Моя жизнь

ГЛАВА 44

В сфере внешней политики в июле произошло три важных события: мне удалось нормализовать отношения с Вьетнамом, получив сильную поддержку большинства конгрессменов— ветеранов вьетнамской войны, включая Джона Маккейна, Боба Керри, Джона Керри, Чака Робба и Пита Питерсона; в результате настойчивых просьб конгрессмена Билла Ричардсона Саддам Хусейн освободил двух американцев, находившихся в плену с марта; южнокорейский президент Ким Янг Сэм на церемонии открытия в Вашингтоне мемориала, посвященного войне в Корее, еще раз решительно заявил о своей поддержке договора о сворачивании Северной Кореей ядерной программы, который мы с ней заключили. Поскольку Джесси Хелмс и другие сенаторы подвергли этот договор критике, поддержка Кима имела большое значение, особенно потому, что он был политическим заключенным и защитником демократии еще в те времена, когда Корея была авторитарным государством.

К несчастью, эти хорошие новости были омрачены сообщениями о событиях в Боснии. После относительного спокойствия в течение почти всего 1994 года в конце ноября ситуация ухудшилась: сербские военные самолеты атаковали хорватов и мусульман в западной Боснии, тем самым нарушив запрет на полеты в этой зоне. НАТО в ответ сбросило бомбы на сербский аэродром, но не разрушило его полностью. Уцелела также часть успевших взлететь сербских самолетов.

В марте, когда перестало действовать заключенное президентом Картером соглашение о прекращении огня, Дик Холбрук, отозванный с поста посла в Германии и назначенный заместителем госсекретаря по делам Европы и Канады, направил специального посланника в бывшей Югославии Боба Фрейжера на встречу с Милошевичем, тщетно надеясь остановить агрессию боснийских сербов и добиться от них хотя бы частичного признания статуса Боснии в обмен на отмену санкций ООН против Сербии.

В июле снова начались полномасштабные военные действия, и боснийские правительственные войска добились некоторых успехов в центре страны. Вместо того чтобы попытаться вернуть утраченные территории, генерал Младич решил атаковать три мусульманских города в восточной Боснии: Сребреницу, Зепу и Горажде. Эти города были переполнены мусульманскими беженцами из окрестных деревень, и, хотя их объявили «зонами безопасности под охраной ООН», в них было очень мало солдат-миротворцев. Младич хотел захватить эти три города, чтобы установить контроль сербов над всей восточной Боснией, причем был уверен, что, пока он будет удерживать миротворцев в заложниках, ООН не позволит НАТО проводить ответные бомбардировки. Он был прав, и последствия оказались ужасными.

Десятого июля сербы взяли Сребреницу, а в конце месяца — Зепу. Люди, которым удалось бежать из Сребреницы, рассказывали о жестокой расправе над мусульманами, которую учинили в этом городе солдаты Младича. Тысячи мальчиков и мужчин согнали на футбольный стадион и убили, а тысячи тех, кто уцелел, пытались спастись в поросших густых лесом горах.

После бойни в Сребренице я стал оказывать давление на ООН с тем, чтобы она поддержала идею создания сил быстрого реагирования, которую мы обсуждали несколькими неделями раньше на встрече «Большой семерки» в Канаде. Боб Доул тем временем добивался отмены эмбарго на поставки оружия Боснии. Я попросил его отложить голосование по этому вопросу, и он согласился. Я все еще пытался найти возможность спасти Боснию и добиться эффективных действий ООН и НАТО, но к третьей неделе июля боснийские сербы доказали полное бессилие ООН, а заодно НАТО и Соединенных Штатов. «Зоны безопасности» совершенно не оправдывали своего названия, поскольку крайне малочисленные контингенты миротворцев из европейских стран не были способны защитить даже самих себя, не говоря уже о мусульманах. Вошедшая у боснийских сербов в привычку практика взятия миротворцев ООН в заложники продемонстрировала общую слабость стратегии ООН. Миротворцы служили боснийским мусульманам и хорватам защитой лишь до тех пор, пока сербы опасались возмездия НАТО за развязанную ими агрессию. Теперь же, захватив заложников-миротворцев, сербы уже не боялись НАТО, и руки в восточной Боснии у них были развязаны. Несколько лучше обстояли дела в центральной и западной Боснии, где хорваты и мусульмане смогли получить оружие, несмотря на эмбарго ООН.

