майком Эспи. Оба они поддержали мою кандидатуру в самом начале кампании. Было неясно, придет ли кто-нибудь еще и каким будет этот прием. К моему огромному облегчению, пришлось поставить дополнительные стулья, так как людей собралось больше, чем ожидалось, и, казалось, все были искренне рады меня видеть. Итак, я снова взялся за работу.

Однако дело Дженнифер Флауэрс на этом не закончилось. Она устроила пресс-конференцию при переполненном зале в нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория», повторила свою историю и сказала, что ей надоело лгать. Дженнифер также признала, что к ней обратился один «местный кандидат от республиканцев», который попросил ее выступить публично, однако отказалась назвать его фамилию. На пресс-конференции были прослушаны записи с некоторых магнитофонных пленок, которыми она располагала. Однако в содержании этих разговоров, которые лишь доказывали, что я беседовал с ней по телефону, чего я не отрицал, не было ничего особенного, учитывая, какая вокруг этого поднялась шумиха.

Хотя история Флауэрс освещалась и впоследствии, цирк, который она устроила в средствах массовой информации, заканчивался. Я думаю, главной причиной было то, что нам удалось представить все это в правильном свете в программе «60 минут». Люди поняли, что я не безупречен и не претендую на это. Однако они также знали, что перед страной стоит множество гораздо более важных проблем, и многим людям не нравились аспекты освещения этой истории в средствах массовой информации по принципу «наличные за грязь». Примерно в то же время Ларри Николс решил отказаться от своего иска и выступил с публичным извинением за попытку, как он выразился, «уничтожить меня», подчеркнув: «Средства массовой информации сделали из всего этого цирк, и сейчас дело зашло слишком далеко. Когда впервые появилась статья в газете Star, мне позвонили несколько женщин, которые спрашивали, заплачу ли я им, если они скажут, что у них был роман с Биллом Клинтоном. Это безумие». Возникли вопросы и по поводу магнитофонных записей, воспроизведенных на устроенной Флауэрс пресс-конференции. Газета Star отказалась предъявить их оригиналы, а телекомпания из Лос-Анджелеса пригласила эксперта, который хотя и не мог с уверенностью утверждать, что эта магнитофонная запись была «сфальсифицирована», однако заявил, что она определенно «выборочно отредактирована». Телекомпания CNN также освещала эту тему критически, основываясь на анализе собственного эксперта.

Как я уже упомянул, я впервые встретился с Дженнифер Флауэрс в 1977 году, когда был генеральным прокурором штата, а она — репортером одной из местных телекомпаний и часто брала у меня интервью. Вскоре она уехала из Арканзаса, чтобы сделать карьеру в индустрии развлечений. Я полагаю, она была бэк-вокалисткой у кантри-исполнителя Роя Кларка. В какой-то момент Дженнифер перебралась в Даллас. В конце 1980-х годов она вернулась в Литл-Рок, чтобы быть рядом с матерью, и позвонила мне, попросив помочь найти работу служащей в одном из ведомств штата, чтобы иметь дополнительный доход помимо того, что приносило пение. Я рекомендовал ее моей сотруднице Джуди Гэдди, отвечавшей за трудоустройство многочисленных соискателей. Через девять месяцев Флауэрс наконец получила работу с зарплатой около двадцати тысяч долларов в год.

Дженнифер Флауэрс произвела на меня впечатление человека, активно боровшегося за выживание: у нее было отнюдь не идеальное детство, на протяжении своей карьеры она испытала много разочарований, но не сдавалась. Впоследствии в печати приводилось ее заявление о том, что она, возможно, стала бы за меня голосовать; в другом случае Флауэрс сказала, что не верит утверждениям Полы Джонс о моих сексуальных домогательствах. По иронии судьбы, почти ровно через шесть лет после моего выступления в январе 1992 года в программе «60 минут» мне пришлось дать показания под присягой по делу Полы Джонс. Тогда мне также были заданы вопросы, касающиеся Дженнифер Флауэрс. Я признал, что в 1970-е годы меня связывали с ней отношения, которых мне не следовало иметь. Безусловно, сам характер вопросов не имел ничего общего с не соответствовавшими действительности утверждениями Джонс о сексуальных домогательствах, просто это было частью длительных и хорошо финансировавшихся усилий с целью скомпрометировать меня как в личном, так и в политическом плане. Однако я находился под присягой, поэтому, если я не сделал ничего дурного, меня нельзя было поставить в неловкое положение. Мои критики с готовностью этим воспользовались. По иронии судьбы, хотя они были уверены, что остальная часть моих показаний под присягой не соответствовала истине, этот единственный ответ был воспринят ими как реальный факт. В действительности никакого двенадцатилетнего романа у нас не было. Дженнифер Флауэрс подала иск против Джеймса Карвилла, Пола Бегалы и Хиллари, якобы ее оклеветавших. Я не желаю ей зла, однако сейчас, когда уже не занимаю пост президента, хотел бы, чтобы она оставила их в покое.

