Моя жизнь

ГЛАВА 48

В самом начале 1998 года я еще не подозревал, что он станет самым странным годом моего президентства, годом моего унижения и позора, политического противоборства на родине и триумфов за рубежом, годом, который, несмотря на все трудности, убедительно продемонстрировал здравый смысл и глубокую порядочность американского народа. Поскольку все эти события разворачивались синхронно, я в еще большей степени, чем прежде, был вынужден играть несколько ролей одновременно, с той лишь разницей, что на этот раз на всеобщее обозрение были выставлены самые интимные стороны моей личной жизни.

Январь начался удачно, с трех важных инициатив: во-первых, предполагалось на 50 процентов увеличить число добровольцев Корпуса мира, чтобы иметь возможность поддержать новые демократии, появившиеся после падения коммунистических режимов; во-вторых, начать реализацию программы предоставления помощи работающим родителям, общий объем которой должен был составить 22 миллиарда долларов. Количество семей, получающих субсидии, предполагалось увеличить в два раза, а работодателям, обеспечивающим детей своих работников местами в детских садах и яслях, предоставить льготы. Также в рамках этой инициативы планировалось расширить программу дошкольного и внешкольного обучения, в которой смогли бы участвовать дополнительно 500 тысяч детей. В-третьих, было предложено охватить программой «Медикэр» шестидесятидвухлетних американцев, а также тех, кому исполнилось пятьдесят пять лет, если к этому возрасту они лишились работы (изначально эта программа была рассчитана на лиц, достигших шестидесяти пяти лет). Финансирование программы предполагалось осуществлять за счет небольших страховых взносов и других отчислений. Эти изменения были необходимы, потому что многие американцы стали выходить на пенсию раньше шестидесяти пяти лет из-за сокращений, увольнений в связи с остановкой работы предприятий или по собственному желанию и не могли самостоятельно оплачивать медицинскую страховку.

Во вторую неделю месяца я отправился в южный Техас — одно из любимейших мною мест Америки. Целью этой поездки было убедить учащихся средних школ латиноамериканского происхождения продолжить учебу в колледже, воспользовавшись значительным увеличением финансовой помощи студентам, утвержденным Конгрессом в 1997 году, так как пока доля выпускников, продолжавших образование, среди них была значительно ниже, чем в других этнических группах. В это время мне сообщили о крахе индонезийской экономики, и моя экономическая команда приступила к разработке плана помощи этой стране, ставшей очередной жертвой азиатского экономического кризиса. Заместитель министра финансов Ларри Саммерс отправился в Индонезию, чтобы согласовать с правительством этой страны меры, необходимые для получения помощи от Международного валютного фонда.

Тринадцатого января возникли проблемы в Ираке, так как правительство Саддама стало чинить препятствия работе группы инспекторов ООН, возглавляемой американским представителем. Это стало первым шагом в ряду попыток Саддама заставить Организацию Объединенных Наций отменить санкции против Ирака в обмен на возможность продолжить инспекции его ядерных объектов. На следующий день возникла новая угроза кризиса на Ближнем Востоке, после того как правительство премьер-министра Нетаньяху, которое все еще не выполнило своих давних обязательств открыть аэропорт в Газе и обеспечить для палестинцев свободный проезд из Газы на Западный берег реки Иордан, поставило под угрозу весь мирный процесс, проголосовав за сохранение на неопределенный срок контроля над этой территорией. Единственным радостным событием в сфере международных отношений в январе стало подписание договора о партнерстве между НАТО и странами Балтии, которое придавало официальный статус нашим отношениям в сфере безопасности и убедило эти страны, что конечной целью всех государств Североатлантического блока, включая Соединенные Штаты, была полная интеграция Эстонии, Литвы и Латвии в НАТО и другие международные организации.

Четырнадцатого января в Восточном зале Белого дома мы с Алом Гором заявили о нашей поддержке «Билля о правах пациентов», гарантировавшего американцам доступность базовых медицинских услуг, чего они до этого часто были лишены. В этот же день Хиллари в пятый раз была допрошена Кеном Старром. На этот раз ее спрашивали о том, каким образом секретные досье ФБР на республиканцев попали в Белый дом, о чем ей абсолютно ничего не было известно.

За три дня до этого я давал показания по делу Джонс. Я проработал возможные вопросы и ответы со своими адвокатами и считал, что был хорошо подготовлен, хотя в тот день неважно себя чувствовал и меня, естественно, совсем не радовала встреча с юристами Института Рутерфорда. Председательствовавшая на этих слушаниях судья Сюзан Уэббер Райт предоставила адвокатам Джонс возможность копаться в моей частной жизни под тем предлогом, что это может помочь обнаружить случаи моих сексуальных домогательств в отношении других женщин, которые работали в администрации штата или федеральной администрации или хотели там работать, когда я был, соответственно, губернатором или президентом, на протяжении пяти лет до того дня, когда я, по словам Джонс, подверг ее сексуальным домогательствам, и вплоть до настоящего времени. Судья также проинструктировала адвокатов Джонс о нежелательности обнародования какой-либо информации о показаниях, данных под присягой, или других обстоятельствах расследования.

Они могли бы получить эту информацию гораздо более простым способом, задав мне прямой вопрос о том, оставался ли я когда-либо наедине с женщинами, работающими в правительственных организациях, после чего юристы могли спросить у этих женщин, подвергал ли я их сексуальным домогательствам. Однако тогда их усилия оказались бы бесполезными. В то время все, кому было известно об этом расследовании, знали, что не существовало никаких доказательств сексуальных домогательств с моей стороны. Я был уверен, что адвокаты истицы вынуждали меня признать факт вступления в интимные отношения с одной или несколькими женщинами, чтобы потом организовать «утечку» этой информации в прессу, вопреки указанию судьи о соблюдении конфиденциальности. Как оказалось, я не знал и половины правды об этом.

После того как я принес присягу, адвокаты Института Рутерфорда попросили судью принять определение «сексуальных отношений», которое они специально отыскали в одном из юридических документов. По сути речь в нем шла о более интимном, чем поцелуй, контакте, инициированном дающим показания лицом, с целью испытать сексуальное удовлетворение или возбуждение. При такой постановке вопроса учитывались лишь мои действия и психологическое состояние и совершенно не принимались в расчет действия другого лица. По словам адвокатов, это нужно было для того, чтобы избавить меня от нескромных вопросов.

Заседание длилось несколько часов, но лишь десять или пятнадцать минут из них были посвящены Поле Джонс. Остальное время мы обсуждали темы, не имеющие к Джонс никакого отношения. Мне было задано множество вопросов о Монике Левински, которая летом 1995 года работала в Белом доме как стажер, а потом, с декабря по начало апреля, числилась в штате, после чего была переведена в Пентагон. Юристы спросили меня, насколько хорошо я ее знал, обменивались ли мы подарками, говорили ли по телефону и вступали ли в «сексуальные отношения». Я рассказал о наших с ней беседах, признал, что дарил ей подарки, и ответил «нет» на вопрос о «сексуальных отношениях».

Юристы из Института Рутерфорда продолжали задавать одни и те же вопросы с небольшими вариациями. Затем был объявлен перерыв. Мои юридические советники были озадачены, потому что имя Левински появилось в списке потенциальных свидетелей со стороны истца только в начале декабря, а через две недели ей была вручена повестка с требованием явиться в суд для дачи показаний. Я не сообщил им о своих взаимоотношениях с ней, но сказал, что не вполне понимаю, что означает это странное определение сексуальных отношений. Им это также было непонятно. Мой адвокат Боб Беннет с самого начала предложил юристам из Института Рутерфорда задавать конкретные и недвусмысленные вопросы о моих контактах с женщинами. В конце беседы о Левински я спросил расспрашивавшего меня адвоката, не хочет ли он выяснить что-то более конкретное, на что он ответил: «Сэр, думаю, все скоро выяснится, и вы все поймете».

Я почувствовал облегчение, но в то же время меня беспокоило то, что адвокат не хочет задать конкретные вопросы и услышать мои ответы. Если бы он задал мне такие вопросы, я ответил бы на них правдиво, хотя это было бы очень тяжело. Во время остановки работы правительства в конце 1995 года, когда очень немногим людям разрешалось приходить на работу в Белый дом, а те, кто получил такое разрешение, работали допоздна, я вступил в неподобающие отношения с Моникой Левински. Потом мы несколько раз встречались с ноября по апрель, когда она покинула Белый дом и уехала в Пентагон. Следующие десять месяцев мы с ней не виделись, но иногда говорили по телефону.

В феврале 1997 года Моника присутствовала среди гостей в Белом доме на вечерней записи моего еженедельного радиообращения, после чего я остался с ней наедине на пятнадцать минут. Я испытывал отвращение к самому себе за то, что сделал, и весной, когда снова встретился с ней, сказал ей, что поступаю неправильно, что это дурно по отношению к моей семье, по отношению к ней, что дальше так продолжаться не может. Я также сказал ей, что она умный и интересный человек и у нее все будет хорошо, и если она хочет, я смогу быть ее другом и помогать ей.

Моника продолжала бывать в Белом доме, и я иногда виделся с ней, но ничего предосудительного больше не случалось. В октябре она попросила меня помочь ей найти работу в Нью-Йорке, и я помог. Она получила два предложения и приняла одно из них, а позже, в декабре, приехала в Белый дом, чтобы попрощаться. К тому времени она уже была вызвана в суд в качестве свидетеля по делу Джонс. Она сказала, что не хочет давать показания под присягой, и я сообщил ей, что некоторые женщины избежали этого, дав письменные показания о том, что я не подвергал их сексуальным домогательствам.

То, чем я занимался с Моникой Левински, было аморальным и глупым. Я глубоко стыдился этого и не хотел, чтобы это получило огласку. Давая показания, я пытался защитить свою семью и себя самого от своего глупого эгоизма. Я полагал, что запутанное определение «сексуальных отношений» даст мне возможность это сделать, хотя я все же очень беспокоился и поэтому предложил допрашивавшему меня адвокату задавать мне более конкретные вопросы. Мне не пришлось долго ждать, чтобы узнать, почему он отказался это делать.

Двадцать первого января газета Washington Post опубликовала статью о том, что у меня был роман с Моникой Левински и что Кеннет Старр расследует предъявленные мне обвинения в том, что я вынуждал ее лгать под присягой. Впервые эта история была опубликована 18 января на одном из интернет-сайтов. Мои показания под присягой оказались ловушкой: почти через четыре года после того, как Старр вызвался помогать Поле Джонс, он добился своего.

Летом 1996 года Моника Левински впервые рассказала о наших отношениях своей коллеге Линде Трипп. Через год Трипп начала записывать их телефонные разговоры на магнитофон. В октябре 1997 года Трипп предложила дать послушать эти записи репортеру Newsweek, а также журналистке Люсьен Голдберг — стороннице республиканцев. Трипп была вызвана в суд в качестве свидетеля по иску Джонс, хотя ее фамилии не было в списке свидетелей, врученном моим адвокатам.

В понедельник 12 января 1998 года Трипп позвонила в офис Старра, рассказала о секретных записях ее разговоров с Левински и договорилась об их передаче. Она беспокоилась, что сама может стать объектом уголовного преследования, потому что записи, которые она делала, по законам штата Мэриленд считались преступлением, но Старр пообещал предоставить ей защиту. На следующий день он приказал передать Трипп записывающее устройство, чтобы она могла тайно записать беседу с Левински во время ланча в отеле «Риц-Карлтон» в Пентагон-Сити. Через пару дней Старр попросил Министерство юстиции расширить его полномочия, чтобы он мог заниматься расследованием дела Левински, по всей видимости не сообщив истинной причины своей просьбы.

