Моя жизнь

ГЛАВА 43

Первые две с половиной недели апреля я провел, встречаясь с главами зарубежных государств — премьер-министром Джоном Мейджором, президентом Хосни Мубараком, а также премьер-министром Пакистана Беназир Бхутто и премьер-министром Турции Тансу Чиллер, двумя умными современными женщинами — лидерами исламских стран.

В это же время Ньют Гингрич выступил с речью в ознаменование ста дней своего пребывания на посту спикера. У тех, кто его слушал, могло сложиться впечатление, что республиканцы за одну ночь совершили в Америке революцию, превратившую ее в парламентскую республику, в результате чего он как премьер-министр получил право определять внутреннюю политику, а моим уделом как президента осталась исключительно внешняя политика.

В это время в выпусках новостей преобладали сюжеты, посвященные республиканцам, — как потому, что они впервые за долгое время получили большинство в Конгрессе, так и из-за их заявлений о грядущих переменах. На самом деле республиканцы реализовали только три незначительных пункта «контракта», причем все они были поддержаны мною. Им еще только предстояло принять важные решения.

В выступлении перед Американским обществом редакторов газет я рассказал о том, с какими положениями «контракта» я согласен, по каким готов прийти к компромиссу, а против каких буду использовать свое право вето. 14 апреля, через четыре дня после заявления сенатора Доула о намерении выставить свою кандидатуру на президентских выборах, я спокойно сообщил, что буду баллотироваться на второй срок. А 18 апреля я провел пресс-конференцию и ответил на двадцать с лишним вопросов по широкому кругу проблем внешней и внутренней политики. Однако уже на следующий день об этом было забыто, потому что все только и говорили что о трагедии в Оклахома-Сити.

Ближе к полудню я узнал, что возле федерального здания Альфреда П. Мюрра в Оклахома-Сити взорвался грузовик, начиненный взрывчаткой, превратив его в груду обломков и унеся жизни множества людей. Я немедленно объявил о введении чрезвычайного положения и приказал отправить на место трагедии следственную группу. Когда был определен масштаб необходимых восстановительных работ, в Оклахома-Сити со всей страны стали прибывать пожарные и спасатели, которые занялись расчисткой завалов и поиском оставшихся в живых.

Америка пребывала в шоке от этой трагедии, унесшей жизни 168 человек, включая девятнадцать детей, которые во время взрыва находились в размещавшемся тут же детском саду. Большинство погибших были федеральными служащими, работавшими в расположенных в этом здании правительственных учреждениях. Высказывались предположения о том, что взрыв был устроен исламскими экстремистами, но я посоветовал не торопиться с выводами о национальной и религиозной принадлежности преступников.

Вскоре после взрыва полиция Оклахомы арестовала Тимоти Маквея — ветерана американской армии, не сумевшего сделать карьеру и возненавидевшего федеральное правительство. 21 апреля Маквей уже находился в руках ФБР, и ему было предъявлено обвинение. Взрыв федерального здания был совершен 19 апреля, потому что именно в этот день два года назад ФБР осуществило штурм штаб-квартиры секты «Ветвь Давидова» в Вако, штат Техас. Для правых экстремистов это событие стало символом правительственного произвола и необоснованного применения силы. С годами антиправительственные настроения в Америке усиливались, и у все большего числа американцев естественный для нашего народа скептицизм по отношению к правительству перерастал в откровенную ненависть. Эта ненависть привела к появлению экстремистских вооруженных группировок, которые отрицали легитимность федерального правительства и претендовали на право самим вершить закон.

Атмосферу враждебности усиливали ведущие ток-шоу, ядовитая риторика которых ежедневно заполняла радиоэфир, а также интернет-сайты, призывавшие американцев выступать против правительства и дававшие практические советы, как это делать, включая инструкции по изготовлению бомб в домашних условиях.

После взрыва в Оклахома-Сити я старался утешить тех, кто потерял близких, и успокоить всех граждан страны, а также прилагал все усилия к тому, чтобы обеспечить защиту Америки от терроризма. За два года, прошедшие после взрыва в Центре мировой торговли, я увеличил финансирование подразделений по борьбе с терроризмом в ФБР и ЦРУ и призвал их к более тесному сотрудничеству. Наши усилия принесли плоды: нам удалось разыскать, вернуть в Соединенные Штаты и отдать под суд несколько бежавших за границу террористов и предотвратить террористические атаки на здание Организации Объединенных Наций и туннели Линкольна и Холланд в Нью-Йорке, а также захват самолета, следовавшего рейсом Филиппины — западное побережье США.

За два месяца до взрыва в Оклахома-Сити я представил Конгрессу законопроект по борьбе с терроризмом, помимо прочего предусматривавший увеличение на тысячу человек численности сотрудников антитеррористических подразделений правоохранительных органов; создание нового антитеррористического центра под управлением ФБР для координации наших усилий; разрешение в случае угрозы применения террористами химического, биологического и ядерного оружия привлекать к осуществлению антитеррористических операций внутри страны военных экспертов, которым обычно запрещено в них участвовать.

После трагедии в Оклахома-Сити я попросил лидеров Конгресса срочно рассмотреть этот законопроект, а 3 мая в целях его усиления предложил внести в него ряд поправок: расширить доступ правоохранительных органов к финансовой информации; предоставить им право без разрешения суда использовать электронные средства наблюдения в отношении лиц, подозреваемых в террористической деятельности, отслеживая их перемещения по стране; усилить наказание для тех, кто сознательно содействует террористам в приобретении оружия или взрывчатых веществ для осуществления терактов, направленных против действующих или вышедших в отставку федеральных служащих и членов их семей; обязать производителей вводить в состав взрывчатых веществ специальные маркеры, позволяющие устанавливать их происхождение. Некоторые из этих мер вызвали возражения, но, как я сказал одному журналисту 4 мая, «терроризм — это основная угроза безопасности американцев». Хотелось бы, чтобы я оказался не прав.

