Моя жизнь

ГЛАВА 34

Я вернулся в Вашингтон со всеми его проблемами. В третью неделю июля по рекомендации Джанет Рино я сместил Уильяма Сешенса с поста директора ФБР после того, как он отказался уйти в отставку, несмотря на многочисленные проблемы, существовавшие в его ведомстве. Мы должны были найти ему замену. Берни Нассбаум предложил мне выбрать Луиса Фри, бывшего агента ФБР, которого после звездной карьеры федерального прокурора президент Буш назначил в федеральный суд Нью-Йорка. Встретившись с Фри, я задал ему вопрос о том, как он относится к утверждению сотрудников ФБР, прозвучавшему во время событий в Уэйко, что они решили устроить штурм, так как нельзя было держать такое количество ресурсов в одном месте столь долгий срок. Не зная, какова моя позиция, он прямо ответил, что с этим не согласен: «Им платят, чтобы они умели ждать». Это произвело на меня впечатление. Фри был республиканцем, однако Нассбаум заверил меня, что он — профессионал и надежный человек, который не будет использовать ФБР в политических целях. Мы наметили сообщить о своем решении 20 июля. За день до этого, когда стало известно о готовящемся назначении, мой друг — бывший агент ФБР, позвонил Нэнси Хейнрич, руководившей деятельностью Овального кабинета, чтобы посоветовать мне не делать этого. Он сказал, что Фри чрезмерно политизирован и своекорыстен для нынешней ситуации. Это заставило меня задуматься, однако я передал ему, что уже слишком поздно, — предложение было сделано и принято. Мне останется только доверять мнению Берни Нассбаума.

Когда мы объявляли о назначении Фри на утренней церемонии в Розовом саду, я заметил, что Винс Фостер стоит позади всех, возле одной из больших старых магнолий, посаженных Эндрю Джексоном. На лице у Винса была улыбка, и я, как теперь вспоминаю, подумал, что, должно быть, он испытывает облегчение оттого, что вместе со своим юридическим отделом работает над такими вопросами, как назначения в Верховный суд и ФБР, а не отвечает на бесконечные вопросы, касающиеся отдела поездок Белого дома. Церемония прошла прекрасно и казалась даже слишком безупречной, чтобы быть реальной. Так и получилось, и более чем в одном аспекте.

В тот вечер я выступил в шоу Ларри Кинга. В передаче, которая велась из библиотеки на первом этаже Белого дома, я должен был рассказать о своей борьбе за бюджет и ответить на вопросы, которые могли прийти в голову ведущему и позвонившим в его программу телезрителям. Как и всем остальным, мне нравился Ларри Кинг. Он обладал отличным чувством юмора и тактом, даже когда задавал неприятные вопросы. Примерно через сорок пять минут после начала программы дела пошли так хорошо, что Ларри спросил, не соглашусь ли я продлить участие в передаче еще на полчаса, чтобы ответить на дополнительные вопросы телезрителей. Я сразу же согласился и с нетерпением ожидал звонков, однако во время следующего перерыва вошел Мак Макларти, который сказал, что интервью не может продолжаться более часа. Сначала я рассердился, полагая, что мои сотрудники опасаются, что я могу допустить какую-нибудь ошибку, если я буду продолжать отвечать на вопросы, однако по выражению глаз Мака понял: что-то произошло.

После того как мы с Ларри закончили интервью и я пожал руки членам его съемочной группы, Мак проводил меня наверх, в жилые помещения Белого дома. Сдерживая слезы, он сообщил мне, что Винс Фостер мертв. После церемонии объявления о назначении Луиса Фри Винс ушел из Розового сада, доехал на машине до Форт Марси-Парк и застрелился из старого револьвера, который был их семейной реликвией. Мы дружили с ним всю жизнь. Когда я жил с дедушкой и бабушкой в Хоупе, наши дворы были рядом. Мы с Винсом играли вместе еще до того, как я начал ходить в детский сад, где познакомился с Маком. Я знал, что Винс был огорчен полемикой вокруг отдела поездок Белого дома. Он считал, что несет ответственность и за критику, звучавшую в адрес возглавляемого им юридического отдела. Винс также очень глубоко переживал, когда в нескольких редакционных статьях, появившихся в Wall Street Journal, выражалось сомнение в его компетентности и честности.

