Моя жизнь

ГЛАВА 47

На следующий день после выборов я вернулся в Белый дом, чтобы на Южной лужайке отпраздновать победу с членами моего аппарата и кабинета, с теми, кто получил новое назначение после выборов, кто работал с нами во время избирательной кампании, а также с руководителями демократической партии. В своем кратком выступлении я вспомнил, как в ночь после выборов ждал результатов и ощущал свое единение с людьми, которые работали на меня в Арканзасе, когда я был прокурором штата, а затем губернатором: «Я сказал им тогда в Арканзасе то, что хочу сказать сегодня и вам. Я всегда был человеком, который очень много работал и был очень требователен. Меня всегда прежде всего интересовало дело. Иногда я недостаточно часто говорил вам “спасибо”. Я всегда жестко относился к самому себе и думаю, что по этой причине слишком жестко относился и к вам — людям, работающим здесь».

Наша команда очень многое сделала за прошедшие четыре года, хотя все время находилась под давлением. Это было результатом ошибок, допущенных мною в начале моей президентской деятельности, двух лет резко негативных отзывов о нас в прессе, потери большинства в Конгрессе после выборов 1994 года, финансового и эмоционального груза дела «Уайтуотер», многих моих личных потерь и постоянных трудностей, которые мы преодолевали, изменяя страну. Я делал все, что было в моих силах, чтобы сохранить оптимизм самому и внушать его другим, чтобы нас не слишком отвлекали от наших целей беды, несправедливости и несчастья. Теперь, когда американский народ предоставил нам еще один президентский срок, я надеялся, что в эти следующие четыре года у нас будет больше возможностей работать на благо общества, не сталкиваясь постоянно с попытками дезорганизовать нашу работу и политическим соперничеством, выпавшими на долю нашей первой команды.

Меня вдохновили слова, сказанные в конце октября архиепископом Чикагским кардиналом Джозефом Бернардином, неустанным борцом за социальную справедливость, которого мы с Хиллари хорошо знали и очень любили. Незадолго до смерти безнадежно больной Бернардин сказал: «У умирающего человека нет времени заниматься случайными и второстепенными делами... неправильно тратить такой бесценный дар, как время, на раздражительность и раздоры».

Через неделю после выборов несколько людей, занимавших важные посты в нашей администрации, включая Леона Панетту и Уоррена Кристофера, заявили о своем намерении уйти в отставку в конце года. Крис последние четыре года практически жил в самолетах, а Леон прошел с нами через все битвы за бюджет, не говоря уже о том, что ночь после выборов он провел, играя со мной в карты в ожидании результатов. Оба они хотели вернуться к нормальной жизни и уехать домой в Калифорнию. Они хорошо поработали для меня и для своей страны, и я знал, что мне будет их не хватать. 8 ноября я объявил, что новым руководителем аппарата Белого дома назначен Эрскин Боулз. К тому времени его младший сын уже учился в университете, и Эрскин мог вернуться в администрацию, хотя это решение и далось ему нелегко, потому что ему снова пришлось принести в жертву интересы своего довольно прибыльного частного бизнеса.

Слава богу, Нэнси Хернрейх и Бетти Карри остались на своих постах. К этому времени Бетти уже была знакома с большинством моих друзей во всех уголках страны, отлично справлялась с нескончаемыми телефонными переговорами и была моим незаменимым помощником в офисе. Нэнси отлично знала характер работы нашего аппарата и то, что мне необходимо быть в курсе всех дел и при этом не «потонуть» в каждодневной рутине. Она делала все возможное, чтобы облегчить мне работу, и благодаря ей мои помощники в Овальном кабинете работали на удивление слаженно. Мой личный помощник Стивен Гудин покинул аппарат, но мы подготовили ему отличную замену — Криса Энгскова, который с самого начала моего президентства работал в Белом доме и с которым я познакомился в одном из северных районов Арканзаса еще в 1974 году, во время первой в моей жизни избирательной кампании. Поскольку стол помощника президента располагался сразу за дверью Овального кабинета и тот все время находился рядом, очень важно было иметь на этом посту человека, которого я давно знал и которому по-настоящему нравилась такая работа. Я также был рад тому, что «летописцем» Белого дома стала Джанис Керни. Джанис раньше была редактором небольшой газеты Arkansas State Press, читателями которой были чернокожие жители штата, и вела подробнейшие записи всех наших встреч. Просто не знаю, что бы я делал без членов команды Овального кабинета.

Через неделю после того, как я объявил о продлении на восемнадцать месяцев нашей миссии в Боснии, мы с Хиллари уже находились на пути в Австралию, Филиппины и Таиланд, где нам представилась такая необходимая в то время для нас обоих возможность совместить работу с отдыхом. Мы провели три безмятежных дня на Гавайях, после чего прилетели в Австралию, в Сидней. После встречи с премьер-министром Джоном Хоуардом и выступления с речью в австралийском парламенте в Канберре мы провели день в Сиднее, где я получил возможность сыграть в гольф с одним из величайших игроков нашего времени Грегом Норманном, после чего вылетели на север, в Порт-Даглас — курорт на Коралловом море, расположенный недалеко от Большого Барьерного рифа. Там в сопровождении гида-аборигена мы совершили прогулку по влажному тропическому лесу в Национальном парке Дейнтри, а также экскурсию в заповедник, где я поиграл с коалой по имени Челси. Потом мы с ластами и трубкой ныряли у великолепного кораллового рифа. Этот риф, как и коралловые рифы во всем мире, находился под угрозой исчезновения в результате загрязнения океана, глобального потепления и физического разрушения. Как раз перед тем, как отправиться к нему, я объявил о поддержке США Международной инициативы в отношении коралловых рифов, направленной на то, чтобы защитить их от дальнейшего разрушения.

Затем мы вылетели из Австралии на Филиппины, чтобы принять участие в четвертой встрече лидеров стран Азиатско-Тихоокеанского региона, которую проводил президент Филиппин Фидель Рамос. Главным результатом этой конференции было соглашение, которым к 2000 году ликвидировались таможенные пошлины на компьютеры, полупроводниковую и телекоммуникационную продукцию. Я поддерживал это соглашение, которое помогало увеличить американский экспорт и создать больше высокооплачиваемых рабочих мест в США.

Мы посетили Тайвань, чтобы поздравить с пятидесятой годовщиной правления короля этой страны — старейшего союзника США в Юго-Восточной Азии: Соединенные Штаты подписали договор о дружбе и торговле с королем Сиама (так тогда назывался Таиланд) в 1833 году. Король Пумипон Адульядет был отличным пианистом и большим любителем джаза. Я подарил ему на золотой юбилей подарок, который оценил бы любой страстный любитель джаза, — большой альбом с фотографиями джазовых музыкантов с автографом запечатлевшего их замечательного фотографа Хермана Леонарда.

Мы вернулись домой как раз вовремя, чтобы, по нашей традиции, отметить День благодарения в Кэмп-Дэвиде. На этот раз вместе с нами его праздновали двое наших чудесных племянников: сын Роджера Тайлер и сын Тони Зак. Было очень приятно наблюдать за их играми — это действительно создавало ощущение праздника.

В декабре мне пришлось в значительной степени обновить штат моей администрации, поскольку ее покинули Билл Перри, Джон Дойч, Мики Кантор, Боб Райх, Хейзел О’Лири, Лора Тайсон и Генри Сиснерос. Мы лишились также ряда ценных сотрудников Белого дома. Гарольд Икее вернулся к своему юридическому и консалтинговому бизнесу, а заместитель руководителя аппарата Белого дома Эвелин Либерман перешла в Государственный департамент, где возглавила радиостанцию «Голос Америки».

В начале месяца я назвал состав новой команды, отвечающей за безопасность страны: Мадлен Олбрайт назначалась госсекретарем, Билл Коуэн, бывший сенатор-республиканец от штата Мэн — министром обороны, Тони Лэйк — директором ЦРУ, Бил Ричардсон — послом США в ООН и Сэнди Бергер — советником по национальной безопасности. Олбрайт проделала большую работу в Организации Объединенных Наций и хорошо разбиралась в проблемах, которые нам предстояло решать, особенно на Балканах и Ближнем Востоке. Я считал, что она заслужила право стать первой женщиной-госсекретарем в истории страны. Билл Ричардсон зарекомендовал себя как искусный дипломат, успешно проведя переговоры с Северной Кореей и Ираком, и я был рад, что он согласился представлять нашу страну в ООН, став первым в истории США латиноамериканцем, занявшим этот пост.

Билл Коуэн, трезвомыслящий политик, выглядевший гораздо моложе своего возраста, много лет был источником ценных идей, касавшихся национальной обороны. Он участвовал в подготовке договора СНВ-1 и сыграл ключевую роль в разработке законов о реорганизации и укреплении структуры военного командования в 1980-е годы. Мне хотелось, чтобы в моем кабинете был республиканец, я любил и уважал Коуэна и считал, что он будет соответствовать тем высоким стандартам, которые установил его предшественник на этом посту Билл Перри. Когда я пообещал Коуэну, что не буду использовать вопросы обороны в межпартийной борьбе, он согласился занять предложенную ему должность. Я сожалел о том, что Джон Дойч решил оставить пост директора ЦРУ. Он прекрасно работал в должности заместителя министра обороны, а затем стал выполнять сложные обязанности директора ЦРУ вместо недолго занимавшего этот пост Джима Вулси. Работа Тони Лэйка в Совете национальной безопасности дала ему уникальную возможность узнать сильные и слабые стороны нашей развед-деятельности, что было особенно важно в условиях возросшей угрозы терроризма.

Единственным кандидатом на должность советника по национальной безопасности я видел Сэнди Бергера. Мы дружили более двадцати лет. На совещаниях он сообщал мне не только хорошие, но и плохие новости, смело высказывал свои возражения против моей точки зрения и отлично справлялся с целым рядом сложных вопросов в мой первый президентский срок. Он обладал выдающимися аналитическими способностями: тщательно все продумывал, видел возможные проблемы там, где их не замечали другие. При этом трудности его не парализовывали, а заставляли собраться. Он знал мои сильные и слабые стороны и понимал, как максимизировать первые и свести к минимуму вторые. Кроме того, он никогда не позволил бы своему самолюбию повлиять на выбор оптимального решения.

Джордж Стефанопулос также покидал Белый дом. Незадолго до выборов он сказал мне, что очень устал и поэтому ему придется уйти. Лишь прочитав его мемуары, я понял, какое напряжение он испытывал все эти годы и какую строгую оценку давал и себе, и мне. Джордж перешел на преподавательскую работу, одновременно работая на телевидении, и я надеялся, что на этом поприще он будет более счастлив.

За две недели я заполнил все вакансии в кабинете министров. Билл Дейли из Чикаго сменил на посту министра торговли Мики Кантора, который, к моему глубокому сожалению, сказал, что хочет вернуться к частной жизни. Дейли был талантливым человеком, руководившим нашей кампанией в поддержку подписания Североамериканского соглашения о свободе торговли. В течение восьми месяцев после того, как Мики Кантор стал министром торговли, обязанности торгового представителя США исполняла Шарлин Баршефски. Она отлично справилась с этой работой, и настало время исключить из ее официального титула слова «исполняющая обязанности».

Я также назначил Алексис Херман преемницей Боба Райха в Министерстве труда; бывший заместитель министра жилищного строительства и городского развития Эндрю Куомо стал министром вместо Генри Сиснероса; Федерико Пенья сменил Хейзел О’Лири на посту министра энергетики; Родни Слейтер, бывший руководитель Федерального управления шоссейных дорог, занял должность министра транспорта, которую до этого занимал Пенья; Аида Альварес возглавила Управление по делам малого бизнеса, Джин Сперлинг сменил на посту руководителя Национального совета по экономике Лору Тайсон; доктор Джанет Йеллен, которая была преподавателем у Ларри Саммерса в Гарварде, возглавила Экономический совет при президенте; Брюс Рид стал моим советником по внутренней политике вместо Кэрол Раско, которая перешла в Министерство образования, чтобы руководить нашей программой «Америка читает»; наконец, Сильвия Мэтьюз, очень умная молодая женщина, работавшая под руководством Боба Рубина, сменила Гарольда Икеса на посту заместителя руководителя аппарата Белого дома.

Боб Райх хорошо проявил себя в Министерстве труда и в нашей «экономической команде», но ему стало трудно работать на этом посту, поскольку он не соглашался с моей экономической и бюджетной политикой, считая, что я слишком много внимания уделял сокращению бюджетного дефицита и слишком мало — образованию, профессиональному обучению и новым технологиям. Боб, кроме того, хотел вернуться в Массачусетс к своей жене Клэр и сыновьям.

Мне было очень тяжело расставаться с Генри Сиснеросом. Мы подружились с ним в то время, когда я вел свою первую президентскую кампанию, а он работал в Министерстве жилищного строительства и городского развития, где блестяще исполнял свои обязанности. Более года в отношении Генри велось независимое расследование, поводом к которому послужила неверная информация о личных расходах, поданная им в ФБР перед назначением на должность министра. Предоставление кандидатом «существенной» ложной информации о себе, которая могла бы повлиять на его утверждение в должности, по закону считается преступлением. Сенатор Ал Д’Амато, руководитель сенатского комитета, рекомендовавшего утвердить кандидатуру Сиснероса, написал письмо, в котором заявил, что неточная информация о расходах, предоставленная Сиснеросом, не могла повлиять ни на его решение, ни на решения других членов комитета. Прокуроры из Комитета по проверке честности государственных служащих Министерства юстиции выразили несогласие с действиями независимого прокурора.

К несчастью, Джанет Рино передала дело Сиснероса в комитет судьи Сентелла. Соблюдая формальности, комитет поручил это расследование специальному прокурору — республиканцу Дэвиду Баррету, партийному активисту, который, по слухам, был тесно связан с чиновниками, замешанными в скандалах вокруг Министерства жилищного строительства и городского развития при президенте Рейгане, хотя ему и не было предъявлено формального обвинения. Никто не выдвинул против Генри обвинений в недобросовестном исполнении им своих обязанностей, тем не менее он также оказался втянутым в «мир Уайтуотер». Чтобы оплатить судебные издержки, Генри влез в долги, а у него было двое детей, которые учились в колледже. Его жалованья министра не хватало на то, чтобы обеспечивать семью и оплачивать услуги адвокатов. Я понимал это и был благодарен ему за то, что он отработал на своем посту весь четырехлетний срок.

Несмотря на множество перестановок, я надеялся, что мы сумеем сохранить дух товарищества и ощущение единой команды, которые отличали нас во время моего первого президентского срока. Большинство вновь назначенных сотрудников и раньше работали в моей администрации, а многие члены кабинета сохранили свои посты.

