Моя жизнь

ГЛАВА 19

В январе 1975 года я вернулся к преподавательской деятельности, и это был единственный год, который я целиком посвятил работе, не отвлекаясь на политику. В весеннем семестре я преподавал «Антитрестовское законодательство» и вел семинар по теме «Преступность среди служащих», в летней школе — «Морское право» и «Федеральную юрисдикцию», а осенью — вновь «Преступность среди служащих» и «Конституционное право». Две недели курса «Конституционное право» я посвятил анализу дела «Роу против Уэйда», когда Верховный суд, основываясь на конституционном праве на неприкосновенность частной жизни, вынес решение о праве женщин на аборт в первые два триместра беременности — примерно до того момента, когда эмбрион становится «жизнеспособным», т.е. способным существовать вне материнского лона. После того как эмбрион становится жизнеспособным, согласно этому постановлению, государство может вмешаться, чтобы защитить право ребенка на рождение, если мать решает сделать аборт, за исключением тех случаев, когда беременность или роды создают угрозу ее жизни и здоровью. Те из моих студентов, кто рассматривал «Конституционное право» как обычный предмет, требующий запоминания правовых норм применительно к каждому делу, никак не могли понять, почему я уделил столько времени делу «Роу против Уэйда»: ведь запомнить правило о трех триместрах беременности и его логическое обоснование было так легко.

Я заставлял их углубленно изучать это дело, так как считал тогда и считаю сейчас, что принятое по нему решение было самым непростым во всей судебной практике, поскольку при его вынесении Верховному суду пришлось взять на себя роль Бога. Всем известно, что биологическая жизнь начинается в момент зачатия, но никто не знает, когда биологические процессы приводят к появлению человека, или, говоря языком религии, когда в теле появляется душа. В большинстве случаев решение об аборте, не продиктованное угрозой жизни или здоровью матери, принимают испуганные молодые женщины и девушки, попавшие в сложную жизненную ситуацию. Большинство людей, выступающих за право женщины на выбор, понимают, что аборты уничтожают потенциальную жизнь, и убеждены, что они должны быть легальными, безопасными и редкими и что мы должны поддерживать молодых матерей, решивших доносить ребенка, что обычно и делает большинство из них. Наиболее убежденные сторонники права на жизнь выступают за привлечение к судебной ответственности врачей, однако их уверенность ослабевает, когда аргумент о том, что аборт является преступлением, получает свое логическое развитие — вывод о том, что решившихся на него матерей следует судить за убийство. Даже фанатики, устраивающие взрывы в клиниках по производству абортов, не подвергают нападкам женщин, благодаря которым они могут продолжать выступать со своими протестами. Кроме того, как мы убедились на примерах сначала «сухого закона», а впоследствии и законов о наркотиках, пользующихся более широкой поддержкой, чем полный запрет на аборты, трудно применять уголовное право к действиям, которые, по мнению значительной части населения, не следует считать преступлениями.

Я считал в то время — и убежден в этом и теперь, — что Верховный суд принял тогда правильное решение, хотя, как это часто случается в политической жизни Америки, оно вызвало мощную реакцию, породило активное общенациональное движение за запрещение абортов, в результате чего практическая их доступность во многих местах значительно уменьшилась, а многие избиратели примкнули к новому правому крылу республиканской партии. Независимо от результатов проводимых среди избирателей опросов, неоднозначность отношения к абортам в нашей стране ведет к тому, что шансы на победу в выборах сторонников или противников абортов зависят от того, какая часть избирателей считает себя более ущемленной. Например, на протяжении почти тридцати последних лет, когда право женщины на выбор было надежно обеспечено, поддерживавшие его избиратели голосовали за или против тех или иных кандидатов, исходя из их позиций по другим вопросам, в то время как для противников абортов другие вопросы зачастую вообще не имели никакого значения.