За день до этого я позвонил Винсу и пригласил прийти ко мне вечером, чтобы вместе посмотреть кинофильм. Я надеялся подбодрить его, но он уже ушел домой на ночь и сказал, что ему нужно побыть с женой Лайзой. Во время нашего телефонного разговора я сделал все возможное, чтобы убедить его не обращать внимания на критику. Я сказал, что Wall Street Journal, конечно, хорошая газета, но не так уж много людей читали ее редакционные статьи, а большинство из тех, кто с ними ознакомился, были, как и авторы, консерваторами, которые в любом случае для нас потеряны. Винс слушал меня, но я чувствовал, что не убедил его. Раньше его никогда не критиковали публично, и, как многие другие люди, когда в печати впервые появляются нападки на них, он, по-видимому, считал, что абсолютно все читали эти негативные отзывы о нем и верили им.

После того как Мак рассказал, что произошло, мне позвонила Хиллари из Литл-Рока. Она уже все знала и плакала. Винс был ее самым близким другом по фирме Rose. Она лихорадочно искала ответ на вопрос, почему это произошло, который мы так никогда и не найдем. Я всячески старался убедить ее, что она ничего не могла сделать, и все это время думал, чем бы сам мог бы ему помочь. Потом мы с Маком поехали к Винсу домой, чтобы побыть с его семьей. Там уже были Уэбб и Сьюзи Хаббел, а также некоторые друзья Винса из Арканзаса и Белого дома. Я пытался всех утешать, но и сам испытывал боль и такое же чувство, как когда покончил с собой Фрэнк Аллер: сердился на Винса за то, что он это сделал, и на самого себя, потому что не смог предвидеть такой развязки и не сделал ровным счетом ничего, чтобы ему помешать. Мне было жаль и всех моих друзей из Арканзаса, которые приехали в Вашингтон с намерением служить своей стране и делать добро, а в результате встретились с недоверием и попытками пересмотреть каждый их шаг. Теперь Винса, высокого, красивого, сильного, уверенного в себе человека, которого считали самым стойким из всех нас, не стало.

Никто не знает, почему Винс решил оборвать нить своей жизни. В его портфеле Берни Нассбаум нашел записку, разорванную на мелкие кусочки. Когда ее склеили, текст оказался таким: «Я не подхожу для общественной деятельности в Вашингтоне в свете прожекторов. Здесь развлекаются, уничтожая людей... Общественность никогда не поверит в то, что Клинтоны и верные им сотрудники ни в чем не виноваты». Винс был потрясен и переутомлен, он оказался уязвим для нападок людей, которые играли по совершенно непривычным для него правилам. Для Винса главными были такие ценности, как честность и уважение, а его погубили люди, больше всего любившие власть и прибегавшие к личным нападкам. Депрессия, от которой он и не пытался избавиться, лишила Винса защитных сил, которые позволили выжить всем нам, остальным.

На следующий день я выступил перед своими сотрудниками. Я сказал им, что в жизни есть вещи, которые мы не в состоянии контролировать, и тайны, которые мы не в силах понять, и я хочу, чтобы они больше заботились о себе, о своих друзьях и семьях, и «мы не должны становиться менее чуткими оттого, что слишком много работаем». Этот последний совет мне всегда было легче давать, чем следовать ему.

Мы все прибыли на похороны в Католический собор Св. Эндрю в Литл-Роке, а затем поехали в родной Хоуп, чтобы предать Винса земле на кладбище, где были похоронены мои дедушка, бабушка и отец. На погребении присутствовали многие из тех, с кем я когда-то ходил в детский сад и начальную школу. К тому времени я прекратил попытки понять депрессию Винса и его самоубийство и вместо этого стал думать, что принимаю его таким, каким он был, и благодарен судьбе за то, что его жизнь прошла рядом с нами. В своей речи на похоронах я постарался перечислить все замечательные качества Винса, рассказать, как много он значил для всех нас, сколько полезного сделал за время работы в Белом доме и каким был благородным человеком. Я вспомнил цитату из трогательной «Песни для тебя» Леона Рассела: «Я люблю тебя там, где нет ни пространства, ни времени. Я люблю тебя, ведь в моей жизни ты мой друг».

