Моя жизнь

ГЛАВА 55

Пока шли переговоры в Кэмп-Дэвиде, произошло несколько позитивных событий. Шарлин Баршефски заключила масштабное торговое соглашение с Вьетнамом, а Палата представителей приняла поправку, предложенную моей давней сторонницей Максин Уотерс, на основе которой мы получили возможность выплатить нашу долю в соответствии с программой прощения долгов развивающимся странам в новом тысячелетии. К тому времени эта идея приобрела массу сторонников, лидером которых был Боно, уже ставший заметной фигурой в политической жизни Вашингтона. Боно оказался первоклассным политиком, в чем ему отчасти помог элемент неожиданности. Ларри Саммерс, который знал все об экономике, но почти ничего о поп-культуре, однажды пришел в Овальный кабинет и сказал, что недавно побывал на митинге по поводу прощения долгов и познакомился с «одним парнем, которого зовут Боно, фамилии его не знаю, только имя, он одет в джинсы и футболку и носит большие темные очки. Боно хотел побеседовать со мной по поводу прощения долгов, а он знает, о чем говорит».

Поездка на Окинаву оказалась очень успешной, так как «Большая восьмерка» поддержала наше обязательство создать условия для того, чтобы к 2015 году все дети в мире посещали начальную школу. Я сделал первый шаг, выделив 300 миллионов долларов на программу, ставящую целью предоставление завтраков 9 миллионам детей, которые будут получать их, придя в школу. Эту инициативу предложили мне Джордж Макговерн, наш представитель ООН в Риме, занимающийся программой снабжения продовольствием; его давний партнер Боб Доул, возглавивший в США реализацию программы продовольственных талонов для бедных, и конгрессмен Джим Макговерн из Массачусетса. Я также посетил размещенные на Окинаве американские военные подразделения, поблагодарил премьер-министра Йоширо Мори за то, что он разрешил им там находиться, и пообещал уменьшить проблемы и понизить напряженность, которую вызывало их присутствие на острове. Это был мой последний саммит «Большой восьмерки», но, к сожалению, мне пришлось быстро его покинуть, чтобы вернуться в Кэмп-Дэвид. Руководители других государств на протяжении всех восьми лет поддерживали мои инициативы, и нам многое удалось сделать вместе.

Челси ездила на Окинаву вместе со мною. Одним из самых приятных обстоятельств того года для нас с Хиллари стало то, что его вторую половину Челси провела дома. За первые три года учебы в Стэнфорде она прошла значительно больше курсов, чем требовалось по программе, и поэтому последние шесть месяцев могла провести вместе с нами в Белом доме. Сейчас Челси делила свое время между участием в избирательной кампании своей матери и помощью мне в Белом доме, а также ездила со мною в зарубежные поездки. Челси была очень полезна нам обоим, и ее присутствие украсило нашу жизнь.

В конце месяца я возобновил свою битву с республиканцами по вопросу снижения налогов. Они все еще хотели использовать весь профицит бюджета, образованный за десять лет, для сокращения налогов, утверждая, что эти деньги принадлежат налогоплательщикам и должны быть им возвращены. Аргумент, конечно, убедительный, но с одним уточнением: профицит бюджета пока был только прогнозом, а сокращение налогов произойдет независимо от того, материализуется он или нет. Я попытался проиллюстрировать это, попросив людей представить, что они получили письмо от Эда Макмэйхона, широко известного по телерекламе, которая начинается с фразы: «Возможно, вы уже выиграли 10 миллионов долларов». Я сказал, что те люди, которые готовы, получив такое письмо, сразу же потратить 10 миллионов долларов, могут откликнуться на предложение республиканцев, а всем остальным «следует поддержать наш план и помочь дальнейшему процветанию страны».

В августе у меня было очень много дел. В начале месяца я побывал в Филадельфии, где Джордж Буш и Дик Чейни объявили о выдвижении своих кандидатур на посты президента и вице-президента соответственно. Потом отправился с Хиллари на остров Мартас-Виньярд, где участвовал в нескольких мероприятиях по сбору пожертвований для ее избирательной кампании, а затем вылетел в штат Айдахо, чтобы встретиться с пожарными, которые боролись там с очень большим и опасным лесным пожаром. 9 августа я наградил Президентской медалью свободы пятнадцать американцев, включая покойного сенатора Джона Чейфи, сенатора Пата Мойнихена, основателя Фонда защиты детей Мэриен Эделман, активистку борьбы со СПИДом доктора Матильду Крим, Джесси Джексона, правозащитника судью Круза Рейносо и генерала Уэсли Кларка, завершившего свою блестящую военную карьеру на посту командующего нашей энергичной кампанией против Милошевича, проводившего этнические чистки в Косово.

В августе произошло еще одно событие, не имеющее абсолютно никакого отношения к политике: я посетил своего друга Билла Хайбелса в церкви Уиллоу-Крик, которая находится в Южном Баррингтоне, штат Иллинойс, неподалеку от Чикаго, и побеседовал с несколькими сотнями священников, приглашенных Биллом на конференцию. Мы говорили о том, когда и почему я решил заняться политикой; какие церкви посещала моя семья и что это для меня значило; почему очень многие все еще считали, что я так и не извинился за свои проступки; как я использую опросы общественного мнения; что важнее всего для руководителя и чем бы я хотел запомниться людям. У Хайбелса была сверхъестественная способность доходить во всем до самой сути и заставлять меня обсуждать вещи, о которых я обычно не говорил. Я получил удовольствие от того, что мне удалось на несколько часов отвлечься от политики и задуматься о духовных проблемах, которым она часто не оставляет места.

Четырнадцатого августа, в день открытия съезда демократической партии, Хиллари эмоционально и трогательно поблагодарила демократов за их поддержку и убедительно показала, какие основные проблемы стоят накануне выборов в этом году. Затем, после демонстрации третьего фильма о моей работе, снятого для съезда нашей партии Харри и Линдой Томасон, в котором рассказывалось о наших достижениях за восемь лет, я под аплодисменты и торжественную музыку поднялся на сцену. Когда шум стих, я сказал, что основной вопрос предстоящих выборов очень прост: «Хотим ли мы, чтобы прогресс и процветание продолжались?»

Я попросил демократов удостовериться, что для решения о том, должна ли партия оставаться у власти, мы использовали критерий, предложенный в 1980 году президентом Рейганом: «Насколько сегодня мы стали жить лучше, чем восемь лет назад?» Ответ доказывал, что Гарри Трумэн был прав, когда сказал: «Если вы хотите жить как республиканцы, вам лучше голосовать за демократов». Слушатели одобрительно зашумели. Мы действительно стали жить лучше, и это касалось не только экономики. Появилось больше рабочих мест, но одновременно увеличилось число усыновленных детей. Государственный долг уменьшился, но то же самое произошло и с количеством подростковых беременностей. Мы одновременно стали и более разными, и более сплоченными; построили наш мост в XXI столетие, прошли по нему и «не собирались поворачивать обратно».

Я заявил участникам съезда: то, что мы сделаем сейчас, в период процветания, будет не менее важной проверкой характера американцев, их системы ценностей и способности принимать здравые решения, чем те испытания, которые им приходилось переживать в прошлом. Если бы Конгресс контролировали демократы, Америка бы уже получила «Билль о правах пациентов», увеличение минимальной заработной платы, более эффективные законы, требующие равной оплаты труда женщин, налоговые льготы для среднего класса на оплату обучения в колледже и долговременного ухода за тяжелобольными.

Я отметил тридцатилетнюю деятельность Хиллари на общественном поприще, особенно ее работу в Белом доме по проблемам семьи и детей, и сказал о том, что точно так же, как наша семья всегда могла рассчитывать на Хиллари, на нее могут положиться семьи в Нью-Йорке и во всей Америке.

Затем я агитировал за Ала Гора, подчеркнув его стойкие убеждения, полезные идеи, понимание будущего и несомненную честность. Я поблагодарил Типпер за ее помощь людям, страдающим психическими заболеваниями, а также приветствовал выбор Ала, предложившего кандидатуру Джо Либермана на пост вице-президента, и рассказал о нашей тридцатилетней дружбе с Джо — участником движения в защиту гражданских прав на Юге в 60-е годы.

Выдвижение Джо, первого американского еврея, на высший пост в одной из двух основных партий страны, стало убедительным доказательством намерения Ала Гора построить действительно единую Америку.

Я закончил речь личными благодарностями и личной просьбой:

Друзья мои, на этой неделе исполнится пятьдесят пять лет с того дня, как в небольшом южном городке во время летней грозы меня родила молодая вдова. Америка дала мне шанс осуществить свои мечты. И я старался изо всех сил, чтобы и ваши мечты сбылись. Теперь мои волосы поседели, появились новые морщины, но с тем же энтузиазмом, с каким я восемь лет назад начал выполнять работу, которую очень люблю, я хочу сказать вам, что благодарю вас от всего сердца.

Мои соотечественники-американцы, будущее нашей страны теперь в ваших руках. Вам нужно напряженно думать, глубоко чувствовать и мудро выбирать. И помните... В первую очередь нужно заботиться о людях. Нужно продолжать «строить мосты». И не переставать думать о будущем.

На следующий день мы с Хиллари и Челси вылетели в Монро, штат Мичиган, чтобы присутствовать на митинге, где нам предстояло «передать эстафету» Алу и Типпер Гор. Огромная толпа сторонников, собравшаяся там, стала хорошим «трамплином» для Ала, который вылетел в Лос-Анджелес, где официально объявил о выдвижении своей кандидатуры и стал лидером нашей партии, а я отправился в местный «Макдоналдс», чего не делал уже много лет.

Кампания Буша-Чейни использовала два основных послания избирателям. Позитивным аргументом был «сострадательный консерватизм»: обещание создать для Америки такие же условия, какие смогли обеспечить мы, но при этом уменьшить число правительственных чиновников и снизить налоги. Негативный аргумент, связанный с обещанием упрочить мораль и покончить с межпартийной борьбой в Вашингтоне, был по меньшей мере лицемерием. Я сделал все, что мог, чтобы наладить сотрудничество с республиканцами в Вашингтоне, а они, напротив, с самого первого дня пытались меня «демонизировать». Теперь республиканцы говорили: «Мы будем себя хорошо вести, если вы снова вернете нам Белый дом».

Этот «моральный аргумент» не должен был возыметь действия, если только люди не думали, что Гор сделал что-то нечестное, особенно когда вместе с ним на выборы шел суперпорядочный Либерман. Меня не было в списке кандидатов: это было несправедливо по отношению к избирателям и нанесло бы нашим новым кандидатам огромный ущерб, если бы их обвинили в моих личных ошибках. Я знал, что стратегия республиканцев сработает, если только демократы признают легитимность их аргументов и забудут напомнить избирателям о фиаско импичмента и о том, какой ущерб могут нанести правые, если будут контролировать одновременно и Белый дом, и Конгресс. Вице-президент Национальной стрелковой ассоциации уже хвастал, что в случае избрания Буша у них появится свой офис прямо в Белом доме.

Опросы, проведенные после съезда демократической партии, показали, что Ал Гор ликвидировал свое отставание и даже немного вырвался вперед, и я вместе с Хиллари отправился на север штата Нью-Йорк в район Фингер-Лейкс, чтобы пару дней отдохнуть и вести ее избирательную кампанию, характер которой теперь существенно изменился. Мэр Джулиани отказался от участия в выборах, а новый оппонент Хиллари, конгрессмен из Лонг-Айленда Рик Лацио, оказался трудным соперником. Он был привлекательным и умным мужчиной, и хотя отношение к нему избирателей не отличалось такой поляризацией мнений, как в случае Джулиани, Лацио был еще более консервативным.

Месяц завершился двумя короткими поездками. После встречи в Вашингтоне с Винсенте Фоксом, вновь избранным президентом Мексики, я полетел в Нигерию, чтобы увидеться с президентом Олусегуном Обасаньо. Я хотел поддержать его усилия в борьбе со СПИДом, пока уровень инфицированных в этой стране не стал таким же высоким, как в государствах Южной Африки, и привлечь внимание к недавно принятому в США закону о торговле с африканскими странами, который, как я надеялся, поможет испытывающей трудности экономике Нигерии. Мы с Обасаньо посетили конференцию, посвященную проблеме СПИДа, на которой одна юная девушка рассказала о том, как она просвещает одноклассников по поводу этой болезни, а мужчина по имени Джон Ибекве поведал о трагической истории своей женитьбы на женщине, инфицированной вирусом СПИДа, о том, как заразился он сам, и об отчаянных поисках лекарства для жены, которое бы позволило им иметь неинфицированных детей. Президент Обасаньо попросил госпожу Ибекве подняться на сцену и обнял ее. Это была трогательная сцена, которая стала наглядным свидетельством того, что Нигерия не попадет в ловушку отрицания проблемы, которое стало одной из основных причин распространения СПИДа в других странах.

Из Нигерии я вылетел в Танзанию, в город Аруша, где под председательством Нельсона Манделы проходили переговоры по мирному урегулированию в Бурунди. По мнению Манделы, я и несколько руководителей африканских стран должны были присоединиться к нему на заключительной стадии переговоров для того, чтобы побудить лидеров многочисленных племен Бурунди подписать соглашение и избежать новой Руанды. Мандела дал мне четкие инструкции: мы с ним должны были использовать известный прием «хороший полицейский и плохой полицейский». Предполагалось, что я выступлю с позитивной речью, призывая сделать правильный выбор, а потом Мандела жестко потребует, чтобы стороны подписали предложенный им договор. Это сработало: президент Бурунди Пьер Буйоа и представители тринадцати из девятнадцати племен — участников конфликта подписали соглашение. Вскоре к ним присоединились еще четыре лидера, а не подписавших договор осталось всего двое. Хотя это была тяжелая поездка, переговоры по мирному урегулированию в Бурунди имели целью показать Африке и всему миру, что Соединенные Штаты будут продолжать играть на международной арене роль миротворца. Как я сказал себе перед началом переговоров в Кэмп-Дэвиде, «мы или добьемся успеха, или покажем, что, по крайней мере, пытались это сделать».