В декабре произошел ряд интересных событий в сфере внешней политики. 30 декабря Совет Безопасности ООН избрал новым Генеральным секретарем ООН Кофи Аннана из Ганы, кандидатуру которого энергично поддерживали Соединенные Штаты. Аннан стал первым представителем Экваториальной Африки, занявшим этот пост. В предыдущие четыре года он был заместителем Генерального секретаря ООН по миротворческим операциям и поддерживал наши усилия в Боснии и на Гаити. Мадлен Олбрайт считала его выдающимся руководителем и убеждала меня поддержать его кандидатуру, как и Уоррен Кристофер, Тони Лэйк и Дик Холбрук. Кофи был умным человеком, он держался спокойно и уверенно и производил глубокое впечатление на собеседников. Хотя большая часть его профессиональной карьеры была связана с ООН, он ясно видел недостатки этой организации и не имел дурных привычек ряда ее чиновников. Он хотел сделать работу ООН более эффективной и ответственной. Это было важно само по себе, а кроме того, помогло бы мне убедить республиканцев в Конгрессе возобновить выплату наших членских взносов в ООН. Мы задолжали уже 1,5 миллиарда долларов, поскольку в 1995 году Конгресс, контролируемый республиканским большинством, заявил об отказе платить членские взносы до тех пор, пока в этой организации не будут проведены реформы. Я считал, что наш отказ платить взносы был безответственным и наносил ущерб как ООН, так и Соединенным Штатам, но был согласен с тем, что реформирование этой организации необходимо.

На Ближнем Востоке премьер-министр Израиля Нетаньяху и председатель Исполнительного комитета ООП Арафат пытались разрешить свои разногласия, и Нетаньяху накануне Рождества прибыл на трехчасовые переговоры в Газу. В конце года мой представитель Деннис Росс постоянно встречался то с Нетаньяху, то с Арафатом, пытаясь ускорить заключение соглашения о передаче Хеврона палестинцам. Пока это не удалось, но я встретил новый 1997 год с большим, чем раньше, оптимизмом в отношении мирного процесса на Ближнем Востоке.

Первые дни нового года я провел на острове Сент-Томас, относящемся к группе американских Виргинских островов — той части нашей страны, которую редко посещают президенты США, после чего мы вернулись домой, поскольку мне нужно было подготовиться к церемонии инаугурации и моему пятому году работы на посту президента. Во многих отношениях 1997 год оказался самым спокойным периодом моего президентства. Большую часть года «мир Уайтуотер» меня почти не беспокоил, за исключением периодических вспышек активности, связанных с расследованием финансирования моей избирательной кампании, и я мог спокойно выполнять свою работу.

Накануне инаугурации мы провели рад мероприятий, чтобы подчеркнуть свою уверенность в правильности избранного нами пути, — ведь за предыдущие четыре года было создано 11,2 миллиона новых рабочих мест, произошло самое большое за последние двадцать пять лет снижение уровня преступности, на 40 процентов сократилось число студентов, не сумевших вернуть образовательные кредиты.

Я исправил давнюю несправедливость, вручив Почетную медаль Конгресса семи афроамериканцам, ветеранам Второй мировой войны. Как это ни странно, но до этого такой медали не получал ни один афроамериканец, участвовавший во Второй мировой. Список награждаемых был составлен после тщательного изучения истории боевых действий. Шесть медалей были вручены посмертно, но один из ветеранов — семидесятисемилетний Вернон Бейкер прибыл на церемонию вручения награды в Белый дом. Это был чрезвычайно умный человек, державшийся со спокойным достоинством; более пятидесяти лет назад в Италии он, тогда еще молодой лейтенант, в одиночку уничтожил три пулемета противника, наблюдательный пост и дзот. Когда его спросили, какие чувства он испытывал в условиях дискриминации и расовых предрассудков после того, как столько сделал для своей страны, Бейкер ответил, что придерживался простого принципа: «Уважай людей, если хочешь, чтобы они уважали тебя. Относись к людям так, как ты бы хотел, чтобы они относились к тебе. Помни о своей задаче, показывай пример и помогай другим». Мне очень понравились его слова.

Через день после церемонии вручения наград мне позвонили Нетаньяху и Арафат. Они сообщили, что наконец достигли соглашения по проблеме Хеврона, успешно завершив переговоры, начатые в сентябре. Соглашение по Хеврону было относительно небольшой частью того, что нужно было сделать для достижения прочного мира, но это был первый случай, когда Нетаньяху и Арафат договорились о чем-то в ходе совместной работы. Если бы этого не произошло, весь мирный процесс оказался бы под угрозой. Деннис Росс работал с ними буквально круглосуточно на протяжении двух недель, а в последние дни переговоров давление на их участников оказали также король Хусейн и Уоррен Кристофер. Президент Мубарак также помог достичь соглашения, вмешавшись в переговорный процесс после того, как в конце месяца Рамадана я попросил его об этом, позвонив ему в Каир в час ночи. Так часто бывает на Ближнем Востоке: если хочешь добиться результата, нужно привлечь всех, кто может оказать в этом содействие.

За три дня до инаугурации я вручил Бобу Доулу Президентскую медаль свободы, отметив в своем выступлении, что начиная со Второй мировой войны, когда он был тяжело ранен, спасая своего раненого товарища, и в периоды всех взлетов и падений своей политической карьеры Доул неизменно «превращал трудности в преимущества, а боль — в источник энергии для служения обществу, воплощая в жизнь девиз страны, которую любил и которой продолжал беззаветно служить: Ad astra per aspera — Через тернии к звездам». Хотя мы когда-то были противниками и имели разногласия по многим вопросам, мне нравился Доул. Он мог быть жестким и резким, но у него не было фанатизма и желания нанести личный ущерб сопернику, столь характерных для многих ультраправых республиканцев, составлявших теперь большинство в его партии в Вашингтоне.

У меня было очень приятное воспоминание о визите, который Доул нанес нам за месяц до описываемых событий. Он подарил нашему коту Соксу небольшую игрушку, сказав, что это подарок от его собаки. Мы обсудили с ним результаты выборов, ряд политических вопросов и ход переговоров по бюджету. Пресса все еще шумела по поводу финансовых нарушений во время избирательной кампании. Нарушения, однако, были допущены не только Национальным комитетом демократической партии, но и республиканским комитетом и руководителями избирательной кампании Доула. Меня критиковали за то, что я в ночь после выборов пригласил в Белый дом своих сторонников, а утром пил там кофе с членами моей администрации и людьми, сделавшими пожертвования на мою избирательную кампанию.

Я спросил Доула, как бы он, опираясь на свой многолетний опыт, ответил на вопрос о том, стали ли политики в Вашингтоне более честными за последние тридцать лет. «О, здесь не может быть никакого сравнения, — ответил он, — сегодня они гораздо честнее, чем раньше». Тогда я спросил его: «А вы согласны с тем, что избиратели придерживаются другой точки зрения?» «Несомненно, — ответил он, — но они заблуждаются».

Я был горячим сторонником законопроекта о реформе финансирования политических избирательных кампаний, предложенного сенаторами Джоном Маккейном и Рассом Фейнгольдом, но не был уверен, что принятие этого закона повысит уверенность общества в честности политиков. Пресса, в сущности, протестовала против того, чтобы деньги оказывали влияние на исход политических кампаний, хотя большая часть этих денег тратилась как раз на рекламу в средствах массовой информации, в том числе и прессе. Если только мы не примем закон, который потребует предоставлять время для политической рекламы бесплатно или по низким расценкам, против чего возражают средства массовой информации, или закон о финансировании избирательных кампаний за счет общественных средств— чего ни избиратели, ни Конгресс, конечно, не поддержат, — СМИ останутся основными получателями долларов, расходуемых на проведение избирательных кампаний, хотя именно они и призывают пригвоздить к позорному столбу политиков, собирающих деньги, чтобы платить средствам массовой информации.

В своей инаугурационной речи я постарался нарисовать яркую картину того, какой может стать Америка в XXI столетии, и сказал, что американский народ «вновь избрал президента от партии, не имеющей большинства в Конгрессе... не для того, чтобы продолжалась политика мелочных политических нападок и политически ангажированного экстремизма», а для того, чтобы обе партии вместе работали над реализацией «миссии Америки».

На этот раз церемония инаугурации, как и наше празднование победы в ноябре, была более спокойной, даже какой-то расслабленной, хотя в утреннюю церковную службу внесли оживление пламенные проповеди преподобного Джесси Джексона и Тони Камполо — евангелиста из Филадельфии, итальянца по происхождению и, пожалуй, единственного белого проповедника в Америке, который мог соперничать с Джесси. Атмосфера на состоявшемся в Конгрессе ланче была дружелюбной, и я заметил, что мы с новым лидером большинства в Сенате Трентом Лоттом из Миссисипи должны быть глубоко признательны Томасу Джефферсону: ведь если бы он не приобрел у Франции значительную часть территории ее колонии Луизианы, нас обоих здесь бы не было. Девяносточетырехлетний сенатор Стром Турмонд, сидевший рядом с Челси, сказал ей: «Если бы я был на семьдесят лет моложе, я бы стал за вами ухаживать». Неудивительно, что он прожил так долго. Мы с Хиллари посетили все четырнадцать инаугурационных балов, и на одном из них я танцевал со своей очаровательной дочерью, которая уже училась в выпускном классе. Вскоре ей предстояло покинуть родительский дом, и я очень дорожил оставшимся у нас временем.

На следующий день после инаугурации были подведены итоги расследования, длившегося уже несколько лет. Палата представителей проголосовала за то, чтобы вынести порицание спикеру Ньюту Гингричу и оштрафовать его на 300 тысяч долларов за ряд допущенных им нарушений этических норм Палаты, а также за расходование на политические цели денежных средств из необлагаемых налогами благотворительных фондов, в которые делали пожертвования его сторонники, и за ложные показания во время расследования этих нарушений в Конгрессе. Представитель Комитета по этике заявил, что Гингрич и его политические союзники нарушали налоговое законодательство и, согласно имеющимся доказательствам, спикер сознательно вводил комитет в заблуждение по этому вопросу.

В конце 1980-х Гингрич инициировал смещение с должности спикера Палаты представителей Джима Райта в связи с тем, что его сторонники скупили весь тираж опубликованного в частном порядке сборника речей Райта. Противники Райта утверждали, что это было попыткой обойти правила Палаты представителей, запрещавшие получать гонорары за выступления. Хотя обвинения против Гингрича были гораздо серьезнее, секретарь фракции республиканцев Том Делей заявил, что штраф и порицание были слишком жестким наказанием за незначительные нарушения этических норм. Когда мне доложили об этом, я мог приказать Министерству юстиции или федеральному прокурору расследовать факт обвинения Гингрича в уклонении от налогов и ложных показаниях, однако вместо этого я сказал, что с этим следует разобраться самой Палате, «а мы должны заняться своей работой на благо американского народа». Через два года, когда объектом расследования стал другой человек, Гингрич и Делей не проявили подобного великодушия.

Незадолго до инаугурации, в ходе подготовки ко второму президентскому сроку и выступлению с посланием «О положении в стране», я собрал около восьмидесяти сотрудников аппарата Белого дома на однодневное совещание в Блэр-хаус, посвященное двум основным темам — подведению итогов достигнутого в первые четыре года работы и обсуждению того, что нам предстоит сделать в последующие четыре года.

Я считал, что первые четыре года были отмечены шестью важными достижениями: 1) мы добились возобновления роста экономики, отказавшись от простой поддержки производителей в пользу более эффективной политики «инвестиций и роста»; 2) мы завершили дебаты о роли правительства в жизни страны, продемонстрировав, что правительство — не враг общества, но в то же время оно не располагает набором готовых решений по всем вопросам, а лишь является инструментом, который может создать для нашего народа средства и условия для того, чтобы улучшить свою жизнь; 3) мы подтвердили приоритет местных общин в качестве действенной политической модели для Америки, отвергнув разделение по расовому, религиозному, гендерному признакам, по сексуальной ориентации и политическим взглядам; 4) в нашей социальной политике риторика уступила место реалистичному подходу, и это стало еще одним доказательством того, что правительство может добиться позитивных результатов в таких сферах, как социальное обеспечение и борьба с преступностью, если будет действовать творчески и в соответствии со здравым смыслом, не ограничиваясь жесткой эмоциональной риторикой; 5) мы упрочили роль семьи как важнейшего элемента общества и показали, что правительство может поддержать ее с помощью таких мер, как отпуск по семейным обстоятельствам, налоговый кредит на заработанный доход, повышение минимальной заработной платы, оснащение телевизоров V-чипами, программа борьбы с подростковым курением, упрощение процедуры усыновления и реформа здравоохранения и образования; 6) мы подтвердили ведущую роль Америки в мире после окончания холодной войны, ее роль как опоры демократии и прогресса, лидера в борьбе за мир против таких новых угроз, как терроризм, распространение оружия массового поражения, организованная преступность, торговля наркотиками и расовые и религиозные конфликты.

Эти достижения создали базу для движения Америки в новое столетие. Поскольку Конгресс контролировался республиканцами, а также потому, что масштабные реформы в хорошие времена проводить труднее, я не мог предугадать, чего нам удастся достигнуть за следующие четыре года моего президентства, но был решительно настроен на то, чтобы попытаться сделать все возможное.

Четвертого февраля, выступая с посланием «О положении в стране», я попросил Конгресс помочь мне завершить то, что мы начали делать для нашей страны: ликвидировать бюджетный дефицит, принять закон о реформе финансирования политических кампаний и завершить реформу социального обеспечения, создав для работодателей и штатов больше стимулов к тому, чтобы принимать на работу людей, получающих пособие, а также обеспечивать их обучение и проезд к месту работы, открывать новые ясли и детские сады. Я попросил вернуть легальным иммигрантам медицинские пособия и пособия по инвалидности, которых республиканцы лишили их в 1996 году, чтобы получить средства для предложенного ими сокращения налогов.