Все это происходило летом, и уже начали поспевать арбузы. До отъезда из Хоупа я остановился у дома Картера Рассела и попробовал арбузы и с красной, и с желтой мякотью, а затем обсудил достоинства этого основного продукта Хоупа с сопровождавшими меня журналистами, которые понимали, что мне нужна передышка от боли, которую я испытывал, и в тот день были очень добры ко мне. По дороге в Вашингтон я думал о том, что Винс теперь дома, в том месте, которому он принадлежит, и благодарил Бога за то, что очень многие люди его любили.

На следующий день, 24 июля, я приветствовал группу, состоявшую из мальчиков, входивших в юношескую секцию Американского легиона «Бойз оф нейшн», и некоторых сенаторов, некогда состоявших в этой организации.

Встреча была посвящена тридцатой годовщине моего посещения Розового сада Белого дома, во время которого состоялось мое знакомство с президентом Кеннеди. Среди собравшихся присутствовало также несколько человек, которые, как и я, были тогда в числе делегатов. Ал Гор вел активную лоббистскую кампанию в поддержку нашей экономической программы, однако выкроил пару минут, чтобы сказать мальчикам: «У меня есть только один совет: если вам удастся сфотографироваться с президентом Клинтоном в тот момент, когда он будет пожимать вам руку, впоследствии это может вам очень пригодиться». Я пожал им руки и сфотографировался на память, что делал на протяжении шести из восьми лет пребывания в Белом доме, принимая членов организаций «Бойз оф нейшн» и «Герлс оф нейшн». Я надеюсь, что некоторые из этих фотографий однажды будут фигурировать в рекламных роликах во время их предвыборных кампаний.

В течение остальной части июля и в начале августа я занимался лоббированием своей экономической программы, работая индивидуально с каждым конгрессменом и сенатором. Командный пункт Роджера Олтмена руководил публичной кампанией, а я проводил по телефону пресс-конференции в штатах, представители которых в Конгрессе могли проголосовать как за программу, так и против нее. Ал Гор и члены кабинета звонили по телефону в буквальном смысле сотни раз и наносили сотни визитов. Мы не знали, каков будет результат наших усилий, по двум причинам. Первой было предложение сенатора Дэвида Борена отменить любые налоги на энергоносители; сохранить большинство, но не все налоги, которые платят американцы с высокими доходами, и компенсировать разницу, прежде всего отменив налоговый кредит на заработанный доход; в связи с ростом стоимости жизни уменьшить компенсационные выплаты для тех, кто получает пособия в рамках системы социального обеспечения, а также военные и гражданские пенсии; ввести ограничения на расходы по оказанию помощи на основе программ «Медикэр» и «Медикэйд» тем, кто будет получать ее впервые, и на повышение затрат в пределах этих программ. Борен не мог добиться принятия своих предложений, не представив их на обсуждение в комитеты, однако он показал демократам из консервативных штатов, в каком направлении им следует двигаться. Эти предложения были также одобрены сенатором-демократом от штата Луизиана Беннетом Джонстоном и сенаторами-республиканцами Джоном Дэнфортом от штата Миссури и Биллом Коуэном от штата Мэн.

Когда бюджет был принят в первом чтении 50 голосами против 49 (решающим стал голос Ала Гора), Беннет Джонстон голосовал против него, так же, как и Сэм Нанн, Деннис Деконсини от штата Аризона, Ричард Шелби от штата Алабама, Ричард Брайан от штата Невада и Фрэнк Лотенберг от штата Нью-Джерси. Шелби, представлявший в Сенате штат, население которого все больше поддерживало республиканцев, уже двигался в направлении перехода в эту партию; Сэм Нанн сказал решительное «нет»; Деконсини, Брайана и Лотенберга беспокоила ситуация в своих штатах, население которых было настроено против повышения налогов. Как уже говорил, при первом голосовании я добился своей цели без их поддержки, поскольку два сенатора — один республиканец и один демократ — не принимали в нем участие. В следующий раз они будут голосовать в полном составе. Поскольку все республиканцы выступали против нашей программы, если бы Борен ее не поддержал и никто из остальных не изменил свою позицию, я бы потерпел поражение, поскольку 51 сенатор проголосовал бы против программы, а 49 — за нее. Помимо этих шести сенаторов, сенатор Боб Керри тоже сказал, что, возможно, проголосует против. Наши с ним отношения испортились во время проведения предвыборной кампании, а кроме того, штат Небраска активно поддерживал республиканцев. Тем не менее я был оптимистично настроен в отношении позиции Керри потому, что он искренне хотел сокращения дефицита и был тесно связан с председателем Финансового комитета Сената Патом Мойнихеном, активно поддерживавшим мою программу.

