Моя жизнь

ГЛАВА 17

В июле я отправился в Вашингтон для работы в программе «Финансовые ресурсы», лоббистской организации граждан в поддержку поправки Макговерна — Хэтфилда, предусматривавшей прекращение финансирования войны во Вьетнаме к концу 1971 года. У нас не было шансов добиться принятия этой поправки, однако кампания в ее поддержку позволяла мобилизовать растущую двухпартийную оппозицию войне и привлекать к ней внимание.

На лето я получил комнату в большом двухэтажном старом доме с просторной верандой, который находился в северо-западной части Вашингтона и принадлежал Дику и Хелен Дадман. Дик был известным журналистом. Они с Хелен выступали против войны во Вьетнаме и поддерживали молодых людей, стремившихся добиться ее прекращения. Эти люди были очень добры ко мне. Однажды утром они пригласили меня позавтракать на веранде с их другом и соседом сенатором Джином Маккарти. Заканчивался последний год его деятельности в Сенате, поскольку в 1968 году он объявил, что не намерен баллотироваться вновь. В то утро Маккарти был откровенным и экспансивным, четко анализировал текущие события и с некоторой ностальгией говорил о том, что скоро ему придется покинуть Сенат. Он понравился мне больше, чем я ожидал, особенно после того как одолжил мне туфли, чтобы я мог пойти в них на обед для журналисток, на который приглашенные мужчины были обязаны являться в смокингах. Я думаю, что приглашение на этот обед устроили мне Дадманы. Туда прибыл президент Никсон, который пожал руки многим людям; меня, правда, среди них не было. Я сидел за одним столом с Кларком Клиффордом, который приехал в Вашингтон из штата Миссури вместе с президентом Трумэном и был его доверенным советником, а затем занимал пост министра обороны в администрации президента Джонсона в последний год его президентства. О Вьетнаме Клиффорд сухо сказал: «Это действительно одно из самых ужасных мест в мире, куда можно влезть». Этот обед произвел на меня впечатление, особенно потому, что я чувствовал себя вполне уверенно — твердо стоял на ногах в туфлях Джина Маккарти.

Вскоре после начала работы в программе «Финансовые ресурсы» я во время долгого уикенда отправился на машине в Спрингфилд, штат Массачусетс, на свадьбу моего соседа по комнате во время учебы в Джорджтаунском университете, а теперь лейтенанта морской пехоты Кита Ашби.

Возвращаясь в Вашингтон, я сделал остановку в Кейп-Коде, чтобы навестить Томми Каплана и Джима Мура, также присутствовавших на свадьбе Кита. Вечером мы отправились послушать Кэролайн Йелделл, которая в то лето пела в Кейп-Коде вместе с группой молодых исполнителей. Мы прекрасно провели время, но я слишком поздно лег спать. Снова оказавшись в дороге, я почувствовал, что смертельно устал. Еще до того, как я выехал из Массачусетса на автомагистраль между штатами, прямо передо мной со стоянки тронулась машина. Водитель не видел меня, а я— его, пока не стало слишком поздно. Чтобы избежать столкновения, я вильнул в сторону, однако при этом моя машина сильно задела слева багажник его автомобиля. Находившиеся в нем мужчина и женщина, по-видимому, сильно испугались, но не пострадали. Я тоже остался цел и невредим, но маленький «Фольксваген», который Джефф Дуайр дал мне на лето, был сильно поврежден.

Когда подъехала полиция, я оказался в трудном положении. Возвратившись домой из Англии, я куда-то засунул свое водительское удостоверение и теперь не мог доказать, что у меня есть права. В те времена такие документы не вносились в компьютер, поэтому тот факт, что у меня есть водительские права, нельзя было подтвердить до утра. Сотрудник полиции сказал, что ему придется отправить меня в тюрьму. К тому времени, когда мы туда добрались, было уже около пяти утра. У меня отобрали вещи и пояс, чтобы я не мог задушиться, дали мне чашку кофе и поместили в камеру с жесткой металлической кроватью, покрытой одеялом, и дурно пахнувшим унитазом, в котором постоянно текла вода. В камере день и ночь горел свет. Пару часов я провел в полудреме, а потом позвонил Томми Каплану и попросил мне помочь. Они с Джимом Муром пришли со мной в суд и дали обязательство возместить издержки по делу. Судья был настроен дружелюбно, однако вынес мне порицание за то, что у меня не оказалось водительского удостоверения. Это происшествие произвело на меня большое впечатление: после той ночи, проведенной в тюрьме, я никогда больше не ездил на машине без водительских прав.

Через две недели после поездки в Массачусетс я вернулся в Новую Англию, чтобы провести неделю в штате Коннектикут, работая на Джо Даффи, который готовился к предварительным выборам в Сенат от демократической партии. Даффи баллотировался как кандидат, выступавший за мир, и ему помогали, главным образом, те же самые люди, благодаря которым два года назад хороших результатов добился Джин Маккарти. Сенатор-демократ Том Додд был ветераном на политической сцене штата Коннектикут. Он участвовал в суде над нацистами как член Нюрнбергского военного трибунала и пользовался репутацией прогрессивного деятеля, однако у него было две проблемы. Во-первых, Сенат вынес ему порицание за использование в личных целях средств, собранных для него как для официального лица. Во-вторых, он поддерживал президента Джонсона в отношении войны во Вьетнаме, а избиратели на предварительных выборах демократической партии, вероятнее всего, займут антивоенную позицию. Додд был обижен и возмущен тем, что Сенат вынес ему порицание, и не собирался отказываться от своего места без борьбы.

Чтобы не иметь дела с враждебно настроенными избирателями на предварительных выборах демократической партии, он зарегистрировался как независимый кандидат для участия во всеобщих выборах в ноябре. Джо Даффи был профессором этики в Фонде Хартфордской семинарии и президентом либеральной организации «Американцы за демократические действия». Хотя он был сыном шахтера из Западной Вирджинии, самую активную поддержку ему оказывали жившие в пригородах состоятельные образованные либералы, выступавшие против войны, и молодые люди, которых привлекала его позиция в отношении гражданских прав и мира. Сопредседателем предвыборного штаба Даффи был Пол Ньюман, активно работавший в ходе предвыборной кампании. В его финансовый комитет входили фотограф Маргарет Бурк-Уайт, художник Александер Калдер, карикатуристка из журнала New Yorker Дана Фрейдон, а также необычная группа писателей и историков, включая Франсин дю Плесси-Грей, Джона Херси, Артура Миллера, Вэнса Пэкарда, Уильяма Шерера, Уильяма Стайрона, Барбару Такман и Торнтона Уайлдера. Эти фамилии выглядели очень впечатляюще в документах предвыборной кампании, однако они едва ли могли поразить многочисленных избирателей из числа рабочих — представителей разных национальностей.

Мне предложили с 29 июля по 5 августа вести организационную работу в двух городах, входивших в Пятый избирательный округ по выборам в Конгресс, — Бетеле и Трамбле. В обоих было множество старых белых деревянных домов с большими верандами, и каждый из них имел свою длинную историю, зафиксированную в местных реестрах. В Бетеле мы в первый же день установили в предвыборном штабе телефоны и с их помощью организовали предвыборную агитацию, за которой последовала доставка материалов всем избирателям, еще не принявшим окончательного решения. Благодаря работе самоотверженных добровольцев предвыборный штаб был открыт долгие часы, и я с абсолютной уверенностью мог сказать, что Даффи получит в этом городе максимально возможное число голосов. В Трамбле предвыборный штаб работал с неполной нагрузкой, добровольцы звонили одним избирателям, а встречались с другими. Я призвал их сделать все возможное для того, чтобы штаб работал с понедельника по субботу с десяти утра до семи вечера, и предложил организовать такую же кампанию агитации, как в Бетеле, гарантирующую две встречи представителей штаба со всеми избирателями, которых можно убедить отдать свой голос за нашего кандидата. Я также занялся изучением слабо организованной работы в двух других городах и призвал предвыборные штабы штата добиться по меньшей мере составления полных списков избирателей и создания условий для ведения агитации по телефону.

Мне нравилась такая работа, и, занимаясь ею, я встретил многих людей, которые впоследствии сыграли важную роль в моей жизни. Это Джон Подеста, прекрасно работавший в качестве секретаря, заместителя руководителя, а затем и руководителя аппарата сотрудников Белого дома, и Сюзан Томасес, которая, когда я бывал в Нью-Йорке, разрешала мне ночевать на кушетке в ее квартире на Парк-авеню, где она живет и сейчас, и которая стала одним из наших с Хиллари ближайших друзей и советников.

Когда Джон Даффи одержал победу на предварительных выборах, мне предложили перед всеобщими выборами координировать работу в Третьем избирательном округе, в крупнейшем городе которого, Нью-Хейвене, я учился на юридическом факультете; в этот округ входил также Милфорд, где я впоследствии жил. Участие в этой работе означало, что до окончания выборов в начале ноября мне придется часто пропускать занятия, однако я надеялся наверстать упущенное, позаимствовав записи у сокурсников и активно работая в конце семестра.

Мне нравился Нью-Хейвен с его старомодной политической жизнью, в которой принимали участие представители многочисленных этнических групп и студенты-активисты. В Ист-Хейвене, находившемся рядом, жили в основном итальянцы, а в соседнем Ориндже — преимущественно ирландцы. Города, находившиеся дальше от Нью-Хейвена, были, как правило, богаче, и там не так сильно ощущались межнациональные различия. Особенно старыми и красивыми были два города в восточной части округа — Гилфорд и Мадисон. Я провел много времени в поездках в другие города этого избирательного округа, следя за тем, чтобы у наших людей были эффективные планы предвыборной кампании и чтобы они получали необходимую поддержку и материалы из центральных штабов. Поскольку мой «Фольксваген» был поврежден во время аварии в штате Массачусетс, я ездил на большом «Опеле» — фургоне оранжевого цвета, который, в любом случае, больше подходил для перевозки материалов предвыборной кампании. На этом старом фургоне я проехал много миль.

Когда позволяла работа в штабе предвыборной кампании, я посещал лекции по конституционному, контрактному, процессуальному и деликтному праву. Самыми интересными на тот момент были занятия по конституционному праву, которые вел Роберт Борк, впоследствии назначенный судьей Апелляционного суда округа Колумбия, а в 1987 году выдвинутый президентом Рейганом на пост судьи Верховного суда. Борк придерживался крайне консервативной правовой философии, всегда агрессивно отстаивая свою точку зрения, однако был справедлив по отношению к студентам, не соглашавшимся с ним. В одном запомнившемся мне споре с Борком я сказал, что его аргумент по обсуждавшемуся вопросу сам нуждается в доказательствах. Он ответил: «Конечно же, это именно так. Таковы все лучшие аргументы».

После предварительных выборов я сделал все возможное, чтобы убедить сторонников других кандидатов оказать поддержку Даффи, однако это было очень трудно. Я отправлялся в районы, где многие рабочие принадлежали к национальным меньшинствам, и делал все от меня зависящее, однако часто видел, что натыкаюсь на каменную стену. Очень многие демократы из числа представителей национальных меньшинств полагали, что Джо Даффи, которого вице-президент Агню называл «марксистом-ревизионистом», стоит на чересчур радикальных позициях и слишком солидаризируется с хиппи, выступавшими против войны и курившими наркотики. Многие демократы — представители национальных меньшинств тоже начинали выступать против этой войны, однако все еще чувствовали себя некомфортно в компании тех, кто стал протестовать против нее раньше, чем они. Завоевать их поддержку оказалось сложно еще и потому, что сенатор Додд баллотировался в качестве независимого кандидата, поэтому недовольным демократам было кого поддерживать. Джо Даффи прекрасно вел предвыборную кампанию, вкладывая в нее душу и сердце и воодушевляя молодежь по всей стране, однако ему нанес поражение кандидат республиканцев конгрессмен Лоуэлл Уикер, который впоследствии вышел из республиканской партии и был избран независимым губернатором штата Коннектикут. Уикеру отдали предпочтение почти 42 процента избирателей. Этого оказалось достаточно, чтобы без труда одержать победу над Даффи, который получил меньше 34 процентов голосов, и сенатором Доддом, набравшим около 25 процентов. Мы потерпели сокрушительное поражение в городах, населенных представителями национальных меньшинств, таких как Ист-Хейвен и Уэст-Хейвен.