В воскресенье мы с Хиллари прилетели в Оклахома-Сити для участия в заупокойной службе. Церемония была организована Кэти Китинг, супругой губернатора Фрэнка Китинга, с которым я познакомился более тридцати лет тому назад, когда мы оба были студентами Джорджтаунского университета. Фрэнк и Кэти все еще испытывали глубокую боль, но несмотря на это им, как и мэру Оклахома-Сити Рону Норику, пришлось руководить спасательными и поисковыми работами, а потом заняться организацией траурной церемонии, на которой должны были присутствовать все жители города. Участники заупокойной службы стоя аплодировали словам преподобного Билла Грэма: «Дух этого города и этой нации не сломлен». В своем взволнованном выступлении губернатор заявил, что, если кто-то думает, что американцы утратили способность любить, заботиться и быть храбрыми, этому человеку нужно побывать в Оклахоме.

Я обратился к нации с такими словами: «Вы очень много потеряли, но вы потеряли не все. И вы, конечно, не потеряли Америку, потому что мы все будем поддерживать вас столько, сколько потребуется». Я рассказал о письме, которое получил от молодой вдовы, матери троих детей. Ее муж был убит террористами, в 1988 году взорвавшими над Локерби в Шотландии самолет компании «Пан-Американ», который следовал рейсом 103. Она просила тех, кто потерял своих близких, не впускать ненависть в свои сердца, а вместо этого «завершить то, что уже не смогут сделать погибшие, которых они любили, чтобы их гибель не была напрасной». После того как мы с Хиллари встретились с родственниками нескольких жертв трагедии, мне также пришлось напомнить себе эти слова. Среди погибших агентов Секретной службы был Ал Вичер, который, перед тем как уехать в Оклахому, служил у меня в охране. На траурной церемонии присутствовали его жена и трое детей.

Жертвы трагедии были теми, кого нередко пренебрежительно называют «федеральными бюрократами», и они погибли потому, что служили своей стране, помогая старикам и больным, фермерам и ветеранам, потому что защищали наши законы. У них были родные, друзья, соседи, они были членами различных клубов, работали в местных общинах. Однако эти люди почему-то стали ассоциироваться с бездушными бюрократами, паразитирующими на федеральном бюджете и злоупотребляющими властью, причем не только в больном сознании Тимоти Маквея и его сторонников, но и в умах других людей, стремившихся к власти и деньгам. Я поклялся себе больше никогда бездумно не использовать словосочетание «федеральный бюрократ» и сделать все возможное, чтобы разрушить атмосферу озлобления и фанатизма, которая оказалась питательной почвой для приведшего к трагедии безумия.

Трагедия в Оклахома-Сити не повлияла на развитие событий вокруг дела «Уайтуотер». За день до того как мы с Хиллари отправились на траурную церемонию в Оклахома-Сити, Кен Старр с тремя помощниками прибыл в Белый дом, чтобы допросить нас. На этой беседе, состоявшейся в Зале договоров, вместе со мной присутствовали Аб Миква и Джейн Шербурн из юридического отдела аппарата Белого дома и мои личные адвокаты Дэвид Кендалл и Николь Селигман. Во время этой беседы ничего знаменательного не произошло, и, когда она завершилась, я попросил Джейн Шербурн показать Старру и его помощникам спальню президента Линкольна, обставленную Мэри Тодд Линкольн, и копию «Геттисбергского послания»[49], которое Линкольн собственноручно переписал, чтобы продать на аукционе и получить деньги для ветеранов Гражданской войны. Хиллари считала, что я был слишком предупредительным, но так уж меня воспитали, к тому же тогда я еще был уверен, что расследование будет проводиться в соответствии с нормами закона.

На той же неделе мой давний друг сенатор Дэвид Прайор объявил, что не будет участвовать в выборах 1996 года. Мы были знакомы почти тридцать лет. Дэвид Прайор и Дейл Бамперс были не просто сенаторами от моего родного штата — они были моими предшественниками на посту губернатора и помогли прогрессивным демократам сохранить влияние в Арканзасе, в то время как многие другие южные штаты перешли к республиканцам. Прайор и Бамперс помогали мне достичь успеха в работе и сохранить душевное равновесие, и их помощь была бесценна не только потому, что они поддерживали меня в трудных ситуациях, но и потому, что они были моими друзьями, знавшими меня долгие годы. Они умели заставить меня внимательно слушать или смеяться, напоминали коллегам-сенаторам, что в действительности я вовсе не тот человек, о котором пишут газеты. После того как Дэвид ушел в отставку, я, чтобы узнать его мнение и получить совет, встречался с ним на поле для гольфа, в то время как в свою бытность сенатором он всегда был рядом.

На обеде для прессы в Белом доме, состоявшемся 29 апреля, мое выступление было коротким и вполне серьезным, за исключением пары шуток. Я поблагодарил собравшихся журналистов за эмоциональные, пронизанные болью сообщения о трагедии в Оклахома-Сити и стремление помочь стране пережить это испытание и заверил их, что «мы справимся с этим горем и станем еще сильнее». Свое выступление я завершил словами поэта У.Х. Одена:

В своей речи на церемонии вручения дипломов в Мичиганском университете 5 мая я обратился не только к выпускникам, но и к участникам вооруженных групп, множество которых активно действовали в отдаленных сельских районах штата Мичиган. Я сказал, что мне известно, что большинство участников таких групп, надевая по выходным военную униформу и занимаясь военными упражнениями, не нарушают закон, и я выразил признательность тем из них, кто осудил взрыв в Оклахома-Сити. Но потом я резко осудил тех, кто не ограничивается словами, а одобряет акты насилия против офицеров полиции и других правительственных служащих, сравнивая себя с колониальной милицией, хотя та, подчеркнул я, «в действительности боролась за демократию, против которой сегодня выступают эти экстремисты».