Заглядывая в будущее, я попросил Конгресс поддержать меня в моем стремлении сделать образование нашим главным приоритетом, потому что «каждый восьмилетний ребенок должен уметь читать, каждый двенадцатилетний— пользоваться Интернетом, каждый восемнадцатилетний — учиться в колледже, а каждый взрослый американец должен получить возможность учиться в течение всей своей жизни». Для реализации этих целей я предложил план из десяти пунктов, включая создание национальных критериев и тестов для оценки того, насколько успешно идут реформы; подготовку 100 тысяч высокопрофессиональных преподавателей по программе Национального управления по стандартам обучения (в 1995 году таких преподавателей было только пятьсот), программу обучения чтению «Америка читает» для восьмилетних детей, которую уже согласились поддержать президенты шестидесяти колледжей; увеличение числа детей, посещающих детские дошкольные учреждения; право на выбор государственной школы в каждом штате; введение в каждой школе программы не только обучения, но и воспитания учеников; первую после Второй мировой войны многомиллиардную программу строительства и ремонта школ, призванную создать нормальные условия для обучения детей, которые до сих пор занимались в переполненных школах, где уроки иногда проводились даже в вагончиках-трейлерах; налоговые льготы в 1500 долларов в течение первых двух лет обучения в колледже и в 10 тысяч долларов — для всех студентов высших учебных заведений; аналог «Джи-Ай билля»[64] для американских рабочих — предоставление грантов взрослым, которые хотят получить профессиональное образование; предоставление всем школам и библиотекам доступа к Интернету к 2000 году.

Я напомнил конгрессменам и американскому народу, что одной из самых сильных сторон Америки во времена холодной войны было то, что ее внешняя политика поддерживалась обеими партиями. Теперь, когда образование стало критически важным условием нашей безопасности в XXI столетии, я попросил их использовать такой же подход к образованию: «Политика должна остаться за порогом школы».

Я также попросил Конгресс помочь мне выполнить и ряд других обещаний, данных мною американскому народу в ходе избирательной кампании: увеличить продолжительность отпуска по семейным обстоятельствам; существенно повысить объем ассигнований на создание вакцины против СПИДа; предоставить медицинские страховки детям низкооплачиваемых наемных работников, которые сами не в состоянии их оплатить; провести полномасштабное наступление на подростковую преступность, усилить борьбу с насилием, распространением наркотиков и молодежными бандами; удвоить число «зон развития предпринимательства» и территорий, очищенных от токсичных отходов; продлить срок действия программ поддержки местных общин.

Говоря о проблемах внешней политики, я попросил Конгресс поддержать программу расширения НАТО; ядерное соглашение с Северной Кореей; решение о продлении миротворческой миссии американского контингента в Боснии; наши усилия, направленные на развитие отношений с Китаем; принятие ускоренной процедуры рассмотрения Конгрессом торговых соглашений, т.е. их принятие или отклонение без внесения поправок; программу модернизации вооружений, позволяющую Пентагону решать новые проблемы в сфере безопасности; ратификацию конвенции о запрещении химического оружия, которая, по моему мнению, помогла бы защитить Америку от атак террористов с применением отравляющих газов.

В своей речи я предлагал сотрудничество и республиканцам, и демократам, сказав, что буду бороться за каждый голос, поданный за обоснованный сбалансированный бюджет, и процитировал строки из Библии: «И будут тебя называть восстановителем развалин, возобновителем путей для населения» (Исайя 58:12). По мере возможности я пытался поступать так почти всю свою жизнь.

Недостаточный интерес прессы к политике, если только она не связана с каким-нибудь скандалом, забавным образом проявился в конце моей речи. В ее заключительной части (по-моему, превосходной) я сказал, что «ребенок, который родится сегодня вечером, почти ничего не будет помнить о XX столетии. А что он узнает об Америке, будет зависеть от наших сегодняшних решений, которые определят ее путь в новом столетии». Всем, кто меня слушал, я напомнил, что до начала нового века осталось немногим более тысячи дней — «тысячи дней для того, чтобы возвести мост к новой земле обетованной». Когда я произносил эти слова, телекомпании, ведущие трансляцию, поделили телеэкран на две части, чтобы телезрители могли одновременно следить и за тем, как присяжные выносят вердикт по гражданскому иску против экс-звезды американского футбола О.Дж. Симпсона, обвиняемого в убийстве своей бывшей жены. Гражданский иск был подан после того, как присяжные оправдали его по аналогичному уголовному делу. Телеаудитория одновременно слушала вердикт по делу Симпсона и мою проповедь о будущем. Я думаю, мне еще повезло, что телевизионщики вообще меня не отключили и что реакция на мое выступление все же была позитивной.

Через два дня я представил Конгрессу свой проект бюджета. Этот проект, позволявший за пять лет ликвидировать бюджетный дефицит; предусматривал 20-процентное увеличение ассигнований на образование, в том числе самый значительный за последние пятьдесят лет (после принятия «Джи-Ай билля») пакет помощи студентам колледжей; сокращение расходов на реализацию сотен других программ; предоставление целевых налоговых льгот средним американским семьям, включая налоговую скидку в размере 500 долларов на одного ребенка; достаточное финансирование в течение десяти лет находившегося на грани банкротства трастового фонда программы медицинской помощи «Медикэр»; обеспечение медицинскими страховками пяти миллионов детей и помощь семьям, в которых имелись престарелые родственники, страдающие болезнью Альцгеймера. Кроме того, в этом проекте также впервые предлагалось в рамках программы «Медикэр» финансировать рентгеновское обследование женщин старшего возраста с целью диагностики у них рака молочной железы и, наконец, увеличить расходы на внешнеполитические цели, что давало возможность активнее бороться против терроризма, распространения оружия и торговли наркотиками.

В отличие от ситуации двухлетней давности, когда я вынудил республиканцев обнародовать свой жесткий проект бюджета и лишь после этого представил свой собственный, на этот раз я решил действовать первым. Я думал, что это было удачным политическим ходом: после того как республиканцы представят свой план бюджета, предусматривающий существенное сокращение налогов для обеспеченных людей, им, чтобы его финансировать, придется настаивать на сокращении ассигнований на предложенные мною программы в сфере образования и здравоохранения. Однако, в отличие от 1994 года, избиратели уже понимали, что к чему, а республиканцы хотели быть избраны на следующий срок. Я был уверен, что через несколько месяцев Конгресс примет сбалансированный бюджет, который будет очень близок к предложенному мною проекту.

Через пару недель провалилась очередная попытка принять поправку к Конституции о бездефицитном бюджете, так как в Сенате против нее проголосовал сенатор от штата Нью-Джерси Боб Торичелли. Это был смелый шаг. В Нью-Джерси были традиционно сильны настроения против роста налогов, к тому же Боб, когда еще был конгрессменом, голосовал за эту поправку. Я надеялся, что его поступок поможет нам избежать пустых препирательств и перейти к разработке реального сбалансированного бюджета.

В середине месяца американская экономика получила очередное ускорение, после того как на переговорах, проводившихся по инициативе США в Женеве, удалось достигнуть соглашения о либерализации мировой торговли в сфере телекоммуникаций, открывшего для американских фирм 90 процентов мировых рынков. Эти переговоры, инициированные Алом Гором, вела Шарлин Баршефски. Их успех, без сомнения, позволил бы снизить стоимость телекоммуникационных услуг и создать новые рабочие места для американцев, а также предоставил бы возможность людям во всем мире воспользоваться преимуществами современных технологий.

Примерно в то же время я встретился в Бостоне с мэром этого города Томом Менино. Уровень преступности, насилия и употребления наркотиков в Америке в целом постепенно снижался, однако все еще оставался достаточно высоким среди молодежи до восемнадцати лет. Исключением стал Бостон, где за последние полтора года из огнестрельного оружия не был убит ни один ребенок или подросток, что явилось замечательным достижением для такого большого города. Я предложил снабдить огнестрельное оружие специальным предохранителем, чтобы дети не могли случайно из него выстрелить, провести масштабную рекламную кампанию против наркотиков, обязать молодых людей, получающих водительские права, проходить проверку на употребление наркотиков, осуществить реформу правосудия по делам несовершеннолетних, предусматривающую условное наказание для малолетних преступников, а также ввести систему надзора за подростками во внешкольное время, которая успешно использовалась в Бостоне.

В «мире Уайтуотер» в феврале также произошел ряд интересных событий. 17 февраля Кеннет Старр объявил, что покинет свой пост 1 августа, чтобы стать деканом юридического факультета Университета Пеппердайна в южной Калифорнии. Он, очевидно, понял, что расследование «дела Уайтуотер» не принесет ему лавров, и хотел найти достойный выход из сложившейся ситуации, но его решение вызвало жесткую критику. Пресса заявила, что все это дурно пахнет, потому что его новая должность в Университете Пеппердайна финансируется Ричардом Меллоном Скейфом. Информация о причастности последнего к «Арканзасскому проекту» в то время еще не стала достоянием гласности, однако он уже имел репутацию ультраправого экстремиста, настроенного по отношению ко мне крайне враждебно. Я счел доводы прессы неубедительными: Старр и так уже зарабатывал кучу денег, в частном порядке представляя в судах интересы противников моей администрации и одновременно занимая должность независимого следователя. Поэтому, если он отправится в Университет Пеппердайна, это, напротив, будет честнее, поскольку он перестанет злоупотреблять своим служебным положением.

Что действительно поразило Старра, так это нападки, которым он подвергся со стороны правых республиканцев и трех-четырех репортеров, кровно заинтересованных в том, чтобы обнаружить какие-то наши ошибки или, по крайней мере, желавших продлить наши мучения. К тому времени Старр и так многое для них сделал: заставил ряд людей понести тяжелые судебные издержки и нанес ущерб их репутации; потратив огромные суммы денег налогоплательщиков, сумел растянуть расследование на три года, несмотря на сделанный в докладе RTC вывод о том, что для возбуждения гражданского или уголовного дела против меня или Хиллари нет никаких оснований. Но правые и пресса, раздувавшая «дело Уайтуотер», знали, что, если Старр уйдет в отставку, это будет косвенным признанием того, что расследование с самого начала было неправомерным. После четырехдневной обработки Старр наконец заявил, что остается на своем посту. Я не знал, плакать мне или смеяться.

Пресса продолжала писать о финансовых пожертвованиях на избирательную кампанию 1996 года. Среди прочего журналистов особенно раздражало то, что я пригласил в Белый дом людей, сделавших пожертвования на мою кампанию 1992 года, хотя я, как обычно, сам оплатил еду и напитки. Они намекали, что я «продавал» возможность переночевать в Белом доме, чтобы собрать средства для своей партии. Это было нелепо и возмутительно. Я был президентом и по данным опросов общественного мнения лидировал с начала кампании и до ее завершения. У меня не было никаких проблем с финансированием моей избирательной кампании, но даже если бы такие проблемы возникли, я бы никогда не использовал Белый дом для того, чтобы решить их подобным образом.

В конце месяца я опубликовал список всех гостей, которые ночевали в Белом доме за все время моего первого президентского срока. Таких людей были сотни, причем 85 процентов из них составили родственники, друзья Челси, иностранные официальные гости и другие знаменитости или люди, с которыми я или Хиллари были знакомы еще до выдвижения моей кандидатуры на пост президента. Что касается людей, поддержавших меня в 1992 году, которые также были моими друзьями, я хотел, чтобы как можно больше из них получили возможность провести ночь в Белом доме. Если учесть, сколько мне приходилось работать, ночь и поздний вечер были единственным временем, когда я мог пообщаться с кем-то в неформальной обстановке. Я ни разу не получал деньги за то, что пригласил кого-то в Белый дом. Похоже, моим противникам казалось, что единственной категорией людей, лишенной права ночевать в Белом доме, должны были стать мои друзья и сторонники. После публикации списка людей, которых я принимал в Белом доме, журналисты взяли у многих из них интервью. Один из репортеров позвонил Тони Камполо и спросил его, давал ли он деньги на мою избирательную кампанию. Когда Тони ответил, что давал, журналист попросил уточнить, сколько именно. «Я думаю, 25 долларов, — ответил Тони, — но, может быть, и 50». «О, — сказал репортер, — нет смысла больше беседовать с вами», — и повесил трубку.

Месяц закончился на радостной ноте: в честь семнадцатилетия Челси мы с Хиллари пригласили ее и одиннадцать ее подруг на ужин в ресторан «Бомбей Клаб» в Вашингтоне, а потом вместе посмотрели несколько спектаклей в Нью-Йорке. Хиллари получила премию Grammy за аудиоверсию своей книги «Нужна целая деревня»: у нее прекрасный голос, а в книге немало историй, которые она любила рассказывать. Эта премия стала еще одним подтверждением того, что и за пределами Вашингтонской магистральной кольцевой дороги было немало американцев, которых интересовало то же, что и нас.

В середине февраля меня посетил премьер-министр Нетаньяху, чтобы обсудить ход мирного процесса, а в начале марта с той же целью приехал Ясир Арафат. Нетаньяху в силу политических причин пока еще не мог дополнить договоренность по Хеврону другими соглашениями. Израильтяне совсем недавно ввели прямые выборы премьер-министра, и Нетаньяху был избран на четыре года, однако ему еще только предстояло создать коалицию, обеспечивавшую ему большинство в кнессете. Если бы он потерял поддержку правых, то мог бы создать правительство национального единства при участии Переса и рабочей партии, но он не хотел этого делать. Сторонники жесткой линии в его коалиции знали об этом и препятствовали ему в принятии решений, которые способствовали бы продолжению мирного процесса, в частности об открытии аэропорта в Газе или о предоставлении палестинцам, живущим в Газе, возможности приезжать на работу в Израиль. С психологической точки зрения, Нетаньяху столкнулся с теми же проблемами, что и Рабин: Израиль должен был пожертвовать вполне материальными вещами — землей, правом доступа на свою территорию, аэропортом — в обмен на нечто менее материальное — дополнительные усилия ООП по предотвращению атак террористов.

Я был убежден, что Нетаньяху хочет продолжить мирный процесс, но опасался, что, если ему это не удастся, Арафату будет труднее сдерживать вспышки насилия. Еще более осложняло ситуацию то, что каждый раз, когда происходило замедление мирного процесса, или израильтяне отвечали очередным ударом на атаку террористов, или появлялись новые поселения на Западном берегу реки Иордан, Совет Безопасности ООН издавал новую резолюцию, осуждавшую Израиль за нарушения предыдущих резолюций ООН и диктующую условия мирного соглашения. Израильтяне рассчитывали лишь на то, что Соединенные Штаты наложат вето на эти резолюции, что они обычно и делали. Это помогало нам сохранять влияние на Израиль, но одновременно мешало выглядеть беспристрастными посредниками в глазах палестинцев. Мне приходилось постоянно уверять Арафата в том, что мы продолжаем поддерживать мирный процесс и что только Соединенные Штаты могут обеспечить его успех, потому что Израиль в вопросах своей безопасности полагается именно на поддержку США, а не России или Европейского союза.