В отчаянной попытке вернуть инициативу министры иностранных дел и обороны стран НАТО провели встречу в Лондоне. Уоррен Кристофер, Билл Перри и генерал Шаликашвили отправились на эту встречу, надеясь отговорить ее участников от намерения вывести силы ООН из Боснии (это предложение становилось все более популярным) и вместо этого усилить размещенные в Боснии контингенты НАТО, наделив их более широкими полномочиями в сдерживании сербской агрессии. Потеря мусульманами Сребреницы и Зепы и намерение Конгресса отменить эмбарго на поставки оружия в Боснию позволили нам действовать более активно. Присутствовавшие на встрече министры в конечном итоге поддержали предложение Уоррена Кристофера и его команды о создании безопасной зоны вокруг Горажде и отмене принципа «двух ключей» в сфере принятия решений, согласно которому ООН обладала правом вето в отношении операций сил НАТО. Лондонская встреча стала поворотным пунктом: после нее НАТО стало действовать гораздо решительнее. Вскоре главнокомандующий Объединенными силами НАТО в Европе генерал Джордж Джоулван и наш представитель в НАТО Роберт Хантер добились того, что район Сараево, так же как и Горажде, был объявлен безопасной зоной под контролем НАТО.

В августе ситуация резко изменилась. Хорваты начали наступление, чтобы вернуть себе Краину — область Хорватии, которую проживающие там сербы объявили своей территорией. Некоторые европейские и американские военные и сотрудники спецслужб возражали против этой операции, полагая, что Милошевич вмешается и поддержит сербов в Крайне, но я был солидарен с хорватами. Такую же позицию занимал и Гельмут Коль, который, как и я, знал, что дипломатические усилия не дадут желаемого результата до тех пор, пока сербы не понесут серьезного военного поражения.

Поскольку мы знали, что речь идет о выживании Боснии, мы не слишком строго соблюдали эмбарго на поставки оружия. В результате хорваты и боснийцы получили оружие, которое помогло им выжить. Мы также разрешили одной частной компании отправить в Боснию отставных американских военных, которые стали инструкторами в хорватской армии.

Милошевич, однако, не пришел на помощь сербам в Крайне, и хорватским войскам удалось захватить эту область, не встретив серьезного сопротивления. Это стало первым за четыре года поражением сербов, изменившим соотношение сил и психологию воюющих сторон. Один из находящихся в Хорватии западных дипломатов заявил: «Это практически стало сигналом о поддержке из Вашингтона. Американцы искали возможность нанести удар по сербам и использовали для этого хорватов». 4 августа, навестив в больнице журналиста Сэма Дональдсона, много лет проработавшего корреспондентом программы новостей телеканала ABC, которому сделали операцию по поводу рака, я признал, что наступление хорватов может способствовать разрешению конфликта. Дональдсон, остававшийся профессиональным журналистом даже на больничной койке, передал мое замечание на свой телеканал прямо из госпиталя.

Используя благоприятный момент, я послал в Европу (в том числе и в Россию) Тони Лэйка и заместителя госсекретаря Питера Тарноффа, которые должны были представить разработанную Лэйком концепцию мирного урегулирования. Дик Холбрук возглавил команду, которой было поручено предпринять последнюю попытку разрешить конфликт путем переговоров с правительством Боснии и Милошевичем, утверждавшим, что он не контролирует боснийских сербов, хотя всем было известно, что они ничего не смогли бы добиться без его поддержки. Как раз перед началом этой дипломатической миссии Сенат вслед за Палатой представителей проголосовал за отмену эмбарго на поставки оружия Боснии, но я наложил вето на это решение, чтобы дать возможность решить данный вопрос дипломатам. Лэйк и Тарнофф немедленно вылетели в Европу, намереваясь представить там наш план. 14 августа, встретившись с Холбруком, они сообщили ему, что план был одобрен и союзниками по НАТО, и русскими и он может приступать к осуществлению своей миссии.

Пятнадцатого августа, после проведенного Тони Лэйком брифинга о положении в Боснии, мы с Хиллари и Челси отправились в Джексон-Хоул, штат Вайоминг: сенатор Джей Рокфеллер и его супруга Шэрон пригласили нас погостить в их доме. Нам всем нужен был отдых, и я с нетерпением ждал возможности побродить с рюкзаком и проехаться верхом в Национальном парке Гранд-Тетон; спуститься на плоту по реке Снейк; посетить Йеллоустонский национальный парк, чтобы увидеть знаменитый гейзер Олд-Фэйтфул, бизонов, лосей и волков, которые недавно снова появились в заповеднике, и поиграть в гольф на среднегорье, где мяч летит гораздо дальше. Хиллари работала над книгой об отношениях в семье и воспитании детей, и ей очень хотелось как следует взяться за нее в просторном светлом ранчо Рокфеллеров. Нам удалось осуществить все задуманное, а также сделать многое другое, однако главным воспоминанием об этой поездке стала тревога о Боснии.

В тот самый день, когда я с семьей отправился в Вайоминг, Дик Холбрук вылетел в Боснию с командой, в состав которой вошли Боб Фрейжер, Джо Крузел, полковник военно-воздушных сил Нельсон Дрю и генерал-лейтенант Уэсли Кларк — директор по стратегической политике Объединенного комитета начальников штабов и мой земляк из Арканзаса, с которым я впервые встретился в 1965 году в Джорджтаунском университете.