В следующие несколько недель в своих выступлениях я не только осуждал тех, кто оправдывал насилие, но и призывал всех американцев, включая ведущих ток-шоу, тщательно взвешивать свои слова, чтобы не заронить семена насилия в души не слишком устойчивых в психическом отношении людей.

События в Оклахома-Сити побудили миллионы американцев переоценить свои собственные слова и отношение к правительству и тем людям, взгляды которых отличаются от их собственных. В результате начался медленный, но неуклонный процесс отказа от порицания всех и вся, доминировавшего в нашей политической жизни в последнее время. Экстремисты и люди, зараженные ненавистью, никуда не исчезли, но теперь они были вынуждены не нападать, а обороняться и до конца моего президентского срока так и не вернули себе влияния, которое имели до того, как Тимоти Маквей в своей демонизации правительства вышел за пределы нормального человеческого поведения.

Во вторую неделю мая я снова взошел на борт президентского самолета «ВВС-1», чтобы лететь в Москву на празднование 50-й годовщины окончания Второй мировой войны в Европе. Хотя туда должны были прибыть также Гельмут Коль, Франсуа Миттеран, Джон Мейджор, Цзян Цзэминь и другие зарубежные лидеры, мое решение участвовать в этих торжествах встретило возражения, поскольку Россия вела кровавую войну против сепаратистов в Чечне — республике, где преобладало мусульманское население. Потери среди мирных жителей росли, и большинство внешних наблюдателей считало, что Россия необоснованно применяет силу и не прилагает достаточных усилий для разрешения конфликта путем переговоров.

Я отправился в эту поездку, потому что наши страны были союзниками во время Второй мировой войны, которая унесла жизни каждого восьмого жителя Советского Союза: 27 миллионов человек погибли в боях, от болезней, голода и холода. Теперь мы снова были союзниками, и наше сотрудничество стало существенным условием экономического и политического прогресса России, обеспечения безопасности и уничтожения ядерного оружия, планомерного расширения НАТО и претворения в жизнь программы «Партнерство ради мира», борьбы против терроризма и организованной преступности. Наконец, нам с Ельциным нужно было решить два непростых вопроса: первый из них касался помощи России в развитии ядерной программы Ирана, а второй — расширения НАТО, которое нужно было спланировать таким образом, чтобы вовлечь Россию в программу «Партнерство ради мира» и не допустить поражения Ельцина на президентских выборах 1996 года.

Девятого мая я вместе с Цзян Цзэминем и другими главами государств стоял на Красной площади и наблюдал за парадом, в котором участвовали ветераны войны: они маршировали плечом к плечу и часто поддерживали друг друга, чтобы не упасть, поскольку для многих из них этот парад в честь матери-России, очевидно, был последним. На следующий день после участия в праздничных торжествах мы встретились с Ельциным в Екатерининском зале московского Кремля. Я начал с Ирана, напомнив Ельцину, что мы вместе работали над обеспечением вывоза ядерного оружия с территории Украины, Беларуси и Казахстана, — теперь нам необходимо воспрепятствовать тому, чтобы его обладателями стали государства, представляющие потенциальную угрозу для обеих наших стран, такие как Иран. Ельцин был подготовлен к моему заявлению: он тут же ответил, что Россия не будет продавать Ирану центрифуги для обогащения урана, и предложил обсудить вопросы, касающиеся продажи реакторов, которые Иран обещал использовать только в мирных целях, на комиссии Гор-Черномырдин. Я согласился на предложение Ельцина с условием, что он публично пообещает, что Россия не будет поставлять Ирану ядерные технологии, которые могут быть использованы в военных целях. Борис согласился, и мы пожали друг другу руки. Мы также договорились прислать наших наблюдателей на российские заводы по производству биологического оружия в августе — это должно было стать частью осуществляемых нами мер по снижению угрозы распространения биологического и химического оружия.

В том, что касалось проблемы расширения НАТО, Ельцин наконец согласился присоединиться к программе «Партнерство ради мира», после того как я намекнул ему, что мы не будем предпринимать никаких шагов до выборов президента России, которые должны были состояться в 1996 году. Хотя Ельцин и отказался публично объявить о своем решении, опасаясь обвинений в слишком больших уступках Западу, он пообещал, что Россия подпишет соглашение к 25 мая, что меня вполне устраивало. Таким образом, поездку можно было считать успешной.

На обратном пути я побывал на Украине, где принял участие в еще одной церемонии, посвященной окончанию Второй мировой войны, выступил перед студентами и совершил волнующий визит в Бабий Яр — живописный поросший лесом овраг, где 54 года назад нацисты убили более 100 тысяч евреев, а также тысячи украинских националистов, советских военнопленных и цыган. За день до этого члены Организации Объединенных Наций проголосовали за бессрочное продление Договора о нераспространении ядерного оружия, который более 25 лет являлся основой наших усилий, направленных против распространения ядерного оружия. Поскольку некоторые страны все еще стремились обзавестись ядерным оружием, соблюдение договора о его нераспространении было одной из наших важнейших задач. Бабий Яр и Оклахома-Сити стали печальным напоминанием о способности человечества творить зло и разрушение, и все это подчеркивало значение Договора о нераспространении ядерного оружия и заключенного с Россией соглашения, ограничивавшего продажу ядерного оборудования Ирану.

К тому времени, когда я вернулся в Вашингтон, республиканцы начали продвигать свои законодательные инициативы, и остаток месяца я потратил на их сдерживание, угрожая наложить вето на предложенное ими сокращение бюджета, и противостояние их попыткам урезать нашу экологическую программу очистки воды, а также расходы на образование, здравоохранение и помощь зарубежным странам.