На встрече с Арафатом я предложил ему вместе разработать очередные меры для достижения соглашения. Меня не удивило, что он воспринимал ситуацию не так, как Нетаньяху. Арафат полагал, что от него ожидают, чтобы он добился прекращения насилия со стороны палестинцев, а потом ждал бы, пока политическая ситуация в Израиле позволит Нетаньяху выполнить свои обязательства по развитию мирного процесса. К этому времени у меня сложились хорошие рабочие отношения с обоими лидерами, и я пришел к заключению, что спасти мирный процесс можно было, лишь поддерживая сними постоянную связь, ликвидируя между ними напряженность, когда она возникала, и не позволяя мирному процессу остановиться, даже если он шел очень медленно.

Вечером 13 марта, после поездки в Северную Каролину и на юг Флориды, я прибыл в дом знаменитого игрока в гольф Грега Нормана в Хоуб-Саунде, чтобы повидаться с ним и его женой Лорой. Это был приятный вечер, и время летело незаметно. Когда я наконец посмотрел на часы, было уже за полночь, и, поскольку на следующее утро мы должны были участвовать в турнире по гольфу, я поднялся и собрался уходить. Когда мы спускались по лестнице, я не заметил последнюю ступеньку и, не найдя правой ногой опоры, начал падать. Если бы я упал вперед, то в худшем случае оцарапал бы ладони, но я заскользил назад. Раздался треск, и я упал. Звук был таким громким, что Норман, который к тому времени уже был в нескольких футах впереди меня, услыхав его, повернулся и успел меня подхватить, иначе я бы получил еще более серьезную травму.

Вскоре прибыла машина скорой помощи, и после сорокаминутной поездки я оказался в католическом госпитале Сэйнт-Мэри, — врачи выбрали его, потому что там были отличные условия для оказания экстренной помощи. Я провел в нем всю ночь, мучаясь от сильной боли. Когда методом магнитного резонанса у меня обнаружили 90-процентный разрыв правой четырехглавой мышцы, я самолетом был отправлен в Вашингтон. Хиллари, встречавшая президентский «Борт номер 1» на авиабазе Эндрюс, увидела, как меня вывозят из самолета в инвалидном кресле. Она должна была лететь в Африку, но отложила поездку и находилась рядом со мною, пока меня оперировали в военно-морском госпитале в Бетесде.

Примерно через тринадцать часов после того, как я получил травму, команда прекрасных хирургов под руководством доктора Дэвида Адкисона сделала мне обезболивающую блокаду и, включив музыку в исполнении Джимми Баффетта и Лайла Ловетта, приступила к операции. Я следил за их манипуляциями, глядя в зеркало над операционным столом. Врачи просверлили отверстия в моей коленной чашечке, протащили через них порванные мышцы и сшили их и сухожилия. Когда операция закончилась, Хиллари с Челси помогли мне вытерпеть ужасную боль, которая не прекращалась целый день. Потом мне стало лучше.

Больше всего меня пугал шестимесячный реабилитационный период, в течение которого я не мог совершать пробежки и играть в гольф. Пару месяцев мне пришлось ходить на костылях, а потом носить гипсовую повязку. Еще некоторое время я опасался падения и повторной травмы. Работники Белого дома установили в моем душе перила, за которые я мог держаться, чтобы сохранять равновесие. Вскоре я научился одеваться самостоятельно, пользуясь легкой палочкой. Медицинский персонал Белого дома под руководством доктора Конни Мариано готов был прийти мне на помощь в любое время дня и ночи. Военно-морской флот выделил мне двух прекрасных физиотерапевтов — Боба Келлогга и Нанетт Пако, которые занимались со мной ежедневно. Хотя я и набрал вес за то время, пока не мог двигаться, после окончания занятий с физиотерапевтами я сбросил пятнадцать фунтов.

Когда я вернулся из госпиталя домой, у меня оставалось меньше недели на подготовку к встрече с Борисом Ельциным в Хельсинки. Кроме того, имелось множество других проблем, требовавших разрешения. 17 марта ко мне пришел Тони Лэйк и попросил отменить его назначение директором Центрального разведывательного управления. Сенатор Ричард Шелби, председатель Комитета по разведке, откладывал утверждение кандидатуры Лэйка под тем предлогом, что Белый дом не информировал комитет о нашем решении снять эмбарго на поставку оружия в Боснию в 1994 году. По закону я не обязан был сообщать об этом решении комитету и решил не делать этого, чтобы предотвратить утечку информации. Я знал, что большинство сенаторов, причем от обеих партий, одобряли отмену эмбарго, — через некоторое время они действительно проголосовали за резолюцию, в которой просили меня снять эмбарго.

Хотя у меня были неплохие отношения с Шелби, на этот раз я счел, что он зашел слишком далеко, откладывая утверждение Лэйка и тем самым мешая работе ЦРУ. У Тони были влиятельные сторонники среди республиканцев, включая сенатора Лугара, и, даже если бы комитет не поддержал его кандидатуру, его бы все равно утвердили, несмотря на мнение Шелби. Однако Тони очень устал, в течение нескольких лет работая по семьдесят-восемьдесят часов в неделю, и не хотел, чтобы ЦРУ оставалось без руководителя еще на какое-то время. Если бы решение этой проблемы зависело только от меня, я боролся бы хоть целый год, пока его не утвердят, но я видел, что Тони был доведен до предела. Через два дня я предложил кандидатуру Джорджа Тенета, исполнявшего обязанности директора ЦРУ. Ранее Тенет был заместителем Джона Дойча, а до этого — моим главным советником по вопросам разведки в Совете национальной безопасности и руководителем персонала сенатского Комитета по разведке. Его кандидатура была быстро утверждена, но я все еще сожалел о том, как несправедливо поступили с Лэйком, который отдал делу обеспечения безопасности Америки тридцать лет своей жизни и благодаря которому мы добились значительных внешнеполитических успехов во время моего первого президентского срока.

Врачи возражали против моей поездки в Хельсинки, но остаться дома я не мог. Ельцин был избран президентом на второй срок, а Польша, Венгрия и Чехия готовились вступить в НАТО, и нам нужно было согласовать свои позиции по этому вопросу.

Перелет был долгим, но время летело незаметно, так как мы со Строубом Тэлботтом и другими членами моей команды обсуждали, что можно сделать, чтобы помочь Ельцину пережить расширение НАТО, включая прием России в «Большую семерку» и Всемирную торговую организацию. В тот вечер на ужине, на который нас пригласил президент Финляндии Марти Ахтисаари, я был рад видеть Ельцина в хорошем настроении и добром здравии после операции на сердце, которую он перенес незадолго до этого. Он сильно похудел и был еще бледен, но, как и прежде, казался бодрым и энергичным.

На следующее утро мы занялись делами. Когда я сказал Борису, что буду поддерживать расширение НАТО и подписание его соглашения с Россией, Ельцин предложил мне — как он выразился, «с глазу на глаз», — договориться о том, что расширение НАТО ограничится бывшими странами — участницами Варшавского договора и не распространится на бывшие советские республики — страны Балтии и Украину. Я сказал, что не смогу на это пойти, так как, во-первых, это невозможно сохранить в тайне, а во-вторых, это подорвало бы доверие к программе «Партнерство ради мира». Это не соответствовало ни американским, ни российским интересам, поскольку миссия НАТО теперь заключалась в противостоянии новым угрозам миру и стабильности в Европе, а не в конфронтации с Россией. Я сказал, что заявление об ограничении расширения НАТО бывшими странами — участницами Варшавского договора было бы равнозначно проведению новой разделительной линии в Европе, за пределами которой осталась бы уменьшившаяся в размерах Российская империя.

Ельцин все еще опасался реакции на расширение НАТО внутри России. Как-то, когда мы остались вдвоем, я спросил: «Борис, неужели ты действительно думаешь, что я разрешу НАТО атаковать Россию с баз, расположенных на территории Польши?» «Нет, — ответил он. — Но так думают многие люди старшего поколения, которые живут в западных областях России и верят Зюганову». Он напомнил мне, что Россия, в отличие от Соединенных Штатов, дважды подвергалась вторжению: сначала Наполеона, а потом Гитлера, и память об этих тяжелых событиях влияет на коллективную психологию жителей страны и определяет ее политику. Я сказал Ельцину, что, если мы договоримся о расширении НАТО и развитии партнерства между НАТО и Россией, я обязуюсь в течение определенного срока не размещать на территории новых членов НАТО войска или ракеты и поддержать прием России в «Большую семерку», которая, таким образом, превратится в «Большую восьмерку», а также во Всемирную торговую организацию и другие международные организации. В конце концов мы пришли к соглашению.

В Хельсинки мы с Ельциным, кроме того, обсудили две проблемы в сфере контроля над вооружениями: нежелание российской Думы ратифицировать договор СНВ-2, по которому ядерные арсеналы обеих сторон сокращались на две трети по сравнению с уровнем времен холодной войны, а также растущее в России противодействие намерениям США развернуть систему противоракетной обороны. Когда экономика России рухнула и ассигнования на оборону резко сократились, выяснилось, что договор СНВ-2 стал для нее невыгодным. Этот договор требовал от сторон демонтировать свои баллистические ракеты с разделяющимися головными частями индивидуального наведения и достичь паритета по числу ракет с неразделяющимися боеголовками. Поскольку ядерный арсенал России состоял в основном из первых, ей, чтобы обеспечить паритет с США, пришлось бы произвести значительное количество ракет с неразделяющимися боеголовками. Я заверил Ельцина, что не стремлюсь с помощью договора СНВ-2 достичь стратегического преимущества и поэтому предлагаю, чтобы группы наших экспертов подготовили договор СНВ-3, который сократил бы количество ракет до 2000-2500, т.е. до 80 процентов от уровня времен холодной войны. В этом случае России не пришлось бы производить новые ракеты, чтобы сохранить с нами паритет. Вначале Пентагон возражал против такого резкого сокращения, но генерал Шаликашвили посчитал, что это никак не отразится на нашей безопасности, и это мнение поддержал Билл Коуэн. Вскоре мы договорились продлить действие СНВ-2 до 2007 года, после чего в том же году ввести в действие договор СНВ-3, чтобы не ухудшить стратегического положения России.

Что касается второго вопроса, то разработка системы противоракетной космической обороны началась в Соединенных Штатах еще в 1980-е годы при президенте Рейгане, который предложил создать такую систему космического базирования, которая была бы способна сбивать баллистические ракеты и освободила бы мир от угрозы ядерной войны. Однако с этой идеей было связано две проблемы. Во-первых, в то время она еще не была осуществима с технологической точки зрения, а во-вторых, если бы ее удалось создать, это нарушило бы договор по ПРО, запрещающий подобные системы, поскольку ее появление у одной из сторон привело бы к тому, что ядерный арсенал второй стороны перестал бы служить сдерживающим фактором.

Лес Аспин, первый министр обороны моей администрации, сменил приоритеты в этой программе. Вместо системы обороны против российских баллистических ракет большой дальности он предложил создать систему защиты от оперативно-тактических ракет, разрабатываемых Ираном, Ираком, Ливией и Северной Кореей. Эти ракеты представляли собой реальную опасность: во время войны в Персидском заливе иракскими ракетами «Скад» было убито двадцать восемь наших солдат.

Я решительно поддержал программу развертывания системы обороны от оперативно-тактических ракет, которая не противоречила соглашению по ПРО и, как я сказал Ельцину, в будущем могла бы защитить обе наши страны во время проведения совместных военных действий, например на Балканах или в каком-нибудь другом регионе. Основная проблема нашей позиции, с точки зрения России, состояла в том, что трудно было провести четкую границу между системами защиты от тактических ракет и от ракет большего радиуса действий. Новые технологии, разработанные для защиты от тактических ракет, могли в будущем в нарушение договора использоваться для стратегической противоракетной обороны. В конце концов стороны согласовали технические различия между разрешенными и запрещенными договором по ПРО программами, что позволило нам продолжить работу над системой защиты от оперативно-тактических ракет.

Саммит в Хельсинки завершился неожиданным успехом — в немалой степени благодаря способности Ельцина заглянуть в будущее России и увидеть для нее иной путь утверждения величия, нежели территориальное доминирование, его готовности противостоять мнению большинства в Думе, а иногда и в собственном правительстве. Хотя нам так и не удалось реализовать все задуманное, поскольку Дума отказалась ратифицировать договор СНВ-2, были созданы условия для проведения июльского саммита НАТО в Мадриде, что позволило сделать следующий шаг на пути к объединенной Европе.

После моего возвращения домой результаты саммита были восприняты в основном позитивно, хотя Генри Киссинджер, а также некоторые другие республиканцы и критиковали меня за то, что я пообещал не размещать ядерное оружие и войска НАТО вблизи границ России, на территории новых членов этой организации. Консервативно настроенные коммунисты жестко критиковали Ельцина за то, что он пошел на уступки по важным вопросам. Зюганов сказал, что Ельцин «позволил другу Биллу дать ему пинка под зад», — Ельцин только что дал Зюганову пинка под зад на выборах, где он боролся за будущую, а не вчерашнюю Россию. Я был уверен, что Ельцин выдержит и эту бурю.

Вернувшиеся из Африки Хиллари и Челси рассказали мне о своем путешествии. Отношения с африканскими государствами имели большое значение для Америки, и поездка Хиллари на этот континент, так же как и более ранний визит в Южную Азию, подчеркнула нашу решимость поддержать усилия лидеров и рядовых граждан стран Африки в достижении мира, процветания и свободы и помочь им остановить распространение СПИДа.

В последний день месяца я объявил о назначении Уэсли Кларка преемником генерала Джорджа Джоулвана в должности главнокомандующего силами США в Европе и командующего объединенными силами НАТО в Европе. Мне нравились оба этих человека. Джоулван энергично поддерживал активную позицию НАТО в Боснии, а Кларк был одним из важнейших игроков команды Дика Холбрука, которая вела там переговоры.

Я считал, что его назначение как нельзя лучше продемонстрирует наше намерение добиться прочного мира на Балканах.

В апреле я встретился с королем Хусейном и премьер-министром Нетаньяху, чтобы попытаться спасти мирный процесс. Вспышки насилия возобновились после решения Израиля построить новые дома в Хар-Хома — израильском поселении на окраине восточной части Иерусалима. Каждый раз, когда Нетаньяху делал шаг навстречу палестинцам, как в случае соглашения по Хеврону, правящая коалиция немедленно заставляла его предпринимать шаги, которые вновь вбивали клин между Израилем и палестинцами. Примерно в то же время произошла еще одна трагедия: в приступе бешенства иорданский военнослужащий убил семерых израильских школьников. Король Хусейн немедленно отправился в Израиль и принес его гражданам свои извинения, что разрядило напряженность в отношениях между Израилем и Иорданией. Однако Соединенные Штаты и Израиль продолжали требовать от Арафата покончить с терроризмом и примириться с проектом Хар-Хома, хотя, по его мнению, это не соответствовало обязательствам Израиля не вести строительство в районах, которые были предметом переговоров.