Я не знаю, победил бы Даффи, если бы не баллотировался Додд, однако был уверен: если нам не удастся снова привлечь на свою сторону людей, подобных тем, что голосовали за Додда, демократическая партия окажется в меньшинстве. После выборов я часами говорил об этом с Энн Уэкслер, которая прекрасно руководила предвыборной кампанией. Она была выдающимся политиком и обладала даром общения с самыми разными людьми. Однако в 1970 году большинство избирателей не были готовы воспринимать агитацию или агитаторов. Со временем Энн стала моим большим другом и советником. Она вышла замуж за Джо Даффи, и я продолжал поддерживать с ними связь. Став президентом, я назначил Джо руководителем Информационного агентства США (ЮСИА), курировавшего радиостанцию «Голос Америки», с помощью которой он доносил послания Соединенных Штатов миру, где к нему прислушивались больше, чем избиратели штата Коннектикут в 1970 году. Я считал это последней кампанией Джо, в которой он одержал победу.

Самым приятным событием ноября 1970 года было избрание молодого демократа Дейла Бамперса на пост губернатора штата Арканзас. Он без труда нанес поражение бывшему губернатору Фобусу на предварительных выборах и одержал победу на всеобщих выборах над губернатором Рокфеллером, получив подавляющее большинство голосов. Бамперс прошел путь от морского пехотинца до выдающегося адвоката суда первой инстанции. Он был большой шутник, способный убедить кого угодно и в чем угодно. Кроме того, Бамперс показал себя по-настоящему прогрессивным деятелем, добившись в маленьком городке Чарлстоне, расположенном в консервативном западном Арканзасе, откуда он был родом, интеграции школ мирным путем. Это стало разительным контрастом волнениям в Литл-Роке. Два года спустя, получив значительное большинство голосов, Бамперс был снова избран на пост губернатора, а еще через два года стал одним из наших сенаторов в Конгрессе США. Он доказал, что способность лидера воодушевлять и объединять людей в борьбе за общее дело сильнее старой политики Юга, основанной на их разделении. Именно к этому я и стремился. Когда мы боролись за гражданские права или против войны, я был готов поддерживать кандидатов, почти наверняка обреченных на поражение. Однако если вы хотите добиться перемен, то рано или поздно вам надо научиться побеждать. Я поступил на юридический факультет Йельского университета, чтобы побольше узнать о политике, а кроме того, получить профессию, которая всегда будет при мне даже в том случае, если мои политические устремления не увенчаются успехом.

После выборов я снова с головой окунулся в студенческую жизнь, зубрил, готовясь к экзаменам, знакомился с другими студентами и наслаждался жизнью в своем доме, где жил вместе с тремя однокашниками. Дуг Икли, как и я, получавший в университете стипендию Родса, нашел замечательный старый дом в Милфорде, на берегу Лонг-Айленд-Саунд. Там были четыре спальни, просторная кухня и большая закрытая веранда, выходившая прямо на пляж, который идеально подходил для пикников, и, когда вода спадала, у нас появлялось достаточно места, чтобы поиграть в американский футбол. Единственный недостаток этого дома состоял в том, что он был летним и совершенно не защищал от пронизывающих зимних ветров. Однако мы были молоды и привыкли к ним. До сих пор ясно помню, как провел один холодный зимний день после выборов на веранде, где я сидел, закутавшись в одеяло, и читал «Шум и ярость» Уильяма Фолкнера.

Другими моими соседями по дому на Ист-Бродвей, 889, были Дон Пог и Билл Коулмэн. Дон придерживался более левых взглядов, чем все мы, и скорее походил на рабочего. Сложением он напоминал бетонную глыбу и был силен как бык. Дон ездил на юридический факультет на мотоцикле и затевал там со всеми бесконечные политические дискуссии. К счастью для нас, он оказался отличным поваром и обычно вел себя хорошо благодаря своей столь же энергичной, однако более утонченной подружке, англичанке Сюзан Бакнелл. Билл был одним из чернокожих студентов, которых в Йельском университете становилось в то время все больше. Его отец, юрист-республиканец, придерживавшийся либеральных взглядов, — такие тогда еще были — работал секретарем у судьи Верховного суда Феликса Франкфуртера и занимал пост министра транспорта при президенте Форде. На поверхностный взгляд могло показаться, что Билл — самый спокойный в нашей группе.

После возвращения в Йельский университет после предвыборной кампании Даффи помимо ребят, с которыми мы жили в этом доме, я знал лишь несколько других студентов, включая моего друга по организации «Бойз оф нейшн» из Луизианы Фреда Каммера и Боба Райха. Будучи секретарем нашей группы стипендиатов Родса, Боб дружил со всеми и был постоянным источником информации и шутливой дезинформации о том, что замышляла наша компания.

Боб жил в доме неподалеку от студенческого городка вместе с тремя другими студентами, в числе которых была Нэнси Бекейвек, ставшая моим близким другом. Она была активным либералом, и ее антивоенные убеждения укрепились предыдущим летом, когда Нэнси работала журналисткой во Вьетнаме. Она писала прекрасные стихи, яркие письма и очень хорошо записывала лекции, которыми позволяла мне пользоваться, когда я с опозданием на два месяца снова появился на занятиях.

Через Билла Коулмэна я познакомился с несколькими чернокожими студентами. Меня интересовало, каким образом они поступили в Йельский университет и как планируют распорядиться предоставившейся им возможностью, весьма необычной для афроамериканцев. Кроме Билла я подружился с Эриком Клеем из Детройта, которого впоследствии назначил членом Апелляционного суда США; Нэнси Джист, учившейся вместе с Хиллари в Колледже Уэллсли и впоследствии, когда я стал президентом, работавшей в Министерстве юстиции; Лалой Коулберн, которая отказалась от карьеры юриста и стала психотерапевтом; Руфусом Кормье, высоким спокойным человеком, который был великолепным защитником в футбольной команде Южного методистского университета; а также Лани Гиниер, которую я впоследствии попытался назначить помощником министра юстиции по гражданским правам. Это была печальная история, подробности которой я расскажу позднее. Судья Верховного суда Кларенс Томас тоже учился вместе со мной, но тогда мы не были знакомы друг с другом.

К концу семестра мы узнали, что Фрэнк Аллер решил вернуться в Америку. Он снова перебрался в район Бостона и отправился в родной Спокан, чтобы предстать перед призывной комиссией. Фрэнк был арестован, ему предъявили обвинение, а затем освободили до суда. Он пришел к выводу, что последствия его решения воспротивиться призыву, какими бы они ни были, уже наступили, и не собирался провести всю оставшуюся жизнь за пределами Америки, в одиночестве дожидаясь прихода безрадостного среднего возраста в каком-нибудь канадском или британском университете. Фрэнк не хотел, чтобы война во Вьетнаме навсегда определила его судьбу. Как-то декабрьской ночью Боб Райх сказал, что, вернувшись, Фрэнк поступил глупо, рискуя оказаться в тюрьме, когда он мог так много сделать, находясь вне страны. В моем дневнике осталась запись ответа, который я ему дал: «Человек больше суммы всего, что он может сделать». Принимая это решение, Фрэнк думал не о том, что может сделать, а о том, что он собой представляет. Я считал его решение правильным. Вскоре после возвращения он прошел обследование у психиатра, который нашел у него депрессию и счел его негодным к военной службе. Реакция Фрэнка на сложившуюся ситуацию была чисто физической, и его, как и Строуба, отнесли к категории 1-Y — лиц, подлежащих призыву только в случае чрезвычайной ситуации в стране.

На Рождество я вернулся домой, в Хот-Спрингс. Это было очень далеко от хельсинкской бухты, по льду которой я гулял в прошлогоднее Рождество. На этот раз я побывал в своей начальной школе, припомнил свои удачи и подумал о переменах в моей жизни. Несколько моих близких друзей собирались жениться. Я желал им счастья и думал о том, совершу ли когда-нибудь такой же шаг.

Я много размышлял о прошлом и о моих корнях. В первый день Нового года я закончил читать «Бремя истории Юга» (The Burden of Southern History) К. Вэнна Вудворда, книгу, в которой он уделял много внимания «особому историческому сознанию южан». Юдора Уэлти называла его «чувством места». Этим местом для меня был Арканзас. В отличие от Томаса Вулфа, чья многогранная проза вызывала мое восхищение, я знал, что смогу снова вернуться домой. И не просто могу, а должен. Однако сначала мне предстояло закончить учебу.

Я вернулся в Йель ко второму семестру, во время которого у меня, как у студента юридического факультета, оказалась самая большая учебная нагрузка за все время моего пребывания в университете. Право, регулирующее область деловых отношений, у нас вел Джон Бейкер, первый чернокожий преподаватель юридического факультета Йельского университета. Он был очень добр ко мне, привлекал меня к исследовательской работе, чтобы я мог пополнить свои скудные доходы, и приглашал к себе домой на обед. В начале 1960-х годов, в период расцвета движения за гражданские права, Бейкер и его жена поступили в Университет Фиска для чернокожих в Нашвилле, штат Теннесси. Джон рассказывал мне интереснейшие истории о том, в каком страхе они тогда жили, и о том, с какой радостью он и его однокашники участвовали в этом движении.

Я изучал конституционное право вместе с Чарльзом Райхом, который был либералом в такой же степени, в какой Боб Борк — консерватором, и автором одной из основополагающих «антикультурных книг» о 1960-х годах под названием «Молодость Америки» (The Greening of America). Мой преподаватель уголовного права Стив Дьюк был остроумным, резким человеком и прекрасным наставником. Впоследствии я посещал его семинар о преступности среди служащих. Мне очень нравился предмет «Политические и гражданские права». Его преподавал Том Эмерсон, невысокий элегантный человек, входивший ранее в администрацию Франклина Делано Рузвельта. Мы все пользовались его учебником. Я также посещал занятия профессора Уильяма Леона Макбрайда по федеральному праву и философии. Я не только учился, но и оказывал юридические услуги, а также имел другую работу с неполной занятостью. В течение нескольких месяцев я четыре раза в неделю ездил на машине в Хартфорд, чтобы помогать работавшему в муниципалитете Дику Суисмэну, предпринимателю-демократу, с которым познакомился во время предвыборной кампании Даффи. Дик знал, что я нуждаюсь в работе, и, по-моему, мне удавалось в какой-то степени быть ему полезным.

В конце февраля я на несколько дней вылетел в Калифорнию, чтобы встретиться с Фрэнком Алл ером, Строубом Тэлботтом и подружкой Строуба Брук Ширер. Мы собрались в Лос-Анджелесе, в доме удивительно гостеприимных и щедрых родителей Брук, Марвы и Ллойда Ширер, которые на протяжении многих лет были авторами колонки светской хроники «Парад персонажей Вальтера Скотта», пользовавшейся у читателей очень большой популярностью. Затем, в марте, я отправился в Бостон, где жил Фрэнк, который в то время искал работу журналиста, чтобы снова увидеть его и Строуба. Мы гуляли по лесу, начинавшемуся сразу за домом Фрэнка, и по находящемуся поблизости побережью Нью-Хэмпшира. Фрэнк, казалось, радовался, что вернулся домой, и в то же время грустил. Хотя ему удалось избежать призыва на военную службу и тюрьмы, он, видимо, испытывал муки депрессии, которая, как сказал Тургенев, знакома только молодым и не имеет определенной причины. Я надеялся, что он ее преодолеет.