Холбрук со своей командой приземлился в приморском хорватском городе Сплит, где рассказал о наших планах министру иностранных дел Боснии Мохаммеду Сачирбею. Сачирбей, часто представлявший Боснию на американском телевидении, был красивым подтянутым мужчиной. В студенческие годы — а он учился в Соединенных Штатах — Сачирбей играл в основном составе футбольной команды Университета Тулейна по американскому футболу. Он давно хотел, чтобы американцы приняли более активное участие в судьбе его осажденной страны, и был рад, что этот час наконец настал.

После Сплита команда Холбрука отправилась в Загреб, столицу Хорватии, чтобы встретиться с президентом Туджманом, а затем вылетела в Белград, на переговоры с Милошевичем. Эта встреча ни к чему не привела и была примечательна только тем, что Милошевич отказался гарантировать безопасность нашим представителям, в случае если они вылетят из Белграда в Сараево — следующий пункт своей поездки. Это означало, что нашей команде придется лететь обратно в Сплит, оттуда на вертолете — в Боснию, а потом еще два часа ехать до Сараево через гору Игман по крутой горной дороге, огибающей глубокие ущелья, не имеющей ограждений и находящейся под постоянным прицелом сербских пулеметчиков, которые часто обстреливали транспорт миротворцев ООН. За несколько недель до этого там был обстрелян представитель Европейского союза Карл Бильдт, а в ущельях между Сплитом и Сараево можно было увидеть множество разбитых автомобилей, многие из которых упали вниз, не удержавшись на крутых поворотах.

Свой сорок девятый день рождения, 19 августа, я начал с игры в гольф с Верноном Джорданом, Эрскином Боулзом и Джимом Вулфенсоном — президентом Всемирного банка. Утро казалось замечательным, пока не стало известно, что случилось на дороге через гору Игман. Сначала из выпуска новостей, а потом из эмоционального телефонного разговора с Диком Холбруком и Уэсом Кларком я узнал, что наша команда выехала в Сараево, причем Холбрук и Кларк ехали на американском военном автомобиле, а Фрейжер, Крузел и Дрю следовали за ними на французском бронетранспортере, покрашенном в белый цвет — цвет ООН. Примерно через час в самом начале крутого спуска бронетранспортер соскользнул с дороги, перевернулся и загорелся. Помимо трех членов нашей команды в нем было еще два американца и четверо французских солдат. В охваченном огнем бронетранспортере взорвались боеприпасы. Уэс Кларк предпринял смелую попытку спасти тех, кто находился в горящей машине: привязав к дереву веревку, он спустился по ней к бронетранспортеру и попытался открыть люк, чтобы вытащить запертых внутри людей, но машина оказалась слишком искореженной и настолько горячей, что до нее невозможно было дотронуться.

Кроме того, было уже слишком поздно. Боб Фрейжер и Нельсон Дрю погибли, когда бронетранспортер падал с горы. Остальным удалось выбраться, но Джо Крузел и один из французских солдат вскоре скончались от полученных ранений. Фрейжеру было пятьдесят три года, Крузелу — пятьдесят, а Дрю — сорок семь. Это были патриоты, честно служившие своей стране, заботливые отцы семейств, которые погибли слишком рано, пытаясь сохранить жизни ни в чем не повинных людей в далекой стране.

На следующей неделе авиация НАТО в течение трех дней бомбила позиции сербов, после того как те обстреляли из миномета центр Сараево, убив тридцать восемь человек. 1 сентября Холбрук предложил всем сторонам встретиться в Женеве для переговоров. Боснийские сербы не согласились с выдвинутыми НАТО условиями, и НАТО возобновило авиаудары, продолжавшиеся до 14-го числа, когда Холбруку удалось убедить Караджича и Младича подписать соглашение о прекращении осады Сараево. Вскоре начались заключительные мирные переговоры в Дейтоне, штат Огайо. Они наконец-то позволили завершить кровавую войну в Боснии. И достигнутый успех в немалой степени был заслугой трех скромных американских героев, которые не дожили до этого дня и не увидели результатов своих усилий.

Хотя главной темой выпусков новостей в августе оставались события в Боснии, я продолжал участвовать в дебатах с республиканцами по поводу бюджета. Я заявил, что за год, прошедший после того, как была приостановлена реформа здравоохранения, около миллиона американцев потеряли медицинские страховки; приказал ввести ограничения на рекламу, продвижение и дистрибуцию сигарет, а также на продажу их подросткам. Администрация по контролю за продуктами питания и лекарствами совсем недавно завершила четырнадцатимесячное исследование, которые подтвердило: несмотря на то что курение вызывает наркотическую зависимость и наносит вред здоровью, продолжается агрессивная реклама табачных изделий, рассчитанная на подростков, среди которых становится все больше курильщиков.

