Моя жизнь

ГЛАВА 33

Сокращение дефицита — необходимый элемент моей экономической стратегии, однако этого было недостаточно, чтобы обеспечить устойчивое общее оживление в экономике. В первые месяцы мы включали в программу действий инициативы по расширению торговли, увеличению инвестиций в образование и профессиональную подготовку и стимулированию множества микроэкономических мер, ориентированных на конкретные неблагополучные области или на цели, обеспечивающие возможности.

Например, я выступил с предложением об оказании помощи военному и гражданскому персоналу, лишившемуся работы в результате уменьшения расходов на оборону в период, наступивший после холодной войны; призвал наши основные федеральные исследовательские лаборатории — Национальную лабораторию в Лос-Аламосе, Национальную лабораторию Сандиа в штате Нью-Мексико, а также Национальную лабораторию имени Лоуренса в Ливерморе, штат Калифорния, использовать огромные научные и технические ресурсы, обеспечившие победу в холодной войне, для создания новых технологий, которые могли бы иметь коммерческое применение; объявил о программе микрозаймов для поддержки начинающих предпринимателей, включая людей, получавших помощь в рамках системы социального обеспечения, однако стремившихся самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, у которых часто появлялись удачные идеи, не соответствовавшие, однако, стандартам для предоставления кредитов традиционными заимодавцами; увеличил объем займов, предоставляемых Управлением по делам малого бизнеса, особенно женщинам и представителям меньшинств; сформировал национальную комиссию для создания сильной и конкурентоспособной индустрии авиаперевозок во главе с бывшим губернатором штата Вирджиния Джерри Бэлайлзом. Производители авиалайнеров и авиакомпании оказались в трудном положении из-за экономического спада, уменьшения числа заказов на военные самолеты и жесткой конкуренции со стороны европейского производителя Airbus.

Я также предложил план оказания помощи общинам в переориентации на коммерческое использование военных объектов, которые должны были быть закрыты в результате сокращения расходов на оборону. Будучи губернатором, я уже сталкивался с необходимостью закрытия одной базы ВВС и был полон решимости оказать дополнительную помощь тем, перед кем сейчас стояли такие же проблемы. Поскольку по уровню развития экономики Калифорния занимала шестое место в мире и особенно сильно пострадала из-за сокращения военных расходов и других проблем, мы разработали специальный план ее восстановления. Джон Эмерсон отвечал за руководство этой программой и решение других вопросов, касавшихся его родного штата. Он так неустанно этим занимался, что в Белом доме его стали называть «министром по делам Калифорнии».

Одним из самых эффективных наших достижений была реформа правил, регулировавших деятельность финансовых институтов на основе закона «О реинвестировании в общины» от 1977 года, который требовал от получающих федеральное страхование кредиторов активнее предоставлять займы заемщикам с низкими и средними доходами, однако до 1993 года фактически не действовал. После того как мы внесли в него изменения, в период с 1993 по 2003 год банки предложили заемщикам, на которых распространялось действие этого закона, более 800 миллиардов долларов на строительство жилья, на малый бизнес и развитие общин. Это была очень большая сумма, составлявшая значительно более 90 процентов всех займов, предоставленных на основе закона «О реинвестировании в общины» за двадцать три предыдущих года.

Май был интересным и ценным месяцем для моего продолжавшегося политического образования. 5 мая я вручил первую Президентскую медаль свободы моему старому наставнику сенатору Фулбрайту в день его восьмидесятивосьмилетия. Отец Ала Гора присутствовал на этой церемонии, и когда он напомнил Фулбрайту, что ему всего восемьдесят пять, сенатор ответил: «Альберт, если ты будешь хорошо себя вести, и тебе будет столько же, сколько и мне». Я восхищался обоими сенаторами за то, что они сделали для Америки; размышлял о том, проживу ли так долго, как они, и надеялся, что, если это будет мне дано, я так же хорошо выдержу испытание временем.

На третьей неделе мая я отправился в Калифорнию, чтобы выступить на заседании муниципалитета в Сан-Диего, в местном колледже в Ван-Найсе, в котором обучалось много студентов латиноамериканского происхождения, и в магазине спортивных товаров в южной и центральной части Лос-Анджелеса, где год назад происходили волнения, и подчеркнуть необходимость инвестиций в экономическую программу на обучение и развитие гетто. В последнем мероприятии я участвовал с особым удовольствием. Во дворе магазина спортивных товаров под названием «Плейграунд» находилась баскетбольная площадка, и там собирались молодые люди. Меня сопровождал Рон Браун. Мы позвали ребят и устроили импровизированный баскетбольный матч, после которого я говорил о возможностях создания более успешных предприятий, таких как этот магазин, в бедных общинах по всей Америке. Я совершенно уверен, что это был первый случай, когда президент играл в баскетбол на задворках с ребятами из гетто, и надеялся, что фотографии, запечатлевшие это, покажут всей Америке, в чем состоят приоритеты новой администрации, и, в частности, молодым людям, как я забочусь о них и их будущем.

