Моя жизнь

ГЛАВА 31

Следующий год представлял собой удивительную мозаику из важных законодательных достижений, успехов и разочарований во внешней политике, непредвиденных событий, личной трагедии, искренних ошибок и неловких нарушений культурных обычаев Вашингтона, которые в сочетании с постоянными утечками информации, исходившими от некоторых сотрудников, гарантировали освещение моей деятельности в печати, часто похожее на то, каким оно было во время предварительных выборов в Нью-Йорке.

Двадцать второго января мы объявили о том, что Зое Бэйрд сняла свою кандидатуру с рассмотрения на пост министра юстиции. После того как мы узнали, что у нее работали незаконные иммигрантки и что во время процесса проверки она не платила за них социальные налоги, я был вынужден заявить, что мы не смогли дать надлежащую оценку этому делу, и не она, а я несу ответственность за эту ситуацию. Зое никоим образом не вводила нас в заблуждение. Она наняла помощниц по домашнему хозяйству, только что получив новую работу, а ее муж-преподаватель взял летний отпуск. По-видимому, каждый предполагал, что вопрос с налогами решил другой. Я верил ей и после того, как она впервые предложила снять свою кандидатуру, и еще три недели продолжал добиваться ее назначения. Впоследствии я назначил Зое в Консультативный совет по внешней разведке, где она внесла реальный вклад в работу, выполнявшуюся группой адмирала Кроу.

В тот же день новая администрация вызвала неудовольствие журналистов тем, что лишила их привилегии, которой они пользовались годами: запретила проходить из комнаты для представителей прессы, расположенной между западным крылом и жилыми помещениями Белого дома, в кабинет пресс-секретаря на первом этаже, находящийся рядом с залом заседаний кабинета. Подобные «прогулки» позволяли представителям прессы постоянно крутиться в холлах и забрасывать вопросами всех проходящих мимо. По-видимому, кое-кто из сотрудников, занимавших высокие посты в администрации Буша, сказал своим новым коллегам, что это препятствовало эффективной работе и усиливало утечку информации, и мы приняли решение изменить существующее правило. Я не помню, чтобы со мной консультировались, хотя, возможно, так и было. Журналисты подняли ужасный шум, однако мы твердо держались своего решения, считая, что они это переживут. Совершенно очевидно, что новая политика способствовала более свободному передвижению и общению сотрудников Белого дома, однако трудно сказать, стоило ли принимать такие меры, учитывая, какую враждебность они вызвали. Невзирая на это, в первые несколько месяцев моей деятельности на посту президента утечек из Белого дома было больше, чем из хижины с дырами в крыше и щелями в стенах. Поэтому нельзя сказать, что ограничение передвижений представителей печати принесло какую-то пользу.

В тот вечер, в годовщину рассмотрения дела «Роу против Уэйда», я издал распоряжение, отменившее запрет Рейгана — Буша на исследования эмбриональной ткани; упразднил так называемое «правило Мехико», запрещавшее оказывать федеральную помощь международным ведомствам по планированию семьи, которые имели какое-либо отношение к абортам; упразднил «жесткий регламент» Буша, запрещавший консультации по поводу абортов в клиниках по планированию семьи, получавших федеральное финансирование. Во время предвыборной кампании я обещал принять эти меры и считал их правильными. Исследования эмбриональной ткани были необходимы для того, чтобы найти более эффективные средства лечения болезни Паркинсона, диабета и других заболеваний. Есть основания думать, что «правило Мехико» способствовало увеличению числа абортов, поскольку ограничивало доступ к информации об альтернативных методах планирования семьи. А «жесткий регламент» использовал федеральные средства, чтобы помешать клиникам по планированию семьи сообщать беременным женщинам, часто испуганным, слишком молодым и одиноким, о возможности, которую Верховный суд объявил конституционным правом. Федеральные средства по-прежнему нельзя было направлять на финансирование абортов ни в нашей стране, ни за границей.

Двадцать пятого января, в первый день учебы Челси в новой школе, я объявил, что Хиллари возглавит целевую группу, которая должна будет разработать всеобъемлющую программу в области здравоохранения. Вместе с ней должны были работать Айра Магазинер, в качестве ведущего сотрудника, Кэрол Раско, как советник по внутренней политике, и Джуди Фидер, возглавлявшая в нашем переходном комитете команду по здравоохранению. Я был рад, что Айра согласился работать над реформой здравоохранения. Мы с ним дружили с 1969 года, когда он как стипендиат Родса поступил в Оксфорд на следующий год после меня. Успешный предприниматель, он входил в состав экономической команды моего предвыборного штаба. Айра считал, что введение всеобщей медицинской страховки является необходимостью как с нравственной, так и с экономической точек зрения. Я знал, что он окажет Хиллари именно такую поддержку, какая ей необходима для решения стоявшей перед нами трудной задачи.

Руководство деятельностью по реформе системы здравоохранения было ролью, беспрецедентной для первой леди, так же, как и мое решение предоставить Хиллари и ее сотрудникам кабинеты в западном крыле Белого дома, где обычно осуществляется политическая деятельность, а не в традиционном восточном крыле, в служебных помещениях которого обычно проводятся светские мероприятия Белого дома. Оба решения были спорными; когда речь шла о роли первой леди, то Вашингтон, по-видимому, проявлял еще большую консервативность, чем Арканзас. Я решил, что Хиллари следует возглавить усилия по реформе системы здравоохранения, поскольку ее интересовала эта сфера деятельности и она очень много о ней знала.

У Хиллари было время, чтобы хорошо выполнить эту работу, и я считал, что она сможет стать честным посредником между всеми конкурирующими структурами в области здравоохранения, государственными ведомствами и группами потребителей. Я знал, что в целом это начинание сопряжено с риском. Попытка Гарри Трумэна ввести систему всеобщего медицинского страхования чуть было не привела к его отставке с поста президента, а законопроекты, подготовленные Никсоном и Картером, не продвинулись дальше стадии обсуждения в комитетах. В ситуации, когда большинство в Конгрессе составляли демократы, Линдон Джонсон добился принятия программы «Медикэр» для пожилых людей и «Медикэйд» для бедняков, однако он даже не пытался обеспечить страховкой тех, у кого ее не было. Тем не менее я полагал, что нам следует предпринять попытку добиться всеобщего страхования, уже давно существовавшего в каждой второй богатой стране, как для улучшения положения в здравоохранении, так и по экономическим соображениям. Почти у сорока миллионов американцев не было медицинской страховки, и, тем не менее, мы расходовали на здравоохранение 14 процентов нашего валового национального продукта, на 4 процента больше, чем Канада, страна, находящаяся на следующем за нами месте по этому показателю.

Вечером 25 января по просьбе членов Объединенного комитета начальников штабов я встретился с ними, чтобы обсудить вопрос о службе гомосексуалистов в вооруженных силах. Ранее в тот же день газета New York Times сообщила, что из-за активной оппозиции военных этим нововведениям я решился отложить принятие официальных решений, отменяющих запрет на службу гомосексуалистов в армии, на шесть месяцев, и за это время будут изучены мнения старших офицеров, а также практические проблемы. Это было разумное решение. Когда Гарри Трумэн отдал распоряжение о расовой интеграции в вооруженных силах, он предоставил Пентагону даже больше времени для размышлений над тем, как выполнить это решение таким образом, чтобы оно не противоречило его главной цели — сохранить хорошо подготовленные, сплоченные вооруженные силы, обладающие высоким моральным духом. Тем временем министр обороны Эспин запретил военным задавать новобранцам вопрос об их сексуальной ориентации и увольнять из армии мужчин и женщин с нетрадиционной ориентацией, если их не застали в момент совершения гомосексуального полового акта, что расценивалось как нарушение Унифицированного военного кодекса.

То, что Объединенный комитет начальников штабов обратился ко мне с просьбой о встрече, с самого начала создало проблему. Меня очень интересовало мнение его членов, однако я не хотел, чтобы этот вопрос привлек еще больше внимания, чем ему уже уделялось, не из-за стремления скрыть свою позицию, а просто не желая, чтобы общественность считала, что я занимаюсь этим больше, чем проблемами экономики. Республиканцы в Конгрессе хотели, чтобы американский народ думал именно так. Сенатор Доул уже говорил о возможности принятия резолюции, которая лишит меня права на отмену этого запрета. Безусловно, он хотел, чтобы это стало главной проблемой первых пяти недель моего пребывания на посту президента.

На состоявшейся встрече члены Объединенного комитета начальников штабов признали, что в вооруженных силах численностью 1,8 миллиона человек служат тысячи геев и лесбиянок, которые безупречно выполняют свои обязанности, тем не менее они подчеркнули, что, если позволить людям служить, не скрывая своей сексуальной ориентации, это будет, по выражению генерала Пауэлла, «пагубно влиять на дисциплину и порядок». Остальные члены Объединенного комитета начальников штабов были согласны с его председателем. Когда я сказал, что увольнение из вооруженных сил за последние десять лет 17 тысяч гомосексуалистов обошлось в 500 миллионов долларов, хотя, как указывалось в докладе правительства, не было никаких оснований считать, что они не могут эффективно нести службу, члены Объединенного комитета начальников штабов ответили, что это стоило сделать для сохранения единства и соблюдения нравственных норм в воинских частях.