Проблему подросткового курения решить непросто. Табак в Америке является легальным наркотиком, он убивает людей и приводит к многомиллиардному увеличению расходов на медицинское обслуживание. Но табачные компании имеют большое политическое влияние, а выращивающие табак фермеры играют важную роль в экономической, политической и культурной жизни штатов Кентукки и Северная Каролина. Эти фермеры поддерживали табачные компании в их стремлении увеличить свои прибыли, навязывая сигареты все более и более юным американцам. Я считал, что мы должны их остановить. Так же думал и Ал Гор, любимая сестра которого, Нэнси, умерла от рака легких.

Восьмого августа мы добились успеха в наших усилиях, направленных на то, чтобы заставить Ирак окончательно отказаться от программы создания оружия массового уничтожения. Две дочери Саддама Хусейна вместе со своими мужьями бежали из Ирака в Иорданию, где попросили убежища у короля Хусейна. Один из двух мужчин — Хусейн Камаль Хасан аль-Маджид, руководивший секретными разработками Саддама по созданию оружия массового уничтожения, предоставил ценную информацию об остававшихся у Ирака запасах оружия, которая противоречила данным, переданным инспекторам ООН иракскими официальными лицами. Когда эти доказательства были предъявлены иракским представителям, им ничего не оставалось, как признать, что зять Саддама сказал правду, и допустить инспекторов на перечисленные им объекты. Спустя шесть месяцев родственники Саддама были вынуждены вернуться в Ирак, и через два дня оба его зятя были убиты. Информация, полученная от них за время их короткого пребывания на свободе, позволила инспекторам ООН уничтожить больше запасов химического и биологического оружия и лабораторного оборудования, чем за все время войны в Заливе.

В августе также произошли важные события, касающиеся дела «Уайтуотер». Кеннет Старр обвинил Джима и Сюзан Макдугал и губернатора Джима Гая Такера в правонарушениях, не связанных с «Уайтуотер», и республиканцы весь месяц обсуждали этот вопрос в Сенате и Палате представителей. Ал Д’Амато все еще пытался доказать, что причиной самоубийства Винса Фостера была не депрессия. Сотрудники и друзья Хиллари, представшие перед возглавляемой им комиссией, подверглись грубым угрозам и инсинуациям. Особенно недружелюбен Д’Амато был с Мэгги Уильямс и Сюзан Томасес, которая, как и он, была родом из Нью-Йорка. Сенатор Лоч Фэрклот зашел еще дальше, поставив под сомнение тот факт, что Уильямс и Томасес часто говорили о Винсе Фостере по телефону потому, что его смерть была их общим горем. Я тогда подумал, что, если Фэрклот действительно не способен понять их чувства, тогда он, видимо, всю жизнь прожил в «эмоциональной пустыне». После смерти Винса Мэгги дважды подвергалась проверке на детекторе лжи, однако этот факт не заставил Д’Амато и Фэрклота отказаться от своих обвинений.

Джим Лич, председатель Комитета по банковской деятельности Палаты представителей, вел себя примерно так же, как Д’Амато. С самого начала он поддерживал любое ложное обвинение, выдвигаемое против меня или Хиллари, утверждая, что мы не потеряли, а заработали деньги на «Уайтуотер», использовали средства Madison Guaranty на личные и партийные нужды и были вдохновителями мошенничества Дэвида Хейла с деньгами, полученными от Управления по делам малого бизнеса. Он постоянно обещал «сенсационные разоблачения», но все это так и осталось словами.

В августе Лич проводил слушания, «звездой» которых стала Л. Джин Льюис — следователь Трастовой корпорации по урегулированию, собиравшаяся вызвать нас с Хиллари на допрос в качестве свидетелей по уголовному делу непосредственно перед выборами 1992 года. В то время Министерство юстиции подало запрос о законности действий Льюис, и федеральный прокурор Арканзаса — республиканец Чарльз Бэнкс ответил, что для действий Льюис нет никаких оснований, что они являются попыткой повлиять на результаты выборов и начало расследования в это время стало бы «нарушением юридических норм со стороны прокуратуры».

Тем не менее Лич называл Льюис «героиней», лишившейся возможности проводить начатое ею расследование после моего избрания. Перед началом слушаний были обнародованы новые документы, включая письмо Бэнкса, отказавшегося поддержать обвинения Льюис из-за недостатка доказательств, и внутренние служебные записки ФБР и Министерства юстиции, в которых говорилось об отсутствии фактов, оправдывавших привлечение нас с Хиллари «в качестве ключевых свидетелей». Хотя в прессе почти ничего не сообщалось о документах, опровергающих обвинения Льюис, слушания провалились.

