Моя жизнь

ГЛАВА 37

Одним из самых тяжелых в моей жизни был 1994 год, когда важные успехи во внешней и внутренней политике были омрачены провалом реформы здравоохранения и постоянными мыслями о сфабрикованном скандале. Этот год начался с большого личного горя и закончился политической катастрофой. Вечером 5 января мама позвонила мне в Белый дом. Она только что вернулась домой из поездки в Лас-Вегас. Я рассказал ей, что в течение нескольких дней звонил в ее номер в отеле и ни разу не застал. Засмеявшись, мама ответила, что ее днем и ночью не было в номере; она прекрасно провела время в своем любимом городе, и ей, конечно, было некогда сидеть и ждать, когда зазвонит телефон. Маме очень понравился концерт Барбры Стрейзанд и было особенно приятно, что Барбра представила ее и посвятила ей песню. Мама была в прекрасном настроении и, казалось, чувствовала себя хорошо; по ее словам, она хотела просто немного поговорить со мной и сказать, что любит меня. Эта беседа почти ничем не отличалась от наших бесконечных телефонных разговоров, которые мы вели на протяжении нескольких лет, особенно в воскресные вечера.

Около двух часов ночи вновь раздался телефонный звонок, разбудивший нас с Хиллари. На линии был Дик Келли, который сквозь слезы сказал: «Ее больше нет, Билл». После великолепной, но утомительной недели мама просто заснула и не проснулась. Я знал, что это может произойти, но не был готов отпустить ее. Теперь наш последний телефонный разговор казался мне слишком обыденным, полным пустой болтовни; мы разговаривали, как люди, считавшие, что смогут общаться друг с другом еще целую вечность. Я бы очень хотел все вернуть, но мне оставалось только сказать Дику, что я его люблю, благодарен ему за счастье, которое мама испытала с ним в свои последние годы, и постараюсь как можно скорее приехать домой. Хиллари поняла, что случилось, по тому, как кончился наш разговор. Я обнял ее и заплакал. Она сказала что-то о любви мамы к жизни, и я понял, что наш последний телефонный разговор оказался именно таким, какой предпочла бы сама мама. Она всегда думала о жизни, а не смерти.

Я позвонил брату, который, как я знал, будет просто убит. Роджер боготворил маму, особенно потому, что она никогда не переставала в него верить. Я сказал ему, что ради ее памяти он должен держаться и продолжать строить свою жизнь. Потом я позвонил своему другу Пэтти Хоу Крайнер, которая около сорока лет была частью нашей жизни, и попросил ее помочь мне и Дику с организацией похорон. Хиллари разбудила Челси, и мы сказали ей о случившемся. Она уже потеряла дедушку; кроме того, у них с мамой, которую она называла Джинджер, были близкие, нежные отношения. На стене в ее комнате для занятий висел замечательный карандашный портрет мамы, выполненный чернокожим художником из Хот-Спрингс Гэри Симмонсом, с надписью «Челси от Джинджер». Было трогательно видеть, как моя дочь пытается примириться с потерей человека, которого она любила, стараясь одновременно и выразить свое горе, и сохранить самообладание, и дать волю своим чувствам, и держаться. Сегодня портрет с надписью «Челси от Джинджер» висит в комнате моей дочери в Чаппакуа.

Позднее в то утро мы передали в печать сообщение о смерти мамы, которое немедленно появилось во всех средствах массовой информации. По случайному совпадению в утренней программе новостей выступали Боб Доул и Ньют Гингрич. Интервьюеры, которых не остановило то, что это происходит в такой момент, задавали им вопросы об «Уайтуотер»; одному из них Доул ответил, что для рассмотрения этого дела «совершенно необходимо» назначить независимого прокурора. Я был ошеломлен. Мне казалось, что в день смерти моей матери даже печать и мои противники могли бы сделать перерыв. К чести Доула, должен сказать, что через несколько лет после этого он передо мною извинился. К тому времени я стал лучше понимать, что произошло. Главный наркотик в Вашингтоне — это власть, он притупляет чувства и затуманивает разум. Доул никоим образом не был самым худшим из тех, кто злоупотреблял этим наркотиком, и меня тронуло его извинение.

В тот же день Ал Гор отправился в Милуоки, чтобы произнести речь, посвященную внешней политике, с которой должен был выступить я, а я вылетел домой. В доме мамы и Дика было много их друзей и членов семьи, а жители Арканзаса принесли для всех, кто переживал это общее горе, много разной еды. Мы все смеялись и рассказывали истории о маме. На следующий день прибыли Хиллари и Челси, а также некоторые друзья мамы, живущие не в Арканзасе, включая Барбру Стрейзанд и Ральфа Уилсона, владельца «Буффало билле», который год назад, узнав, что она большая поклонница этой команды, пригласил маму на Суперкубок.

В городе не было достаточно большой церкви, чтобы вместить всех друзей мамы, к тому же установилась очень холодная погода, не позволившая провести похоронную службу на ее любимом ипподроме, поэтому мы решили провести церемонию в «Конференц-центре». Пришли около трехсот человек, в том числе сенатор Прайор, губернатор Такер и все мои однокашники по университету. Однако большинство присутствующих составляли ее знакомые — простые рабочие люди, которым мама помогала на протяжении многих лет. Там были все двенадцать женщин из ее «Клуба дней рождения», причем все они появились на свет в разное время, но праздновали свои дни рождения одновременно, за ежемесячным ланчем. По просьбе мамы после ее смерти они приняли в свою группу другую женщину и изменили ее название, которое теперь звучало так: «Клуб дней рождения имени Вирджинии Клинтон Келли».

Службу вел преподобный Джон Майлс, который называл маму «настоящей американкой». «Вирджиния, — сказал он, — была похожа на резиновый мяч: чем более сильные удары наносила по ней жизнь, тем выше она подпрыгивала». Брат Джон напомнил собравшимся о том, как реагировала мама на все проблемы: «Дорогу осилит идущий».

Во время службы исполнялись гимны, которые она любила. Мы все пели «Удивительную благодать» и «Боже милостивый, возьми меня за руку». Ее подруга Мелви Ли Гайлс, которая некогда полностью потеряла голос, а затем вновь обрела его — «от Бога», расширив свой диапазон еще на одну октаву, спела «Он смотрит на воробья» и любимый мамин гимн «Иду ближе к тебе». Наш друг из Церкви пятидесятников, Дженис Сьостранд, спела мощный гимн, который мама слышала на службе в церкви перед моей инаугурацией, — «Святая земля». Когда Барбра Стрейзанд, которая сидела позади меня, услышала пение Дженис, она тронула меня за плечо и удивленно покачала головой, а после окончания службы спросила: «Кто эта женщина и что это за музыка? Она великолепна!» Барбру так вдохновила музыка, звучавшая на маминых похоронах, что позже она выпустила свой альбом гимнов и вдохновенных песен, включая написанную в память мамы: «Следуя зову твоего сердца».