На встрече со мной король Хусейн высказал опасения по поводу того, что постепенный, пошаговый мирный процесс, который мог принести успех, когда премьером был Рабин, теперь, учитывая политические ограничения, с которыми приходится считаться Нетаньяху, не даст результата. Это беспокоило и самого Нетаньяху, который предлагал ускорить процесс, перейдя к самым тяжелым финальным пунктам соглашения. Хусейн считал, что это стоило попытаться сделать. Когда через несколько дней Нетаньяху прибыл в Белый дом, я сказал, что окажу ему поддержку, однако, чтобы заручиться согласием и Арафата, нужно найти способ выполнить предварительные соглашения, по которым израильская сторона обязалась открыть аэропорт в Газе, обеспечить свободный проход между палестинскими территориями в Газе и на Западном берегу реки Иордан и предоставить палестинцам экономическую помощь.

Большую часть месяца я потратил на попытки убедить Сенат ратифицировать Конвенцию о запрещении химического оружия (КХО). Я встречался с конгрессменами и разговаривал с ними по телефону, согласился на предложение Джесси Хелмса передать Агентство по контролю над вооружениями и по разоружению и Информационное агентство США в ведение Государственного департамента в обмен на его согласие поставить на голосование вопрос о ратификации КХО, против которой он возражал, и провел на Южной лужайке Белого дома встречу со сторонниками ратификации из числа видных республиканцев и военных, включая Колина Пауэлла и Джеймса Бейкера, чтобы преодолеть сопротивление консерваторов, таких как Хелмс, Каспар Уайнбергер и Дональд Рамсфелд.

Меня удивляла подобная позиция, поскольку все наши военные руководители решительно поддерживали КХО, однако она отражала глубокий скепсис правых в отношении возможностей международного сотрудничества и желание получить максимальную свободу действий теперь, когда Соединенные Штаты остались единственной в мире сверхдержавой. Ближе к концу месяца я добился соглашения с сенатором Лоттом об изменении некоторых формулировок в тексте конвенции, которые, как он считал, смогут усилить этот договор. Наконец благодаря поддержке Лотта КХО была ратифицирована: за было подано 74 голоса, против — 26. Так вышло, что я следил за голосованием в Сенате по телевидению вместе с японским премьер-министром Рютаро Хасимото. И я подумал, что ему будет приятно узнать о ратификации: ведь Япония пострадала от применения террористами в метро отравляющего газа зарина.

В том, что касается внутренней политики, я поручил Сэнди Турману из Атланты, одному из самых активных борцов со СПИДом в Америке, возглавить Управление по национальной политике в области борьбы со СПИДом. С 1993 года наши инвестиции в исследования, направленные на борьбу со СПИДом, увеличились на 60 процентов, было одобрено восемь новых лекарств от СПИДа и девятнадцать лекарств от СПИД-ассоциированных заболеваний. Уровень смертности от СПИДа в США начал снижаться, но до создания вакцины или эффективного лекарства было еще далеко. Особенно угрожающая ситуация сложилась в Африке, где предпринимаемых нами усилий было недостаточно для решения этой проблемы. Турман был способным и энергичным человеком, обладающим даром убеждения, и я знал, что он будет требовательным и ко всем нам.

В последний день апреля мы с Хиллари объявили о решении Челси с осени начать учебу в Стэнфордском университете. С характерной для нее методичностью Челси побывала в Гарвардском, Йельском, Принстонском университетах, а также Университете Брауна и Колледже Уэллсли, причем в некоторых из них по два раза, чтобы побольше узнать об особенностях их академической и социальной жизни. Поскольку у нее были отличные оценки и результаты тестирования, она была принята во все эти университеты, и Хиллари надеялась, что она выберет тот из них, который расположен ближе к дому, однако я всегда подозревал, что Челси захочет оказаться как можно дальше от Вашингтона. Я надеялся лишь, что она выберет такой университет, где многому научится, приобретет хороших друзей, где ей будет хорошо, и я знал, что мы с ее матерью будем очень скучать по ней. В первые четыре года в Белом доме Челси жила с нами, посещала школу, занималась балетом, знакомила нас со своими друзьями и их родителями — была для нас постоянным источником радости. Независимо от того, что происходило вокруг, мы постоянно помнили, какое это счастье — иметь такую дочь.

Экономический рост в первом квартале 1997 года составил 5,5 процента, что, по оценкам, снизило бюджетный дефицит до 75 миллиардов долларов — четверти от той суммы дефицита, которую я унаследовал, когда стал президентом. 21 мая я объявил о том, что наконец достиг соглашения по сбалансированному бюджету со спикером Гингричем и сенатором Лоттом, а также присутствовавшими на переговорах по бюджету представителями от обеих партий. Сенатор Том Дэшл также заявил, что поддерживает соглашение по бюджету. Дик Гепхардт этого не сделал, но я надеялся, что он изменит свою позицию, после того как ознакомится с проектом бюджета. На этот раз сделку заключить было значительно легче, потому что благодаря экономическому росту снизился уровень безработицы, который впервые с 1973 года опустился ниже 5 процентов, что помогло повысить зарплаты, прибыли и налоговые сборы.

В более широком плане результатами этого соглашения стали продление на десять лет срока действия программы «Медикэр», возможность проводить ежегодные обследования женщин с целью раннего выявления рака груди и диабета, чего я хотел добиться; медицинские страховки еще для пяти миллионов детей — это стало самым большим достижением в данном направлении после учреждения программы «Медикэйд» в 1960-х годах. Этим соглашением также предусматривалось крупнейшее увеличение расходов на образование за предыдущие тридцать лет, стимулирование руководителей предприятий принимать на работу получателей социальных пособий, обеспечение медицинскими пособиями легальных иммигрантов, финансирование мероприятий по очистке дополнительно пятисот мест хранения ядовитых отходов, налоговые льготы примерно в том объеме, который я рекомендовал.

Я уступил республиканцам, наполовину сократив расходы на программу «Медикэр», поскольку полагал, что ее оптимизация позволит сделать это без ущерба для пользующихся ею пожилых граждан. Республиканцы, в свою очередь, согласились ограничиться менее значительным сокращением налогов, принять программу медицинского страхования детей и увеличить расходы на образование. Мы получили примерно 95 процентов от уровня ассигнований, названного мною в послании «О положении в стране», а республиканцы — две трети от предложенного ими размера сокращения налогов. В итоге сокращение налогов оказалось не столь существенным, как то, которое осуществил Рейган в 1981 году. Я был рад, что после многочасовых обсуждений, начавшихся в конце 1995 года под угрозой остановки работы правительства, мы наконец сумели принять первый с 1969 года сбалансированный бездефицитный бюджет, для начала вполне удовлетворительный. Сенатор Лотт и спикер Гингрич плодотворно сотрудничали с нами, а Эрскин Боулз благодаря своему здравомыслию и умению вести переговоры помог в критические моменты сдвинуть их с мертвой точки.

Когда в том же месяце соглашение по бюджету было вынесено на голосование в Палате представителей, за него проголосовало 64 процента демократов и 88 процентов республиканцев. В Сенате, где сторонником соглашения по бюджету стал Том Дэшл, поддержавших его демократов оказалось даже больше, чем республиканцев: 82 процента против 74.

Я подвергся критике со стороны некоторых демократов, возражавших против снижения налогов или против каких-либо соглашений с республиканцами. Они утверждали, что даже если бы мы не пошли на соглашение с республиканцами, сбалансированный бюджет все равно был бы принят в следующем году или через год благодаря плану, за который демократы проголосовали в 1993 году, когда имели большинство в Конгрессе, а теперь нам придется делить очки за это достижение с республиканцами. Это было правдой, но нужно было учитывать, что нам удалось добиться крупнейшего за последние пятьдесят лет увеличения ассигнований на высшее образование, предоставления медицинских страховок пяти миллионам детей и сокращения налогов для среднего класса, которое я поддерживал.

Пятого мая, в День независимости Мексики, я отправился в поездку в эту страну, а также в другие страны Центральной Америки и Карибского бассейна. Чуть более десяти лет тому назад наши соседи страдали от гражданских войн, военных переворотов, диктаторских режимов, закрытости своих экономик и ужасающей бедности. Теперь все страны Западного полушария за исключением одной стали демократиями, а регион в целом превратился в нашего крупнейшего торгового партнера: американский экспорт в эти страны в два раза превышал экспорт в Европу и почти в полтора раза — в страны Азии. Но проблема бедности все еще оставалась очень острой, а кроме того, имелись и другие серьезные проблемы, связанные с торговлей наркотиками и нелегальной иммиграцией в США. Я пригласил в эту поездку ряд членов кабинета министров и конгрессменов, представлявших обе партии, поскольку мы объявили о намерении заключить с Мексикой новое соглашение, целью которого было сокращение нелегальной иммиграции в США из этой страны и потока наркотиков, поступавших к нам через реку Рио-Гранде.

Президент Зедилло был компетентным и честным человеком, ему помогала хорошая команда, и я был уверен, что он сделает все от него зависящее, чтобы решить проблемы, существующие в отношениях между нашими странами. Я знал, что мы могли добиться гораздо большего, однако не был уверен в том, что окончательное решение этих двух проблем вообще возможно. Имелся целый ряд факторов, которые следовало принять во внимание. Мексика была более бедной страной, чем Соединенные Штаты; граница между двумя государствами была весьма протяженной; многие нелегальные иммигранты из Мексики выполняли в США низкооплачиваемую тяжелую работу, которой не хотело заниматься большинство американцев. Что касается наркотиков, то высокий спрос на них в нашей стране притягивал наркоторговцев подобно магниту, а у наркокартелей было достаточно денег, чтобы подкупить мексиканских чиновников или нанять людей для запугивания и убийства тех, кто не хотел с ними сотрудничать. Чтобы мексиканские пограничники не «замечали», как наркотики переправляются через границу, им предлагались взятки, причем за одну партию давали сумму, в пять раз превышавшую их годовую зарплату. Один прокурор в северной Мексике, не пожелавший сотрудничать с преступниками, был убит прямо у своего дома, и в его теле обнаружили более ста пулевых отверстий. Это были трудноразрешимые проблемы, но я считал, что, если мы достигнем соглашения, это поможет нам справиться с ними.

Хосе Мария Фигуэрес, президент Коста-Рики — очень красивой страны, не имевшей регулярной армии и проводившей, пожалуй, самую прогрессивную в мире экологическую политику, — пригласил руководителей центральноамериканских государств на встречу, посвященную проблемам торговли и охраны окружающей среды. НАФТА— Североамериканское соглашение о свободе торговли — непреднамеренно нанесло ущерб странам

Центральной Америки и Карибского бассейна, поставив их в невыгодное по сравнению с Мексикой положение в торговле с Соединенными Штатами. Я решил сделать все возможное, чтобы исправить эту несправедливость. На следующий день я заявил об этом же в Бриджтауне, на Барбадосе, где премьер-министр Оуэн Артур выступил в роли хозяина первой в истории встречи, в ходе которой руководители стран Карибского бассейна принимали президента Соединенных Штатов на своей собственной территории.

Важным вопросом, обсуждавшимся на обеих встречах, стала проблема иммиграции. Многие выходцы из государств Центральной Америки и Карибского бассейна работали в Соединенных Штатах, а свои заработки посылали оставшимся на родине семьям, для которых эти деньги были основным источником дохода. Руководителей государств региона беспокоило негативное отношение республиканцев к иммигрантам, и они хотели получить от меня заверения в том, что моя администрация не допустит массовых депортаций их соотечественников из США. Я дал им такое обещание, но при этом отметил, что мы обязаны соблюдать наши иммиграционные законы.

В конце месяца я вылетел в Париж на подписание Основополагающего акта о взаимных отношениях НАТО с Россией. Ельцин выполнил обязательства, принятые им на себя в Хельсинки: НАТО — противник России в период холодной войны — теперь становилось ее партнером.

Проведя некоторое время в Нидерландах, где состоялась праздничная церемония в честь пятидесятой годовщины плана Маршалла, я вылетел в Лондон на свою первую официальную встречу с новым британским премьер-министром Тони Блэром. Под руководством Блэра лейбористская партия одержала уверенную победу над тори во время недавних выборов. В этом была несомненная заслуга Блэра: более современная и сдержанная позиция лейбористов понравилась избирателям, кроме того, произошло естественное снижение популярности консерваторов, которые уже много лет находились у власти. Блэр был молод, умел ясно и убедительно излагать свои мысли, и в наших политических взглядах было много общего. Я считал, что у него имелись все задатки для того, чтобы стать успешным лидером и Великобритании, и Европы, и с оптимизмом относился к перспективам нашего будущего сотрудничества.

Мы с Хиллари ужинали вместе с Тони и Шери Блэр в ресторане, расположенном на набережной Темзы, в реконструированном районе бывших доков, и с самого начала почувствовали себя так, словно были старыми друзьями. Британская пресса была приятно удивлена сходством наших жизненных и политических взглядов, и вопросы, которые задавали мне британские журналисты, похоже, повлияли и на представителей американской прессы, сопровождавших меня в этой поездке. У меня впервые возникло ощущение, что они начали понимать: моя концепция «нового подхода демократов» — это не просто политическая риторика.

Шестого июня, в день рождения моей матери, я произнес речь на выпускной церемонии в школе «Сидуэлл френдз», которую окончила Челси. Почти столетие назад с речью перед учениками этой школы выступил Теодор Рузвельт, но я исполнял здесь другую роль — не президента, а отца.

Когда я спросил свою дочь, что бы она хотела услышать в моей речи, Челси ответила: «Папа, я хочу, чтобы твое выступление было умным и кратким». А потом добавила: «Девочки надеются услышать от тебя что-то умное, а мальчики — забавное». Мне хотелось, чтобы это выступление стало моим подарком для нее, и я не ложился спать до трех часов ночи, готовя свою речь и переписывая ее снова и снова.

Я сказал Челси и ее одноклассникам, что в этот день «к гордости и радости, которые испытывают ваши родители, примешивается и печаль, так как им скоро предстоит расстаться с вами... Мы помним ваш первый школьный день, все ваши успехи и все испытания, через которые вы прошли. Хотя мы растили вас, готовя именно к этому моменту расставания, и гордимся вами, но все равно в глубине души нам хочется еще раз прижать вас к себе, как тогда, когда вы только начали ходить, еще раз прочитать вам любимые детские истории “Спокойной ночи, Луна”, или “Любопытный Джордж”, или “Маленький паровозик, у которого все получилось”». Я сказал, что впереди их ждет прекрасная жизнь и что перед ними открыты все пути, и напомнил им знаменитое изречение Элеаноры Рузвельт о том, что никто не может унизить человека без его на то позволения: «Не позволяйте этого никому».