Как и всегда весной, я испытывал подъем душевных сил. Политические новости были неоднозначными. Верховный суд, стремясь к достижению расового равенства, единодушно поддержал решение о совместных перевозках белых и чернокожих детей на школьных автобусах. Китайцы приняли наше предложение прислать в США команду для игры в настольный теннис в ответ на посещение своей страны американской командой. Продолжались выступления против войны во Вьетнаме. 16 мая сенатор Макговерн, у которого явно появилось намерение баллотироваться в 1972 году на пост президента США, прибыл в Нью-Хейвен. Мне он нравился, и я считал, что у него есть шансы на победу благодаря его героическому прошлому пилота, летавшего во время Второй мировой войны на бомбардировщике, его эффективному руководству программой «Продовольствие для дела мира» при администрации Кеннеди, а также новым правилам выбора делегатов на следующий съезд демократической партии. Макговерн возглавлял комиссию, которая занималась их разработкой и ставила своей целью добиться, чтобы в работе съезда участвовали делегаты обоего пола, представлявшие разные возрастные категории и расы. Новые правила плюс влияние на исход предварительных выборов либералов, выступавших против войны, гарантировали, что во время президентской кампании 1972 года прежние политические руководители будут оказывать на кандидата меньшее давление, а роль активистов партии на процесс его выдвижения усилится. В этой комиссии работал Рик Стернс, и я был уверен, что он проявит достаточную твердость и изобретательность для разработки системы, которая обеспечит благоприятные условия для Макговерна.

С учебой на юридическом факультете и политической деятельностью все складывалось прекрасно, а вот в моей личной жизни царил беспорядок. Я порвал с одной молодой женщиной, и она отправилась к себе на родину, чтобы выйти замуж за своего давнего друга. Потом произошел болезненный разрыв отношений со студенткой юридического факультета. Она мне очень нравилась, но я не считал возможным связать себя с ней брачными узами. Я почти примирился с тем, что остался один, и решил некоторое время не иметь подружки. Однажды на лекции профессора Эмерсона по политическим и гражданским правам, сидя в аудитории на заднем ряду, я заметил девушку, которую никогда не видел раньше. По-видимому, она посещала эти занятия еще реже, чем я. У нее были густые темно-русые волосы, она носила очки и не пользовалась косметикой, однако в ней чувствовались сила и самообладание, которые я редко встречал как в мужчинах, так и в женщинах. После занятий я вышел вслед за ней, намереваясь представиться. Оказавшись совсем близко от девушки, я протянул было руку, чтобы коснуться ее плеча, но сразу же отдернул. Реакция была почти физической. Каким-то таинственным образом я понял, что это будет не обычное похлопывание по плечу, что, возможно, я вступаю в отношения, которые не смогу прекратить.

В следующие несколько дней я не раз видел эту девушку в университете, но не подходил к ней. Однажды вечером я стоял в дальнем конце длинного узкого помещения Юридической библиотеки Йельского университета, беседуя с другим студентом, Джеффом Глекелом, о том, что мне необходимо поступить на работу в Yale Law Journal Джефф призывал меня сделать такой шаг, уверяя, что это гарантирует мне должность секретаря федерального судьи или поможет найти место в одной из лучших юридических фирм. Он говорил очень убедительно, однако мне это было неинтересно. Я собирался домой, в Арканзас, и обзорам судебной практики предпочитал политику. Через некоторое время я внезапно перестал слушать горячие и настойчивые призывы Джеффа, потому что снова увидел эту девушку, стоявшую в противоположном конце комнаты. На этот раз она тоже посмотрела на меня. Через некоторое время девушка закрыла книгу, прошла через всю библиотеку, взглянула мне прямо в глаза и сказала: «Если вы собираетесь и дальше глазеть на меня, а я буду смотреть на вас, нам следует, по крайней мере, представиться друг другу. Я — Хиллари Родэм, а как зовут вас?» Хиллари, конечно, все это помнит, но ей кажется, что слова были несколько иными. На меня это произвело большое впечатление и настолько ошеломило, что несколько секунд я не мог ничего сказать. В конце концов я произнес свое имя. Мы немного поговорили, и она ушла. Не знаю, что подумал обо всем этом бедный Джефф Глекел, но он больше никогда не заговаривал со мной об обзорах судебной практики.

Через пару дней, спускаясь по лестнице на первый этаж здания юридического факультета, я снова увидел Хиллари. На ней была длинная, почти до пола, яркая цветастая юбка. Я твердо решил побыть с ней некоторое время. Хиллари сказала, что собирается записаться на занятия следующего семестра, и я предложил ей пойти вместе. Мы стояли в очереди и разговаривали. Я считал, что прекрасно справляюсь с ситуацией, до тех пор пока мы не оказались первыми в очереди. Секретарь факультета посмотрел на меня и сказал: «Билл, что ты опять здесь делаешь? Ты ведь уже записался сегодня утром». Я покраснел как рак, а Хиллари засмеялась своим чудесным смехом. Моя уловка провалилась, и я предложил ей пойти со мной в художественную галерею на выставку Марка Ротко. Я был так взволнован и так нервничал, что совсем забыл о забастовке обслуживающего персонала университета и о том, что музей закрыт. К счастью, там дежурил охранник. Я объяснил ему, в чем дело, и предложил убрать ветки и другой мусор в саду музея, если он позволит нам войти.

Охранник посмотрел на нас, подумал и впустил. К нашим услугам оказалась вся выставка. Это было чудесно, и с тех пор я всегда любил Ротко. Осмотрев экспозицию, мы вышли в сад, и я собрал валявшиеся там ветки. Думаю, тогда я выступил в качестве штрейкбрехера в первый и последний раз в своей жизни, однако профсоюз не выставил около музея пикет, а кроме того, в тот момент я меньше всего думал о политике. После того как я закончил обещанную уборку сада, мы с Хиллари провели в нем еще около часа. Там была большая красивая скульптура сидящей женщины, изваянная Генри Муром. Хиллари устроилась у нее на коленях, я сидел рядом, и мы разговаривали. Очень скоро я положил голову ей на плечо. Это было наше первое свидание.

Следующие несколько дней мы провели вместе: просто гуляли и разговаривали обо всем на свете. В конце следующей недели Хиллари уехала в давно запланированную поездку в Вермонт, чтобы увидеться с мужчиной, с которым она встречалась. Я очень волновался. Мне не хотелось ее терять. Когда поздно вечером в воскресенье она вернулась домой, я позвонил ей.

Оказалось, что Хиллари совершенно больна, и я принес ей куриный бульон и апельсиновый сок. С тех пор мы были неразлучны. Она проводила много времени в нашем доме на пляже и очень скоро завоевала симпатию Дуга, Дона и Билла. Однако когда через несколько недель Хиллари приехала познакомиться с моей мамой, ей не удалось столь же быстро произвести хорошее впечатление, отчасти, возможно, потому, что перед самым приходом мамы она пыталась постричь волосы. Идея оказалась неудачной, и с новой стрижкой Хиллари была похожа скорее на панка или рокера, чем на девушку, только что вышедшую из салона красоты Джеффа Дуайра. Без косметики, в рабочей рубашке и джинсах, с босыми ногами, облепленными песком после прогулки по пляжу в Милфорде, она, наверное, показалась маме инопланетянкой. Мама, конечно, заметила, как серьезно я к ней относился, и это, несомненно, ей было очень неприятно. В своей книге она назвала Хиллари «опытом роста». Девушка «без косметики на лице, в больших выпуклых темных очках, с каштановыми волосами без определенной прически» встретилась с женщиной с ярко-розовой помадой на губах, подведенными бровями и серебряной прядью в волосах. Мне доставляло удовольствие наблюдать за тем, как они старались «раскусить» друг друга. Со временем им это удалось. Маму стала меньше волновать внешность Хиллари, а та, в свою очередь, научилась за собой следить. Несмотря на различие в стиле, обе были умными, решительными, жизнерадостными и эмоциональными женщинами. Когда они объединялись, у меня не оставалось никаких шансов.

К середине мая я понял, что хочу всегда быть с Хиллари. Я познакомился с несколькими ее друзьями, включая Сюзан Грейбер, ее однокашницу из Колледжа Уэллсли, впоследствии назначенную мною на пост федерального судьи в Орегоне; Кэролайн Эллис, способную, своеобразную ливанку из штата Миссисипи, которая умела быть «больше южанкой», чем я, а сейчас занимает пост ректора Университета штата Миссисипи, и Нила Стейнмэна, самого талантливого студента из встреченных мною в Йельском университете, собравшего в 1992 году в штате Пенсильвания первые пожертвования на мою предвыборную кампанию.

Я узнал о детстве Хиллари в Парк-Ридже, штат Иллинойс; о четырех годах ее учебы в Колледже Уэллсли, где она изменила свои политические взгляды, став из республиканки демократкой, из-за движения за гражданские права и против войны; о ее поездке после окончания учебы на Аляску, где она зарабатывала на жизнь тем, что очищала рыбу от слизи; о ее интересе к оказанию юридической помощи беднякам и к проблемам детей. Я также слышал о знаменитой речи Хиллари на выпускной церемонии в Колледже Уэллсли, в которой она выразила противоречивые чувства нашего поколения — неприятие политической системы и решимость добиться лучшего будущего для Америки. Эта речь получила большую известность во всей стране и впервые принесла Хиллари славу за пределами ее ближайшего окружения. Мне нравилось, что в политической деятельности она, как и я, была одновременно идеалисткой и прагматиком. Хиллари хотела перемен и знала: чтобы добиться их, необходимы постоянные усилия. Ей, как и мне, надоело, что наша партия терпит поражения и относится к ним как к доказательству своей добродетели и нравственного превосходства. Хиллари пользовалась большим авторитетом на юридическом факультете, она была «крупной рыбой» в нашем маленьком «пруду», где существовала очень большая конкуренция. Я же то появлялся там, то уплывал.

Многие студенты, с которыми мы оба были знакомы, говорили о Хиллари так, словно немного ее побаивались. Я не испытывал ничего подобного. Мне просто хотелось быть с ней рядом. Однако время, которое мы могли проводить вместе, заканчивалось. Хиллари согласилась поработать летом в юридической фирме Treuhaft, Walker, and Burnstein в Окленде, штат Калифорния, а мне предложили стать координатором предвыборной кампании сенатора Макговерна в южных штатах. До встречи с Хиллари я очень хотел, чтобы меня взяли на эту работу. Предвыборный штаб должен был находиться в Майами, и в мои обязанности входили поездки по всем южным штатам для организации и развертывания в них предвыборной кампании. Я знал, что буду хорошим координатором, и хотя, по моему мнению, Макговерн вряд ли сумел бы добиться очень хороших результатов на всеобщих выборах на Юге, он мог привлечь на свою сторону значительное число делегатов съезда во время предварительных выборов. Помимо всего прочего, я мог получить уникальный опыт политической работы, важный для моей дальнейшей жизни. Мне представилась редкая для двадцатипятилетнего студента возможность, которую я получил благодаря как дружбе с Риком Стернсом, занимавшим важный пост в предвыборном штабе Макговерна, так и программе позитивных действий: им нужен был по меньшей мере один южанин на ответственном посту!

Проблема заключалась в том, что я больше не стремился получить эту работу. Я знал, что, если уеду во Флориду, мы с Хиллари можем потерять друг друга. Хотя перспектива работы в предвыборном штабе казалась мне увлекательной, я опасался, как записано в моем дневнике, что она просто станет «способом придать официальный статус моему одиночеству», позволит мне общаться с людьми для благого дела, однако при этом между мной и ими всегда будет существовать дистанция. Между мной и Хиллари не было никаких преград. С самого начала она стала мне близка, и, прежде чем я сам это понял, завоевала мое сердце.

Я собрался с духом и спросил у Хиллари, можно ли мне провести это лето вместе с ней в Калифорнии. Сначала она не поверила, что я действительно этого хочу, поскольку знала, как мне нравится заниматься политикой и как серьезно я отношусь к борьбе против войны во Вьетнаме. Я сказал Хиллари, что люблю ее и хочу понять, сможем ли мы быть вместе, а на работу и реализацию честолюбивых замыслов у меня еще будет целая жизнь. Она немного помедлила, а потом согласилась, чтобы я отвез ее в Калифорнию. До этого мы были вместе всего около месяца.