В третью неделю мая я объявил, что впервые в истории США будет полностью закрыто движение транспорта по Пенсильвания-авеню напротив Белого дома, на участке протяженностью в два квартала. Я принял это решение по настоянию группы экспертов Секретной службы, Министерства финансов и прежних администраций республиканцев и демократов, объяснивших мне, что это необходимо для того, чтобы обезопасить Белый дом от бомб террористов. После событий в Оклахома-Сити и газовой атаки в японском метро я понимал, что должен прислушаться к этим рекомендациям, хотя они мне и не очень нравились.

В конце месяца главной темой выпусков новостей снова стала Босния. Сербы ужесточили блокаду Сараево, и их снайперы вновь начали стрелять в беззащитных детей. 25 мая авиация НАТО нанесла удар по Пале — главному городу боснийских сербов, а сербы в ответ на это захватили в плен миротворцев ООН и приковали их к оружейным складам, используя в качестве живого щита, а также убили двух миротворцев из французского контингента, напав на один из постов ООН.

В Боснии мы широко использовали авиацию для выполнения самой длительной в истории гуманитарной миссии, для защиты свободной от полетов зоны, не позволяя сербам бомбить боснийских мусульман, и для обеспечения соблюдения режима прекращения огня в Сараево и других населенных пунктах. Усилия наших военных летчиков и миротворцев ООН, а также введение эмбарго принесли заметные результаты: потери снизились с 130 тысяч человек в 1992 году до менее чем 3 тысяч 1994-м. Однако война все еще продолжалась, и предстояло еще многое сделать, чтобы ее остановить.

Еще одним важным международным событием стала встреча лидеров «Большой семерки», проходившая в Галифаксе, в Новой Шотландии. Хозяином встречи был Жан Кретьен. По дороге в Канаду я встретился с Жаком Шираком, только что избранным президентом Франции. Ширак тепло относился к Америке. В молодости он некоторое время жил в США и даже несколько недель работал официантом в ресторане Хауарда Джонсона в Бостоне. Ширак проявлял живой интерес к самому широкому кругу вопросов. Мне он очень нравился. Мне очень нравилось и то, что его жена также занималась политикой и независимо от него делала собственную политическую карьеру.

Несмотря на нашу личную симпатию, встреча была несколько напряженной из-за решения Франции возобновить испытания ядерного оружия как раз в то время, когда я стремился получить международную поддержку договора о полном запрещении испытаний ядерного оружия, заключение которого было целью всех американских президентов начиная с Эйзенхауэра. После того как Ширак заверил меня, что после завершения испытаний он поддержит договор, мы перешли к обсуждению положения в Боснии. Он был готов занять по отношению к сербам более жесткую позицию, чем его предшественник Миттеран. Ширак и Джон Мейджор поддерживали создание сил быстрого реагирования, чтобы предотвратить нападения на миротворцев ООН, и я пообещал, что Соединенные Штаты предоставят военную поддержку силам ООН, в случае если последние будут задействованы в операциях в Боснии. Однако я предупредил Ширака, что, если силовое давление не поможет и силы ООН придется выводить из Боснии, нам придется отменить эмбарго на поставку оружия.

На встрече «Большой семерки» у меня было три цели: усиление взаимодействия стран-участниц в борьбе с терроризмом, организованной преступностью и торговлей наркотиками; выявление серьезных финансовых кризисов и принятие эффективных мер по их нейтрализации с помощью своевременной и точной информации и инвестиций, которые помогут развивающимся странам бороться с бедностью и добиться экономического роста без ущерба для окружающей среды; разрешение серьезных торговых разногласий с Японией.

Достижение первых двух целей было вполне реальным, а вот третья представляла собой серьезную проблему. За последние два с половиной года мы достигли значительного прогресса в этой области, заключив с Японией пятнадцать отдельных торговых соглашений, однако за два года, прошедшие с тех пор, как Япония пообещала открыть свой рынок для американских производителей автомобилей и запасных частей — сектора, на который приходилось более половины нашего дефицита в торговле с Японией, мы практически ничего не добились. 80 процентов американских дилеров продавали японские автомобили, но только 7 процентов японских дилеров продавали иностранные автомобили, а жесткое государственное регулирование японской экономики не допускало на японский рынок автомобильных запчастей иностранных производителей. Мики Кантор потерял терпение и предложил ввести 100-процентную таможенную пошлину на японские автомобили класса люкс. На встрече с премьер-министром Мураямой я сказал ему, что, учитывая успехи нашего сотрудничества в оборонной сфере и медленный темп развития японской экономики, Соединенные Штаты продолжат переговоры с Японией, но мы надеемся вскоре увидеть реальные результаты. К концу месяца это произошло.

Япония согласилась на то, чтобы двести японских дилеров немедленно приступили к продаже американских автомобилей, а еще тысяча дилеров сделали это в следующие пять лет. Было также достигнуто соглашение о внесении изменений в законы, препятствующие доступу на японский рынок американских производителей запасных частей, а также о расширении производства японских автомобилей в Соединенных Штатах с использованием комплектующих, изготовленных в США.

В течение всего июня я продолжал сражаться с республиканцами, стремясь не допустить сокращения бюджета. В первый день месяца я отправился на ферму в Биллингсе, штат Монтана, чтобы показать, в чем именно состоит различие между моим подходом к сельскому хозяйству и тем, к чему призывают республиканцы в Конгрессе. Программа помощи сельскому хозяйству была утверждена в 1995 году и с тех пор неизменно оставалась одной из главных тем бюджетных дебатов. Я сказал фермерам и их семьям, что предлагаю незначительно снизить расходы на сельское хозяйство, в то время как республиканцы выступают за резкое сокращение помощи фермерам и их семьям. Уже несколько лет республиканцы в сельских районах значительно опережали по популярности демократов, поскольку придерживались более консервативных взглядов. Однако, когда настало время действовать, выяснилось, что республиканцы заботятся в основном об интересах крупного агробизнеса, а не семейных фермерских хозяйств.