Шестнадцатого января, за день до того, как я дал показания под присягой, Трипп снова договорилась о встрече с Левински в отеле. Но на этот раз Монику встретили агенты ФБР и прокуроры, которые отвели ее в одну из комнат, где допрашивали в течение нескольких часов, не разрешая связаться с адвокатом. Один из юристов, работавших на Старра, предложил Монике помогать следствию, если она не хочет отправиться в тюрьму, и пообещал ей защиту от судебного преследования в обмен на сотрудничество, заявив, что это предложение истекает в полночь. В конце концов ей удалось позвонить своей матери, и та связалась с отцом Моники, с которым уже давно была в разводе. Тот обратился к адвокату Уильяму Гинсбургу, который посоветовал Монике не принимать предложение о сделке со следствием, пока он не узнает об этом деле как можно больше. Гинсбург обвинил Старра в том, что тот продержал его клиентку «восемь или девять часов без помощи адвоката» и пытался заставить ее носить подслушивающее устройство, что подвергало бы опасности других людей.

Как только эта история стала достоянием гласности, я позвонил Дэвиду Кендаллу и заверил его, что никого не подстрекал к даче ложных показаний и не чинил препятствий правосудию. Нам обоим было ясно, что Старр пытается инициировать грандиозный скандал, чтобы отправить меня в отставку. Он начал очень резво, но я считал, что, если смогу продержаться две недели, пока будет длиться мое публичное бичевание, дымовая завеса начнет рассеиваться, внимание общественности переключится на используемые Старром приемы, и возобладает более трезвый взгляд на происходящее. Я прекрасно понимал, что совершил ужасную ошибку, но был тверд в своем намерении не позволить Старру отправить меня в отставку. К этому времени разразившаяся истерия достигла своего апогея.

Я продолжал выполнять свою работу, скрывая происходящее от всех: от Хиллари и Челси, от собственной администрации и кабинета, от друзей в Конгрессе, от представителей прессы и американского народа. Не считая собственного поведения, больше всего на свете я сожалею о том, что ввел в заблуждение всех этих людей. В какой только лжи меня ни обвиняли начиная с 1991 года, хотя в действительности я был предельно честен и в своей публичной жизни, и в финансовых делах, что подтвердили все проводившиеся расследования. Но на этот раз я действительно утаил от всех свои личные слабости. Я чувствовал себя ужасно неловко и хотел скрыть происходящее от жены и дочери. Мне не хотелось помогать Кену Старру в криминализации моей личной жизни, не хотелось, чтобы американский народ узнал о том, как я подвел его. Все это было настоящим кошмаром. У меня в полном смысле слова произошло раздвоение личности.

В тот день, когда все это началось, у меня состоялось запланированное ранее интервью с Джимом Лерером, ведущим программы «Час новостей» (NewsHour) телеканала PBS. Отвечая на его вопросы, я сказал, что никого не просил лгать, — что было сущей правдой, — и что у меня ни с кем нет «неподобающих отношений». Хотя «неподобающие отношения» закончились задолго до того, как Лерер задал мне этот вопрос, мой ответ прозвучал неискренне, и мне было стыдно за него. Впоследствии, если у меня была такая возможность, я просто говорил, что никогда никого не просил скрывать правду.

Пока все это продолжалось, я должен был выполнять свою работу. 20 января я встретился в Белом доме с премьер-министром Нетаньяху, чтобы обсудить планы вывода израильских войск с Западного берега реки Иордан. Нетаньяху принял решение развивать мирный процесс до тех пор, пока «будет возможно совмещать мир с безопасностью». Это был смелый шаг, потому что в рядах его правящей коалиции не было единства, но он понимал, что если не будет действовать, то ситуация быстро выйдет из-под контроля.

На следующий день в Белый дом прибыл Арафат. Я рассказал ему о моей встрече с Нетаньяху и заверил его в том, что буду всячески воздействовать на премьер-министра с тем, чтобы Израиль выполнил свои обязательства по развитию мирного процесса. Я также напомнил Арафату о политических проблемах, с которыми сталкивается израильский лидер, и о том, что он сам должен бороться с терроризмом, если хочет добиться от Израиля ответных шагов. На следующий день Мир Аймал Канси был приговорен к смертной казни за убийство двух агентов ЦРУ в январе 1993 года, ставшее первым террористическим актом, осуществленным в годы моего президентства.

К 27 января, дню ежегодного послания «О положении в стране», американский народ уже целую неделю зомбировали сообщениями о ходе расследования Старра, а я все это время пытался расхлебать заварившуюся кашу. Старр уже вручил повестки в суд целому ряду сотрудников Белого дома и затребовал материалы нашего архива. Я попросил Гарольда Икеса и Мики Кантора помочь мне в решении этих проблем. За день до моего выступления я по настоянию Гарольда и Гарри Томасона, считавших мои публичные заявления слишком нерешительными, в очередной раз появился перед прессой и сказал, что «у меня не было сексуальной связи» с Левински.

Утром в день моего выступления с посланием в программе NBC «Сегодня» Хиллари заявила, что не верит выдвинутым против меня обвинениям и что все дело в «широкомасштабном заговоре», организаторы которого пытаются уничтожить нас начиная с 1992 года. Старр выступил с возмущенным заявлением, в котором негодовал из-за того, что Хиллари ставит под сомнение мотивы его действий. Хотя моя жена была совершенно права в том, что касалось причин нападок на нас, я чувствовал невыносимый стыд за свое поведение, глядя, как она пытается меня защитить.

Данное Хиллари интервью и мои смешанные чувства в связи с ним ясно отражали сложное положение, в которое я сам себя поставил: как человек, имеющий семью, я совершил неприглядные поступки, за которые должен был извиняться, пытаясь загладить свою вину, как президент я вел сложную правовую и политическую борьбу с силами, которые, пытаясь сместить меня с моего поста и помешать мне выполнять свои обязанности, нарушали уголовное и гражданское законодательство и подвергали преследованиям ни в чем не повинных людей. После нескольких лет бесплодных усилий я наконец-то предоставил им реальную возможность причинить мне ущерб. Своим поведением я нанес вред и институту президентства, и американскому народу. В этом был виноват я один, и мне не хотелось усугублять последствия своих ошибок, дав реакционерам возможность победить.

Ровно в девять вечера я вошел в переполненный зал заседаний Палаты представителей и, как мне показалось, ощутил напряжение, царившее не только в этом зале, но и во всей Америке: это послание Конгрессу собрало у телевизионных экранов гораздо больше американцев, чем когда-либо прежде. Всех в первую очередь интересовало, что я скажу по поводу разразившегося скандала. Я начал с вполне очевидных вещей. Страна находилась в отличной форме: было создано 14 миллионов дополнительных рабочих мест, доходы населения значительно повысились; беспрецедентно высоким было число американцев, сумевших приобрести собственные дома; доля граждан, получающих социальные пособия, достигла самой низкой отметки за последние двадцать семь лет; наконец, количество правительственных служащих уменьшилось до рекордного уровня за последние тридцать пять лет. Принятый в 1993 году экономический план помог на 90 процентов снизить бюджетный дефицит, который, по прогнозам, в 1998 году должен был составить 357 миллиардов долларов, а план ликвидации бюджетного дефицита, принятый в прошлом году, позволил бы полностью его преодолеть.

Затем я представил свой план на будущее. Во-первых, прежде чем тратить бюджетные излишки на новые программы и сокращение налогов, следовало позаботиться о социальном обеспечении поколения беби-бума, представители которого в ближайшем будущем начнут выходить на пенсию. В сфере образования я рекомендовал принять на работу 100 тысяч учителей дополнительно, уменьшив при этом наполняемость первых трех классов начальной школы до восемнадцати человек; утвердить план помощи местным общинам, который позволил бы им построить пять тысяч новых школ; избавить школы от необходимости заниматься поиском денежных средств, предоставив им финансовую помощь для организации дополнительных занятий после уроков и во время летних каникул. Я вновь заявил о своей поддержке «Билля о правах пациентов», призвал распространить действие программы «Медикэр» на американцев в возрасте пятидесяти пяти — шестидесяти пяти лет, увеличить продолжительность отпуска по семейным обстоятельствам и существенно повысить федеральное финансирование программы развития детских дошкольных учреждений, чтобы охватить ею дополнительно миллион детей.

В сфере безопасности я попросил Конгресс поддержать меня в борьбе против «новых дьявольских угроз террористов, международной преступности и наркоторговцев». Я обратился к Сенату с предложением поддержать программу расширения НАТО и обеспечить финансирование нашей миссии в Боснии, наших усилий по ослаблению угрозы применения химического и биологического оружия, а также нашего противодействия государствам-изгоям, террористам и представителям организованной преступности, которые стремятся получить к нему доступ.

В завершающей части своего выступления я призвал к единству Америки, к тому, чтобы мы больше думали о будущем. Для этого я предложил в три раза увеличить число зон поддержки предпринимательства в бедных районах; улучшить состояние воды в наших реках, озерах и прибрежных зонах океана; обеспечить сокращение налогов в размере 6 миллиардов долларов и дополнительное финансирование организациям, занимающимся исследованиями, направленными на создание экономичных автомобилей, домов, использующих чистые источники энергии, и поиск возобновляемых источников энергии; обеспечить финансирование разработок по созданию «Интернета следующего поколения», который позволит передавать информацию в тысячу раз быстрее; изыскать средства для финансирования работы Комиссии по соблюдению равноправия при трудоустройстве, которая из-за враждебного отношения к ней Конгресса не имела возможности расследовать 60 тысяч скопившихся в ней исков по поводу дискриминации на рабочих местах. Я также предложил самое значительное в истории увеличение финансирования национальных институтов здравоохранения, Национального института раковых заболеваний и Национального научного фонда, чтобы «мы стали тем поколением, которое наконец победит в войне против рака и начнет решительную борьбу с другими смертельными болезнями».

Заканчивая свое выступление, я поблагодарил Хиллари за руководство кампанией «Миллениум», нацеленной на сохранение к началу нового тысячелетия наших национальных сокровищ, включая пережившее не одну битву старое «усеянное звездами знамя», которое во время англо-американской войны 1812 года вдохновило Фрэнсиса Скотта Ки на написание стихотворения, ставшего текстом нашего национального гимна.

В послании ничего не было сказано о скандале, а его главной идеей была необходимость «первоочередного спасения системы социального страхования». Я опасался, что в Конгрессе начнется борьба вокруг ожидаемого профицита бюджета и конгрессмены потратят его на сокращение налогов и другие цели, прежде чем мы решим проблему выхода на пенсию поколения беби-бума. Большинство демократов поддерживали мою точку зрения, большинство же республиканцев выступали против. Несмотря на непростую ситуацию, в последующие годы мы старались достичь взаимопонимания с республиканцами и провели вместе с ними не одну встречу в разных уголках страны, стараясь найти способ обеспечить пенсионеров социальными гарантиями и оставив в стороне споры о том, нужно ли вообще их предоставлять.