Исключением стали выборы 1992 года. Широко освещавшееся в СМИ решение Апелляционного суда по делу Уэбстер, ограничившее право на выбор, в сочетании с перспективой появления в ближайшем будущем вакансий в Верховном суде привело к тому, что избиратели — сторонники предоставления такого права ощутили угрозу и активизировались. Поэтому в тот год мне и другим кандидатам — сторонникам права на выбор наша позиция не повредила. После моего избрания на пост президента право на аборт было вновь надежно обеспечено, и жители пригородов, поддерживавшие такое право, опять стали голосовать за республиканцев, выступающих против абортов, руководствуясь другими соображениями. В то же время выступавшие против абортов демократы и независимые избиратели, в целом одобрявшие мои решения по экономическим и социальным вопросам, тем не менее во многих случаях поддержали кандидатов — сторонников права на жизнь, которые были преимущественно консервативными республиканцами.

В 1975 году я не очень много знал о политике в отношении абортов и не особенно интересовался этой проблемой. Меня больше занимали титанические усилия Верховного суда по преодолению противоречий между законом, моралью и жизнью. По моему мнению, он сделал почти все возможное, если учесть, что ему не было известно мнение по этому вопросу Господа. Независимо от того, разделяли мои студенты эту точку зрения или нет, мне хотелось, чтобы они хорошенько об этом подумали.

Осенью я получил новое предложение, связанное с преподавательской работой, — раз в неделю вести вечерний семинар «Закон и общество» для работников правоохранительных органов в студенческом городке Университета Литл-Рока. Я с радостью согласился и с удовольствием общался с людьми, искренне, как мне казалось, интересовавшимися тем, как их работа в полиции соотносилась с Конституцией и повседневной жизнью граждан.

Помимо преподавания я продолжал заниматься политической деятельностью и выполнял довольно интересную правовую работу. Меня назначили руководителем Комитета позитивных действий демократической партии штата. Комитет был создан для того, чтобы обеспечить более активное участие в партийной работе женщин и представителей национальных меньшинств, но так, чтобы не попасть в ловушку, создаваемую рекомендациями Комиссии Макговерна, когда на общенациональные съезды партии посылались делегаты, представлявшие все группы населения, но фактически не работавшие в партии и не способные получить голоса. Это назначение дало мне возможность ездить по всему штату и встречаться с демократами — как белыми, так и чернокожими, которых волновала эта проблема.

Другой причиной, по которой я продолжал заниматься политикой, была необходимость выплатить долг, накопившийся за время предвыборной кампании. В конце концов мне удалось это сделать, в значительной степени тем же способом, который мы использовали для финансирования кампании, — проведя множество мероприятий, принесших небольшие пожертвования, и воспользовавшись помощью нескольких щедрых людей, предоставивших более значительные средства. Первые двести пятьдесят долларов я получил от Джека Йетса, прекрасного адвоката из Озарка, который вместе со своим партнером Лонни Тернером активно помогал мне во время выборов. Джек вручил мне чек через две недели после выборов. В тот момент я не знал, когда получу свой следующий доллар, и не забыл этого. К сожалению, через два месяца Джек умер от сердечного приступа. После похорон Лонни Тернер спросил меня, не соглашусь ли я вести дела людей, больных антракозом, которые до этого вел Джек. Администрация Никсона приняла новые правила, затруднившие получение пособий и требовавшие пересмотра дел тех, кто уже их получал. Многим больным было отказано в получении пособий. Я стал ездить в Озарк один-два раза в неделю, чтобы изучать дела и беседовать со старыми шахтерами, прекрасно понимая, что смогу получить хоть какую-то плату только в том случае, если выиграю дело.

Лонни знал, что меня очень волнует эта проблема, и был знаком с механизмом действия этой программы. Действительно, когда программа помощи больным антракозом только начинала осуществляться, условия для получения пособий были чрезмерно мягкими, и их нередко получали люди, в них не нуждавшиеся. Однако, как это часто случается с государственными программами, меры, принятые для исправления положения, оказались чересчур радикальными и привели к перегибам в противоположную сторону.

Еще до того как я взялся за дела Джека Йетса, я согласился помочь получить пособие в связи с заболеванием антракозом еще одному человеку. Джек Бернс-старший, житель небольшого городка к югу от Форт-Смита, был отцом администратора больницы «Уошито» в Хот-Спрингс, где работала моя мама. При росте около пяти футов четырех дюймов он весил немногим больше ста фунтов. Джек был старомодным человеком, переносившим жизненные тяготы со спокойным достоинством. Его здоровье было серьезно подорвано, и он имел право на получение пособия, в котором он и его жена очень нуждались, чтобы иметь возможность оплачивать счета. Я работал с ним несколько месяцев, и его терпение и решительность вызывали у меня глубокое уважение. Когда мы выиграли его дело, я был счастлив почти так же, как он.