К моменту августовских слушаний и последнему раунду обвинений Старра я избрал новую тактику — по возможности воздерживаться от публичных комментариев по делу «Уайтуотер». На примере освещения прессой вопроса о службе гомосексуалистов в армии я убедился в том, что, если я дам обстоятельный ответ на вопрос, в данный момент занимающий журналистов, он обязательно появится в вечерних выпусках новостей, но при этом ничего не будет сказано о реальных делах, которыми я был занят в тот день. Таким образом, у американцев может сложиться впечатление, что я трачу все свое время на то, чтобы защищать свои личные интересы, вместо того чтобы решать их проблемы, хотя в действительности я тратил на «Уайтуотер» совсем немного времени. Если оценивать успех в различных делах по десятибалльной шкале, то семь баллов по экономическим вопросам были для меня гораздо важнее, чем десять — по проблемам, связанным с делом «Уайтуотер». Поэтому в те дни благодаря поддержке сотрудников моего аппарата я воздерживался от комментариев, хотя это и было нелегко. Я всегда резко отрицательно относился к злоупотреблению властью, и, когда выдвигались все эти ложные обвинения, игнорирующие доказательства нашей невиновности, и Старр наносил удары по все большему числу безупречно честных людей, внутри у меня все кипело. Никто не может долго переносить такое напряжение без ущерба для себя, но я понял это слишком поздно.

Сентябрь начался с надолго запомнившейся мне поездки на Гавайи на празднование пятидесятой годовщины окончания Второй мировой войны. Сразу после этого Хиллари отправилась в Пекин, чтобы выступить на Четвертой всемирной женской конференции ООН. В своей речи, ставшей одной из самых важных за все восемь лет работы нашей администрации, Хиллари заявила, что «права человека — это права женщин», и осудила тех, кто нарушает их, вовлекая в проституцию, сжигая, если их приданое оказалось слишком мало, насилуя во время военных действий, избивая или вынуждая к сексуальным извращениям, заставляя делать аборты и подвергая стерилизации. Зал стоя аплодировал этой речи; на нее откликнулись женщины всего мира, которые теперь могли не сомневаться в том, что Америка их поддерживает. Несмотря на все неприятности, которые ей пришлось перенести из-за дела «Уайтуотер», Хиллари вновь продемонстрировала готовность бороться за дело, в которое верила, и за нашу страну. Я очень гордился ею. Тяжелые и несправедливые удары, которым она подверглась, не смогли разрушить идеализм, за который я полюбил ее много лет назад.

К середине месяца Дик Холбрук убедил министров иностранных дел Боснии, Хорватии и Югославии принять базовые принципы урегулирования боснийского конфликта. Тем временем НАТО продолжало наносить удары по позициям боснийских сербов с использованием самолетов и крылатых ракет, а наступление боснийских и хорватских войск сократило долю территории Боснии, контролируемую сербами, с 70 до 50 процентов, что было очень близко к параметрам предложенного нами соглашения об урегулировании.

Двадцать восьмого сентября произошло главное событие этого чрезвычайно успешного для нашей внешней политики месяца: Ицхак Рабин и Ясир Арафат прибыли в Белый дом, где должно было произойти важное для развития мирного процесса событие — подписание соглашения по Западному берегу реки Иордан, в соответствии с которым под контроль палестинцев передавались значительные территории.

Самые важные события, однако, происходили вдали от телевизионных камер. Церемония подписания должна была состояться в полдень, но перед этим Рабин и Арафат встретились, чтобы поставить свои подписи на трех экземплярах приложения к соглашению, включавшего двадцать шесть карт, каждая из которых отражала тысячи согласованных сторонами решений относительно дорог, перекрестков, поселений и священных мест. Меня также попросили подписать эти документы в качестве официального свидетеля. Примерно в середине этой процедуры, когда я отлучился, чтобы позвонить по телефону, ко мне пришел Рабин и сказал: «У нас возникла проблема». На одной из карт Арафат обнаружил участок дороги, который был помечен как контролируемый Израилем, в то время как, по его убеждению, стороны договорились о его передаче под контроль палестинцев. Рабин и Арафат хотели, чтобы я помог им разрешить этот спор. Я пригласил их в мою личную столовую, и Рабин начал разговор с того, что выразил свое желание быть хорошим соседом палестинцев, на что Арафат ответил, что как потомки Авраама их народы скорее могут считаться родственниками. Было странно слышать, как эти старые враги обмениваются любезностями. Не сказав ни слова, я вышел из комнаты, впервые оставив эту пару наедине. Рано или поздно им нужно научиться общаться без посредников, и сегодня для этого был вполне удачный момент.

Через двадцать минут они согласились, что спорный перекресток должен находиться под контролем палестинцев. Поскольку весь мир с нетерпением ждал церемонии подписания договора, а мы и так уже опаздывали, у нас не было времени для подготовки новой карты. Вместо этого Рабин и Арафат в знак согласия пожали друг другу руки, а потом подписали имевшиеся карты, так что с юридической точки зрения они закрепили неверную информацию о контроле над спорным перекрестком.

Это явилось актом личного доверия, о котором совсем недавно нельзя было и мечтать. И это означало серьезный риск для Рабина. Половина израильтян выступила за подписание соглашения по Западному берегу, а половина — против, и через несколько дней Рабину едва не вынесли вотум недоверия в кнессете, для чего не хватило всего одного голоса. Мы все еще шли по канату, натянутому над пропастью, но я был настроен оптимистично. Я знал, что при передаче земель главную роль будет играть рукопожатие, а не ошибка на карте, — так и произошло. Рукопожатие в большей степени, чем официальная церемония подписания, убедило меня в том, что Рабин и Арафат найдут пути для достижения мира.