Через два дня после моего выступления судья Райт вынесла постановление об исключении из дела Джонс всех материалов, касающихся Моники Левински, как «не относящихся к существу дела». Таким образом, подкоп Старра под мои показания становился еще более сомнительным, поскольку для обвинения в лжесвидетельстве необходимо было представить ложное заявление обвиняемого по «существенному» вопросу. В самом конце месяца, через десять дней после того, как поднялась вся эта шумиха, Chicago Tribune опубликовала результаты опроса, свидетельствовавшие о том, что рейтинг моей популярности поднялся до 72 процентов. У меня было твердое намерение продемонстрировать американскому народу, что я успешно справляюсь со своими обязанностями и работаю на его благо.

Пятого февраля Тони и Шери Блэр прибыли в США с двухдневным официальным визитом. Нам с Хиллари всегда было приятно с ними общаться. Им часто удавалось нас рассмешить, а Тони решительно поддерживал меня на публике, постоянно подчеркивая общность наших подходов к экономическим, социальным и внешнеполитическим проблемам. Мы пригласили их на ужин в Кэмп-Дэвид вместе с Алом и Типпер Гор и на официальный ужин в Белый дом, после окончания которого для нас пели Элтон Джон и Стиви Уандер. Когда ужин закончился, Хиллари рассказала мне, что Ньют Гингрич, сидевший за ее столом вместе с Тони Блэром, назвал обвинения против меня «смехотворными» и «бессмысленными» и заявил, что даже если они и соответствуют действительности, то все равно «ни к чему не приведут».

На пресс-конференции, после того как Тони во всеуслышание заявил, что я являюсь не только его коллегой, но и другом, Майк Фризби, корреспондент газеты Wall Street Journal, наконец задал вопрос, которого я ждал. Он поинтересовался, имея в виду неприятности и шумиху, связанные с моей личной жизнью, «не кажется ли мне, что игра не стоит свеч, и не приходила ли мне в голову мысль об отставке». «Нет», — решительно ответил я, добавив, что пытался очистить нашу политику от личной вражды, но чем больше усилий прилагал, «тем настойчивее противостояли им мои оппоненты». Тем не менее, заверил я его, я никогда не оставлю народ своей страны, оказавший мне доверие, поэтому намерен продолжать свою работу.

В середине месяца мы с Тони Блэром продолжали убеждать другие государства поддержать бомбардировку Ирака в ответ на очередную высылку из этой страны инспекторов ООН. В самый последний момент Кофи Аннану удалось договориться с Саддамом Хусейном о возобновлении инспекций. Складывалось впечатление, что Саддама можно было вынудить что-то сделать, лишь загнав его в угол.

Помимо работы по претворению в жизнь моих новых инициатив я занимался законопроектом Маккейна-Фейнгольда о реформе финансирования избирательных кампаний, который в конце месяца был «похоронен» республиканцами в Сенате; утвердил в должности руководителя государственной службы здравоохранения доктора Дэвида Сэтчера, в прошлом директора Центра по контролю над заболеваниями; посетил пострадавшие от торнадо районы в центральной части штата Флорида; объявил о предоставлении первых финансовых грантов местным общинам для помощи в борьбе против насилия и жестокого обращения с женщинами; помогал демократам в сборе финансовых пожертвований для предстоящих выборов.

В конце января — начале февраля ряд сотрудников Белого дома был вызван для дачи показаний перед большим жюри. Мне было ужасно неприятно, что они оказались во все это замешаны, особенно Бетти Карри, которая дружески отнеслась к Монике Левински, а теперь страдала из-за этого. Я также очень переживал, что в эту заваруху оказался втянут Вернон Джордан. Мы с ним были давними друзьями, и я не раз видел, как он помогал людям, нуждавшимся в поддержке. Теперь же из-за меня он сам стал «мишенью» для преследователей. Я знал, что Вернон не сделал ничего предосудительного, и надеялся, что он когда-нибудь сможет простить меня за то, что оказался вовлеченным во все это.

Старр также отправил повестку Сидни Блюменталю — журналисту и нашему с Хиллари старому другу, работавшему в Белом доме с июля 1997 года. Согласно Washington Post, Старр пытался выяснить, нельзя ли расценить критические высказывания Сида в его адрес как препятствование правосудию. Это стало угрожающим свидетельством феноменальной обидчивости Старра, готового использовать свое служебное положение, чтобы расправиться с каждым, кто осмеливался его критиковать. Старр также вызвал в суд двух частных детективов, нанятых журналом National Enquirer, чтобы проверить, была ли у него любовная связь с женщиной из города Литл-Рок. Этот слух оказался ложным — очевидно, Старра с кем-то перепутали, но своими действиями генеральный прокурор в очередной раз продемонстрировал, что в своей работе придерживается двойных стандартов. Чтобы собрать информацию о моей жизни, он прибегал к услугам и агентов ФБР, и частных детективов, но когда таблоид заинтересовался его жизнью, он тут же начал мстить.

Тактика Старра начала привлекать внимание прессы. Журнал Newsweek напечатал на развороте схему, снабженную заголовком «Заговор или совпадение?», на которой были отражены связи между более чем двадцатью консервативными активистами и организациями, раздувавшими и финансировавшими «скандалы», расследуемые Старром. Газета Washington Post опубликовала статью, в которой ряд бывших федеральных прокуроров высказывал сомнения не только в обоснованности новой вспышки интереса Старра к моей частной жизни, «но и в правомерности использования того арсенала средств, который он применял при проведении расследования против президента».

Старра особенно резко критиковали за то, что он принуждал мать Моники Левински давать показания против ее воли. В федеральных законах, которые Старр призван был защищать, говорилось о недопустимости принуждения к даче показаний против близких родственников, за исключением тех случаев, когда они являются соучастниками расследуемых криминальных действий или когда «у обвинения есть на то очень веские основания». В начале февраля, по данным опроса общественного мнения телеканала NBC, только 26 процентов американцев считали, что Старр ведет расследование непредвзято.

Эта сага получила продолжение в марте. Мои свидетельства по делу Джонс просочились в прессу, очевидно по инициативе кого-то с ее стороны. Хотя судья Райт неоднократно предупреждала юристов из Института Рутерфорда о недопустимости утечек информации, никто не был наказан. 8 марта Джим Макдугал скончался в федеральной тюрьме штата Техас — это стало печальным и полным грустной иронии завершением его долгого падения. По словам Сюзан Макдугал, Джим изменил свои показания в угоду Старру и Хику Юингу именно потому, что очень не хотел умереть в тюрьме.

В середине месяца в программе «Шестьдесят минут» было показано интервью с женщиной по имени Кэтлин Уилли, которая утверждала, что, когда она работала в Белом доме, я подверг ее сексуальным домогательствам. Это было неправдой. У нас имелись доказательства, ставившие под сомнение рассказанную ею историю, включая письменные показания ее подруги Джулии Хайет Стил, которая рассказала, что Уилли просила ее солгать, подтвердив, что она рассказывала Стил об эпизоде с сексуальными домогательствами, хотя на самом деле этого не было.

Муж Уилли совершил самоубийство, оставив ей в наследство 200 тысяч долларов долга. Через неделю в новостях сообщили, что после того как я позвонил ей, чтобы выразить свои соболезнования по случаю кончины ее мужа, она говорила знакомым, что я обещал прийти на похороны, — это было уже после инцидента «с сексуальными домогательствами». В конце концов мы опубликовали около дюжины писем, в которых Уилли писала, опять-таки после «инцидента», что она «моя поклонница номер один» и готова помочь мне «любым возможным способом». После сообщения о том, что она хотела продать свою историю таблоиду или книжному издательству за 300 тысяч долларов, интерес к ней угас.

Я вспомнил об этой печальной истории для того, что показать, как ее использовал Старр. Во-первых, и это было беспрецедентным для прокурора шагом, он пообещал обеспечить ей «полный иммунитет» от уголовного преследования в любой форме, если она расскажет ему «правду». Когда она была изобличена во лжи об интимных отношениях еще с одним мужчиной, Старр снова предоставил ей защиту. И, напротив, когда республиканка Джулия Хайет Стил отказалась менять свои показания и лгать в угоду Старру, он выдвинул против нее обвинения. Стил не была осуждена, однако потеряла все свои деньги. Аппарат Старра даже пытался оспорить законность усыновления ею ребенка, привезенного из Румынии.

День Святого Патрика я провел в Северной Ирландии, где встретился с представителями всех политических партий и особенно долго беседовал с Джерри Адамсом и Дэвидом Тримблом. Тони Блэр и Берти Ахерн хотели достичь соглашения. Моя роль главным образом заключалась в том, чтобы убедить стороны принять вариант соглашения, разработанный Джорджем Митчеллом. Впереди еще были нелегкие компромиссы, но я был уверен, что мы добьемся успеха.

Через несколько дней мы с Хиллари вылетели в Африку, подальше от творившегося дома бедлама. Африка была континентом, который Америка слишком часто игнорировала, и я считал, что в XXI столетии она могла сыграть важную роль, как позитивную, так и негативную. Я был по-настоящему рад, что Хиллари отправилась туда вместе со мной. Ей очень понравилась ее прошлогодняя поездка в Африку, которую она совершила вместе с Челси, а кроме того, нам нужно было побыть вдвоем.

Мы начали свой визит с Ганы, где президент Джерри Роулингс и его жена Нана Конаду Аджиманг организовали в нашу честь грандиозную церемонию на площади Независимости, где собралось более полумиллиона людей. Мы стояли на подиуме вместе с вождями племен, на которых были яркие национальные одежды «кенте», и несколько ганцев исполняли африканские ритмы на самом большом барабане из всех, какие я когда-либо видел.

Мне нравился Роулингс, и я уважал его за то, что он, хотя и захватил власть в результате военного переворота, уже дважды был избран как законный президент и дал обещание покинуть свой пост в 2000 году. Кроме того, между нами в некотором смысле существовали и «родственные узы»: когда Челси появлялась на свет, ей помогала в этом замечательная акушерка, приехавшая из Ганы в Соединенные Штаты, чтобы продолжить образование. Мы с Хиллари очень полюбили Хагар Сэм и были рады узнать, что она помогала при рождении и четверых детей Роулингсов.

Двадцать четвертого марта мы прибыли в Уганду, чтобы встретиться с президентом Йовери Мусевени и его супругой Джанет. После диктатуры Иди Амина Уганда прошла долгий путь. Всего несколько лет назад в этой стране был самый высокий в Африке уровень заболеваемости СПИДом. В результате кампании, названной «большой шум», пропагандировавшей пользу воздержания и образования, семейные ценности и использование презервативов, уровень смертности от СПИДа сократился в два раза.

Мы вчетвером посетили две небольшие деревни — Муконо и Ваньянге, чтобы подчеркнуть важность образования и рассказать о программе микрокредитов, финансировавшейся США. За предыдущие пять лет Уганда в три раза увеличила объем финансирования образования и предпринимала реальные меры к тому, чтобы его получали не только мальчики, но и девочки. Школьники, которых мы встретили в Муконо, были одеты в симпатичную розовую школьную форму. Они были очень сообразительными и хотели учиться, но их учебники и учебные пособия явно устарели: например, на географической карте, висевшей в классе, все еще можно было увидеть Советский Союз.

В деревне Ваньянге при помощи микрокредита, полученного от Соединенных Штатов, местный повар сумел расширить свой бизнес; еще одна женщина, получившая кредит, сумела «диверсифицировать» свой бизнес: теперь она выращивала не только цыплят, но и кроликов. Мы также познакомились с женщиной, державшей на руках новорожденного сына, которому было всего два дня. Она разрешила мне взять младенца на руки, и фотограф Белого дома сделал снимок двух парней, носивших одно и то же имя — Билл Клинтон.