Среди кипы дел, переданных мне Лонни Тернером, было, я думаю, больше ста таких случаев, как у Джека Бернса. Мне нравилось ездить в Озарк из Фейетвилла по извилистой дороге, прозванной «Свиной хвост». Вначале дела слушал судья по административному праву Джерри Томассон, прогрессивный республиканец. Затем можно было подать апелляцию федеральному судье в Форт-Смите демократу Полу Уильямсу, который с сочувствием относился к этим людям. Такое же сочувствие проявляла и давно работающая с ним секретарь Эл си джейн Тримбл Рой, оказавшая мне большую помощь. Я очень обрадовался, когда президент Картер назначил ее федеральным судьей в Арканзасе и она стала первой женщиной, занявшей эту должность в нашем штате.

В то время как я продолжал заниматься преподаванием, политикой и юридической практикой, Хиллари привыкала к жизни в Фейетвилле. Я видел, что ей действительно нравился этот город и она, возможно, даже готова была остаться здесь навсегда. Она преподавала предметы «Уголовное право» и «Адвокатская практика на судебных процессах», вела семинар по юридической помощи и руководила оказанием бесплатной правовой помощи местной клинике и студентами, консультировавшими заключенных. Некоторые старые адвокаты и судьи, а также кое-кто из студентов вначале не могли решить, как к ней отнестись, но, в конечном счете, она и их расположила к себе. Поскольку по Конституции обвиняемые в совершении уголовных преступлений имеют право на защиту, наши судьи привлекали к защите неимущих обвиняемых местных адвокатов, а поскольку неимущие обвиняемые почти никогда не платили, Ассоциация адвокатов предложила, чтобы эти дела вели студенты семинара Хиллари. За первый год существования этого семинара его слушатели оказали помощь трем с лишним сотням клиентов, благодаря чему он завоевал значительный авторитет на юридическом факультете. В результате Хиллари приобрела уважение нашего правового сообщества, помогла многим нуждавшимся в этом людям и заработала репутацию, благодаря которой через несколько лет президент Картер сделал ее членом Совета директоров национальной Корпорации юридических услуг.

В День закона, проводившийся почти в самом конце весеннего семестра, нашим главным оратором был Джимми Картер. Было ясно, что он собирался баллотироваться на пост президента. У нас с Хиллари состоялась с ним короткая беседа, которую он предложил продолжить в Литл-Роке, где у него было намечено другое мероприятие. Наш разговор подкрепил мою уверенность в том, что он имел хорошие шансы на успех. После Уотергейтского дела и всех экономических проблем, с которыми столкнулась страна, губернатор южного штата, добившийся значительных успехов на своем посту и не ассоциирующийся с политикой Вашингтона, мог получить поддержку избирателей, которых демократы потеряли в 1968 и 1972 годах. Его появление было как глоток свежего воздуха. За шесть месяцев до этого я пришел к Дейлу Бамперсу и предложил ему баллотироваться на пост президента, сказав: «В 1976 году будет выбран такой человек, как вы. И этим человеком вполне можете стать вы». Мне показалось, что его заинтересовала эта возможность, однако он ответил, что это исключено: он только что был избран в Сенат, и избиратели Арканзаса не поддержат его, если он сразу же решит баллотироваться на пост президента. Возможно, он был прав. Но он был бы замечательным кандидатом и очень хорошим президентом.