Когда Челси вышла получать аттестат, я обнял ее и сказал ей, что люблю ее. После окончания церемонии несколько родителей поблагодарили меня за то, что я выразил их мысли и чувства, а потом мы вернулись в Белый дом на праздник в честь нашей дочери. Челси была растрогана, когда увидела, что поздравить ее пришли все сотрудники Белого дома. Она сильно изменилась с тех пор, как четыре с половиной года тому назад впервые появилась в Белом доме маленькой девочкой, носившей скобки для исправления прикуса, и все для нее еще только начиналось.

Вскоре после выпускной церемонии я получил заключение Национальной консультативной комиссии по биоэтике, в котором говорилось о том, что клонирование людей «неприемлемо с точки зрения морали», и предложил Конгрессу его запретить. Эта проблема возникла после клонирования овцы Долли в Шотландии. Технология клонирования уже использовалась для того, чтобы повысить урожайность сельскохозяйственных растений и для разработки новых методов лечения рака, диабета и других болезней. Она была очень перспективна для решения проблем, связанных с пересадкой кожи, хрящей и костной ткани у людей, пострадавших от ожогов или несчастных случаев, а также выращиванием нервной ткани для лечения повреждений позвоночника. Я не хотел мешать развитию этих направлений, но считал, что нельзя допустить клонирования людей. Всего за месяц до этих событий я уже извинился от лица американского правительства за бессовестные расистские эксперименты с возбудителем сифилиса, которые проводились над сотнями афроамериканцев несколько десятилетий тому назад в Таскиги, штат Алабама.

В середине июня я, выступая в Калифорнийском университете в Сан-Диего, сказал о необходимости постоянно прилагать усилия к тому, чтобы избавиться от последствий расовой дискриминации в Америке и добиться максимальной пользы от растущего многообразия этнического состава населения нашей страны. В Соединенных Штатах все еще отмечались проявления дискриминации и фанатизма, совершались преступления, причиной которых была ненависть, имелись значительные различия в доходах, образовании и доступности медицинской помощи. Я назначил комиссию из семи человек во главе с авторитетным ученым Джоном Хоупом Франклином, которая должна была проинформировать американцев о состоянии межрасовых отношений и выработать рекомендации о том, как в XXI столетии превратить нашу страну в «Единую Америку». Я собирался координировать эти усилия с помощью нового аппарата Белого дома, который возглавил Бен Джонсон.

В конце июня в Денвере состоялась ежегодная встреча «Большой семерки». Я пообещал Ельцину, что Россия станет полноправной участницей этой организации, но министры финансов других ее членов возражали против этого из-за экономической слабости России. Поскольку Россия зависела от экономической поддержки международного сообщества, они считали, что она не должна участвовать в принятии финансовых решений «Большой семеркой». Я понимал, почему министры финансов хотели проводить встречи и принимать решения без России, но «Большая семерка» была также и политической организацией: участие в ней России должно было символизировать ее значение для будущего мирового сообщества и укрепить положение Ельцина внутри страны. Мы уже назвали эту встречу «встречей восьмерки». В конце концов мы проголосовали за то, чтобы сделать Россию полноправным членом будущей «Большой восьмерки», но разрешили министрам финансов других семи стран продолжать встречаться для обсуждения текущих проблем. Таким образом, теперь и Ельцин, и я выполнили принятые в Хельсинки обязательства.

Примерно в это же время Мир Аймал Канси, подозреваемый в убийстве двух сотрудников ЦРУ и ранении еще трех человек в штаб-квартире этой организации в 1993 году, был возвращен в Соединенные Штаты из Пакистана, чтобы предстать перед судом. Это событие стало результатом настойчивых усилий по его экстрадиции, предпринимавшихся ФБР, ЦРУ, Государственным департаментом, министерствами юстиции и обороны. Это было хорошим подтверждением нашей твердой решимости находить террористов и предавать их суду.

Через неделю после острых дискуссий Палата представителей проголосовала за продолжение нормальных торговых отношений с Китаем. Хотя это решение было принято большинством в 86 голосов, оно вызвало решительные возражения со стороны консерваторов и либералов, которые осуждали торговую политику Китая и нарушения прав человека в этой стране. Я тоже был сторонником развития политической свободы в Китае и незадолго до этого пригласил посетить Белый дом далай-ламу и гонконгского активиста борьбы за гражданские права Мартина Ли, заявив тем самым о моей поддержке культурной и религиозной независимости Тибета и демократических свобод Гонконга, переданного Китаю Великобританией. Я считал, что торговые отношения можно улучшить только путем переговоров о вступлении Китая во Всемирную торговую организацию. Мы должны были развивать отношения с Китаем, а не держать его в изоляции. Интересно, что Мартин Ли согласился с моей позицией и высказался за продолжение наших торговых отношений.

Вскоре после этого я вылетел на родину, в Хоуп, чтобы присутствовать на похоронах Орена Гришема— моего девяностодвухлетнего дяди Бадди, сыгравшего в моей жизни огромную роль. Когда я прибыл в его дом, мы с членами его семьи тут же стали вспоминать забавные истории из его жизни. Как сказал о нем один из моих родственников, «он был солью земли и изюминкой жизни». По словам Вордсворта[65], лучшая часть жизни хорошего человека — это скромные поступки, в которых проявляется его доброта и любовь. Бадди все это щедро дарил мне, когда я был мальчиком и рос без отца. В декабре Хиллари купила для меня великолепного лабрадора-ретривера шоколадной масти, чтобы хоть как-то утешить меня после разлуки с Челси. Это был добродушный, веселый и умный пес. Я назвал его Бадди.

В начале июля мы с Хиллари и Челси провели два дня на острове Майорка с испанским королем Хуаном Карлосом и королевой Софией, а потом отправились в Мадрид на встречу стран — участниц НАТО. Я провел плодотворную дискуссию с испанским президентом Хосе Марией Азнаром, который только что принял решение о полной интеграции Испании в командную структуру НАТО. Затем члены НАТО проголосовали за принятие в Североатлантический альянс Польши, Венгрии и Чехии и заявили, что двери НАТО открыты еще для двадцати других стран, вступивших в «Партнерство ради мира». С самого начала моего президентства я выступал за расширение НАТО и считал, что этот исторический шаг поможет объединить Европу и сохранить Североатлантический блок.

На следующий день мы подписали соглашение о партнерстве с Украиной, и я посетил Польшу, Румынию и Данию, чтобы подчеркнуть значение расширения НАТО. В Варшаве, Бухаресте и Копенгагене меня с воодушевлением встречали толпы горожан. Польша праздновала свое вступление в НАТО. В Бухаресте около 100 тысяч человек скандировали «США! США!», демонстрируя свою поддержку демократии и желание как можно скорее вступить в НАТО. В Копенгагене, куда я прибыл в ясный солнечный день, численность и энтузиазм приветствовавшей нас толпы продемонстрировали, что местные жители понимали огромную важность нашего альянса и оценили тот факт, что я стал первым действующим президентом США, посетившим Данию.

В середине месяца я вновь вернулся к работе в Белом доме, предложив Конгрессу закон, запрещавший дискриминацию на основе генетического тестирования. Ученые стремительно приближались к разгадке тайны человеческого генома, и эти открытия обещали совершить революцию в медицине и сохранить жизни миллионам людей. Однако генетические тесты могли обнаружить склонность индивида к тем или иным заболеваниям, таким как рак груди или болезнь Паркинсона. Мы не могли допустить, чтобы результаты генетических тестов стали основанием для отказа в приеме на работу и медицинском страховании, чтобы люди избегали тестирования из страха, что результаты тестов, вместо того чтобы помочь продлить им жизнь, будут использованы против них.

Примерно в те же дни ИРА вновь заявила о намерении придерживаться соглашения о прекращении огня, которое было нарушено ею в феврале 1996 года. Я продолжал настаивать на прекращении огня, и на этот раз оно оказалось довольно длительным, что позволило наконец ирландцам найти способ преодолеть взаимные обиды и подозрения, чтобы вместе строить общее будущее.

Июль уже заканчивался, но мы все еще не могли преодолеть некоторые разногласия по бюджету, чтобы окончательно оформить достигнутое ранее с республиканцами соглашение. Мы не могли договориться о размере и характере снижения налогов и о распределении новых ассигнований. Пока наша команда продолжала переговоры с Конгрессом, я занимался другими вопросами: доказывал, несмотря на преобладающее в Конгрессе мнение, что глобальное потепление является реальностью и нам необходимо принять меры, чтобы уменьшить выбросы углекислого газа, вызывающие парниковый эффект; провел совещание по проблеме озера Тахо с Алом Гором и другими федеральными чиновниками и чиновниками нескольких штатов в Инклайн-Виллидж, штат Невада.

Тахо было одним из самых глубоких, прозрачных и чистых озер в мире, но его экологии был нанесен ущерб в результате ведущегося там строительства, загрязнения воздуха выхлопными газами и утечек топлива из двигателей моторных лодок и водных мотоциклов. Идея восстановления экологии озера широко поддерживалась представителями обеих партий в штатах Калифорния и Невада, и мы с Алом были полны решимости сделать все возможное, чтобы способствовать ее воплощению в жизнь.

В конце месяца, после моего выступления на заседании Национальной ассоциации губернаторов в Лас-Вегасе, губернатор Боб Миллер пригласил меня и несколько моих бывших коллег сыграть в гольф с великим баскетболистом Майклом Джорданом. Я вновь начал играть в гольф всего за две недели до этого и все еще продолжал носить на ноге мягкую фиксирующую повязку. Перед игрой с Майклом я решил, что повязка мне уже больше не нужна, и снял ее.

Джордан отлично играл в гольф: у него были прекрасные дальние удары, хотя иногда он и ошибался. Кроме того, он хорошо выполнял короткие удары. Я понял, почему он столько раз становился чемпионом НБА, когда мы играли короткую партию, за которую нужно было пройти пять лунок. У всех нас были хорошие шансы пройти четвертую лунку всего за два удара. Джордан, прикинув, как лучше выполнить сложный удар и попасть в лунку, находившуюся в сорока пяти футах от мяча ниже по склону холма, сказал: «Ну, похоже, я должен попасть, чтобы выиграть». По выражению его глаз я видел, что он действительно намерен это сделать. И он сделал это — и выиграл.

Джордан сказал мне, что я буду лучше играть, если снова надену фиксирующую повязку: «Вашему телу она уже не нужна, но ваш мозг еще не знает об этом». Одной из причин моей не очень удачной игры было то, что мне приходилось постоянно поддерживать телефонную связь с Белым домом, поскольку я должен был следить за ходом переговоров по бюджету: мы обменивались последними предложениями и пытались достичь компромисса, чтобы прийти к соглашению.

Примерно в середине игры позвонил Рам Эмануэль и сказал, что соглашение достигнуто. Позвонивший вслед за ним Эрскин подтвердил эту информацию и рассказал о деталях соглашения. Мы добились запланированного объема ассигнований на образование и здравоохранение, снижение налогов было умеренным — около 10 процентов от уровня, достигнутого при Рейгане в 1981 году, расходы на «Медикэр» были вполне приемлемыми. В бюджет были включены налоговые льготы для среднего класса, ставка налога на прирост капитала сокращалась с 28 до 20 процентов, и все согласились с тем, что к 2002 году, а может быть даже и раньше, нам удастся добиться бездефицитного бюджета, если рост экономики продолжится. Эрскин и вся наша команда, в особенности мой юридический советник Джон Хилли, проделали отличную работу. Я был так счастлив, что отлично отыграл оставшиеся три лунки, вновь надев свою фиксирующую повязку.

На следующий день состоялась праздничная церемония на Южной лужайке, в которой приняли участие все конгрессмены и члены президентской администрации, работавшие над бюджетом. Настроение у всех было приподнятое, а члены обеих партий в своих выступлениях не скупились на теплые слова и похвалы. Я выразил особую благодарность демократам, в частности Теду Кеннеди, Джею Рокфеллеру и Хиллари за то, что им удалось добиться предоставления детям медицинских страховок. Бюджет, дефицит которого сократился на 80 процентов от уровня в 290 миллиардов — такой цифры он достиг в 1993 году, — можно было назвать прогрессивным: в нем предусматривались поддержанное мною снижение налогов для среднего класса и сокращение ставки налога на прирост капитала, на котором настаивали республиканцы. Помимо финансирования сферы здравоохранения и образования и сокращения налогов в бюджете было заложено повышение налога на продажу табачных изделий до 15 центов с пачки сигарет — эти средства должны были пойти на оплату медицинских страховок для детей. Помимо этого планировалось выделить 12 миллиардов долларов на медицинские страховки и пособия по инвалидности легальным иммигрантам; в два раза увеличивались ассигнования на поддержку предпринимательства, выделялись средства для улучшения экологии.

В тот день в Белом доме царила атмосфера такой доброжелательности, что трудно было поверить в то, что в течение двух лет мы с республиканцами буквально «держали друг друга за горло». Я не знал, насколько длительным будет этот позитивный настрой, но был полон решимости строить отношения с республиканцами цивилизованно даже в самых тяжелых ситуациях. За несколько недель до описываемых событий Трент Лотт, расстроенный тем, что проиграл незначительную законодательную битву Белому дому, в одном из воскресных телевизионных ток-шоу назвал меня «испорченным, плохо воспитанным мальчишкой». Через несколько дней после этого заявления я позвонил Лотту и, сообщив, что мне известно о его словах, сказал, что не придаю им большого значения, потому что уверен, что они были вызваны плохим настроением, в котором он проснулся воскресным утром после недели тяжелой работы, проклиная себя за то, что согласился на это телеинтервью. Я сказал также, что он наверняка был уставшим и раздраженным и поэтому, когда ведущий стал провоцировать его на то, чтобы сказать обо мне что-то резкое, легко проглотил наживку. Лотт засмеялся и сказал: «Именно так все и было», — и мы с ним забыли об этом эпизоде.

Многие люди, работающие в постоянном напряжении, иногда произносят слова, о которых потом жалеют, — со мной, во всяком случае, такое случалось не раз. Обычно я даже не читал то, что говорили обо мне республиканцы, а если все же узнавал о каком-то резком высказывании, то просто не обращал на него внимания. Люди избирают президентов для того, чтобы они работали для их блага, а раздражение и негативные эмоции, вызываемые личными обидами, мешают этому. Я был рад, что позвонил Тренту Лотту, и сожалел, что не всегда поступал таким же образом в подобных ситуациях.