Служба безопасности возражала против моей поездки в Руанду, где все еще было неспокойно, но я считал, что должен это сделать. В качестве уступки я согласился встретиться с руководителями страны и уцелевшими жертвами геноцида прямо в аэропорту Кигали. Президент Пастер Бизимунгу, хуту по национальности, и вице-президент Пол Кагаме, принадлежавший к племени тутси, пытались объединить и возродить страну. Кагаме, который был влиятельнейшей политической фигурой в стране, решил, что если президентом станет представитель самого крупного племени — хуту, то это поможет примирению. Я признал, что Соединенные Штаты и международное сообщество действовали недостаточно эффективно, чтобы остановить геноцид и не позволить лагерям беженцев превратиться в убежища для убийц, и предложил нашу помощь в возрождении страны и работе военных трибуналов, призванных осудить инициаторов геноцида.

Люди, пережившие геноцид, рассказали мне свои истории. Последней с нами беседовала женщина, державшаяся с удивительным достоинством. Она сказала, что ее семью (принадлежавшую к племени тутси) выдали жестоким убийцам соседи, дети которых играли вместе с ее детьми. Ее тяжело ранили ударом мачете и бросили умирать. Очнувшись в луже собственной крови, она увидела рядом с собой тела своих шестерых убитых детей и мужа. Она рассказала нам с Хиллари, что сначала рыдала от отчаяния и упрекала Бога за то, что он оставил ее в живых, но потом поняла, что ее жизнь была сохранена не случайно, и причиной этого не могла быть месть. «Поэтому я делаю все, что могу, чтобы мы могли начать все сначала», — сказала эта женщина. Я был потрясен: насколько мелкими по сравнению с горем этой замечательной женщины казались мои собственные проблемы! Она укрепила мою решимость сделать для Руанды все, что было в моих силах.

Я начал первый в истории визит американского президента в Южно-Африканскую Республику с Кейптауна, выступив в парламенте с речью, в которой сказал, что одной из причин моего визита было желание «помочь американскому народу по-новому взглянуть на новую Африку». Мне было очень интересно наблюдать за тем, как бывшие сторонники и жертвы апартеида работают вместе. Они не отрицали того, что произошло в прошлом, и не пытались замалчивать свои нынешние разногласия, но были уверены, что смогут построить общее будущее. Это было данью духу примирения, выразителем которого стал Мандела.

На следующий день Мандела предложил нам посетить Роббен-Айленд, где он провел первые восемнадцать лет своего тюремного заключения. Я увидел каменный карьер, в котором он работал, и тесную камеру, куда он возвращался по вечерам. В Йоханнесбурге я беседовал по телефону с заместителем президента Табо Мбеки, который дважды в год встречался с Алом Гором для обсуждения наших общих проблем и считался наиболее вероятным преемником Манделы на посту президента; участвовал в церемонии открытия коммерческого центра, названного в честь Рона Брауна, очень любившего Южную Африку, а также посетил начальную школу. Мы с Хиллари и Джесси Джексоном побывали в церкви в Соуэто — густонаселенном пригороде Йоханнесбурга, из которого вышло много активистов борьбы с апартеидом.

К тому времени я по-настоящему подружился с Манделой. Он был замечательной личностью — не только из-за удивительного пути от ненависти к примирению, который прошел за двадцать семь лет, проведенных в тюрьме, но и потому, что, будучи прагматичным политиком, оставался заботливым и внимательным человеком, несмотря на долгие годы, проведенные в заключении, не утратившим интереса к личным, человеческим отношениям и не потерявшим способности верить, быть хорошим другом и проявлять доброту.

Одну из наших бесед я считаю особенно важной. Я сказал ему: «Мадиба (это было прозвищем Манделы, данным ему соплеменниками, и он попросил меня обращаться к нему именно так), я знаю, что вы совершили поразительный поступок, пригласив на свою инаугурацию своих тюремщиков, но разве вы можете не испытывать ненависти к людям, отправившим вас в тюрьму?» Он ответил: «Действительно, я ненавидел их много лет. Они украли лучшие годы моей жизни. Они причиняли мне физические и моральные страдания. Из-за них я не видел, как росли мои дети. Я ненавидел их. Но как-то, работая в карьере и разбивая киркой камни, я вдруг подумал, что они забрали у меня все, кроме моего ума и моего сердца. Но я знал, что ум и сердце они не смогут отобрать у меня против моей воли. И я решил не отдавать их». Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «И ты не должен этого делать».

Придя в себя, я задал ему еще один вопрос: «А когда вас наконец выпустили из тюрьмы, неужели вы не ощутили нового прилива ненависти?» «Да, — ответил он, — на какую-то секунду. Но потом я подумал: “Они продержали меня в тюрьме двадцать семь лет. Если я по-прежнему буду их ненавидеть, это значит, что я так и не вышел из тюрьмы”. Я хотел быть свободным, поэтому преодолел это чувство». Он снова улыбнулся. На этот раз ему уже не нужно было говорить: «И тебе следует поступить так же».

Единственный свободный день у нас выпал в Ботсване. Эта страна имела самый высокий уровень дохода на душу населения в Африке к югу от Сахары и самый высокий в мире уровень заболеваемости СПИДом. Мы отправились на сафари в Национальный парк Чобе, где увидели львов, слонов, антилоп импала, гиппопотамов, крокодилов и более двадцати видов птиц. Мы подошли к слонихе со слоненком, но, видимо, слишком близко: она подняла хобот и облила нас водой. Я рассмеялся, представив, как счастливы были бы республиканцы, узнав, что слон, символ их партии, облил меня водой. Вечером мы отправились на лодочную прогулку по реке Чобе. Мы с Хиллари держались за руки, любовались закатом и были счастливы.

Последним пунктом нашего визита стал Сенегал. Здесь мы посетили «Дверь, через которую нет возврата» — место на острове Горе, откуда африканцев увозили в рабство в Северную Америку. Как и во время моего визита в Уганду, я признал ответственность Америки за ужасы рабства и за долгую и трудную борьбу афроамериканцев за свободу. Я познакомил сенегальцев с участниками нашей большой делегации, сказав, что она представляет и «более тридцати миллионов американцев, являющихся величайшим даром Африки Америке», и пообещал вместе с сенегальцами и всеми африканцами работать для лучшего будущего. В знак нашего уважения к гражданам Сенегала, большинство из которых исповедует ислам, я вместе с президентом Абду Диуфом посетил мечеть; побывал в деревне, жителям которой с американской помощью удалось сделать плодородной часть пустынных земель; посетил одну из сенегальских воинских частей, где обучение проводили американские инструкторы. Это подразделение сенегальской армии должно было стать участником программы «Африканская инициатива быстрого реагирования на кризисы», поддержанной моей администрацией и нацеленной на то, чтобы повысить готовность африканских государств к предотвращению военного насилия и не допустить повторения событий, произошедших в Руанде.

Эта поездка была самой долгой и насыщенной из всех предшествующих визитов в Африку американских президентов. Представительность нашей делегации, в состав которой вошли конгрессмены от обеих партий и сопровождавшие меня видные американские граждане, а также моя поддержка ряда конкретных инициатив, включая закон «О росте и возможностях в Африке», продемонстрировали африканцам, что мы перевернули новую страницу нашей общей истории. Несмотря на все имеющиеся проблемы, Африка была континентом надежды. Я читал это на лицах горожан, которые, встречая нас, собирались в огромные толпы, на лицах школьников и жителей деревень в джунглях и на краю пустыни. Я также глубоко обязан Африке тем, что мудрость Нельсона Манделы и вдовы из Руанды помогла мне обрести присутствие духа и достойно встретить то, что ожидало меня в США.

Первого апреля, когда мы еще находились в Сенегале, судья Райт сообщила моим адвокатам о своем решении по иску Джонс, согласно которому ей было отказано в передаче дела в суд, поскольку она не представила достоверных доказательств в поддержку своих претензий. Это решение показало, что расследование Старра было чисто политической затеей. Теперь он преследовал меня на тех основаниях, что я дал ложные показания под присягой, хотя судья сочла эти показания не имеющими отношения к делу, и что я якобы препятствовал правосудию по иску, для рассмотрения которого не было никаких оснований. Теперь уже никто не вспоминал об «Уайтуотер».

2 апреля Старр заявил, что будет продолжать свое расследование, что, впрочем, никого не удивило.

Через несколько дней мы с Бобом Рубином объявили о запрете на ввоз в Соединенные Штаты 1,6 миллиона единиц штурмового автоматического оружия. Хотя мы уже запретили производство девятнадцати различных видов подобного оружия в соответствии с законом о борьбе с преступностью, принятым в 1994 году, изобретательные иностранные производители пытались обойти его, создавая все новые модификации оружия, единственным назначением которого было убийство людей.

Страстная пятница, 10 апреля, стала одним из самых счастливых дней моего президентства. Через семнадцать часов после окончания срока, отведенного для принятия решения, все партии в Северной Ирландии согласились принять план, который должен был положить конец вражде, продолжавшейся тридцать лет. Накануне я не спал почти всю ночь, пытаясь помочь Джорджу Митчеллу заключить это соглашение. Помимо Джорджа я разговаривал с Берти Ахерном и Тони Блэром, Дэвидом Тримблом и, дважды, с Джерри Адамсом, а потому отправился спать только в полтретьего ночи. В пять часов Джордж снова разбудил меня, попросив еще раз позвонить Адамсу, чтобы убедить его сделать последний шаг.

Это было превосходное соглашение, предусматривавшее правление большинства, но при этом гарантировавшее права меньшинства, совместное принятие решений и экономические выгоды для обеих сторон; оно было нацелено на развитие имеющихся связей с Великобританией и установление новых связей с Ирландией. Процесс, итогом которого стало подписание этого документа, был начат благодаря решимости добиться мира, проявленной Джоном Мейджором и Альбертом Рейнольдсом. Их дело было продолжено преемником Рейнольдса Джоном Брутоном и доведено до конца Берти Ахерном, Тони Блэром, Дэвидом Тримблом, Джоном Юмом и Джерри Адамсом. Та первая виза, которую я выдал Адамсу, и последующие активные усилия Белого дома принесли свои плоды, и Джордж Митчелл блестяще провел переговоры.

Конечно, подписание этого соглашения стало заслугой в первую очередь тех, кому пришлось принимать трудные решения, — руководителей Северной Ирландии, Блэра и Ахерна, а также народа этой страны, который предпочел надежду на мир тяжелому прошлому. На 22 мая был намечен референдум, в ходе которого граждане Северной Ирландии и Ирландской Республики должны были высказать свое отношение к этому документу. В духе традиционного ирландского красноречия его нарекли «Соглашением Страстной пятницы».