В Монтане я много ездил верхом, главным образом потому, что мне это нравится, как нравятся и бескрайние просторы этого штата, но также и для того, чтобы показать местным жителям, что я не являюсь для сельской Америки чужаком, далеким от ее культуры. После визита на ферму организатор моей кампании Морт Энглберг спросил одного из принимавших нас фермеров, что он обо мне думает. Фермер ответил: «Он вполне нормальный человек. Совсем не такой, каким его пытаются представить». Я часто слышал это в 1995 году и надеялся, что мне удастся добиться того, чтобы как можно больше избирателей узнали меня таким, каким я был на самом деле.

Во время нашей поездки один из агентов Секретной службы упал с лошади. Он не пострадал, но лошадь с бешеной скоростью помчалась по равнине. К удивлению представителей прессы и жителей Монтаны, наблюдавших за происходящим, заместитель руководителя моего аппарата Гарольд Икее отправился вдогонку за сбежавшей лошадью, поймал ее и возвратил хозяину. Этот поступок Гарольда совершенно не соответствовал его образу рафинированного городского жителя и либерального политического деятеля. Выяснилось, что в молодости он успел поработать на ранчо на Западе и не утратил приобретенных там ковбойских навыков.

Пятого июля мы с Генри Сиснеросом объявили о «Национальной стратегии увеличения числа домовладельцев» — одной из многих мер, которые мы предпринимали, чтобы доля американцев, имеющих собственные дома, увеличилась до двух третей населения. Резкое снижение бюджетного дефицита помогало удерживать ставки ипотечного кредитования на низком уровне, несмотря на быстрый рост экономики, и всего через два года мечта Генри о превращении двух третей американцев во владельцев собственных домов сбылась.

В конце первой недели июня я впервые наложил вето на утвержденный Конгрессом законопроект, отменив проведенное республиканцами 16-миллиардное сокращение бюджетных расходов на образование, содержание федеральных служащих и охрану окружающей среды, но при этом утвердил в общем необязательные, но очень любимые республиканцами проекты строительства дорог, судов и других федеральных зданий. Они могли и не питать любви к правительству, но как осмотрительные политики вынуждены были утверждать расходы, которые способствовали бы их переизбранию. Я предложил республиканцам сотрудничество в подготовке проекта дальнейших сокращений, но заявил, что они должны осуществляться за счет необязательных, популистских проектов, а не за счет инвестиций в наших детей и наше будущее. Через пару дней у меня появился еще один повод отстаивать такие инвестиции, поскольку брат Хиллари Тони и его жена Николь подарили нам еще одного племянника — Закари Боксера Родэма.

Отправляясь в город Клэрмонт, штат Нью-Хэмпшир, для дебатов со спикером Гингричем, я все еще пытался найти баланс между конфронтацией и уступками в отношениях с республиканцами. Я как-то сказал, что спикеру не мешало бы встретиться с избирателями в Нью-Хэмпшире, как это сделал я в 1992 году, и он поймал меня на слове. Мы оба начали с позитивных по тону высказываний о необходимости честных дискуссий и сотрудничества вместо перепалок, подобных тем, которые каждый день можно увидеть в вечерних выпусках новостей. Гингрич даже пошутил, сказав, что скопировал сценарий моей предвыборной кампании, так же, как и я, перед дебатами заглянув в кондитерскую, где продают донатсы.

Отвечая на вопросы избирателей, мы договорились о совместной работе над реформой финансирования избирательных кампаний и даже обменялись в связи с этим рукопожатием; обсудили другие проблемы, на которые имели общие взгляды. У нас состоялась увлекательная дискуссия по проблемам здравоохранения; мы спорили о роли Организации Объединенных Наций и о том, должен ли Конгресс утверждать финансирование для волонтерской организации «Америкорпс».

Это наше совместное выступление было позитивно воспринято страной, которая устала от межпартийных битв. Два сотрудника моей охраны, которые почти никогда не обсуждали со мной политические вопросы, сказали, что получили большое удовольствие, следя за нашей конструктивной дискуссией. На следующий день на конференции по вопросам малого бизнеса, проходившей в Белом доме, то же самое мне сказали несколько республиканцев. Если бы мы продолжали в том же ключе, то смогли бы, по моему мнению, разрешить многие наши разногласия с пользой для Америки. Когда Гингрич был настроен конструктивно, он демонстрировал творческий и гибкий подход и предлагал массу свежих идей. Однако спикером он стал совсем по другой причине — потому, что ожесточенно нападал на демократов. Очень нелегко отказаться от того, что сделало тебя влиятельным политиком, и Ньют узнал об этом на следующий же день, когда телеведущий Раш Лимбо и консервативная газета Manchester Union Leader подвергли его резкой критике за то, что он был слишком доброжелателен по отношению ко мне. Гингрич больше ни разу не повторил эту ошибку, по крайней мере на публике.

После дискуссии я отправился в Бостон на мероприятие по сбору средств для избирательной кампании сенатора Джона Керри, которому предстояли перевыборы и, скорее всего, трудная борьба с очень серьезным оппонентом — губернатором Биллом Уэлдом. У меня сложились хорошие отношения с Уэлдом, который был, пожалуй, наиболее прогрессивным среди губернаторов-республиканцев, но мне не хотелось, чтобы Керри потерял место в Сенате, где он являлся одним из главных авторитетов в вопросах экологии и высоких технологий. Он, кроме того, уделял много внимания проблеме преступности среди несовершеннолетних — она волновала его еще в ту пору, когда он был прокурором. Забота о том, что не принесет дополнительных голосов сегодня, но имеет большое значение для будущего, —> очень ценное качество для политика.