Начальник оперативного отдела штаба ВМС адмирал Франк Келсо заявил, что наиболее серьезные практические проблемы, учитывая тесноту и изолированность помещений на кораблях, существуют именно в ВМС. Начальник штаба армии генерал Гордон Салливан и начальник штаба ВВС генерал Мерилл Макпик тоже высказались против того, чтобы разрешить гомосексуалистам служить в армии. Однако самым решительным противником этого был начальник штаба Корпуса морской пехоты генерал Карл Манди. Его беспокоило нечто большее, чем внешние приличия и практическая сторона вопроса. Он считал гомосексуализм аморальным явлением; если разрешить тем, кто придерживается нетрадиционной ориентации, открыто служить, то это будет означать, что вооруженные силы потворствуют безнравственному поведению, и в таком случае они больше не смогут привлекать лучших молодых американцев. Я был не согласен с Манди, но этот человек мне нравился. На самом деле я уважал их всех и хорошо к ним относился. Члены комитета честно высказали мне свое мнение, однако добавили, что, если я им прикажу, они сделают все от них зависящее, однако, если их пригласят в Конгресс для дачи показаний, они будут вынуждены честно изложить свою точку зрения.

Через несколько дней у меня состоялось еще одно ночное совещание по этому вопросу с членами сенатского Комитета по делам вооруженных сил, включая сенаторов Сэма Нанна, Джеймса Эксона, Карла Левина, Роберта Берда, Эдварда Кеннеди, Боба Грэма, Джеффа Бингамана, Джона Гленна, Ричарда Шелби, Джо Либермана и Чака Робба. Нанн, который выступал против моей позиции, согласился на шестимесячную отсрочку принятия решения. Некоторые из моих сотрудников были недовольны тем, что Сэм сразу же и решительно выступил против моего предложения, однако я не разделял их точку зрения; в конце концов, он был консерватором, как председатель этого комитета с уважением относился к военной культуре и считал своей обязанностью ее защищать.

Сэм был не одинок. Чарли Москос, социолог из Северо-Западного университета, который работал вместе со мной и Нанном над предложением Национального комитета демократической партии по национальной службе, рассказал, что во время корейской войны познакомился с офицером-гомосексуалистом, который выступал против отмены этого запрета. Он заявлял, что благодаря ему сохраняется «надежда на конфиденциальность», на которую имеют право солдаты, живущие в условиях скученности. Москос подчеркнул, что нам следует оставить все так, как пожелает большинство военнослужащих, поскольку главное, что нам необходимо, — это способность и готовность вооруженных сил сражаться. Я считал, что проблема как с его доводами, так и аргументами Сэма Нанна состоит в том, что их с таким же успехом можно было бы использовать против приказа Трумэна об интеграции или против предпринимаемых в настоящее время усилий с целью предоставить женщинам более широкие возможности для службы в вооруженных силах.

Сенатор Берд занял еще более жесткую позицию, чем Нанн, повторив то, что я уже слышал от генерала Манди. Берд считал гомосексуализм грехом и заявил, что никогда не позволил бы своему внуку, которого он обожал, поступить на службу в вооруженные силы, куда допускаются люди нетрадиционной сексуальной ориентации. По словам сенатора, единственной причиной краха Римской империи стало то, что в римских легионах мирились с повсеместным гомосексуальным поведением, которому были подвержены все — от Юлия Цезаря до рядовых воинов. В отличие от Берда и Нанна, Чак Робб, который по многим вопросам занимал консервативную позицию и в свое время участвовал в тяжелых боях во Вьетнаме, поддержал меня, потому что во время войны общался с людьми, которые были одновременно гомосексуалистами и смелыми солдатами. В Конгрессе он был не единственным ветераном вьетнамской войны, занимавшим такую позицию.

Культурные различия частично, но не полностью основывались на принадлежности к разным партиям и разным поколениям. Некоторые молодые демократы выступали против отмены этого запрета, в то время как кое-кто из республиканцев старшего возраста, включая Лоуренса Корба и Барри Голдуотера, считали, что его надо оставить в силе. Корб, который, будучи помощником министра обороны в администрации Рейгана, проводил в жизнь этот запрет, заявил, что он не так уж необходим для сохранения высокого уровня и мощи наших вооруженных сил. Голдуотер, бывший председатель сенатского Комитета по делам вооруженных сил, ветеран и основатель Национальной гвардии штата Аризона, был старомодным консерватором со склонностью к полной свободе воли. В заявлении, опубликованном газетой Washington Post, он подчеркнул, что решение позволить гомосексуалистам служить в армии — это не призыв к культурной распущенности, а подтверждение американских ценностей, предусматривающих расширение возможностей для ответственных граждан и ограничение вмешательства правительства в частную жизнь людей. В своей прямой грубоватой манере Голдуотер отметил, что для него неважно, является ли солдат «натуралом»: главное, чтобы он метко стрелял.

Как оказалось, его поддержка и все мои аргументы носили чисто теоретический характер. Палата представителей при соотношении голосов более чем три к одному приняла резолюцию против моей позиции. Оппозиция Сената оказалась не столь явной, но, тем не менее, существенной. Это означало, что, если я продолжу настаивать на своем, Конгресс отменит мое решение путем внесения поправки в законопроект об ассигнованиях на оборону, на которую мне будет не так-то просто наложить вето, и даже если мне это удастся, обе палаты Конгресса его отменят.

Во время обсуждения этого вопроса я ознакомился с результатами опроса общественного мнения, подтверждавшими, что общественность, при соотношении 48 к 45 процентам, не согласна с моей позицией. Для столь спорной проблемы цифры выглядели не так уж плохо, но они свидетельствовали о негативном отношении к подобным планам и показывали, почему Конгресс считал это дело полностью провальным. Только 16 процентов электората активно поддерживали отмену запрета, в то время как 33 процента решительно выступали против. Позиция конгрессмена по обсуждавшемуся вопросу могла повлиять на решение этих людей голосовать или не голосовать за него на следующих выборах. Поэтому было трудно убедить политиков в округах, избиратели которых склонны менять свои предпочтения, согласиться с какой-либо идеей, способной лишить их 17 процентов голосов. Обнаружилась и такая интересная связь: люди, называвшие себя христианами, утвердившимися в вере после испытаний, выступали против моей позиции при соотношении 70 к 22 процентам, а люди, которые говорили, что были знакомы с гомосексуалистами лично, поддерживали ее при соотношении 66 против 33 процентов.

В ситуации, когда поражение в Конгрессе стало неизбежным, Лес Аспин договорился с Колином Пауэллом и Объединенным комитетом начальников штабов о компромиссе. Почти ровно через шесть месяцев, 19 июля, я отправился в Университет национальной обороны в Форт-Макнейре, чтобы объявить об этом офицерам, ожидавшим решения. Принцип «не задавайте вопросов и не отвечайте на них» по существу означал: если вы объявляете себя гомосексуалистом, предполагается, что вы намереваетесь нарушить Унифицированный военный кодекс, и вас могут уволить из вооруженных сил, если вам не удастся убедить своего командира, что вы не собираетесь вступать в гомосексуальные половые контакты и нарушать кодекс. Однако, если вы не сообщаете, что вы гомосексуалист, к вашему увольнению не приведут следующие вещи: если вы будете участвовать в демонстрациях за права гомосексуалистов в гражданской одежде; если вы будете посещать бары для гомосексуалистов или общаться с людьми, о которых известно, что они гомосексуалисты; если ваша фамилия будет включена в списки почтовой рассылки для гомосексуалистов; если вы будете жить с лицом того же пола, в чью пользу застрахуете свою жизнь. На бумаге военные значительно продвинулись к соблюдению принципа «живи сам и давай жить другим», хоть и продолжали считать, что не могут признать права гомосексуалистов, не одобряя гомосексуализм в целом и не ставя под угрозу нравственность и единство. Однако на практике этот принцип часто не соблюдался. Многие офицеры, которые были против службы гомосексуалистов в армии, игнорировали новую политику и еще более активно старались избавляться от военнослужащих с гомосексуальной ориентацией, что обошлось вооруженным силам в миллионы долларов, которые можно было бы с гораздо большей пользой использовать для укрепления безопасности Америки.

В краткосрочной перспективе я ничего не сумел сделать. В этой борьбе я потерпел поражение, и гомосексуалисты резко критиковали меня за достигнутый компромисс, отказываясь признать, что его причиной было фактическое отсутствие поддержки в Конгрессе, и не ставя мне в заслугу отмену другого запрета, касающегося назначения гомосексуалистов на важнейшие посты в структурах национальной безопасности, или того, что в администрации появилось значительное число геев и лесбиянок. Сенатор Доул, напротив, одержал большую победу. Он с самого начала и неоднократно ставил этот вопрос и вызвал вокруг него такую шумиху, что создалось впечатление, будто я не занимаюсь ничем другим. Поэтому многие американцы, избравшие меня президентом для наведения порядка в экономике, подумали, что я уделяю столько внимания сущей ерунде, и начали опасаться, не ошиблись ли они, приняв такое решение.