Через несколько дней после того как разразился скандал, я позвонил Эли Сигалу и попросил его отправиться в Литл-Рок, чтобы в штаб-квартире кампании появился зрелый, надежный человек, присутствие которого окажет стабилизирующее влияние. Когда Сигал спросил, как я могу просить о помощи такого человека, как он, который работал только в предвыборных штабах кандидатов на пост президента, потерпевших поражение, я пошутил: «Я оказался в безвыходном положении». Эли засмеялся и согласился приехать. Он стал руководителем аппарата сотрудников моего предвыборного штаба, и в его ведении находились центральный офис, финансы и самолет. В начале месяца Нед Макуэртер, Бреретон Джонс и Бут Гарднер, губернаторы, соответственно, штатов Теннесси, Кентукки и Вашингтон, поддержали мою кандидатуру. Те, кто уже сделал это раньше, включая губернаторов штата Южная Каролина Дика Райли, штата Вайоминг Майка Салливана, штата Нью-Мексико Брюса Кинга, штата Северная Дакота Джорджа Финнера и штата Джорджия Зелла Миллера, подтвердили свое решение. К ним присоединился и сенатор Сэм Нанн, заявивший, что хочет «подождать», чтобы узнать, какие еще появятся новые истории.

Согласно результатам общенационального опроса общественного мнения, 70 процентов американцев считали, что пресса не должна писать о частной жизни общественных деятелей. Согласно другому опросу, 80 процентов демократов считали, что история Флауэрс не может повлиять на то, как они будут голосовать. Это было приятно, однако оставшиеся 20 процентов нельзя было отдавать без борьбы. Тем не менее кампания снова стала набирать обороты, и казалось, что мы сможем занять по меньшей мере прочное второе место после Тсонгаса, чего, по моему мнению, было бы достаточно для моего участия в предварительных выборах в южных штатах.

И в тот самый момент, когда мне показалось, что мои дела налаживаются, последовал новый серьезный удар: была предана огласке история с призывом на военную службу. 6 февраля газета Wall Street Journal опубликовала статью о моем отношении к призыву и о моей принадлежности к учебному корпусу офицеров запаса Арканзасского университета в 1969 году. Когда началась предвыборная кампания, я не был готов к вопросам на эту тему и ошибочно заявил, что в период учебы в Оксфорде не получал отсрочки от призыва. На самом деле я ее получил — с 7 августа по 20 октября 1969 года. Что было еще хуже, полковник Юджин Холмс, который разрешил мне тогда стать участником этой программы, теперь заявил, что я ввел его в заблуждение, чтобы избежать призыва. В 1978 году, когда журналисты задали ему вопрос по поводу этого обвинения, он ответил, что имел дело с сотнями случаев и не помнит ничего конкретного о моем. В сочетании с моим собственным ошибочным заявлением о никогда не имевшей место отсрочке все это создало впечатление, что я вводил людей в заблуждение относительно того, почему не был призван на военную службу. В тот момент я не мог доказать, что это было неправдой. Я не нашел магнитофонную запись дружеского разговора Джеффа Дуайра с Холмсом, состоявшегося в марте 1970 года, после того как я уже вышел из состава Учебного корпуса офицеров запаса и снова подлежал призыву. Джефф умер, ушел из жизни и Билл Армстронг, который возглавлял местную призывную комиссию, и все документы о призыве того периода были уничтожены.

Нападки Холмса удивили меня, поскольку они противоречили его прежним заявлениям. Видимо, полковнику помогла освежить память его дочь Линда Бернетт, активистка республиканской партии, которая участвовала в кампании за переизбрание Буша на пост президента.

Ближе к выборам, 16 сентября, Холмс выступил с более подробным разоблачением, подвергнув сомнению мои «патриотизм и честность» и вновь заявив, что я его обманул. По-видимому, это заявление составила его дочь под «руководством» канцелярии моего давнего оппонента конгрессмена Джона Пола Хаммершмидта, а затем его подправили несколько сотрудников предвыборного штаба Буша.

Через несколько дней после того, как средства массовой информации сообщили об этой истории и всего за неделю до дня выборов в штате Нью-Хэмпшир, Тед Коппел, ведущий программы телекомпании ABC «Найт-лайн», позвонил Дэвиду Вильгельму и сказал, что у него есть копия моего ставшего теперь столь известным письма полковнику Холмсу, касающегося призыва, и что они собираются делать материал на эту тему. Я совсем забыл содержание письма, и телекомпания ABC любезно согласилась прислать нам копию. Прочитав его, я понял, почему в предвыборном штабе Буша были уверены, что это письмо и рассказ полковника Холмса об эпизоде с программой подготовки офицеров резерва «потопят» меня на выборах в штате Нью-Хэмпшир.

В тот вечер мы с Мики Кантором, Брюсом Линдси, Джеймсом Карвиллом, Полом Бегалой, Джорджем Стефанопулосом и Хиллари встретились в одном из номеров мотеля «Дейз инн» в Манчестере и подвели итоги: в прессе с нами расправлялись; в последнее время пошли усиленные нападки на мой характер и личные качества; все ученые мужи с телевидения говорили, что со мною покончено. Джордж, съежившись, сидел на полу и чуть не плакал. Он спросил, не пора ли подумать об отказе от дальнейшего участия в кампании. Карвилл ходил взад-вперед по комнате, размахивая этим письмом, и кричал: «Джордж! Джордж! Это безумие. Это письмо — наш друг. Любой, кто прочитает его, поймет, что у Билла есть характер!» Хотя мне нравилась позиция Карвилла, никогда не падавшего духом, я отнесся к этому гораздо спокойнее, чем он. Я знал, что единственным опытом политической деятельности для Джорджа была работа в Вашингтоне, и, в отличие от нас, он, возможно, действительно полагал, что именно пресса должна решать, кто достоин стать президентом, а кто нет. Я спросил: «Джордж, ты по-прежнему считаешь, что я стал бы хорошим президентом?» «Да», — ответил он. «Тогда встань и продолжай работать. Если избиратели захотят, чтобы я ушел, они добьются этого в день выборов. Я намерен дать им возможность самим принять решение».