В Палате представителей я столкнулся с другой проблемой. Каждый демократ знал, что его позиция очень важна для меня, и большинство из них вели со мною переговоры относительно конкретных положений программы или оказания им помощи в определенных областях. Многие демократы, представлявшие штаты, население которых выступало против повышения налогов, особенно опасались голосовать за новое увеличение налога на бензин всего через три года после того, как Конгресс в последний раз принял такое решение. Помимо спикера и его команды руководителей, моим наиболее активным сторонником был влиятельный председатель Бюджетного комитета Палаты представителей Дэн Ростенковски от штата Иллинойс. Превосходный конгрессмен, он обладал и острым умом, и умением находить общий язык с простыми чикагцами, однако в отношении Ростенковски велось расследование в связи с обвинением в использовании им государственных средств на политические цели. Предполагалось, что из-за этого расследования уменьшится его влияние на других членов Палаты представителей. Каждый раз, когда я встречался с членами Конгресса, журналисты задавали мне вопросы о Ростенковски. Рости можно было, без сомнения, поставить в заслугу то, что он продолжал идти вперед, собирая голоса и убеждая своих коллег сделать правильный выбор. Ростенковски по-прежнему эффективно работал. Это было необходимо потому, что малейший неверный шаг мог стоить нам одного или двух голосов, и в результате мы соскользнули бы с лезвия бритвы и потерпели поражение.

В начале августа, в момент кульминации бюджетной драмы, Уоррен Кристофер наконец получил согласие Великобритании и Франции на нанесение войсками НАТО бомбовых ударов по Боснии, однако на основе так называемой «политики двух ключей», то есть при условии, если эту акцию одобрит и НАТО, и ООН. Я опасался, что мы никогда не повернем оба «ключа», потому что Россия имела в Совете Безопасности право вето и была тесно связана с сербами. «Политика двух ключей» оказалась досадным препятствием для защиты боснийцев, однако она представляла собой еще один этап долгого непростого процесса с целью убедить Европу и ООН занять более агрессивную позицию.

К 3 августа мы договорились об окончательном варианте проекта бюджета, предусматривавшем его сокращение на 255 миллиардов долларов и увеличение налогов на 241 миллиард долларов. Некоторые демократы были, тем не менее, обеспокоены тем, что повышение налога на бензин погубит нашу репутацию в глазах избирателей из числа представителей среднего класса, и без того возмущенных тем, что не снижены налоги. Консервативные демократы заявляли, что бюджет не предусматривает достаточных мер по сокращению дефицита на основе снижения расходов за счет уменьшения числа людей, имеющих право пользоваться помощью на основе программ «Медикэр» и «Медикэйд» и в рамках системы социального страхования. Свыше 20 процентов средств уже было сэкономлено за счет сокращения будущей зарплаты врачам и ассигнований больницам на основе программы «Медикэр», плюс еще одна крупная сумма — за счет того, что будет подлежать налогообложению более значительная часть доходов от выплат в рамках системы социального страхования пенсионерам, лучше обеспеченным материально. Это все, что я мог сделать, не теряя в Палате представителей больше голосов, чем мы были в состоянии набрать.

Выступая в этот вечер с телеобращением из Овального кабинета, я опять, в последний раз, призвал общественность поддержать экономическую программу. Я заявил, что на ее основе в следующие четыре года может быть создано 8 миллионов рабочих мест, и объявил о своем намерении подписать на следующий день распоряжение президента об учреждении доверительного фонда для сокращения дефицита. Он должен был гарантировать, что поступления от всех новых налогов и сокращения расходов будут использоваться только для этой цели. Доверительный фонд имел особенно большое значение для сенатора Денниса Деконсини от штата Аризона, и в своем телеобращении я сказал, что эта идея принадлежит именно ему. Из шести сенаторов, голосовавших против этой программы в первый раз, Деконсини был моей единственной надеждой. Остальных я приглашал на обед, встречался с ними, звонил им, убедил их ближайших друзей в нашей администрации лоббировать этих членов Сената, однако безрезультатно. Если Деконсини не изменит свою позицию, мы проиграем.