К сожалению, большинство американцев так и не узнали об этом матче, потому что я постригся. Я еще не нашел парикмахера в Вашингтоне и не мог каждые три недели ездить в Арканзас к Джиму Майлзу, а волосы у меня уж слишком отросли. Хиллари причесывалась у парикмахера в Лос-Анджелесе, Кристофа Шаттемана, который был другом семьи Томасон и очень мне нравился. Я спросил Кристофа, готов ли он быстро меня постричь. Он согласился, и мы встретились в моих личных апартаментах на борту президентского самолета «Борт номер 1». Прежде чем мы приступили к делу, я не один, а два раза попросил сотрудников Секретной службы удостовериться, что, если я отложу на несколько минут наш вылет, это не вызовет задержки взлетов или посадок других самолетов. Они связались с персоналом аэропорта, и им сказали, что проблем не будет. Затем я попросил Кристофа как можно скорее привести меня в презентабельный вид. Он выполнил мою просьбу примерно за десять минут, и наш самолет взлетел.

Сразу же появились сообщения о том, что из-за меня две взлетно-посадочные полосы были закрыты в течение часа, что причинило неудобства тысячам людей, а меня в это время якобы стриг модный парикмахер, известный только по имени, которому я будто бы заплатил двести долларов. Забудьте о баскетбольном матче с детьми из гетто; самой интересной новостью было то, что я отказался от своих арканзасских корней и популистской политики ради дорогостоящих привилегий. Это была очень сенсационная история, но она не соответствовала действительности. Прежде всего, я не платил двести долларов за десятиминутную стрижку. Во-вторых, как свидетельствовали документы Федерального управления гражданской авиации, которые через несколько недель в конце концов были опубликованы, из-за меня не произошло никакой задержки взлетов или посадок других самолетов. Мне было очень неприятно, что кто-то может подумать, что я действительно совершил такой поступок. Хотя я был президентом, мама, тем не менее, очень сильно отругала бы меня, если бы я заставил множество людей ждать целый час, пока мне сделают стрижку, тем более, если бы пришлось заплатить за нее двести долларов.

История со стрижкой была нелепой, и я не слишком правильно отреагировал на создавшуюся ситуацию, поскольку вышел из себя, а гнев — это всегда ошибка. Любителей сенсационных новостей особенно привлекло то, что Кристоф был голливудским парикмахером. Многих людей в вашингтонских политических кругах и прессе связывают с Голливудом отношения любви-ненависти. Им нравится общаться с кино- и телезвездами, однако они считают политические интересы и обязательства тех, кто представляет индустрию развлечений, менее законными, чем их собственные. По существу, большинство людей в обеих группах — хорошие граждане, у которых много общего. Кто-то однажды сказал, что политика — это шоу-бизнес для некрасивых людей.

Несколько недель спустя газета Newsday, выходящая на Лонг-Айленде, получила учетные документы Федерального управления гражданской авиации о полетах в аэропорту Лос-Анджелеса в тот злополучный день, доказывавшие, что задержки взлетов и посадок самолетов, о которой ранее сообщалось, никогда не было. USA Today и некоторые другие газеты тоже опубликовали исправленные данные.

Одна из причин, по которым историю со стрижкой продолжали муссировать, а неверные сведения не были исправлены, не имела непосредственного отношения к этой истории. 19 мая по совету Дэвида Уоткинса, который руководил административной деятельностью в Белом доме, и с согласия юридического отдела Белого дома Мак Макларти уволил семь сотрудников отдела поездок Белого дома. Этот отдел полностью берет на себя организацию командировок представителей печати, когда они сопровождают президента, и направляет их работодателям счета на оплату расходов. Мы с Хиллари обратились к Маку с просьбой проверить работу отдела поездок Белого дома, поскольку ей передали, что он фрахтовал самолеты для своих чартерных рейсов не на конкурсной основе. Репортер Белого дома пожаловался мне на плохое питание и большие расходы. После того как проверка, проведенная аудиторской фирмой KPMG Peat Marwick, выявила не учтенные должным образом 18 тысяч долларов и другие нарушения, некоторые сотрудники этого отдела были уволены.

Я однажды рассказал Маку о жалобе журналиста и забыл об отделе поездок до тех пор, пока не было объявлено об этих увольнениях. Реакция представителей прессы была крайне негативной. Им нравилось, как их обслуживали, особенно во время поездок за границу. Они годами работали с людьми из отдела поездок и не могли себе представить, что те могли сделать что-то плохое. По мнению многих журналистов, сотрудники этого отдела, по существу, работают на них, а не на Белый дом, и они полагали, что их следовало по меньшей мере уведомить, а может быть, и постоянно консультироваться с ними, когда шло расследование. Несмотря на эту критику, реформированный отдел поездок при меньшей численности персонала и с меньшими затратами оказывал представителям прессы те же самые услуги, что и прежде.

Дело с отделом поездок оказалось особенно наглядным примером столкновения культур новой администрации Белого дома и сложившейся политической прессы. Директору отдела поездок впоследствии предъявили обвинение в растрате, поскольку на его личном банковском счете были обнаружены средства этого подразделения, и, согласно сообщениям печати, он предложил, что в обмен на смягчение обвинения признает себя виновным и пробудет несколько месяцев в тюрьме. Однако прокурор настоял на привлечении директора к ответственности по обвинению в совершении уголовного преступления. После того как несколько известных журналистов выступили в его пользу в качестве свидетелей, дающих показания о репутации и поведении обвиняемого, он был оправдан. Несмотря на расследование деятельности отдела поездок, проведенное Белым домом, Главным контрольно-финансовым управлением, ФБР и независимым юридическим отделом, не было обнаружено никаких доказательств правонарушений, злоупотребления служебным положением или преступных деяний со стороны сотрудников Белого дома; никто также не оспаривал, что в отделе поездок существовали неудовлетворительное управление и финансовые проблемы, которые выявила аудиторская фирма KPMG Peat Marwick.