После похоронной службы мы отвезли гроб с телом мамы в Хоуп. На всем пути следования нашего кортежа по обе стороны дороги стояли люди, чтобы выразить ей свое уважение. Она была похоронена на кладбище через улицу напротив того места, где когда-то находилась лавка ее отца, на участке, который давно ее ожидал, рядом со своими родителями и моим отцом. Это было 8 января, в день рождения человека, которого, кроме членов своей семьи, мама любила больше всех, — Элвиса Пресли.

После приема, состоявшегося в «Сиззлин Стейкхаус», мы поехали в аэропорт, чтобы вылететь обратно в Вашингтон. Горевать было некогда; мне предстояло продолжить свою созидательную работу. Доставив домой Хиллари и Челси, я отбыл в давно планировавшуюся поездку в Европу. Ее целью было, положив начало процессу, открыть доступ в НАТО странам Центральной Европы, но организовать его таким образом, чтобы не создать слишком много проблем для Ельцина в России. Я решил сделать все возможное для того, чтобы Европа впервые в истории стала единой, свободной, демократической и безопасной. Я должен был гарантировать, что расширение НАТО не приведет к новому противостоянию в Европе уже на востоке.

В Брюсселе, после выступления в муниципалитете перед группой молодых европейцев, я получил особый подарок. Бельгия праздновала столетие со дня смерти моего любимого бельгийца Адольфа Сакса, изобретателя саксофона, и мэра его родного города Динана, и мне подарили новый красивый тенор-саксофон «Селмер», сделанный в Париже.

На следующий день лидеры стран — членов НАТО одобрили мое предложение об учреждении программы «Партнерство ради мира» для расширения нашего сотрудничества в области безопасности с новыми демократическими странами Европы в ожидании, пока мы сможем обеспечить расширение самого НАТО.

Одиннадцатого января я встретился в Праге с Вацлавом Гавелом. В последний раз я был в этом городе еще студентом, двадцать четыре года назад. Гавел, человек небольшого роста с мягкими манерами, живыми глазами и язвительным юмором, был героем свободолюбивых сил во всем мире. Несколько лет он провел в тюрьме и использовал это время для того, чтобы написать полные красноречия, воодушевляющие книги. Выйдя на свободу, Гавел возглавил мирную «бархатную революцию» в Чехословакии, затем под его руководством эта страна организованно разделилась на два государства. Теперь он был президентом Чешской Республики, активно стремившимся построить успешную рыночную экономику и претендовать на обеспечивающее безопасность членство в НАТО. Гавел был добрым другом нашего постоянного представителя при ООН Мадлен Олбрайт, которая родилась в Чехословакии и радовалась каждой возможности поговорить с ним на родном языке.

Гавел пригласил меня в один из джаз-клубов, которые были очагами поддержки его «бархатной революции». После того как группа музыкантов сыграла несколько мелодий, он познакомил меня с исполнителями и подарил мне еще один новый саксофон, сделанный в Праге компанией, которая в коммунистические времена поставляла эти инструменты военным оркестрам всех стран Варшавского договора. Гавел предложил мне сыграть вместе с музыкантами. Мы исполнили «Летом» и «Моя смешная Валентина», причем он с энтузиазмом подыгрывал нам на бубне.

На пути в Москву я сделал краткую остановку в Киеве, чтобы встретиться с президентом Украины Леонидом Кравчуком и поблагодарить его за готовность поддержать соглашение, которое он, Ельцин и я должны были подписать в следующую пятницу. В соответствии с этим соглашением Украина обязалась уничтожить 176 межконтинентальных баллистических ракет и 1500 ядерных боеголовок, которые ранее были нацелены на США. Украина — большая страна с численностью населения 60 миллионов человек и огромным потенциалом. Как и Россия, она билась над решением вопроса, какое именно будущее избрать для себя. Стремление Кравчука избавиться от ядерного оружия встретило значительное сопротивление в украинском парламенте, и я хотел поддержать этого лидера.

Хиллари встретила меня в Москве. Она взяла с собой Челси, поскольку мы не хотели оставлять ее одну сразу после смерти мамы. Совместное пребывание в кремлевской резиденции для гостей и прогулки по Москве в разгар зимы помогли всем нам немного отвлечься. Ельцин понимал, насколько глубоки мои переживания, так как недавно тоже потерял мать, которую он обожал. Всякий раз, когда нам представлялась такая возможность, мы выходили на улицы, покупали национальные русские сувениры и хлеб в небольшой булочной. Я зажег свечу в память мамы в Казанском соборе, разрушенном во времена сталинизма, а теперь полностью восстановленном, и навестил в больнице Патриарха Русской православной церкви. 14 января после впечатляющей церемонии приема в Георгиевском зале Кремля — огромном белом помещении с высокими арками и колоннами, на которых золотыми буквами были высечены фамилии российских героев, прославившихся в войнах, произошедших более чем за двести лет, мы с Ельциным и президент Кравчук подписали соглашение о ядерном оружии Украины и провели переговоры по инициативам в области экономики и безопасности.

На состоявшейся после этого пресс-конференции Ельцин выразил благодарность за американскую комплексную программу помощи и программу, одобренную на совещании членов «Большой семерки» в Токио, предусматривавшую предоставление России дополнительно 1 миллиарда долларов каждый год в течение следующих двух лет, и за наше решение снизить тарифы на пять тысяч наименований российских товаров. Президент России благодаря моему обещанию разработать специальное соглашение о сотрудничестве между НАТО и Россией с учетом ряда дополнительных условий одобрил программу «Партнерство ради мира». Я был также доволен тем, что мы договорились с 30 мая не нацеливать наши ядерные ракеты друг на друга или на любую другую страну, а также о том, что США купят у России в последующие двадцать лет высокообогащенный уран на 12 миллиардов долларов. Это позволит постепенно полностью устранить возможность его использования для производства оружия.

Я полагал, что все эти меры будут на благо как США, так и России, но с этим были согласны далеко не все. У Ельцина возникли проблемы в отношениях с новым парламентом, особенно с Владимиром Жириновским, руководителем крупного блока воинствующих националистов, которые хотели вернуть России славу имперских времен и были убеждены, что я стремлюсь уменьшить ее мощь и сферу влияния. Чтобы оказать поддержку Ельцину, я повторил свое заклинание, что народу России следует определять свое величие в терминах, ориентированных не на прошлое, а на будущее.

После пресс-конференции я встретился со студентами в телестудии «Останкино». Они задавали вопросы мне по широкому кругу проблем, однако юноши и девушки хотели также узнать о том, могут ли американские студенты получить какую-либо информацию о России, в каком возрасте я впервые стал задумываться о том, чтобы стать президентом, что бы я мог посоветовать молодому россиянину, пожелавшему заняться политической деятельностью, и какую память хотел бы о себе оставить. Благодаря этой встрече со студентами у меня появилась надежда на лучшее будущее для России. Они были умны, идейны и безусловно привержены демократии.