На следующий день он заявил, что проголосует за программу благодаря созданию доверительного фонда. Теперь, если с нами останется Боб Керри, мы получим 50 голосов в Сенате, и голос Ала Гора снова окажется решающим, позволив преодолеть «ничью». Однако, прежде чем мы добьемся этого, бюджет должен быть сначала принят Палатой представителей. У нас оставался еще один день, чтобы добиться большинства в 218 голосов, но пока нам это не удавалось. Более тридцати демократов колебались. Они опасались повышения налогов, хотя мы сделали распечатки текста программы для каждого из членов Палаты представителей, из которых было ясно, у скольких людей в их избирательном округе снизятся налоги благодаря налоговому кредиту на заработанный доход, в сравнении с теми, для кого увеличится подоходный налог. Во многих случаях это соотношение составляло десять к одному или даже более, и едва ли в двенадцати случаях их электорат жил настолько хорошо, что налоги в округе должны были скорее повыситься, чем понизиться. Тем не менее все сенаторы были обеспокоены по поводу налога на бензин. Я мог бы легко добиться принятия этой программы, если бы отказался от него и компенсировал убытки, не вводя налоговый кредит на заработанный доход. В политическом отношении я бы понес меньший ущерб. У бедных рабочих не было лоббистов в Вашингтоне, и они никогда бы об этом не узнали, но достаточно было того, что об этом знал я. Кроме того, если мы собирались «выкачивать» деньги из богатых, рынок облигаций заставлял нас немного потрясти и средний класс.

В этот вечер Леон Панетта и лидер демократического большинства в Палате представителей Дик Гепхардт, который неустанно работал, стремясь добиться принятия бюджета, заключили соглашение с конгрессменом Тимом Пенни из штата Миннесота, лидером группы демократов-консерваторов, выступавших за еще большее урезание расходов, обещая тем, кто поддержит сокращение бюджета, дополнительное голосование во время процесса выделения ассигнований осенью, чтобы еще кардинальнее сократить расходы. Пенни был удовлетворен, и его одобрение нашей программы принесло нам еще семь или восемь голосов.

Мы потеряли два голоса из числа поданных ранее в поддержку нашей программы, когда Билли Тозин из штата Луизиана, который впоследствии стал республиканцем, и Чарли Стенхолм из штата Техас, представлявший округ, где большинство избирателей — республиканцы, сказали, что проголосуют против нее. Они были очень недовольны увеличением налога на бензин; кроме того, единая оппозиция республиканцев этой программе убедила их избирателей, что речь идет всего лишь о повышении налогов.

Когда до голосования осталось менее часа, я поговорил с конгрессменом Биллом Сарпалиусом из Амарильо, штат Техас, который в мае голосовал против нашей программы. Во время нашего четвертого за день телефонного разговора Билл сообщил, что решил голосовать за нашу программу, поскольку у значительно большего числа его избирателей налоги снизятся, а не повысятся и поскольку министр энергетики Хейзел О’Лири обещала направить больше государственных заказов на завод Pantex в его округе. Мы дали много подобных обещаний. Как сказал кто-то, существуют две вещи, процесс изготовления которых людям лучше не видеть, — колбаса и законы, потому что это зрелище не из приятных.