Я просто не мог поверить, что американский народ смотрит на меня, прежде всего, через призму истории со стрижкой, событий вокруг отдела поездок и проблемы службы гомосексуалистов в вооруженных силах. Вместо того чтобы представлять меня как президента, борющегося за изменение Америки к лучшему, меня изображали как человека, который отказался от простой, непритязательной жизни ради роскоши; как либерала, неспособного ни на что новое, с которого сорвали маску умеренного политика. Я выступил на телевидении в Кливленде, где дал интервью, после которого один человек заявил, что больше не поддерживает меня, потому что я трачу все свое время на проблему службы гомосексуалистов в вооруженных силах и на Боснию. Я ответил, что недавно проанализировал, как распределял свое время в первые сто дней своего президентства: 55 процентов тратил на экономику и здравоохранение, 25 процентов— на внешнюю политику, 20 процентов— на другие вопросы, касающиеся внутренней жизни страны. Когда он спросил, сколько времени я потратил на проблему службы гомосексуалистов в вооруженных силах и я ответил, что всего несколько часов, этот человек просто сказал: «Я вам не верю». Ему было известно только то, о чем он читал в газетах и что видел по телевизору.

Встреча в Кливленде и неприятности, связанные с историей с прической и ситуацией вокруг отдела поездок, были наглядными уроками, которые показали, как мало все мы, аутсайдеры, знаем о том, какие именно приоритеты важны для Вашингтона, и как это непонимание может помешать нам объяснить, что конкретно мы стремимся улучшить в областях, действительно имеющих значение для остальной Америки. Через несколько лет Дуг Сосник, один из моих самых остроумных сотрудников, пустил в обращение фразу, хорошо передававшую, в какую трудную ситуацию мы тогда попали. Когда мы собирались отбыть в Осло, чтобы содействовать продвижению вперед мирного процесса на Ближнем Востоке, Шарон Фармер, афроамериканка с очень живым характером, которая была моим фотографом, сказала, что не рвется посетить холодную Норвегию. «Все в порядке, Шарон, — заметил Дуг. — Для тебя это не “игра на своем поле”. Никому не нравится “игра на чужом поле”». В середине 1993 года я все еще надеялся, что все мое президентство не будет одной долгой «игрой на чужом поле».

Я серьезно обдумал трудное положение, в котором оказался. По моим представлениям, корни проблемы были таковы: сотрудники Белого дома имели небольшой опыт и слишком мало контактов со сложившимися центрами влияния в Вашингтоне; мы стремились одновременно решить слишком много задач, что создавало ощущение неразберихи и не формировало у народа представления о том, чего мы реально добились; отсутствие четкого и ясного освещения нашей деятельности в печати приводило к тому, что из-за второстепенных проблем создавалось впечатление, будто я руководил страной как сторонник левых позиций в культурном и политическом планах, а не как энергичный центрист, как я обещал. Это впечатление усиливалось из-за беспрерывных нападок республиканцев, постоянно твердивших, что моя бюджетная программа предусматривает только значительное увеличение налогов и ничего больше, а также из-за того, что я не вижу существующих серьезных политических препятствий. Получив на выборах 43 процента голосов, я недооценил, насколько трудно будет изменить ситуацию в Вашингтоне после того, как двенадцать лет проводился совершенно другой курс, и насколько раздражающими в политическом и даже в психологическом отношении могут быть перемены для основных игроков в Вашингтоне. Многие республиканцы, прежде всего, не считали мое президентство законным и действовали соответственно; и Конгресс, где демократическое большинство поступало по-своему, а республиканское меньшинство всячески старалось доказать, что я слишком либерален и не могу управлять страной, был не способен принимать все законопроекты, за которые я выступал, так быстро, как мне бы этого хотелось.

Я понимал, что должен что-то изменить, но, как и все люди, обнаружил, насколько это труднее сделать самому, чем рекомендовать другим. Тем не менее мне удалось добиться двух особенно полезных изменений. Я убедил Дэвида Гергена, своего друга по «Ренессансным уикендам» и ветерана трех республиканских администраций, прийти на работу в Белый дом в качестве советника президента, чтобы помочь нам в решении организационных вопросов и устанавлении контактов. У него была своя колонка в журнале U.S. News & World Report, в которой Дэвид давал содержательные советы; некоторые из них носили характер критики, но я с ними соглашался; ему нравился Мак Макларти, и он относился к нему с уважением; Дэвид был честным представителем вашингтонского истеблишмента, человеком, который думал и считал очки точно так же, как те, кто к этому истеблишменту принадлежал, и во имя страны желал нам успеха. На протяжении нескольких следующих месяцев Дэвид Герген оказывал стабилизирующее влияние на ситуацию в Белом доме. Он принял меры для улучшения отношений с прессой, восстановив прямой доступ ее представителей к отделу связей Белого дома с общественностью, что нам следовало сделать гораздо раньше.