Я обнаружил, что мне будет нелегко сдержать и другое обещание, данное во время предвыборной кампании, — о сокращении на 25 процентов аппарата сотрудников Белого дома. Это было бы крайне нежелательно для Мака Макларти, особенно потому, что мы разработали более честолюбивую программу, чем у предыдущей администрации, и получали вдвое больше корреспонденции. 9 февраля, всего за неделю до объявления своей экономической программы, я выступил с предложением о сокращении аппарата Белого дома на 25 процентов, или на 350 человек — до 1044 сотрудников. Это сокращение распространялось на все службы; даже аппарат Хиллари должен был стать меньше, чем у Барбары Буш, хотя ей предстояло взять на себя более широкие обязанности. Больше всего я сожалел о ликвидации двадцати мест для профессионалов в отделе корреспонденции. Я бы предпочел сократить их численность путем отсева, однако Мак заявил, что иначе мы не достигнем намеченной цели. Кроме того, нам нужны были деньги на модернизацию Белого дома. Сотрудники даже не умели отправлять и получать сообщения по электронной почте, а телефонная система здесь не менялась со времен Картера. Мы не могли проводить селекторные совещания, однако любой имел возможность, нажав одну из больших кнопок со световой индикацией, слушать чьи угодно разговоры, включая мои. Вскоре мы добились установления более совершенной системы связи.

Мы также увеличили численность персонала одной из служб Белого дома — отдела, занимавшегося изучением условий жизни неблагополучных семей и лиц, нуждавшихся в материальной или моральной поддержке. Его целью было оказание помощи отдельным гражданам, имевшим проблемы в отношениях с федеральным правительством, в том числе предоставление пособий инвалидам, ветеранам или другим группам населения. Обычно для содействия в решении подобных вопросов граждане обращаются к сенаторам или членам Палаты представителей от своих округов, однако, поскольку моя предвыборная кампания носила персонифицированный характер, многие американцы считали, что могут обращаться непосредственно ко мне. Мне особенно запомнилась просьба, с которой ко мне обратились 20 февраля, когда Питер Дженнингс, ведущий новостной программы телекомпании ABC, вел транслировавшееся по телевидению «Совещание с детьми» в Белом доме, в ходе которого мне задавали вопросы дети в возрасте от восьми до пятнадцати лет. Они спрашивали, помогаю ли я Челси выполнять домашние задания, почему ни одна женщина не была избрана в нашей стране на пост президента, каким образом я собираюсь поддержать жителей Лос-Анджелеса после волнений, как будет оплачиваться медицинская помощь и что я могу сделать, чтобы прекратить насилие в школах. Многих интересовали вопросы экологии.

Однако одному ребенку действительно понадобилась помощь. Анастасия Сомоса, красивая девочка из Нью-Йорка, из-за церебрального паралича была прикована к инвалидному креслу. Она объяснила, что у нее есть сестра-близнец, Альба, страдающая от такой же болезни, но, в отличие от нее, потерявшая речь. «Из-за того, что Альба не может говорить, ее поместили в специальный класс. Но ведь она может сказать то, что ей надо, с помощью компьютера. И я бы хотела, чтобы моя сестра, как и я, училась в обычном классе». Анастасия сказала, что она и ее родители убеждены: если Альбе дать возможность, она сможет выполнять школьные задания. В соответствии с федеральными законами дети с физическими недостатками должны получать образование в «наименее ограничительных» условиях, однако важнейшее решение о том, какие условия считать «наименее ограничительными», принимается в школе, где учится ребенок. На решение этого вопроса ушло около года, но в конечном счете Альбу приняли в обычный класс.

Мы с Хиллари поддерживали связь с семьей Сомоса, и в 2002 году я выступал на выпускном вечере в школе, где учились сестры. Обе поступили в колледж, поскольку Анастасия и ее родители решили предоставить Альбе все возможности, каких она заслуживала, и не стеснялись просить других, включая меня, о помощи. Каждый месяц руководитель отдела, занимавшегося изучением условий жизни неблагополучных семей и лиц, нуждающихся в помощи, присылал мне доклад о том, кому именно мы помогли, и трогательные благодарственные письма от некоторых из этих людей.

Помимо сокращения численности аппарата сотрудников Белого дома я объявил о распоряжении президента, предусматривавшем снижение на 3 процента административных расходов во всех структурах правительства и об уменьшении жалования и дополнительных льгот, таких, например, как обслуживание лимузинами и частные столовые для высокопоставленных должностных лиц. Приняв решение, которое, как оказалось, очень повысило моральный дух членов аппарата Белого дома, я изменил правила работы столовой, разрешив пользоваться ею сотрудникам низового уровня, в то время как раньше это было привилегией только высокопоставленных должностных лиц.

Наши молодые сотрудники часто засиживались за работой допоздна и трудились в выходные дни, и мне казалось глупым требовать, чтобы все они либо отправлялись на ланч в город, либо заказывали еду в офис, либо приносили ее с собой в бумажных пакетах из дома. Кроме того, доступ в столовую Белого дома означал, что с ними тоже считаются. В столовой, которая представляла собой комнату с деревянными панелями, военнослужащие ВМС готовили очень вкусную еду. Я почти каждый день заказывал там ланч, и мне было очень приятно спускаться вниз, чтобы пообщаться с молодыми людьми, работавшими на кухне. Раз в неделю они готовили мексиканские блюда, которые мне особенно нравились. Когда я ушел с поста президента, столовая снова была закрыта для всех, кроме высокопоставленных сотрудников. Я считаю, что наша политика благотворно влияла на моральный дух и продуктивность работы аппарата.

Учитывая, что у нас было много дополнительной работы и меньше людей для ее выполнения, нам приходилось больше, чем когда-либо, полагаться не только на сотрудников низового уровня, но и на тысячи добровольцев, которые трудились по многу часов, а иногда работали фактически целый день. Волонтеры вскрывали корреспонденцию, направляли, когда это было необходимо, официальные ответы, заполняли запросы на получение информации и выполняли бесчисленное множество других поручений. Без них Белый дом был бы гораздо менее восприимчив к нуждам американского народа. Все, что они получали за свои усилия, помимо морального удовлетворения, — это ежегодные благодарственные приемы, которые мы с Хиллари устраивали для них на Южной лужайке. Без этих людей Белый дом не мог бы работать.

Я считал, что на основе конкретных сокращений, решение о которых я уже принял, мы сможем сэкономить значительно больше средств и улучшить работу правительства, если обеспечим в дополнение к этому систематическую ориентацию на долгосрочную перспективу. В Арканзасе я учредил программу качественного управления на всех уровнях, с помощью которой были достигнуты позитивные результаты. 3 марта я объявил, что Ал Гор возглавит группу, которая шесть месяцев будет заниматься анализом всей деятельности федеральных структур. Ал взялся за эту работу, чувствуя себя как рыба в воде. Он привлек сторонних экспертов и консультировался со многими государственными служащими. Гор продолжал эту работу все восемь лет, помог нам ликвидировать сотни программ и отменить правила и инструкции, занимавшие 16 тысяч страниц, сократить число федеральных служащих на 300 тысяч человек, благодаря чему наше федеральное правительство стало самым малочисленным начиная с 1960 года, что обеспечило экономию средств налогоплательщиков в размере 136 миллионов долларов.

В то время как мы занимались организационной работой и реагировали на полемику в печати, большую часть времени в январе и феврале я уделял работе над конкретными положениями экономической программы. В воскресенье, 24 января, Ллойд Бентсен выступил в телепрограмме «Встреча с прессой». Он должен был, не вдаваясь в подробности, отвечать на все вопросы, связанные с конкретными положениями этой программы, однако пошел немного дальше, объявив, что мы намерены предложить некий налог на потребление и что рассматривается возможность введения общего налога на энергоносители. На следующий день процентные ставки на государственные облигации сроком на тридцать лет снизились с 7,29 до 7,19 процента — самого низкого уровня за шесть лет.

Тем временем мы занимались нелегким делом проработки конкретных положений бюджета. Все сокращения расходов и повышения налогов, благодаря которым можно было получить реальные деньги, вызывали споры. Например, когда я встретился с лидерами Сената и Палаты представителей для обсуждения бюджета, Леон Панетта предложил, чтобы мы пошли на одноразовую трехмесячную отсрочку выплаты надбавки в связи с ростом прожиточного минимума в рамках системы социального страхования. По общему мнению большинства экспертов, это пособие, учитывая низкий уровень инфляции, было слишком большим, и благодаря отсрочке нам удалось бы за пять лет сэкономить 15 миллиардов долларов. Сенатор Митчелл сказал, что предлагаемая отсрочка — это шаг назад и, кроме того, это нечестно, и поэтому он не может ее поддержать. Не выражали ей одобрение и другие сенаторы. Нам предстояло найти эти 15 миллиардов долларов как-то иначе.