Мы сделали короткую остановку в Парк-Ридже, чтобы познакомиться с семьей Хиллари. Ее мать, Дороти, была красива и обаятельна, и у нас с самого начала установились хорошие отношения, но отец Хиллари воспринял меня как чужака, так же, как саму Хиллари — моя мама. Хью Родэм был грубоватым, склонным к жестким формулировкам республиканцем, который, мягко говоря, относился ко мне с подозрением. Однако чем больше мы с ним разговаривали, тем больше он мне нравился. Я принял решение продолжать эти беседы, пока наши отношения не наладятся. Вскоре мы с Хиллари отправились на машине в Беркли, штат Калифорния, находящемся недалеко от Окленда, где она должна была работать и жить в небольшом доме, принадлежавшем родной сестре ее матери, Аделине. Через день-два я проехал на машине через всю страну до Вашингтона, чтобы сказать Рику Стернсу и Гэри Харту, руководителю предвыборной кампании сенатора Макговерна, что не смогу поехать во Флориду. Гэри решил, что я сошел с ума, если упускаю такую возможность. Полагаю, такого же мнения был и Рик. Вероятно, я казался им глупцом, однако те возможности, от которых мы отказываемся, формируют нашу жизнь в не меньшей степени, чем те, которые используем.

На самом деле мне было жаль терять работу в предвыборном штабе, и я предложил поехать на неделю-другую в Коннектикут, чтобы провести там организационную подготовку. Как только я нашел людей для работы в наших предвыборных штабах во всех округах, где должны были проходить выборы в Конгресс, я снова отправился в Калифорнию, на этот раз южным маршрутом, который давал мне возможность заехать домой.

Мне понравилось это путешествие на запад, включая посещение Большого каньона. Я подъехал туда поздно вечером и взобрался на скалу, выступавшую над краем ущелья, чтобы посмотреть на закат. Меня поразило, как менялся цвет скал, за миллионы лет спрессовавшихся в отчетливо различимые пласты, когда каньон стала окутывать поднимавшаяся снизу темнота.

Покинув каньон, я стремительно проехал через Долину смерти, самое жаркое место в Америке, а затем повернул на север, навстречу лету с Хиллари. Когда я вошел в ее дом в Беркли, она угостила меня моим любимым персиковым пирогом, который испекла сама. Пирог оказался очень вкусным, и очень скоро от него не осталось ни крошки. Днем, пока Хиллари была на работе, я обошел весь город, читал книги в парках и кофейнях и изучал Сан-Франциско. Вечером мы ходили в кино, местные рестораны или просто засиживались допоздна за разговорами. 24 июля мы отправились на машине в Стэнфорд, чтобы послушать Джоан Баэз, которая пела на открытой арене. Чтобы выступление Джоан могли послушать все ее поклонники, входные билеты стоили всего два с половиной доллара, что составляло разительный контраст с высокой стоимостью билетов на большие концерты в наши дни. Баэз пела свои старые хиты, и именно в тот вечер состоялось одно из первых публичных исполнений песни «Та ночь, когда они проехали через все южные штаты».

Лето кончилось, а наши отношения с Хиллари были далеки от завершения, поэтому мы решили жить вместе в Нью-Хейвене, и это явно встревожило и ее, и мою семьи. Мы нашли себе квартиру неподалеку от юридического факультета, на первом этаже старого дома по адресу Эджвуд-авеню, 21.

Парадная дверь нашей квартиры открывалась в крохотную гостиную, за которой были еще меньшего размера столовая и малюсенькая спальня. За ней находились старая кухня и ванная, такая маленькая, что сиденье унитаза иногда задевало ванну. Дом был старый, и пол от стен к центру комнат шел под уклон настолько ощутимо, что мне пришлось подложить под ножки нашего небольшого обеденного стола кусочки дерева. Зато оплата оказалась самой подходящей для бедных студентов юридического факультета: семьдесят пять долларов в месяц. Самым большим достоинством этой квартиры был камин в гостиной. Я хорошо помню, как в холодный зимний день мы сидели с Хиллари у огня и вместе читали биографию Наполеона, написанную Винсентом Кронином.

Мы были очень счастливы и очень бедны, но гордились своим новым домом и с удовольствием приглашали в гости друзей. Среди наших любимых гостей были Руфус и Ивонн Кормье. Дети священников-афроамериканцев из Бомонта, Техас, они выросли в одном квартале и перед тем, как пожениться, встречались несколько лет. Руфус изучал юриспруденцию, а Ивонн собиралась получить степень доктора философии в области биохимии. В конечном счете она стала врачом, а он — первым чернокожим партнером крупной хьюстонской юридической фирмы Baker and Botts. Однажды вечером за обедом Руфус, который был одним из лучших студентов в нашей группе, жаловался, как много времени ему приходится тратить на учебу. «Знаете,— сказал он медленно, растягивая слова, — в жизни происходит все наоборот: в лучшие годы приходится учиться, а потом работать. Когда в шестьдесят пять уходишь на пенсию, ты уже слишком стар, чтобы наслаждаться жизнью. Люди должны отдыхать с двадцати одного года до тридцати пяти лет, а потом работать изо всех сил до самой смерти». Конечно, такого быть не может. Мы все заканчиваем работу в шестьдесят пять лет, то есть все осталось по-прежнему.

Я по-настоящему начал учебу в третьем семестре на юридическом факультете с занятий по корпоративным финансам, уголовно-процессуальному, налоговому и имущественному праву и с семинара по социальной ответственности корпораций. Его вели Берк Маршалл, который стал легендой на посту помощника министра юстиции по гражданским правам при Роберте Кеннеди, и Джан Дойч, пользовавшийся репутацией единственного на тот момент человека, получившего во время учебы на юридическом факультете Йельского университета высшие оценки по всем предметам. Маршалл был небольшого роста, худощавый, с яркими живыми глазами. Он говорил очень тихо, почти шепотом, однако и в его голосе, и в осанке чувствовалась стальная воля. У Дойча была необычная отрывистая манера речи, своего рода поток сознания; он быстро переходил от одного незаконченного предложения к другому. По-видимому, такая привычка у него появилась в результате серьезной травмы головы, которую он получил, когда его сбила машина и он, пролетев значительное расстояние, сильно ударился о бетон. Несколько недель Дойч пролежал без сознания и очнулся с металлической пластинкой в голове. Однако профессор был человеком выдающихся способностей. Я понимал его речь и «расшифровывал» ее для однокашников, которые не могли разобрать слов, когда он говорил. Джан Дойч был также единственным из всех встреченных мной в жизни людей, съедавших яблоко целиком, вместе с сердцевиной. Он говорил, что именно в ней находятся все полезные минеральные вещества. Преподаватель был умнее меня, поэтому я тоже попробовал есть яблоки именно так. Иногда я делаю это и сейчас, с нежностью вспоминая профессора Дойча.

Марвин Чирелстейн был моим преподавателем по корпоративным финансам и налоговому праву. В последней учебной дисциплине я разбирался очень слабо. В Налоговом кодексе существовало слишком много искусственных разграничений, до которых мне не было никакого дела. Мне казалось, что они придуманы скорее для того, чтобы юристам, специализирующимся в этой области, было легче уменьшать обязательства их клиентов по оказанию помощи Америке в оплате ее расходов, чем для содействия достижению социальных целей. Однажды, вместо того чтобы слушать лекцию, я читал «Сто лет одиночества» Габриеля Гарсиа Маркеса. В конце лекции профессор Чирел стейн спросил меня, что оказалось настолько интереснее, чем его лекция. Я показал ему книгу и сказал, что это величайший роман из написанных на всех языках мира после смерти Уильяма Фолкнера. Я и сейчас такого же мнения.

Блестяще сдав итоговый экзамен, я был реабилитирован как знаток корпоративных финансов. Профессор Чирелстейн спросил, как мне удается так хорошо разбираться в этом предмете, и так плохо — в налоговом праве. Я ему ответил, что в корпоративных финансах все как в политике: в рамках определенной системы правил идет постоянная борьба за власть, причем все стороны стараются не допустить, чтобы ущемлялись их интересы, и стремятся сами ограничивать права других.

Я не только учился, но еще и работал в двух местах. Хотя я получал стипендию и средства на основе двух разных студенческих займов, мне были нужны деньги. Несколько часов в неделю я работал у местного адвоката Бена Мосса, занимаясь правовым анализом и выполняя различные поручения. Как-то раз мне надо было доставить документы по одному адресу. Поднимаясь по лестнице на третий или четвертый этаж многоэтажного дома, находившегося в бедном районе в центре города, я прошел мимо человека с остекленевшими глазами и шприцем в руке— он, видимо, только что накачал себя героином. Я отдал документы адресату и как можно скорее оттуда ушел.

Другая моя работа была менее опасной и более интересной. В рамках правоприменительной программы я преподавал уголовное право студентам последнего курса в Университете Нью-Хейвена. Моя работа финансировалась на основе Федеральной программы содействия соблюдению законов, проведение которой в жизнь только началось при Никсоне. Целью этих занятий было подготовить больше профессиональных юристов, которые на конституционной основе могли бы производить аресты, обыски и конфискации. Мне часто приходилось готовить свои лекции поздно вечером накануне того дня, когда я их читал. Нередко, чтобы не заснуть, я готовился к ним в ресторанчике «Элм-стрит», находившемся примерно в квартале от нашего дома. Там подавали очень вкусный кофе и фруктовый пирог. Ресторанчик был открыт всю ночь и полон персонажей ночной жизни Нью-Хейвена. По ночам посетителей обслуживал Тони, дяде которого, греческому иммигранту, принадлежало это заведение. Когда я трудился не покладая рук, он бесплатно наливал мне все новые порции кофе.

Улица, на которой находился этот ресторанчик, была границей, разделявшей территорию, на которой работали две группы уличных проституток. Время от времени их уводили полицейские, однако очень скоро они возвращались и продолжали свою «работу». Проститутки часто заходили в ресторанчик, чтобы согреться и выпить кофе. Когда они узнали, что я учусь на юридическом факультете, некоторые стали заходить в мой закуток в надежде получить бесплатную юридическую консультацию. Я делал для них все что мог, но ни одна из них не последовала моему самому лучшему совету — найти другую работу. Однажды ночью за мой столик сел высокий чернокожий трансвестит и сказал, что его клуб хочет разыграть в лотерею телевизор, чтобы заработать денег; он хотел выяснить, не будет ли ее проведение нарушением закона, запрещающего азартные игры. Как я узнал впоследствии, в действительности парень беспокоился из-за того, что телевизор был похищен и «пожертвован» клубу одним его другом, который скупал краденые вещи, а потом со скидкой их перепродавал. Как бы то ни было, я сказал ему, что другие организации постоянно проводят лотереи и привлечение его клуба к судебной ответственности крайне маловероятно. В благодарность за мой мудрый совет он дал мне лотерейный билет, который стал единственным «гонораром», полученным мной в ресторанчике «Элм-стрит». Я не выиграл телевизор, но, когда получил лотерейный билет, на котором жирным шрифтом было напечатано название клуба — «Чернокожие уникумы», у меня появилось чувство, что мне хорошо заплатили.

Четырнадцатого сентября, когда мы с Хиллари входили в кафе «Блубелл», ко мне подошел какой-то человек, сказавший, что я должен срочно позвонить Строубу Тэлботту. Они с Брук гостили в Кливленде у его родителей. Опуская мелочь в щель телефона-автомата рядом с кафе, я чувствовал сильное беспокойство. К телефону подошла Брук и сказала, что Фрэнк Алл ер покончил с собой. Ему недавно предложили работу в бюро Los Angeles Times в Сайгоне, он принял это предложение и поехал в родной Спокан, по-видимому, в хорошем настроении, чтобы собрать вещи и подготовиться к поездке во Вьетнам. Я думаю, он хотел своими глазами увидеть войну, против которой выступал, и написать о ней. Возможно, Фрэнк намеревался сам встать на пути зла, чтобы доказать, что он не трус. Но все эти события были внешней стороной жизни моего товарища, а покончить с собой его заставило то, что творилось в его душе.