Тридцатого августа вместе со спикером Деннисом Хастертом, шестью членами Палаты представителей, Джо Байденом и тремя другими сенаторами и несколькими членами кабинета я вылетел в Колумбию, в Картахену. Мы все хотели подчеркнуть готовность Америки оказать помощь президенту Андресу Пастране в реализации его плана «Колумбия», целью которого было освобождение страны от торговцев наркотиками и террористов, контролировавших треть ее территории. Пастрана рисковал жизнью, когда, пытаясь добиться мира, отправился в одиночку на встречу с партизанами в их логово. Когда это не принесло успеха, он попросил Соединенные Штаты помочь ему, осуществив план «Колумбия», победить криминальные кланы. При активной поддержке Хастерта я получил от Конгресса более миллиарда долларов для оказания помощи этой стране.

Картахена — прекрасный город, окруженный старинной крепостной стеной. Пастрана вышел с нами на улицы, где мы встретились с правительственными служащими, борцами с торговцами наркотиками и людьми, пострадавшими от насилия, включая вдову офицера полиции, погибшего при выполнении своего долга, — одного из сотен людей, которых убили, потому что они были честными и храбрыми. Андрес представил нас с Челси группе очаровательных молодых музыкантов «Дети Валленато» — так называлась их родная деревня, находившаяся в районе, где насилие было повседневной реальностью. Одетые в национальные костюмы, они в тот вечер пели о мире и танцевали; Пастрана, Челси и я танцевали вместе с ними на улицах Картахены.

В конце первой недели сентября я наложил вето на законопроект, отменявший налог на недвижимость, а затем объявил о том, что отложу решение о развертывании национальной системы противоракетной обороны, пока не будет избран мой преемник. Я принял участие в избирательной кампании Хиллари в штате Нью-Йорк, а затем отправился в Организацию Объединенных Наций на саммит, посвященный Миллениуму. Это была самая представительная в истории ассамблея мировых лидеров.

Моя последняя речь в ООН стала кратким, но страстным призывом к международному сотрудничеству по вопросам безопасности, мира и общего процветания, к тому, чтобы построить сообщество, которое будет жить, руководствуясь простым правилом: «С каждым нужно считаться; у каждого есть своя роль; нам всем будет лучше, если мы станем помогать друг другу».

После своего выступления я спустился в зал и сел рядом с Мадлен Олбрайт и Диком Холбруком, чтобы послушать следующего оратора — Мохаммеда Хатами, президента Ирана, где в последние годы прошли выборы президента, депутатов парламента и органов муниципального управления. На всех эти выборах реформаторы получили от двух третей до 70 процентов голосов. Проблема заключалась в том, что по иранской конституции совет исламских фундаменталистов, возглавляемый аятоллой Сайедом Али Хаменеи, обладал огромной властью: он мог отменять законы и запрещать тому или иному кандидату занимать государственную должность. Совет также контролировал операции иранской разведки за рубежом и финансировал террористов. Мы пытались наладить отношения с Хатами и установить больше личных контактов. Я также заявил, что Соединенные Штаты совершили ошибку, поддержав свержение законного правительства в Иране в 1950-х годах. Я полагал, что этот мой жест уважения поможет добиться успеха вновь избранному президенту.

Мы с Кофи Аннаном пригласили всех на традиционный обед. По его окончании я, как обычно, стоял у своего стола и обменивался рукопожатиями с теми лидерами, которые, прощаясь, подходили ко мне. Я думал, что последним будет представитель Намибии — человек огромного роста, возвышавшийся надо мной. Но когда он отошел, я увидел еще одного руководителя, которого до того момента заслоняла широкая спина намибийца, — это был Фидель Кастро. Он протянул мне руку, и я ее пожал, став первым американским президентом, обменявшимся с ним рукопожатием, более чем за сорок лет. Фидель сказал, что не хотел меня беспокоить, но подошел, чтобы выразить мне свое уважение, перед тем как я покину президентский пост. Я ответил: «Надеюсь, настанет день, когда наши страны примирятся».

После ассамблеи ООН ОПЕК объявила, что увеличит производство нефти на 800 тысяч баррелей в день, затем в Вашингтон прибыл с официальным визитом президент Индии Ваджпаи, а 19 сентября Сенат вслед за Палатой представителей одобрил законопроект, устанавливающий долговременные торговые отношения с Китаем, устранив, таким образом, препятствия для его вступления в ВТО. Я был убежден, что через некоторое время это событие будет признано одним из самых важных достижений в сфере внешней политики за восемь лет моего президентства.

Для Хиллари сентябрь оказался удачным. 12-го она выиграла предварительные выборы и одержала уверенную победу в Буффало над Лацио в дебатах, которые вел Тим Рассерт. У Лацио возникло три проблемы: он говорил, что находившаяся в депрессии экономика штата Нью-Йорк якобы начала возрождаться; использовал вводящий в заблуждение рекламный клип (за который ему пришлось отвечать), в котором утверждалось, будто бы сенатор Мойнихен поддерживает его, а не Хиллари; а также пытался предъявить моей жене необоснованное обвинение в нарушении правил финансирования избирательной кампании.

Все, что нужно было делать Хиллари, — сохранять самообладание и хорошо отвечать на вопросы, и это у нее отлично получалось. Через неделю опросы общественного мнения показали, что она опережает Лацио, набрав 48 процентов голосов против 39, и особенно широкой поддержкой пользуется у обеспеченных женщин из пригородных районов.

Шестнадцатого сентября у меня состоялось очень эмоциональное прощание с участниками (в основном афроамериканцами) «черного совещания» Конгресса. Я рассказал о результатах своей работы, поддержал кандидатуры Гора и Либермана и попросил конгрессменов проголосовать за квалифицированных, но все еще не утвержденных чернокожих судей. Потом отложил подготовленный текст своей речи и сказал:

Я благодарю вас от всего сердца. Тони Моррисон однажды назвал меня первым чернокожим президентом этой страны. Для меня это признание дороже, чем Нобелевская премия, и я объясню вам почему. Потому, что моя память хранит картины того, как вы жили. Потому, что я всегда испытывал глубокое сочувствие к судьбам людей, которые были изгоями общества и страдали от жестокости, пренебрежения и забвения.

Я не могу сказать, скольким людям обязан. Но точно знаю, что меня самого благодарить не за что: если я чего-то и добивался, то делал это, потому что иначе поступить не мог.

Ту же мысль я продолжил через несколько дней, 20 сентября, на совещании Фракции испаноязычных членов Конгресса, а потом на конференции епископов Церкви Бога во Христе, где отметил, что срок моего президентства истекает уже через 120 дней, но пообещал «120 дней усердной работы», сказав, что буду сотрудничать с Конгрессом и постараюсь заключить мир на Ближнем Востоке. Я знал, что у меня еще будут победы в Конгрессе, но не был уверен в успехе на Ближнем Востоке.

Через несколько дней вместе с моей экономической командой я объявил о том, что в прошедшем году среднегодовой доход вырос более чем на тысячу долларов, впервые в нашей истории превысив 40 тысяч долларов, и что число американцев, не имеющих медицинских страховок, за тот же срок сократилось на 1,7 миллиона человек — такого существенного успеха в этой области удалось достичь впервые за прошедшие двенадцать лет.

Двадцать пятого сентября, в результате усилий по возобновлению мирного процесса, в течение нескольких недель прилагаемых нашей командой, Барак пригласил Арафата к себе домой на ужин. Незадолго до его окончания я позвонил им и тепло побеседовал с каждым из лидеров. На следующий день обе стороны прислали свои делегации в Вашингтон, чтобы продолжить переговоры с той стадии, на которой они были приостановлены в Кэмп-Дэвиде. Однако 28 сентября ситуация обострилась, после того, как Ариэль Шарон стал первым видным израильским политиком, ступившим на Храмовую гору с момента ее захвата Израилем во время войны 1967 года. Моше Даян тогда заявил, что к мусульманским святыням будет проявлено уважение, и после этого гора оставалась под надзором приверженцев ислама.

Арафат сказал, что просил Барака предотвратить «прогулку», очевидной целью которой было утвердить израильский суверенитет над этим местом и укрепить позиции Шарона как лидера партии «Ликуд» в ответ на вызов бывшего премьер-министра Нетаньяху, ставшего теперь «ястребом» даже в большей степени, чем сам Шарон. Я тоже надеялся, что Барак предотвратит его провокационную эскападу, но он сказал мне, что не мог этого сделать, потому что ему запретили входить в мечети «Купол скалы» и Аль-Акса, а на Храмовую гору Шарона сопровождал большой эскорт вооруженных до зубов офицеров полиции.

Вместе с другими участниками нашей команды я просил Арафата предотвратить насилие. Ситуация предоставляла отличную возможность не поддаться на провокацию. Мне казалось, палестинские дети должны были встретить Шарона с цветами и сказать ему, что, когда Храмовая гора перейдет под контроль палестинцев, он всегда будет там желанным гостем. Но, как много лет назад сказал Абба Эбан, палестинцы никогда «не упустят возможности упустить возможность». На следующий день у Западной стены Иерусалима состоялась большая демонстрация, во время которой израильская полиция начала стрелять резиновыми пулями по палестинцам, бросавшим в нее камни, и по всей толпе собравшихся. По меньшей мере пять человек были убиты и еще сотни ранены. Символами всей боли и бессмысленности происходящего стали двенадцатилетний мальчик-палестинец, раненый в перестрелке и умерший на руках у своего отца, и два израильских солдата, которых выволокли из здания и забили до смерти. Потом их безжизненные тела протащили по улицам, а один из тех, кто их убивал, гордо потрясал перед телекамерой своими окровавленными руками. Эти кадры увидел весь мир.

Пока Ближний Восток кипел, ситуация на Балканах улучшилась. В последнюю неделю сентября Слободан Милошевич проиграл выборы на пост президента Сербии Воиславу Коштунице. Во время избирательной кампании мы позаботились о том, чтобы Коштуница имел возможность обратиться к избирателям, а результаты выборов не были сфальсифицированы. Милошевич все равно попытался это сделать, но массовые демонстрации протеста убедили его в том, что этот номер не пройдет, и 6 октября главный организатор бойни на Балканах признал свое поражение.

В начале октября в зале заседаний кабинета я провел встречу с теми, кто поддерживал инициативу прощения долгов развивающимся странам. Среди присутствовавших был и преподобный Пэт Робертсон. Его личная поддержка этой инициативы, подкрепленная мнением всей общины христиан-евангелистов, показала, насколько популярной стала предложенная идея. В Палате представителей ее продвигали Максин Уотерс, одна из самых либеральных конгрессменов, и консервативный председатель Бюджетного комитета Джон Касич. Даже Джесси Хелмс высказался в поддержку инициативы, и не в последнюю очередь благодаря личному контакту с Боно. Первые результаты были обнадеживающими: Боливия потратила 77 миллионов долларов на здравоохранение и образование; в Уганде удвоилось число детей, посещающих начальную школу; Гондурас увеличил продолжительность обязательного школьного образования с шести до девяти лет. Я намеревался добиться того, чтобы в окончательный вариант бюджета были заложены средства на завершение этой программы.

Во вторую неделю месяца Хиллари удачно провела очередной, более цивилизованный, раунд дебатов с Риком Лацио. Я подписал закон о торговых отношениях с Китаем и поблагодарил Шарлин Баршефски и Джина Сперлинга, проделавших сложную работу во время своей последней поездки в Китай, благодаря чему мы успели в последний момент заключить это соглашение; ратифицировал законопроект «О земельном наследии» и выделил новые ассигнования для общин коренных американцев. 11 октября мы вместе с Хиллари приехали в Чаппакуа, чтобы отпраздновать двадцать пятую годовщину нашей свадьбы. Казалось, еще вчера мы были молоды, и все еще только начиналось. Теперь наша дочь уже завершала учебу в университете, и годы, проведенные в Белом доме, подходили к концу. Я был уверен, что Хиллари выиграет выборы в Сенат, и с оптимизмом смотрел в будущее.

Мои мечты рассыпались в прах на следующий день, когда небольшая лодка, набитая взрывчаткой, взорвалась в йеменском порту Аден рядом с американским военным кораблем Cole. В результате атаки террористов погибли семнадцать матросов. Мы все считали, что это работа бен Ладена и «Аль-Каиды», но не были в этом уверены. ЦРУ начало расследование и послало сотрудников Министерства обороны, Госдепартамента и ФБР в Йемен, где президент Али Салех пообещал полномасштабное сотрудничество в расследовании инцидента и передаче убийц правосудию.

Тем временем я продолжал оказывать давление на Пентагон и команду, занимавшуюся вопросами национальной безопасности, чтобы они искали дополнительные возможности поимки бен Ладена. Мы были готовы нанести по нему еще один ракетный удар уже в октябре, но ЦРУ в последнюю минуту рекомендовало от него отказаться, полагая, что доказательства нахождения бен Ладена в намеченной для удара точке не вполне надежны. Пентагон не советовал посылать силы специального назначения в Афганистан, учитывая все сложности с их доставкой и снабжением, пока мы не получим более точной информации о местонахождении бен Ладена. Оставались только крупные операции: масштабные бомбардировки всех подозрительных лагерей или вторжение значительных вооруженных сил. Я считал, что и то, и другое неприемлемо, пока мы не установим, что за взрыв Cole несет ответственность «Аль-Каида». Я был очень расстроен и надеялся, что перед тем как покину свой пост, мы найдем бен Ладена и нанесем по нему удар.

Я принял участие в избирательной кампании в Колорадо и Вашингтоне, а затем вылетел в Египет, в Шарм-эш-Шейх, на саммит, посвященный проблеме войны и насилия на Ближнем Востоке, в котором участвовали президент Мубарак, король Абдулла, Кофи Аннан и Хавьер Солана, который теперь стал генеральным секретарем Европейского союза. Все они хотели остановить насилие, так же, как и наследный принц Саудовской Аравии Абдулла, который не приехал, но высказал свою озабоченность этой проблемой. И Барак, и Арафат прибыли на саммит, но с таким же успехом они могли находиться на противоположных сторонах земного шара. Барак хотел остановить насилие, а Арафат требовал проведения расследования, связанного с неоправданным применением силы израильскими военными и полицией.

Джордж Тенет вместе с представителями обеих сторон работал над планом обеспечения безопасности, и мне предстояло убедить и Барака, и Арафата принять его, равно как и заявление, которое должно было быть прочитано после завершения саммита.