Тринадцатого июня в телевизионном обращении к стране из Овального кабинета Белого дома я изложил план, который позволил бы за десять лет добиться сбалансированного бюджета. Республиканцы предлагали добиться того же за семь лет, но при этом планировали сократить расходы на здравоохранение, образование, охрану окружающей среды, одновременно снизив налоги. Мой план, напротив, не требовал сокращения финансирования образования и программы медицинской помощи пожилым американцам, необходимой для того, чтобы реформа социального обеспечения заработала, или экологических программ. Снижение налогов предусматривалось только для семей со средним доходом, главным образом для того, чтобы дать им возможность заплатить за обучение детей в колледже, стоимость которого быстро росла. Кроме того, мой рассчитанный на десять, а не на семь лет план позволял более плавно сокращать бюджетный дефицит, что уменьшало риск замедления экономического роста.

Выбор времени для выступления с этой речью и главные содержащиеся в ней положения встретили возражения многих демократов в Конгрессе, а также некоторых членов моего кабинета и аппарата, считавших, что еще слишком рано вступать в дебаты с республиканцами по проблемам бюджета. Когда республиканцам пришлось принимать реальные решения, а не просто говорить мне «нет», они начали терять поддержку избирателей. По этой причине многие демократы полагали, что в подобной ситуации глупо предлагать собственный проект, пока это не станет абсолютно необходимым. После всех «подзатыльников», которые мы получили в первые два года моего президентства, они считали, что и республиканцам стоит по крайней мере в течение года испытать на себе воздействие своего собственного «лекарства».

Это был убедительный аргумент, но, с другой стороны, я был президентом и должен был вести за собой нацию, к тому же нам уже удалось без участия республиканцев уменьшить бюджетный дефицит на одну треть.

Если бы в будущем мне пришлось наложить вето на бюджетные законопроекты республиканцев, я хотел бы сделать это только после того, как все возможности выработать справедливый компромисс будут исчерпаны. Кроме того, в Нью-Хэмпшире мы со спикером обещали предпринять попытку к сотрудничеству, и я хотел сделать все от меня зависящее, чтобы выполнить это обещание.

Мое решение представить собственный проект бюджета поддержали Леон Панетта, Эрскин Боулз, большая часть команды экономических советников, демократы-конгрессмены, занимающие жесткую позицию по вопросу бюджетного дефицита, и Дик Моррис, который был моим консультантом еще во время выборов 1994 года. Большинство сотрудников моего аппарата не любили Дика, потому что с ним нелегко было ладить. Кроме того, он часто нарушал установленные в Белом доме процедуры и к тому же раньше сотрудничал с республиканцами. Иногда у него появлялись безумные идеи, и он слишком увлекался внешней политикой, но я проработал с ним достаточно долго, чтобы понять, когда следует прислушаться к его советам, а когда нет.

Дик настойчиво советовал использовать политику «триангуляции» — то есть стараться преодолеть разногласия между республиканцами и демократами и использовать наиболее разумные идеи как тех, так и других. Многие либералы и некоторые журналисты видели в «триангуляции» беспринципную политику компромиссов и оппортунизм, циничную уловку для того, чтобы переизбраться на второй срок. В действительности это было просто еще одним способом выражения того, о чем я уже говорил, когда еще был губернатором и когда работал в Совете руководства демократической партии, а также в 1992 году, во время предвыборной кампании. Я всегда стремился сочетать новые идеи и традиционные ценности и корректировать политику правительства соответственно изменяющимся условиям. Я не пытался усилить противоречия между либералами и консерваторами — напротив, я стремился к новому консенсусу. И, как покажут заключительные дебаты с республиканцами по вопросу бюджета, меня никак нельзя было обвинять в отсутствии убеждений. В конце концов, роль Дика в принятии решений стала общеизвестна, и он превратился в постоянного участника наших стратегических совещаний, проводившихся еженедельно в среду вечером. Дик также пригласил в нашу «команду» Марка Пенна и его партнера Дуга Шоена, проводивших для нас опросы общественного мнения. Пенн и Шоен были хорошей командой и разделили мою философию «Новых демократов». Они оставались рядом со мной до конца моего президентства. Вскоре к нам присоединились опытный медиаконсультант Боб Скуайер и его партнер Билл Нэпп, которые хорошо разбирались в нашей политике и продвигали ее в прессе.

Двадцать девятого июня я наконец достиг компромисса с республиканцами по законопроекту о сокращении бюджета, после того как они согласились оставить в бюджете пункт о выделении более 700 миллионов долларов для финансирования образования, «Америкорпс» и нашей программы обеспечения населения чистой питьевой водой. Это компромиссное решение стало возможным не в последнюю очередь благодаря сенатору Марку Хэтфилду — председателю сенатского комитета по ассигнованиям и прогрессивному республиканцу «старой школы», тесно сотрудничавшему с Белым домом.

На следующий день я отправился в Чикаго на встречу с сотрудниками полиции и гражданами, которые были ранены преступниками, стрелявшими из штурмового оружия. На этой встрече я высказался в поддержку законопроекта о запрете на продажу штурмового стрелкового оружия и обратился к Конгрессу с просьбой поддержать предложение сенатора Пола Саймона о внесении в него также запрета на продажу «убийц полицейских» — патронов, пробивающих бронежилеты. Офицер полиции, представлявший меня аудитории, сказал, что не получил не единой царапины в ожесточенных боях во Вьетнаме, но дома, в США, чуть не погиб от руки преступника, который буквально изрешетил его пулями, выпущенными из штурмовой винтовки. Продажа патронов, способных пробивать защитные бронежилеты, используемые полицейскими, уже была запрещена действующим законодательством, однако в нем оговаривалась не пробивная способность пули, а материал, из которого она изготовлена. Изобретательные производители быстро перешли на использование других материалов, которые не упоминались в законе, и продолжали выпускать патроны, пули которых пробивали бронежилеты и убивали полицейских.