Друзья Фрэнка испытали потрясение, хотя, возможно, мы предполагали, что это может случиться. За шесть недель до этого я записал в своем дневнике, что он снова хандрит, поскольку ему пока не удалось найти работу в газете во Вьетнаме или в Китае. Я отметил, что «Фрэнк в полном упадке, как эмоциональном, так и физическом, под влиянием переутомления, трудностей и огорчений нескольких последних лет, которые он пережил преимущественно в одиночку». Близкие друзья Фрэнка, рационально мыслившие люди, считали, что, если наладится внешняя сторона его жизни, это положит конец и внутреннему разладу. Однако, как я понял в тот страшный день, депрессия полностью лишает человека способности мыслить разумно. Это болезнь, из-за которой, если она зашла далеко, на человека уже не влияют разумные доводы супругов, детей, любимых и друзей. Я думаю, что не понимал этого, пока не прочел мужественный рассказ моего друга Билла Стайрона «Зримая тьма: мемуары о безумии» (Darkness Visible: A Memoir of Madness) о его собственной борьбе с депрессией и мыслями о самоубийстве. Когда Фрэнк покончил с собой, я испытал одновременно горе и гнев: на него я сердился за то, что он это сделал, а на себя — за то, что не заметил, как развивались события, и не убедил его обратиться за помощью к специалистам. К сожалению, тогда я не знал того, что знаю сейчас, хотя, возможно, это ничего бы не изменило.

После смерти Фрэнка я утратил свой обычный оптимизм и интерес к учебе, политической деятельности и людям. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не Хиллари. Когда мы начали встречаться, у нее был недолгий период неверия в собственные возможности, но на людях она всегда выглядела такой сильной, что, мне кажется, об этом не знали даже самые близкие ее друзья. То, что Хиллари тогда открыла мне свою душу, укрепило мои чувства к ней. Теперь уже я нуждался в ее поддержке. И она пришла на помощь, напомнив мне, как важно все то, что я узнаю, делаю и думаю.

Во время весеннего семестра я скучал на всех занятиях, за исключением лекций по предмету «Доказывание», которые читал Джеффри Хазард. Правила, определявшие, что приемлемо и что неприемлемо на справедливом судебном разбирательстве, и процесс выдвижения честных и обоснованных аргументов на основе имеющихся фактов были для меня очень интересны и производили неизгладимое впечатление. Занимаясь как политической деятельностью, так и юриспруденцией, я всегда старался выдвигать аргументы, которые подтверждались реальными фактами.

Эта дисциплина имела большое значение во время важного для меня мероприятия весеннего семестра — ежегодного судебного состязания, которые проводил Союз барристеров. 28 марта мы с Хиллари участвовали в полуфинале, когда выбирают четырех студентов и двух дублеров для проведения полномасштабного судебного разбирательства, сценарий которого должен написать студент третьего курса. Мы выступили хорошо и оба одержали победу.

В следующем месяце мы готовились к другому состязанию, известному как «Прайз трайал». Дело называлось «Штат против Портера». Портер был полицейским, обвинявшимся в том, что забил до смерти длинноволосого подростка. 29 апреля мы с Хиллари с помощью нашего дублера Боба Олсдорфа выступили на суде над Портером как представители обвинения. Адвокатами защиты были Майк Конуэй и Тони Руд, их дублером — Дуг Икли. В роли судьи выступал бывший судья Верховного суда Эйб Фортас. Он серьезно относился к своей роли и играл ее до конца, вынося решение за решением по позициям и возражениям обеих сторон и при этом постоянно оценивая действия нашей четверки, чтобы определить, кто же получит приз. Если в полуфинале я произнес лучшую речь за все время своей учебы на юридическом факультете, то выступление во время проведения «Прайз трайал» оказалось самым худшим. Я был не на высоте и не заслужил победы. Хиллари, напротив, выступала очень хорошо, так же, как и Майк Конуэй, который произнес убедительную и эмоциональную заключительную речь. Фортас отдал приз Конуэю. Как я подумал тогда, Хиллари не получила награду отчасти из-за того, что Фортасу, человеку с суровой внешностью, не понравилась ее одежда, совершенно не подходившая для роли обвинителя. На ней был синий замшевый пиджак, ярко-оранжевые (я не шучу, именно ярко-оранжевые) расклешенные замшевые брюки и сине-оранжево-белая блузка. Хиллари стала прекрасным адвокатом суда первой инстанции, но, выступая на его заседаниях, она больше никогда не надевала эти оранжевые брюки.

Помимо выступления в этом состязании я удовлетворял свою страсть к соперничеству, участвуя в предвыборной кампании Макговерна. В начале года я снял со своего банковского счета все деньги, чтобы неподалеку от студенческого городка открыть предвыборный штаб. У меня было около двухсот долларов. Этого хватило, чтобы внести арендную плату за месяц и установить телефон. Через три недели у нас было восемьсот добровольцев и достаточно мелких пожертвований для компенсации моих расходов и продолжения деятельности штаба.

Добровольцы были очень нужны для работы в рамках предстоявшей кампании перед предварительными выборами, в ходе которой, как я предполагал, нам придется вести борьбу против аппарата демократической партии и его влиятельного босса Артура Барбиери. За четыре года до этого, в 1968 году, силы Маккарти добились хороших результатов на предварительных выборах в Нью-Хейвене отчасти благодаря тому, что преданные сторонники демократов считали победу вице-президента Хамфри делом решенным. Я не питал иллюзий по поводу того, что Барбиери повторит свою ошибку, поэтому решил попытаться убедить его поддержать Макговерна. Назвать эту затею рискованной было бы большим преуменьшением. Когда я вошел в офис и представился, Барбиери принял меня радушно, но деловито. Он сидел на стуле, скрестив руки на груди так, что были видны два огромных кольца: одно — круглое, с множеством драгоценных камней, другое — с его инициалами, А.Б., выложенными бриллиантами.

Барбиери, улыбаясь, сказал мне, что на выборах 1972 года ситуация 1968 года не повторится: он уже подготовил сотрудников и несколько машин, чтобы доставлять своих людей на выборы. Барбиери сказал, что для достижения успеха уже вложил пятьдесят тысяч долларов — по тем временам колоссальную сумму для такого города, как Нью-Хейвен. Я ответил, что денег у меня немного, зато есть восемьсот добровольцев, которые будут стучаться в двери каждого дома в районах, являющихся его оплотом, и говорить всем итальянским матерям: «Артур Барбиери — за то, чтобы ваших сыновей и дальше посылали сражаться и умирать во Вьетнаме». «Вам не нужны такие неприятности, — сказал я. — Неужели для вас так важно, кто будет выдвинут кандидатом на пост президента? Поддержите Макговерна. Он был героем Второй мировой войны. Он может добиться мира, а вы сохраните контроль над Нью-Хейвеном». Выслушав меня, Барбиери заявил: «Знаешь, парень, ты не так уж глуп. Я подумаю об этом. Приходи через десять дней». Когда я вернулся, Барбиери сказал: «Я подумал об этом. Полагаю, сенатор Макговерн — хороший человек, и нам надо уйти из Вьетнама. Я собираюсь сказать моим парням, что мы будем делать, и хочу, чтобы ты тоже там был и принял участие в разговоре».

Через несколько дней я взял с собой Хиллари на необычную встречу с лидерами партии Барбиери в местном итальянском клубе «Мелебус», находившемся в подвале старого дома в центре города. В клубе, оформленном в черно-красных тонах, оказалось очень темно, весь интерьер был выдержан в национальном стиле, и это место совершенно не ассоциировалось с Макговерном. Когда Барбиери сказал своим парням, что им придется поддерживать Макговерна, чтобы ребята из Нью-Хейвена больше не умирали во Вьетнаме, раздались негодующие возгласы. «Артур, он почти коммунист», — сказал один мужчина. Другой произнес: «Артур, он говорит, как педераст», — имея в виду носовой выговор сенатора — уроженца Высоких равнин. Однако Барбиери не дрогнул. Он представил меня, рассказал им о моих восьмистах добровольцах и дал мне возможность произнести речь, в которой я сделал упор на военные заслуги Макговерна и его работу в администрации Кеннеди. К концу вечера собравшиеся изменили свое мнение.

Я был в восторге. Во время всей кампании перед предварительными выборами Артур Барбиери и Мэтти Трой из района Куинз в Нью-Йорке были единственными лидерами старой гвардии демократов, поддержавшими Макговерна. Это понравилось не всем нашим активистам. После того как было объявлено о помощи, которую нам оказал Барбиери, мне поздно вечером позвонили два возмущенных сторонника Макговерна из Трамбла, с которыми я работал во время предвыборной кампании Даффи. Они не могли поверить, что я пошел на такой подлый компромисс, изменив духу нашей кампании. «Простите, — прокричал я в ответ. — Я думал, наша цель — победить», — и повесил трубку. Барбиери оказался верным и энергичным сторонником. На съезде демократической партии сенатор Макговерн при первом голосовании получил пять из наших шести голосов от избирательных округов по выборам в Конгресс. Во время ноябрьской кампании Нью-Хейвен оказался единственным в штате Коннектикут городом, избиратели которого проголосовали за Макговерна. Барбиери сдержал слово. Став президентом, я разыскал его. Он был нездоров и уже давно не занимался политикой. Я пригласил Артура в Белый дом, и незадолго до его смерти у нас состоялась встреча в Овальном кабинете, доставившая удовольствие нам обоим. Таких людей, как Барбиери, Джеймс Карвилл называл надежными. Ничего лучшего в политике просто быть не может.

По-видимому, моя работа в штате Коннектикут восстановила мою репутацию в глазах членов предвыборного штаба Макговерна. Мне предложили присоединиться к сотрудникам общенационального штаба и работать на национальном съезде демократической партии в Майами-Бич, где основное внимание следовало уделить работе с делегациями от Южной Каролины и Арканзаса.

Тем временем Хиллари отправилась в Вашингтон, чтобы работать у Мэриана Райта Эделмана в «Вашингтонском исследовательском проекте» — организации защиты детей, которую вскоре переименовали в Фонд защиты детей. Работа Хиллари состояла в том, чтобы выявлять в южных штатах все частные средние школы только для белых, создание которых было реакцией на судебную десегрегацию бесплатных средних школ. На Севере белые родители, которые не хотели, чтобы их дети обучались в школах, расположенных в центральных районах города, могли переехать в пригороды. В маленьких городках Юга люди не имели такой возможности, потому что предместьями были пастбища и соевые поля. Проблема заключалась в том, что администрация Никсона не обеспечивала соблюдение закона, запрещавшего частным школам претендовать на освобождение от налогов, что явно стимулировало уход белых южан из бесплатных школ.

Я начал работу на Макговерна в Вашингтоне, установив для начала контакт с Ли Уильямсом и другими моими друзьями из числа сотрудников сенатора Фулбрайта, а затем отправился повидать конгрессмена Уилбура Миллза, влиятельного председателя Бюджетного комитета Палаты представителей. Миллз, который был в Вашингтоне легендарной личностью благодаря доскональному знанию Налогового кодекса и искусному управлению возглавляемым им комитетом, объявил, что на съезде в Майами он будет «любимым сыном» Арканзаса. Таких кандидатов обычно выдвигали в надежде не допустить, чтобы делегация штата голосовала за наиболее реального претендента, хотя в те времена такой «любимый сын» иногда верил, что случится чудо и он будет в конечном счете выдвинут кандидатом на пост вице-президента. Выдвижение кандидатуры Миллза позволяло одновременно решить обе задачи. Арканзасские демократы считали, что Макговерн, у которого среди делегатов съезда было значительно больше сторонников, чем у его соперников, наверняка потерпит поражение на всеобщих выборах в родном штате, а Миллз, несомненно, был уверен, что мог бы стать лучшим президентом, чем Макговерн. Наша встреча с председателем Бюджетного комитета Миллзом была сердечной. Я сказал ему, что, как мне кажется, делегаты будут на его стороне, добавив, однако, что продолжу работу с ними, чтобы добиться их поддержки при важном голосовании по процедурным вопросам и при втором голосовании, если оно понадобится сенатору Макговерну.