Поездка проходила успешно; мне удалось добиться важных для Америки целей в деле построения более безопасного и более свободного мира, однако об этом ничего не было известно в США, где политики и пресса хотели обсуждать только проблему «Уайтуотер». Мне задавали вопросы на эту тему даже сопровождавшие меня во время этой поездки представители американской печати. Еще до того, как я отбыл из Москвы, газеты Washington Post и New York Times присоединились к требованиям республиканцев, чтобы Джанет Рино назначила независимого прокурора. Единственным новым событием за последние месяцы было то, что Дэвид Хейл, республиканец, которому в 1993 году было предъявлено обвинение во введении в заблуждение Управления по делам малого бизнеса, заявил, что я просил его дать Сюзан Макдугал ссуду, хотя она не имела права на ее получение. Я никогда не делал ничего подобного.

В соответствии как с прежним законом, срок действия которого уже истек, так и с новым, который рассматривался в Конгрессе, для назначения независимого прокурора было необходимо наличие «заслуживающих доверия доказательств» совершения правонарушений. В редакционной статье, опубликованной в номере за 5 января, в которой содержалось требование о назначении независимого прокурора, газета Washington Post недвусмысленно признала, что «в данном случае нет никаких заслуживающих доверия обвинений президента или г-жи Клинтон в совершении каких-либо неподобающих поступков». Тем не менее Washington Post заявила, что общественные интересы требуют назначения независимого прокурора, поскольку до того, как Макдугал купил компанию Madison Guaranty (у которой мы никогда не брали ссуды), мы с Хиллари были партнерами «Уайтуотер» по заключенной сделке с недвижимостью (в результате чего понесли убытки). Что было еще хуже, мы, по-видимому, не сделали полного вычета налогов с учетом наших убытков. Это был, вероятно, первый в истории случай, когда пламя гнева против политика разжигалось из-за денег, которые он потерял, займов, которых он не получал, и вычета налогов, которого он не сделал. Washington Post подчеркнула, что Министерство юстиции возглавляют назначенные президентом люди, которым нельзя доверять проведение расследования в отношении Клинтона или решение вопроса, следует ли проводить такое разбирательство кому-нибудь другому.

Закон о назначении независимого прокурора был принят в ответ на увольнение президентом Никсоном специального прокурора Арчибальда Кокса, занимавшегося расследованием Уотергейтского дела. Кокс, назначенный министром юстиции правительством Никсона, считался сотрудником исполнительной власти, полномочия которого могли быть прекращены. Конгресс признал и необходимость независимого расследования правонарушений, в которых обвинялся президент и назначенные им ведущие должностные лица, и опасность предоставления неограниченных полномочий никому не подотчетному прокурору с беспредельными возможностями. Вот почему закон требовал убедительных доказательств совершения правонарушения. Сейчас же пресса заявляла, что президент должен согласиться на назначение независимого прокурора в отсутствие таких доказательств, во всех случаях, когда проводились расследования в отношении любых лиц, с которыми он некогда был связан.

В годы правления Рейгана и Буша независимые прокуроры признали виновными в совершении тяжких уголовных преступлений более двадцати человек. После проводившихся в течение шести лет расследований и вывода комиссии во главе с сенатором Джоном Тауэром, что президент Рейган санкционировал незаконную продажу оружия никарагуанским повстанцам, прокурор Лоуренс Уолш, занимавшийся делом «Иран-контрас», предъявил обвинения Каспару Уайнбергеру и еще пятерым должностным лицам, однако президент Буш их помиловал. Единственное расследование независимого прокурора до вступления президента в должность проводилось в отношении президента Картера в связи с сомнительным займом, имеющим отношение к складу арахиса, который принадлежал ему и его брату Билли. Специальный прокурор, с просьбой о назначении которого обратился этот президент, закончил свое расследование через шесть месяцев, оправдав Картера и его брата.

К моменту моего прибытия в Москву несколько сенаторов-демократов и президент Картер присоединились к республиканцам и прессе, требовавшим назначения независимого прокурора, хотя они не привели ни одной причины, которая могла бы считаться заслуживавшим доверия доказательством совершения правонарушения. Большинство демократов вообще ничего не знали о «Уайтуотер»; они просто хотели показать, что не возражают против проведения расследований в отношении президентов-демократов и не хотят выступать против позиции Washington Post и New York Times. Они также, вероятно, считали, что можно доверить Джанет Рино назначить прокурора-профессионала, который быстро справится с этой проблемой. Так или иначе, стало ясно, что нам необходимо что-то предпринять, чтобы, по выражению Ллойда Бентсена, «вскрыть нарыв».

После прибытия в Москву я устроил телефонную конференцию с участием моих сотрудников, Дэвида Кендалла и Хиллари, которая пока находилась в Вашингтоне, чтобы обсудить, что нам следует предпринять. Дэвид Герген, Берни Нассбаум и Кендалл выступали против того, чтобы обращаться с просьбой о назначении независимого прокурора, поскольку для этого не было оснований. И если нам не повезет, недобросовестный прокурор может вести бесконечное и чреватое крайне негативными последствиями расследование. Более того, ему не придется заниматься этим слишком долго, чтобы довести нас до разорения, ведь у меня был самый небольшой капитал по сравнению со всеми другими президентами в современной истории США. Нассбаум, адвокат мирового класса, работавший вместе с Хиллари, когда Конгресс расследовал Уотергейтское дело, был решительно против назначения специального прокурора. Он назвал эту должность «пагубным институтом», поскольку она предоставляла никому не подотчетным прокурорам возможность делать все, что им вздумается; Берни сказал, что мой долг как президента и мой долг перед самим собой — выступать против назначения специального прокурора, используя все имеющиеся в моем распоряжении средства. Нассбаум также указал, что пренебрежительное отношение газеты Washington Post к расследованию, проведенному Министерством юстиции, необоснованно, поскольку документы по этому делу проверял профессиональный прокурор, который был назначен на этот пост президентом Бушем.

Герген согласился с ним, однако решительно заявил, что не следует передавать Washington Post все наши документы. Такого же мнения придерживались Марк Гиран и Джордж Стефанопулос. По мнению Дэвида, Лен Дауни, главный редактор газеты Washington Post, приобрел славу благодаря Уотергейтскому делу и убедил себя, что мы что-то скрываем. По-видимому, такого же мнения придерживалась и New York Times. Герген полагал, что единственный способ положить конец настойчивым требованиям о назначении независимого прокурора — это представить этим газетам имеющиеся в нашем распоряжении документы.