Помимо назначения Гергена, мы приняли решение о некоторых других кадровых изменениях: Марк Гиран, способный и популярный заместитель Мака Макларти, руководителя аппарата сотрудников Белого дома, должен был сменить Джорджа Стефанопулоса на посту директора отдела связей, Ди Ди Майерс оставалась пресс-секретарем, и ей поручалось проведение ежедневных брифингов; а Джордж должен был занять новую должность высокопоставленного советника, чтобы помогать мне координировать политику, стратегию и принимать повседневные решения. Сначала он был огорчен тем, что ему больше не надо будет проводить ежедневные брифинги для представителей печати, однако вскоре стал прекрасно справляться со своими новыми обязанностями, в значительной степени напоминавшими то, чем он занимался во время предвыборной кампании. Джордж выполнял эту работу так хорошо, что его влияние и авторитет в Белом доме возросли.

Среди других позитивных перемен было то, что мы разгрузили мой рабочий график, высвободив два часа в середине большинства дней недели, чтобы я получил возможность читать, размышлять, отдыхать и звонить по телефону. Для меня это имело очень большое значение.

К концу месяца ситуация улучшилась, когда Палата представителей 219 голосами против 213 приняла мой бюджет. Затем он был передан на рассмотрение Сената, который сразу же отменил энергетический налог, заменив его увеличением налога на бензин на 3,4 цента за галлон, и еще больше урезал статьи расходов. Плохой новостью было то, что налог на бензин будет в меньшей степени способствовать энергосбережению, чем энергетический налог; хорошей новостью — то, что это обойдется дешевле американцам из среднего класса и будет стоить всего лишь около 33 долларов в год.

Тридцать первого мая, впервые отметив День поминовения в качестве президента на традиционной церемонии, проходившей на Арлингтонском национальном кладбище, я побывал еще на одной церемонии у вновь открытого Мемориала ветеранов Вьетнама, который представлял собой длинную черную мраморную стену с нанесенными на ней фамилиями всех военнослужащих вооруженных сил США, которые были убиты или пропали без вести во время той войны. Ранним утром во время пробежки я направился от Белого дома к этой стене, чтобы увидеть фамилии всех моих друзей из Хот-Спрингс. Я встал на колени рядом с тем местом, где была высечена фамилия моего друга Берта Джеффри, коснулся надписи и прочитал молитву.

Выступать на церемонии открытия представлялось мне делом нелегким, поскольку я знал, что там соберется много людей, для которых война во Вьетнаме по-прежнему оставалась определяющим моментом в их жизни и для которых сама мысль о том, что такой человек, как я, стал Верховным главнокомандующим, была невыносима. Но я решил встретиться с теми, кто по-прежнему осуждал мои взгляды на войну во Вьетнаме, и сказать всем ветеранам этой войны, что я ценю их службу и то, как сражались их погибшие товарищи, и готов добиваться решения все еще остающихся нерешенными вопросов о военнопленных и солдатах, числящихся пропавшими без вести. Колин Пауэлл представил меня уверенно и на высоком уровне, продемонстрировав уважение, которым, по его мнению, я должен пользоваться в качестве Верховного главнокомандующего. Тем не менее, когда я начал говорить, люди стали выкрикивать слова протеста, стараясь заставить меня замолчать. Я обратился непосредственно к ним:

Я обращаюсь ко всем, кто сейчас кричит. Я слышу вас. А теперь прошу вас послушать меня... Некоторые считают, что я не должен быть здесь с вами сегодня, потому что четверть века назад не согласился с принятым решением послать молодых мужчин и женщин сражаться во Вьетнаме.

Ну что ж, тем лучше... Точно так же, как война — это цена свободы, разногласия — это привилегия свободы, и мы ее сегодня здесь чтим... Суть этого Мемориала очень проста: эти мужчины и женщины сражались за свободу, они принесли славу своим общинам, они любили свою страну и погибли за нее. В этой толпе сегодня нет ни одного человека, который не знал бы кого-то из людей, чьи фамилии высечены на черной стене. Здесь есть имена четверых моих школьных товарищей... Если нужно, давайте не соглашаться друг с другом и в будущем, если речь идет об отношении к войне, но по-человечески пусть это больше нас не разобщает.

Мероприятие, начавшееся с неприятностей, закончилось хорошо. Предсказание Роберта Макнамары, что мое избрание положило конец войне во Вьетнаме, было не вполне точным, но, возможно, мы двигались в этом направлении.

Июнь начался с разочарования, которое носило как личный, так и политический характер, поскольку мне пришлось отменить назначение моей однокашницы по юридическому факультету профессора Пенсильванского университета Лани Гиниер, которая долгое время работала юристом в Фонде юридической защиты при Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и была первым профессиональным адвокатом — поборником гражданских прав. После того как я назначил ее в апреле на пост главы отдела Белого дома по гражданским правам, консерваторы стали критиковать Гиниер как «королеву квот» и обвинять ее в том, что она выступает за отказ от конституционного принципа «Один человек — один голос», так как поддерживает систему кумулятивных выборов, на основе которой каждый избиратель имеет право подать столько голосов, сколько выставлено кандидатов на места в законодательном органе, или подать все свои голоса за одного кандидата. Теоретически кумулятивное голосование могло бы значительно увеличить шансы на избрание кандидатов, представляющих меньшинства.