На уикенд 30-31 января я пригласил членов кабинета и высокопоставленных сотрудников Белого дома в Кэмп-Дэвид, загородную резиденцию на горе Катоктин в штате Мэриленд. Кэмп-Дэвид — красивый, поросший лесом уголок с уютными коттеджами и местами для отдыха и развлечений, обслуживающий персонал которого, мужчины и женщины, состоял из военнослужащих ВМС и морской пехоты. Это было прекрасное место для того, чтобы лучше узнать друг друга и поговорить о работе, ожидавшей нас в предстоящем году. Я также пригласил туда Стэна Гринберга, Пола Бегалу и Мэнди Грюнвальда. Они считали, что им не дали возможности участвовать в работе, которая велась в переходный период, и что проблема дефицита заслонила все другие цели, о которых я говорил во время предвыборной кампании. Они были уверены, что мы сАлом напрашиваемся на неприятности, не принимая во внимание серьезные опасения и интересы людей, избравших нас на посты президента и вице-президента. Я понимал их тревогу. С одной стороны, они не присутствовали на длившихся многие часы дискуссиях, в результате которых большинство из нас пришло к выводу, что если мы не справимся с проблемой дефицита, то не сможем добиться устойчивого и активного экономического роста, и что данные мною во время предвыборной кампании другие обещания, по крайней мере те, на выполнение которых нужны деньги, в конечном счете будут погребены в застойном болоте переживавшей спад экономики.

Я предоставил Мэнди и Стэну возможность начать дискуссию. Мэнди рассказал, что американцы, принадлежащие к среднему классу, тревожатся за свои рабочие места, пенсионное обеспечение, а также медицинское обслуживание и образование. Стэн подчеркнул, что больше всего избирателей беспокоят — в порядке, соответствующем степени важности, — работа, реформа системы здравоохранения, социального обеспечения, а затем уже — проблема сокращения дефицита бюджета, и если для его сокращения среднему классу придется платить больше налогов, мне лучше сделать для них что-нибудь другое.

Потом Хиллари рассказала, как мы потерпели неудачу в Арканзасе во время моего первого срока пребывания на посту губернатора из-за того, что пытались одновременно заниматься слишком многими проблемами, не имея четкого плана действий и не стремясь подготовить людей к длительному периоду преодоления трудностей. Затем она сообщила, какого успеха мы добились во время второго срока, каждые два года уделяя основное внимание одному-двум вопросам и намечая долгосрочные цели, а также устанавливая в краткосрочной перспективе точку отсчета, в сравнении с которой можно было бы судить о том, какого прогресса мы достигли.

Хиллари сказала, что такая позиция позволила мне выработать план действий, который люди могли понять и поддержать. В ответ некоторые участники дискуссии подчеркнули, что сейчас мы не имели возможности составить план действий, поскольку по самым спорным предложениям происходили многочисленные утечки информации. После этого уикенда консультанты постарались выработать стратегию отношений со средствами массовой информации, которая позволила бы нам избежать ежедневных утечек информации и споров.

Оставшееся время в Кэмп-Дэвиде мы посвятили более неформальным, личным беседам. В субботу вечером по предложению друга Ала Гора состоялось мероприятие, призванное нас сплотить. Мы собрались все вместе и по очереди рассказывали о себе то, чего другие раньше не знали. Хотя это занятие получило неоднозначные оценки, я участвовал в нем с удовольствием и признался, что в детстве у меня был избыточный вес и надо мной часто смеялись. Ллойд Бентсен счел нашу затею глупой и ушел в свой коттедж: если остальные чего-то о нем не знали, значит, он сам этого не хотел. Боб Рубин остался, но заявил, что ему нечего сказать. По-видимому, такие признания перед другими людьми не были главным залогом его успеха в Goldman Sachs. Уоррен Кристофер принял участие в этой встрече, вероятно потому, что был самым дисциплинированным человеком на свете и считал, что эта разновидность китайской пытки с падающими на голову каплями, предназначенная для представителей послевоенного поколения беби-бума, может укрепить его и без того сильный характер. В конечном итоге этот уикенд оказался очень полезным, однако по-настоящему мы сплотились в горниле борьбы, побед и поражений, ожидавших нас впереди.

В субботу вечером мы вернулись в Белый дом, где на ежегодном обеде принимали членов Национальной ассоциации губернаторов. Для Хиллари это было первое официальное мероприятие в роли первой леди, и она немного нервничала, но все прошло хорошо. Губернаторов интересовало положение в экономике, из-за которого уменьшались доходы штатов, что вынуждало их сокращать сотрудников своей администрации, повышать налоги или делать и то, и другое. Они понимали необходимость сокращения дефицита бюджета, но не хотели, чтобы оно происходило за их счет, в форме передачи федеральным правительством части своих обязательств штатам без соответствующего финансирования.

Пятого февраля я подписал свой первый законопроект, ставший после этого законом, выполнив еще одно обещание, данное в ходе предвыборной кампании. Приняв закон «О медицинском отпуске и отпуске по семейным обстоятельствам», США наконец присоединились к более чем ста пятидесяти другим странам, гарантирующим предоставление работнику отпуска в случае рождения ребенка или болезни одного из членов семьи. Главный инициатор этого законопроекта, мой давний друг сенатор от штата Коннектикут Крис Додд, несколько лет добивался его принятия. Президент Буш дважды налагал на него вето, заявляя, что такой закон был бы слишком обременителен для бизнеса. В то время как некоторые республиканцы активно поддерживали законопроект, большинство представителей этой партии голосовало против него по той же причине, что и Буш. Поскольку большинство родителей в Америке работает — по собственному выбору или по необходимости, — очень важно, чтобы у них все было хорошо и дома, и на работе. Люди, которые тревожатся о своих маленьких детях или больных родителях, работают менее эффективно, чем те, кто знает, что у них в семье все в порядке. За время моего пребывания на посту президента отпусками на основе этого закона воспользовались 35 миллионов американцев.

В последующие восемь лет и даже после моего ухода с поста президента об этом законе мне говорило больше людей, чем о любом другом подписанном мною законопроекте. Многие истории были очень впечатляющими. Однажды ранним воскресным утром, вернувшись в Белый дом после ежедневной пробежки, я встретил семью, которая пришла туда на экскурсию. Среди детей выделялась девочка-подросток в инвалидном кресле. Я поздоровался с ними и сказал, что, если они подождут, пока я приму душ и переоденусь, чтобы пойти в церковь, я приглашу их в Овальный кабинет, и мы вместе сфотографируемся. Они подождали, и у нас состоялся интересный разговор. Мне было особенно приятно поговорить с маленькой смелой девочкой. Когда я уходил, ее отец взял меня за руку, отвел в сторону и сказал: «Возможно, моя маленькая девочка не справится с болезнью. Последние три недели, которые я провел с ней, были самыми важными в моей жизни. Я не смог бы оставаться с ней, если бы не закон об отпуске по семейным обстоятельствам».

В начале 2001 года, когда я впервые вылетел челночным авиарейсом из Нью-Йорка в Вашингтон как частное лицо, одна из служащих аэропорта, провожающих пассажиров к самолету, рассказала мне, что ее отец и мать одновременно серьезно заболели, один — раком, другая — болезнью Альцгеймера. Женщина добавила, что ухаживать за родителями в их последние дни было некому, кроме нее и ее сестры, и что они не смогли бы сделать этого, если бы не закон об отпуске по семейным обстоятельствам. «Знаете, республиканцы все время говорят о семейных ценностях, — сказала она. — Однако, по-моему, то, как умирают ваши родители, — важная часть семейных ценностей».

Одиннадцатого февраля, когда мы заканчивали работу над экономической программой, у меня наконец появился министр юстиции. После одного или двух фальстартов я решил назначить на этот пост Джанет Рино, окружного прокурора Дейда, штат Флорида. Я знал о работе Джанет и уже несколько лет восхищался ею, особенно созданными по ее инициативе новаторскими «судами по делам о наркотиках», предоставлявшими тем, кто нарушил закон впервые, возможность избежать тюрьмы, если они согласятся пройти курс лечения от наркомании и затем регулярно отмечаться в этом суде. Мой шурин Хью Родэм работал в суде по делам о наркотиках в Майами, будучи адвокатом в Управлении государственного защитника. В 1980-е годы я дважды по его приглашению присутствовал на заседаниях такого суда и был поражен необычным, но эффективным сотрудничеством прокурора, адвоката защиты и судьи с целью убедить обвиняемых, что им дается последняя возможность избежать тюрьмы. Программа оказалась очень успешной, и у тех, кто ее проходил, наблюдалось гораздо меньше рецидивов, чем у тех, кто отбывал наказание в тюрьмах, к тому же она гораздо дешевле обходилась налогоплательщикам. Во время предвыборной кампании я обещал выступить в поддержку федерального финансирования для создания судов по делам о наркотиках, распространив опыт Майами по всей стране.