Все юристы — Нассбаум, Кендалл и Брюс Линдси — выступали против обнародования этих материалов, потому что, поскольку мы согласились предоставить в распоряжение Министерства юстиции все, что удалось найти, эти документы были неполными и разрозненными, и их сбор все еще продолжался. Юристы заявили, что, как только мы не сможем ответить на какой-нибудь вопрос или представить какой-нибудь документ, пресса вновь поднимет шум, требуя назначения независимого прокурора. Тем временем будет появляться множество статей негативного характера, полных инсинуаций и домыслов.

Остальные мои сотрудники, включая Джорджа Стефанопулоса и Гарольда Икеса, который в январе начал работать в качестве заместителя руководителя аппарата сотрудников Белого дома, полагали, что, поскольку демократы выбрали путь наименьшего сопротивления, назначение независимого прокурора неизбежно, и нам следует обратиться с такой просьбой, чтобы мы снова могли заняться решением проблем, важных для американцев. Я спросил у Хиллари ее мнение. Она ответила, что, если обратиться с просьбой о назначении независимого прокурора, это создаст крайне нежелательный прецедент, означающий, по сути, изменение нормы, в соответствии с которой необходимы заслуживающие доверия доказательства совершения правонарушения, и переход на удовлетворение требований всякий раз, когда в средствах массовой информации раздувается скандал, однако добавила, что решение принимать мне. Мне показалось, что Хиллари просто устала спорить с моими сотрудниками.

Я сказал всем участникам этой конференции, что не боюсь расследования, поскольку ни я, ни Хиллари не сделали ничего плохого, и не возражаю против обнародования документов. В конце концов, с самого начала предвыборной кампании появлялось множество безответственных статей о ситуации с «Уайтуотер». Интуиция мне подсказывала, что нужно обнародовать документы и бороться против назначения независимого прокурора, однако, если, по общему мнению моих сотрудников, нужно было предпринять нечто противоположное, я смогу это пережить.

Нассбаум в смятении предсказывал, что, кого бы ни назначили независимым прокурором, он будет разочарован, когда ничего не обнаружит, и продолжит расширять расследование до тех пор, пока не найдет кого-то, с кем я был знаком и кто повинен в каком-либо правонарушении. Берни сказал, что, если, по моему мнению, я должен сделать больше, нам следует предоставить документы прессе и даже выступить с предложением о моем выступлении в сенатском Комитете по судопроизводству. Стефанопулос считал, что это очень неудачная идея, поскольку она привлечет повышенное внимание. Он подчеркнул, что Рино назначит независимого прокурора, это удовлетворит прессу, и через несколько месяцев все закончится. Нассбаум не согласился с ним, заявив, что, если Конгресс примет новый закон о независимом прокуроре и я его подпишу, как и обещал, судьи Апелляционного суда Вашингтона, округ Колумбия, назначат нового прокурора, и все начнется сначала. Джордж рассердился, назвал Берни параноиком и сказал, что этого не будет никогда. Берни знал, что председатель Верховного суда США Ренквист назначит комитет, в котором главенствующие позиции будут занимать консервативные республиканцы. Он нервно рассмеялся в ответ на вспышку Джорджа и сказал, что шансы на назначение второго прокурора составляют, возможно, только пятьдесят на пятьдесят.

После дальнейшего обсуждения этого вопроса я поговорил только с Хиллари и Дэвидом Кендаллом. Я сказал им, что, по моему мнению, мы должны согласиться с общим мнением сотрудников, не являющихся юристами, о необходимости назначения независимого прокурора. В конце концов, мне нечего скрывать, и вся эта шумиха отвлекает внимание Конгресса и страны от более важных задач, стоящих перед нами. На следующий день Белый дом обратился к Джанет Рино с просьбой назначить независимого прокурора. Хотя я говорил о своей готовности это пережить, пройти через то, что произошло потом, оказалось очень трудно.

Это решение оказалось худшим из всех принятых мною за все время пребывания на посту президента. Оно было ошибочным по сути, ошибочным с точки зрения закона, ошибочным политически, ошибочным по отношению к институту президентства и Конституции. Возможно, я принял его, потому что был совершенно измотан и тяжело переживал смерть мамы; мне приходилось собирать все силы, чтобы просто делать ту работу, выполнением которой должен был заняться после ее похорон. Мне следовало просто обнародовать документы, противиться назначению независимого прокурора, предоставить самую исчерпывающую информацию всем демократам, которые хотели этого, и обратиться к ним с просьбой о поддержке. Безусловно, это могло и не изменить ситуацию. В тот момент меня это не тревожило, потому что я знал, что не нарушил никаких законов, и все еще верил в желание прессы докопаться до истины.

Через неделю Джанет Рино назначила Роберта Фиска, республиканца, бывшего прокурора из Нью-Йорка, который должен был своевременно завершить расследование за оставленный ему срок. Конечно, Фиску не дали закончить эту работу, однако я забегаю вперед. В тот момент согласие на назначение независимого прокурора можно было сравнить с приемом аспирина в случае простуды; оно принесло лишь временное облегчение. Исключительно временное.

По пути домой из России, после краткой остановки в Беларуси, я вылетел в Женеву на мою первую встречу с президентом Сирии Асадом. Он был безжалостным, но одаренным человеком, который, чтобы преподать урок своим противникам, некогда стер с лица земли целую деревню. Из-за поддержки, оказываемой им террористическим организациям на Ближнем Востоке, Сирия была изолирована от США. Асад редко покидал свою страну, и в тех случаях, когда это происходило, он почти всегда прибывал в Женеву, чтобы встретиться с иностранными лидерами. Во время нашей встречи на меня произвели впечатление его ум и то, что он абсолютно точно помнил все детали событий, произошедших более двадцати лет назад. Асад был известен как человек, любивший длительные встречи, которые могли продолжаться по шесть-семь часов без перерыва. Я же, напротив, устал, и мне нужно было выпить кофе, чаю или воды, чтобы не заснуть.

К счастью, встреча продолжалась всего несколько часов, и в результате нашей дискуссии мы добились двух результатов, на которые я рассчитывал: Асад впервые недвусмысленно заявил, что готов установить мир и нормальные отношения с Израилем, а Сирия обязуется вывести все свои войска из Ливана и уважать его независимость после достижения всеобъемлющего мира на Ближнем Востоке. Я знал, что не только симпатия ко мне лично стала залогом успеха на этой встрече. Асад получал от бывшего Советского Союза большую экономическую помощь; теперь она прекратилась, поэтому ему было необходимо установить контакты с Западом. Для этого Асаду следовало перестать поддерживать терроризм в регионе, что было бы легко сделать, если бы он заключил соглашение с Израилем, в соответствии с которым тот вернул бы Сирии Голанские высоты, потерянные ею во время войны 1967 года.