Сначала я не обратил особого внимания на шумиху, поднятую правыми, полагая, что на самом деле Гиниер не нравится им из-за того, что она долгое время успешно отстаивала гражданские права, но надеялся, что при рассмотрении ее кандидатуры Сенатом Лани получит достаточно голосов и будет с легкостью утверждена на этот пост.

Однако я ошибся. Ко мне пришел мой друг, сенатор Дэвид Прайор, призвавший меня отменить назначение Лани. Он сообщил о ее неудачных переговорах с сенаторами и напомнил мне, что нам надо добиться утверждения экономической программы, и мы не можем себе позволить потерять ни один голос. Лидер демократического большинства в Сенате, Джордж Митчелл, который до того, как стать сенатором, был федеральным судьей, активно поддержал позицию Дэвида; он сказал, что назначение Лани Гиниер не будет утверждено и нам надо как можно скорее от него отказаться. Меня проинформировали о том, что сенаторы Тед Кеннеди и Кэрол Мосли Брон, единственная афроамериканка в Сенате, придерживаются такого же мнения.

Я решил, что мне следует лучше ознакомиться со статьями Лани, в которых она обосновывала свою позицию. Ее взгляды находились в противоречии с моей поддержкой программы позитивных действий и оппозицией квотам; по-видимому, она также выступала за отмену принципа «Один человек — один голос», предложив заменить его принципом «Один человек — много голосов»: распределяйте их так, как вам нравится.

Я пригласил ее в Овальный кабинет, чтобы мы могли вместе обсудить создавшуюся проблему. Лани, по вполне понятным причинам, была обижена резкой критикой в свой адрес, удивлена тем, что кто-то может воспринимать размышления в научных статьях как серьезное препятствие к утверждению ее кандидатуры, и сбрасывала со счетов трудности, которые создает это назначение для сенаторов, в чьих голосах она нуждалась, чтобы преодолеть, возможно, несколько голосований с применением тактики «флибустьерства». Я сказал ей, что, по сообщениям моих сотрудников, мы не получим достаточного количества голосов для утверждения ее назначения, однако Гиниер отказалась снять свою кандидатуру, считая, что имеет право на проведение голосования. В конце концов я сказал ей, что, как мне кажется, должен отменить ее назначение, хотя это мне крайне неприятно, однако мы неизбежно потерпим поражение. Я также добавил, что, хотя это, конечно, будет для нее слабым утешением, но отмена может сделать ее героиней в глазах сообщества поборников гражданских прав.

После случившегося меня активно критиковали за то, что я отказался от поддержки друга из-за политического нажима, но осуждали преимущественно люди, не знавшие всей подоплеки дела. В конечном счете я назначил на этот пост Дивэла Патрика, другого выдающегося юриста-афроамериканца, тоже активного поборника гражданских прав, и он прекрасно работал в Белом доме как руководитель отдела по гражданским правам. Я по-прежнему восхищаюсь Лани Гиниер и сожалею, что потерял ее дружбу.

В первые две недели июня большую часть времени я занимался поисками кандидатуры на пост судьи — члена Верховного суда. За несколько недель до этого Байрон «Уиззер» Уайт, проработавший в Верховном суде тридцать один год, объявил о своей отставке. Как я уже упоминал ранее, я хотел назначить на этот пост губернатора Марио Куомо, однако он не был заинтересован в этой работе. Рассмотрев более сорока кандидатур, я остановился на трех: министра внутренних дел Брюса Бэббита, который был генеральным прокурором Аризоны, а затем стал ее губернатором, Стивена Брейера, главного судьи Первого окружного апелляционного суда в Бостоне, который завоевал впечатляющую репутацию, и судьи Рут Бейдер Гинзбург из отделения Апелляционного суда США в округе Колумбия, блестящей умной женщины с очень интересной биографией, имевшей репутацию независимого и прогрессивного деятеля. Я встретился с Бэббитом и Брейером и пришел к выводу, что оба они были бы отличными судьями, однако мне не хотелось терять Бэббита в качестве министра внутренних дел, так же, как и многим сторонникам охраны окружающей среды, которые звонили в Белый дом, чтобы призвать меня оставить его на этом посту, а у Брейера существовала небольшая проблема с «няней», хотя сенатор Кеннеди, который активно добивался его назначения, заверил меня, что кандидатура Брейера была бы утверждена.

О моих собеседованиях с обоими кандидатами, как и обо всем другом, что происходило в Белом доме в первые месяцы после моего избрания на пост президента, в результате утечек информации стало известно прессе, поэтому я решил встретиться с Гинзбург воскресным вечером в личном кабинете своей резиденции в Белом доме. Рут произвела на меня очень хорошее впечатление. Я подумал, что у нее есть все данные, чтобы стать очень хорошим судьей, и что, по меньшей мере, она сможет соответствовать трем требованиям, предъявляемым к новому судье Верховного суда во главе с Ренквистом, где было примерно поровну умеренных и консерваторов: принимать решения в зависимости от обстоятельств, а не на основе идеологии или того, какие стороны в этих делах представлены; сотрудничать с судьями из числа консервативных республиканцев, чтобы в тех случаях, когда это возможно, достигать с ними консенсуса, а при необходимости уметь им противостоять. В одной из своих статей Гинзбург писала: «Величайшими фигурами в американских судебных органах были независимо мыслившие личности, обладавшие широтой взглядов, но не легкомысленные; люди, готовые слушать и учиться. Они проявляли готовность пересматривать собственные посылки, либеральные или консервативные, так же, как и посылки других».