Эти слова были смелыми, однако, судя по опросам общественного мнения, мой рейтинг камнем падал вниз. Я уже оказался на третьем месте, и создалось впечатление, что скоро число набранных мною баллов будет выражаться однозначными цифрами. По совету Карвилла и Мики Кантора мы опубликовали в газете Manchester Union Leader полный текст этого письма и купили на телевидении эфирное время для двух тридцатиминутных передач, чтобы избиратели могли звонить мне и задавать вопросы по поводу выдвигавшихся против меня обвинений, а также обо всем, что придет им в голову. Сто пятьдесят арканзасцев бросили свои дела и отправились в Нью-Хэмпшир, чтобы ходить из дома в дом. Один из них, член Палаты представителей Дэвид Мэтьюз, был моим бывшим студентом и решительным сторонником моих законодательных программ и кампаний в родном штате. Дэвид обладал ораторскими способностями, умел убеждать и поэтому вскоре стал моим ближайшим после Хиллари помощником. После того как он «разогрел» толпу перед моими выступлениями на нескольких митингах, я думаю, некоторые люди сочли, что кандидатом следовало бы быть скорее ему. Еще шестьсот арканзасцев поместили на целой полосе в Manchester Union Leader свои фамилии и номера телефонов, призывая демократов из штата Нью-Хэмпшир звонить им, если они хотят узнать правду об их губернаторе. Последовали сотни звонков.

Из всех арканзасцев, которые пришли мне на помощь, больше всех повлиял на ход кампании мой ближайший друг детства Дэвид Леопулос. После того как стала известна история с Флауэрс, Дэвид услышал, как телекомментаторы сказали, что со мною покончено. Он настолько огорчился, что сел в машину и три дня ехал до Нью-Хэмпшира, поскольку не мог себе позволить купить билет на самолет. Когда Дэвид приехал в нашу штаб-квартиру, мой молодой пресс-секретарь Саймон Розенберг организовал для него интервью на одной из бостонских радиостанций, которое должна была услышать большая аудитория в штате Нью-Хэмпшир. Дэвид покорил слушателей рассказом о нашей сорокалетней дружбе; он говорил обо мне так, чтобы люди больше узнали меня как человека. Затем он выступил перед собранием наших упавших духом добровольцев, съехавшихся со всего штата. Когда мой друг закончил свою речь, многие плакали и были полны решимости активно действовать на завершающем этапе кампании. Дэвид работал в штате Нью-Хэмпшир целую неделю: давал интервью на радио и распространял самодельные листовки с фотографиями друзей нашего детства в качестве доказательства того, что я — реально существующий человек. В конце его поездки я встретил Дэвида на митинге в Нашуа, где он общался с пятьюдесятью другими арканзасцами, включая Кэролайн Стейли, моего давнего партнера по джазовому ансамблю Рэнди Гудрама и мою подругу по начальной школе Маури Аспелл. «Друзья Билла», вероятно, спасли кампанию в штате Нью-Хэмпшир.

За несколько дней до выборов я отправился в Нью-Йорк на давно запланированное мероприятие по сбору средств. Я сомневался, что кто-нибудь захочет прийти на эту встречу, разве только затем, чтобы посмотреть на ходячего мертвеца. Когда я шел через кухню отеля «Шератон» в бальный зал, то, как всегда, пожимал руки работникам кухни и официантам. Один из них, Димитриос Теофанис, вступил со мной в краткий разговор, благодаря которому стал моим другом на всю жизнь. «В школе, где учится мой девятилетний сын, преподаватели и ученики активно обсуждают тему выборов, и он говорит, что мне следует голосовать за вас. Если я поступлю так, то хочу, чтобы вы сделали моего сына свободным. В Греции мы были бедными, но свободными. Здесь мой сын не может один играть в парке напротив нашего дома или без сопровождения взрослых пойти по улице в школу, потому что это очень опасно. Он не свободен. Поэтому, если я буду голосовать за вас, сделаете ли вы моего сына свободным?» У меня на глаза навернулись слезы. Это был человек, которого действительно интересовало, что я могу сделать, чтобы обеспечить безопасность его сына. Я сказал ему, что собираюсь финансировать принятие на работу дополнительно 100 тысяч сотрудников муниципальной полиции, которые будут патрулировать кварталы, знать живущих там людей и оказывать им большую помощь.

Я уже немного успокоился, однако, когда вошел в бальный зал, настроение у меня еще больше поднялось. Там собралось около семисот человек, включая моего друга по Джорджтаунскому университету Дениз Хайленд Дангремон и ее мужа, Боба, который приехал из Род-Айленда, чтобы оказать мне моральную поддержку. Я вернулся в Нью-Хэмпшир, полагая, что, возможно, еще не все потеряно.