Тридцатого сентября закончился налоговый год, а бюджет все еще не был принят. Целый месяц, в свободное от решения боснийских и ближневосточных проблем время, я разъезжал по стране, разъясняя опасность предложенного республиканцами сокращения программ «Медикэр» и «Медикэйд», бесплатного питания для малоимущих, образовательных кредитов для студентов, волонтерской программы «Америкорпс», экологических программ и отказа от предложенного нами увеличения численности полицейских на 100 тысяч человек. Республиканцы предлагали даже уменьшить налоговые льготы для наемных работников, в результате чего увеличились бы налоги работающих семей с невысоким доходом. Одновременно они стремились снизить налоги для наиболее обеспеченных американцев. Практически на каждой встрече я указывал, что наши разногласия связаны не с тем, что мы выступаем против ликвидации бюджетного дефицита и сокращения необязательных правительственных расходов, а с нашими позициями в отношении того, как этого добиться. Предметом дискуссии был также вопрос о том, какие обязанности в интересах всего общества должно взять на себя федеральное правительство.

В ответ на мои атаки Ньют Гингрич заявил, что, если я наложу вето на бюджетные законопроекты республиканцев, он откажется повысить предел государственного долга и, таким образом, сделает Соединенные Штаты банкротом. Повышение предела государственного долга было чисто технической процедурой, которая служила подтверждением очевидного факта: до тех пор, пока у Америки будет сохраняться бюджетный дефицит, государственный долг с каждым годом будет продолжать расти, а правительство — выпускать новые ценные бумаги для его покрытия. Повышение лимита просто-напросто давало Министерству финансов на это полномочия. Пока демократы имели большинство в Конгрессе, республиканцы могли спокойно голосовать против повышения предела государственного долга, делая вид, что в возникновении необходимости его увеличения нет никакой их заслуги. Однако многие республиканцы в Палате представителей никогда не голосовали за повышение лимита долга и не собирались этого делать, поэтому я очень серьезно отнесся к угрозе Гингрича.

Если Америка не сможет выполнить свои долговые обязательства, последствия будут очень серьезными. За два с лишним столетия Соединенные Штаты ни разу не отказывались выплачивать свои долги. Дефолт мог поколебать уверенность инвесторов в нашей надежности. Развязка приближалась, и невозможно было отрицать, что у Ньюта имелся сильнейший козырь, однако я не собирался поддаваться шантажу. Если он все же решится исполнить свою угрозу, то, несомненно, пострадает и сам. Дефолт мог привести к росту учетных ставок, а даже небольшое такое увеличение привело бы к выплате дополнительных сотен миллиардов долларов по ипотечным кредитам. Десять миллионов американцев приобрели дома в кредит на условиях плавающей процентной ставки, привязанной к федеральным учетным ставкам. Если Конгресс не повысит предел государственного долга, людям вдобавок к своим ежемесячным платежам по ипотечным кредитам придется платить то, что Ал Гор назвал «доплатой Гингрича». Республиканцам стоило хорошо подумать, прежде чем провоцировать дефолт в Америке.

В начале октября в Америку снова приехал Папа Римский, и мы с Хиллари отправились на встречу с ним в Ньюарк, в величественный собор, построенный в готическом стиле. Как и во время встреч в Денвере и Ватикане, мы беседовали с Его Святейшеством с глазу на глаз и в основном говорили о Боснии. Папа одобрил наши усилия, направленные на достижение мира, и высказал мысль, которая мне запомнилась: он сказал, что XX столетие началось с войны, причиной которой были события в Сараево, и я не должен допустить, чтобы оно закончилось еще одной войной в Сараево.

После нашей встречи Папа дал мне хороший политический урок. Во-первых, из собора он отправился в церковь, пару миль до собора проехав в своем «папамобиле» с крышей из прозрачного пуленепробиваемого стекла, и по дороге махал рукой толпе, собравшейся на улице, чтобы его приветствовать. К тому времени, когда он добрался до церкви, люди, пришедшие на встречу с ним, уже заняли свои места. Мы с Хиллари сидели на передней скамье вместе с местными и федеральными руководителями и видными католиками из штата Нью-Джерси. Массивные дубовые двери распахнулись, и появился Папа в своем великолепном белом облачении и тиаре. Прихожане встали и начали аплодировать. Когда Папа пошел по проходу, простирая руки, чтобы до них могли дотронуться люди по обе стороны от прохода, аплодисменты переросли в овацию. Я обратил внимание на группу монахинь, которые, встав на скамью, визжали, как девочки-подростки на рок-концерте. Когда я спросил о них у своего соседа, тот объяснил, что монахини принадлежали к ордену кармелиток, члены которого живут в полной изоляции от общества. Папа же дал им разрешение прибыть в собор. Он прекрасно знал, как воодушевить толпу. Я только покачал головой и сказал: «Не хотел бы я соперничать на выборах с таким человеком».