Я вернулся в Вашингтон, и началась целая вереница похожих друг на друга дней, когда все происходит одновременно. 17 января в Лос-Анджелесе произошло землетрясение с самыми серьезными за всю историю США последствиями: были разрушены дома, больницы, школы и предприятия, а убытки составили миллиарды долларов. 19 января я вылетел в Лос-Анджелес вместе с Джеймсом Ли Виттом, директором Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях, чтобы своими глазами увидеть нанесенный стихией ущерб, в том числе полностью уничтоженный участок шоссе, соединявшего разные штаты. 20 января фактически все члены кабинета во главе со мною встретились в ангаре для самолетов в Бербанке с мэром Лос-Анджелеса Диком Риорданом, другими должностными лицами штата и местными руководителями, чтобы разработать план оказания чрезвычайной помощи. Благодаря удивительно эффективному партнерству удалось быстро нормализовать положение: основная скоростная автострада была восстановлена за три месяца.

Федеральное агентство оказало финансовую помощь более 600 тысячам семей и предприятий. Многие сотни домов и производственных учреждений были восстановлены благодаря ссудам, предоставленным Управлением по делам малого бизнеса. В целом штату была предоставлена прямая помощь в размере 16 миллиардов долларов. Я очень сочувствовал калифорнийцам; они вынесли на себе всю тяжесть экономического спада и сокращения оборонных предприятий, пережили несколько пожаров, а сейчас на них обрушилось землетрясение. Один из местных чиновников пошутил, что теперь он ожидает нашествия саранчи. Его чувство юмора напомнило мне известное высказывание Матери Терезы. По ее словам, она знает, что Бог никогда не даст ей бремя тяжелее, чем она может нести, но иногда ей хотелось бы, чтобы он не так сильно в нее верил. Я вернулся в Вашингтон, чтобы дать интервью Ларри Кингу в первую годовщину моего президентства. Я сказал ему, что мне нравится моя работа, даже в тяжелые дни. В конце концов, я стал президентом не для того, чтобы хорошо проводить время, а для того, чтобы изменить страну.

Несколькими днями позже в автомобильной аварии погиб старший сын президента Асада, которого он прочил себе в преемники. Позвонив, чтобы выразить ему соболезнование, я почувствовал, как тяжело Асад переживает свое горе, и это послужило мне напоминанием о том, что самое худшее, что может случиться в жизни с человеком, — это потерять своего ребенка.

На той же неделе я назначил заместителя министра обороны Билла Перри министром обороны вместо Леса Аспина, который ушел в отставку с этого поста вскоре после «Падения “Блэк хока”». Мы активно искали ему замену, и все это время самый лучший кандидат на этот пост находился у нас под самым носом. Ранее Перри возглавлял несколько военных организаций, был преподавателем математики и инженерного искусства и отлично работал в Пентагоне, содействуя принятию на вооружение технологии «Стеле», реформе системы военных поставок и разработке реалистичных бюджетов. Это был скромный человек с мягкими манерами, которые маскировали удивительную твердость и даже жесткость его характера. Впоследствии окажется, что это было одно из самых удачных моих назначений, и Перри станет, возможно, самым лучшим министром обороны после генерала Джорджа Маршалла.

Двадцать пятого января я выступил с посланием «О положении в стране». Это единственный момент в году, когда президент получает возможность напрямую обратиться к американскому народу и говорить с ним в течение целого часа, и я хотел использовать ее максимально эффективно. Сказав несколько слов в память о спикере Палаты представителей Типе О’Ниле, умершего за день до смерти мамы, я суммировал длинный перечень достижений Конгресса в 1993 году, подчеркнув: экономика функционирует таким образом, что появляются новые рабочие места; миллионы американцев сэкономили деньги благодаря рефинансированию строительства жилья по сниженным ставкам; подоходный налог повысился только у 1,2 процента американцев; дефицит бюджета будет на 40 процентов ниже, чем прогнозировалось ранее; мы сократим численность федеральных служащих на 250, не на 100 тысяч человек, как я обещал прежде.

Остальная часть Послания была посвящена программе моей работы на 1994 год, начиная с мер в сфере образования. Я призвал Конгресс принять мою инициативу «Цели на 2000 год», чтобы помочь бесплатным средним школам достигнуть целей в области национального образования, поставленных перед страной губернаторами и администрацией Буша, на основе осуществления таких реформ, как выбор школы, уставные школы[38] и подключение к 2000 году всех наших школ к Интернету; и чтобы определять прогресс в достижении школами этих целей старомодным способом, то есть на основе того, усваивают ли наши учащиеся необходимые им знания.

Я также призвал направить дополнительные инвестиции на развитие новых технологий, обеспечивающих создание рабочих мест, и на конверсионные проекты в военной промышленности; предложил принять законопроекты о борьбе с преступностью и о запрете на продажу наступательного оружия; а также потребовал принять три нормативных акта по охране окружающей среды: закон «О безопасности питьевой воды», обновленный закон «О чистой воде» и реформированную программу «Суперфонд». Эта программа осуществлялась на основе партнерства государственных и частных структур и ставила своей целью очистку загрязненных объектов, которые были брошены и превратились в безобразные, непригодные для использования, опасные для здоровья места. Этот вопрос представлял большой интерес для меня и Ала Гора, и к тому моменту, когда мы оба ушли со своих постов, нам удалось очистить в три раза больше объектов в рамках программы «Суперфонд», чем администрациям Рейгана и Буша вместе взятым.

Кроме того, я призвал Конгресс принять в 1994 году законопроекты о реформе систем социального обеспечения и здравоохранения. Около миллиона американцев получали помощь в рамках системы социального обеспечения, потому что для них это был единственный способ обеспечить своих детей медицинской помощью. Когда люди отказывались от социальных пособий и переходили на низкооплачиваемую работу без дополнительных льгот, им все равно приходилось платить налоги на поддержание программы «Медикэйд», на основе которой обеспечивались медицинской помощью семьи, получавшие пособия в рамках системы социального обеспечения.

В течение некоторого времени почти 60 миллионов американцев ежегодно оставались без медицинской страховки. Более 80 миллионов наших сограждан имели так называемые «уже существующие заболевания», то есть проблемы со здоровьем, из-за которых им приходилось больше платить за страховку, если они смогли ее получить, и часто у них не было возможности изменить место работы без ее потери. Трое из четырех американцев имели страховые полисы «с прижизненным ограничением» размера компенсации их расходов на медицинское обслуживание. Это означало, что они могут потерять свою страховку в тот самый момент, когда она им будет больше всего нужна. Такая система наносила ущерб и мелким фирмам; их страховые взносы были на 35 процентов выше тех, что выплачивались крупными компаниями и государственными предприятиями. Чтобы уменьшить расходы, все больше американцев были вынуждены иметь дело с организациями здравоохранения, которые ограничивают как больных в выборе врача, так и врача в выборе лечения, и вынуждают медиков-профессионалов тратить все больше и больше времени на бумажную работу и все меньше времени уделять своим пациентам. Корни всех этих проблем можно было отыскать в одном главном факторе: у нас существовала нелепая система страхования, при которой тон задавали страховые компании.