Я знал, что Национальная стрелковая ассоциация наверняка будет выступать против этого закона, но она уже утратила то влияние, которым пользовалась в 1994 году. После того как исполнительный директор NRA назвал полицейских офицеров «агрессивными головорезами», бывший президент Джордж Буш в знак протеста вышел из ассоциации. За несколько месяцев до этого комик Робин Уильямс на одном из представлений в Калифорнии высмеял протесты NRA против запрещения продажи «убийц полицейских» таким образом: «Конечно, их нельзя запрещать. Они нужны охотникам. Ведь где-нибудь в лесу им может встретиться олень в пуленепробиваемом жилете из кевлара!» Тогда, в начале второго полугодия 1995 года, я надеялся, что шутка Робина и протест президента Буша станут первыми свидетельствами более здравого отношения к проблеме контроля над продажами огнестрельного оружия.

В июле межпартийные баталии немного утихли. 12 июля в средней школе имени Джеймса Мэдисона в городе Вена, штат Вирджиния, я продолжил свои усилия, направленные на объединение американского народа — на этот раз по вопросу свободы совести.

Велось много дискуссий о допустимых пределах религиозного самовыражения в школах. Некоторые руководители школ и учителя считали, что такие проявления противоречат Конституции. Они были не правы. Школьники имели право молиться в школах вместе или индивидуально; школьные религиозные клубы имели такие же права, как и любые другие факультативные клубы. В свое свободное время ученики имели право читать религиозные тексты; они могли выражать свои религиозные взгляды в домашних работах и сочинениях, если это соответствовало теме задания; могли носить футболки с религиозной символикой, если в данной школе вообще разрешались футболки с какой-либо символикой.

Я поручил министру образования Райли и генеральному прокурору Рино подготовить подробные разъяснения относительно того, какие формы религиозного самовыражения допустимы в школах, и разослать копии этого документа во все школьные округа Америки до начала следующего учебного года. После того как такая брошюра была получена администрациями школьных округов, существенно сократилось число конфликтов и судебных исков, а мы в результате получили поддержку людей самых разных религиозных и политических взглядов.

Этой проблемой я занимался уже давно, установив тесную связь Белого дома с различными религиозными общинами и подписав закон «О восстановлении свободы вероисповедания». В самом конце моего второго президентского срока профессор Родни Смит, специалист по Первой поправке к Конституции США[50], сказал, что моя администрация сделала для защиты и развития свободы вероисповедания больше, чем любая другая со времен Джеймса Мэдисона. Не знаю, насколько это верно, но именно к этому я и стремился.

Через неделю после того как мы рассмотрели вопросы свободы вероисповедания, я столкнулся с еще одной серьезной проблемой, которую необходимо было решить для укрепления единства американского народа, — программой позитивных действий. Термин «позитивные действия» обозначает правительственную поддержку расовых меньшинств или женщин, которые получают определенные преимущества при приеме на работу в правительственные учреждения, распределении контрактов на поставку продукции и услуг, получении займов для малого бизнеса и при приеме в университеты. Цель программы позитивных действий — компенсировать долговременные негативные последствия дискриминации, которой подвергались представители меньшинств и женщины, а также обеспечить для них равные возможности в сравнении с другими социальными группами. Эта политика была начата президентами Кеннеди и Джонсоном и продолжена администрацией Никсона. Она поддерживалась обеими партиями, которые признавали, что последствия дискриминации нельзя преодолеть простыми запретами и введением жестких квот для представителей меньшинств, которые могли бы привести к тому, что на работу стали бы принимать неквалифицированных работников, что породило бы «обратную дискриминацию», направленную против белых мужчин.

В начале 1990-х годов оппозиция программе позитивных действий усилилась. Консерваторы утверждали, что любые льготы, основанные на расовых признаках, есть не что иное, как «обратная дискриминация», а потому нарушают Конституцию. Неудовольствие выражали белые американцы, потерявшие контракты или не принятые в университеты из-за того, что предпочтение было отдано чернокожим претендентами и представителям других меньшинств, а также те люди, которые считали, что программа позитивных действий, несмотря на лежащие в ее основе разумные идеи, на практике приводит к злоупотреблениям или же потеряла актуальность. Среди оппонентов были и люди прогрессивных взглядов, которые считали несправедливым предоставление каких-либо льгот по расовому признаку и настаивали на том, что в этом случае критерии должны быть экономическими и социальными.

Эти дебаты обострились в 1994 году после получения республиканцами большинства в Конгрессе. Многие из них пообещали, что добьются прекращения действия программы позитивных действий. Двадцатилетняя практика сдерживания доходов среднего класса привела к тому, что их позиция нашла поддержку среди белых рабочих и владельцев малого бизнеса, а также белых студентов, которым не удалось поступить в выбранные ими университеты, и их родителей.

Ситуация еще больше обострилась в 1995 году, когда в Верховном суде шли слушания по делу фирмы Adarand Constructors, Inc. В этом иске белый подрядчик требовал от Министерства транспорта аннулировать контракт, полученный другим претендентом на основании того, что он являлся представителем меньшинства, а следовательно, пользовался поддержкой правительства в рамках программы позитивных действий. Верховный суд США постановил, что правительство вправе продолжать мероприятия по «преодолению долговременных негативных последствий расовой дискриминации», но что с этого момента выполнение программы поддержки расовых меньшинств будет «тщательно контролироваться». Таким образом, правительство должно было каждый раз доказывать, что применение программы позитивных действий было действительно оправдано, поскольку «не было возможности решить проблему на основе критериев, отличных от расовых». Это решение Верховного суда требовало от нас пересмотра федеральных программ позитивных действий. Лидеры движения за гражданские права хотели сохранить и усилить эти программы, в то время как многие республиканцы требовали их полной отмены.