На следующий день после встречи с папой мы добились значительного успеха в Боснии. Я объявил о том, что все стороны согласились на прекращение огня. Через неделю Билл Перри заявил, что выполнение этого соглашения потребует отправки в Боснию сил НАТО. Кроме того, поскольку наша обязанность участвовать в миссиях НАТО была совершенно очевидной, он считал, что для этого нам не нужно получать предварительного одобрения Конгресса. Я подумал, что Доул и Гингрич, узнав об этом, почувствуют облегчение: оба они были интернационалистами и понимали, что нужно делать, но множество республиканцев в обеих палатах Конгресса имели совершенно иное мнение по этому вопросу.

Пятнадцатого октября, на встрече в Коннектикутском университете, куда я приехал вместе с моим другом сенатором Крисом Доддом, чтобы участвовать в церемонии открытия исследовательского центра, носившего имя его отца, я подтвердил свою решимость закончить войну в Боснии и призвать к ответу тех, кто совершил военные преступления. Перед тем как стать сенатором, отец Криса Том Додд был судьей на Нюрнбергском процессе. В своем выступлении я высказался в поддержку трибуналов для лиц, совершивших военные преступления в бывшей Югославии и Руанде. Мы помогали этим трибуналам деньгами и специалистами. Кроме того, я поддержал идею учреждения постоянного трибунала, который будет заниматься военными преступлениями и другими серьезными нарушениями прав человека. Эта идея привела к созданию Международного суда.

Пока я, находясь в США, занимался проблемами Боснии, Хиллари вновь отправилась в зарубежное турне — на этот раз в Латинскую Америку. После окончания холодной войны, когда Америка осталась единственной в мире военной, экономической и политической сверхдержавой, каждая страна стремилась заручиться нашей поддержкой, и, как правило, в наших интересах было ей эту поддержку оказать.

Но в тот момент, а особенно во время бюджетных битв в Конгрессе, я не мог никуда уехать. В результате Алу Гору и Хиллари пришлось совершить необычайно большое число важных зарубежных поездок. В какую бы страну они ни приезжали, ее жители знали, что они выступают от имени Соединенных Штатов и от моего имени, и каждая такая поездка укрепляла наши позиции в мире.

Двадцать второго октября я вылетел в Нью-Йорк на празднование 50-й годовщины создания Организации Объединенных Наций, намереваясь использовать это событие, чтобы призвать международное сообщество к более активному сотрудничеству в борьбе против терроризма, распространения оружия массового поражения, организованной преступности и торговли наркотиками. В том месяце шейх Омар Абдель Рахман и еще девять людей были признаны виновными в первом взрыве в Центре международной торговли, а в Колумбии были арестованы несколько руководителей печально известного наркокартеля Кали. В своем выступлении я коротко рассказал о действиях, которые должны были закрепить эти успехи, включая борьбу с отмыванием денег во всем мире, арест банковских счетов террористов и торговцев наркотиками (такому аресту по моему приказу только что были подвергнуты счета колумбийских наркокартелей), отказ в предоставлении убежища террористам и членам организованных преступных групп; закрытие «серых рынков», снабжавших оружием и поддельными документами террористов и наркодельцов; усиление взаимодействия полицейских органов государств для повышения уровня подготовки полицейских и обеспечения их современными технологиями; ратификацию конвенции о запрещении химического оружия; более строгое соблюдение конвенции о запрещении биологического оружия.

На следующий день я возвратился в Гайд-Парк, где должна была состояться моя девятая встреча с Борисом Ельциным. Ельцин только что поправился после болезни. Дома он подвергался ожесточенным нападкам ультранационалистов, недовольных расширением НАТО и агрессивной ролью Соединенных Штатов в противостоянии с боснийскими сербами. Днем раньше Ельцин выступил с резкой речью в ООН, рассчитанной в основном на «внутреннего потребителя», и я видел, что он находится под воздействием сильного стресса.

Желая помочь ему освоиться и успокоиться, я полетел с ним на моем вертолете в Гайд-Парк, чтобы он смог насладиться живописным осенним пейзажем в долине реки Гудзон в этот необычайно теплый для осени день. Прибыв на место, мы расположились во дворе старого дома, откуда открывался замечательный вид на реку, и беседовали, сидя в тех самых креслах, в которых сидели Рузвельт с Черчиллем, когда последний посетил США во время Второй мировой войны. Потом я пригласил его в дом и показал бюст Рузвельта работы русского скульптора и портрет матери президента, написанный братом этого скульптора, а также записку, которую Франклин Делано Рузвельт послал Сталину, информируя его о дате высадки союзников в Нормандии.

Все утро мы с Борисом обсуждали сложную политическую ситуацию. Я напомнил ему, что сделал все, что было в моих силах, чтобы поддержать его, и заверил его, что, хотя мы и придерживаемся различных позиций по вопросу расширения НАТО, я постараюсь помочь ему в решении этой проблемы.