Когда я позвонил сенатору Бобу Грэму, он восторженно поддержал кандидатуру Рино. Точно так же отреагировала и мой друг Дайана Блэр, которая тридцать лет назад училась вместе с Джанет в Корнеллском университете. Это назначение поддержал и Винс Фостер, прекрасно разбиравшийся в людях. Проведя с ней собеседование, Винс позвонил мне и сказал в своей шутливой манере: «Я думаю, среди нас появилась особа, у которой энергия бьет через край». Рино пользовалась огромной популярностью среди своих избирателей благодаря репутации серьезного, жесткого, но честного прокурора. Джанет была уроженкой штата Флорида, ее рост составлял шесть футов, и она никогда не была замужем. Государственная служба была смыслом ее жизни, и Джанет прекрасно с ней справлялась. Я полагал, что Рино сможет укрепить часто осложнявшиеся отношения между правоохранительными органами на федеральном уровне, на уровне штатов и на местах. Меня немного беспокоило, что, как и я, она не знала принятых в Вашингтоне стереотипов, однако в Майами Джанет накопила большой опыт, работая с федеральными властями над делами об иммиграции и наркомании. Я считал, что она усвоила достаточно много, чтобы успешно справиться со своей работой.

В выходные дни мы напряженно трудились над разработкой экономической программы. Двумя неделями раньше на работу в Белый дом пришел Пол Бегала, в значительной мере для того, чтобы разъяснить, что мне следует предпринять для выполнения данного мною во время предвыборной кампании обещания вернуть возможности среднему классу, о чем, как ему казалось, недостаточно заботилось большинство членов моей экономической команды. По мнению Бегалы, этой команде в целом следовало подчеркнуть три момента: что сокращение дефицита — не самоцель, а средство для достижения реальных целей, в том числе экономического роста, увеличения числа рабочих мест и повышения доходов; что наша программа основана на радикальном изменении методов работы правительства, которое позволит покончить с безответственностью и нечестностью, поскольку теперь крупным корпорациям и другим группам с особыми интересами, в первую очередь выигравшим от снижения налогов, повлекшего за собой рост дефицита бюджета в 1980-е годы, будет предложено внести справедливый вклад «в расчистку завалов»; что нам следует не призывать людей «принести жертвы», а объяснять, что мы предлагаем им «внести вклад» в обновление Америки, то есть использовать более патриотичную и позитивную формулировку. Бегала подготовил памятную записку, в которой изложил свои аргументы и предложил новую тему: «Дело НЕ ТОЛЬКО в дефиците, глупый». Джин Сперлинг, Боб Райх и Джордж Стефанопулос согласились с Полом и были очень рады, что получили поддержку и могут теперь вместе отстаивать справедливость своей точки зрения.

Пока шло публичное обсуждение этого вопроса, мы предпринимали активные попытки решить некоторые очень важные проблемы. Самым главным в тот момент был вопрос, включать ли реформу системы здравоохранения, наряду с экономической программой, во всеобъемлющий закон «О различных бюджетных согласованиях». В пользу этого решения существовал убедительный аргумент: во-первых, во время обсуждения законопроекта о бюджете, в отличие от всех других документов, нельзя использовать так называемое «флибустьерство»— существующую в Сенате практику, позволяющую сорока одному сенатору проваливать любой законопроект путем затягивания его обсуждения до бесконечности и блокирования голосования по нему до тех пор, пока не приходит время переходить к рассмотрению других вопросов. Поскольку в Сенате сорок четыре республиканца, вероятность того, что они, по меньшей мере попытаются организовать обструкцию реформе здравоохранения, была высокой.

Хиллари и Айра Магазинер очень хотели включить реформу здравоохранения в законопроект о бюджете, лидеры Конгресса выражали готовность обсуждать этот вопрос, а Дик Гепхардт призвал Хиллари сделать это, поскольку был уверен, что сенаторы-республиканцы постараются организовать обструкцию реформе здравоохранения, если она будет предложена отдельно. Джордж Митчелл сочувствовал этому начинанию по другой причине: если бы законопроект по реформе здравоохранения был представлен отдельно, он был бы передан в Финансовый комитет Сената, председатель которого, сенатор Пат Мойнихен из штата Нью-Йорк, мягко говоря, скептически относился к возможности того, что мы сумели так быстро предложить осуществимую программу в этой области. Мойнихен рекомендовал нам сначала заняться реформой системы социального обеспечения, а предложения, касающиеся реорганизации здравоохранения, разработать в течение следующих двух лет.

Экономическая команда решительно выступала против включения в законопроект о бюджете вопроса о реформе здравоохранения, и у нее были на то убедительные основания. Айра Магазинер и многие экономисты, специалисты в области здравоохранения, полагали — как выяснилось, обоснованно,— что более сильная конкуренция на рынке здравоохранения, которую может стимулировать наша программа, обеспечит значительную экономию без установления контроля над ценами. Однако Бюджетное бюро Конгресса не поверило бы в то, что мы получим выгоду, независимо от представленного нами бюджета. Таким образом, чтобы обеспечить всеобщее медицинское страхование, мы должны были либо включить в эту программу положение о дублировании контроля над ценами, повысить налоги и еще больше сократить другие расходы, либо уменьшить планируемые размеры дефицита, что могло негативно повлиять на нашу стратегию, ориентированную на снижение процентных ставок.

Я решил отложить принятие решения до представления подробной экономической программы народу и Конгрессу. Вскоре после этого вопрос был решен без моего участия. 11 марта Роберт Берд, высокопоставленный сенатор-демократ и главный авторитет по вопросам деятельности верхней палаты Конгресса, сказал нам, что он не намерен делать для реформы здравоохранения исключение из «правила Берда», запрещавшего включение в законопроект о согласовании бюджета частных вопросов. Мы постарались привлечь всех, кого можно, чтобы убедить Берда в необходимости этого, однако он твердо отстаивал мнение, что реформу системы здравоохранения нельзя интерпретировать как часть основного бюджетного процесса. Это означало, что, если республиканцы в течение длительного времени будут устраивать обструкцию, наша программа реформы здравоохранения будет обречена уже в момент ее представления на рассмотрение Конгрессу.

Во вторую неделю февраля мы решили временно прекратить работу над реформой системы здравоохранения и завершить подготовку остальной части экономической программы. Я очень внимательно изучал все детали планирования бюджета, стараясь понять, какие последствия будут иметь для людей наши решения. Большинство членов моей команды выступало за то, чтобы урезать субсидии фермерам и другие сельскохозяйственные программы, которые, по их мнению, были неоправданными. Элис Ривлин активно добивалась этих сокращений, предлагая мне позже заявить, что я покончил с системой социального обеспечения для фермеров «в том виде, в каком она нам известна». Это была пародия на одно из самых удачных моих высказываний во время предвыборной кампании — обещание «покончить с системой социального обеспечения в том виде, в каком она нам известна». Я напомнил разработчикам бюджета, преимущественно горожанам, что фермеры — достойные люди, которые в условиях неопределенности выбрали трудную работу, и, хотя мы вынуждены пойти на некоторое сокращение программ для них, «это не обязательно должно быть нам приятно». Не имея возможности перестроить сельскохозяйственную программу в целом, уменьшить субсидии, предусмотренные бюджетами других стран, или ликвидировать все иностранные барьеры для экспорта нашего продовольствия, мы, в конечном счете, незначительно уменьшили фермерские субсидии. Но мне это было неприятно.

Предлагая сокращения, мы, безусловно, должны были учитывать, есть ли шансы на их утверждение Конгрессом. Например, кто-то сказал, что мы можем сэкономить немало денег, ликвидировав все так называемые демонстрационные программы, предусматривавшие ассигнования на конкретные цели, которых добились для своих округов или штатов члены Конгресса. Когда было выдвинуто это предложение, мой новый представитель по связям с Конгрессом Говард Пастер недоверчиво покачал головой. Он работал и в Палате представителей, и в Сенате, защищая интересы лоббистских фирм как демократов, так и республиканцев. Говард был уроженцем штата Нью-Йорк с резкой, но искренней манерой выражать свое мнение, поэтому он спросил нас: «Сколько голосов имеет рынок ценных бумаг?» Конечно, он знал, что необходимо убедить этот рынок в том, что наш план сокращения дефицита заслуживает доверия. Однако ему хотелось напомнить нам, что сначала его должен утвердить Конгресс и создание личных трудностей для его членов вряд ли будет успешной стратегией.

Некоторые вопросы, которые мы рассматривали, были абсурдны до комизма. Когда кто-то предложил ввести плату за услуги Береговой охраны, я спросил, как он себе это представляет. Мне разъяснили, что Береговую охрану нередко вызывают для оказания помощи терпящим бедствие судам, часто оказывающимся в такой ситуации по вине их владельцев. Я засмеялся и спросил: «Итак, когда мы будем буксировать эти суда или бросать веревку с вертолета, нам, прежде чем начать спасать их, придется задавать команде вопрос: оплата через “Визу” или “Мастер-кард”?» Мы сняли этот вопрос с обсуждения, однако в конечном счете приняли решение о сокращениях более чем ста пятидесяти статей бюджета.

Не легче, чем выбирать, за счет чего сокращать бюджет, было и принимать решение о повышении налогов. Самым трудным для меня оказался вопрос об энергетическом налоге на основе теплотворной способности топлива. Достаточно неприятно было уже то, что я был вынужден отказаться от своего обещания снизить налоги для среднего класса. Теперь мне говорили, что мы должны их повысить как для того, чтобы добиться намеченной цели и на пятый год сократить дефицит на 140 миллиардов долларов, так и для того, чтобы изменить психологию рынка ценных бумаг.