Я сказал Конгрессу, что знаю, насколько трудно изменить существующую систему. Это пытались сделать Рузвельт, Трумэн, Никсон и Картер, но все их инициативы потерпели провал. Аналогичные усилия фактически разрушили президентство Трумэна. Рейтинг его популярности опустился ниже 30 процентов, что помогло республиканцам получить большинство в Конгрессе. Это произошло потому, что, несмотря на все наши проблемы, большинство американцев все же имели ту или иную форму страховки, им нравились их врачи и больницы, и они знали, что у нас хорошая система оказания медицинской помощи. Все это действительно так, и те, кому существующий способ финансирования системы здравоохранения приносил прибыли, расходовали колоссальные суммы, чтобы убедить Конгресс и народ Америки, что выявление ее слабых сторон разрушит существующие в ней позитивные элементы.

Я считал приведенные аргументы убедительными, за исключением одного момента своей речи в конце той ее части, которая была посвящена здравоохранению. Я взял авторучку и сказал, что использую ее, чтобы наложить вето на любой законопроект, который не будет гарантировать медицинскую страховку всем американцам. Мой поступок был продиктован словами двух моих сотрудников, заявивших, что люди не будут считать мои убеждения непоколебимыми, пока я не продемонстрирую, что не пойду на компромисс. Этот момент был лишним, и он вызвал раздражение моих оппонентов в Конгрессе. Политика — это всегда компромисс, и люди ожидают, что президенты будут побеждать, а не вставать в позу, чтобы им понравиться. Реформа системы здравоохранения была самой трудной из всех задач, и я не мог решить ее в одиночку, не прибегая к компромиссам. Как выяснилось впоследствии, эта моя ошибка ничего не изменила, поскольку Боб Доул и без того был готов провалить любую реформу системы здравоохранения.

В краткосрочной перспективе послание «О положении в стране» значительно усилило поддержку моей программы общественностью. Впоследствии Ньют Гингрич сказал мне, что, услышав эту речь, заявил республиканцам в Палате представителей, что, если я смогу убедить демократов в Конгрессе сделать все возможное для поддержки моих предложений, демократическая партия еще долго будет иметь большинство. Ньют, безусловно, не хотел этого, поэтому он, как и Боб Доул, старался до промежуточных выборов помешать принятию как можно большего числа моих инициатив.

В последнюю неделю января среди членов нашей внешнеполитической команды началась ожесточенная полемика по вопросу о том, следует ли предоставить въездную визу Джерри Адамсу, руководителю «Шин Фейн» — политической организации Ирландской республиканской армии (ИРА). Позиция Америки имела колоссальное значение для обеих сторон, участвующих в ирландском конфликте. На протяжении ряда лет активные сторонники ИРА в США финансировали ее деятельность, основанную на насилии. «Шин Фейн» имела в нашей стране большое число сторонников среди ирландских католиков, которые отвергали терроризм, однако хотели положить конец дискриминации в отношении их братьев по религии и выступали за большую политическую автономию с участием католиков Северной Ирландии. Британские и ирландские протестанты тоже имели в Америке своих сторонников, которым не нравились любые соглашения с «Шин Фейн» из-за ее связей с ИРА и которые считали, что нам не следует вмешиваться в дела Соединенного Королевства, нашего самого верного союзника. Эти аргументы убедили всех моих предшественников, включая тех, кто сочувствовал законным претензиям католиков Северной Ирландии. Теперь мы должны были вновь изучить этот вопрос в связи с «Декларацией принципов».

В этом документе впервые за всю историю Великобритания обещала, что статус Северной Ирландии будет определяться на основе волеизъявления ее граждан, а Ирландия отказалась от своих исторических притязаний на шесть графств на севере Великобритании, если большинство их населения не проголосует за изменение существующего статуса. Более умеренные юнионисты и националистические ирландские партии осторожно поддержали это соглашение, а преподобный Ян Пэйсли, лидер экстремистской Демократической юнионистской партии, выразил по поводу его принятия свое возмущение. Джерри Адамс и «Шин Фейн» заявили, что они разочарованы, поскольку в Декларации не было достаточно конкретно определено, как будет протекать мирный процесс и как эта организация сможет в нем участвовать. Несмотря на неоднозначную реакцию, британское и ирландское правительства определенно повлияли на все партии, добившись, чтобы они оказывали помощь власти в процессе мирного сотрудничества.

С момента объявления об этой декларации союзники Адамса в Америке призывали меня выдать ему въездную визу для посещения США. Они заявляли, что это упрочит его позиции и даст ему более реальную возможность участвовать в мирном процессе и добиваться от ИРА отказа от насилия. Джон Хьюм, лидер умеренной Социал-демократической и лейбористской партии, который сделал карьеру, выступая за ненасильственные действия, заявил об изменении своей позиции в отношении выдачи визы Адамсу; теперь он считал, что, если бы этот вопрос был решен положительно, это способствовало бы прогрессу в мирном процессе. С ним согласились некоторые активисты из числа американцев ирландского происхождения, включая моего друга Брюса Моррисона, организовавшего наши контакты с общиной американцев ирландского происхождения в 1992 году, и нашего посла в Ирландии Джин Кеннеди Смит. В Конгрессе за выдачу визы выступали ее брат, сенатор Тед Кеннеди, сенаторы Крис Додд, Пат Мойнихен и Джон Керри, а также конгрессмены от штата Нью-Йорк Питер Кинг и Том Мэнтон, а спикер Палаты представителей Том Фоли, который длительное время принимал активное участие в изучении ирландских проблем, по-прежнему был решительно против.

В начале января премьер-министр Ирландии Альберт Рейнольдс информировал нас, что, как и Джон Хьюм, он выступает теперь за выдачу визы, поскольку деятельность Адамса содействует достижению мира. По его мнению, эта виза предоставит возможность лидеру «Шин фейн» повлиять на ИРА, заставив ее отказаться от насилия и принять участие в мирном процессе. Британское правительство по-прежнему решительно возражало против выдачи визы, потому что ИРА на протяжении длительного времени вела террористическую деятельность, а Адамс не отверг насилия и не поддержал «Декларацию принципов» как основу для урегулирования проблемы.

Я заявил Альберту Рейнольдсу, что рассмотрю возможность выдачи визы, если Адамс получит официальное приглашение выступить в США. Вскоре после этого он вместе с руководителями других партий Северной Ирландии был приглашен принять участие в мирной конференции, организованной одной американской внешнеполитической организацией в Нью-Йорке. Из-за этого вопрос о визе вновь приобрел свою актуальность и стал первой важной проблемой, по которой мои советники по внешней политике не смогли прийти к консенсусу.