После ланча мы вернулись в дом, чтобы поговорить о Боснии. Стороны конфликта готовились прибыть в Соединенные Штаты для переговоров о его, как мы надеялись, окончательном урегулировании. Достижение урегулирования зависело от действий многонациональных сил под руководством НАТО и участия в этой операции российского контингента, которое должно было стать для боснийских сербов гарантией того, что с ними обойдутся справедливо. Борис в конце концов согласился отправить в Боснию российские войска, однако сказал, что они не должны подчиняться натовским генералам. Хотя, добавил он, у него нет возражений против того, чтобы они «находились под руководством американского генерала». Я согласился на это, с условием, что его войска не будут препятствовать действиям и приказам командования НАТО.

Я сожалел, что дома Ельцин попал в такое тяжелое положение. Да, он совершал ошибки, но, несмотря на все трудности, вел Россию в верном направлении. Я все еще был уверен, что он победит на выборах.

На состоявшейся после нашей встречи пресс-конференции я сказал, что мы достигли прогресса по проблеме Боснии и будем вместе добиваться ратификации Договора об ограничении стратегических вооружений СНВ-2 и работать над тем, чтобы добиться полного запрета на проведение ядерных испытаний к 1996 году. Это было хорошее заявление, но все аплодисменты сорвал Ельцин. Он заявил прессе, что покидает нашу встречу в более оптимистическом настроении по сравнению с тем, каким оно было у него тогда, когда он направлялся на нее, а газеты предсказывали, что наш саммит «будет катастрофой». «Ну что ж, теперь я впервые могу сказать вам, что катастрофа — это вы», — заявил он. Я чуть не свалился со стула от смеха. То же происходило и с журналистами. Я лишь смог сказать им: «Постарайтесь не перепутать, кому именно принадлежат эти слова». Ельцину все сходило с рук. Можно только догадываться, как бы он отвечал на вопросы, подобные тем, которые задавали мне в связи с делом «Уайтуотер».

На «внутреннем фронте» в октябре не произошло никаких потрясений: «бюджетный горшок» лишь начинал закипать. В этом месяце Ньют Гингрич решил не проводить голосования по законопроекту о реформировании лоббистской деятельности, а я наложил вето на законопроект об ассигнованиях на нужды аппарата законодательной власти. Закон о лоббировании требовал от лоббистов сообщать о своей деятельности и ограничивал стоимость подарков, поездок и обедов в целях «стимулирования» законодателей весьма скромным уровнем. Республиканцы получали очень солидные средства от лоббистов, принимая законы, которые предоставляли налоговые льготы, субсидии и возможность использовать более мягкие экологические стандарты широкому кругу групп, объединенных общими интересами. Гингричу не было смысла менять эту благоприятную для его партии ситуацию. Я наложил вето на законопроект об ассигнованиях на нужды аппарата законодательной власти, потому что, если не считать закона об ассигнованиях на оборонные нужды, это был единственный законопроект, одобренный Конгрессом в текущем налоговом году, а я не считал, что конгрессмены должны в первую очередь заботиться об ассигнованиях для самих себя. Я не хотел накладывать на него вето и попросил лидеров республиканцев придержать его, пока мы не закончим с рядом других бюджетных законопроектов, но они все же прислали мне его на утверждение.

В то время, когда шла битва за бюджет, мы с министром энергетики Хейзел О’Лири получили доклад Экспертного совета об опытах по воздействию радиации на человеческий организм, в котором сообщалось о тысячах экспериментов, проведенных в годы холодной войны в университетах, больницах и на военных базах. Большинство из них не противоречило этическим нормам, но были и другие. В ходе одного из экспериментов ученые ввели плутоний восемнадцати пациентам, которые об этом даже не подозревали; в другом случае врачи подвергли больных раком чрезмерному воздействию радиации, зная, что это не принесет больным облегчения. Я приказал предоставить мне отчет об экспериментах, проводящихся в настоящее время, и пообещал в случае необходимости выплатить компенсации всем пострадавшим. Опубликование этой ранее засекреченной информации было одним из элементов политики открытости и гласности, которую я проводил в годы своего президентства. Мы уже рассекретили тысячи документов времен Второй мировой войны, холодной войны и материалов, относящихся к покушению на президента Кеннеди.

В конце месяца мы с Хиллари праздновали двадцатую годовщину нашей свадьбы. Я подарил ей красивое бриллиантовое кольцо, чтобы отметить эту важную веху в нашей жизни и компенсировать то печальное обстоятельство, что в то время, когда она согласилась выйти за меня замуж, у меня не было денег, чтобы подарить ей кольцо в честь нашей помолвки. Хиллари любила это тонкое кольцо с маленькими бриллиантами и носила его как напоминание о том, что, несмотря на все радости и горести нашей совместной жизни, мы все еще очень близки.