В последние несколько дней предвыборной кампании между мной и Тсонгасом возникли серьезные разногласия, касающиеся экономической политики. Я предложил план из четырех пунктов, предусматривавший создание рабочих мест, оказание помощи в организации предприятий, борьбу с бедностью и неравенством доходов; сокращение дефицита наполовину за четыре года при уменьшении расходов и увеличении налогов на доходы самых богатых американцев; рост инвестиций в образование, профессиональное обучение и создание новых технологий; развитие торговли; умеренное снижение налогов для среднего класса и гораздо более значительное — для работающих бедняков. Мы сделали все возможное для того, чтобы как можно убедительнее обосновать каждое наше предложение, используя цифры, предоставленные Бюджетным управлением Конгресса. В противовес моему плану Тсонгас заявил, что нам следует сосредоточить внимание на сокращении дефицита и что страна не может позволить себе снизить налоги для среднего класса; при этом он выступал за снижение налога на прирост капитала, которое было бы в первую очередь выгодно богатым американцам. За мое предложение о снижении налогов Тсонгас назвал меня «пособником игры на понижение» и подчеркнул, что он станет для Уолл-стрит самым лучшим другом. В ответ я заявил, что нам нужен экономический план «новых демократов», который поможет и Уолл-стрит, и Мейн-стрит, и деловым кругам, и рабочим семьям. Многие люди были согласны с утверждением

Тсонгаса, что дефицит слишком велик для того, чтобы на его уменьшение существенно повлияло предложенное мною сокращение налогов, однако я считал, что нам надо принять какие-то меры против увеличившегося в течение последних двух десятилетий неравенства доходов и перемещения в 1980-е годы налогового бремени на плечи среднего класса.

Хотя я с удовольствием сравнивал достоинства экономических планов, предлагавшихся мною и моими конкурентами, у меня не было иллюзий относительно того, что вопросы, связанные с моими личными качествами и характером, прекратятся. Приближалось завершение кампании, и, выступая в Довере перед с энтузиазмом приветствовавшей меня толпой, я высказал свои подлинные взгляды на «проблему характера»:

Меня просто восхищает, что в последние несколько недель поднимаются так называемые вопросы о характере. Заметьте, это стало происходить после того, как мой рейтинг оказался самым высоким благодаря тому, что я говорил о ваших проблемах, о вашем будущем и о вашей жизни.

Ну что ж, вопрос о характерах кандидатов — один из важнейших во время президентской предвыборной кампании, и американский народ вот уже более двух сотен лет принимает решения, сравнивая характеры своих политиков. Преимущественно это были правильные решения, иначе мы бы сегодня здесь не находились. Я скажу вам, что думаю о «проблеме характера». Кому действительно есть до вас дело? Кто и впрямь стремится сказать, что он сделает конкретно, если будет избран президентом? Кто продемонстрировал, что выполняет то, о чем говорит? Кто полон решимости изменить вашу жизнь, а не просто завладеть властью или удержать ее?..

Я скажу вам, что такое, по моему мнению, вопрос о характере на этих выборах. Как можно иметь полномочия президента и никогда их не использовать, чтобы помочь людям улучшить свою жизнь, до того самого момента, когда нужно защищать самого себя на выборах? Вот что такое вопрос о характере... Я скажу вам кое-что еще. Я собираюсь сторицей отплатить вам за поддержку на этих выборах, и, если вы ее мне окажете, я не буду таким президентом, как Джордж Буш. Я никогда не забуду, кто дал мне второй шанс, и всегда буду помогать вам, до последнего вздоха.

Слова «до последнего вздоха» стали лозунгом наших сторонников в последние дни кампании в штате Нью-Хэмпшир. Сотни добровольцев работали не покладая рук. Мы с Хиллари пожимали руки каждому, с кем могли встретиться. Результаты опросов общественного мнения все еще были обескураживающими, однако пульс кампании стал более ровным.

Утро дня выборов, 18 февраля, было очень холодным. Юноша-инвалид Майкл Моррисон, студент Йэна Пашаля, проснувшись утром, подумал о том, как он будет работать на избирательном участке, чтобы помочь мне. К сожалению, машина его матери не завелась. Майкл был огорчен, но это его не остановило. В это холодное утро он выбрался в своем инвалидном кресле, снабженном моторчиком, на улицу, на обочину скользкой дороги, и несмотря на резкий зимний ветер, проехал в нем две мили до избирательного участка, где должен был работать. Некоторые люди считали, что главное на этих выборах — вопрос о моем призыве и о Дженнифер Флауэрс. Я же думаю, что они проводились для Майкла Моррисона; для Ронни Мачоса, маленького мальчика, родившегося с пороком сердца и не имевшего медицинской страховки; для девочки, чей безработный отец опускал голову за обеденным столом, потому что ему было стыдно перед семьей; для Эдварда и Энни Дэвис, у которых не хватало денег, чтобы купить и продукты, и нужные им лекарства; для сына официанта-иммигранта из Нью-Йорка, который не мог играть один в парке напротив своего дома. Кто из нас был прав, предстояло выяснить уже в скором времени.

В этот вечер Пол Тсонгас получил 35 процентов голосов, однако я занял прочное второе место, набрав 26 процентов, значительно больше, чем Керри (12 процентов), Харкин (10 процентов) и Браун (9 процентов). Остальные избиратели проголосовали за кандидатов, которых не было в бюллетене. По призыву Джо Гранмейсона, моего сторонника из Нью-Хэмпшира, с которым я был знаком еще со времен кампании Даффи, я сразу же выступил в средствах массовой информации и, как предложил Пол Бегала, сказал, что результаты голосования в штате Нью-Хэмпшир сделали меня «парнем, который снова победил». Тсонгас опередил меня на избирательных участках, находившихся ближе всего к границе со штатом Массачусетс, а на участках, расположенных в глубине штата Нью-Хемпшир и на десять миль севернее, я фактически одержал победу. Я был воодушевлен и очень благодарен избирателям. Они решили, что мне следует продолжать предвыборную кампанию.