В 1980-е годы средний класс притесняли, и то, что Буш подписал законопроект о повышении налога на бензин, повредило ему. Если бы я предложил энергетический налог, это означало бы, что, приняв одно неверное решение, я снова позволил бы республиканцам выступать как партии, которая противится расширению сферы налогообложения, чтобы удовлетворить стремление хорошо обеспеченных людей, устанавливающих процентные ставки, создать кое-какие трудности среднему классу, — в данном случае это были бы прямые расходы в размере около девяти долларов в месяц, и эта сумма увеличилась бы до семнадцати долларов, если включить косвенные расходы в результате повышения цен на потребительские товары. По словам Ллойда Бентсена, голосование за повышение налогов на энергоресурсы никогда не приносило ничего хорошего, и Буш пострадал, подписав в 1990 году законопроект об увеличении налога на бензин, из-за данного им раньше обещания, начинавшегося со слов «Слушайте меня внимательно», и того факта, что наиболее активными противниками повышения налогов были республиканцы, входящие в основное ядро этой партии. Гор снова призвал к введению энергетического налога, заявив, что это будет способствовать энергосбережению и энергетической независимости.

В конце концов я сдался, однако внес некоторые другие изменения в исходящие от Министерства финансов предложения, которые, как я надеялся, должны были уменьшить налоговое бремя для американцев, принадлежащих к среднему классу. Я настоял, чтобы мы включили в бюджет всю сумму в размере 26,8 миллиарда долларов, которая потребуется для выполнения данного мною во время предвыборной кампании обещания более чем в два раза снизить налоги для миллионов рабочих семей, чей доход не превышает 30 тысяч долларов, за счет налогового кредита на заработанный доход, и впервые предложил воспользоваться им более чем четырем миллионам работающих бедных американцев, не имеющих иждивенцев. Это предложение должно было обеспечить снижение налогов для рабочих семей с доходом не выше 30 тысяч долларов, даже с учетом энергетического налога. Во время предвыборной кампании я говорил фактически всюду, где выступал: «Ни один человек, имеющий детей и занятый полный рабочий день, не должен жить в бедности». В 1991 году в таком положении были очень многие. За время моего пребывания на посту президента, после того как мы вдвое увеличили налоговый кредит на заработанный доход, более четырех миллионов таких людей, живших ранее в бедности, перешли в средний класс.

В то время как мы пытались прийти к договоренности об этих мерах, Лора Тайсон заявила, что, по ее мнению, нет значительного экономического различия между сокращением бюджета на 140 миллиардов долларов и его уменьшением на 120-125 миллиардов долларов, поскольку Конгресс, скорее всего, урежет любую цифру, которую я предложу. Она подчеркнула, что для снижения остроты политических проблем или просто в целях перехода к более взвешенному курсу мы могли бы избежать трудностей, ограничившись сокращением бюджета на 135 миллиардов долларов или назвав даже несколько меньшую сумму. Райх, Сперлинг, Блайндер, Бегала и Стефанопулос согласились с ней. Другие высказались за большую сумму, названную ранее. Бентсен сказал, что мы могли бы сэкономить три миллиарда долларов, если бы исключили из бюджета планируемые расходы на реформу системы социального обеспечения. Я с этим согласился. В конце концов, мы пока не полностью разработали наши предложения по этой реформе, и предложенная сумма была прикидочной. Мы знали: чтобы помочь бедным отказаться от социальных пособий и начать работать, нам придется расходовать больше средств на профессиональную подготовку, детские сады и ясли, а также транспорт, однако если в результате число получателей социальных пособий в достаточной степени сократится, то общие затраты могут не увеличиться, а уменьшиться. Более того, я считал, что мы сможем принять законопроект о реформе системы социального обеспечения отдельно, при поддержке представителей обеих партий.

Позднее Ллойд Бентсен добавил к этой программе завершающий штрих, предложив отменить ограничение заработка 135 тысячами долларов для налога на заработную плату в размере 1,45 процента, за счет которого финансировалась программа «Медикэр». Это было необходимо для расширения финансирования данной программы, однако предполагало более значительные выплаты для самых богатых американцев, высшую налоговую ставку для которых мы уже предложили увеличить до 39,6 процента. Программа «Медикэр» почти наверняка никогда не обходилась в такую сумму, какую им теперь придется в нее вносить. Бентсен, когда я спросил его об этом, только улыбнулся и ответил: он знает что делает. Бентсен был уверен, что и он сам, и другие американцы, имеющие высокие доходы, которым придется платить дополнительные налоги, с лихвой возместят издержки благодаря буму на фондовой бирже, который обеспечит наша экономическая программа.

В понедельник, 15 февраля, я впервые выступил с телеобращением из Овального кабинета — десятиминутным изложением сути экономической программы, которую через два дня представил на совместном заседании обеих палат Конгресса. Хотя, судя по статистическим данным, положение в экономике налаживалось, по-прежнему существовала проблема безработицы, и за последние двенадцать лет государственный долг увеличился в четыре раза. Поскольку существенные размеры дефицита бюджета в предшествующие годы были следствием снижения налогов для богатых, значительного роста расходов на здравоохранение и оборону, все это означало, что мы меньше инвестируем в «то, благодаря чему мы можем стать сильнее и умнее, богаче и защищеннее», например в образование, детей, транспорт и местные правоохранительные органы. При таких темпах развития в ближайшее столетие нельзя было ждать двукратного повышения уровня жизни в нашей стране, происходившего обычно каждые двадцать пять лет. Для изменения этой тенденции был необходим радикальный пересмотр национальных приоритетов, сочетание повышения налогов и сокращения расходов для уменьшения дефицита и увеличения инвестиций в наше будущее.

Я сказал, что надеюсь следовать этим курсом, не требуя большего от американцев, принадлежавших к среднему классу, так как в предыдущие двенадцать лет они прошли через трудности и с ними обращались несправедливо, однако дефицит вырос значительно больше по сравнению со сделанными ранее оценками, на основе которых я строил свои предложения по бюджету во время предвыборной кампании. «Большему числу американцев необходимо внести свой вклад сегодня, чтобы завтра лучше жилось всем нам». Однако в отличие от того, что происходило в 1980-е годы, теперь большинство новых налогов должны были платить богатые американцы, «ибо впервые более чем за десятилетие мы участвуем в этом все вместе». Помимо сокращения дефицита моя экономическая программа предусматривала: поощрение создания на предприятиях новых рабочих мест; краткосрочное стимулирование, чтобы сразу же появилось 500 тысяч новых рабочих мест; инвестиции в образование и профессиональное обучение, а также в специальные программы, чтобы помочь потерявшим свои места работникам оборонной промышленности; реформу системы социального обеспечения и значительное увеличение налогового кредита на заработанный доход; возможности, обеспечиваемые программой «Хед старт», и вакцинацию всех нуждающихся в этом детей; инициативу по учреждению национальной службы, которая позволит молодым людям зарабатывать деньги на колледж, работая в своих общинах. Я признал, что эти предложения будет не так легко и быстро провести в жизнь, однако, когда они будут реализованы, мы сможем «восстановить жизнеспособность американской мечты».

Выступая в среду вечером с обращением к Конгрессу, я разъяснил, на какой стратегии основана эта программа, и рассказал о ее конкретных положениях. Она была основана на четырех основополагающих принципах: переориентировать больше государственных и частных расходов с потребления на инвестиции для создания дополнительных рабочих мест; с уважением относиться к работе и семье; разработать бюджет на основе консервативных оценок, а не цифр из «розового сценария», использовавшихся раньше, и изыскивать средства на эти преобразования за счет реального сокращения расходов и справедливого налогообложения.

Для создания дополнительных рабочих мест я предложил ввести постоянный инвестиционный налоговый кредит для предприятий малого бизнеса, которые задействовали всего 40 процентов всей рабочей силы, но создавали львиную долю новых рабочих мест, а также создать банки развития общин и зоны поддержки в соответствии с двумя моими предвыборными обещаниями. Их целью было добиться предоставления новых займов и притока новых инвестиций в бедные районы. Я также обратился с призывом одобрить выделение дополнительных средств на дороги, мосты, общественный транспорт, высокотехнологичные информационные системы и улучшение окружающей среды, чтобы повысить эффективность производства и занятость.

В области образования я рекомендовал увеличить инвестиции в бесплатные средние школы и повысить стандарты для них, а также обеспечить стимулы для того, чтобы больше учащихся поступали в колледжи, включая мою инициативу в отношении национальной службы. Я поздравил Конгресс с принятием закона об отпуске по семейным обстоятельствам и призвал его членов усилить меры для более жесткого контроля за выплатой пособий на детей. Что касается преступности, то я призвал членов Конгресса принять законопроект Брейди, поддержать идею создания учебных военизированных лагерей для лиц, впервые совершивших ненасильственные преступления, и мое предложение вывести на улицы дополнительно сто тысяч полицейских.