Примерно в это же время я посетил Космический центр Джонсона в Хьюстоне, чтобы обсудить вопросы, связанные с очередным запуском пилотируемого космического корабля «Шаттл», экипаж которого должен был провести двадцать шесть экспериментов с целью изучения воздействия космоса на человеческий организм, включая особенности адаптации мозга к состоянию невесомости и изменения, происходящие во внутреннем ухе и в вестибулярной системе. Одним из астронавтов, готовившихся к этому полету, был семидесятисемилетний сенатор Джон Гленн. Джон совершил 149 боевых вылетов в годы Второй мировой войны и войны в Корее и тридцать пять лет тому назад стал одним из первых американских астронавтов. Он решил больше не избираться в Сенат, и ему очень хотелось еще раз побывать в космосе. Мы с директором НАСА Дэном Голдином поддержали его желание, так как наше космическое агентство хотело изучить влияние невесомости на процессы старения. Я всегда был убежденным сторонником космических программ, включая запуск Международной космической станции и предстоящий полет на Марс, а «лебединая песня» Джона Гленна давала нам возможность показать практическую пользу космических исследований.

Вскоре после этого я отправился с официальным визитом в Чили, а затем на второй Саммит двух Америк. После долгих лет жестокой диктатуры генерала Аугусто Пиночета Чили твердо встала на путь демократического развития под руководством президента Эдуардо Фрея, отец которого был президентом Чили в 1960-е годы. Вскоре после саммита покинул свой пост Мак Макларти, мой специальный посланник в Северной и Южной Америке. За четыре года, в течение которых он занимал эту должность, мой старый друг совершил более сорока поездок в этот регион, и в каждой из них ясно давал понять американским государствам, что Соединенные Штаты остаются неизменно приверженными политике добрососедства.

Месяц завершился двумя радостными событиями. Я провел прием для членов Конгресса, проголосовавших за бюджет 1993 года, включая тех, кто из-за этого проиграл выборы, чтобы объявить им, что впервые с 1969 года бюджетный дефицит полностью ликвидирован, о чем я и мечтать не мог в начале моего президентства. Это достижение было бы невозможным без трудного голосования за наш экономический план в 1993 году. В последний день месяца Сенат проголосовал по еще одному важному для меня вопросу, одобрив (80 голосов «за», 19 — «против») прием в НАТО Польши, Венгрии и Чехии.

В середине мая успех наших усилий, направленных на запрещение ядерных испытаний, был поставлен под вопрос Индией, которая провела пять подземных ядерных взрывов. Через две недели Пакистан ответил тем же, осуществив шесть ядерных взрывов. Индия утверждала, что ядерное оружие ей необходимо для сдерживания Китая, а Пакистан заявил, что должен был отреагировать на действия Индии. В обеих странах идея обладания ядерным оружием имела серьезную поддержку в обществе, но это была опасная позиция. Прежде всего, наши эксперты по вопросам безопасности были убеждены, что, в отличие от Соединенных Штатов и Советского Союза времен холодной войны, Индия и Пакистан имели недостаточную информацию о ядерных арсеналах и ядерной политике друг друга. После того как Индия провела ядерные испытания, я убеждал премьер-министра Пакистана Наваза Шарифа не отвечать тем же, но он не смог противостоять политическому давлению.

Я был глубоко озабочен решением Индии, не только потому, что считал его опасным, но также из-за того, что оно шло вразрез с моими намерениями улучшить индийско-американские отношения и осложнило для меня ратификацию в Сенате Договора о всеобъемлющем запрещении испытаний ядерного оружия. Франция и Великобритания уже ратифицировали этот договор, но в Конгрессе все еще преобладали изоляционистские настроения, о чем свидетельствовал отказ одобрить закон об ускоренной процедуре утверждения торговых соглашений и возобновить выплату наших взносов в ООН и Международный валютный фонд. Особенно важным было финансирование МВФ. Поскольку азиатский финансовый кризис угрожал распространиться на страны с неустойчивой экономикой и в других частях мира, МВФ, чтобы контролировать развитие событий, были необходимы значительные финансовые средства. Конгресс своими действиями подрывал устойчивость международной экономики.

Пока разворачивалась полемика по вопросу ядерных испытаний, мне предстояла еще одна поездка — на ежегодный саммит «Большой восьмерки», который в тот раз должен был пройти в английском городе Бирмингеме. По пути я сделал остановку в Германии, чтобы встретиться с Гельмутом Колем в Сан-Суси — дворце Фридриха Великого, где проводилось празднование пятидесятилетия со дня открытия берлинского авиамоста, после чего мы вместе с Колем отправились на завод General Motors Opel, расположенный в городе Эйзенахе в бывшей Восточной Германии.

Коль вел нелегкую предвыборную борьбу, и мое появление рядом с ним после праздничной церемонии вызвало ряд вопросов, особенно в связи с тем, что политическая платформа оппонента Коля, лидера социал-демократической партии Герхарда Шрёдера, во многом отражала то, за что выступали мы с Тони Блэром. Гельмут находился на посту главы государства дольше, чем какой-либо другой германский канцлер, за исключением Бисмарка, и пока, согласно данным опросов, отставал в предвыборной гонке. Однако он был моим другом и другом Америки и считался надежным партнером. На его счету было уже немало достижений: объединение Германии, сильный Европейский союз, партнерство с демократической Россией, помощь в достижении мира в Боснии. Перед тем как уехать из Германии, я тепло побеседовал со Шрёдером, который поднялся к вершинам германской политики с самых низов. Герхард произвел на меня впечатление умного и упорного человека, хорошо знающего, чего он хочет. Я пожелал ему удачи и сказал, что, если он победит на выборах, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ему помочь.

Приехав в Бирмингем, я заметил, что этот город очень изменился, став гораздо красивее, чем был тридцать лет назад, когда я впервые его увидел. На конференции должны были обсуждаться очень важные вопросы — реформы международной экономики; усиление взаимодействия в борьбе с наркоторговлей, отмыванием денег и торговлей людьми; сотрудничество Соединенных Штатов и Европейского союза в борьбе с терроризмом. Однако эти проблемы были отодвинуты на второй план происходившими в мире событиями: проведенными Индией испытаниями ядерного оружия, политическим и экономическим кризисом в Индонезии, зашедшим в тупик мирным процессом на Ближнем Востоке, угрозой войны в Косово, приближающимся референдумом по «Соглашению Страстной пятницы». Мы осудили испытания ядерного оружия, проведенные Индией, подтвердили нашу приверженность Договору о всеобъемлющем запрещении испытаний ядерного оружия и призвали все страны мира заключить всеобщий договор о прекращении производства радиоактивных материалов для ядерного оружия. Что касается Индонезии, то мы заявили о необходимости проведения там политических и экономических реформ, что, однако, представлялось маловероятным, учитывая тяжелое финансовое положение в стране, — в этих условиях абсолютно необходимые реформы в кратковременной перспективе еще больше усложнили бы жизнь большинства индонезийцев. Через пару дней президент Сухарто ушел в отставку, но проблемы Индонезии не были решены с его уходом. Вскоре мне пришлось уделять их решению гораздо больше времени. На Ближнем Востоке пока ничего сделать было нельзя: сначала должна была проясниться политическая ситуация в Израиле.

В Косово, провинции, расположенной на самом юге Сербии, большинство населения составляли мусульмане-албанцы, которые выражали недовольство режимом Милошевича. После нападений сербов на косоваров в начале года Организация Объединенных Наций наложила эмбарго на поставки оружия в бывшую Югославию (Сербию и Черногорию), а некоторые страны ввели против Сербии экономические санкции. Поиском путей выхода из кризиса занималась контактная группа, в которую вошли представители Соединенных Штатов, России и нескольких европейских государств. «Большая восьмерка» поддерживала усилия контактной группы, но вскоре их оказалось уже недостаточно.

Единственной хорошей новостью опять стали известия из Северной Ирландии. Более 90 процентов членов партии «Шин Фейн» поддержали «Соглашение Страстной пятницы». Поддержка договора Джоном Юмом и Джерри Адамсом гарантировала ему одобрение большинства католиков. А вот мнения протестантов разделились. После консультаций с лидерами партий я решил не ездить в Белфаст, чтобы, как я намеревался ранее, лично выступить в поддержку соглашения. Мне не хотелось давать лидеру протестантских экстремистов Яну Пейсли повод заявить, что я, иностранец, указываю народу Северной Ирландии, как ему поступать. Вместо этого мы с Тони Блэром дали два интервью телекомпаниям ВВС и CNN, в которых высказались в поддержку референдума.

За два дня до голосования, 20 мая, я обратился к народу Северной Ирландии по радио и пообещал ирландцам американскую поддержку, если они проголосуют за «мир для себя и своих детей». Именно это они и сделали. «Соглашение Страстной пятницы» было одобрено 71 процентом населения Северной Ирландии, включая и большинство протестантов. В Ирландской Республике за него проголосовало более 90 процентов участников референдума. Я никогда еще так не гордился своими ирландскими корнями.

После остановки в Женеве, во время которой я призвал Всемирную торговую организацию стать более открытой при принятии решений, больше учитывать интересы наемных работников и проблемы защиты окружающей среды в ходе торговых переговоров и прислушиваться к мнению рядовых граждан, чтобы у них не возникало ощущения, что они находятся на периферии глобальной экономики, я вылетел домой в Америку. Но и там мне предстояло заниматься международными проблемами.

На той неделе я выступил в Военно-морской академии США на церемонии по случаю очередного выпуска. В своем выступлении я рассказал о плане усиления борьбы с международными террористическими организациями. Этот план включал меры по предотвращению атак на наши энергетические системы, системы водоснабжения, полицейскую, пожарную и медицинскую службы, систему управления воздушным движением, финансовую систему, телефонные и компьютерные сети, а также согласованные усилия по предотвращению распространения и использования биологического оружия и по защите от него нашего населения. Я предложил ужесточить контроль за выполнением условий Конвенции о запрещении биологического оружия; провести вакцинацию наших военнослужащих от различных инфекционных болезней, в особенности сибирской язвы; обучить федеральных служащих и служащих администрации штатов и персонала Национальной гвардии действиям по защите от биологического оружия; модернизировать нашу систему оповещения об этой угрозе; создать запас лекарств и вакцин против известных видов биологического оружия; активизировать исследования, направленные на разработку вакцин, создание медицинских препаратов и приборов нового поколения.

Уже несколько месяцев меня особенно беспокоила возможность биологических атак с применением генетически модифицированных возбудителей, устойчивых к существующим медицинским препаратам. В декабре прошлого года во время «Ренессансного уикенда» мы с Хиллари договорились поужинать вместе с Крейгом Вентером — молекулярным биологом, компания которого работала над полной расшифровкой генома человека. Я спросил Крейга, какова вероятность того, что генетические карты позволят террористам синтезировать новые гены, модифицировать существующие вирусы или, например, создать комбинацию возбудителя оспы с еще каким-нибудь смертельным вирусом, которая сделает его еще более опасным.

Крейг сказал, что это вполне возможно, и предложил мне прочесть новый роман Ричарда Престона «Операция “Кобра”» (The Cobra Event). В этом триллере сумасшедший ученый пытается сократить население Земли, инфицируя жителей Нью-Йорка вирусом «мозговой оспы» — комбинацией возбудителя оспы и поражающего насекомых вируса, разрушающего нервную систему. Прочитав эту книгу, я с удивлением обнаружил, что в послесловии Престон благодарил за помощь в ее подготовке более ста экспертов из числа ученых, военных, сотрудников разведки и моего аппарата. Я настаивал на том, чтобы эту книгу прочли несколько членов моего кабинета и спикер Гингрич.