Я полюбил Нью-Хэмпшир, мне нравился характер его жителей. Я уважал их за серьезность, — даже тех, кто голосовал за кого-то другого. Избиратели этого штата проверили меня в деле, и благодаря им я стал более достойным кандидатом. Очень многие люди подружились со мною и Хиллари и подняли нам настроение. Удивительно много жителей этого штата работало потом в моей администрации, а с некоторыми из них я продолжал поддерживать контакты на протяжении следующих восьми лет, например, когда устроил День Нью-Хэмпшира в Белом доме.

Ситуация в этом штате показала, насколько сильно американский народ хочет, чтобы его страна изменилась. Что касается республиканцев, то неожиданно начавший предвыборную кампанию Пат Бьюкенен получил 37 процентов голосов, а рейтинг президента в масштабах страны впервые после войны в Персидском заливе снизился до уровня менее 50 процентов. Хотя Буш по-прежнему опережал и Пола Тсонгаса, и меня, демократам, безусловно, стоило выдвигать своих кандидатов.

После выборов в штате Нью-Хэмпшир остальные предварительные выборы и закрытые партийные собрания проходили столь быстрыми темпами, что повторить такого рода «штучную» политику, какая была использована в Нью-Хэмпшире, стало просто невозможно. 23 февраля Тсонгас и Браун победили на закрытых партийных собраниях в штате Мэн, получив, соответственно, 30 и 29 процентов голосов. Я намного отстал от них со своими 15 процентами и занял третье место. За исключением Айовы, в тех штатах, где существовала система проведения закрытых партийных собраний, в процессе выбора делегатов участвовало меньше людей, чем в предварительных выборах. Таким образом, на закрытых партийных собраниях предпочтение отдавалось кандидатам, опиравшимся на ядро своих активных сторонников, которые обычно, но не всегда, придерживались более левых взглядов, чем демократы в целом, и занимали гораздо более левые позиции, чем избиратели на всеобщих выборах. 25 февраля жители штата Южная Дакота, принявшие участие в предварительных выборах, активнее поддержали своих соседей, Боба Керри и Тома Харкина, чем меня, хотя я и добился вполне достойных результатов, совершив единственную поездку на митинг, организованный на ранчо, где разводили лошадей.

В марте состоялось много важных для меня событий. Месяц начался с предварительных выборов в штатах Колорадо, Мэриленд и Джорджия. У меня было много друзей в Колорадо, а бывший губернатор этого штата, Дик Ламм, осуществлял координацию моей кампании в районе Скалистых гор, однако я смог добиться лишь того, что голоса разделились между Брауном, Тсонгасом и мною. Браун получил 29 процентов, я — 27, а Тсонгас со своими 26 процентами оказался непосредственно за мною. В штате Мэриленд я начал с активных организационных мероприятий, однако после того как опросы общественного мнения в Нью-Хэмпшире показали значительное снижение моего рейтинга, некоторые мои сторонники в Мэриленде перешли на сторону Тсонгаса. В этом штате он нанес мне поражение.

Большим испытанием для меня стали выборы в штате Джорджия. До сих пор мне не удавалось стать лидером по результатам предварительных выборов, и передо мною стояла задача одержать здесь победу, причем убедительную. Этот крупнейший штат на юге страны голосовал первым — 3 марта. Зелл Миллер перенес на неделю проведение предварительных выборов в Джорджии, чтобы обособить ее от других южных штатов, участвовавших в голосовании в «супервторник». Джорджия была интересным штатом. Атланта — это многоликий космополитический город, где сконцентрировано больше штаб-квартир корпораций, чем в любом другом крупном населенном пункте Америки.

За пределами Атланты жители штата в культурном отношении были весьма консервативны. Например, Зелл, несмотря на всю свою популярность, безуспешно пытался добиться от Законодательного собрания Джорджии согласия на то, чтобы с флага штата убрали крест конфедератов, и когда это удалось его преемнику, Рою Барнсу, его уже не переизбрали на пост губернатора. Джорджия также отличается присутствием значительного военного контингента, необходимость которого долгое время отстаивали в Конгрессе представители штата. Не случайно Сэм Нанн был председателем Сенатского комитета по делам вооруженных сил. Когда стала известна история с моим призывом на военную службу, Боб Керри сказал, что, как только дело дойдет до голосования по моей кандидатуре в Джорджии, избиратели выведут меня на чистую воду, «расколов», как «мягкий арахис». Это была остроумная шутка, так как в Джорджии выращивают больше арахиса, чем в любом другом штате. Через пару дней после голосования в Нью-Хэмпшире я вылетел в Атланту. Когда самолет приземлился, меня встретили мой старый друг мэр Атланты Мейнард Джексон и окружной прокурор Джим Батлер, ветеран вьетнамской войны, который улыбнулся мне и сказал, что он — единственный солдат, которой не хочет «раскалывать» меня, как «мягкий арахис».