Затем я предложил Конгрессу помочь мне изменить систему работы правительства, приняв закон «О реформе финансирования предвыборных кампаний» и одобрив требование о регистрации лоббистов, а также отменив налоговые льготы на их расходы. Я обещал уменьшить численность федеральных служащих на 100 тысяч человек и сократить административные расходы, сэкономив, таким образом, 9 миллиардов долларов. Я призвал Конгресс помочь мне замедлить стремительный рост затрат на здравоохранение и подчеркнул, что мы можем продолжать умеренное сокращение расходов на оборону, однако наши обязательства единственной в мире сверхдержавы требуют выделения на эти цели достаточных средств для того, чтобы наши вооруженные силы были самыми хорошо обученными и оснащенными в мире.

Вопрос о налогах я приберег напоследок, рекомендовав увеличить высшую ставку подоходного налога с 31 до 36 процентов для лиц с доходом более 180 тысяч долларов; ввести дополнительный десятипроцентный налог на доходы, превышающие 250 тысяч долларов; повысить ставку налога на прибыль корпораций с 34 до 36 процентов, если ее размер превышает 10 миллионов долларов; отменить налоговую субсидию, из-за которой компании выгоднее закрывать свои предприятия в Америке и переводить их за границу, чем реинвестировать средства на родине; взимать налоги с более значительной части доходов получателей пособий по системе социального страхования, имеющих самое благополучное материальное положение в этой категории граждан; а также принять решение о введении энергетического налога. Ставки подоходного налога повышались только для 1,2 процента получателей наиболее высокой зарплаты*, увеличение налога для тех, кто получает помощь в рамках системы социального страхования, касалось только 13 процентов этих людей; энергетический налог обошелся бы американцам, имеющим доходы в размере 40 тысяч долларов в год или более,— примерно в 17 долларов в месяц. Для семей с доходом 30 тысяч долларов или менее налоговый кредит на заработанный доход более чем компенсировал сумму энергетического налога. Согласно нынешним экономическим оценкам, эти налоги и бюджет позволили бы нам за пять лет уменьшить дефицит примерно на 500 миллиардов долларов.

В завершение своей речи я приложил максимум усилий, чтобы убедить аудиторию в масштабности проблемы дефицита, указав, что если сохранятся нынешние тенденции, то через десять лет ежегодный дефицит увеличится по меньшей мере до 635 миллиардов долларов в год по сравнению с 290 миллиардами долларов в текущем году и что выплата процентов по нашему совокупному долгу станет крупнейшей расходной статьей бюджета Америки, на которую будет уходить более 20 центов с каждого доллара налоговых поступлений. Чтобы продемонстрировать серьезность моих намерений по сокращению дефицита, я предложил Алану Гринспену занять место рядом с Хиллари в ложе первой леди на балконе Палаты представителей. Стремясь показать серьезность своего отношения к происходящему, Гринспен пришел, преодолев вполне понятное нежелание совершать поступки, которые могли быть восприняты как политическая демонстрация.

После этого выступления, которое в целом приняли хорошо, все комментаторы отметили, что я отказался от идеи снижения налогов для среднего класса. Так оно и было, однако предложенная мною экономическая программа предусматривала выполнение многих других моих обещаний. В следующие несколько дней Ал Гор, члены кабинета и я выехали в поездки по стране, чтобы убеждать людей в необходимости этой программы. Алан Гринспен дал ей высокую оценку. Его поддержал и Пол Тсонгас, заявивший, что Клинтон, выступавший в Конгрессе, был не тем Клинтоном, который соперничал с ним на выборах. Это, безусловно, вызвало обеспокоенность моих политических советников и некоторых демократов в Конгрессе.

В моей речи содержалось достаточно важных и спорных предложений, чтобы занять внимание Конгресса до конца этого года, кроме того, в программу его работы уже было включено, или в скором времени предусматривалось, рассмотрение других законопроектов. Я понимал, что прежде чем экономическая программа будет утверждена, возможны многочисленные взлеты и падения и что я не смогу тратить все свое время и силы на то, чтобы добиться ее принятия. Проблемы внешней политики и внутренние события в стране не дадут мне такой возможности.

Февраль закончился вспышкой насилия в стране. 26 февраля произошел взрыв во Всемирном торговом центре на Манхэттене, в результате которого шесть человек погибли и более тысячи были ранены. Результаты расследования очень скоро показали, что это — дело рук террористов с Ближнего Востока, которые не слишком хорошо замели следы. Первые аресты были произведены 4 марта; в конечном счете федеральный суд Нью-Йорка признал виновными шестерых заговорщиков и приговорил каждого из них к 240 годам тюремного заключения. Я остался доволен эффективностью работы правоохранительных органов, однако обеспокоен очевидной уязвимостью нашего открытого общества перед террором. Моя команда по национальной безопасности стала уделять больше внимания террористическим структурам и тому, что следует делать, чтобы защитить от них нашу страну и свободные общества во всем мире.

Двадцать восьмого февраля четыре агента Бюро по контролю за продажей алкогольных напитков, табачных изделий и оружия были убиты и еще шестнадцать ранены, когда начались столкновения с членами религиозной секты «Ветвь Давидова», базировавшимися в укрепленном лагере близ Уэйко, штат Техас. Членов этой секты подозревали в нарушении законов о стрелковом оружии. Ее руководитель, Давид Кореш, присвоивший себе роль мессии, был убежден, что он — новое воплощение Иисуса и что только он знает тайну семи печатей, о которых говорится в Откровении Иоанна Богослова. Кореш обладал почти гипнотической властью над сознанием мужчин, женщин и детей, ставших его последователями; у него имелся большой арсенал оружия, которое он явно был готов пустить в ход, и запасы продовольствия, достаточные, чтобы продержаться в течение длительного времени. Противостояние между членами секты и агентами ФБР длилось почти два месяца. За это время из лагеря ушли несколько взрослых и детей, однако большинство членов секты остались, и Кореш обещал сдаться, но постоянно находил предлоги, чтобы оттянуть этот момент.

Вечером в воскресенье, 18 апреля, Джанет Рино пришла в Белый дом и сказала мне, что ФБР хочет взять этот дом штурмом, арестовать Кореша и всех его последователей, которые принимали участие в убийствах агентов ФБР или каких-либо других преступлениях, и освободить остальных членов секты. Джанет подчеркнула: она обеспокоена сообщениями ФБР о том, что Кореш насилует детей, большинству которых от десяти до двенадцати лет, и что он, возможно, планирует массовое самоубийство. Как заявили ей представители ФБР, они не могли допустить, чтобы огромное количество ресурсов так долго было задействовано в одном месте. ФБР считало необходимым начать штурм этого дома на следующий день. Они планировали применить бронетранспортеры, чтобы проломить стены, а затем пустить в здание слезоточивый газ, после чего, по мнению сотрудников этого ведомства, все члены секты будут вынуждены сдаться в течение двух часов.

Рино собиралась одобрить решение о штурме, но предварительно хотела получить мое согласие.

Несколькими годами раньше, будучи губернатором штата Арканзас, я уже сталкивался с подобной ситуацией. Группировка правых экстремистов разбила лагерь в горах на севере штата. Среди живших там мужчин, женщин и детей было два человека, подозревавшихся в совершении убийства и находившихся в розыске. Все эти люди размещались в нескольких хижинах, и в каждой из них имелся люк, который вел в убежище, откуда они могли стрелять по приближавшимся сотрудникам правоохранительных органов, направленным туда властями штата. У них было много оружия. Люди из ФБР хотели устроить штурм. На организованном мною совещании с участием сотрудников ФБР, полиции штата и представителей правоохранительных органов из штатов Миссури и Оклахома я выслушал аргументы агентов ФБР и сказал, что смогу одобрить решение о штурме только после того, как над этим местом покружит вертолет, на борту которого будет человек, сражавшийся в джунглях Вьетнама. Он и даст оценку ситуации. Ветеран вьетнамской войны, по моей просьбе осмотревший место событий, возвратившись, сказал: «Если эти люди вообще умеют стрелять, то в случае штурма вы потеряете пятьдесят человек». Я отменил штурм, блокировал этот лагерь, прекратил оказание помощи продовольственными талонами нескольким получавшим ее семьям и организовал задержание всех, кто приходил из лагеря за продуктами. В конечном счете осажденные сдались, подозреваемые были арестованы, но при этом никто не погиб.

Когда Джанет изложила мне свои аргументы, я сказал, что, как мне кажется, прежде чем одобрять решение о штурме, мы могли бы попробовать прибегнуть к тактике, аналогичной той, что сработала в Арканзасе. Она возразила: люди из ФБР устали ждать; это противостояние обходится правительству в миллионы долларов в неделю, и там приходится держать сотрудников, которые нужны в других местах; люди из секты «Ветвь Давидова» могут продержаться дольше, чем члены группировки в Арканзасе; существует реальная возможность изнасилований детей и массового самоубийства, потому что Кореш и многие его последователи — сумасшедшие. В конце концов я сказал Джанет, что если она считает этот план правильным, то может действовать.