Я сказал Арафату, что собираюсь представить предложения по разрешению оставшихся между ними разногласий на мирных переговорах, но не могу этого сделать, пока он не согласится принять план обеспечения безопасности. Достичь мира было невозможно, пока не остановлено насилие. Арафат согласился с предложенным нами планом. Потом мы до утра работали над заявлением, которое я должен был прочитать от имени обеих сторон. Оно состояло из трех частей: обязательства покончить с насилием; учреждения двустороннего комитета для расследования обстоятельств, вызвавших восстание палестинцев, и определения последовательности действий обеих сторон, которую должны были выработать Соединенные Штаты, израильтяне и палестинцы, консультируясь с Кофи Аннаном; а также обещания продолжать мирные переговоры. Выполнить пункты этого заявления было просто лишь на первый взгляд. Арафат настаивал на создании комитета под эгидой ООН и немедленном возобновлении переговоров. Барак предполагал, что комитет будет создан под эгидой США, а переговоры начнутся позже, когда утихнут столкновения и вспышки насилия. Мы с Мубараком наконец смогли встретиться с Арафатом наедине и убедить его согласиться с заявлением. Мне бы не удалось этого добиться без помощи Хосни. Мне часто казалось, что он не хочет активно включаться в мирный процесс, но в ту ночь Мубарак действовал настойчиво, четко и эффективно.

Когда я вернулся в Соединенные Штаты, мы с Хиллари и Челси отправились в Норфолк, штат Вирджиния, на панихиду по жертвам взрыва эсминца Cole и встречу с их семьями. Как и летчики в башнях Хобар, наши матросы погибли совсем не в той ситуации, в какой их обучали воевать. Враг был почти неуловим; все они являлись потенциальной мишенью; наш сверхмощный арсенал оружия не мог остановить нападавших, а открытость современного мира и информационные технологии тоже работали против нас. Я верил, что в конце концов мы победим в борьбе с бен Ладеном, но не знал, сколько еще невинных людей погибнет, пока будет найден способ этого добиться.

Через два дня мы с Хиллари, Алом и Типпер Гор отправились в Джефферсон-Сити, Миссури, на панихиду по губернатору Мелу Карнахану, его сыну и молодому секретарю, погибшим в результате падения маленького самолета, на котором они летели. Мы с Карнаханом были дружны с тех пор, когда он поддержал меня в самом начале избирательной кампании 1992 года. Мел был отличным губернатором и играл активную роль в реализации реформы социального обеспечения, а незадолго до своей гибели вел трудную избирательную кампанию за место в Сенате, конкурируя с сенатором Джоном Ашкрофтом. Для того чтобы кем-то заменить погибшего Карнахана в избирательном бюллетене, совсем не оставалось времени, и через несколько дней его супруга Джин сказала, что, если избиратели штата Миссури проголосуют за ее мужа, она готова занять его место в Сенате. Так и произошло, и Джин с честью справилась с работой.

В последние дни октября, когда приближались президентские выборы, я подписал торговое соглашение с королем Иордании Абдуллой; продолжал утверждать законопроекты и накладывать на них вето; участвовал в президентской избирательной кампании в Индиане, Кентукки, Массачусетсе и Нью-Йорке, где несколько раз помогал Хиллари. Самым забавным был эпизод во время празднования моего дня рождения, когда Роберт де Ниро учил меня разговаривать, как настоящие нью-йоркцы.

После съезда демократической партии Ал Гор представлял избирателям выборы как состязание между «народом и сильными мира сего». Так и было. Все консервативные «группы по интересам» — индустрия медицинского страхования, табачные компании, сильно загрязняющие окружающую среду предприятия тяжелой промышленности, Национальная стрелковая ассоциация и многие другие — поддерживали губернатора Буша. Недостаток этого лозунга был в том, что он не давал Алу возможности полностью использовать наши достижения в экономике и социальной сфере и показать, что Буш, хоть и не говорит об этом прямо, выступает за политику, которая поставит под угрозу достигнутый нами прогресс. Этот популистский лозунг также мог быть воспринят некоторыми избирателями, не определившими свой выбор, как намерение Ала изменить направление развития экономики страны. К концу месяца Гор стал говорить: «Не ставьте под угрозу наше процветание». 1 ноября, судя по данным опросов общественного мнения, его положение улучшилось, хотя он все еще отставал на 4 процента.

В последнюю неделю избирательной кампании я по просьбе губернатора Грея Дэвиса вылетел в Калифорнию, чтобы поддержать наших кандидатов на выборах в Конгресс; участвовал в большом предвыборном митинге Хиллари в Гарлеме, а в воскресенье прилетел домой, в Арканзас, для участия в кампании Майка Росса, который в 1982 году, во время губернаторских выборов, был моим водителем, а теперь конкурировал с конгрессменом-республиканцем Джеем Дики.

За день до выборов и во время их проведения я дал более шестидесяти радиоинтервью по всей стране, призывая избирателей голосовать за Ала и Джо и местных кандидатов-демократов. Я уже записал более 170 радио- и телерекламных клипов и телефонных обращений: они были использованы для того, чтобы убедить преданных сторонников демократической партии и представителей меньшинств прийти на избирательные участки и отдать свой голос.

В день выборов мы с Хиллари и Челси голосовали в начальной школе «Дуглас Граффлин» — именно там находился избирательный участок в Чаппакуа. Создалась странная и приятная для меня ситуация: странная, потому что эта школа была первым местом в моей жизни за пределами штата Арканзас, где я голосовал, а также потому, что впервые за двадцать шесть лет политической жизни я не увидел своей фамилии в избирательном бюллетене, а приятная — потому что я отдал свой голос за Хиллари. Мы с Челси проголосовали первыми, а потом обнялись, наблюдая, как Хиллари задернула занавеску и опустила свой бюллетень, проголосовав за себя.

В ночь выборов мы чувствовали себя как на американских горках. Хиллари победила на своих выборах при соотношении 55 против 43 процентов, с более существенным преимуществом, чем предсказывали все опросы общественного мнения, за исключением одного. Я был так горд за нее. Выборы буквально выжали из нее все соки. В 1992 году я чувствовал себя точно так же. Она испытывала и взлеты, и падения, но не сдавалась и двигалась вперед.

Пока мы в Нью-Йорке праздновали победу Хиллари в отеле «Гранд Хайатт», Буш и Гор шли «ноздря в ноздрю». Уже несколько недель все предрекали равную борьбу, причем многие комментаторы говорили, что Гор может набрать меньше голосов избирателей, но больше голосов выборщиков[77], и победить. Когда за два дня до выборов я изучил карту и данные последних опросов, то высказал Стиву Ричетти свои опасения, что все может произойти с точностью до наоборот. Наши преданные избиратели были мобилизованы и хотели одержать победу на выборах не меньше, чем стремившиеся вернуть себе Белый дом республиканцы. В крупных штатах Ал должен был победить с большим преимуществом, но Бушу могли отдать предпочтение во многих небольших сельских штатах, благодаря чему он получил бы преимущество в коллегии выборщиков, потому что каждому штату полагалось по одному выборщику за каждого члена Палаты представителей плюс два дополнительных голоса за сенаторов. Когда подошел день выборов, я все еще думал, что Ал выиграет, поскольку его кампания набирала ход и у него была убедительная позиция по проблемам, определяющим исход голосования.

Гор выиграл, получив более 500 тысяч голосов избирателей, но ситуация в коллегии выборщиков оставалась неясной. После того как Гор победил в штате Нью-Мексико с преимуществом всего в 336 голосов, все должно было решиться в штате Флорида, которая оказалась одним из нескольких штатов, где Ал победил бы гораздо увереннее, если бы часть голосов у него не отобрал независимый кандидат Ральф Нейдер. Я попросил Билла Ричардсона провести последнюю неделю в своем родном штате: его присутствие вполне могло оказаться решающим фактором, который будет способствовать нашему успеху.

Из тех штатов, где я одержал победу в 1996 году, Буш выиграл в Неваде, Аризоне, Миссури, Арканзасе, Теннеси, Кентукки, Огайо, Западной Вирджинии и Нью-Хэмпшире. В Теннеси преимущество республиканцев возрастало: в 1992, 1996 и 2000 годах демократы получали в этом штате только 47-48 процентов голосов. В нескольких штатах, включая Арканзас, большой ущерб Алу нанесла Национальная стрелковая ассоциация. Например, избиратели округа Йелл в Арканзасе, где столетие назад поселились Клинтоны, отличаются популизмом и культурным консерватизмом, но демократам он был необходим, чтобы победить в остром соперничестве за этот штат. Гор проиграл там Бушу (47 процентов против 50), и это произошло из-за Национальной стрелковой ассоциации. Вероятно, я мог бы предотвратить такой поворот событий, но тогда мне пришлось бы потратить два-три дня на агитацию в сельской местности, а я не знал, насколько серьезной была проблема, пока не приехал в свой родной штат непосредственно перед выборами.

Оружейное лобби пыталось нанести Алу поражение также в Мичигане и Пенсильвании, и это вполне могло произойти, если бы не героические усилия местных профсоюзов, в которых состояло множество членов Национальной стрелковой ассоциации. Они дали отпор республиканцам, выдвинув лозунг: «Гор не отнимет ваши ружья, а Буш отнимет ваш профсоюз!» К сожалению, в сельских районах Арканзаса, Теннеси, Кентукки, Западной Вирджинии, Миссури и Огайо было недостаточно членов профсоюзов, чтобы выиграть эту борьбу на местах.

В Кентукки наше противостояние крупным табачным кампаниям, которые вели рекламу сигарет, нацеленную на молодежь, снизили популярность Ала в районах, где выращивали табак. В Западной Вирджинии нам повредил крах компании Weirton Steel, которой владели сами ее работники: они и их семьи были убеждены, что их фирма разорилась, потому что я не ограничил импорт дешевой стали из России и Азии во время азиатского финансового кризиса. В действительности компания Weirton обанкротилась по иным причинам, но ее работники думали по-другому, и Алу пришлось за это расплачиваться.

В Нью-Хэмпшире Буш выиграл с преимуществом всего в 7 тысяч голосов из-за того, что за Нейдера проголосовало 22 198 человек. Но еще хуже было то, что Нейдер набрал более 90 тысяч голосов во Флориде, где победа Буша буквально висела на волоске, а выборы растянулись более чем на месяц.

Когда началась битва вокруг выборов во Флориде, стало ясно, что мы уже получили дополнительно четыре места в Сенате и одно — в Палате представителей. Потерпели поражение три конгрессмена-республиканца, включая Джея Дики, который проиграл Майку Россу в Арканзасе. Демократы выиграли четыре мандата в Калифорнии, одержав победу в четырех из пяти выборов. При пересчете голосов во Флориде Ал оказался в невыгодном положении, потому что председатель избирательной комиссии — секретарь штата Кэтрин Хэррис была консервативным республиканцем и близким соратником губернатора Джеба Буша, а в Законодательном собрании штата, которое утверждало результаты выборов, также доминировали консервативные республиканцы. С другой стороны, в состав Верховного суда штата Флорида, мнение которого являлось решающим по вопросу пересчета бюллетеней, входило больше судей, выдвинутых губернаторами-демократами, поэтому его позиция должна была оказаться более взвешенной.

Через два дня, все еще не зная, кто станет моим преемником, я встретился в Овальном кабинете с Арафатом. Волна насилия пошла на спад, и я думал, что он действительно хочет мира. Я напомнил ему, что у меня осталось всего десять недель, чтобы заключить соглашение. Когда мы остались наедине, я схватил его за руку и, пристально глядя ему в глаза, сказал, что у меня есть шанс заключить договор с Северной Кореей о прекращении ею производства ракет большой дальности, но для этого мне придется туда поехать. На визит уйдет не менее недели, потому что мне обязательно нужно будет побывать еще и в Южной Корее, Японии и Китае.

Я знал, что, если мы хотим добиться мира на Ближнем Востоке, мое присутствие при подписании соглашения совершенно обязательно. Я сказал Арафату, что сделал все возможное, чтобы палестинцы могли создать свое государство на Западном берегу и в Газе при соблюдении гарантий безопасности для Израиля. После всех моих усилий, если Арафат не собирался заключать мир, он обязан был сказать мне об этом, чтобы я мог спокойно отправиться в Северную Корею и покончить с еще одной угрозой безопасности. Арафат просил меня не уезжать, сказав, что мы должны обязательно заключить мир, поскольку, если этого не удастся сделать до того, как я уйду с поста президента, следующего шанса придется ждать не менее пяти лет.

В тот вечер состоялся торжественный ужин в честь двухсотой годовщины Белого дома. Леди Берд Джонсон, президент Форд с супругой, президент Картер с супругой и президент Буш с супругой приехали, чтобы отметить юбилей этого дома, в котором жили все американские президенты начиная с Джона Адамса. Это был прекрасный момент в американской истории, но экс-президент Буш и его супруга нервничали, так как все еще оставались в неведении относительно того, чем закончится предвыборная кампания их сына. Я был рад, что они нашли возможность приехать.

Через несколько дней мы с Челси отправились в Бруней на ежегодный саммит стран АТЭС. Султан Хассанал Болкиах принимал нас в прекрасном новом отеле и дворце съездов. Мы добились определенного прогресса в проведении реформ, необходимых для избежания еще одного финансового кризиса в Азии. Я также договорился с премьер-министром Сингапура Гох Чок Тонгом о начале переговоров по заключению двустороннего торгового соглашения. Кроме того, я с удовольствием поиграл в гольф с премьер-министром Гохом на специально оборудованном ночном поле для гольфа, где игроки могли укрыться от ужасной жары. Как инициатор первой встречи руководителей стран АТЭС в 1993 году я был удовлетворен ростом числа участников и проделанной с тех пор работой. На последней для меня встрече лидеров АТЭС я подумал, что наши усилия не только позволили заключить конкретные соглашения о сотрудничестве, но и создали институт, выработавший механизм связи между Соединенными Штатами и азиатскими странами в новом столетии.

Из Брунея мы с Челси отправились во Вьетнам для исторического визита в Ханой и город Хошимин (в прошлом Сайгон), а также на место раскопок, где вьетнамцы вместе с американцами пытались найти останки наших солдат, пропавших без вести во время боевых действий. Хиллари присоединилась к нам, прилетев из Израиля, где присутствовала на похоронах Лии Рабин.