Девятнадцатого июля после активных консультаций со сторонниками и противниками программы позитивных действий я предложил свой ответ на решение Верховного суда по делу Adarand, а также ответ всем тем, кто настаивал на полной отмене программы, в своей речи в Национальном управлении архивов и документации. Готовясь к ней, я потребовал представить мне полный обзор наших программ позитивных действий. Мне представили отчет, в котором делался вывод, что благодаря этим программам у нас теперь самые эффективные, самые интегрированные вооруженные силы в мире: только за последние два с половиной года на службу в них поступило 260 тысяч женщин. Управление по делам малого бизнеса резко увеличило количество кредитов, предоставленных женщинам и представителям расовых меньшинств, при этом количество кредитов, выданных белым мужчинам, не сократилось, и выдавались они только тем, кто отвечал необходимым требованиям. Крупные частные корпорации, в которых осуществлялись программы позитивных действий, сообщали, что благодаря возросшему многообразию состава работников повысились производительность труда и конкурентоспособность их продукции на глобальных рынках. Поддержка правительства позволила женщинам и представителям меньшинств создать новые фирмы, однако в этой сфере были обнаружены и отдельные злоупотребления. В отчете делался вывод о том, что потребность в программах позитивных действий до сих пор существует, поскольку расовую и гендерную дискриминацию все еще можно обнаружить при приеме на работу, при распределении доходов и собственности.

На основании этих данных я предложил разобраться со злоупотреблениями и мошенничествами при осуществлении программ поддержки малого бизнеса и прекращать помощь участвующим в программах компаниям, после того как они станут конкурентоспособными; следовать решению Верховного суда по делу Adarand, продолжая только те программы, которые были обоснованны с точки зрения необходимости «позитивных действий»; усилить помощь всем бедным общинам и людям с низкими доходами, независимо от их расы или пола. Мы сохранили принцип «позитивных действий», но реформировали практику его применения, отказавшись от использования квот, заботясь о том, чтобы поддержка оказывалась только тем людям и компаниям, которые соответствуют необходимым требованиям, исключив возможность «обратной дискриминации» по отношению к белым американцам и своевременно прекращая те программы, которые уже реализовали поставленные перед ними задачи. Суть моей политики можно было выразить одной фразой: «Улучшать, но не прекращать».

Моя речь встретила одобрение активистов движения за гражданские права, бизнес-сообщества и военных, однако убедила далеко не всех. Через восемь дней сенатор Доул и конгрессмен Чарлз Кейнеди из штата Флорида внесли законопроект, отменявший все федеральные законы о «позитивных действиях». Реакция Ньюта Гингрича была более положительной: он сказал, что не хочет прекращать действие программы позитивных действий, пока не сможет предложить другие меры «оказания помощи».

В то время как я пытался добиться взаимопонимания с республиканцами по этому вопросу, они большую часть июля занимались продвижением в Конгрессе своих бюджетных инициатив, предлагая резко сократить финансирование программ образования и профессиональной подготовки. Предложенные ими сокращения ассигнований на программы медицинской помощи «Медикэр» и «Медикэйд» привели бы к тому, что пожилым американцам, расходы которых на оплату медицинских счетов из-за инфляции и роста цен и так уже значительно увеличились, пришлось бы тратить на эти цели даже больше, чем в 1960-е годы, — до того, как были введены эти программы. Предложение республиканцев урезать финансирование программ Агентства по охране окружающей среды сделало бы невозможной реализацию законов «О чистом воздухе» и «О чистой воде». Они голосовали за ликвидацию волонтерской организации «Америкорпс» и 50-процентное сокращение национальной программы помощи бездомным. Им удалось добиться свертывания программы планирования семьи, ранее поддерживаемой и демократами, и республиканцами, так как она помогала уменьшить количество нежелательных беременностей и абортов. Республиканцы намеревались резко сократить помощь другим странам, которая и так уже составляла всего 1,3 процента от расходной части федерального бюджета, что ослабило бы наши возможности в борьбе с терроризмом, в предотвращении распространения ядерного оружия, открытии новых рынков для американского экспорта, поддержании мира и демократии и обеспечении соблюдения прав человека во всем мире.

Как ни трудно в это поверить, но всего через пять лет после того, как президент Буш подписал закон «О помощи американским инвалидам», за который в Конгрессе тогда проголосовало большинство депутатов от обеих партий, республиканцы предложили урезать ассигнования на поддержку инвалидов, собственно и позволявшие инвалидам реализовать права, предоставленные им этим законом. Когда стало известно об этом предложении, мне позвонил Том Кэмпбелл, бывший моим соседом по комнате все четыре года учебы в Джорджтаунском университете. Том был пилотом и неплохо зарабатывал, однако богатым человеком его назвать было нельзя. Он взволнованно сказал мне, что очень обеспокоен предложением о сокращении финансирования программ для инвалидов. Его дочь Сиара была больна церебральным параличом, как и ее лучшая подруга, которую воспитывала мать-одиночка, получавшая минимальную заработную плату и каждый день ездившая на работу на автобусе, тратя целый час на дорогу в один конец. Том спросил меня: «Скажи мне прямо, они что, собираются сократить мне налоги, но одновременно урезать пособие подруге Сиары и ее матери? Пособие, на которое можно было бы купить детское инвалидное кресло и четыре пары дорогой специальной обуви, необходимые девочке каждый год, а также оплатить транспортные расходы, чтобы ее мать могла добраться до работы?» «Это правда», — ответил я. Тогда он сказал: «Билл, но это же аморально. Ты не должен этого допустить».

Том Кэмпбелл был ревностным католиком и ветераном Морской пехоты, выросшим в консервативной республиканской семье. Если уж даже такие американцы считали, что «новые правые республиканцы» зашли слишком далеко, это означало, что я сумею их победить. В последний день июля Элис Ривлин объявила, что благодаря улучшению экономических показателей бюджетный дефицит оказался ниже, чем ожидалось, и что по этой причине мы можем добиться сбалансированного бездефицитного бюджета всего за девять лет, причем без резкого сокращения расходов, которое предлагали республиканцы. Теперь я мог загнать их в угол.