После беседы с Миллзом я вылетел в Колумбию, штат Северная Каролина, чтобы встретиться там с максимально возможным числом делегатов съезда. Многие из них симпатизировали Макговерну, и я надеялся на их помощь при голосовании по важным вопросам, хотя мандаты этих делегатов могли быть поставлены под сомнение на том основании, что, исходя из правил, разработанных Комиссией Макговерна, делегация этого штата была недостаточно диверсифицированной по расовому, половому и возрастному принципам.

Перед поездкой в Майами я отправился в Хот-Спрингс, на съезд демократов Арканзаса, чтобы постараться привлечь на нашу сторону делегатов из моего родного штата. Я знал, что губернатор Бамперс, который будет главой делегации Арканзаса на съезде в Майами, считает, что, если президентом станет Макговерн, это повредит демократам Арканзаса, однако, как и в Южной Каролине, многие делегаты здесь выступали против войны и за Макговерна. Я уехал из Майами с уверенностью, что добился хороших результатов в работе с обеими делегациями.

Во время съезда демократической партии, проходившего в середине июля, штабы ведущих кандидатов находились в отелях, расположенных вокруг Майами и Майами-Бич, однако руководство кампанией осуществлялось из трейлеров, стоявших возле здания Конференц-центра. Работу, которая велась из трейлера кампании Макговерна, возглавлял Гэри Харт как руководитель национального предвыборного штаба. Фрэнк Манкиевич выступал в роли директора политического отдела и представителя по связям с общественностью, а мой друг Рик Стернс был директором, отвечающим за исследования и формулирование политики. Рик знал о существующих правилах больше всех остальных. Те из нас, кто работал с делегациями, находились в зале заседаний и выполняли указания, поступавшие из трейлера.

В ходе кампании Макговерна были достигнуты большие успехи благодаря группе преданных нашему делу добровольцев, эффективному руководству Харта, умелым действиям Манкиевича, контактировавшего с журналистами, и правильной стратегии, выработанной Стернсом. С их помощью Макговерн побеждал более признанных или обладавших большей харизмой политиков, а также тех, кто имел оба этих преимущества. К последним относились, например, Губерт Хамфри, Эд Маски, мэр Нью-Йорка Джон Линдси, перешедший из республиканской партии в демократическую, чтобы иметь возможность выставить свою кандидатуру, сенатор Генри Джексон из штата Вашингтон и Джордж Уоллес, которого парализовало во время предвыборной кампании после ранения в результате покушения на его жизнь. Свою кандидатуру выдвинула также член Палаты представителей от штата Нью-Йорк Ширли Чисхолм, первая афроамериканка, баллотировавшаяся на пост президента.

Мы считали, что Макговерн наберет достаточно голосов для победы при первом голосовании, если сможет оспорить позицию делегации штата Калифорния. Согласно новым правилам, разработанным Комиссией Макговерна, представительство делегатов от каждого штата, в котором проводятся предварительные выборы, должно было точно отражать процент полученных ими на этих выборах голосов. Однако в штате Калифорния по-прежнему существовала система «победитель получает все», и этот штат настаивал на своем праве сохранить ее, поскольку к моменту проведения общенационального съезда демократов Законодательное собрание Калифорнии не изменило своих правил. По иронии судьбы, Макговерн предпочитал систему, существовавшую в Калифорнии, правилам, выработанным его комиссией, поскольку победил на предварительных выборах, получив 44 процента голосов, однако ему обещали свою поддержку все представители этого штата — 271 делегат. Люди, представляющие силы, выступавшие против Макговерна, заявили, что он лицемер и что съезду следует считать, что его поддерживает только 120 делегатов от Калифорнии, или 44 процента, в то время как 151 делегат пообещал свою поддержку другим кандидатам пропорционально доле голосов, полученных ими на предварительных выборах в этом штате. Мандатная комиссия съезда выступала против Макговерна и проголосовала за поддержку требования Калифорнии, то есть за то, чтобы учесть голоса только 120 поддержавших его делегатов от этого штата, поставив, таким образом, под сомнение возможность победы нашего кандидата при первом голосовании.

Решения Мандатной комиссии могли быть отменены большинством голосов делегатов съезда. Силы, выступавшие за Макговерна, хотели заставить делегацию Калифорнии изменить свою позицию. К ним присоединилась и делегация Южной Каролины, которой грозила опасность лишиться всех своих голосов, так как съезд решил не допускать ее к работе, поскольку, вопреки правилам, женщины составляли не половину членов этой делегации, а всего лишь 25 процентов. Номинально Макговерн выступал против делегации Южной Каролины из-за недостаточного представительства женщин в ее составе.

То, что произошло потом, сложно объяснить, и по этой причине не стоит вдаваться в детали. По существу, Рик Стернс решил, что нам следует отказаться от голосов делегатов Южной Каролины, связать наших оппонентов процедурным правилом, выгодным для нашего отвода, и тогда мы выиграем голоса депутатов от Калифорнии. Это сработало. Делегация Южной Каролины была допущена на съезд, и наши соперники уже предвкушали победу. Однако к тому моменту, когда они поняли, что с ними сыграли злую шутку, было уже поздно; мы получили голоса всех делегатов от Калифорнии (271) и гарантию, что Макговерн будет выдвинут кандидатом на пост президента. Отвод делегации Калифорнии был, возможно, самым наглядным примером политического джиу-джитсу на съезде партии с тех пор, как проведение предварительных выборов стало главным методом отбора делегатов. Как я уже говорил, Рик Стернс был гениальным знатоком процедурных вопросов. Успех меня воодушевил. Теперь Макговерну была фактически гарантирована победа на выборах при первом голосовании, и люди из Южной Каролины, которые мне очень понравились, смогли остаться на съезде.

К сожалению, после этого ситуация стала ухудшаться. Судя по результатам опросов общественного мнения, Макговерн пришел на съезд с большим отставанием, но, тем не менее, в пределах досягаемости рейтинга президента Никсона, и мы надеялись за неделю набрать пять-шесть пунктов благодаря интенсивному освещению событий в средствах массовой информации в течение нескольких дней. Но, чтобы добиться подобного повышения рейтинга, был необходим такой же систематический контроль над развитием событий, какой осуществили наши силы в решении вопроса об отводе делегатов. Однако по какой-то непонятной причине на этом этапе мы его полностью утратили. Во-первых, организация защиты прав гомосексуалистов устроила в отеле, где жил Макговерн, сидячую забастовку, и ее представители отказались сдвинуться с места, пока он с ними не встретится. Когда Макговерн это сделал, средства массовой информации и республиканцы заявили, что он сдался и этот поступок характеризует его как человека слабого и чрезмерно либерального. Затем, в четверг вечером, после того как

Макговерн предложил выдвинуть кандидатом на пост вице-президента Тома Иглтона, сенатора от штата Миссури, он допустил выдвижение других кандидатов — соперников Иглтона — накануне голосования, которое должно было состояться в этот вечер. В состязании претендентов на этот пост приняли участие еще шесть человек, которые произносили речи в качестве кандидатов, а затем состоялось длительное поименное голосование. Хотя победа Иглтона была предрешена, некоторые делегаты отдали свои голоса и другим кандидатам. Внимание телезрителей отвлекли также Роджер Мадд из CBS News, телевизионный персонаж Арчи Банкер и Мао Цзэдун. Это была катастрофа. На освещение бесполезных событий ушло все лучшее телевизионное время, когда за происходящим на съезде наблюдали 18 миллионов семей. События, которые должны были стать главными для средств массовой информации, — выступление сенатора Эдварда Кеннеди, предложившего кандидатуру Макговерна, и собственная речь последнего, в которой он принял это предложение, пришлось перенести на утренние часы. Сенатор Кеннеди был выше всяких похвал и произнес воодушевляющую речь. Макговерн тоже выступил хорошо. Он призвал Америку «снова стать такой, какой она должна быть, отвергнув ненужное расточительство... бесполезность праздных рук... предрассудки... Вернуться к утверждению, что у нас есть мечта... к убеждению, что мы можем вести страну вперед... к вере, что мы можем стремиться к обновленному миру». Проблема была в том, что наш кандидат начал говорить в 2:48 утра — «лучшее телевизионное время для Самоа», как пошутил юморист Марк Шилдс. В результате Макговерн потерял 80 процентов своей телеаудитории.

А тут еще вскоре была обнародована информация, что Иглтон страдал депрессией и прошел курс терапии, включая лечение электрошоком. К сожалению, в те времена люди еще очень мало знали о природе и спектре проблем душевного здоровья, а также о том, что предыдущие президенты, включая Линкольна и Вильсона, периодически страдали депрессией. Мысль о том, что в случае избрания Макговерна сенатор Иглтон может оказаться ближе всех к посту президента, вызвала у многих людей тревогу, которая усугублялась тем, что сенатор в свое время не рассказал Макговерну о своих проблемах. Если бы он знал об этом заранее и все равно выбрал Иглтона, мы бы, возможно, могли добиться реального прогресса в понимании общественностью проблем душевного здоровья, однако из-за того, при каких обстоятельствах это выяснилось, под сомнение ставились не только способность Макговерна принимать правильные решения, но и его компетентность. Выбирая Иглтона, наш хваленый предвыборный штаб не посоветовался даже с губернатором штата Миссури — демократом Уорреном Хирнсом, который знал о проблемах сенатора.

Через неделю после съезда в Майами наше положение оказалось еще хуже, чем когда демократы покинули Чикаго четырьмя годами ранее: мы выглядели одновременно чересчур либеральными и слишком неумелыми. После того как стала известна история Иглтона, Макговерн вначале заявил, что он «на тысячу процентов» поддерживает своего кандидата на пост вице-президента, однако через несколько дней под жестоким и неустанным нажимом собственных сторонников снял его кандидатуру. Затем до второй недели августа пришлось искать замену Иглтону. После того как Тед Кеннеди, сенатор от штата Коннектикут Эйб Рибикофф, губернатор Флориды Губерт Хамфри и сенатор Эд Маски отказались выдвинуть свои кандидатуры на этот пост, Сарджент Шрайвер, зять президента Кеннеди, сказал «да». Я был убежден, что большинство американцев проголосуют за «кандидата мира», который был прогрессивным, но не слишком либеральным деятелем. До событий в Майами я считал, что мы сможем убедить избирателей голосовать за Макговерна. Теперь мы снова были отброшены назад, к тому, с чего начали. После съезда я отправился в Вашингтон, чтобы повидаться с Хиллари. Я так устал, что проспал больше суток.

Через несколько дней я собрал вещи, чтобы отправиться в Техас для участия в координации кампании перед всеобщими выборами в этом штате. Я летел из Вашингтона в Арканзас, чтобы взять там машину, понимая, что меня ждет нелегкая работа. В самолете рядом со мной оказался молодой человек из Джексона, штат Миссисипи, который спросил меня, чем я занимаюсь. Когда я ответил, он почти выкрикнул: «Вы — единственный известный мне белый сторонник Макговерна!» Позднее, когда я дома по телевизору смотрел, как Джон Дин дает показания в возглавлявшемся сенатором Сэмом Эрвином специальном сенатском комитете, который занимался расследованием «Уотергейтского дела» о правонарушениях Белого дома во времена президентства Никсона, зазвонил телефон. Это был тот самый молодой человек, рядом с которым я сидел в самолете. Он произнес: «Я позвонил вам, чтобы вы могли сказать: “А что я вам говорил?”». Я больше никогда о нем не слышал, но был благодарен ему за этот звонок. Удивительно, насколько изменилось общественное мнение за два года, пока рассматривалось «Уотергейтское дело».