Я встретился с руководителем коммунистической партии Вьетнама, а также с президентом этой страны, ее премьер-министром и мэром Хошимина. Чем выше была должность руководителя, тем больше вероятность, что он будет говорить как коммунист старого образца. Лидер компартии Ле Кха Фиеу попытался использовать мою оппозицию войне во Вьетнаме, чтобы осудить то, что сделали в этой стране Соединенные Штаты, как акт империалистической агрессии. Меня это разозлило, особенно потому, что он заявил это в присутствии нашего посла Пита Питерсона, который во время войны был в плену во Вьетнаме. Я очень резко ответил этому коммунистическому лидеру, что, хотя и выражал несогласие с нашей политикой во Вьетнаме, те, кто ее проводил, были не империалистами или колониалистами, а хорошими людьми, верившими, что борются против коммунизма. Я показал на Пита и сказал, что он провел шесть с половиной лет в тюрьме, которую прозвали «Ханойский Хилтон», не для того, чтобы сделать Вьетнам колонией. Мы перевернули новую страницу в наших отношениях, нормализовав их, заключив торговое соглашение и договорившись о сотрудничестве в поиске людей, пропавших без вести во время военных действий, и теперь не время бередить старые раны. Президент Тран Дук Луонг оказался почти таким же догматиком.

А вот с премьер-министром Фан Ван Кхаем у нас сложились хорошие отношения, когда мы встречались на заседаниях АТЭС: годом раньше он сказал мне, что ценит мою оппозицию войне во Вьетнаме. Когда я сказал, что американцы, которые, в отличие от меня, поддерживали войну, были хорошими людьми и хотели свободы для вьетнамцев, он ответил: «Я знаю». Кхай ориентировался на будущее и надеялся, что Соединенные Штаты помогут Вьетнаму в лечении пострадавших от ядовитого газа «эйджент орандж» и развитии экономики страны. Мэр города Хошимина Во Вьет Тханх был похож на типичного американского губернатора — подобных ему людей я хорошо знал. Он хвастал тем, что сбалансировал бюджет, сократил число служащих и работает над привлечением иностранных инвестиций.

Кроме встреч с официальными лицами я обменялся рукопожатиями с людьми из большой толпы, которая собралась по собственной инициативе, чтобы приветствовать нас после неформального ланча в местном ресторане. Эти вьетнамцы хотели строить общее будущее.

Никто из нас никогда не забудет поездку на место, где были обнаружены останки пропавших без вести военнослужащих. Я вспомнил о моих одноклассниках, погибших во Вьетнаме, и об американском фермере, которому помог, когда был в Москве в 1970 году, получить информацию о его погибшем сыне. Американцы, работавшие на раскопках вместе с вьетнамцами, на основе информации, полученной от местных жителей, предположили, что пропавший без вести военный летчик подполковник Лоуренс Эверт был сбит здесь тридцать лет назад. Его теперь уже взрослые дети сопровождали нас на место раскопок. Работая по колено в грязи вместе с вьетнамцами, наши солдаты вырезали большие пласты земли, относили их под навес и там просеивали. Они уже обнаружили несколько обломков самолета и обрывков униформы, которых могло оказаться достаточно для идентификации. Работой руководил американский археолог, который сам был ветераном войны во Вьетнаме. Он назвал эти раскопки одними из самых важных в мире. Тщательность и скрупулезность, с какими велись работы, равно как и стремление вьетнамцев оказать помощь, были просто удивительными. Скоро Эверты нашли своего отца.

По пути домой из Вьетнама я узнал, что скоропостижно скончался Чак Рафф — юридический советник Белого дома, защищавший меня во время процесса импичмента. По приезде я отправился к его жене Сью. Чак был выдающимся человеком, который искусно и мужественно руководил нашей командой адвокатов во время слушаний в Сенате.

Остаток ноября я посвятил Ближнему Востоку и одновременно следил за событиями, происходящими во Флориде, где пересчет голосов прекратили раньше, чем были подсчитаны бюллетени в трех крупных округах. Это было несправедливо по отношению к Гору. На основании анализа тех голосов, которые было решено не учитывать из-за спорных бюллетеней для голосования и сбоев в работе устройств для чтения перфокарт, становилось понятно, что еще несколько тысяч жителей штата Флорида собирались отдать предпочтение Гору, а не Бушу, но их волеизъявления никто не учел. Гор опротестовал результаты выборов в суде. В те же дни Барак и Арафат снова встречались на Ближнем Востоке. Я не знал, одержим ли мы победу или проиграем и «битву» во Флориде, и борьбу за мир.

Пятого декабря Хиллари как сенатор-новичок отправилась на Капитолийский холм на церемонию приведения к присяге. За день до этого я, поддразнивая ее, сказал, что ей предстоит провести свой первый день в «школе для сенаторов», поэтому нужно хорошо выспаться и одеться понаряднее. Хиллари ждала этого момента с нетерпением, и я был от души рад за нее.

Через три дня я поехал в Небраску — единственный штат, в котором еще не побывал, будучи президентом, чтобы выступить с речью в Небрасском университете в Карни. Это была моя действительно прощальная речь в сердце страны. В ней я призвал сохранить американское лидерство и за пределами наших границ. Тем временем Верховный суд Флориды постановил учесть еще ряд пересчитанных голосов в округах Палм-Бич и Дейд и пересчитать дополнительно 45 тысяч голосов в соответствии с законами этого штата: бюллетень считался действительным и учитывался только при условии, что выбор избирателя выражен совершенно ясно. В результате преимущество Буша составило всего 154 голоса.

Губернатор Буш немедленно подал апелляцию в Верховный суд США, чтобы остановить пересчет голосов. Несколько юристов сказали мне, что Верховный суд не должен принимать это дело к рассмотрению, потому что механизм проведения выборов относится к юрисдикции штата, за исключением тех случаев, когда налицо дискриминация каких-либо категорий граждан, например расовых меньшинств. Кроме того, очень трудно наложить судебный запрет на законное действие, такое, как, например, пересчет голосов или снос здания, у владельца которого нет возражений против этого. Для того чтобы это сделать, истец должен доказать, что, если обжалуемое действие не будет остановлено, это нанесет непоправимый ущерб. Подготовленное судьей Скалиа обоснование решения Верховного суда прекратить пересчет, за которое проголосовали пять судей против четырех, изумляло своей откровенностью. В чем же состоял «непоправимый ущерб»? Скалиа утверждал, что пересчет голосов может «бросить тень сомнения на заявленную [Бушем] легитимность его избрания». Вот уж что верно, то верно. Если бы Гор получил во Флориде больше голосов, чем Буш, Верховному суду было бы труднее «присудить» последнему пост президента.

В тот вечер у нас состоялся рождественский прием в Белом доме, и я спрашивал каждого юриста, с которым беседовал, слышал ли он когда-нибудь о подобном решении. Ни один из них не ответил утвердительно. Верховному суду вскоре предстояло вынести еще один вердикт о том, соответствует ли пересчет голосов Конституции. Теперь мы уже заранее знали, что они примут его пятью голосами против четырех. Я сказал, что обоснование второго решения уже не поручат готовить судье Скалиа: уж слишком откровенным было первое.

Одиннадцатого декабря мы с Хиллари и Челси вылетели в Ирландию — на родину моих предков, в страну, где я так много занимался миротворчеством. Мы сделали остановку в Дублине, чтобы повидаться с Берти Ахерном, а потом отправились в находящийся недалеко от границы городок Дандалк для участия в многолюдном митинге в этой бывшей цитадели ИРА, ставшей теперь мирной гаванью. Улицы были украшены яркой рождественской иллюминацией, а огромная масса людей приветствовала нас и пела для меня «Дэнни бой». Симус Хини как-то сказал о Йетсе: «Он хотел освободить место в душе и в мире для чудес». Я поблагодарил ирландцев за то, что они заполнили место в своих душах таким чудом, как мир.

Потом мы приехали в Белфаст, где я встретился с руководителями Северной Ирландии, в том числе с Дэвидом Тримблом, Симусом Мэллоном, Джоном Хьюмом и Джерри Адамсом. Затем мы с Тони и Шери Блэр, Берти Ахерном и Джорджем Митчеллом отправились на огромный митинг, проходивший на арене спорткомплекса «Одиссей», в котором участвовали и католики, и протестанты. Для них это было так необычно — собраться вместе в Белфасте. Между ними все еще сохранялись некоторые острые разногласия, касающиеся, например, принципов формирования полиции, а также графиков и методов разоружения. Я попросил собравшихся продолжать работу над решением проблем и помнить, что «враги мирного процесса в вашем одобрении не нуждаются: все, что им нужно, — это ваше безразличие». Я напомнил аудитории, что так называемое «Соглашение Страстной пятницы» дало импульс миротворцам во всем мире, и упомянул о том, что совсем недавно получено сообщение о подписании договора, прекратившего кровавый конфликт между Эфиопией и Эритреей, заключить который помогли Соединенные Штаты. В завершение я сказал ирландцам, с каким удовольствием работал вместе с ними для достижения мира, «но дело не в том, что я чувствую, а в том, как будут жить ваши дети».

Затем моя семья вылетела в Англию, где мы гостили у Блэров в Чекерсе[78] и вместе слушали, как Ал Гор выступил с речью, в которой признал победу Буша на выборах. За день до этого в десять часов вечера Верховный суд семью голосами против двух вынес решение о том, что пересчет голосов во Флориде не соответствовал Конституции, поскольку не существовало четких и универсальных стандартов, которые бы позволили определить подлинное волеизъявление избирателей в спорных и неясных случаях, и, таким образом, разные счетчики могли по-разному интерпретировать один и тот же бюллетень для голосования. Таким образом, заявил суд, разрешение принимать во внимание любые пересчитанные голоса, вне зависимости от того, насколько ясным было волеизъявление избирателя в том или ином спорном бюллетене, будет ущемлением прав тех людей, чьи голоса не будут учтены. Я был абсолютно не согласен с этим решением, но радовало то, что судьи Саутер и Брейер хотели снова отослать дела в Верховный суд штата Флорида, чтобы он быстро установил стандарты и процедуры пересчета. Уже совсем скоро должна была собраться коллегия выборщиков. Однако другие пять судей, составившие большинство, выразили свое несогласие. Пятью голосами против четырех те же самые пять судей, которые тремя днями ранее остановили пересчет голосов, теперь приняли решение, что на выборах победил Буш, потому что по закону штата Флорида процедура пересчета в любом случае должна была прекратиться в полночь этого дня.

Решение было ужасающим. Тот же самый узкий круг лиц, представляющих консервативное большинство, которое превращало в фетиш «права штатов», теперь лишил Флориду ее неотъемлемой прерогативы: пересчитывать голоса так, как это всегда делалось в этом штате. Пять судей, которые не хотели пересчитывать голоса независимо от того, какие для этого использовались стандарты, утверждали, что они обеспечивают равноправие, лишая тысячи людей конституционного избирательного права, не разрешая учитывать их голоса, даже если они выразили свою волю абсолютно ясно. Судьи говорили, что Буш должен стать победителем, потому что голоса невозможно подсчитать в течение двух часов. На самом деле своим предыдущим решением они уже «убили» трое суток, в течение которых голоса можно было пересчитывать, и намеренно не объявляли свой вердикт до десяти часов вечера, чтобы быть уверенными, что вовремя завершить эту процедуру будет уже невозможно. Это большинство из пяти судей не оставило никаких сомнений в том, какой цели они стремились достичь. В обосновании решения было четко сказано, что в будущем оно не может быть использовано как прецедент в законодательстве о выборах, потому что «относится только к данным конкретным обстоятельствам, так как проблема соблюдения равенства прав во время выборов обычно связана с множеством сложностей». У меня не было никаких сомнений в том, что, если бы Гор лидировал во Флориде, а Буш отставал, члены того же самого Верховного суда в полном составе при соотношении 9:0 проголосовали бы за продолжение пересчета. И я бы согласился с их решением.

Решение, принятое по делу «Буш против Гора», войдет в историю как одно из наихудших из всех когда-либо принимавшихся Верховным судом. К этому же ряду относятся решение по делу Дреда Скотта, когда суд подтвердил, что сбежавший от хозяина раб все еще остается его собственностью, которая должна быть возвращена владельцу; решение по делу «Плесси против Фергюсона», подтвердившее законность расовой сегрегации; решения 20-х и 30-х годов, отменившие законы, защищающие права рабочих, например, установление минимальной заработной платы и максимальной продолжительности рабочей недели, поскольку они нарушали права работодателей; а также решение по делу Коремацу, когда Верховный суд счел законным помещение в лагеря для перемещенных лиц всех без исключения американцев японского происхождения после событий в Перл-Харбор. Мы прошли через это и отвергли основания всех этих реакционных решений. Я знал, что Америка переживет и этот черный день, в который пять судей-республиканцев лишили тысячи своих сограждан права участвовать в выборах президента просто потому, что имели такую возможность.

Ал Гор, делая заявление о признании своего поражения, произнес замечательную речь. Она была искренней, великодушной и патриотичной. Когда я позвонил, чтобы выразить свое восхищение, Ал сказал мне, что его друг, профессиональный комик, пошутил, сказав, что он отлично устроился: получил большинство голосов избирателей, а президентскую работу ему выполнять не нужно.

На следующее утро, после того как мы немного поговорили с Тони Блэром, я вышел к собравшимся, похвалил Ала и пообещал сотрудничать с избранным президентом Бушем. Потом в сопровождении Тони и Шери мы с Хиллари и Челси отправились в Уорикский университет, где я произнес еще одну прощальную речь, на этот раз о подходе к глобализации, декларирируемом нашей группой «Третий путь», — торговля плюс глобальное сотрудничество для обеспечения роста экономики, уровня образования, медицинского обслуживания и установления демократической формы правления. Эта речь дала мне возможность публично поблагодарить Тони Блэра за его дружбу со мной и наше партнерство. Я ценил время, которое мы провели вместе, и знал, что буду скучать по нему.

Перед тем как покинуть Англию, мы посетили Букингемский дворец, получив приглашение на чай от королевы Елизаветы. Это был приятный визит. Мы обсудили выборы и положение в мире. Ее Величество, нарушив обычный этикет, проводила нас на первый этаж, а потом до автомобиля, где и попрощалась с нами. Она была великодушна и добра по отношению ко мне на протяжении прошедших восьми лет.