Когда началось голосование, я все еще не знал, победим мы или потерпим поражение. После того как Дэвид Миндж, представлявший один из сельских округов в Миннесоте, сказал, что он проголосует против нашей программы, решающей стала позиция трех человек: Пата Уильямса от штата Монтана, Рэя Торнтона от штата Арканзас и Мэрджори Марголис-Мезвински от штата Пенсильвания. На самом деле я не хотел, чтобы она голосовала за нашу программу. Марголис-Мезвински была одной из очень немногих демократов, представлявших округа, где для большего числа избирателей налоги будут повышены, а не снижены, в то время как в ходе своей предвыборной кампании она обещала не голосовать за их увеличение. Пату Уильямсу тоже трудно было решиться проголосовать за нашу программу. Хотя для большинства его избирателей налоги будут снижены, а не повышены, Монтана была огромным штатом с низкой плотностью населения, где людям приходилось преодолевать на автомобилях большие расстояния, поэтому налог на бензин мог ударить по ним сильнее, чем по основной массе американцев. Однако Пат Уильямс был хорошим политиком и решительным популистом, которому не нравилось, как отразилась ситуация в экономике, в которой блага «просачиваются» сверху вниз, на положении жителей его штата. Существовала возможность, что после голосования он по меньшей мере удержится на своем посту.

Торнтону по сравнению с Уильямсом и Марголис-Мезвински голосовать было легче. Он представлял центральный Арканзас, где людей, для которых налоги снизятся, было гораздо больше, чем тех, для кого они повысятся. Рэй пользовался популярностью, и его не удалось бы «выкурить» с места в Сенате даже динамитом. Торнтон был конгрессменом из моего штата, а во время этого голосования решалась судьба моего президентства. Кроме того, он имел множество прикрытий: оба сенатора из Арканзаса, Дэвид Прайор и Дейл Бамперс, были активными сторонниками этой программы. Однако в конечном счете Торнтон сказал «нет». Он никогда не голосовал за повышение налога на бензин раньше и не хотел этого делать сейчас — ни для того, чтобы добиться сокращения дефицита, ни для того, чтобы обеспечить оживление в экономике, ни для того, чтобы спасти мои позиции как президента или карьеру Мэрджори Марголис-Мезвински.

В конце концов Пат Уильямс и Марголис-Мезвински приняли решение поддержать позицию демократической партии и сказали «да», обеспечив нам победу с перевесом в один голос. Демократы приветствовали их за мужество, а республиканцы освистали. Особенно жестоко они отнеслись к Марголис-Мезвински, когда размахивали руками и распевали: «До свиданья, Мэрджи!» Она заслужила почетное место в истории, проголосовав за программу, которую ей не следовало поддерживать. Дэн Ростенковски был так счастлив, что у него на глаза навернулись слезы. Вернувшись в Белый дом, я издал возглас радости и облегчения.

На следующий день эти драматические события переместились в Сенат. Благодаря Джорджу Митчеллу и его группе лидеров, а также нашему лоббированию за программу проголосовали те же самые сенаторы, что и в первый раз, кроме Дэвида Борена. Его место смело занял Деннис Деконсини, однако результат все еще вызывал сомнения, поскольку пока не принял решение Боб Керри. В пятницу мы разговаривали с ним полтора часа, потом еще раз — за полтора часа до голосования, и он выступил в Сенате, сказав непосредственно мне: «Я не могу и не должен голосовать таким образом, чтобы это нанесло ущерб вашим позициям как президента». Керри подчеркнул, что, хотя он скажет «да», мне придется принять дополнительные меры для контроля над затратами на субсидии. Я согласился работать с ним над этим вопросом. Он был доволен этим, так же, как и тем, что я принял предложение Тима Пенни о проведении в октябре голосования по дополнительным сокращениям бюджетных расходов.

Позиция Керри обеспечила «ничью»: 50 голосов было «за» и 50 — «против». Затем, как и во время первого голосования 25 июня, голос Ала Гора как председателя Сената обеспечил нам победу. В заявлении, сделанном мною после голосования, я поблагодарил Джорджа Митчелла и всех сенаторов, «голосовавших за перемены», и Ала Гора — за его «неизменный вклад в победу». Ал любил шутить, что во всех случаях, когда он голосовал, мы всегда побеждали.

Я подписал этот законопроект 10 августа. Его появление изменило ситуацию, существовавшую на протяжении двенадцати лет, из-за которой наш государственный долг увеличился в четыре раза, а размеры дефицита определялись на основе чрезмерно оптимистичных прогнозов о доходах и почти религиозной веры в то, что низкие налоги и высокий уровень расходов каким-то образом обеспечат темпы экономического роста, достаточные для того, чтобы бюджет стал сбалансированным. На церемонии подписания законопроекта я признал вклад конкретных сенаторов и членов Палаты представителей, не колебавшихся в своей поддержке программы с самого начала и до конца, фамилии которых по этой причине никогда не упоминались в сообщениях средств массовой информации. Каждый из тех, кто произнес «да» в обеих палатах Конгресса, мог по праву сказать, что, если бы не он или не она, наши сегодняшние достижения были бы невозможны.