Однако летом 1972 года поездка в Техас оказалась бесполезной, хотя и приятной. Начиная с кампании Джона Кеннеди в 1960 году для руководства важными кампаниями демократов в штатах часто выбирали людей, которые там не жили. Считалось, что они сумеют объединить соперничающие группировки и добьются, чтобы все решения прежде всего были основаны на интересах кандидата, а не местных групп. Теория теорией, а на практике чужаки могли вызвать недовольство у всех сторон, особенно во время такой сложной кампании, как у Макговерна, и в условиях такого раскола и противоречий, как в Техасе.

Предвыборный штаб решил послать в Техас нас двоих — меня и Тейлора Бранча, с которым, как я уже говорил, мы впервые встретились на Мартас-Виньярде в 1969 году. Для страховки штаб создал «триумвират», присоединив к нашей группе третьего сотрудника, молодого преуспевающего юриста из Хьюстона Джулиуса Гликмэна.

Поскольку мы с Тейлором были южанами и не возражали против сотрудничества, я считал, что, возможно, нам удастся успешно поработать в Техасе. Мы разместили предвыборный штаб на 6-й Западной улице в Остине, неподалеку от здания Законодательного собрания штата, и вместе жили в квартире, находящейся на холме, на другом берегу реки Колорадо.

Тейлор руководил деятельностью штаба и контролировал бюджет. Денег у нас было немного, поэтому некоторая его прижимистость оказалась очень кстати; кроме того, он лучше, чем я, умел говорить людям «нет». Я взаимодействовал с организациями в округах, а Джулиус обеспечивал поддержку видных техасцев, с которыми он был знаком. В нашем штабе с энтузиазмом работало много молодых людей. Трое из них стали для нас с Хиллари особенно близкими друзьями: Гарри Моро, впоследствии член правительства Техаса, занимающийся земельными вопросами, который сыграл ведущую роль в моей кампании перед президентскими выборами, а также Рой Спенс и Джуди Трабулси, основавшая рекламное агентство, ставшее крупнейшим в Америке за пределами города Нью-Йорк. Гарри, Рой и Джуди впоследствии поддерживали Хиллари и меня во время проведения всех наших кампаний.

Жительницей Техаса, которая на тот момент оказала самое большое влияние на мою карьеру, была Бетси Райт, дочь врача из небольшого городка Альпена в Западном Техасе. Она была старше меня всего года на два, однако накопила гораздо больший опыт политической деятельности на низовом уровне, поскольку работала в отделении демократической партии в своем штате и в организации «Общая цель». Бетси была умной, сильной, верной и даже чересчур добросовестной. Она оказалась единственным известным мне человеком, даже больше меня увлеченным политикой. В отличие от некоторых наших неопытных коллег, Бетси понимала, что нам очень сильно достанется, однако работала по восемнадцать часов в сутки. После того как в 1980 году я потерпел поражение на выборах губернатора штата Арканзас, Хиллари попросила Бетси приехать в Литл-Рок, чтобы помочь подготовить мои документы для новой попытки. Она это сделала и осталась, чтобы руководить моей предвыборной кампанией, в 1982 году закончившейся победой. Впоследствии Бетси работала руководителем аппарата сотрудников губернатора. В 1992 году она сыграла важнейшую роль в президентской кампании, с непревзойденным мастерством и силой защищая меня и то, что было мною сделано, от бесконечных личных и политических нападок. Если бы не Бетси Райт, я не стал бы президентом.

После того как я пробыл в Техасе несколько недель, ко мне приехала Хиллари, включившаяся в предвыборную кампанию. Энн Уэкслер взяла ее на работу, чтобы регистрировать избирателей, поддерживающих демократическую партию. У Хиллари сложились прекрасные отношения с остальными сотрудниками предвыборного штаба, и она скрасила даже самые нелегкие для меня дни.

Начало кампании в Техасе было трудным, главным образом из-за катастрофы с Иглтоном, но также потому, что многие местные демократы не хотели, чтобы их отождествляли с Макговерном. Сенатор Ллойд Бентсен, который два года назад нанес поражение пламенному либералу сенатору Ральфу Ярборо, отказался стать руководителем предвыборного штаба. Выдвинутый на пост губернатора Дольф Бриско, владелец ранчо из Южного Техаса, который через несколько лет стал моим другом и сторонником, не хотел даже появляться с нашим кандидатом на публике. Бывший губернатор штата Техас Джон Коннелли, который девять лет назад находился в одной машине с Джоном Кеннеди в тот момент, когда произошло убийство, и был близким соратником президента Джонсона, возглавлял организацию «Демократы за Никсона».

Тем не менее Техас — слишком большой штат, чтобы его можно было не принимать во внимание, и четыре года назад Хамфри одержал там победу, хотя и получил всего 38 тысяч голосов. И, наконец, два чиновника, занимавших выборные должности в правительстве штата, — курирующий сельское хозяйство Джон Уайт и занимавшийся земельными вопросами Боб Армстронг — согласились стать сопредседателями штаба предвыборной кампании. Уайт, старомодный техасский демократ, знал, что мы не сможем победить, но хотел, чтобы кандидаты на пост президента и вице-президента от демократической партии получили лучшие результаты, какие только возможны в Техасе. Впоследствии Джон стал председателем Национального комитета демократической партии. Боб Армстронг был горячим поборником охраны окружающей среды; он любил играть на гитаре и проводить с нами время в местном кегельбане «Биар-гарден» Шольца или в концертном зале «Армадильо», куда приглашал нас с Хиллари на выступление Джерри Джеффа Уокера и Уилли Нельсона.

В конце августа, когда сенатор Макговерн и Сарджент Шрайвер должны были приехать в Техас, чтобы встретиться с президентом Джонсоном, мне показалось, что положение улучшается. Шрайвер, приятный жизнерадостный человек, постоянно и энергично поддерживал наших кандидатов на посты президента и вице-президента. Он был основателем Legal Services Corporation, оказывавшей юридическую помощь беднякам, первым директором Корпуса мира при президенте Кеннеди и первым руководителем программы «Война с бедностью» при президенте Джонсоне.

Встреча Макговерна и Шрайвера с президентом Джонсоном прошла вполне успешно, однако по существу не дала политических преимуществ, поскольку Джонсон настоял на том, чтобы на ней не присутствовали представители печати, а также потому, что несколькими днями раньше он, правда без особого энтузиазма, уже выразил поддержку Макговерну в одной из местных газет. Для меня главным результатом этой встречи была фотография президента Джонсона с автографом. Он ее подписал, когда несколькими днями раньше Тейлор приехал к нему на ранчо, чтобы окончательно обо всем договориться. Вероятно, мне и Тейлору Джонсон понравился больше, чем большинству других членов предвыборного штаба Макговерна, потому что мы были южанами, выступавшими за гражданские права.

После встречи Макговерн вернулся в номер люкс в Остине, чтобы пообщаться с некоторыми своими основными сторонниками и сотрудниками предвыборного штаба, которые предъявили много претензий к беспорядку входе кампании. Она, безусловно, была дезорганизована. Мы с Тейлором работали в предвыборном штабе недостаточно долго, чтобы пользоваться авторитетом, и не смогли обеспечить четкую организацию кампании. Поддерживавшие нас либералы впали в уныние после того, как в трудной борьбе за пост губернатора Дольф Бриско на предварительных выборах нанес поражение их кандидату Сисси Фарентолд. По какой-то непонятной причине госсекретаря Боба Буллока — государственного деятеля самого высокого ранга, поддержавшего Макговерна, даже не пригласили на встречу с ним. Макговерн послал ему извинение, но это была оплошность, которая говорила о многом.

Вскоре после того как Макговерн отбыл из Техаса, предвыборный штаб решил, что нам, молодым, необходим контроль со стороны более опытных сотрудников, поэтому из Сиу-Сити, штат Айова, сюда направили жесткого седого ирландца Дона О’Брайена, ранее активно участвовавшего в кампании Джона Кеннеди и работавшего в Министерстве юстиции под руководством Роберта Кеннеди. Мне очень нравился Дон О’Брайен, но он был старомодным шовинистом, действовавшим на нервы многим нашим независимым молодым женщинам. Тем не менее его присутствие помогло нам работать более эффективно, и у меня стало легче на душе, потому что теперь я мог проводить еще больше времени в разъездах. Это были мои лучшие дни в Техасе.

Я отправился на север, в Уэйко, где встретился с магнатом страхового бизнеса, либералом и своим будущим сторонником Бернардом Рапопортом; затем поехал на восток, в Даллас, где познакомился с Джессом Хеем, умеренным, но верным демократической партии предпринимателем, тоже ставшим моим верным другом и приверженцем, и чернокожим сенатором Законодательного собрания штата Эдди Бернисом Джонсоном, который, когда я был избран на пост президента, стал одним из моих самых решительных союзников в Конгрессе. Потом я побывал в Хьюстоне, где встретил и полюбил крестную мать техасских либералов Билли Карр, высокую женщину с хриплым голосом, немного напоминавшую мне маму. Билли взяла меня под свое крыло и опекала до своего последнего дня, даже тогда, когда я огорчал ее, выступая с менее либеральных позиций, чем она сама.

Я впервые близко познакомился с американцами мексиканского происхождения, которых тогда обычно называли «чиканос», и полюбил их обычаи, культуру и кухню. В Сан-Антонио я открыл для себя рестораны «У Марио» и «Ми Тьерра», где однажды трижды поел за восемнадцать часов.

В Южном Техасе я работал с Франклином Гарсиа, жестким профсоюзным организатором, у которого было нежное сердце, и с его коллегой Пат Робардс. Однажды вечером Франклин и Пат перевезли нас с Хиллари на машине через Рио-Гранде в Матаморос, в Мексику. Они пригласили нас в дешевый ресторанчик, где выступал оркестр мариачи и вялая стриптизерша, а в меню главным блюдом было кабрито — приготовленная на открытом огне голова козленка. Я так устал, что заснул. Пока я спал, стриптизерша продолжала танцевать, а на меня смотрела голова козленка.

Однажды я ехал один на машине по сельской местности в Южном Техасе. Остановившись у бензоколонки, чтобы заправиться, я завязал разговор с молодым американцем мексиканского происхождения, заливавшим бензин в бак моей машины, и призвал его голосовать за Макговерна. «Не могу», — сказал он. На мой вопрос «Почему?» парень ответил: «Из-за Иглтона. Макговерну не следовало отказываться от него. У многих людей бывают неприятности. Надо оставаться верным своим друзьям». Я навсегда запомнил его мудрый совет. Когда я занимал пост президента, американцы латиноамериканского происхождения знали, что я хочу быть им другом, и всегда поддерживали меня.

В последнюю неделю кампании, когда игра была окончательно проиграна, произошло два запомнившихся мне события. Конгрессмен Генри Б. Гонсалес устроил в Сан-Антонио обед для членов демократической партии в округе Бексар. Обед проходил в отеле «Менджер» близ Аламо, где более двухсот техасцев под предводительством Джима Буи и Дэви Крокета погибли, сражаясь за независимость Техаса от Мексики. Более чем через шестьдесят лет после этого события Тедди Рузвельт жил в отеле «Менджер», когда готовил «Мужественных всадников» к легендарной битве на горе Сан-Хуан на Кубе. В этом отеле подают фантастически вкусное манговое мороженое, к которому я пристрастился. Накануне выборов 1992 года, когда мы сделали остановку в Сан-Антонио, мои сотрудники накупили такого мороженого на четыреста долларов, и все, кто находился в самолете предвыборного штаба, ели его всю ночь.