Пятнадцатого декабря я заключил с Конгрессом пакетное соглашение по бюджету, которое стало моей последней за восемь лет значимой победой в сфере законодательства. Особенно удачной была статья об ассигнованиях на образование. Я наконец добился выделения более миллиарда долларов на ремонт школ, самое большое в истории увеличение финансирования программы «Хед старт», достаточные средства для участия 1,3 миллиона учащихся в образовательных послешкольных программах, повышение на 25 процентов сумм, выделяемых на то, чтобы в школы дополнительно пришли 100 тысяч учителей, а также на гранты Пелла, на образовательную программу Gear Up[79] и реализацию наших усилий по модернизации слабых школ. Законопроект предусматривал ассигнования на поддержку программы «новых рынков», существенное увеличение числа медико-биологических исследований, медицинские страховки для получателей социальных пособий и инвалидов, которые начали работать, и на реализацию инициативы прощения долгов развивающимся странам в новом тысячелетии.

Джон Подеста, Стив Ричетти, мой юридический консультант Ларри Стайн и вся наша команда отлично поработали. Мой последний год на посту президента, когда предполагалось, что я буду «хромой уткой»[80], напротив, ознаменовался тем, что были реализованы очень многие инициативы, предложенные мною в послании «О положении в стране». Кроме законопроектов, упомянутых выше, Конгресс принял законы о торговле с африканскими странами и государствами Карибского бассейна, о торговле с Китаем, «О земельном наследии» и утвердил существенное увеличение ассигнований на развитие системы детских дошкольных учреждений для оказания помощи работающим родителям.

Я был все еще глубоко разочарован исходом выборов и обеспокоен ситуацией на Ближнем Востоке, но после визита в Ирландию и Англию и бюджетных побед наконец-то обрел хорошее «рождественское» настроение.

Восемнадцатого декабря в Белый дом прибыли Жак Ширак и Романо Проди. В последний раз я встречался с лидерами Европейского союза в качестве президента. К этому времени мы уже стали старыми друзьями, и я был рад повидаться с ними еще раз. Жак поблагодарил меня за поддержку расширения ЕС и развитие трансатлантических отношений. Я ответил, что мы решили три важнейших вопроса, связанных с ростом и расширением ЕС, экспансией НАТО и в связи с этим построением новых отношений с Россией, а также балканскую проблему.

В то время как я встречался с Шираком и Проди, наша «ближневосточная команда» начала переговоры на военно-воздушной базе Боллинг в Вашингтоне, а Хиллари приняла в Белом доме Лору Буш. Затем наша семья занялась покупкой дома в Вашингтоне: жители штата Нью-Йорк, избравшие Хиллари сенатором, решили, что она не должна покидать город. В конце концов мы нашли отличный дом рядом с парком «Рок-Крик» в той части Массачусетс-авеню, где расположены посольства.

На следующий день избранный президент Буш прибыл в Белый дом. Подобная встреча состоялась у меня восемь лет назад с его отцом. Мы говорили о прошедших выборах, о том, на каких принципах строилась работа Белого дома, а также о национальной безопасности. Буш формировал опытную команду из людей, работавших в прежних республиканских администрациях, которые полагали, что главные проблемы в этой сфере — создание национальной системы противоракетной обороны и Ирак. Я сказал ему, что исходя из опыта прошлых восьми лет считаю: самыми главными проблемами в сфере безопасности (в убывающем порядке) для него будут Усама бен Ладен и «Аль-Каида»; отсутствие мира на Ближнем Востоке; противостояние новых ядерных держав — Индии и Пакистана, а также связи пакистанцев с «Талибаном» и «Аль-Каидой»; Северная Корея, и только потом Ирак. Я сказал Бушу, что самым большим разочарованием для меня была невозможность поимки бен Ладена; что у нас все еще существует возможность достижения мира на Ближнем Востоке; что мы уже почти заключили соглашение с Северной Кореей об ее отказе от программы строительства баллистических ракет, но ему, вероятно, придется посетить эту страну, чтобы его подписать.

Буш выслушал меня, почти не комментируя мои слова, а потом сменил тему и спросил, на каких принципах я строил свою работу. Мой единственный совет состоял в том, что нужно сформировать хорошую команду и пытаться делать то, что он считал верным для страны. Потом мы еще немного поговорили о политике.

В 2000 году Буш показал себя очень умелым политиком, построив коалицию на основе умеренной риторики и ряда конкретных консервативных предложений. Впервые услышав его речь в Айове о «сострадательном консерватизме», я понял, что он имеет шанс выиграть. После предварительных выборов его позиция выглядела слабой, так как в восприятии избирателей он был слишком консервативным и поэтому, по данным опросов общественного мнения, отставал. Однако Буш смягчил свою риторику и сумел стать более умеренным, призвав республиканский Конгресс не пытаться ликвидировать бюджетный дефицит за счет бедных и даже поддержав мою точку зрения по нескольким проблемам внешней политики. Когда Буш был губернатором, его консерватизм смягчался необходимостью работать вместе с Законодательным собранием штата, которое контролировали демократы, и поддержкой, оказываемой ему вице-губернатором демократом Бобом Буллоком, имевшим благодаря системе управления штата Техас большие оперативные полномочия. Теперь же ему предстояло осуществлять руководство вместе с консервативным республиканским Конгрессом. Бушу нужно было найти свой собственный путь. После нашей встречи у меня возникла абсолютная уверенность, что это ему по силам, но я не мог сказать, будет ли это путь, по которому Буш шел, будучи губернатором, или он выберет тот, которым воспользовался для победы над Джоном Маккейном на предварительных выборах в Южной Каролине.

Двадцать третье декабря стало судьбоносным днем для ближневосточного мирного процесса. После того как стороны несколько дней вели переговоры на военно-воздушной базе Боллинг, мне и моей команде стало ясно, что, если мы не сможем сузить круг обсуждаемых проблем и сразу добиться значительных компромиссов, достичь соглашения так и не удастся. Арафат боялся критики со стороны лидеров арабских стран, а Барак начал проигрывать Шарону, поэтому я пригласил палестинцев и израильтян в Белый дом, в зал заседаний кабинета, где прочитал им мои «параметры» продолжения переговоров. Эти условия были разработаны в результате широких неофициальных консультаций с каждой из сторон после завершения переговоров в Кэмп-Дэвиде. Если участники примут их в течение четырех дней, мы продолжим переговоры, если нет — они закончатся.

Я читал «параметры» медленно, чтобы обе стороны успевали делать заметки. По проблеме территории я предложил Израилю передать палестинцам от 94 до 96 процентов Западного берега, а также компенсировать от 1 до 3 процентов территорий, которые не передавались палестинцам. Районы, которые останутся под контролем Израиля, будут включать 80 процентов поселений. По проблеме безопасности я сказал, что израильские войска должны быть выведены в течение трех лет и постепенно заменены международными миротворческими силами. Кроме того, небольшой израильский контингент останется в долине реки Иордан еще на три года, но под контролем международных сил. Израильтяне также сохранят свою радиолокационную станцию раннего обнаружения на Западном берегу, но на ней будет присутствовать палестинский представитель. В случае «неминуемой и доказуемой угрозы безопасности Израиля» будут предусмотрены возможности быстрого ввода израильских войск на Западный берег.

Новое палестинское государство будет «демилитаризованным», но обладать внушительными силами безопасности, суверенитетом над воздушным пространством, но с учетом оперативных нужд Израиля и его потребности в тренировочных полетах, а безопасность его границ и сдерживание потенциальных агрессоров обеспечат международные силы.

По проблеме Иерусалима я рекомендовал, чтобы арабские районы отошли палестинскому государству, а еврейские — Израилю; палестинцы должны получить суверенитет над Храмовой горой (Харамом), а израильтяне — над Западной стеной Иерусалима и «священным местом», частью которой она является. Все раскопки около стены или под горой должны быть запрещены, если только на них не получено обоюдного согласия.

По проблеме беженцев я сказал, что новое палестинское государство должно стать родиной для людей, покинувших страну во время войны 1948 года и позже, что не исключало возможности применения к некоторым из них израильских законов и постановлений. Приоритет при возвращении должен отдаваться беженцам, живущим на территории Ливана. Я рекомендовал оказать беженцам международную помощь, выплатив им компенсацию и помогая строить жилье в новом палестинском государстве, в районах, которые будут ему переданы, в тех странах, где они сейчас проживают, или в Израиле. Обе стороны должны согласиться с тем, что это решение соответствует резолюции Совета Безопасности ООН № 194.

Наконец, в соглашении должно быть четко заявлено о прекращении конфликта и всех форм насилия. Я предложил принять новую резолюцию Совета Безопасности ООН, в которой утверждалось бы, что это соглашение в совокупности с освобождением заключенных-палестинцев будет соответствовать требованиям резолюций № 242 и № 338.

Я сказал, что оглашенные параметры не подлежат обсуждению. Это лучшее, что я мог сделать, и хотел бы, чтобы стороны вели переговоры об окончательном статусе Палестины в рамках предложенных условий. После моего ухода Деннис Росс и другие члены нашей команды остались, чтобы давать разъяснения, но при этом отказались обсуждать любые жалобы и претензии. Я знал, что наш план был сложен для обеих сторон, но уже давно пришло время или решить проблему, или отказаться от попыток ее решения. Палестинцам предстояло отказаться от абсолютного и безусловного права на возвращение; они всегда подозревали, что так будет, но не хотели этого признавать. Израильтяне были обязаны отдать Восточный Иерусалим и часть Старого города, но палестинцы обязались сохранить их религиозные и культурные святыни; уже на протяжении нескольких лет было очевидно, что для заключения мира они должны это сделать. Израильтянам также предстояло в виде компенсации вернуть несколько больше земель на Западном берегу и участков территории, чем предлагал Барак в качестве своей последней уступки, но они многое и сохраняли — по крайней мере 80 процентов своих поселений. Им также предоставлялась возможность официально завершить конфликт. Это была трудная сделка, но я считал, что, если они хотели мира, предложение включало справедливые условия для обеих сторон.

Арафат немедленно попытался уклониться, попросив «разъяснений». Но «параметры» были ясны: мы или будем вести переговоры на этой основе, или нет. Как всегда, он пытался тянуть время. Я позвонил Мубараку и прочитал ему условия. Он назвал их «историческими» и сказал, что сумеет убедить Арафата принять их.

Двадцать седьмого декабря кабинет Барака согласился с «параметрами» с рядом оговорок, которые не выходили за пределы предложенных условий и, таким образом, могли стать предметом переговоров. Это решение действительно было историческим: израильское правительство заявило, что ради достижения мира оно дает согласие на создание палестинского государства, которое займет примерно 97 процентов Западного берега с учетом компенсированных территорий и всю Газу, где у израильтян тоже имелись поселения. Теперь «мяч» был на стороне Арафата.

Я каждый день звонил лидерам арабских государств и просил их убедить его сказать «да». Они все были под впечатлением уступок Израиля и говорили мне, что, по их мнению, Арафат должен принять условия сделки. Я так и не узнал, что они ему сказали, хотя потом посол Саудовской Аравии принц Бандар признался мне, что у него и у наследного принца Абдуллы создалось четкое впечатление: Арафат собирался принять «параметры».

Двадцать девятого декабря Деннис Росс встретился с Абу-Алой, которого мы все уважали, чтобы убедиться, что Арафат понимает возможные последствия отказа. Мне предстояло вскоре сложить с себя президентские полномочия. Росс тоже должен был уйти. Барак на предстоящих выборах проиграет Шарону, а Буш вряд ли решит продолжать мирный процесс после того, как я вложил в него так много сил и потерпел неудачу.

Я все еще не верил, что Арафат может совершить такую грандиозную ошибку. Днем раньше я объявил, что не поеду в Северную Корею для подписания соглашения о запрете производства ракет дальнего действия, так как уверен в том, что это сделает новая администрация, для которой мы уже все подготовили. Мне было очень жаль отказываться от того, чтобы самому завершить эти усилия. Мы уже сумели остановить производство Северной Кореей плутония и реализацию ее программы ракетных испытаний, а также отказались обсуждать с северокорейцами другие вопросы без участия Южной Кореи, подготовив условия для «солнечной политики» Ким Дэ Чжуна. Смелый курс Кима на налаживание взаимопонимания с северокорейцами давал больше надежды на примирение, чем когда-либо после окончания войны в Корее, и он только что был награжден за это Нобелевской премией мира. Мадлен Олбрайт предстояло отправиться в поездку в Северную Корею, и она была убеждена, что, если бы я присоединился к нашей делегации, мы бы заключили соглашение по баллистическим ракетам. Хотя мне очень хотелось сделать следующий шаг, я не мог рисковать и лететь на другой конец света, когда мы были так близки к заключению мира на Ближнем Востоке, особенно после того как Арафат уверил меня, что он всей душой стремится заключить соглашение, и заклинал не уезжать.

Помимо того, что касалось Ближнего Востока и утверждения бюджета, в последние тридцать дней моего президентства произошло еще на редкость много событий. Я отметил седьмую годовщину принятия закона Брейди, объявив, что он не дал возможности 611 тысячам преступников, лиц, скрывающихся от правосудия, и злоумышленников приобрести оружие; вместе с представителями двадцати четырех африканских стран участвовал в мероприятиях, проводимых Университетом Хауарда в честь Международного дня борьбы со СПИДом, где объявил, что в Соединенных Штатах мы сократили уровень смертности от этой болезни более чем на 70 процентов и теперь настало время активизировать наши усилии в Африке и других странах, где эта болезнь все еще бушевала; представил проект своей президентской библиотеки — длинное узкое здание из стекла и стали, «мост в XXI столетие», возвышающееся над рекой Арканзас; объявил об усилиях по увеличению числа детей из бедных центральных районов городов, которым необходимо сделать прививки, поскольку процент вакцинированных здесь детей был значительно ниже, чем в среднем по стране; наложил свое последнее вето на законопроект о реформе процедуры банкротства, который предусматривал гораздо более жесткие меры по отношению к малоимущим должникам по сравнению с богатыми; утвердил жесткие инструкции о неразглашении медицинской информации из историй болезни; приветствовал решение Индии соблюдать прекращение огня в Кашмире и предстоящий вывод пакистанских войск за так называемую «линию контроля» в этом штате; объявил о введении новых стандартов, сокращающих предельно допустимый уровень вредных веществ в выхлопных газах автобусов и грузовиков, работающих на дизельном топливе. Вместе с аналогичными стандартами, принятыми год назад для легковых машин и внедорожников, последние правила давали гарантию, что к концу десятилетия новые автомобили будут на 95 процентов «чище», чем используемые в настоящее время на дорогах, и это позволит предотвратить тысячи респираторных заболеваний и преждевременных смертей.