Проблемой биологического оружия мы начали активно заниматься в 1993 году, после взрыва бомбы в Центре международной торговли. Тогда нам стало ясно, что террористы могут наносить удары и по США. Кроме того, перебежчик из России сообщил нам, что в его стране имеются огромные запасы возбудителей сибирской язвы, оспы, вируса Эбола и других патогенов и их производство продолжается и после распада Советского Союза. В ответ мы решили расширить сферу применения программы Нанна-Лугара и сотрудничать с Россией в уничтожении не только ядерного, но и биологического оружия.

После применения террористами отравляющего газа зарина в токийском метро в 1995 году Группа по борьбе с терроризмом, возглавляемая членом Совета национальной безопасности Ричардом Кларком, сконцентрировала свои усилия на разработке мер по предотвращению террористических атак с применением химического и биологического оружия. В июне 1995 года я подписал Президентскую директиву № 39, которая возлагала ответственность за предотвращение таких атак и меры по поимке планирующих их террористов за границей на различные государственные управления и службы. В Пентагоне ряд военных и гражданских руководителей также занимались этой проблемой, включая командующего Корпусом морской пехоты Чарльза Крулака и заместителя министра ВМС Ричарда Данцига. В конце 1996 года Объединенный комитет начальников штабов поддержал рекомендацию Данцига о проведении вакцинации всех военнослужащих против сибирской язвы, а Конгресс постановил усилить контроль за использованием биологических препаратов в американских лабораториях, после того как фанатик с поддельным удостоверением личности сумел за 300 долларов приобрести в одной из лабораторий три пробирки с возбудителями чумы.

В конце 1997 года, когда стало ясно, что у России имеются даже большие запасы биологического оружия, чем мы предполагали, я дал согласие на сотрудничество американцев с российскими учеными, в советское время работавшими в институтах, где создавалось биологическое оружие. Я надеялся, что это поможет нам получить информацию о том, что именно было ими создано, и помешает Ирану и другим странам, жаждущим заполучить биологическое оружие, воспользоваться знаниями этих людей.

В марте 1998 года Дик Кларк собрал около сорока членов своего аппарата в Блэр-хаус, чтобы провести «настольные военные учения» для отработки действий в случае атаки террористов с применением возбудителя оспы, химического и ядерного оружия. Результаты оказались неутешительными. В случае с оспой потребовалось слишком много времени на то, чтобы взять ситуацию под контроль. В реальной жизни это привело бы к слишком большим потерям. Запасы антибиотиков и вакцин оказались недостаточными, законы о карантине — устаревшими, система общественного здравоохранения — неэффективной, а государственные меры в чрезвычайной ситуации — недостаточно проработанными.

Через несколько недель Кларк по моей просьбе собрал на совещание семь ученых и экспертов по чрезвычайным ситуациям, включая Крейга Вентера, Джошуа Ледерберга — нобелевского лауреата по биологии, который на протяжении нескольких десятилетий боролся за запрещение биологического оружия, и Джерри Хауера — директора Нью-Йоркского центра по чрезвычайным ситуациям. Вместе с этими экспертами, а также Биллом Коуэном, Джанет Рино, Донной Шалалой, Джорджем Тенетом и Сэнди Бергером мы несколько часов обсуждали возможные угрозы и то, как с ними бороться. Хотя почти всю предыдущую ночь я не спал, помогая заключить соглашение о мире в Ирландии, я тем не менее внимательно слушал доклады и задавал множество вопросов. Все, что я услышал, подтверждало, что мы не готовы противостоять атакам с применением биологического оружия и что при построении системы национальной безопасности необходимо учитывать новые генные технологии. Когда совещание подходило к концу, доктор Ледерберг вручил мне свежий номер Journal of the American Medical Association, посвященный угрозам биотерроризма. Когда я прочитал его, моя тревога еще больше возросла.

Менее чем через месяц я получил отчет группы экспертов, в котором рекомендовалось в следующие четыре года потратить более двух миллиардов долларов на улучшение системы общественного здравоохранения, создать национальный резерв антибиотиков и вакцин, особенно против оспы, и активизировать исследования по разработке современных лекарств и вакцин с использованием методов генной инженерии.

На следующий день после выступления с речью в Военно-морской академии в Аннаполисе я подписал еще две президентские директивы, касающиеся борьбы с терроризмом. Директива № 62 насчитывала десять пунктов. В ней были перечислены конкретные задачи, поставленные перед различными правительственными организациями, в том числе: задержание террористов за границей и их доставка в США, борьба с террористическими сетями и организациями; лишение террористов возможности приобретать оружие массового уничтожения, ликвидация последствий атак террористов; защита жизненно важных объектов материальной и информационной инфраструктуры; защита американских граждан внутри страны и за рубежом.

Этой директивой также учреждалась должность национального координатора по борьбе с терроризмом и защите инфраструктуры — на этот пост я назначил Дика Кларка, который с самого начала был главным координатором наших усилий в борьбе с терроризмом. Он был профессионалом в этой сфере, работал еще в администрациях президентов Рейгана и Буша, и его действия по организации государственной системы борьбы с терроризмом были энергичными и жесткими. Президентской директивой № 63 создавался Национальный центр защиты инфраструктуры, который должен был разработать первый комплексный план защиты жизненно важных объектов национальной инфраструктуры в сфере транспорта, коммуникаций и водоснабжения.

В конце месяца Старр вновь попытался заставить Сюзан Макдугал дать показания большому жюри и снова потерпел неудачу, в шестой раз допросил Хиллари, причем допрос длился почти пять часов, и обвинил Уэбба Хаббела в мошенничестве с налогами. Несколько бывших прокуроров поставили под сомнение правомерность странных действий Старра: по существу, Хаббела снова обвинили в том, что он получил завышенное вознаграждение от своих клиентов, поскольку не платил налогов с полученных денег. Ситуацию усугубляло то, что Старр обвинил и жену Хаббела, Сюзи, потому что она подписала их совместную налоговую декларацию, и его друзей — бухгалтера Майка Шофеле и юриста Чарльза Оуэна, потому что они давали ему бесплатные консультации по финансовым вопросам, когда он оказался в сложной ситуации. Хаббел ответил на это прямо и резко: «Обвиняя мою жену и моих друзей, они рассчитывают вынудить меня солгать о президенте и первой леди. Я не стану этого делать... Я не стану лгать о президенте. Я не стану лгать о первой леди или о ком-то еще».

В начале мая Старр продолжил стратегию запугивания, предъявив Сюзан Макдугал обвинение в неуважении к суду и в том, что она препятствовала правосудию, отказываясь давать показания большому жюри, — то есть в том же самом правонарушении, за которое Сюзан уже отбыла восемнадцать месяцев тюремного заключения. На этот раз Старр и Хик Юинг были просто взбешены: они никак не могли заставить Сюзан Макдугал лгать в их интересах. Хотя после этого Сюзан провела в тюрьме еще почти целый год, она сумела доказать, что обладает более сильным характером, чем ее преследователи, и в конце концов была отомщена.

В июне у Старра наконец возникли проблемы. После того как Стивен Брилл опубликовал в Brill's Content статью о действиях Старра, в которой сообщалось, что аппарат независимого прокурора использует незаконные «утечки» информации, в чем Старр признался во время полуторачасового интервью, судья Норма Холлуэй Джонсон пришла к выводу, что «есть основания полагать, что отдел Старра неоднократно допускал серьезные утечки информации» в прессу и Дэвид Кендалл имеет право допросить Старра и его заместителей, чтобы обнаружить их источник. Поскольку это решение судьи предполагало расследование с участием большого жюри, оно было сохранено в тайне. Как ни странно, это оказалось единственным аспектом деятельности Старра, информация о котором почему-то не просочилась в прессу.

Двадцать девятого мая в возрасте восьмидесяти девяти лет скончался Барри Голдуотер. Меня огорчила его кончина. Хотя мы принадлежали к различным партиям и наши взгляды часто не совпадали, Голдуотер был необыкновенно добр ко мне и Хиллари. Я также уважал его патриотизм и старомодный либерализм: он, например, считал, что правительство не должно вмешиваться в частную жизнь граждан, а предметом политической полемики должны быть идеи, а не личные качества ее участников.

Оставшиеся дни весны я провел, лоббируя свои законодательные инициативы и занимаясь текущими делами: издал приказ, запрещавший дискриминацию гомосексуалистов при поступлении на федеральную гражданскую службу; заявил о своей поддержке программы экономических реформ Бориса Ельцина; принял в Белом доме эмира Бахрейна; выступил с обращением к сессии Генеральной Ассамблеи ООН, посвященной проблеме наркоторговли; принял прибывшего с официальным визитом президента Южной Кореи Ким Дэ Чжуна, провел Национальную конференцию по проблемам океана в Монтерее, штат Калифорния, на которой запрет на добычу нефти у побережья Калифорнии был продлен еще на четырнадцать лет; подписал законопроект о выделении средств на покупку бронежилетов тем 25 процентам сотрудников наших правоохранительных органов, которые их не имели; выступил на выпускных церемониях в трех университетах; оказал демократам помощь в проведении избирательных кампаний в шести штатах.

В тот месяц было много работы, но в целом он прошел нормально, за исключением поездки в Спрингфилд, штат Орегон, где психически неустойчивый пятнадцатилетний подросток убил и ранил из полуавтоматического оружия несколько своих одноклассников. Этот инцидент стал последним в череде трагических событий, ранее произошедших в городах Джонсборо, штат Арканзас, Перл, штат Миссисипи, Падука, штат Кентукки, и Эдинборо, штат Пенсильвания.

Эти убийства были трагическими и необъяснимыми, так как в целом уровень подростковой преступности наконец начал снижаться. Мне казалось, что эти вспышки насилия объяснялись, по крайней мере частично, культом насилия в нашей культуре и доступностью огнестрельного оружия для детей. Во всех вышеупомянутых случаях, так же как и в нескольких других, когда, к счастью, обошлось без жертв, юные преступники либо действовали в приступе ярости, либо считались отверженными в своих школах, либо находились под влиянием какой-то мрачной жизненной философии. Я попросил Джанет Рино и Дика Райли подготовить руководство для учителей, родителей и школьников, которое помогло бы им обратить внимание на ранние признаки неблагополучия в поведении психически неустойчивых молодых людей и предложило бы способы разрешения таких тревожных ситуаций.

Я посетил среднюю школу Спрингфилда, чтобы встретиться с семьями погибших, услышать рассказы о том, как все это случилось, и побеседовать со школьниками, учителями и местными жителями. Они испытали сильнейший психологический шок и все еще не до конца понимали, как такое могло произойти в их городке. Единственное, что я мог сделать в подобной ситуации, — это разделить горе близких и друзей погибших, убедить их в том, что они достойные люди, и призвать постараться справиться со своим несчастьем и жить дальше.

Когда закончилась весна и началось лето, подошло время моего давно запланированного визита в Китай. Хотя у Китая и Соединенных Штатов все еще имелись существенные разногласия по таким вопросам, как соблюдение гражданских прав, религиозных и политических свобод и т.д., я с нетерпением ждал этого визита. Я знал, что Цзян Цзэминь, успешно проведя свой визит в Соединенные Штаты в 1997 году, рассчитывал на то, что я отвечу ему тем же.

Отношение к визиту было неоднозначным в обеих странах. Я стал первым президентом США, посетившим Китай после разгона демонстрации в поддержку демократии на площади Тяньаньмынь в Пекине в 1989 году. С Китая также все еще не были сняты обвинения в попытке повлиять на итоги выборов в США в 1996 году. Кроме того, некоторые республиканцы критиковали меня за то, что я разрешил американским компаниям использовать для запусков коммерческих спутников китайские ракеты-носители, несмотря на то что спутниковые технологии при этом Китаю не предоставлялись. Кроме того, использование китайских ракет-носителей началось еще при администрации Рейгана и продолжилось при администрации Буша, чтобы дать американским компаниям возможность сэкономить средства.