До объявления о ее назначении об этом никто не проговорился. Газеты на основе сведений, появившихся в результате утечки информации, предоставленных человеком, который не знал, о чем говорит, сообщали о моем намерении назначить Брейера. После того как судья Гинзбург сделала краткое, но впечатляющее заявление, один из журналистов отметил, что мое решение назначить ее, а не Брейера создает впечатление «метания из стороны в сторону» в процессе принятия решений в Белом доме. Затем он спросил меня, смогу ли я доказать, что это неверное впечатление. Я не знал, смеяться мне или плакать, и ответил: «Я уже давно отказался от мысли, что могу вывести из заблуждения кого-то из вас, потому что вы рассматриваете любые значимые решения только как часть политического процесса». По-видимому, когда дело доходило до назначений, игра должна была называться не «наблюдайте за руководителем», а «наблюдайте за источником утечки информации». Должен признаться: я радовался тому, что мне удалось поразить прессу, почти так же сильно, как и сделанному мною выбору.

В последнюю неделю июня Сенат наконец принял мой проект бюджета при соотношении голосов 50:49, при этом один демократ и один республиканец не принимали участия в голосовании, а решающим стал голос Ала Гора. За бюджет не голосовал ни один республиканец, и мы потеряли голоса шести демократов-консерваторов. Сенатор от штата Оклахома Дэвид Борен, с которым я был знаком с 1974 года, когда он впервые баллотировался на пост губернатора, а я — в члены Конгресса США, проголосовал за бюджет, чтобы предотвратить наше поражение, однако дал понять, что выступит против окончательного варианта этого законопроекта, если в него не будут включены дополнительное сокращение расходов и снижение налогов.

Теперь, когда Сенат и Палата представителей одобрили проект бюджета, они должны были преодолеть свои разногласия, а затем нам снова предстояло бороться за его принятие обеими палатами. Поскольку мы победили со столь незначительным преимуществом, любая уступка, сделанная одной палатой Конгресса другой, привела бы к потере одного или двух голосов, и в итоге могла быть провалена вся комплексная программа. Роджер Олтмен прибыл из Министерства финансов вместе с руководителем своего аппарата сотрудников Джошем Стайнером, чтобы создать «командный пункт» для организации кампании за окончательное принятие бюджета. Нам было необходимо знать, как проголосует каждый сенатор и каким образом мы можем убедить колеблющихся или что им предложить, чтобы получить большинство голосов. После того как мы пролили столько крови при решении незначительных проблем, борьбу за принятие бюджета действительно стоило вести. В следующие шесть с половиной недель решалось будущее экономики всей страны, не говоря уже о будущем моего президентства.

На следующий день после принятия бюджета Сенатом я впервые отдал приказ вооруженным силам об обстреле двадцатью тремя ракетами «Томагавк» штаб-квартиры иракской разведки, что стало возмездием за заговор с целью убийства президента Джорджа Г.У. Буша во время его поездки в Кувейт. Более двенадцати человек, причастных к этому заговору, были арестованы в Кувейте 13 апреля, за день до прибытия туда бывшего президента. На основании материалов, которые у них изъяли, была неопровержимо доказана их связь с иракской разведкой, и 19 мая один из арестованных подтвердил агентам ФБР, что за этим заговором стояла иракская разведслужба. Я запросил у Пентагона рекомендации по дальнейшим действиям, и генерал Пауэлл пришел ко мне с предложением обстрелять ракетами штаб-квартиру иракской разведки — это было бы и соразмерным ответом, и эффективным сдерживающим фактором. По моему убеждению, было бы оправдано нанесение даже более сильного удара по Ираку, однако Пауэлл убедительно доказал, что этот обстрел станет сдерживающим фактором для дальнейших террористических акций Ирака и что если нанести бомбовые удары по большему числу объектов, включая президентские дворцы, то Саддам Хусейн вряд ли будет убит, однако почти наверняка погибнет много ни в чем не повинных людей. Большинство ракет «Томагавк» поразили цель, однако четыре из них отклонились от курса, причем три взорвались в фешенебельном районе Багдада, в результате чего погибли восемь мирных жителей. Это стало наглядным напоминанием о том, что, как бы тщательно ни разрабатывались планы и каким бы точным ни было оружие, при применении огневой мощи такого рода обычно имеют место непредвиденные последствия.

Шестого июля я прибыл в Токио, чтобы впервые в качестве президента принять участие в международной встрече — 16-м ежегодном саммите стран «Большой семерки». По исторически сложившейся традиции, эти совещания обычно были не более чем говорильней. Их участники принимали очень мало политически значимых обязательств, которые в будущем никто не спешил выполнять. Мы не могли позволить себе роскошь провести еще одну встречу, на которой бы ничего не произошло, потому что темпы экономического роста в мире замедлились; в Европе они были самыми низкими более чем за десятилетие, а в Японии — примерно за двадцать лет. Наша страна добилась некоторых успехов на экономическом фронте; за последние пять месяцев нашли работу свыше 950 тысяч американцев, и примерно столько же новых рабочих мест в экономике появилось за предыдущие три года.