За три дня до Рождества я объявил о помиловании шестидесяти двух осужденных или смягчении сроков их наказания. Во время моего первого срока пребывания на посту президента я редко использовал эту меру и теперь хотел восполнить пробел. Президент Картер утвердил 566 помилований. Президент Форд — 409 за два с половиной года. Президент Рейган — 406 за восемь лет. Президент Буш утвердил только 77 помилований за четыре года, включая людей, замешанных в скандале Иран-контрас, и освободил Орландо Боша, кубинского эмигранта, противника Кастро, который, по данным ФБР, совершил несколько убийств.

Мои взгляды на проблему помилований и смягчения приговоров сложились еще в те годы, когда я работал генеральным прокурором, а затем губернатором Арканзаса. Они были консервативными, когда речь шла о сокращении сроков заключения, и либеральными, если рассматривались ненасильственные преступления и виновные, уже отбыв наказание, в течение достаточно долгого времени оставались законопослушными гражданами, — хотя бы с целью возвращения им избирательных прав. В Министерстве юстиции существовал специальный отдел, который рассматривал просьбы о помилованиях и готовил по ним рекомендации. Я получал их на протяжении всех восьми лет и понял две вещи: работники Министерства юстиции слишком долго рассматривают подобные прошения и в большинстве случаев рекомендуют их отклонить.

Я проанализировал, почему это происходит: в Вашингтоне любые решения связаны с политикой, и почти каждое помилование вызывает неоднозначную реакцию. Если вы работаете в государственной организации, единственный способ избежать неприятностей — говорить «нет». Сотрудники отдела помилований Министерства юстиции хорошо знали, что их не будут ругать за то, что они оттягивают рассмотрение подобных просьб или рекомендуют их отклонить. Таким образом, конституционное право, предоставленное президентам, постепенно потонуло в болоте Министерства юстиции.

В последние несколько месяцев мы стали просить сотрудников министерства присылать нам больше дел для рассмотрения, и работа пошла лучше. Из пятидесяти девяти помилованных мною человек, и тех трех, кому я смягчил приговор, большинство были людьми, которые совершили ошибку, отбыли наказание и стали добропорядочными гражданами. Я также утвердил несколько помилований по так называемым «делам подруг». Речь шла о женщинах, которые были арестованы, потому что их мужья или близкие приятели совершили преступления, чаще всего связанные с наркотиками. Этим женщинам грозило длительное тюремное заключение, даже если они сами непосредственно не участвовали в преступлении, но не хотели давать показания против своих мужчин. Женщины отказывались от сотрудничества или знали недостаточно, чтобы быть полезными правосудию, и получали длительные сроки тюремного заключения. В некоторых случаях мужчины, совершившие преступления, затем оказывали помощь правоохранительным органам и в итоге получали меньшие сроки, чем их подруги. Мы месяцами рассматривали подобные случаи. Прошлым летом я уже помиловал четырех таких женщин.

Я также объявил амнистию Дэну Ростенковски, в прошлом председателю Бюджетного комитета Палаты представителей. Ростенковски многое сделал для своей страны и сполна заплатил за свои ошибки. Я помиловал и Арчи Шаффера, топ-менеджера фирмы Tyson Foods, который оказался вовлеченным в расследование по делу бывшего министра сельского хозяйства Эспи. Ему угрожало тюремное заключение за нарушение старого закона, о котором Шаффер ничего не знал, потому что он оплатил, как его инструктировали, транспортные расходы Эспи, когда тот приезжал в дом отдыха, принадлежавший фирме Tyson Foods.

После помилований, приуроченных к Рождеству, нас завалили новыми просьбами. Многие из них были присланы людьми, слишком долго ждавшими рассмотрения своих прошений в обычном порядке. В следующие пять недель мы рассмотрели сотни таких просьб, большинство из которых было отвергнуто, а 140 — удовлетворено; таким образом, рассмотрев 7 тысяч просьб о помиловании, в 456 случаях я дал положительный ответ. Мои юридические советники в Белом доме Бет Нолан, Брюс Линдси и мой поверенный по вопросам помилования Мередит Кейб рассмотрели максимально возможное число дел, получая информацию и допуск к судебным материалам от Министерства юстиции. Некоторые случаи были простыми, например дела Сюзан Макдугал и Генри Сиснероса, с которыми независимые следователи поступили ужасно несправедливо. Я рассмотрел еще несколько «дел подруг» и очень много стандартных просьб, которые, наверное, следовало удовлетворить много лет назад. Возбуждение одного из таких дел было вызвано ошибкой, возникшей из-за того, что в Министерстве юстиции не знали, что проситель находился под следствием в другом штате. Большинство помилований получили люди со скромным достатком, которые не смогли преодолеть существующую систему обычным путем.

Больше всего споров возникло вокруг помилования Марка Рича и его партнера Пинкуса Грина. Рич, богатый бизнесмен, уехал из Соединенных Штатов в Швейцарию незадолго до того, как был обвинен в налоговых и других правонарушениях по подозрению в том, что для уменьшения налогов он исказил в своих отчетах информацию о ценах по ряду сделок с нефтью. В 1980-х годах произошло несколько подобных случаев, когда на определенные сделки с нефтью цены не всегда регулировались, что давало возможность нечестным бизнесменам занижать свои доходы или заставлять клиентов платить лишнее. В то время против некоторых людей и компаний были выдвинуты обвинения в нарушении закона, но, как правило, им предстояло нести гражданскую, а не уголовную ответственность. В очень редких случаях подозреваемым в налоговых нарушениях инкриминировали вымогательство, как это произошло с Ричем и Грином, и впоследствии Министерство юстиции запретило прокурорам использовать подобную практику. После того как против Рича было выдвинуто обвинение, он жил за пределами США, в основном в Израиле и Швейцарии.

Правительство разрешило компании Рича продолжать свой бизнес, после того как он согласился заплатить в виде штрафов 200 миллионов долларов — сумму, в четыре раза превышающую 48 миллионов долларов неуплаченных налогов, вменяемых ему в вину. Профессор Марти Гинсбург — эксперт по налогам и муж судьи Рут Бейдер Гинсбург, а также профессор Гарвардской школы права Бернард Уолфман проанализировали транзакции, ставшие предметом обвинения, и пришли к заключению, что компания Рича правильно рассчитывала и выплачивала налоги, а это означало, что он лично не должен был платить никаких налогов по этим сделкам. Рич согласился не требовать применения закона о давности уголовного преследования, чтобы правительство смогло выдвинуть против него гражданский иск, как это было в других подобных случаях. Эхуд Барак три раза просил меня помиловать Рича, ссылаясь на услуги, оказанные им Израилю, и помощь в решении палестинской проблемы. Эту просьбу поддержал целый ряд видных израильских политиков, представлявших обе основные партии страны. Наконец, Министерство юстиции заявило, что у него нет возражений против этого помилования, если оно будет соответствовать интересам нашей внешней политики.

Почти все считали, что я был не прав, помиловав этого богатого беглеца, указывая при этом, что его бывшая жена оказывала мне финансовую поддержку и, кроме того, один из бывших юрисконсультов Белого дома работал вместе с двумя видными республиканскими юристами в команде адвокатов Рича. Не могу не вспомнить, что интересы Рича недавно представлял также Льюис «Скутер» Либби — руководитель аппарата Дика Чейни, только что избранного вице-президентом. Может быть, я и совершил ошибку, особенно в том, что обратил особое внимание на это дело, но в основе моего решения лежали объективные факты. В мае 2004 года Министерство юстиции все еще не привлекло Рича к суду, хотя по гражданским искам это сделать гораздо легче, чем по уголовным.

Хотя потом меня и критиковали за ряд утвержденных решений о помиловании, гораздо большее беспокойство я испытывал по поводу нескольких случаев, когда ответил отказом. Например, я считал, что Майкл Милкен имел все основания быть помилованным, учитывая его проблемы в связи с раком предстательной железы и усилия по преодолению этой болезни после освобождения из тюрьмы, но Министерство финансов и Комиссия по ценным бумагам и биржам решительно возражали, заявляя, что это послужит плохим примером в то время, когда мы пытаемся утвердить высокие этические стандарты в финансовой отрасли. Два случая отказов в помиловании, о которых я особенно сожалел, касались Уэбба Хаббела и Джима Гая Такера. Дело Такера было подано на апелляцию, а Хаббел действительно нарушил закон и уже отбыл в тюрьме срок, которого, как правило, бывало достаточно, чтобы просить о помиловании. Но нужно учитывать, что оба они подвергались жестоким гонениям со стороны офиса Кена Старра за отказ солгать по его принуждению. Ни один из них не стал бы жертвой таких преследований, если бы я не был избран президентом и не попал в лапы Старра. Дэвид Кендалл и Хиллари настойчиво просили меня помиловать Хаббела и Такера, но все остальные решительно выступали против. В конце концов, согласившись с мнением своего аппарата, я отказал в помиловании, о чем до сих пор сожалею. Позже, встретившись с Джимом Гаем Такером, я попросил у него прощения, а когда-нибудь извинюсь и перед Уэббом.

Рождество прошло так же, как обычно, но мы уже ощущали некоторую горечь, потому что знали, что в последний раз отмечаем его в Белом доме. Я с удовольствием проводил свои последние приемы. Они давали мне возможность увидеться с людьми, с которыми мы общались в Вашингтоне. На этот раз я уделил больше времени тому, чтобы вместе с Челси и Хиллари украсить нашу елку и заполнить Желтый овальный кабинет колокольчиками, книгами, рождественскими сувенирами, чулками, картинками и Санта-Клаусами. Я обходил комнаты и залы на втором и третьем этажах, внимательно разглядывая картины и старинную мебель, и наконец нашел время расспросить дворецких об истории всех старинных напольных часов в Белом доме. Портреты прежних президентов и их жен теперь воспринимались по-другому, потому что мы с Хиллари понимали, что скоро среди них окажутся и наши. Мы оба хотели, чтобы они были написаны Симми Ноксом. Нам нравился его реалистичный стиль, и он стал первым художником-афроамериканцем, портретные работы которого были представлены в Белом доме.

После Рождества я подписал еще несколько законов и назначил судьей Апелляционного суда Четвертого округа Роджера Грегори, который стал первым в истории афроамериканцем, занимающим этот пост. Грегори обладал высокой квалификацией, а Джесси Хелмс слишком долго препятствовал назначению чернокожих судей. Я использовал так называемое «межсессионное назначение», в соответствии с которым президент обладал правом на один год утвердить в должности судью без одобрения его кандидатуры Конгрессом, который ушел на каникулы. Я был готов держать пари, что новый президент не захочет, чтобы в этом суде на юго-востоке страны заседали только белые судьи.

Я также объявил, что недавно утвержденный бюджет предусматривает достаточно средств, чтобы выплатить накопившийся за прошедшие четыре года государственный долг в размере 600 миллиардов долларов, и, если мы сохраним нынешний курс, то к 2010 году можно будет полностью его ликвидировать и, получив таким образом на каждый доллар налогоплательщиков дополнительные двенадцать центов, использовать эти средства для снижения налогов или для новых инвестиций. Наша ответственная налоговая политика привела к тому, что, несмотря на экономический рост, долгосрочные процентные ставки были сейчас на два процента ниже, чем тогда, когда я стал президентом. Это позволило американцам платить более низкие проценты по ипотечным кредитам, за купленные в рассрочку автомобили, по кредитам для бизнеса и займам для получения образования.

Наконец, в последний день года я подписал договор о вступлении Америки в Международный уголовный суд. Сенатор Лотт и большинство других сенаторов-республиканцев решительно возражали против этого, опасаясь, что американские военнослужащие, находящиеся на территории других государств, могут быть осуждены там по политическим мотивам. У меня это обстоятельство тоже вызывало беспокойство, но договор был составлен так, что, по моему убеждению, подобное случиться не могло. Я был одним из первых мировых лидеров, призвавших к созданию Международного трибунала по военным преступлениям, и считал, что Соединенные Штаты должны поддержать и Международный уголовный суд.

Мы снова, как и в предыдущем году, пропустили «Ренессансный уикенд», потому что хотели всей семьей встретить Новый год в Кэмп-Дэвиде. Я все еще не получил ответа от Арафата, и 1 января пригласил его на следующий день посетить Белый дом. Перед своим приездом ко мне он встречался в отеле с принцем Бандаром и послом Египта. Один из молодых помощников Арафата рассказал нам, что они настойчиво убеждали его дать положительный ответ. Во время нашей встречи Арафат задал мне много вопросов о моем предложении. Он хотел, чтобы Израиль получил «Стену плача», учитывая ее религиозное значение, но утверждал, что остальные двадцать метров Западной стены Иерусалима должны принадлежать палестинцам. Я сказал ему, что он неправ: Израиль должен получить всю Западную стену, чтобы предотвратить возможность использования проходящего под ней туннеля для нанесения повреждений руинам храмов, находящихся под горой Харам. В Старом городе было четыре квартала: Еврейский, Мусульманский, Христианский и Армянский. Предполагалось, что палестинцам отойдут Мусульманский и Христианский кварталы, а остальные достанутся Израилю. Арафат возразил, сказав, что должен также получить часть Армянского квартала, потому что там находились христианские церкви. Я просто не мог поверить, что он со мной об этом заговорит.

Вдобавок Арафат пытался извернуться и не отказываться от права на безусловное возвращение палестинцев. Он знал, что ему придется это сделать, но опасался резкой критики в свой адрес. Я напомнил ему, что Израиль обещал принять некоторых беженцев из Ливана, семьи которых столетиями жили там, где сейчас был север Израиля, но ни один израильский лидер не согласится впустить в страну так много палестинцев, которых через пару десятков лет из-за более высокого уровня рождаемости окажется значительно больше, чем евреев. На Святой земле не могут существовать два государства, в каждом из которых арабы составляют большинство, — Арафат это признал, подписав в 1993 году мирное соглашение, где прямо говорилось о создании двух государств. Кроме того, утверждение мирного договора предполагалось вынести на референдум, и наличие в нем пункта об отказе палестинцев от безусловного возвращения было критическим условием его одобрения гражданами Израиля. В противном случае представлялось невероятным, что израильтяне за него проголосуют. С другой стороны, я полагал, что израильтяне примут план окончательного урегулирования на основе предложенных мною «параметров». Я даже считал, что, если договор будет заключен, у Барака появится шанс победить на выборах, хотя сейчас, по данным опросов, он сильно отставал от Шарона, поскольку израильские избиратели были напуганы интифадой палестинцев и обозлены отказом Арафата заключать мир.