Наконец, многие американцы опасались, что торговая политика Китая и нелегальное копирование и продажа американских книг, фильмов и музыкальных записей приведут к потере рабочих мест в Соединенных Штатах.

Многие китайские официальные лица считали, что, говоря о нарушении гражданских прав в их стране, мы тем самым вмешивались во внутренние дела Китая. Немало было и таких, кто был уверен, что, несмотря на все мои позитивные заявления, целью американской политики в XXI столетии будет сдерживание Китая, а не сотрудничество с ним.

Поскольку в этой стране проживает четверть мирового населения и ее экономика быстро растет, Китай не может не оказывать глубокого экономического и политического влияния на Америку и весь мир. Нам нужно было всеми силами стремиться к тому, чтобы установить с этим государством конструктивные взаимоотношения, — было бы глупо не предпринимать таких попыток.

За неделю до поездки в Китай я назначил бывшего посла США в ООН Билла Ричардсона преемником Федерико Пеньи на посту министра энергетики. Нашим новым послом в ООН стал Дик Холбрук. Ричардсон, бывший конгрессмен от Нью-Мексико, где располагались две крупнейшие исследовательские лаборатории Министерства энергетики, был наиболее вероятным кандидатом на эту должность. В свою очередь, Холбрук обладал необходимыми качествами для того, чтобы решить проблему выплаты нашей задолженности ООН. Кроме того, его интеллект и опыт должны были способствовать повышению эффективности нашей внешнеполитической команды, что было очень важно, учитывая новое обострение обстановки на Балканах.

Мы с Хиллари и Челси вылетели в Китай в ночь на 25 июня. С нами летела Дороти, мать Хиллари. Кроме того, нас сопровождала делегация, включавшая госсекретаря Олбрайт, министра Рубина, министра Дейли и шесть конгрессменов, в числе которых был старейший член Палаты представителей Джон Дингелл из штата Мичиган. Участие Джона в этой поездке имело большое значение, потому что штат Мичиган, где находилось много автомобильных предприятий, был оплотом протекционистских настроений. Я был рад тому, что он захотел побывать в Китае и на месте решить, следует ли предоставить этой стране возможность вступить в ВТО.

Мы начали наш визит со старинного города Сианя, где китайцы подготовили для нас красивую и замысловатую приветственную церемонию. На следующий день нам удалось побродить между рядами знаменитых терракотовых воинов[66] и побеседовать за «круглым столом» с жителями небольшой деревни Сиахе.

Через два дня мы с президентом Цзян Цзэминем провели пресс-конференцию, транслировавшуюся в прямом эфире всеми телекомпаниями Китая. Мы откровенно обсудили наши разногласия и заявили о решимости развивать стратегическое партнерство. Китайский народ впервые увидел своего руководителя, ведущего дискуссию с лидером иностранного государства по таким вопросам, как права человека и свобода совести. Цзян демонстрировал возросшую уверенность в своей способности публично обсуждать такие проблемы и не сомневался в том, что в ходе полемики я буду вести себя с необходимым тактом, а также подчеркну нашу общую заинтересованность в завершении финансового кризиса в Азии, достижении договоренностей по вопросам нераспространения ядерного оружия и активизации мирного процесса на Корейском полуострове.

Когда я заговорил о необходимости расширения свобод и гражданских прав в Китае, Цзян ответил, что Америка является экономически развитой страной, в то время как в Китае средний годовой доход на душу населения все еще не превышает 700 долларов. Он напомнил о различиях в нашей истории, культуре, идеологии, а также в наших социальных системах. Когда я призвал Цзяна встретиться с далай-ламой, он сказал, что не видит к этому препятствий, если далай-лама признает принадлежность Тибета и Тайваня к КНР, и добавил, что в данный момент уже действует «несколько каналов коммуникации» с лидерами тибетского буддизма. Китайская аудитория рассмеялась, когда я сказал, что, если бы Цзян и далай-лама встретились, то они наверняка бы очень понравились друг другу. Я также попробовал высказать ряд конкретных предложений по улучшению ситуации с гражданскими правами в Китае. Например, в китайских тюрьмах все еще содержались заключенные, осужденные за нарушение законов, которые уже были отменены, — и я предложил освободить их.

Самым важным в пресс-конференции были дебаты. Мне хотелось, чтобы китайские граждане поняли, что Америка поддерживает борьбу за гражданские права, которые, по нашему мнению, являются универсальной ценностью. Я также хотел, чтобы китайские руководители поняли, что большая свобода и открытость не приведут к дезинтеграции страны, которой они, учитывая китайскую историю, вполне закономерно опасались.

После официального ужина, устроенного в нашу честь Цзян Цзэминем и его супругой Ван Епин, мы с китайским лидером по очереди дирижировали оркестром Народно-освободительной армии. На следующий день, в воскресенье, моя семья посетила службу в церкви Чонгвенмынь — первой протестантской церкви в Пекине, одной из немногих, которым власти разрешили вести службы. Многие христиане в то время продолжали тайно встречаться у кого-нибудь дома. Свобода вероисповедания имела для меня большое значение, и я очень обрадовался, когда Цзян разрешил мне прислать в Китай делегацию американских священнослужителей, включая раввина, католического архиепископа и протестантского священника, чтобы решить эту проблему.

После экскурсий в Запретный город и на Великую китайскую стену я встретился со студентами Пекинского университета и ответил на их вопросы. Мы обсудили положение с правами человека в Китае, но меня спрашивали и о соблюдении прав человека в Соединенных Штатах, а также о том, что я могу сделать для того, чтобы американский народ лучше понимал Китай. Это были вопросы, заданные молодыми людьми, искренне желавшими перемен в своей стране и одновременно гордившимися ею.

Премьер-министр Чжу Жунцзы пригласил нашу делегацию на ланч, во время которого мы обсуждали экономические и социальные проблемы Китая, а также те проблемы, которые необходимо было решить для того, чтобы Китай мог вступить во Всемирную торговую организацию. Я последовательно выступал за прием Китая в ВТО, что дало бы ему возможность продолжить интеграцию в глобальную экономику. Кроме того, это способствовало бы более строгому соблюдению им международных законов и дальнейшему укреплению сотрудничества с Соединенными Штатами и другими странами по широкому кругу вопросов. В тот вечер президент Цзян и госпожа Ван пригласили нас на ужин в свою официальную резиденцию, которая находилась на берегу тихого озера в комплексе зданий, где жили представители высшего китайского руководства. Чем больше я узнавал Цзяна, тем больше он мне нравился. Он был очень интересным человеком, несколько странным и довольно самолюбивым, но всегда готовым выслушать самые разные мнения. Я не всегда с ним соглашался, но мне было ясно, что он глубоко верит в то, что реформы в Китае идут настолько быстро, насколько это возможно, и что страна движется в верном направлении.

Из Пекина мы отправились в Шанхай, где, как нам показалось, увидели больше строительных кранов, чем в каком-либо другом городе мира. Там у нас с Хиллари состоялась интереснейшая дискуссия о проблемах и потенциале Китая с группой молодых китайцев, среди которых были преподаватели, бизнесмены, активист защиты прав потребителей и даже писатель. Одним из важнейших событий визита стало наше с мэром Шанхая совместное радиовыступление, во время которого мы ответили на вопросы, заданные по телефону слушателями. Мне задавали интересные, но вполне предсказуемые вопросы, касавшиеся проблем экономики и безопасности. Гораздо больше вопросов адресовалось мэру. Звонившие ему люди были заинтересованы в совершенствовании системы образования и увеличении числа компьютеров, а также выражали беспокойство в связи с ростом транспортного потока, который стал результатом развития города и повышения благосостояния его жителей. Я подумал, что уж если мэру стали жаловаться на пробки, значит, Китай развивается в верном направлении.

Перед тем как отправиться домой, мы посетили Гуйлинь, где встретились с экологами, озабоченными уничтожением лесов и уникальной фауны, а также совершили приятную лодочную прогулку вниз по реке Ли, протекающей между утесами из известняка, которые выглядят очень необычно на фоне мирного сельского пейзажа. После Гуйлиня мы сделали остановку в Гонконге, чтобы встретиться с Тун Чихва — руководителем, избранным китайцами после ухода британской администрации. Тун, интеллигентный, хорошо образованный человек, несколько лет проживший в Америке, испытывал большие трудности, пытаясь примирить бурную политическую культуру Гонконга с более конформистской политикой центрального китайского правительства. Я также встретился с борцом за демократию Мартином Ли. Китайцы пообещали, что Гонконг сохранит свою, гораздо более демократичную, политическую систему, но у меня сложилось впечатление, что окончательные условия объединения все еще не выработаны и ни одна из сторон не удовлетворена текущим положением вещей.

В середине июля мы с Алом Гором провели встречу в Национальной академии наук, темой которой было предотвращение компьютерных сбоев в начале нового тысячелетия. В то время часто высказывались опасения, что при наступлении 2000 года многие компьютерные системы не смогут правильно отобразить дату и это вызовет хаос в экономике и в жизни миллионов американцев. Под руководством Джона Коскинена были предприняты масштабные усилия к тому, чтобы гарантировать надежную защиту от сбоев во всех правительственных системах и помочь решить эту проблему частному сектору. Но до наступления круглой даты мы не могли быть уверены в абсолютной надежности принятых нами мер.

Шестнадцатого июля я подписал еще один важный для меня законопроект «О детских пособиях и стимулировании семей, имеющих детей». По сравнению с 1992 годом мы уже увеличили ассигнования на эти цели на 68 процентов, теперь же число семей, получающих детские пособия, выросло еще на 1,4 миллиона. Этот законопроект предусматривал санкции против тех штатов, которые до сих пор не создали компьютерные базы данных по получателям пособий, и дополнительную финансовую помощь тем, кто уже успешно решил эту задачу.

Примерно в то же время я объявил о закупке 80 миллиардов бушелей пшеницы для бедных стран, население которых страдало от голода. Цены на зерно в то время снизились, и эта покупка, ставшая актом гуманитарной помощи, одновременно способствовала повышению цены на пшеницу на 13 центов за бушель, что очень помогло попавшим в трудное положение американским фермерам. Поскольку жестокая засуха уничтожила посевы в ряде районов страны, я также попросил Конгресс одобрить пакет экстренной финансовой помощи фермерам.

В конце месяца Майк Маккарри объявил, что осенью уйдет в отставку с поста пресс-секретаря Белого дома, и я назначил на эту должность его заместителя Джо Локхарта, бывшего пресс-секретарем во время моей второй президентской кампании. Маккарри отлично проявил себя на своем ответственном посту, отвечая на сложные вопросы и доходчиво разъясняя политику администрации. Он работал круглые сутки и всегда был готов оказать помощь. Его решение уйти было вызвано желанием быть рядом со своими подрастающими детьми. Мне нравился его преемник Джо Локхарт, который, похоже, нравился и прессе. Кроме того, он любил играть со мной в карты, так что эта замена не должна была вызвать особых осложнений.