Но я не мог так же равнодушно относиться к постоянным попыткам Кена Старра заставить людей выдвигать против нас с Хиллари ложные обвинения и к преследованиям, которым подвергались те, кто отказывался лгать по его приказу. В апреле Джим Макдугал, который изменил свои показания, чтобы угодить Старру и его заместителю в Арканзасе Хику Юингу, наконец отправился в тюрьму с рекомендацией Старра о сокращении ему срока заключения. Так же Старр поступил и с Дэвидом Хейлом.

Забота Старра о Макдугале и Хейле резко контрастировала с тем, как он относился к Сюзан Макдугал, которую все еще держали в тюрьме за неуважение к суду, потому что она отказалась отвечать на вопросы Старра перед большим жюри. После недолгого пребывания в арканзасской окружной тюрьме, куда она была доставлена в наручниках, кандалах и с цепью, закрепленной на поясе, ее перевели в федеральную тюрьму, где в течение нескольких месяцев держали отдельно от остальных заключенных в медицинском корпусе. Потом ее перевели в тюрьму Лос-Анджелеса, где ей было предъявлено обвинение в том, что она растратила деньги своего прежнего работодателя. Когда новые представленные в суд документы опровергли обвинения прокурора, Сюзан была оправдана. Все это время она была вынуждена двадцать три часа в сутки проводить в камере без окон, в которой обычно содержались преступники, осужденные за убийство; ее заставляли надевать красное платье, которое обычно носили убийцы и истязатели детей. После нескольких месяцев нахождения в подобных условиях Сюзан была помещена в камеру с прозрачными стеклами, где у нее не было возможности общаться с другими заключенными, смотреть телевизор и вообще слышать какие-либо звуки извне. Когда ее доставляли в суд для дачи показаний в тюремном автобусе, то помещали в отдельный отсек, использовавшийся обычно для опасных преступников. Сюзан содержали, как Ганнибала Лектера, и конец этому был положен только 30 июля, после того как Американский союз за гражданские свободы направил иск, в котором заявил, что Макдугал содержали в «варварских условиях» по настоянию Старра, для того чтобы вынудить ее давать нужные ему показания.

Через несколько лет, когда я читал книгу Макдугал «Женщина, которая отказалась говорить» (The Woman Who Wouldn't Talk), по коже у меня бежали мурашки. Сюзан могла в любой момент положить конец своим страданиям и получить солидную денежную компенсацию, просто повторив ту ложь, которую Старр и Хик Юинг хотели от нее услышать. Я не знаю, как она все это вынесла, но в конце концов информация о том, что Макдугал содержат в тюрьме закованной в цепи, и обо всех других жестокостях Старра и его аппарата просочилась сквозь стену молчания, которую возвели вокруг этих фактов репортеры, писавшие о деле «Уайтуотер».

Позже, весной, Верховный суд постановил, что иск Полы Джонс может быть рассмотрен еще до истечения срока моего нахождения в Белом доме, вопреки доводам моих адвокатов, считавших, что это может помешать мне выполнять мои президентские обязанности и потому судебные разбирательства следует провести в конце моего президентского срока. Согласно предыдущим решениям суда, действующий президент не должен становиться объектом гражданского иска в период нахождения в должности, потому что судебное разбирательство может занять слишком много времени и отвлечь его от выполнения своих обязанностей. На этот раз Верховный суд пришел к заключению, что отсрочка судебного разбирательства по делу, предметом которого являлись действия президента, не связанные с выполнением его официальных обязанностей, может нанести ущерб другой стороне (т.е. подателю иска), поэтому рассмотрение иска Джонс нельзя откладывать. Кроме того, суд заявил, что защита по этому иску не будет для меня слишком обременительной и не займет много времени.

Двадцать пятого июня газета Washington Post сообщила, что Кеннет Старр изучает информацию о том, что я состоял в интимных отношениях с несколькими женщинами, число которых предположительно составляло от двенадцати до пятнадцати, включая Полу Джонс. Старр заявил, что его не интересует моя сексуальная жизнь: он просто хочет допросить всех, с кем я мог говорить о деле «Уайтуотер». В итоге к расследованию обстоятельств, к которым, как он заявил, у него не было никакого интереса, Старр привлек десятки агентов ФБР и частных детективов, услуги которых были оплачены деньгами налогоплательщиков.

В конце июля я был озабочен тем, что происходило в ФБР, по причинам гораздо более важным, чем «сексуальные расследования», проводимые бюро для Кена Старра. В ведомстве, которым руководил Луис Фри, произошло несколько сбоев: была допущена небрежность при составлении отчетов, что могло сорвать ряд важных расследований; был обнаружен большой перерасход средств, выделенных на приобретение двух компьютерных систем, которые должны были улучшить работу Национального центра криминальной информации и дать возможность полицейским по всей стране быстро проводить идентификацию отпечатков пальцев; были опубликованы секретные досье ФБР на чиновников-республиканцев, работавших в Белом доме при предыдущей администрации; было названо имя подозреваемого в организации взрыва бомбы во время Олимпиады — Ричарда Джуэла — и сделана попытка фальсифицировать доказательства его вины, после чего он в конце концов был оправдан. Кроме того, велось уголовное расследование действий заместителя Фри Ларри Поттса в связи с кровавой перестрелкой в Руби-Ридж в 1992 году, за что ФБР подверглось жесткой критике, а Поттсу было вынесено взыскание, перед тем как Фри назначил его своим заместителем.

Фри подвергся критике и прессы, и республиканцев в Конгрессе, которые назвали ошибки ФБР причиной их отказа принять один из пунктов предложенного мною антитеррористического закона, который предоставил бы ФБР право организовывать слежку за лицами, подозреваемыми в террористической деятельности, и прослушивать их телефонные разговоры.

У Фри был один надежный способ понравиться республиканцам в Конгрессе и положить конец нападкам в прессе: он мог занять враждебную позицию по отношению к Белому дому. То ли по убеждениям, то ли в силу необходимости, но Фри именно это и сделал. Когда произошла утечка информации из-за ненадлежащего обращения с секретными досье, его первой реакцией было обвинить в этом Белый дом и снять всякую ответственность с ФБР. Когда начались разбирательства по поводу финансирования моей избирательной кампании, он написал Джанет Рино служебную записку, содержание которой просочились в прессу, принуждая ее начать независимое расследование. Когда появились сообщения о том, что в 1996 году члены китайского правительства, возможно, передавали финансовые средства некоторым конгрессменам, агенты ФБР проинформировали об этом ряд сотрудников Совета национальной безопасности, не занимавших в нем ответственных должностей, запретив им, однако, докладывать об этом своему начальству. Когда Мадлен Олбрайт готовилась к визиту в Китай, советник Белого дома Чак Рафф, бывший федеральный прокурор и сотрудник Министерства юстиции, попросил ФБР передать ему информацию о планах Пекина по оказанию влияния на позицию американского правительства. Госсекретарь должна была получить эти сведения до переговоров с китайцами, однако Фри лично распорядился не передавать Олбрайт соответствующий доклад, несмотря на то что он уже был подготовлен и одобрен Министерством юстиции и двумя главными советниками Фри.

Я не думал, что Фри был настолько глуп, чтобы предположить, будто демократическая партия может принять финансовые пожертвования от китайского правительства, зная, что это незаконно, — он просто пытался избежать критики со стороны прессы и республиканцев, даже если его действия могли нанести ущерб нашей внешней политике. Я вспомнил, что за день до того, как я назначил Фри руководителем агентства, мне позвонил бывший агент ФБР из Арканзаса. Он умолял меня не назначать Фри на эту должность, утверждая, что тот «продаст меня с потрохами», как только это будет ему выгодно.

Какими бы ни были мотивы Фри, действия ФБР по отношению к Белому дому стали еще одним примером безумия, воцарившегося в Вашингтоне.

Ситуация в стране была благоприятной, и положение продолжало улучшаться. Мы боролись за мир и процветание на всей земле, а в это время в Вашингтоне продолжалась бессмысленная охота за скандалами. Несколькими месяцами ранее Том Олифант, прекрасно разбиравшийся в этой ситуации и независимо мыслящий обозреватель Boston Globe, очень точно охарактеризовал эту ситуацию:

Влиятельные тщеславные силы, управляющие американской машиной по производству скандалов, отлично умеют управлять и восприятием событий. Создание видимости — для этой машины хлеб насущный. Видимость порождает вопросы, которые создают новую видимость, и все это, в свою очередь, порождает «праведное рвение», которое требует проведения тщательного расследования сверхскрупулезными прокурорами, причем обязательно независимыми. А те, кто не поддается этому всеобщему помешательству, разумеется, являются либо преступниками, либо их пособниками.

Август принес и хорошие, и плохие новости. Безработица снизилась до 4,8 процента— самого низкого уровня с 1973 года, и после соглашения по бюджету, достигнутому двумя партиями, ничто не могло поколебать нашей уверенности в будущем. С другой стороны, нам не удалось добиться взаимопонимания с республиканцами в отношении кандидатур на административные должности: Джесси Хелмс тормозил предложенное мною назначение губернатора Массачусетса республиканца Билла Уэлда послом в Мексику, поскольку считал, что Уэлд оскорбил его. Джанет Рино сообщила Американской ассоциации адвокатов, что свободной оставалась 101 вакансия на должность федерального судьи, потому что в 1997 году Сенат утвердил только девять из предложенных мною кандидатур, причем не был утвержден ни один судья апелляционного суда.

После двухлетнего перерыва в августе наша семья вновь отправилась в отпуск в Мартас-Виньярд. Мы остановились в доме нашего друга Дика Фридмана неподалеку от Ойстер-Понд. В свой день рождения я совершил пробежку с Челси и убедил Хиллари по традиции сыграть со мной в гольф на общественном поле для гольфа Минк-Мидоус. Она никогда не любила играть в гольф, но раз в год соглашалась развлечь меня и пройти вместе со мной несколько лунок. Я также часто играл с Верноном Джорданом на великолепном старом поле для гольфа Фарм-Нек. Вернон любил эту игру гораздо больше, чем Хиллари.

Месяц закончился так, как и начался, — и хорошими, и плохими новостями. 29 августа Тони Блэр пригласил «Шин Фейн» принять участие в переговорах по урегулированию в Ирландии, впервые придав этой партии официальный статус. 31 августа в автокатастрофе в Париже погибла принцесса Диана. Менее чем через неделю умерла мать Тереза. Хиллари очень тяжело переживала эти смерти. Она хорошо знала и очень любила этих женщин и представляла Соединенные Штаты на обоих похоронах, вылетев сначала в Лондон, а оттуда — в Калькутту.

В августе мне также пришлось объявить об очень неприятной для меня вещи — о том, что Соединенные Штаты не смогут подписать Международный договор о запрете противопехотных мин. Обстоятельства, которые привели к этому, были довольно странными. Начиная с 1993 года Соединенные Штаты потратили 153 миллиона долларов на работы по разминированию в различных уголках земного шара; недавно, доставляя группу саперов в юго-западную Африку, мы потеряли самолет и девять человек, находившихся на его борту; более 25 процентов всех специалистов по разминированию в мире были обучены нами; мы уничтожили 1,5 миллиона наших собственных мин и еще 1,5 миллиона должны были уничтожить к 1999 году. Ни одна страна в мире не сделала столько, сколько Америка, для того, чтобы избавить человечество от опасности, связанной с противопехотными минами.

К концу переговоров я попросил внести в проект договора две поправки: исключить из него упоминание о минных полях на границе между Южной и Северной Кореей, которые защищали наши войска, размещенные в Южной Корее, поскольку их существование было одобрено ООН, и изменить формулировку того пункта договора, которым разрешалось сохранить противотанковые мины, произведенные в Европе, и вводился запрет на мины американского производства. Наши мины этого типа были столь же безопасны и лучше подходили для защиты наших войск. Обе поправки были отвергнуты, отчасти потому, что участники Конференции по запрещению противопехотных мин были настроены на то, чтобы принять наиболее жесткий вариант договора в память о принцессе Диане, которая была его горячей сторонницей, а отчасти потому, что некоторые из них просто хотели досадить Соединенным Штатам и заставить нас подписать договор, не учитывавший наши пожелания. Я был очень разочарован тем, что наша страна не станет участницей международного договора, нацеленного на прекращение производства и использования противопехотных мин — опасного и бесчеловечного оружия, при этом чрезвычайно дешевого и доступного: ведь многие мины можно было купить всего за три доллара за штуку, — но я не мог рисковать безопасностью наших войск и народа Южной Кореи.

Восемнадцатого сентября мы с Хиллари отвезли Челси в Стэнфорд. Мы хотели, чтобы ее жизнь была нормальной, насколько это возможно, поэтому попросили секретные службы сделать так, чтобы ее охраняли молодые агенты, одетые так же, как другие студенты, и не привлекавшие внимания. Администрация университета обещала запретить журналистам доступ к ней в студенческий городок. Мы приняли участие в приветственных церемониях и вместе с другими родителями осмотрели университет, после чего проводили Челси в студенческое общежитие и помогли ей устроиться. Челси была счастлива и взволнована, а мы с Хиллари — немного печальны и встревожены. Хиллари пыталась не показать этого, помогая Челси устраиваться на новом месте, — даже постелила бумагу в ее шкафу. Я перенес вещи Челси в ее комнату и помог ей застелить кровать. После этого я стоял и смотрел в окно, пока Хиллари действовала Челси на нервы, занимаясь обустройством. Когда представитель студентов на церемонии посвящения первокурсников Блейк Харрис сказал родителям, что наши дети соскучатся по нам примерно через месяц минут на пятнадцать, все рассмеялись. Я надеялся, что это правда, но знал, что мы-то уж наверняка будем скучать по Челси. Когда пришло время уезжать, Хиллари сумела взять себя в руки и приготовилась уходить. Я же захотел остаться на ужин.

В последний день сентября я принял участие в церемонии проводов в отставку генерала Джона Шаликашвили и вручил ему Президентскую медаль свободы. Он был очень хорошим председателем Объединенного комитета начальников штабов, поддерживал идею расширения НАТО и программу «Партнерство ради мира» и руководил нашими войсками более чем в сорока операциях, в том числе в Боснии, на Гаити, в Ираке, Руанде и Тайваньском проливе. Мне было очень приятно с ним работать. Он был умным, честным человеком и очень заботился о наших военнослужащих. Я назвал его преемником генерала Хью Шелтона, который произвел на меня большое впечатление, когда руководил операцией на Гаити.

Начало осени было посвящено в основном внешней политике. Я совершил свое первое турне по Южной Америке — побывал в Венесуэле, Бразилии и Аргентине, чтобы подчеркнуть важность отношений с этим регионом для будущего США и поддержать идею распространения на него зоны свободной торговли. Венесуэла была нашим основным поставщиком нефти и никогда не отказывалась увеличить поставки, когда мы в этом нуждались, — начиная со Второй мировой войны и заканчивая войной в Персидском заливе. Мой визит был коротким и прошел успешно. Его главным событием стало мое выступление перед жителями Каракаса у могилы Симона Боливара.