На этом обеде выступил лидер демократического большинства в Палате представителей Хейл Боггс из штата Луизиана. Он произнес эмоциональную речь в поддержку Макговерна и демократов. На следующий день я разбудил его рано утром, чтобы Боггс успел на самолет, направлявшийся на Аляску, где он должен был вести кампанию вместе с конгрессменом Ником Бегичем. На следующий день, пролетая над покрытыми снегом горными вершинами, самолет потерпел крушение, и его так и не нашли. Я очень любил Хейла Боггса, и мне было жаль, что в тот день мы не проспали. У него осталась чудесная семья. Его жена Линди, красивая женщина и сама первоклассный политик, заняла его место в Палате представителей от Нового Орлеана и была одним из моих самых решительных сторонников в штате Луизиана. Впоследствии я назначил ее послом США в Ватикане.

Другое достойное внимания событие произошло во время последней поездки Сарджента Шрайвера в Техас. Мы провели удачный митинг в Макаллене, городе, расположенном на крайнем юге этого штата, а потом поспешили в аэропорт и с трудом успели на рейс до Тексарканы, где конгрессмен Райт Пэтмэн собрал несколько тысяч человек на бульваре Стейт-Лайн, который служил границей между Арканзасом и Техасом. Однако по какой-то причине наш самолет не взлетал. Через несколько минут мы узнали, что в туманном ночном небе над Макалленом кружит одномоторный самолет. Пилотировавший его летчик потерял ориентацию и теперь ожидал инструкций, причем на испанском языке, следуя которым он мог бы совершить посадку. Сначала надо было найти пилота, знавшего испанский язык и умеющего по приборам прокладывать курс, а затем успокоить этого парня, объяснить ему, как посадить самолет, и принять машину. Пока разворачивались эти драматические события, я сидел напротив Шрайвера и рассказывал ему об остановке в Тексаркане. Если у нас и были сомнения относительно шансов нашей кампании, эта история их рассеяла. Шрайвер отнесся ко всему происходящему очень спокойно и попросил бортпроводниц подать обед. Вскоре на взлетно-посадочной полосе аэропорта Макаллена стояли два самолета с сотрудниками предвыборного штаба и большой группой журналистов, которые ели бифштекс. Когда более чем через три часа мы наконец добрались до Тексарканы, участники митинга уже разошлись, однако около двухсот самых активных, включая конгрессмена Пэтмэна, отправились в аэропорт, чтобы встретить Шрайвера. Он вышел из самолета и пожал руку каждому, словно это уже был первый день выборов.

В Техасе Макговерн потерпел поражение, получив 33 процента голосов против 67. Это был несколько лучший результат, чем в Арканзасе, где его поддержал всего 31 процент избирателей. После выборов мы с Тейлором остались еще на несколько дней, чтобы поблагодарить наших людей и закончить все дела. Затем, после короткого отдыха в Сихуатанехо на тихоокеанском побережье Мексики, мы с Хиллари вернулись в Йельский университет. Сейчас в Сихуатанехо построено много новых зданий, а тогда это была маленькая мексиканская деревушка с ухабистыми немощеными улицами, открытыми барами и тропическими птицами на деревьях.

Мы с Хиллари хорошо сдали выпускные экзамены, особенно с учетом нашего долгого отсутствия. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы постичь сложные правила морского права. Я стал изучать его только для того, чтобы иметь возможность посещать занятия Чарльза Блэка, отличающегося красноречием вежливого техасца, которого любили и уважали студенты и который особенно хорошо относился к Хиллари. К моему немалому удивлению, сфера действия морского права распространялась на все водные пути в США, которые когда-то были судоходными, в том числе на озера, возникшие после строительства плотин на некогда судоходных реках вокруг моего родного города.

Во время весеннего семестра 1973 года я занимался с полной нагрузкой, однако больше всего думал о поездке домой и о том, как сложатся наши отношения с Хиллари. Нам обоим очень нравилось участвовать в постановке показательного судебного процесса для барристеров. Мы написали сценарий, в котором действовали персонажи из фильма «Касабланка». Муж героини Ингрид Бергман был убит, и по подозрению в этом преступлении судили персонажа Хэмфри Богарта. Джон Дор, друг и бывший коллега Берка Маршалла по Министерству юстиции, приехал в Нью-Хейвен со своим маленьким сыном, чтобы выступить на этом процессе в роли судьи. Мы с Хиллари принимали его у себя, и он произвел на нас очень большое впечатление. Неудивительно, что ему удавалось столь эффективно проводить в жизнь решения по соблюдению гражданских прав на Юге. Дор был спокойным, прямым, умным и сильным человеком, к тому же хорошим судьей, и в результате присяжные сняли обвинение с Богги.

Однажды после занятий по предмету «Налогообложение корпораций» профессор Чирелстейн задал мне вопрос, что я буду делать, когда окончу университет. Я сказал ему, что вернусь в родной Арканзас и, скорее всего, займусь частной практикой, поскольку у меня нет предложений о найме. Он сообщил, что на юридическом факультете Арканзасского университета в Фейетвилле неожиданно появилась вакансия, посоветовал мне подать заявление о приеме на эту работу и предложил дать рекомендацию. Я никогда не думал о том, что могу получить работу преподавателя или что мне следует этим заниматься, но идея меня заинтересовала. Через несколько дней, в конце марта, я выехал на машине домой, чтобы провести там пасхальные каникулы.

Добравшись до Литл-Рока, я съехал с шоссе и позвонил из телефона-автомата декану юридического факультета Уайли Дэвису. Я представился, сказал ему, что слышал о вакансии и хотел бы получить эту работу. Он ответил, что я слишком молод и у меня нет опыта. Засмеявшись, я заметил, что слышу это уже несколько лет, но если ему срочно нужен преподаватель, то я ему подойду, потому что буду работать не покладая рук и вести любые предметы, какие он пожелает. Кроме того, мой срок пребывания в должности не будет оговорен, поэтому он в любой момент сможет меня уволить. Дэвис пригласил меня в Фейетвилл на собеседование, и я вылетел туда в первую неделю мая. У меня были очень убедительные рекомендательные письма от профессора Чирелстейна, Берка Маршалла, Стива Дьюка, Джона Бейкера и Кэролайн Дайнгар, декана факультета политологии Университета Нью-Хейвена, где я преподавал «Конституционное право» и «Уголовное право» студентам последнего курса. Собеседования прошли успешно, и 12 мая я получил от декана Дэвиса письмо, в котором он предложил мне должность доцента с жалованьем 14 706 долларов. Хиллари советовала мне принять это предложение, и через десять дней я ответил согласием.

Жалованье было небольшим, однако преподавание позволяло сократить возвращаемую сумму по предоставленному мне ранее заему на основании закона «Об образовании для нужд национальной обороны». Мой другой кредит на образование был уникален в том смысле, что предусматривал погашение мною и моими однокашниками займов за счет небольшого фиксированного процента от наших ежегодных доходов до тех пор, пока не будет погашена общая сумма долга нашей группы. Безусловно, те, кто больше зарабатывал, платили больше, однако все мы знали об этом, когда брали кредит. Став президентом, я, опираясь на свой опыт использования программ предоставления кредитов в Йельском университете, стремился изменить федеральную программу займов на образование таким образом, чтобы студенты имели возможность возвращать долг в течение более длительного времени на основе фиксированного процента от их доходов. В этом случае снижалась вероятность того, что они бросят учебу из-за опасения не вернуть долги и не так неохотно будут браться за низкооплачиваемую, но общественно полезную работу. Когда мы предоставили студентам возможность получать займы в зависимости от доходов, многие ею воспользовались.

Я не был сверхприлежным студентом, но тем не менее с удовольствием вспоминаю годы учебы на юридическом факультете. Я многому научился у талантливых и увлеченных своим делом преподавателей и у других студентов, более двадцати из которых впоследствии назначил на посты в администрации или федеральной судебной системе. Я стал лучше понимать, какую роль играет закон в обеспечении правопорядка и справедливости в нашем обществе и как он помогает добиваться общественного прогресса. Жизнь в Нью-Хейвене помогла мне понять реалии и этническое многообразие городской Америки. А самое главное, здесь я встретил Хиллари.

Благодаря участию в предвыборных кампаниях Даффи и Макговерна у меня появились хорошие друзья, разделявшие мое увлечение политикой, и я больше узнал о механизмах проведения подобных мероприятий. Кроме того, я понял: для того чтобы одержать победу на выборах в качестве прогрессивного кандидата, нужны активные усилия и дисциплина в организации кампании, необходимо также представить платформу и программу, убеждающие людей в необходимости смены курса. Наше общество способно одновременно воспринять лишь определенную порцию перемен, и, продвигаясь вперед, мы должны действовать так, чтобы подтверждались наши основные убеждения о возможностях и ответственности, о работе и семье, о силе и сочувствии — то есть ценности, являющиеся основой успеха Америки. Большинство людей мало что волнует кроме воспитания детей, своей работы и оплаты счетов. Они не уделяют политике правительства так много внимания, как либералы, и не одержимы проблемой власти так, как новые правые консерваторы. Люди обладают значительным здравым смыслом и стремятся к пониманию главных факторов, влияющих на их жизнь, однако нельзя ожидать, чтобы они отказались от ценностей и социальных структур, которые, по меньшей мере, позволяют им выживать и сохранять самоуважение.

С 1968 года консерваторам удавалось убеждать представителей среднего класса Америки, что прогрессивные кандидаты, идеи и политика чужды их ценностям и представляют угрозу для их безопасности. Из Джо Даффи, сына шахтера, сделали слабого представителя элиты — ультралиберала. Джорджа Макговерна, настоящего героя войны, которого выбрали в Сенат консерваторы сельских районов Южной Дакоты, превратили в бесхарактерного левого экстремиста, желавшего не отстаивать интересы Америки, а брать налоги и самозабвенно расходовать эти средства. В обоих случаях кандидаты и их предвыборные штабы сделали ошибки, подтвердившие то представление о них, к созданию которого активно стремились их оппоненты. Я уже достаточно знал о том, как трудно втаскивать на политическую «гору» такие «камни», как гражданские права, мир и программы борьбы с бедностью, чтобы понимать, что мы не можем рассчитывать на постоянные победы, но был полон решимости перестать помогать нашим оппонентам одерживать над нами верх без борьбы. Впоследствии, уже будучи губернатором, а потом и президентом, я снова совершал те же самые ошибки, но не так часто, как мог бы, если бы мне не предоставилась возможность поработать на двух хороших людей — Джо Даффи и Джорджа Макговерна.

Мне доставляла удовольствие перспектива возвращения домой, где меня ожидала интересная работа, однако я не знал, как быть с Хиллари и что для нее лучше всего. Я всегда считал, что у нее есть не меньший (или даже больший), чем у меня, потенциал для достижения успеха в политике, и хотел, чтобы она использовала свой шанс. В то время я желал этого для Хиллари больше нее самой и считал, что если она поедет со мной в Арканзас, то это лишит ее перспективы политической карьеры. Я не хотел этого, но не хотел и отказываться от нее. Хиллари уже решила, что не будет работать в крупной фирме или секретарем у судьи, и выбрала работу в новом офисе Фонда защиты детей Мэриана Эделмана в Кембридже, штат Массачусетс. Поэтому мы должны были разъехаться и оказаться очень далеко друг от друга.

Вот как обстояли дела, когда мы окончили юридический факультет и я повез Хиллари в ее первую поездку за границу. Я показал ей Лондон и Оксфорд, затем мы отправились на запад, в Уэльс, а потом — снова в Англию, к озеру Дистрикт, на котором мне раньше бывать не приходилось. В конце весны там очень красиво и романтично. Однажды на закате на берегу озера Эннердейл я попросил Хиллари выйти за меня замуж. Мы оба не могли поверить, что я это сделал. Она ответила, что любит меня, но не может ответить «да». Я не мог ее за это винить, но не хотел терять, поэтому предложил поехать со мной в мой родной Арканзас и посмотреть, как ей там понравится, а также сдать вступительный экзамен в Ассоциацию адвокатов Арканзаса, просто на всякий случай.