Уоррен Кристофер и Госдепартамент, включая нашего посла в Великобритании Рэя Сейтца, выступали решительно против выдачи этой визы, заявляя, что, поскольку Адамс не хочет отказываться от насилия, мы будем выглядеть как люди, проявляющие терпимость к терроризму. Кроме того, это нанесло бы непоправимый ущерб нашим так широко рекламируемым «особым отношениям» с Великобританией, включая способность добиваться с нею сотрудничества по вопросу о Боснии и по другим важным проблемам. Министерство юстиции, ФБР и ЦРУ были согласны с позицией Госдепартамента. Их единогласное мнение имело большой вес.

Над ирландской проблемой в Совете национальной безопасности работали три человека: Тони Лэйк, руководитель аппарата сотрудников Совета национальной безопасности Нэнси Содерберг и наш специалист по европейским проблемам армейский майор Джейн Холл. При моей поддержке они самостоятельно изучали вопрос о выдаче визы, в то же время стараясь выработать консенсус с Госдепартаментом и действовать через заместителя госсекретаря Питера Тарноффа. Команда Совета национальной безопасности пришла к выводу, что Адамс выступает за прекращение насилия со стороны ИРА, полномасштабное участие «Шин Фейн» в мирном процессе и за демократическое будущее для Северной Ирландии.

Их анализ был разумным. Благосостояние ирландцев заметно улучшилось, Европа в целом продвигалась по пути все большей экономической и политической интеграции, и число ирландцев, терпимо относящихся к терроризму, уменьшилось. С другой стороны, ИРА была крепким орешком. Многие члены этой организации занимали жесткие позиции и всю свою жизнь ненавидели британцев и юнионистов Ольстера. Для них была невыносима сама идея мирного сосуществования и сохранения статуса своей страны как части Великобритании. Поскольку среди населения северных графств протестантов было примерно на 10 процентов больше, чем католиков, и поскольку в «Декларации принципов» говорилось, что и Ирландия и Великобритания выступают за демократическое будущее, основанное на правлении большинства, Северная Ирландия, по-видимому, осталась бы частью Великобритании. Адамс это понимал, однако он также знал, что террор не принесет победы, и, казалось, искренне стремился к тому, чтобы ИРА отказалась от насилия в обмен на прекращение дискриминации и изоляции католиков.

Основываясь на этом анализе, СНБ решил, что нам следует выдать визу Адамсу, поскольку это усилит его влияние в «Шин Фейн» и ИРА и, в свою очередь, позволит США оказывать на него влияние. Это было важно, поскольку если ИРА не откажется от насилия, а «Шин Фейн» не станет частью мирного процесса, то ирландская проблема останется неразрешенной.

За несколько дней до открытия конференции полемика еще продолжалась, причем и британское правительство, и союзники Адамса в Конгрессе, и община американцев ирландского происхождения «поддавали жару». Я внимательно изучил обе точки зрения, включая прозвучавший в последний момент эмоциональный призыв Уоррена Кристофера не делать этого, и послание, присланное мне Адамсом, в котором говорилось, что ради достижения мира ирландский народ рискует, и мне тоже следует пойти на риск. Нэнси Содерберг заявила о возможности предоставления Адамсу визы, поскольку была убеждена, что он действительно стремится к примирению и в настоящее время не может сказать о своем желании отказаться от насилия больше, чем уже сказал, не повредив своим позициям в «Шин Фейн» и ИРА. Нэнси была моим консультантом по вопросам внешней политики со времени предвыборной кампании, и я с глубоким уважением относился к ее мнению. На меня также произвело впечатление то, что с ней согласился Тони Лэйк. В качестве моего помощника по вопросам национальной безопасности он должен был взаимодействовать с Великобританией в решении многих других проблем, на которые могла негативно повлиять история с визой. Лэйк также понимал значение этого решения для наших усилий в борьбе с терроризмом в целом. Вице-президент Гор, ясно понимая более широкие последствия, с учетом которых надо было принимать это решение, тоже выступал за предоставление визы. Я решил дать согласие на ее выдачу, однако ввести такие ограничения, чтобы во время своего трехдневного пребывания в США Адамс не мог заниматься сбором средств или выезжать за пределы Нью-Йорка.

Британцы были в ярости. Они считали, что Адамс — всего лишь сладкоречивый обманщик. Он не намерен отказываться от насилия, включая попытку убийства Маргарет Тэтчер, из-за него уже погибли тысячи британских граждан, в том числе ни в чем не повинные дети, должностные лица правительства и один из членов королевской семьи, лорд Маунтбеттен, автор плана предоставления независимости Индии от Великобритании. Партии юнионистов бойкотировали эту конференцию из-за того, что на нее собирался прибыть Адамс. В течение нескольких дней Джон Мейджор не отвечал на мои телефонные звонки. В британской прессе появилось множество статей и обзоров, в которых говорилось о том, что я нанес ущерб особым отношениям, существующим между нашими странами. Один запомнившийся мне заголовок гласил: «Отвратительная змея Адамс брызжет ядом на янки».

Авторы некоторых сообщений в печати намекали, что я принял решение выдать визу Адамсу, чтобы привлечь на свою сторону избирателей ирландского происхождения, живущих в Америке, и потому, что был все еще сердит на Мейджора за его попытки помочь президенту Бушу во время предвыборной кампании. Это не соответствовало действительности. Вопреки мнению британцев, я никогда не испытывал особого недовольства Мейджором и восхищался тем, что он не побоялся поставить себя под удар, подписав «Декларацию принципов». Мейджор имел незначительное большинство в парламенте, и, чтобы сохранить его, ему нужны были голоса ирландских юнионистов. Более того, я, как и весь американский народ, презирал терроризм; в политическом отношении в моем решении было гораздо больше проигрышных, чем выигрышных сторон. Я пошел на предоставление визы Адамсу, поскольку полагал, что для нас это оптимальная возможность содействовать прекращению насилия. Я помнил слова Ицхака Рабина: «Мир не заключают с друзьями».

Джерри Адамс прибыл в США 31 января, и американцы ирландского происхождения, сочувствовавшие его делу, оказали ему теплый прием. Во время визита он обещал убедить «Шин Фейн» принять конкретные позитивные решения. Впоследствии британцы активизировали усилия с целью организации политических переговоров с партиями Северной Ирландии, а правительство Ирландии усилило нажим на «Шин Фейн», добиваясь сотрудничества с ее стороны. Через семь месяцев ИРА объявила о прекращении огня. Решение о предоставлении визы сработало. Это было началом моего самого активного участия в длительных, вызывавших сильные эмоции, сложных поисках мира в Северной Ирландии.