Иногда казалось, что Арафат запутался и не вполне владеет информацией. Я порой думал, что он не совсем себя контролирует после всех этих долгих лет, когда ему приходилось каждый день ночевать на новом месте, чтобы спастись от покушений, после бесконечных часов, проведенных в самолетах, и постоянных напряженных переговоров. Возможно, Арафат просто никак не мог решиться сделать последний шаг, чтобы превратиться из революционера в государственного деятеля. Он привык постоянно совершать перелеты с места на место, дарить украшения, изготовленные из перламутра палестинскими умельцами, мировым лидерам и появляться вместе с ними на телеэкранах. После прекращения насилия все изменится. Палестина уже не станет постоянно фигурировать в заголовках новостей, и вместо этого Арафату придется беспокоиться о создании рабочих мест, строительстве школ и удовлетворении бытовых потребностей населения. Большинство молодых участников команды Арафата хотели, чтобы он заключил соглашение; я считал, что Абу-Ала и Абу-Мазен с ними согласны, но не хотят ссориться со своим лидером.

Когда Арафат ушел, я все еще не знал, как он поступит. Судя по его манере держаться и мимике, скорее всего, ответ будет отрицательным, но ему предлагались настолько хорошие условия соглашения, что упустить этот шанс было бы неимоверной глупостью. Барак приглашал меня приехать на Ближний Восток, но я сначала хотел, чтобы Арафат дал израильтянам положительный ответ по основным предложенным мною параметрам сделки. В декабре, когда стороны встречались на военно-воздушной базе Боллинг, они не смогли договориться, потому что Арафат не захотел принять эти условия.

Наконец 13 января Арафат согласился встретиться с Шимоном Пересом, который незадолго до этого провел переговоры с Саебом Эрекатом, но они тоже не принесли результата. Последней попыткой израильтян было предложение подписать письмо, содержащее как можно больше параметров, чтобы, когда Барак проиграет выборы, стороны оказались связанными обязательством продолжать переговоры, которые в конце концов приведут к заключению мира. Арафат никак на это не прореагировал, поскольку хотел показать, что не пойдет ни на какие уступки. Стороны продолжили свои переговоры в египетском городе Таба. Они были близки к договоренности, но так и не добились успеха. Арафат никогда не говорил «нет» — он просто не мог решиться сказать «да». Как говорится, «падению предшествует гордыня».

Перед завершением моей работы на посту президента Арафат в одной из наших последних бесед поблагодарил меня за все усилия и назвал великим человеком. В ответ я сказал: «Господин председатель, я не великий человек. Я неудачник, и виной этому — вы». Я предупредил Арафата, что его позиция сделала неизбежным избрание Шарона, которое будет иметь для него тяжелые последствия.

В феврале 2001 года Ариэль Шарон с большим преимуществом был избран премьер-министром Израиля. Израильтяне решили: раз уж Арафат не принял моих предложений, то он не примет вообще никаких, и поскольку они лишились партнера для заключения мира, будет лучше, если их лидером станет самый агрессивный и непримиримый кандидат. Шарон был намерен проводить жесткую линию по отношению к Арафату, и в этом его поддержали Эхуд Барак и Соединенные Штаты. Почти через год после того как я сложил с себя полномочия президента, Арафат сказал, что готов вести переговоры на основе некогда предложенных мною «параметров». Очевидно, он подумал, что наконец пришло время решать: часы показывали «без пяти минут полночь». Но его часы уже давно сломались и не шли.

То, что Арафат не принял моего предложения после того, как с ним согласился Барак, стало ошибкой исторического масштаба. Однако многие палестинцы и израильтяне все еще стремятся к миру. Придет день, когда он наступит, и, если это произойдет, окончательное соглашение будет очень похоже на то, которое было разработано во время встречи в Кэмп-Дэвиде и в последующие шесть месяцев.

Третьего января я присутствовал на заседании Сената вместе с Челси и близкими друзьями Хиллари, когда Ал Гор принимал присягу у нового сенатора от штата Нью-Йорк. Я был так взволнован, что чуть не перепрыгнул через перила. Еще семнадцать дней нам обоим предстояло работать в Вашингтоне. Мы стали первыми супругами в истории США, один из которых занимал пост в Белом доме, а другой — в Сенате. Но теперь Хиллари должна была надеяться лишь на себя. Все, что я мог сделать, это попросить Трента Лотта не относиться к ней слишком строго и помочь ей организовать работу в округе Вестчестер, где находился наш дом.

На следующий день мы проводили в Белом доме собрание, которое для меня лично было данью моей матери: оно посвящалось празднованию годовщины принятия в 2000 году закона о профилактике и лечении рака груди и шейки матки. Этот закон позволял женщинам с таким диагнозом, не имеющим медицинской страховки, получать все льготы по программе «Медикэйд».

Пятого января я объявил, что мы берем под охрану 25 миллионов гектаров девственных лесов в тридцати девяти штатах, запретив в них строительство дорог и вырубку, включая национальный лес Тонгасс на Аляске — последний крупный массив влажного леса в Америке, находящийся в умеренных широтах. Лесопромышленники возражали против этого решения, и я думал, что по экономическим причинам администрация Буша попытается отменить подписанный мною указ, но из национального леса производилось только 5 процентов отечественной древесины, и всего 5 процентов от этого количества добывалось в районах, где не существовало дорог. Мы смогли бы обойтись без этой крошечной доли лесозаготовок, чтобы сохранить еще одно бесценное национальное достояние.

Сделав это объявление, я отправился в Форт-Майерс на традиционную и очень красивую церемонию прощания с вооруженными силами, где мне подарили американский флаг, президентский штандарт и медали от каждого из родов войск. Хиллари тоже вручили медаль. Билл Коуэн заметил, что, назначив его министром обороны, я стал единственным президентом в истории США, который доверил этот пост выборному политику от оппозиционной партии.

Занимать пост главнокомандующего и иметь под своим началом мужчин и женщин всех рас и религий, предки которых жили в самых разных регионах земного шара, — честь не меньшая, чем быть президентом. Эти люди — живое воплощение нашего национального кредо: Е pluribus ипит[81]. Я видел, как их благодарили в лагерях беженцев на Балканах, как они помогали жертвам стихийных бедствий в Центральной Америке, боролись с торговцами наркотиками в Колумбии и на Карибах, искренне приветствовали население бывших коммунистических стран Центральной Европы, несли службу на отдаленных военных базах на Аляске, в пустынях Ближнего Востока и на кораблях в Тихом океане.

Американцы получают информацию о наших вооруженных силах, только когда те идут в бой. Гораздо меньше известно о войнах, предотвращенных нашими военнослужащими, о слезах, которые никогда не будут пролиты, потому что американские мужчины и женщины стоят на страже мира. У меня не сразу наладились взаимоотношения с военными, но я упорно работал на посту главнокомандующего и был уверен, что оставляю наши вооруженные силы в лучшем состоянии, чем когда принял их.

В субботу, 6 января, мы с Хиллари побывали в Национальном зоопарке, чтобы посмотреть на панд, а потом вместе с Алом и Типпер Гор организовали прощальную вечеринку на Южной лужайке для всех, кто в последние восемь лет работал в Белом доме или помогал нам в качестве волонтеров. Приехали сотни людей, многие — издалека. Мы несколько часов общались и обменивались воспоминаниями. Алу оказали теплый прием, когда я представил его как человека, избранного на последних выборах. Когда мы попросили поднять руки всех людей, которые вступили в брак, или тех, у кого родились дети, пока мы работали в Белом доме, я был поражен их количеством. Неважно, что говорят республиканцы: мы явно были партией, выступающей за семью.

Каприсия Маршалл, секретарь Белого дома по протокольным вопросам, которая помогала мне с 1991 года и была помощницей Хиллари со времен нашей первой кампании, подготовила для меня сюрприз. Занавес, находящийся позади нас, поднялся, и мы увидели группу Fleetwood Mac, которая еще раз спела «Все время думай о завтрашнем дне».

В воскресенье мы с Хиллари и Челси отправились в Объединенную методистскую церковь «Фаундри», куда преподобный Фил Уогамэн пригласил нас, чтобы мы попрощались с прихожанами, которые восемь лет назад приняли нас в свою конгрегацию. Челси нашла здесь хороших друзей и многому научилась во время работы в глухом сельском уголке штата Кентукки, участвуя в церковном проекте «Служба в Аппалачах». Прихожане этой церкви принадлежали к разным расам и национальностям, среди них были и богатые, и бедные люди, как традиционной, так и нетрадиционной сексуальной ориентации, старые и молодые. Церковь «Фаундри» помогала бездомным в Вашингтоне и беженцам в разных странах, где я предпринимал попытки установить мир.

Я не знал, с чего начать, но Уогамэн предложил рассказать конгрегации о том, какой мне представляется моя новая жизнь. Поэтому я сказал, что моя вера в Господа подвергнется испытанию, когда мне придется пользоваться коммерческими авиарейсами, и я буду теряться, если, войдя в зал, не услышу, как оркестр играет приветственный марш «Салют командиру» (Hail to the Chief)[82]. Я сказал, что сделаю все возможное, чтобы быть хорошим гражданином, помочь обрести надежду и лучшую судьбу тем, кому не везет в жизни, и работать для достижения мира и согласия. Несмотря на все мои усилия, прилагаемые в течение последних восьми лет, в этом направлении еще многое предстояло сделать.

Позже в тот же вечер я беседовал в Нью-Йорке со сторонниками мира из организации «Израильский политический форум». В то время мы еще надеялись заключить мир. Арафат сказал, что он принимает мои «параметры», но с рядом оговорок. Проблема была в том, что его оговорки, в отличие от израильских, выходили за рамки «параметров», по крайней мере по проблемам беженцев и в том, что касалось Западной стены, но я воспринимал его согласие как реальное, веря его обещанию заключить мир до того, как покину свой пост. Американская еврейская община очень хорошо ко мне относилась. Некоторые из ее членов, например мои друзья Хаим Сабан и Дэнни Абрахам, имели тесные связи с Израилем и за эти годы дали мне много ценных советов. Другие просто поддерживали мою работу по достижению мира. Я считал, что в любом случае обязан объяснить им свое предложение.

На следующий день, наградив медалью «За гражданские заслуги» двадцать восемь американцев, включая Мухаммеда Али, я поехал в штаб-квартиру демократической партии, чтобы поблагодарить ее председателя, мэра Филадельфии Эда Ренделла, и Джо Эндрю, а также отдать должное так много сделавшему для Ала Гора и меня Терри Маколиффу, который теперь вел кампанию за свое избрание на пост председателя партии. После всей той работы, которую уже проделал Терри, я с трудом представлял, чем его может привлекать этот пост, но, тем не менее, был на его стороне. Я сказал людям, которые много и усердно работали для партии, не рассчитывая на славу и признание, что ценю их усилия.

Девятого января я отправился в прощальную поездку по штатам, оказавшим мне особую поддержку, начав с Мичигана и Иллинойса. Победа в этих штатах в день Святого Патрика во время предварительных выборов 1992 года практически предрешила выдвижение моей кандидатуры. Через два дня я поехал в Массачусетс, где в 1996 году получил больше голосов, чем в любом другом штате, и в Нью-Хэмпшир, жители которого в 1992 году помогли мне переломить ситуацию и стать «парнем, который вернулся». В промежутке между этими поездками я торжественно открыл памятник Франклину Делано Рузвельту в его мемориале на Молле, где он был изображен сидящим в своем инвалидном кресле. Общество инвалидов настояло, чтобы скульптура выглядела именно так, и многие родственники Рузвельта поддержали эту идею.

Я попрощался с жителями штата Нью-Хэмпшир в городе Дувре, где почти девять лет назад пообещал, что останусь с ними до тех пор, «пока не околеет последняя собака». В аудитории присутствовали многие из моих давних сторонников. Некоторых из них я назвал по именам, выразил всем благодарность, а потом подробно рассказал обо всех достижениях моей администрации, которых бы просто не существовало без тяжелой работы, проделанной ими той зимой восемь лет назад. Я попросил избирателей никогда не забывать, что, «даже не будучи президентом, я останусь с вами до тех пор, пока не околеет последняя собака».

С 11 по 14 января я проводил вечеринки для членов кабинета, сотрудников аппарата Белого дома и друзей в Кэмп-Дэвиде, где вечером 14 января Дон Хенли дал для нас в церкви замечательный сольный концерт. На следующее утро мы присутствовали на последней для нашей семьи службе в прекрасной церкви Кэмп-Дэвида, которую столько раз посещали вместе с замечательными молодыми матросами и морскими пехотинцами, обслуживавшими и охранявшими эту резиденцию, и их семьями. Они даже разрешали мне петь с ними хором и всегда приносили ноты в наш домик в Аспене в пятницу или субботу, чтобы я успел их заранее просмотреть.

В понедельник я выступал на празднике в честь Мартина Лютера Кинга в одном из университетов федерального округа Колумбия. Обычно я отмечал этот день какой-нибудь общественно полезной работой, но в тот раз просто хотел поблагодарить жителей этого округа, на восемь лет ставшего моим домом. Представитель округа Колумбия в Конгрессе Элеанор Холмс Нортон и мэр Вашингтона Тони Уильямс наряду с некоторыми членами городского совета были моими хорошими друзьями. Я помогал им проводить в Конгрессе нужные законопроекты и, напротив, препятствовать принятию тех, которые могли им помешать. Перед округом Колумбия все еще стояло много проблем, но ситуация значительно улучшилась по сравнению с тем, какой она была восемь лет назад, когда перед инаугурацией я решил прогуляться по Джорджия-авеню.

Я также отправил свое последнее послание Конгрессу: «Незаконченная работа по строительству Единой Америки». В значительной степени оно было основано на заключительном отчете Комиссии по расовым проблемам и включало широкий круг рекомендаций: дальнейшие шаги по уменьшению расовых различий в сфере образования, здравоохранения, при приеме на работу и в системе правосудия; особые усилия, направленные на то, чтобы отцы, не живущие с детьми и имеющие низкие доходы, участвовали в их воспитании; новые инвестиции для общин коренных американцев; улучшение иммиграционной политики; принятие закона о преступлениях, мотивированных расовой и национальной ненавистью; реформу избирательных законов; а также продолжение реализации волонтерской программы «Америкорпс» и работы аппарата Белого дома над созданием «Единой Америки». За восемь лет мы добились большого прогресса, но наша страна становилась все более сложной и разнообразной, и многое еще предстояло сделать.