Я прибыл в Японию с такой программой: добиться согласия европейских и японских лидеров на координацию экономической политики наших стран, чтобы увеличить темпы роста мировой экономики; убедить страны Европы и Японию отменить тарифы на промышленные товары, что способствовало бы созданию рабочих мест во всех наших странах и повысило бы шансы на завершение продолжавшегося семь лет Уругвайского раунда международных торговых переговоров к намеченному сроку — 15 декабря; и продемонстрировать недвусмысленную общую финансовую и политическую поддержку Ельцина и демократии в России.

Шансы на успешное решение любой из этих задач, не говоря уже обо всех трех, были невелики, отчасти потому, что ни один из участвовавших в совещании лидеров не имел сильных позиций. Из-за «горьких лекарств», предусмотренных моей экономической программой, с одной стороны, и негативных отзывов в печати по поводу разных проблем — как реальных, так и воображаемых, с другой, оценка моей деятельности общественностью с момента инаугурации резко снизилась. В Англии Джон Мейджор держался, однако ему мешало негативное влияние, которое оказывало постоянное сравнение, и не в его пользу, с его предшественницей, Маргарет Тэтчер, а «железная леди» ничего не делала, чтобы этому помешать. Франсуа Миттеран был обаятельным, умнейшим человеком, социалистом, находившимся у власти второй семилетний срок, однако он был ограничен в своих действиях, поскольку французский премьер-министр и его правящая коалиция, контролировавшая экономическую политику, были из противостоявших друг другу политических партий. Карло Чампи, премьер-министр Италии, бывший управляющий Итальянским центральным банком, был скромным человеком, о котором говорили, что он ездит на работу на велосипеде. Несмотря на его ум и обаяние, ему очень мешала нестабильность политической ситуации в Италии.

Ким Кэмпбелл, первая женщина на посту премьер-министра Канады, была ярким, преданным делу человеком, но она только что вступила в должность главы правительства после отставки Брайана Малруни и, по существу, завершала его долгое правление, при этом опросы общественного мнения показывали возрастающую роль лидера оппозиции Жана Кретьена. Принимавшего нас Киити Миядзаву многие считали премьером, завершающим свое пребывание на посту в условиях японской политической системы, где Либерально-демократическая партия должна была в скором времени потерять свою давнюю монополию на власть. Возможно, Миядзава и завершал свое пребывание на посту премьер-министра, однако он производил большое впечатление и отличался тем, что мог глубоко проанализировать ситуацию в мире. Миядзава владел разговорным английским языком примерно так же хорошо, как и я. Кроме того, он был патриотом, стремившимся, чтобы совещание стран «Большой семерки» позитивно отразилось на ситуации в его стране.

По общепринятому мнению, Гельмут Коль, долгое время занимавший пост канцлера Германии, также был в трудном положении, поскольку его рейтинг снизился, а возглавляемый им Христианско-демократический союз потерпел ряд поражений на недавних выборах в местные органы власти, однако я считал, что Коль по-прежнему остается весьма динамичным лидером. Это был огромный человек примерно моего роста, вес которого значительно превышал 300 футов. Ему была свойственна прямая, иногда резкая манера поведения, но говорил он с большой убежденностью и считался рассказчиком экстра-класса, обладающим прекрасным чувством юмора. В течение десятилетий Коль оставался самой крупной фигурой на Европейском континенте, и не только благодаря своим габаритам. Он объединил страну, направив значительные средства из Западной Германии в Восточную, чтобы повысить доходы тех, кто гораздо меньше зарабатывал при коммунистической системе. Германия во главе с Колем стала страной, оказывавшей крупнейшую финансовую помощь российской демократии. Он также был ведущим сторонником формирования Европейского союза и выступал за принятие как в ЕС, так и в НАТО Польши, Венгрии и Чешской Республики.

И, наконец, Коль был очень обеспокоен пассивностью Европы в отношении Боснии итак же, как и я, считал, что ООН следует отменить эмбарго на поставки оружия в эту страну, так как это несправедливо по отношению к боснийским мусульманам. Он занимал правильную позицию в отношении всех важнейших вопросов, стоявших перед Европой, и активно добивался согласия со своей точкой зрения. Коль считал, что если он будет действовать правильно, то результаты опросов общественного мнения станут, соответственно, позитивными. Мне очень нравился Гельмут Коль. За несколько следующих лет после многочисленных совместных обедов, визитов и телефонных звонков между нами установятся политические и личные связи, которые многое дадут как европейцам, так и американцам.

Я с оптимизмом относился к перспективам совещания стран «Большой семерки», поскольку у меня была подготовлена сильная программа для этой встречи и я полагал, что все остальные лидеры достаточно умны, чтобы понимать: реальные успехи на встрече в Токио — оптимальный путь к преодолению сложностей во внутренней ситуации их стран. В начале совещания нам удалось преодолеть первый порог, когда министры торговли наших стран договорились снизить до нуля тарифы в десяти различных секторах обрабатывающей промышленности, открыв рынки для товаров на сотни миллиардов долларов. Это была первая победа Мики Кантора в качестве нашего представителя на торговых переговорах. Он оказался очень упорным, эффективным переговорщиком, который в целом благодаря своим умелым действиям способствовал заключению более двухсот соглашений, обеспечивших расширение торговли, за счет чего за следующие восемь лет мы достигли 30-процентного экономического роста.