С момента горячих дискуссий в столовой резиденции губернатора в Литл-Роке в декабре прошлого года мы прошли долгий путь. Демократы только собственными силами заменили нелепую, но глубоко укоренившуюся экономическую теорию более разумной. Наши новые экономические идеи стали реальностью.

К сожалению, республиканцы, политика которых с самого начала создавала проблемы, очень успешно представляли общественности эту программу как всего лишь повышение налогов. Действительно, большая часть сокращения бюджетных расходов была включена в программу позже, чем повышение налогов, однако то же самое можно было сказать и об альтернативном бюджете, предложенном сенатором Доулом. В действительности план Доула предусматривал в первые два года еще более высокий процент сокращений бюджета, рассчитанного на пять лет, чем моя программа. Для того чтобы сократить расходы на оборону и на здравоохранение, нужно время; нельзя сделать это сразу. Более того, инвестиции нашей страны в «будущее» — в образование, профессиональное обучение, исследования, технологию и охрану окружающей среды — уже находились на неприемлемо низком уровне, на котором их удерживали в 1980-е годы, в то время как активно снижались налоги, резко возрастали расходы на оборону и затраты на здравоохранение. Мой бюджет положил начало изменению этой тенденции.

Заявление республиканцев о том, что моя экономическая программа приведет к катастрофе, было вполне предсказуемо. Они подчеркнули, что она «ликвидирует рабочие места» и будет «поездкой только в одном направлении — к спаду». Республиканцы ошиблись. Наш гамбит с рынком облигаций по своей эффективности превзошел самые смелые ожидания, обеспечив снижение процентных ставок, значительный рост курсов акций и бум в экономике. Как и прогнозировал Ллойд Бентсен, самые богатые американцы начали получать назад свои деньги, которые они уплатили в виде налогов, и еще более значительные прибыли в виде доходов от инвестиций. Среднему классу деньги, заплаченные в виде налога на бензин, стали возвращаться за счет уменьшения ставок ипотечного кредита и снижения процентов по кредитам на приобретение автомобилей, займам для студентов и кредитным картам. Рабочие семьи с умеренными доходами получили выигрыш сразу благодаря налоговому кредиту на заработанный доход.

В последующие годы меня часто спрашивали, какая новая великая идея была положена мною и моей экономической командой в основу разработки экономической политики. Вместо того чтобы давать сложные объяснения о стратегии, основанной на соотношении ситуации на рынке облигаций и в сфере сокращения дефицита, я всегда давал ответ, состоявший из одного слова: «арифметика». Американскому народу более десяти лет внушали, что его правительство — ненасытное чудовище, поглощающее налоги с его тяжело заработанных долларов таким образом, что от этого нет никакого толку. Затем те же самые политики, которые так говорили и обеспечивали снижение налогов, чтобы уморить голодом злое чудовище, полностью изменили свою позицию и теперь расходуют средства на свое переизбрание, создавая ошибочное впечатление, что избиратели могут получать помощь на основе программ, за которые они не заплатили, и что единственная причина больших дефицитов — расходы на помощь иностранным государствам, социальное обеспечение и другие программы для бедных людей, составляющие незначительную часть всего бюджета. Расходы на «них» — это плохо; расходы на «нас» и снижение налогов для «нас» — хорошо. Как часто говорил мой друг сенатор Дейл Бамперс, консерватор в вопросах финансовой политики: «Дайте мне возможность выписывать чек на 200 миллиардов долларов в год на самые неотложные нужды, и я тоже покажу вам, как можно хорошо жить».

Мы вернули в бюджет арифметику и избавили Америку от плохой привычки. К сожалению, хотя экономический эффект начал сказываться сразу, люди некоторое время этого не ощущали. Тем временем мои друзья-демократы и я несли на себе всю тяжесть неприятия этой программы общественностью. Я не мог рассчитывать на благодарность. Никто не любит ходить к дантисту, даже когда возникает абсцесс из-за больного зуба.