Третьего февраля мой день начался с Национального молитвенного завтрака, который я уже второй раз посетил в ранге президента. Приглашенным оратором была Мать Тереза, и я сказал, что нам следует брать с нее пример, быть терпимее и стремиться к примирению в политике. Во второй половине того же дня я сам принял решение в духе примирения, отменив наше долго действовавшее эмбарго на торговлю с Вьетнамом. Это стало возможным благодаря поразительно активному сотрудничеству со стороны вьетнамского правительства в решении проблем, касающихся наших военнопленных и пропавших без вести военнослужащих, а также возвращения в США останков погибших солдат и офицеров. В Конгрессе мое решение активно поддержали ветераны войны во Вьетнаме, особенно сенаторы Джон Керри, Боб Керри и Джон Маккейн и конгрессмен Пит Питерсон от штата Флорида, который сам более шести лет был военнопленным.

Во вторую неделю февраля после жестокого обстрела боснийскими сербами рынка в Сараево, когда погибли десятки ни в чем не повинных людей, НАТО с одобрения Генерального секретаря ООН наконец проголосовало за бомбардировки позиций сербов, если они не отведут свое тяжелое вооружение на расстояние более десяти миль от города. Необходимость такого решения давно назрела, однако его реализация была сопряжена с риском для канадцев, войска которых в Сребренице находились в окружении сербов, а также для французов, британцев, испанцев и голландцев, имевших там сравнительно небольшие и уязвимые контингенты.

Вскоре тяжелое вооружение сербов было отведено или передано под контроль ООН. Сенатор Доул все еще добивался отмены в одностороннем порядке эмбарго на поставки оружия Боснии, однако в тот момент я считал необходимым его сохранить, поскольку мы наконец получили «зеленый свет» для нанесения силами НАТО бомбовых ударов и поскольку я не хотел, чтобы другие использовали это наше решение как предлог для того, чтобы игнорировать аналогичные поддерживавшиеся нами запреты в отношении Гаити, Ливии и Ирака.

В середине месяца Хиллари и Челси отбыли в Лиллехаммер, Норвегия, чтобы представлять Америку во время зимних Олимпийских игр. Я вылетел на один день в Хот-Спрингс, чтобы повидаться с Диком Келли. Прошло уже пять недель после похорон мамы, и я хотел узнать, как идут дела. Дик жил совсем один в их маленьком доме, где в каждой комнате по-прежнему сильно ощущалось присутствие мамы, однако этот ветеран ВМС постепенно обретал почву под ногами и начинал думать о том, как жить дальше.

В течение следующих двух недель я убеждал слушателей в необходимости принятия законопроектов о реформе системы здравоохранения и о борьбе с преступностью на различных встречах, проводимых по всей стране, и занимался вопросами внешней политики. Хорошей новостью для нас стало согласие Саудовской Аравии на закупки американских самолетов на сумму 6 миллиардов долларов. Она приняла это решение в результате интенсивных усилий Рона Брауна, Мики Кантора и министра транспорта Федерико Пеньи.

Мы были потрясены, когда ФБР арестовало ветерана ЦРУ агента Олдрича Эймса, проработавшего в этом ведомстве тридцать один год, и его жены. Этот арест положил начало одному из самых крупных дел о шпионаже в истории США. За девять лет Эймс нажил целое состояние, передавая информацию, которая привела к гибели более десяти наших агентов в России, и нанес сильнейший ущерб потенциалу разведки. ФБР в течение ряда лет пыталось поймать шпиона, который, по его предположениям, работал в ЦРУ, и в результате взаимодействия этих двух ведомств Эймса наконец удалось арестовать. В связи с этим делом возникли вопросы как по поводу уязвимости нашего аппарата разведки, так и по поводу нашей политики в отношении России: если она занимается направленной против нас шпионской деятельностью, не следует ли нам отменить или приостановить оказание ей помощи? На встрече с представителями обеих партий в Конгрессе и в ответ на вопросы журналистов я высказался против временного прекращения поддержки России. Там шла внутренняя борьба между вчерашним и завтрашним днем; вчерашняя Россия занималась шпионской деятельностью, направленной против нас, однако наша помощь использовалась для поддержки России завтрашней, поскольку способствовала укреплению демократии и экономических реформ и обеспечивала надежное хранение или уничтожение ядерного оружия. Кроме того, шпионы были не только у русских.

К концу месяца израильтянин из еврейского поселения, возмущенный перспективой передачи палестинцам Западного берега реки Иордан, застрелил нескольких верующих в мечети Авраама в Хевроне. Убийца нанес этот удар во время священного для всех мусульман месяца Рамадан, на месте, священном как для приверженцев ислама, так и для евреев, поскольку считалось, что в мечети похоронены Авраам и его жена Сарра. Не вызывало сомнений, что преступник стремился спровоцировать ответное насилие, которое пустило бы под откос мирный процесс. Чтобы предотвратить такое развитие событий, я попросил Уоррена Кристофера связаться с Рабином и Арафатом и предложить им как можно скорее направить в Вашингтон переговорщиков с тем, чтобы они оставались там до тех пор, пока не примут решений о конкретных мерах для проведения в жизнь принятого ими соглашения.

Двадцать восьмого февраля истребители НАТО сбили четыре сербских самолета за нарушение зоны, закрытой для полетов, что было первой военной акцией за сорокачетырехлетнюю историю Североатлантического альянса. Я надеялся, что эти действия, наряду с успешным снятием нами блокады Сараево, убедят союзников занять более решительную позицию по отношению к агрессивным действиям сербов в городах Тузла и Сребреница и вокруг них.

Один из этих союзников, Джон Мейджор, находился в тот день в Америке для проведения переговоров по Боснии и Северной Ирландии. Сначала мы посетили Питсбург, где в XIX веке работал на металлургическом заводе его дед. Мейджору, по-видимому, было очень приятно побывать в центральном промышленном районе Америки, где жили его предки. В тот вечер он остался ночевать в Белом доме, став первым иностранным лидером, поступившим таким образом, за время моего пребывания на посту президента.

На следующий день мы провели пресс-конференцию, которая ничем особенно не запомнилась, кроме того, что продемонстрировала: разногласия из-за выдачи визы Адамсу не нанесут ущерб отношениям между Америкой и Великобританией и не помешают нашему активному сотрудничеству в урегулировании ситуации в Боснии и в решении других проблем. Я обнаружил, что Мейджор — серьезный и умный человек, и что он, как я уже отмечал ранее, искренне стремится к решению ирландской проблемы, хотя сами по себе усилия в этом направлении представляют угрозу для его и без того непрочного положения в парламенте. Я полагал, что Мейджор был более сильным руководителем, чем его представляли в прессе, и после того, как мы провели вместе два дня, между нами установились дружественные и продуктивные рабочие отношения.