Помимо работы и общения с друзьями у нас с Хиллари было и несколько приключений в Фейетвилле и его окрестностях. Однажды вечером мы поехали по шоссе 71 в Альму на концерт Долли Партон. Я был большим поклонником этой певицы, а в тот раз она пела особенно хорошо. Однако больше всего этот вечер запомнился мне знакомством с людьми, благодаря которым Партон попала в Альму, — Тони и Сюзан Аламо. В то время Аламо владел магазином в Нашвилле, где многие звезды кантри-музыки покупали оригинальные сценические костюмы. Но этим их деятельность не ограничивалась. Тони, внешне напоминавший Роя Орбисона, занимался организацией концертов исполнителей рок-н-ролла в Калифорнии, где познакомился с Сюзан, которая родилась и выросла неподалеку от Альмы, однако впоследствии перебралась на Запад и стала телевизионным проповедником. Они стали работать вместе, и он начал ее «раскручивать» — точно так же, как до этого звезд рок-н-ролла. У Сюзан были светлые волосы, и на свои телевыступления она часто надевала длинное белое платье. Ее проповеди были очень интересными, а он прекрасно справлялся с организационной работой. Со временем они создали небольшую «империю», включавшую крупную ферму, на которой работали их молодые последователи, восхищавшиеся ими так же, как восхищались своим наставником молодые помощники преподобного Мун Сон-Мёна.

Когда Сюзан заболела раком, ей захотелось вернуться на родину, в Арканзас. Они купили большой дом в ее родном городе Дайере, открыли концертный зал в Альме, где пела Долли Партон, а прямо через дорогу от него — уменьшенную копию их магазина одежды в стиле кантри в Нашвилле. С их фермы в Калифорнии им на большом грузовике еженедельно доставляли огромное количество продуктов — для них самих и для их работников. Сюзан работала на телевидении в своем родном штате и пользовалась неизменным успехом до тех самых пор, пока болезнь не взяла над ней верх. Когда она умерла, Тони объявил, что Бог пообещал ему вскоре воскресить ее. Поэтому он поместил ее тело в стеклянный ящик, который поставил в доме в ожидании этого благословенного дня, и попытался сохранить их «империю», обещая, что Сюзан вернется. Но кому нужен продюсер, которому некого продюсировать? Его дела шли все хуже и хуже. Когда я уже был губернатором, он повел активную борьбу с правительством по вопросу налогов и устроил возле своего дома короткую ненасильственную акцию протеста. Через два года он увлекся женщиной, которая была гораздо моложе его. И тогда Бог снова заговорил с ним и сообщил, что Сюзан не вернется, после чего Тони извлек ее тело из стеклянного ящика и предал его земле.

Летом я вел два курса в летней школе, чтобы иметь дополнительный заработок, и мы с Хиллари отлично проводили время в окрестностях Фейетвилла в компании наших общих друзей. Однажды я вез ее в аэропорт, откуда она должна была вылететь на Восток. Проезжая по Калифорния-драйв, мы заметили стоявший на высоком месте красивый кирпичный домик с остроконечной крышей и внутренним двориком, обнесенным каменной оградой. На нем висела табличка «Продается». Хиллари он очень понравился. Я отвез ее в аэропорт, а потом вернулся, чтобы осмотреть дом. Это было одноэтажное строение площадью около 1100 квадратных футов, со спальней, ванной, кухней с комнатой для завтрака, небольшой столовой и великолепной гостиной с балочным потолком, красивым камином и большим эркером. Кроме того, в доме имелась также просторная застекленная веранда, которую большую часть года можно было использовать как спальню для гостей. В нем не было кондиционера, но большой вентилятор на чердаке отлично работал. Дом продавался за 20 500 долларов, и я купил его, сразу же заплатив 3000 долларов, — этого было достаточно, чтобы снизить ежемесячные платежи по кредиту до 174 долларов.

Я перевез в свой новый дом ту мебель, которая у меня была, и купил кое-что еще, чтобы помещение не казалось совсем пустым. Когда Хиллари вернулась, я сказал ей: «Помнишь тот маленький домик, который тебе так понравился? Я купил его. Теперь тебе придется выйти за меня замуж, ведь я не смогу жить в нем один», — и повез ее взглянуть на свое новое жилище. В доме еще нужно было многое сделать, но мой поспешный переезд возымел действие. Хотя Хиллари никогда раньше не говорила мне, что готова остаться в Арканзасе, в конце концов она сказала «да».