С Бразилией дела обстояли по-другому: между нашими странами долгое время существовали трения, и многие бразильцы были недовольны Соединенными Штатами. Бразилия была лидером торгового блока МЕРКОСУР, в который также входили Аргентина, Парагвай и Уругвай, объем торговли которого с Европой превышал объем торговли с Соединенными Штатами. С другой стороны, бразильский президент Энрике Кардосо был современным эффективным руководителем, который хотел наладить хорошие отношения с Соединенными Штатами и понимал, что тесное сотрудничество с нами поможет ему модернизировать экономику страны, решить проблему хронической бедности и повысить авторитет Бразилии в мире.

Я почувствовал интерес к Бразилии, после того как великий джазовый саксофонист Стэн Гетц популяризировал бразильскую музыку в Америке в 1960-х. Мне давно хотелось увидеть прекрасные города и сельские пейзажи этой страны. Я также уважал и любил Кардосо, который уже побывал в Вашингтоне с официальным визитом. Я считал его одним из самых ярких лидеров, с которыми мне довелось встречаться. Я хотел подтвердить свою приверженность идее экономического сотрудничества наших стран и выразить поддержку политики Кардосо, и особенно его усилий по сохранению обширных дождевых тропических лесов Бразилии, которые в последнее время сильно пострадали из-за бесконтрольной вырубки, а также его стремления повысить уровень образованности населения. Кардосо стал инициатором важной программы под названием bolsa escola, предусматривавшей выплату денег бедным бразильским семьям, если их дети посещали хотя бы 85 процентов занятий в школе.

Во время нашей пресс-конференции произошел интересный случай. Помимо нескольких вопросов об американо-бразильских отношениях и изменениях климата представителями американской прессы было задано четыре вопроса о сомнительной практике финансирования избирательной кампании 1996 года. После этого один журналист спросил, не ставит ли в неловкое положение лично меня и мою страну то, что приходится отвечать на подобные вопросы во время зарубежного визита. Я ответил: «Это вам решать. Вы решаете, какие вопросы задавать. Меня не может поставить в неловкое положение то, как вы выполняете свою работу».

После посещения школы в бедном районе Рио-де-Жанейро вместе с легендарным бразильским футболистом Пеле мы с Хиллари отправились в столицу страны, Бразилиа, на официальный ужин в президентской резиденции, где Энрике и Рут Кардосо дали нам возможность насладиться бразильской музыкой, поклонником которой я был уже более тридцати лет. Это был ансамбль перкуссионисток, исполнявших пульсирующие ритмы на прикрепленных к телу металлических тарелках разного размера. В этот вечер выступила также и легендарная певица из штата Байя — Виргиния Родригес.

Президент Аргентины Карлос Менем был верным союзником Соединенных Штатов, поддержавшим Америку во время войны в Персидском заливе и высадки американского десанта на Гаити, и последовательным сторонником свободного рынка. В Сельском центре Буэнос-Айреса он угощал нас барбекю — жаренным на решетке мясом, за чем последовал урок танго для нас с Хиллари и демонстрация искусства аргентинских наездников: один из них скакал по арене, стоя на спинах двух крупных жеребцов.

Президент Менем также пригласил нас в Барилоче — прекрасный курортный городок в Патагонии, — где мы обсудили проблему глобального потепления и наших совместных действий по ее решению. Международная конференция по проблеме глобального потепления должна была пройти в декабре в японском городе Киото. Я был убежденным сторонником существенного сокращения выбросов в атмосферу газов, вызывающих парниковый эффект, как индустриально развитыми, так и развивающимися странами, но хотел, чтобы это было достигнуто не запретами и повышением налогов, ас помощью рыночных стимулов, которые будут способствовать экономному расходованию энергии и использованию «чистых» технологий. Пример Барилоче как нельзя лучше убеждал в важности охраны окружающей среды. Напротив отеля «Льяо-Льяо», где мы остановились, на другом берегу холодного прозрачного озера находился волшебный лес Арраянес, куда мы отправились побродить среди лишенных коры миртовых деревьев. Эти деревья были оранжевыми от содержащейся в их древесине дубильной кислоты и прохладными на ощупь. Для их выживания были необходимы определенный состав почвы, чистые вода и воздух и благоприятный умеренный климат. Меры, которые позволили бы остановить изменения климата, дали бы возможность сохранить и эти уникальные деревья, да и стабильность на всей нашей планете.

Двадцать шестого октября, после нашего возвращения в Вашингтон, Каприсия Маршалл, Келли Крейгхед и остальные сотрудники аппарата Хиллари организовали большой праздник в честь ее пятидесятилетия под тентом на Южной лужайке Белого дома. Приехала Челси, что для Хиллари стало сюрпризом. Были накрыты столы, и звучала музыка, символизировавшая каждое десятилетие ее жизни. В тот момент, когда начинала играть новая мелодия, вставали люди, знавшие Хиллари в то время: в Иллинойсе в 50-е, в Уэллсли в 60-е, в Йеле в 70-е и Арканзасе в 80-е годы.

На следующий день в Вашингтон прибыл Цзян Цзэминь. Вечером я пригласил его в свою резиденцию для неофициальной встречи. Я проработал с ним почти пять лет и высоко ценил его политический опыт, его желание интегрировать Китай в мировое сообщество и тот быстрый экономический рост, которого добился Китай под руководством Цзян Цзэминя и премьер-министра Чжу Жунцзы, но меня все еще беспокоило подавление гражданских свобод в этой стране и судьба находившихся там в заключении политических диссидентов. Я попросил Цзяна освободить некоторых диссидентов и сказал ему, что нашим странам, чтобы стать долговременными партнерами, нужно честно признать, что между нами существует ряд разногласий.

Когда Цзян согласился с этим, мы продолжили дискуссии о том, какие перемены и какие свободы может позволить себе Китай, чтобы в нем не начался внутренний хаос. Мы не преодолели наших разногласий, но стали лучше понимать друг друга, и, когда Цзян возвратился в Блэр-хаус, я отправился в постель, размышляя о том, что в процессе модернизации Китай будет вынужден стать более открытым и в новом столетии наши страны, скорее всего, станут партнерами, а не противниками.

На следующий день мы с Цзяном объявили на пресс-конференции, что будем развивать сотрудничество в сферах предотвращения распространения оружия массового поражения, мирного использования ядерной энергии, борьбы против организованной преступности и торговли наркотиками, нелегальной иммиграции, расширения американской помощи в укреплении правовой системы Китая, для чего США будут содействовать в подготовке судей и юристов для этой страны; кроме того, мы намеревались сотрудничать в области экологии. Я также пообещал сделать все от меня зависящее для вступления Китая во Всемирную торговую организацию. Цзян подтвердил мои заявления и сообщил прессе, что мы договорились о регулярных встречах на высшем уровне и открытии прямой «горячей» телефонной линии, которая обеспечила бы нам возможность непосредственной коммуникации.

Когда мы перешли к ответам на вопросы, журналисты, конечно, поинтересовались и проблемой гражданских прав, событиями на площади Тяньаньмынь и положением в Тибете. Было видно, что Цзян вначале растерялся, но потом к нему вернулось чувство юмора, и он, по существу, повторил то, что уже говорил мне по этому поводу вчера, добавив, что знал, что приехал в демократическую страну, где люди могут высказывать разные мнения. Я ответил, что Китай занимает исторически верную позицию по многим вопросам, но что «о позиции китайского правительства по вопросам гражданских прав этого сказать нельзя». Через пару дней в своем выступлении в Гарвардском университете Цзян Цзэминь признал, что при разгоне демонстрации на площади Тяньаньмынь были допущены ошибки. Развитие Китая часто казалось западным наблюдателям безумно медленным, но это не означало, что в стране не происходило перемен.

В октябре случилось два события на «юридическом фронте». После того как судья Сюзан Уэббер Райт отвергла без права повторного рассмотрения в суде две из четырех претензий, содержащихся в иске Полы Джонс, я предложил договориться по оставшимся двум. Мне не хотелось этого делать, потому что пришлось бы потратить на эти цели половину наших с Хиллари сбережений, накопленных за двадцать лет, а также потому, что расследование, проведенное моими юристами, показало: если дело дойдет до суда, то мы выиграем, но я не собирался тратить на судебные разбирательства ни одного дня из тех трех лет, которые мне оставалось быть президентом.

Джонс заявила, что не согласится отозвать иск, если я не извинюсь за сексуальные домогательства. Этого я делать не собирался, потому что не мог и не хотел лгать. Через некоторое время адвокаты Джонс обратились к суду с просьбой освободить их от обязанности представлять ее интересы. Вскоре их заменила фирма из Далласа, тесно связанная с Институтом Рутерфорда — еще одной консервативной юридической организацией, финансировавшейся моими оппонентами. Теперь они уже не пытались притворяться, что Пола Джонс является настоящим истцом по иску, поданному от ее имени.

В начале месяца Белый дом предоставил Министерству юстиции и Конгрессу видеозаписи тех сорока четырех случаев, когда я принимал в Белом доме и угощал кофе своих гостей, в связи с чем был поднят такой шум. Эти записи подтвердили то, о чем я уже давно говорил: встречи за чашкой кофе не были мероприятиями по сбору финансовых пожертвований, а просто интересными дискуссиями по широкому кругу проблем с людьми, среди которых были и мои сторонники. Единственное, на что могли пожаловаться мои оппоненты, — это то, что видеозаписи можно было представить раньше.

Вскоре после этого Ньют Гингрич объявил, что не может собрать достаточное количество голосов для того, чтобы принять закон об ускоренной процедуре одобрения торговых соглашений в Палате представителей. Я напряженно работал несколько месяцев, добиваясь принятия этого закона. Чтобы получить больше голосов от моей партии, я пообещал демократам, что во время переговоров в соглашения будут включаться пункты о защите интересов работников и охране окружающей среды, и сообщил им о том, что такие требования уже были включены в проект двустороннего торгового договора с Чили, над которым мы работали в то время. К несчастью, многих из них я не сумел убедить, потому что АФТ-КПП, которое все еще не могло смириться с успехом голосования по НАФТА (оно выступало против этого соглашения), решило сделать голосование по ускоренной процедуре проверкой того, как демократы защищают интересы трудящихся. Даже те демократы, которые в действительности поддерживали мою позицию по этому закону, не хотели потерять финансовой и организационной поддержки АФТ-КПП на предстоящих выборах. Некоторые консервативные республиканцы связывали голосование по этому вопросу с изменением политики США в области международного планирования семьи. Спикер также многое делал для того, чтобы провести этот закон, но нам все еще не хватало по меньшей мере шести голосов. Поэтому пока мне по-прежнему приходилось заключать торговые соглашения по отдельности, надеясь на то, что Конгресс не похоронит их с помощью разнообразных поправок.

В середине месяца снова возник кризис в Ираке, когда Саддам выслал из страны шестерых американцев — инспекторов ООН. Я направил в регион авианосец «Джордж Вашингтон», и через несколько дней инспекторы смогли вернуться в Ирак.

Переговоры в Киото по проблеме глобального потепления начались 1 декабря. Во время переговоров Ал Гор вылетел в Японию, чтобы помочь руководителю нашей делегации, заместителю госсекретаря Стью Айзенштату добиться составления такого проекта соглашения, который мы могли бы подписать. В нем следовало указать жесткие цели, но при этом предусмотреть гибкий подход для их достижения; призвать присоединиться к нему такие страны, как Китай и Индия, поскольку через тридцать лет они будут выбрасывать в атмосферу больше вызывающих парниковый эффект газов, чем США (в то время Соединенные Штаты выпускали их в атмосферу больше любой другой страны мира). Я не мог представить проект соглашения в Конгресс без этих поправок, так как даже при самых благоприятных условиях у меня было очень мало шансов его утвердить. Благодаря помощи премьер-министра Японии Хасимото, стремившегося к тому, чтобы подписание Киотского протокола стало победой Японии и других дружественных государств, включая Аргентину, на переговорах был принят поддержанный мною проект договора, предусматривающий такие цели и нормативы, которые мы смогли бы выполнить, если бы Конгресс установил налоговые стимулы, необходимые для разработки и покупки более совершенных энергосберегающих технологий и «чистых» технологий по производству энергии.

Незадолго до Рождества мы с Хиллари и Челси отправились в Боснию, чтобы поддержать жителей Сараево в их стремлении к миру и встретиться с нашими солдатами в Тузле. Вместе с нами вылетели Боб и Элизабет Доул и несколько высокопоставленных военных, а также конгрессменов от обеих партий. Элизабет была президентом Американского Красного Креста, а Боб только что принял мое предложение возглавить Международную комиссию по расследованию фактов исчезновения людей в бывшей Югославии.

В канун Рождества Соединенные Штаты согласились выделить 1,7 миллиарда долларов для финансовой поддержки переживающей кризис экономики Южной Кореи. Это было первым шагом по реализации нашего решения принять меры по преодолению финансового кризиса в Азии, который еще более обострился в наступавшем году. В Южной Корее был только что избран новый президент — Ким Дэ Чжун. Долгие годы он был активным участником демократического движения, и в 1970-е его приговорили к смерти, от которой его спасло только заступничество президента Картера. Я впервые встретился с Кимом на ступенях здания муниципалитета Лос-Анджелеса в мае 1992 года, и тогда он с гордостью сказал мне, что представляет тот же новый подход к политике, что и я. Он был решительным и дальновидным человеком, и мне очень хотелось его поддержать.

Приближались «Ренессансный уикенд» и Новый год, и я с удовлетворением вспоминал события уходящего 1997 года, надеясь, что самые острые эпизоды межпартийных войн останутся в прошлом, похороненные нашими серьезными достижениями: принятием сбалансированного бюджета; крупнейшим за последние пятьдесят лет увеличением финансовой помощи студентам; беспрецедентным за период после 1965 года ростом числа детей, получивших медицинскую страховку; расширением НАТО; заключением Конвенции о запрещении химического оружия; подписанием Киотского протокола; радикальными изменениями в нашем законодательстве об усыновлении детей и ускорением процедуры одобрения Администрацией по контролю за продуктами питания и лекарствами новых лекарств и медицинских технологий; инициативой «Единая Америка», которая уже вовлекла миллионы людей в дискуссии о проблемах межрасовых отношений. Это был впечатляющий список, но он оказался недостаточным для того, чтобы преодолеть идеологическую пропасть, разделяющую меня и моих противников.