После того как мы договорились о щедрой комплексной программе помощи России, участники совещания стран — членов «Большой семерки» не оставили сомнений в том, что все богатые государства выступают за оказание ей поддержки. Что же касается координации нашей экономической политики, то здесь результаты были неоднозначными. Я старался сократить дефицит, Центральный банк Германии только что понизил процентные ставки, однако оставалось неясным, готова ли Япония стимулировать свою экономику и открыть границы для расширения внешней торговли и конкуренции. Прогресса в этом направлении я должен был добиться на наших двусторонних переговорах, которые начались сразу же после совещания стран — членов «Большой семерки».

Поскольку в 1993 году в экономике Японии наблюдался спад, а политическая ситуация оставалась нестабильной, я знал, что добиться изменений в ее торговой политике будет трудно, но должен был попытаться это сделать. Безусловно, наш значительный дефицит в торговле с Японией отчасти объяснялся протекционизмом. Например, они не хотели покупать наши лыжи, заявляя, что их ширина не соответствует неким стандартам. Я хотел найти способ добиться открытия японских рынков без нанесения ущерба нашему важному партнерству в области безопасности, которое было необходимо, чтобы обеспечить стабильное будущее для Азии. Пока я доказывал это в своем выступлении перед японскими студентами в Университете Васэда, Хиллари начала свою собственную наступательную операцию обаяния, и ее особенно тепло принимали молодые и образованные работающие женщины, которых в Японии становилось все больше.

Премьер-министр Миядзава в принципе согласился с моим предложением о заключении рамочного соглашения, предусматривавшего конкретные измеримые меры по улучшению наших торговых отношений. Такую же позицию занимал и МИД Японии, высокопоставленный чиновник которого, отец жены наследника престола, был полон решимости достичь соглашения. Серьезные препятствия создавала позиция Министерства международной торговли и промышленности, руководители которого полагали, что Япония стала великой державой благодаря их политике, и не считали необходимым ее менять. Как-то раз поздно вечером, после того как мы завершили свои переговоры, представители двух министерств в буквальном смысле слова выкрикивали друг другу свои аргументы в вестибюле отеля «Окура». Наши сотрудники были близки к заключению соглашения, причем заместитель Мики Кантора, Шарлин Баршефски, настолько жестко торговалась, что японцы стали называть ее «каменная стена». Затем мы с премьер-министром Миядзавой встретились в отеле «Окура» за традиционной японской едой, чтобы попытаться урегулировать оставшиеся разногласия. Мы сделали это в ходе «Суши-саммита», как это впоследствии называли, хотя Миядзава всегда шутил, что достижению окончательного результата способствовало не столько суши, сколько сакэ, которое мы пили.

На основе рамочного соглашения Америка обязалась сократить дефицит своего бюджета, а Япония — принять в следующем году меры, чтобы открыть свои рынки для наших автомобилей и автозапчастей, компьютеров, оборудования электросвязи, спутниковых технологий, медицинского оборудования, финансовых услуг и страхования, и установить объективные стандарты для измерения успеха в конкретные сроки. Я был убежден, что это соглашение принесет экономическую выгоду и США, и Японии и поможет японским реформаторам успешно привести свою замечательную страну в следующую эру величия. Как большинство подобных соглашений, оно не принесло обеим странам всех предполагаемых результатов, но, тем не менее, его заключение было весьма позитивным событием.

Когда я отбыл из Японии в Южную Корею, газеты в США заявили, что мое первое участие в совещании стран — членов «Большой семерки» стало триумфом моей личной дипломатии в отношениях с другими лидерами и моих контактах с японским народом. Было приятно получить позитивные отзывы в печати, но еще приятнее — добиться целей, которые мы поставили перед собой на совещании «Большой семерки» и на переговорах с японской стороной. Я с удовольствием знакомился и сотрудничал с руководителями других стран, а после этого совещания стал больше верить в свою способность отстаивать интересы Америки в мире и понял, почему столь многие президенты предпочитают внешнюю политику разочарованиям, подстерегающим их в политике внутренней.

Находясь в Южной Корее, я посетил наши войска, размещенные вдоль демилитаризованной зоны, которая разделяет Северную и Южную Корею с тех пор, как было подписано соглашение о перемирии, положившее конец корейской войне. Я прошел по Мосту, откуда нет возврата, и остановился примерно в десяти футах от белой полосы, разделяющей две страны, глядя на охранявшего свою сторону молодого северокорейского солдата, показавшегося мне последним одиноким оплотом холодной войны. В Сеуле мы с Хиллари были гостями президента Ким Янг Сэма. Нас разместили в официальной резиденции для гостей, где имелся внутренний бассейн. Когда я пришел, чтобы искупаться, внезапно зазвучала музыка. Я плавал под сопровождение моих любимых мелодий — от Элвиса до джаза, что было прекрасным примером гостеприимства, которым славится Корея. После встречи с президентом и выступления в парламенте я отбыл из Южной Кореи, преисполненный благодарности за наш долговременный союз и полный решимости его сохранить.