Мы втроем выехали на машине в центр города на митинг, организованный в одном из торговых центров. Я вышел на сцену в окружении толпы своих сторонников — известных деятелей демократической партии. Нас оказалось так много, что вскоре сцена, построенная специально для проведения этого митинга, не выдержала нашего веса; она обрушилась, и все находившиеся на ней попадали кто куда. Я не пострадал, но одному из моих сопредседателей, представителю штата афроамериканцу Келвину Смайру, повезло меньше: упав, он сломал бедро. Позднее Крейг Смит в разговоре с Келвином пошутил, что тот был единственным из моих сторонников, кто в буквальном смысле «лег костьми» ради меня. Это действительно так и было. Однако столь же активно мне помогали и Зелл Миллер, и конгрессмен Джон Льюис, и многие другие демократы из штата Джорджия, а также мои земляки, организовавшие группу «Арканзасские путешественники», которая вела кампанию почти во всех штатах, где проходили предварительные выборы. Они всегда меняли ситуацию к лучшему и особенно эффективно действовали в Джорджии. Политическая пресса заявила: для того чтобы вырваться вперед, я должен одержать в этом штате убедительную победу, получив по меньшей мере 40 процентов голосов. Благодаря друзьям и своей предвыборной платформе я набрал 57 процентов.

В следующую субботу в штате Южная Каролина я одержал свою вторую победу. За меня проголосовало 63 процента избирателей. Мне очень помогли представители руководства демократической партии, а также бывший губернатор штата Дик Райли и мои друзья по «Ренессансному уикенду». Том Харкин в последний момент предпринял попытку сорвать мою кампанию, а Джесси Джексон, уроженец Южной Каролины, разъезжал по этому штату, критикуя меня. Несмотря на эти нападки и мою неудачную реакцию на них, когда на одной из радиостанций я допустил неосторожное высказывание в комнате, где был включен микрофон и шла передача в прямой эфир, другие чернокожие лидеры остались моими сторонниками. Как и в Джорджии, в Южной Каролине я получил подавляющее большинство голосов чернокожих избирателей. Думаю, это удивило моих соперников, которые своими непоколебимыми убеждениями завоевали репутацию поборников гражданских прав. Однако я был единственным южанином, и меня, так же как и чернокожих арканзасцев, оказывавших мне поддержку, на протяжении многих лет связывали личные контакты с чернокожими политическими лидерами, представителями системы образования, деловых кругов и религиозных общин по всему Югу и за его пределами.

Как и в штате Джорджия, мне оказали предпочтение белые участники предварительных выборов. К 1992 году большинство белых, которые могли бы поддержать кандидата, имевшего тесные связи с черной общиной, уже перешли в лагерь республиканцев. Я получил голоса тех, кто хотел, чтобы, решая проблемы, создававшие трудности для всех американцев, президент не принимал во внимание расовую принадлежность своих граждан. Республиканцы старались добиться того, чтобы число этих людей оставалось небольшим, превращая каждые выборы в войну культур и стараясь представить всех демократов чужаками в глазах белых избирателей. Они знали, на какие психологические «кнопки» нажимать, чтобы белые избиратели перестали думать. И когда у них это получалось, республиканцы побеждали. Помимо стремления выиграть предварительные выборы я старался сделать так, чтобы думающих белых избирателей становилось как можно больше: в этом случае мне удалось бы успешно конкурировать с соперниками на всеобщих выборах в южных штатах.

После предварительных выборов в штате Джорджия из гонки выбыл Боб Керри, а в Южной Каролине — Том Харкин. К «супервторнику», когда должны были состояться восемь предварительных выборов и три закрытых партийных собрания, в числе претендентов остались только Тсонгас, Браун и я. Тсонгас нанес мне серьезное поражение на предварительных выборах в своем родном штате Массачусетс и соседнем Род-Айленде. Он также одержал победу на закрытых партийных собраниях в штате Делавэр. Однако в южных и пограничных штатах мы разбили соперников наголову. На предварительных выборах во всех южных штатах — Техасе, Флориде, Луизиане, Миссисипи, Оклахоме и Теннесси я получил большинство голосов. В Техасе с помощью друзей, которые появились у меня в 1972 году во время кампании Макговерна, и значительного большинства американцев мексиканского происхождения я набрал 66 процентов. Во всех остальных штатах, где проводились предварительные выборы, я добился еще лучших результатов, за исключением Флориды, в которой после кампании, отличавшейся жестким соперничеством, получил 51 процент, в то время как Тсонгас — 34 процента и Браун — 12 процентов. Я также победил на закрытых партийных собраниях в штате Гавайи — благодаря губернатору Джону Уэйхи — и в штате Миссури, где меня поддержал заместитель губернатора Мел Карнахан, хотя в это время он вел свою кампанию перед предварительными выборами на пост губернатора. Мел впоследствии также победил.

После «супервторника» у меня осталась только неделя для выработки сильной стратегии с целью получения неоспоримого преимущества на выборах в Иллинойсе и Мичигане. Всего лишь за месяц до этого я находился в свободном падении и все «специалисты» из средств массовой информации были уверены, что со мною покончено. Теперь же я лидировал. Однако Тсонгас все еще был весьма активен и на следующий день после «супервторника» пошутил, что, поскольку я получил такие хорошие результаты на предварительных выборах в южных штатах, он подумает, не предложить ли мне стать кандидатом на пост вице-президента. На следующий день Тсонгас тоже отправился в штаты Среднего Запада, где выступил с критикой моей деятельности на посту губернатора, нелестно отозвался о моем характере и выразил сомнение в возможности моего избрания на пост президента. Для него вопрос о моем характере был связан с тем, что я предложил снизить налоги для среднего класса. Новый опрос общественного мнения показал, что около 40 процентов американцев тоже сомневались в моей честности, однако вряд ли на их мнение повлияла проблема налогов.