В июле, пока я реализовывал свою внутриполитическую программу, Дик Холбрук вылетел в Белград, чтобы встретиться с Милошевичем и попытаться разрешить косовский кризис. В это же время премьер-министр Хасимото ушел в отставку, потерпев поражение на выборах в Японии; Нельсон Мандела женился на Граце Машел — красивой женщине, вдове бывшего президента Мозамбика и лидера движения за прекращение участия детей в войнах, ведущихся на африканском континенте, а Кен Старр продолжал свое расследование. Он настаивал на вызове для дачи показаний сотрудников моей охраны, включая ее начальника Лари Кокелла.

Секретная служба возражала против этого, а бывший президент Буш прислал два письма, в которых также высказался против. По правилам, охранники должны располагаться либо рядом с президентом, либо непосредственно за дверью того помещения, где он находится. Исключение делается только для жилых комнат Белого дома. Президенты зависят от службы охраны, которая обеспечивает их безопасность и конфиденциальность. Сотрудники этой службы становятся свидетелями самых разных разговоров, в том числе касающихся вопросов национальной безопасности, внутренней политики, политических конфликтов и личных проблем. Президенты от обеих партий и страна в целом всегда могли положиться на их преданность, профессионализм и благоразумие. Теперь же Старр хотел все это поставить под угрозу, причем не для того, чтобы расследовать дело о шпионаже, правонарушениях в ФБР, подобных «Уотергейту», или откровенных нарушениях закона, как это было со скандалом «Иран-контрас», — а для того, чтобы выяснить, давал ли я неискренние ответы и побуждал ли делать то же самое Монику Левински в ответ на пристрастные вопросы по делу, которое суд отказался принять к рассмотрению, потому что для этого не было оснований.

В конце месяца Старр гарантировал Монике Левински защиту от судебного преследования в обмен на ее согласие дать свидетельские показания большому жюри. Я также получил повестку с требованием явиться в суд для дачи показаний. 29 июля я согласился дать показания в суде под присягой, и повестка была аннулирована. Хотя, конечно, мне совсем не хотелось этого делать.

В начале августа я встретился в Вашингтоне с вождями десяти индейских племен, чтобы объявить о начале проведения комплексной программы по совершенствованию системы образования, улучшению медицинского обслуживания и расширению экономических возможностей для коренных американцев. Мики Ибарра, мой помощник по межведомственной координации в правительстве, и Линн Катлер, помощник по связям с индейскими племенами, напряженно работали над этой программой, которая была остро необходима. Хотя уровень безработицы в Соединенных Штатах был самым низким за последние двадцать восемь лет, преступности — за двадцать пять лет, а процент американцев, живущих на социальные пособия, достиг самой низкой отметки за последние двадцать девять лет, те общины коренных американцев, которым не удалось разбогатеть за счет азартных игр, находились в тяжелом финансовом положении. Лишь менее 10 процентов коренных американцев оканчивали колледж; они в три раза чаще, чем белые американцы, болели диабетом; у них был самый низкий доход на душу населения среди всех этнических групп. В некоторых племенах уровень безработицы превышал 50 процентов. Вожди племен ощутили некоторый оптимизм в связи с предпринятыми нами шагами, и после нашей встречи у меня появилась надежда, что мы действительно сумеем им помочь.

На следующий день, с интервалом в пять минут, произошли взрывы в американских посольствах в Танзании и Кении. В результате погибло 257 человек, включая 12 американцев, еще 5 тысяч были ранены. Первоначальное расследование показало причастность к этому взрыву террористической организации «Аль-Каида», возглавляемой Усамой бен Ладеном. В конце февраля бен Ладен издал религиозный приказ (фетву), призывающий нападать на американские военные и гражданские объекты по всему миру. В мае он заявил, что его сторонники будут атаковать американские объекты в Персидском заливе и что «война придет в Америку». В июне в интервью американскому журналисту он угрожал сбить американский военный самолет зенитными ракетами.

К этому моменту мы уже несколько лет следили за бен Ладеном. В начале моего первого президентского срока Тони Лэйк и Дик Кларк дали указания ЦРУ собрать более подробную информацию об этом богатом уроженце Саудовской Аравии, который в 1991 году был выслан из родной страны, в 1994 году лишился гражданства и поселился в Судане.

Вначале нам казалось, что бен Ладен лишь финансирует террористические операции, но со временем мы поняли, что он возглавляет высокоэффективную террористическую организацию, которая имеет солидные финансовые средства помимо его собственного состояния и действует в ряде стран, включая Чечню, Боснию и Филиппины. В 1995 году, после войны в Боснии, мы помешали моджахедам установить контроль над этим регионом, а затем вместе с филиппинскими властями предотвратили попытку взорвать около десятка самолетов, направлявшихся из этой страны к западному побережью США. Тем не менее международная террористическая сеть бен Ладена продолжала расти.

В январе 1996 года в Контртеррористическом центре ЦРУ был создан специальный отдел, занимавшийся исключительно бен Ладеном и его террористической сетью, и вскоре после этого мы начали отказывать давление на Судан с целью вынудить его выслать бен Ладена со своей территории. Судан в то время был надежным убежищем для террористов, включая египтян, в июне предыдущего года совершивших покушение на президента Мубарака и убивших его предшественника, Анвара Садата. Суданский лидер Хасан аль-Тураби разделял радикальные взгляды бен Ладена, кроме того, они были совладельцами целого ряда предприятий, занимавшихся как легальным бизнесом, так и производством оружия для террористов и оказанием им финансовой помощи.

Убеждая Тураби выслать бен Ладена, мы в то же время просили Саудовскую Аравию его принять. Саудовцы не хотели его возвращения, однако в середине 1996 года бен Ладен все же покинул Судан, очевидно сохранив хорошие отношения с Тураби. Он перебрался в Афганистан, где его тепло встретил мулла Омар, руководитель «Талибана» — воинствующей суннитской секты, которая стремилась установить в Афганистане радикальный исламский теократический режим.

В сентябре 1996 года «Талибан» захватил Кабул и постепенно установил контроль над всей страной. К концу года отдел ЦРУ, занимавшийся бен Ладеном и его организацией, уже собрал важную информацию о нем и его связях. Еще через год власти Кении арестовали человека, подозревавшегося в подготовке террористического акта в американском посольстве в этой стране.

Через неделю после взрывов я вернулся к нормальному рабочему графику, совершив поездки в штаты Кентукки, Иллинойс и Калифорния, чтобы призвать население поддержать наш «Билль о правах пациентов», программу по улучшению состояния воды и помочь в предвыборной борьбе демократам, баллотировавшимся в этих штатах. Помимо публичных выступлений я провел много времени, обсуждая с членами команды по национальной безопасности наши ответные меры в связи с терактами в Африке.

Тринадцатого августа на авиабазе Эндрюс состоялась церемония, посвященная памяти десяти из двенадцати американцев, погибших в Африке. Среди этих людей, которые, по мнению бен Ладена, заслуживали смерти только потому, что являлись гражданами Америки, были профессиональный дипломат, с которым я встречался два раза, и его сын; женщина, только что вернувшаяся из отпуска, во время которого ухаживала за своими престарелыми родителями; женщина-дипломат, уроженка Индии, которая объездила весь мир, работая на благо своей второй родины; врач-эпидемиолог, спасавший от болезней и смерти африканских детей; мать троих малолетних детей; еще одна женщина, только что ставшая бабушкой; отличный джазовый музыкант, избравший профессию дипломата; администратор посольства, женатый на кенийке, и три сержанта — пехотинец, летчик и морской пехотинец.

Было совершенно очевидно, что бен Ладен считал, что обладает абсолютной истиной, а потому присвоил себе роль бога, убивая ни в чем не повинных людей. Поскольку мы уже несколько лет боролись с его организацией, я давно убедился в том, что он был грозным противником. После кровавого преступления в Африке мы стали прилагать еще большие усилия к тому, чтобы захватить или уничтожить его, а также положить конец деятельности «Аль-Каиды».

Через неделю после взрывов в посольствах, после записи моего телевизионного обращения к народам Кении и Танзании, чьи потери были гораздо выше, чем наши, я встретился с руководителями национальной системы безопасности США. Руководители ЦРУ и ФБР подтвердили, что ответственность за взрывы несла «Аль-Каида» и несколько преступников уже арестовано.

Я также получил доклад разведки о том, что «Аль-Каида» планирует атаку на еще одно американское посольство — в столице Албании Тиране и что наши враги считают Америку уязвимой, так как все ее внимание в данный момент сосредоточено на обсуждении моей личной жизни. Закрыв свое посольство в Албании, мы отправили в Тирану для его охраны прекрасно вооруженных морских пехотинцев и вместе с местными властями приступили к операции по уничтожению ячейки «Аль-Каиды» в этой стране. Однако у нас имелись посольства и в других странах, где действовала «Аль-Каида».

ЦРУ также получило информацию о том, что бен Ладен и другие руководители террористической сети 20 августа планируют провести встречу в одном из военных лагерей в Афганистане, чтобы оценить эффект уже осуществленных атак и спланировать новые операции. Эта встреча предоставляла нам возможность нанести ответный удар и в случае его успеха уничтожить большую часть лидеров «Аль-Каиды». Руководство подготовкой к этой военной операции я поручил Сэнди Бергеру. Нам нужно было определить цели, доставить на место необходимое военное снаряжение и решить, как быть с Пакистаном. Если бы мы решили наносить удары с воздуха, нашим самолетам пришлось бы пролетать над территорией Пакистана.

Хотя мы всегда старались взаимодействовать с Пакистаном в вопросе разрядки напряженности на Индийском субконтиненте и наши государства были союзниками во времена холодной войны, Пакистан поддерживал «Талибан», а следовательно, и «Аль-Каиду». Пакистанская разведка готовила бойцов «Талибана» и сепаратистов, воевавших в индийском штате Кашмир, в тех же самых лагерях, которые использовали и бен Ладен с «Аль-Каидой». Если бы Пакистану стали известны наши планы, вполне вероятно, что пакистанские разведслужбы предупредили бы об этом «Талибан» или даже «Аль-Каиду». С другой стороны, заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт, работавший над нормализацией обстановки на Индийском субконтиненте, опасался, что, если мы не поставим в известность власти Пакистана, они примут наши ракеты за индийские и нанесут по Индии ответный удар, возможно даже ядерный.

Мы решили отправить в Пакистан заместителя председателя Объединенного комитета начальников штабов генерала Джо Ралстона, с тем чтобы он пригласил командующего вооруженными силами этой страны на ужин, назначив его как раз на то время, на которое был запланирован наш удар. Ралстон должен был сообщить ему о том, что происходит, за несколько минут до того, как наши ракеты проникнут в воздушное пространство Пакистана, когда будет уже слишком поздно, чтобы предупредить «Талибан» или «Аль-Каиду», но останется еще достаточно времени, чтобы предотвратить удары пакистанцев по нашим ракетам и по Индии.

Мою команду тревожило еще и то, что через три дня, 17 августа, я должен был давать показания большому жюри. Они опасались, что из-за этого я не решусь отдать приказ о нанесении удара, а если все же решусь, то меня обвинят в желании отвлечь общественное мнение от моих проблем, особенно в том случае, если нам не удастся уничтожить бен Ладена. Я весьма недвусмысленно заявил им, что их задача — давать мне рекомендации по вопросам национальной безопасности, поэтому если они считают, что необходимо нанести удар 20 августа, то мы так и сделаем. После этого я добавил, что непременно займусь своими личными проблемами. Времени для этого также оставалось немного.