Одиннадцатого октября 1975 года мы поженились в большой гостиной маленького дома на Калифорния-драйв, 930, стены которой были заново оштукатурены под бдительным присмотром Мэринм Бассетт, прекрасного декоратора, знавшей, что наш бюджет не позволял больших расходов. Она же помогла нам подобрать ярко-желтые обои для комнаты для завтрака, но мы наклеили их сами, и в ходе этой работы вновь подтвердилась ограниченность моих способностей к ручному труду. На Хиллари было старомодное платье из викторианских кружев, которое мне очень нравилось. Преподобный Вик Никсон совершил церемонию в присутствии родителей и братьев Хиллари, моей мамы, Роджера (который был шафером) и нескольких наших друзей: ближайшей подруги Хиллари из Парк-Риджа Бетси Джонсон Эбелинг и ее мужа Тома, ее сокурсницы по Колледжу Уэллсли Джоанны Брансон, моей юной кузины Мэри Клинтон, казначея моей предвыборной кампании Ф.Х. Мартина и его жены Мирны, наших лучших друзей с юридического факультета Дика Аткинсона и Элизабет Озенбах и моей подруги детства, без отдыха работавшей во время моей предвыборной кампании, Пэтти Хау. Хью Родэм никогда не думал, что выдаст свою дочь, девушку со Среднего Запада, прихожанку методистской церкви, за южного баптиста из Озарка, штат Арканзас, но ему пришлось это сделать. К тому времени я уже четыре года обрабатывал его и остальных членов семьи Родэм и надеялся, что сумел расположить их к себе. Они-то меня давно покорили.

После церемонии двести наших друзей собрались на прием в доме Мориса и Энн Генри, а потом мы всю ночь напролет танцевали в принадлежавшей Билли Шнайдер дискотеке «Мотор-инн» в центре города. После того как мы с Хиллари легли спать, примерно в четыре часа утра, мне позвонил мой младший шурин, Тони, попавший в тюрьму округа Вашингтон. После вечеринки он повез домой одну гостью, и по дороге его задержал полицейский, причем не потому, что он превысил скорость или свернул в неположенном месте, а потому, что подвыпившая девушка, которую он вез в своей машине, высунула ногу из заднего окна машины и болтала ею. Остановив Тони, полицейский увидел, что тот был навеселе, и отправил его в тюрьму. Когда я приехал туда, чтобы внести залог, Тони дрожал от холода. Тюремный надзиратель объяснил мне, что наш шериф, Герб Маршалл, республиканец, который мне очень нравился, распорядился поддерживать в тюрьме по ночам очень низкую температуру, чтобы пьяных не рвало. Когда мы уходили, Тони попросил меня помочь освободить еще одного человека, который снимал в городе фильм с Питером Фондой. Я выполнил его просьбу. Этот человек дрожал еще сильнее, чем Тони, — так сильно, что, едва сев в свою машину, врезался в маленький желтый «Фиат» Хиллари. Я внес за того парня залог, а он даже не вернул мне деньги за ремонт машины. С другой стороны, он хотя бы не оставил свой обед на полу окружной тюрьмы. Так закончилась моя первая ночь в качестве женатого человека.

Очень долго я думал, что вообще никогда не женюсь. Теперь я был женат, и мне это нравилось, но я не знал, чем все это обернется для нас обоих. О нашем браке было написано и сказано, наверное, больше, чем о каком-либо другом браке в Америке. Меня всегда удивляли люди, которые считали себя вправе анализировать и критиковать его, делать глубокомысленные выводы. Сейчас, когда я женат уже почти 30 лет и видел, как расставались, мирились и разводились многие из моих друзей, я понял, что брак со всеми его радостями и несчастьями, с его обязательствами и разочарованиями остается тайной, ключ к которой нелегко найти даже самим супругам, не говоря уже о посторонних. 11 октября 1975 года ничего этого я еще не знал. Я знал лишь, что люблю Хиллари, жизнь, работу и друзей, которые теперь были у нас общими, и мечтал о том, чего мы сможем добиться вместе. Я гордился Хиллари, и мне очень нравились наши отношения, которые, возможно, не всегда были безупречными, но наверняка никогда не станут скучными.