Однако делать было нечего, оставалось лишь придерживаться своей стратегии и идти дальше. В штате Мичиган я посетил небольшой город Бартон близ Флинта, где значительное большинство жителей составляли выходцы из Арканзаса, которые перебрались туда, надеясь получить работу в автомобилестроительных компаниях. 12 марта я выступил в округе Макомб близ Детройта, на родине «демократов Рейгана», то есть избирателей, которых убедила отказаться от поддержки нашей партии программа Рейгана, выступавшего против активной роли правительства, за сильную оборону и жесткую борьбу с преступностью. По существу, эти избиратели из пригородов начали голосовать за республиканцев в 1960-е годы, так как полагали, что демократы больше не разделяют такие их ценности, как работа и семья, и слишком заняты социальными программами, в ходе реализации которых отдают средства, поступающие от налогоплательщиков, чернокожим и склонным к расточительству бюрократам.

Выступая перед полным залом в местном колледже округа Макомб, я заявил собравшимся, что дам им новую демократическую партию, экономическая и социальная политика которой будет основана на возможностях и ответственности для всех граждан. Она будет распространяться и на руководителей корпораций, зарплата которых не зависит от положения их предприятий; и на трудящихся, не желающих повышать свою квалификацию; и на людей, получающих социальные пособия и при этом способных работать. Затем я сказал избирателям, что мы не добьемся успеха, если они не будут готовы сотрудничать со всеми, кто разделяет эти ценности. Я призвал их голосовать невзирая на расовую принадлежность кандидатов, потому что «по существу, это не расовые проблемы. Они касаются или экономики, или ценностей».

На следующий день я выступил с таким же заявлением перед несколькими сотнями чернокожих священников и других активистов в баптистской церкви «Плезант-Гроув» преподобного Оделла Джонса в гетто Детройта. Я сказал своим чернокожим слушателям, многие из которых были родом из Арканзаса, что призвал белых избирателей округа Макомб голосовать независимо от расовой принадлежности кандидатов и подчеркнул, что теперь прошу их сделать то же самое. Я призвал их поддержать являвшуюся частью моей программы идею ответственности (включая реформу системы социального обеспечения, решительные меры по гарантированной выплате пособий на детей и усилия по борьбе с преступностью), проведение которой в жизнь способствовало бы упрочению таких ценностей, как работа, семья и безопасность в их кварталах. Оба этих выступления привлекли особое внимание, так как ситуация, когда политик говорит с белыми избирателями округа Макомб о расовой проблеме, а с чернокожими из гетто — о вопросах социального обеспечения и преступности, была необычной. То, что обе группы активно откликнулись на одну и ту же речь, меня не удивило. В глубине души большинство американцев понимают: самая лучшая социальная программа — это работа, самый сильный социальный институт — семья, а политика расовой сегрегации обречена на поражение.

В Иллинойсе я посетил колбасную фабрику, где работали чернокожие, испаноязычные американцы и иммигранты из Восточной Европы, чтобы сообщить об обязательстве компании предоставить всем сотрудникам, не окончившим среднюю школу, возможность присоединиться к программе всеобщего образования. Я встретился с иммигрантом из Румынии, незадолго до этого ставшим гражданином США, который сказал мне, что будет впервые голосовать в Америке и намерен отдать свой голос мне. Я работал в общинах чернокожих и латиноамериканцев вместе с двумя молодыми активистами — Бобби Рашем и Луисом Гутьерресом (оба впоследствии были избраны в Конгресс). Затем я посетил объект жилищного строительства с использованием энергосберегающих технологий вместе с молодым лидером общины латиноамериканцев Дэнни Солисом, сестра которого, Пэтти, стала работать у Хиллари во время предвыборной кампании и с тех пор была ее постоянной сотрудницей. В Чикаго я помимо всего прочего принял участие в параде по случаю Дня Святого Патрика под приветственные крики сторонников и улюлюканье противников, причем и то, и другое звучало особенно громко, наверное потому, что в барах, располагавшихся вдоль маршрутов следования участников шествия, в изобилии предлагалось пиво.

За два дня до выборов мы с Полом Тсонгасом и Джерри Брауном участвовали в теледебатах в Чикаго. Мои соперники знали, что наступил решающий момент, и поэтому старались критиковать меня как можно активнее. Браун привлек к себе внимание, выступив с резкими нападками на Хиллари. Он заявил, что я позволил фирме Rose заниматься в штате предпринимательской деятельностью, чтобы увеличить доходы своей жены, и что компания по разведению домашней птицы, интересы которой представляла Rose, пользовалась особыми привилегиями Министерства экологии именно потому, что в этой компании работала Хиллари. Обвинения были нелепыми, и то, что Джерри произносил их с таким пылом, меня возмутило. Я объяснил, как все обстояло на самом деле, так же, как объяснял тогда, когда Фрэнк Уайт во время губернаторской кампании 1986 года выступил с нападками на юридическую практику Хиллари. Фирма Rose представляла Арканзас в инвестиционном бизнесе начиная с 1948 года. Она защищала интересы штата в его противостоянии с коммунальными предприятиями, которые хотели, чтобы Арканзас платил за возведение атомной электростанции Grand Gulf. Хиллари вычла из дохода фирмы все гонорары, законно выплаченные штатом, до подсчета своей доли как партнера, поэтому не получила никакой прибыли от этой деятельности, что показала бы любая проверка. Более того, не было никаких доказательств, что клиенты фирмы Rose пользовались какими-либо привилегиями, предоставленными ведомствами штата. Мне не следовало выходить из себя, однако эти обвинения были абсолютно беспочвенными. Подсознательно я, вероятно, чувствовал себя виноватым в том, что Хиллари вынуждена была постоянно заступаться за меня, и порадовался возможности подняться на ее защиту.