На следующий день я увидел в программе CNN по телевизору, находившемуся у Овального кабинета, горящий лагерь, в котором находились Кореш и его последователи. Штурм развивался очень неудачно. После того как агенты ФБР пустили в здания, где находились люди, слезоточивый газ, члены секты устроили пожар. Стало еще хуже, когда они открыли окна, чтобы проветрить помещения. Кроме того, дул холодный ветер с долин Техаса, и пламя разгорелось еще ярче. В результате всего этого погибло более восьмидесяти человек, включая двадцать пять детей; выжили только девять. Я понимал, что мне надо выступить перед представителями СМИ и взять на себя ответственность за это фиаско. Такого же мнения придерживались Ди Ди Майерс и Брюс Линдси. Однако несколько раз в течение дня, когда я хотел это сделать, Джордж Стефанопулос призывал меня подождать, говоря, что мы не знаем, остался ли в живых кто-нибудь еще, или что если Кореш услышит мои слова, он может наброситься на уцелевших людей и убить их. Джанет Рино выступила по телевидению, объяснила, что произошло, и взяла на себя полную ответственность за этот неудачный штурм. Как первая женщина — министр юстиции она считала важным для себя не пытаться переложить ответственность на кого-то другого. К тому времени, когда я наконец выступил перед журналистами по поводу событий в Уэйко, Рино уже хвалили, а меня критиковали за то, что я позволил ей взять на себя вину за этот провал.

Во второй раз менее чем за двадцать четыре часа я последовал совету, который противоречил моей интуиции. Я ни в чем не винил Джорджа. Он был молод и осторожен и честно высказал мне свое, пусть и ошибочное, мнение. Однако я злился на самого себя: во-первых, за то, что согласился на проведение штурма, хотя мое мнение было более правильным, а во-вторых, за то, что отложил публичное признание своей ответственности за случившееся. Одно из самых важных решений, которое должен принимать президент, — это в каких случаях следовать советам работающих с ним людей, а в каких отвергать их рекомендации. Никто не может быть прав всегда, однако легче пережить неудачные решения, в которые ты верил, когда их принимал, чем те, которые твои советники называют правильными, в то время как твоя интуиция подсказывает, что это не так. После событий в Уэйко я решил следовать своей интуиции.

Возможно, одной из причин, по которым я недостаточно доверял своему внутреннему голосу, было то, что в Вашингтоне резко критиковали администрацию и все мои решения на каждом шагу подвергались ревизии. Хиллари после ее первого великолепного выступления в Конгрессе критиковали за то, что совещания ее целевой группы, занимавшейся реформой здравоохранения, проходили при закрытых дверях. Поскольку члены этой группы консультировались с сотнями людей, в том, чем они занимались, не было никакой секретности; они просто старались действовать как можно оперативнее, решая исключительно сложные вопросы, чтобы достичь поставленной мною сверхчестолюбивой цели, представив Конгрессу программу реформы системы здравоохранения через сто дней. Целевая группа выслушала мнения более чем тысячи ста организаций, провела более двухсот встреч с членами Конгресса и несколько публичных совещаний по всей стране. Секретность ее работы была сильно преувеличена. В конечном счете эта группа оказалась слишком немобильной и прекратила свою деятельность, причем уложиться в сто дней нам не удалось.

Как будто этого было недостаточно, потерпела провал и моя комплексная программа стимулирования развития, которая предполагала создание 500 тысяч рабочих мест на основе оперативного предоставления средств городам и штатам на проекты инфраструктуры. Темпы экономического роста все еще оставались медленными. Экономика нуждалась в стимулировании, и умеренные разовые расходы не усугубили бы проблему нашего дефицита. Палата представителей быстро приняла этот законопроект, Сенат его тоже поддержал, однако более сорока сенаторов во главе с Бобом Доулом были готовы применить по отношению к нему тактику «флибустьерства». После подобного голосования нам следовало предпринять попытку договориться с Доулом о менее масштабном комплексном соглашении или остановиться на менее честолюбивом компромиссном предложении сенаторов-демократов Джона Бро и Дэвида Борена. Сенатор Роберт Берд, который занимался этим предложением, был твердо уверен, что если мы не дрогнем, то сумеем преодолеть обструкцию. Однако у нас ничего не получилось, и в конце концов 21 апреля, через два дня после событий в Уэйко, мы признали свое поражение.

В первый срок моего пребывания на посту президента республиканцы прибегали к тактике «флибустьерства» в беспрецедентных масштабах, срывая принятие решений, отражавших волеизъявление большинства членов Конгресса, либо из-за убежденности в необходимости этого, либо из-за стремления доказать, что я не способен руководить страной. Только в первые сто дней моего президентства сенатору Джорджу Митчеллу пришлось двенадцать раз проводить голосование для преодоления применяемой республиканцами тактики «флибустьерства».

Девятнадцатого марта в нашей семье случилось несчастье — отец Хиллари перенес обширный инсульт, — и на его фоне политические проблемы временно отступили на второй план. Хиллари вместе с Челси и моим шурином Тони поспешила к отцу в Больницу Св. Винсента в Литл-Роке. Доктор Дрю Кампьюрис, врач Хью и наш друг, сказал Хиллари, что у ее отца серьезно поврежден мозг; он находится в глубокой коме, из которой, его, вероятнее всего, вывести уже не удастся. Я приехал на два дня позже. Хиллари, Челси, Дороти и ее сыновья Хью и Тони по очереди говорили с Хью, который выглядел так, как будто он просто спокойно спит, и даже пели для него. Мы не знали, сколько времени он продержится, а я мог побыть рядом с ним только один день. Я оставил Хиллари с близкими людьми: ее семьей, супругами Томасон, Кэролайн Хьюбер, которая знала Хью с тех пор, как начала работать администратором резиденции губернатора, и Лайзы Капуто, пресс-секретаря моей жены и любимицы Хью, которая, как и он, была родом из восточной Пенсильвании и когда-то жила неподалеку от его родного города Скрантона.

В следующее воскресенье я снова на несколько дней прилетел в родной штат. Мне хотелось быть рядом с семьей, хотя сделать было ничего нельзя и оставалось только ждать. Врач сказал нам, что мозг отца Хиллари, по существу, не функционирует. В конце недели семья приняла решение отключить Хью от аппарата искусственной вентиляции легких, и мы все молились за него и прощались с ним. Но Хью не умер, его сильное старое сердце продолжало биться. Хотя я мог выполнять большую часть своих обязанностей президента, находясь в Арканзасе, во вторник мне все же пришлось вернуться в Вашингтон. Я очень не хотел покидать своего тестя, понимая, что, возможно, вижу его в последний раз. Я любил Хью Родэма, этого серьезного, грубоватого человека, беззаветно преданного семье. Я испытывал к нему чувство благодарности за то, что двадцать лет назад он принял меня в свой дом, когда я был лохматым, бедным и, самое ужасное, — демократом. Я знал, что мне будет не хватать наших игр в карты, споров на политические темы и просто ощущения, что он рядом.

Четвертого апреля, когда Хью еще держался, Хиллари пришлось вернуться в Вашингтон, чтобы отправить Челси в школу после весенних каникул и продолжить работу. Она обещала Лиз Карпентер, пресс-секретарю леди Берд Джонсон, выступить 6 апреля в отделении Университета штата Техас в Остине. Лиз убеждала ее не отменять это выступление, и Хиллари решила ехать. Переживая свое горе, она от всего сердца сказала, что, вступая в новое тысячелетие, мы «нуждаемся в новой, осмысленной политике. Мы нуждаемся в новой нравственной цели — личной ответственности и любви. Мы нуждаемся в новом определении гражданского общества, отвечающем на вопросы, на которые нет ответов и которые возникают как под влиянием рыночных факторов, так и в результате деятельности правительства; вопросы о том, как нам сделать общество таким, чтобы мы снова чувствовали полноту жизни и ощущали, что являемся частью чего-то большего, чем мы сами». Хиллари решила выступить с этой речью, прочитав статью, написанную Ли Этуотером незадолго до того, как он в сорок лет умер от рака. Этуотер приобрел известность, работая у президентов Рейгана и Буша, благодаря безжалостной критике демократов, и многие его побаивались. Оказавшись перед лицом смерти, он понял, что жизнь, посвященная только обретению власти, богатства и престижа, достойна сожаления, и надеялся с помощью этой прощальной статьи убедить нас стремиться к более высоким целям. Выступая 6 апреля в Остине, Хиллари, переживавшая свое горе, попыталась определить эту цель. Мне очень понравилось ее выступление, и я гордился тем, что она об этом сказала.

На следующий день Хью Родэм умер. Поминальная служба состоялась в Литл-Роке, затем мы отвезли Хью в его родной Скрантон, где он был похоронен у методистской церкви на Корт-стрит. Я восхищался этим человеком. Несмотря на свои республиканские убеждения, он помог мне в 1974 году, всю жизнь учился на личном опыте и избавился от фанатичных идей, на которых был воспитан. Хью освободился от расизма, работая вместе с чернокожим американцем в Чикаго, а от гомофобии — подружившись со своими соседями-гомосексуалистами, врачом и медбратом из Литл-Рока, которые заботились о нем. Хью вырос в восточной Пенсильвании, жители которой были фанатами футбола, где футболисты-католики поступали в Университет Нотр-Дам, а такие протестанты, как он, играли за Пенсильванский университет. Это разделение свидетельствовало о предубежденности против католиков, которая тоже была частью воспитания Хью. Он избавился и от этого. Мы все считали правильным, что последние дни он провел в больнице Св. Винсента, где за ним с любовью ухаживали католические монахини.