Семнадцатого января я провел свою последнюю церемонию в Восточном зале, на которой мы с Брюсом Бэббитом объявили о создании еще восьми национальных заповедников. Два из них были расположены на маршруте, по которому в 1803 году прошли Льюис и Кларк вместе со своей проводницей-индианкой Сакагавеа и рабом по имени Йорк. Теперь в сорока восьми штатах, не считая Аляску и Гавайи, мы взяли под охрану государства больше территорий, чем любая другая администрация со времен Теодора Рузвельта.

Сделав это объявление, я покинул Белый дом и отправился в свою последнюю президентскую поездку — домой, в Литл-Рок, чтобы выступить перед Законодательным собранием штата Арканзас. В Палате представителей и Сенате штата все еще трудились некоторые мои старые друзья, а также люди, чья политическая карьера началась с совместной работы со мной, и кое-кто из моих бывших противников. В тот день ко мне присоединились более двадцати арканзасцев, которые на данный момент или раньше работали со мной в Вашингтоне, трое моих одноклассников, проживающих в столице и ее окрестностях, и несколько земляков, осуществлявших взаимодействие с Законодательным собранием штата, когда я был губернатором. Челси тоже сопровождала меня в этой поездке. По пути из аэропорта мы проехали мимо двух школ, где она училась, и я подумал о том, как выросла Челси с тех пор, как мы с Хиллари ходили на ее занятия в школе «Букер Артс Мэгнет».

Я постарался поблагодарить всех арканзасцев, помогавших мне в том, чтобы этот день настал, начиная с двух людей, которых уже не было с нами — судьи Фрэнка Хоулта и сенатора Фулбрайта. Я призвал законодателей требовать у федерального правительства поддержки в развитии образования, экономики, здравоохранения и реформы социального обеспечения штата. В заключение я сказал своим старым друзьям, что покину Белый дом через три дня, преисполненный благодарности за то, «что чудеса великой демократии дали шанс маленькому мальчику, жившему на улице Саут-Херви в городке Хоуп, штат Арканзас, пройти путь до самого Белого дома... Я, возможно, являюсь единственным президентом в истории, обязанным своим избранием исключительно друзьям, без помощи которых мне никогда не удалось бы этого достичь». Я расстался со своими друзьями и полетел домой, чтобы завершить свою работу.

На следующий вечер, закончив в течение дня последние дела, я из Овального кабинета обратился к жителям страны с краткой прощальной речью. Поблагодарив американский народ за то, что он дал мне возможность ему служить, вкратце изложив свои философские взгляды и подведя итоги работы, я предложил три вывода на будущее: нам нужно проводить ответственную налоговую политику; для обеспечения нашей безопасности и благосостояния мы должны играть ведущую роль в борьбе за процветание и свободу, против терроризма, организованной преступности, наркоторговли, распространения оружия массового поражения, загрязнения окружающей среды, болезней и бедности, и, наконец, продолжить «вплетать наши разноцветные нити в ткань единой Америки».

Я пожелал избранному президенту Бушу и его семье удачи и сказал, что «оставляю пост президента еще большим идеалистом и с большими надеждами, чем когда занял его, и больше, чем когда-либо, уверен, что лучшие дни Америки еще впереди».

Девятнадцатого января было моим последним днем в должности президента. Я сделал заявление о противопехотных минах, сказав, что начиная с 1993 года Соединенные Штаты уничтожили более 3,3 миллиона собственных противопехотных мин и потратили 500 миллионов долларов на их уничтожение в тридцати пяти других странах, а также приняли энергичные меры по разработке альтернативных средств, которые смогут защитить наши войска. Я попросил новую администрацию прилагать глобальные усилия к разминированию еще в течение десяти и более лет.

Когда я вернулся в резиденцию, было уже поздно, но мы все еще не закончили укладывать вещи. Везде лежали коробки, и мне предстояло решить, куда и какую отправлять одежду — в Нью-Йорк, Вашингтон или Арканзас. Нам с Хиллари не хотелось спать, у нас было желание просто бродить по комнатам. В нашу последнюю ночь, проведенную в Белом доме, мы испытывали такую же гордость, как в ночь возвращения домой после первого инаугурационного бала. Меня никогда не переставала волновать царящая в нем атмосфера. Даже не верилось, что на протяжении восьми лет здесь был наш дом, потому что теперь этот период времени уже почти закончился.

Я снова зашел в спальню Линкольна, в последний раз прочитал написанную от руки копию Геттисбергской речи и посмотрел на гравюру, на которой Линкольн подписывает «Прокламацию об освобождении» рабов на том самом месте, где сейчас стоял я. Зашел в комнату Королевы и подумал о том, что Уинстон Черчилль провел там три недели в трудные дни Второй мировой войны. Потом посидел за «столом договоров» в моем кабинете, глядя на пустые книжные шкафы и голые стены и думая обо всех телефонных звонках и совещаниях, которые там проводились, — по проблемам Северной Ирландии, Ближнего Востока, России, Кореи и вопросам внутренней политики. Именно в этой комнате весь 1998 год я читал свою Библию, книги и письма и молился, чтобы Бог дал мне силы и направил меня на путь истинный.

В начале этого дня я записал свое последнее радиообращение, которое должно было прозвучать незадолго до того, как я покину Белый дом для участия в церемонии инаугурации. Я поблагодарил персонал аппарата Белого дома, людей, обслуживающих резиденцию, сотрудников Секретной службы, членов кабинета и Ала Гора за все, что они сделали для того, чтобы моя работа была успешной. И я сдержал свое обещание работать до самого последнего часа последнего дня, выделив еще 100 миллионов долларов для принятия на службу дополнительных полицейских, — именно они помогли Америке добиться снижения преступности до самого низкого за четверть столетия уровня.

Далеко за полночь я снова вернулся в Овальный кабинет, чтобы навести порядок, упаковать вещи и ответить на несколько писем. Сидя в одиночестве за столом, я думал о том, что произошло за последние восемь лет и как быстро пролетело время. Вскоре я передам власть и уеду. Мы с Хилляри и Челси поднимемся на борт президентского самолета, чтобы совершить последний полет с замечательной командой, которая доставляла нас в самые отдаленные уголки мира. С нами будут наши ближайшие сотрудники, моя новая охрана, некоторые из военных, например Глен Мэйес — стюард военно-морского флота, который пек к моему дню рождения специально украшенные торты, Гленн Пауэлл — сержант военно-воздушных сил, заботившийся о том, чтобы наш багаж никогда не терялся, и несколько человек, которые «помогли мне станцевать этот танец», — Джорданы, Маколиффы, чета Макларти и Хэрри Томасон.

В последнем полете меня сопровождали и некоторые журналисты. Один из них, Марк Ноллер, работающий на радио CBS, был рядом со мною на протяжении всех этих восьми лет и провел одно из заключительных интервью, которые я дал в последние несколько недель. Марк спросил, не боюсь ли я, что лучшая часть моей жизни уже позади. Я сказал, что получал удовольствие от своей жизни на каждом ее этапе, «у меня всегда было много дел, меня многое интересовало, и я находил возможность приносить пользу».

Я с нетерпением ожидал начала своей новой жизни, чтобы строить президентскую библиотеку, работать со своим благотворительным фондом и помогать Хиллари. Кроме того, теперь у меня должно появиться больше времени для чтения, гольфа, музыки и путешествий. Я знал, что мне это понравится, и если я буду здоров, то смогу принести еще много пользы, но своим вопросом Марк Ноллер попал в самую точку. Мне будет не хватать моей прежней работы. Мне нравилось быть президентом — даже в плохие дни.

Я думал о том письме, которое напишу президенту Бушу и оставлю в Овальном кабинете, точно так же, как его отец восемь лет назад. Я хотел быть великодушным и ободрить своего преемника, как это сделал Джордж Буш, передавая власть мне. Скоро Джордж Буш-младший должен был стать президентом страны, и я желал ему удачи. Внимательно следя за высказываниями Буша и Чейни во время избирательной кампании, я знал, что у них совсем другое представление о нашем пути развития, и они изменят многое из сделанного мною, особенно в сфере экономики и экологии. Я считал, что они проведут задуманное существенное сокращение налогов, и вскоре мы вернемся к такому же большому бюджетному дефициту, какой у нас был в 1980-х годах. Хотя Буш делал обнадеживающие заявления об образовательных программах и «Америкорпс», я знал, что на него будут оказывать давление, чтобы он сократил внутренние бюджетные расходы на образование, детские дошкольные учреждения, программы обучения для выпускников школ, полицию, новые исследования и охрану окружающей среды. Но теперь я уже не мог на это повлиять.

Думал я и о том, что международные партнерские отношения, которые мы развивали после окончания холодной войны, станут более напряженными из-за одностороннего подхода к внешней политике республиканцев, выступавших против ряда договоров — о запрете ядерных испытаний, о предотвращении изменения климата, о противоракетной обороне и против Международного уголовного суда.

Я наблюдал за республиканцами в Вашингтоне уже восемь лет и знал, что президент Буш с самых первых дней будет подвергаться давлению со стороны правых и групп по интересам, контролировавших теперь его партию, с тем чтобы он отказался от идеи «сострадательного консерватизма». Они не менее глубоко верили в собственный путь, чем я — в свой, но я полагал, что аргументы и исторический опыт были на нашей стороне.

От меня больше не зависело, что произойдет с проводившейся мною политикой и программами: в политике мало что остается неизменным. Не мог я повлиять и на ранние оценки моего так называемого «наследия». История Америки с момента окончания холодной войны до начала нового тысячелетия еще не раз будет переписываться. Единственный вопрос об итогах моего президентства, который имел для меня значение, заключался в том, хорошо ли я служил американскому народу в новую и не похожую на то, что было в прошлом, эпоху глобальной взаимозависимости.

Удалось ли мне создать «более совершенный союз», расширив возможности, углубив понимание свободы и усилив связи в обществе? Безусловно, я старался сделать так, чтобы в XXI столетии Америка стала оплотом мира и процветания, свободы и безопасности. Я пытался придать глобализации более человечный характер, побуждая другие страны присоединиться к нашим усилиям по построению более интегрированного мира, объединенного общей ответственностью, общими благами и ценностями. На переходе в новую эру я старался вести Америку, внушая ей оптимизм, надежду и веру в то, чего мы можем добиться, а также дать трезвую оценку опасности, которую несут новые силы разрушения. Наконец, я попытался построить новую прогрессивную политику на основе свежих идей и традиционных ценностей и поддержать единомышленников в других странах мира. Независимо от того, какие из моих инициатив собиралась отменить новая администрация и большинство в Конгрессе, я верил в то, что историческая правда была на нашей стороне и направление, выбранное мною в новом тысячелетии, в конце концов окажется верным.

В свою последнюю ночь в пустом теперь Овальном кабинете я думал о прозрачной стеклянной шкатулке, которую держал на кофейном столике между двумя диванами, в двух шагах от своего стола. В ней лежал камень, подобранный Нилом Армстронгом на Луне в 1969 году. Как только споры в Овальном кабинете становились слишком ожесточенными, я прерывал дискуссию и говорил: «Видите этот камень? Ему уже 3,6 миллиарда лет. Мы все живем лишь миг. Давайте успокоимся и вернемся к работе».

Этот лунный камень помог мне по-другому посмотреть на историю, как говорится, в длительной перспективе. Наша задача — жить как можно дольше и как можно лучше и помочь в этом другим людям. То, что случится потом, и как нас будут оценивать потомки, — уже вне нашей власти. Всех уносит река времени. Все, что у нас есть, — это мгновение. Другим судить о том, сделал ли я все, что мог... Уже почти светало, когда я вернулся на жилую половину Белого дома, чтобы закончить паковать вещи и побыть с Хиллари и Челси.

На следующее утро я опять пришел в Овальный кабинет, чтобы написать письмо президенту Бушу. Со мной была Хиллари. Мы долго смотрели из окна на прекрасный сад, с которым нас связывало столько воспоминаний; здесь я бессчетное число раз бросал теннисные мячи, за которыми гонялся наш пес Бадди. Потом Хиллари ушла, оставив меня одного. Закончив писать письмо и оставив его на столе, я позвал своих помощников, чтобы попрощаться с ними. Мы обнялись, улыбнулись, немного всплакнули и сфотографировались. Потом я в последний раз вышел из дверей Овального кабинета. Мои руки были широко раскинуты, как будто я хотел всех обнять, и встретившие меня представители прессы запечатлели этот момент. Джон Подеста прошел со мной по колоннаде, и мы присоединились к Хиллари, Челси и Горам на нижнем этаже, где нам вскоре предстояло приветствовать наших преемников. Для прощания с нами собрался весь персонал: горничные, повара, флористы, садовники, швейцары, дворецкие, камердинеры. Многие из них стали нам близкими людьми. Я пытался запомнить их лица, не зная, встречусь ли с ними снова, но понимая, что, если это и произойдет, все уже будет по-другому. Скоро они начнут заботиться о другой семье, которой будут нужны не меньше, чем нам.

В большом фойе играл небольшой ансамбль музыкантов из оркестра морской пехоты. Я сел за фортепиано рядом с мастером-сержантом Чарли Коррадо, который уже сорок лет играл для президентов. Чарли всегда был к нашим услугам, и его музыка наполняла радостью наши дни. Мы с Хиллари исполнили последний танец. Около десяти тридцати прибыли Буш и Чейни с супругами. Несколько минут мы пили кофе и беседовали, а потом ввосьмером сели в лимузины, и я поехал вместе с Джорджем Бушем по Пенсильвания-авеню к Капитолию.

Через час произошла очередная мирная передача власти, благодаря которой наша страна уже более двухсот лет остается свободной. Моя семья попрощалась с новой первой семьей Америки и поехала на авиабазу Эндрюс, чтобы совершить последний полет на президентском самолете. Это был уже не мой «Борт номер 1». После восьми лет пребывания на посту президента и половины жизни, отданной политике, я снова стал частным лицом, но был очень признателен своей стране, по-прежнему болел за нее душой и думал о ее будущем.