Все, кто знал Хиллари, не сомневались в ее безупречной честности. Однако ее знали не все, и эти нападки причиняли ей боль. Утром следующего после теледебатов дня мы пожимали руки людям в кафе «Бизи би» в Чикаго, и один из журналистов спросил ее, что она думает об обвинениях Брауна. Ответ Хиллари был очень удачным: она сказала, что стремилась совместить профессиональную карьеру и семейную жизнь. Тогда журналист поинтересовался, сумела ли она добиться того, чтобы они не вступали в противоречие. Безусловно, Хиллари это вполне удалось, и ей следовало так и сказать. Но она устала, находилась в состоянии стресса и вместо этого ответила: «Думаю, что могла бы оставаться дома, печь печенье и звать гостей на чай, однако я решила заниматься своей профессиональной деятельностью, продолжив работу, которую начала еще до того, как мой муж стал участвовать в общественной жизни. Я всегда работала максимально напряженно и тщательно, и это все, что могу вам сказать».

Пресса ухватилась за «чай и печенье» и представила слова Хиллари как критику матерей-домохозяек. Это было удачей для поборников республиканской культуры. Они стали изображать Хиллари как «воинствующую юристку-феминистку», стремившуюся играть роль идеологического руководителя «администрации Клинтон — Клинтон», которая будет придерживаться «радикально феминистской» программы. Мне было жаль ее. Я знал, что Хиллари много лет отстаивала право женщин на выбор, включающий возможность сидеть дома и присматривать за детьми, хотя большинство матерей, как одиноких, так и замужних, уже просто не могли себе этого позволить. Кроме того, я знал, что ей нравится печь печенье и приглашать своих подруг на чай. Одно ее необдуманное высказывание предоставило нашим оппонентам дополнительную возможность делать то, что у них лучше всего получалось, — разобщать и уводить от нас избирателей.

Все это было забыто на следующий день, когда мы одержали победу в Иллинойсе, родном штате Хиллари, получив 52 процента голосов, в то время как Тсонгас набрал 25, а Браун — 15, и в Мичигане, где я получил 49, Браун — 27, а Тсонгас — 18 процентов. Если нападки Брауна на Хиллари и имели какой-то резонанс, то, вероятно, они только повредили ему на выборах в штате Иллинойс. Тем временем президент Джордж Буш, умело действуя, нанес поражение Пату Бьюкенену в обоих этих штатах, фактически покончив с ним как с соперником. Хотя раскол в рядах республиканцев был мне выгоден, я испытал удовольствие от поражения Бьюкенена. Он старался играть на характерном для среднего класса чувстве надвигающейся опасности: например, в одном южном штате посетил кладбище конфедератов, но не перешел улицу, чтобы побывать на могилах чернокожих.

После пышных торжеств в чикагском отеле «Палмер-хаус», где в честь праздника бросали зеленое ирландское конфетти, мы вновь взялись за дело. На поверхностный взгляд казалось, что моя кампания идет успешно, однако при анализе изнутри ситуация не была столь ясной. Один из новых опросов общественного мнения показал, что я иду вровень с президентом Бушем, однако другой продемонстрировал мое значительное отставание, хотя число американцев, одобрявших действия Буша на посту президента, уменьшилось до 39 процентов. Опрос, проведенный среди избирателей Иллинойса на выходе с избирательных участков, показал, что половина демократов недовольна выбором кандидата от своей партии на пост президента. Джерри Браун тоже выражал неудовольствие. Он сказал, что, возможно, не будет поддерживать меня, если я добьюсь выдвижения своей кандидатуры от демократической партии.

Девятнадцатого марта Тсонгас, сославшись на финансовые проблемы, отказался от дальнейшего участия в предвыборной гонке. В результате моим единственным соперником перед предварительными выборами в Коннектикуте, намеченными на 24 марта, остался Джерри Браун. Считалось, что я должен одержать победу в этом штате, потому что меня поддержало большинство местных демократических лидеров, а кроме того здесь у меня остались друзья еще со школьных лет. Хотя я активно вел кампанию, мне было неспокойно. Сторонники Тсонгаса очень сердились на меня за то, что я вытеснил его из гонки; они намеревались в любом случае голосовать за него или перейти на сторону Брауна. Моих сторонников, наоборот, было трудно расшевелить, так как они считали, что выдвижение кандидатом на пост президента от демократической партии мне гарантировано. Я опасался, что из-за невысокой активности избирателей могу потерпеть поражение на этих выборах. Именно так и произошло. В голосовании приняли участие около 20 процентов зарегистрированных демократов, и Браун нанес мне поражение, получив 37 процентов, в то время как за меня проголосовали 36 процентов. 20 процентов избирателей были преданными сторонниками Тсонгаса, продолжавшими поддерживать своего кандидата.

Следующим серьезным испытанием были предварительные выборы в штате Нью-Йорк 7 апреля. Если бы я не выиграл здесь после того, как потерпел поражение в Коннектикуте, выдвижение моей кандидатуры снова оказалось бы под угрозой. Нью-Йорк с его жестким круглосуточным циклом подачи новостей и политической «игрой без правил» казался идеальным местом для того, чтобы пустить мою кампанию под откос.