После нашей бессонной первой брачной ночи мы снова взялись за работу. Учебный семестр был в разгаре, а мне еще предстояло присутствовать на слушаниях по делам, связанным с антракозом. Через два месяца мы наконец устроили себе медовый месяц в Акапулько, который оказался не совсем обычным, потому что вместе с нами отдыхала вся семья Хиллари и подруга одного из ее братьев. Все вместе мы целую неделю жили в красивом номере люкс в пентхаусе, гуляли по пляжу, обедали в ресторанах. Да, наш медовый месяц отличался от большинства других, но мы тем не менее прекрасно провели время. Я обожал мать Хиллари, Дороти, и с удовольствием проводил время с ее отцом и братьями. Мы играли в карты и рассказывали друг другу всякие истории. Как и я, все они были большими выдумщиками и могли часами рассказывать разные небылицы.

В Акапулько я прочел «Отрицание смерти» (The Denial of Death) Эрнста Бекера — несколько тяжелое чтение для медового месяца, но мне в то время было всего на год больше, чем моему отцу, когда он умер, а кроме того, только что произошло очень важное для меня событие. Поэтому я счел это время вполне подходящим для того, чтобы продолжить размышления над смыслом жизни.

Согласно Бекеру, мы, по мере того как растем, начинаем осознавать значение смерти. Затем мы видим, как умирают люди, которых мы знаем и любим, и понимаем, что когда-то и сами умрем. Большинство из нас делают все возможное, чтобы избежать этого. Мы постепенно приходим к пониманию своей уникальности, и у нас появляется иллюзия самодостаточности. Мы совершаем различные поступки, как позитивные, так и негативные, в надежде, что это возвысит нас над обыденностью и что нам, возможно, удастся что-то оставить на Земле после себя. Все это мы делаем потому, что отчаянно сопротивляемся признанию того очевидного факта, что рано или поздно умрем. Одни из нас стремятся к власти и богатству, другие — к романтической любви, сексу или каким-то другим развлечениям. Одни хотят стать великими, другие — творить добро и быть хорошими людьми. Независимо от того, добиваемся мы успеха или терпим неудачу, мы все равно умираем. Единственным утешением является вера в то, что, поскольку мы были созданы, должен быть и Создатель, которому мы не безразличны и к которому так или иначе вернемся.

К какому же выводу приводят нас рассуждения, содержащиеся в книге Бекера? Автор делает следующее заключение: «Кто знает, какую форму примет поступательное движение жизни в будущем?.. Максимум, на что способен каждый из нас, — это создавать предметы или самих себя и бросать все это в великий хаос, т.е. приносить своего рода жертву жизненной силе». Эрнст Бекер умер незадолго до того, как «Отрицание смерти» было опубликовано, однако он, судя по всему, прошел то испытание жизнью, о котором говорил Иммануил Кант: «Для человека чрезвычайно важно знать, как надлежащим образом занять свое место в мире, и правильно понять, каким нужно быть, чтобы быть человеком». Всю свою жизнь я старался найти ответ на этот вопрос, и книга Бекера убедила меня в том, что этим стоило заниматься.

В декабре мне пришлось принять еще одно политическое решение. Многие мои сторонники хотели, чтобы я снова баллотировался в Конгресс. Долг за избирательную кампанию был выплачен, и они считали, что мне нужно опять вступить в игру. Я не сомневался, что на этот раз мне будет еще труднее победить конгрессмена Хаммершмидта, даже если Джимми

Картер станет кандидатом на пост президента от демократической партии. Но главным было то, что я уже не стремился попасть в Вашингтон, а хотел остаться в Арканзасе. Меня все больше интересовала деятельность правительства штата, отчасти потому, что генеральный прокурор Джим Гай Такер поручил мне от имени нашего штата составить записку в Верховный суд США по антитрестовскому делу, связанному с установлением процентных ставок по кредитным карточкам. Джим Гай намеревался баллотироваться в Конгресс — на место, освободившееся после отставки Уилбура Миллза. Следовательно, пост генерального прокурора штата становился вакантным, и мне очень хотелось его занять.

Пока я размышлял об этом, мне позвонил мой друг Дэвид Эдвардс, работавший в Citibank, и пригласил нас поехать вместе с ним на Гаити. Он сказал, что у него накопилось достаточно бонусов, предоставляемых пассажирам, часто пользующимся услугами авиакомпаний, чтобы заплатить за наши билеты, и он хочет, чтобы эта поездка стала для нас свадебным подарком. Меньше чем через неделю после возвращения из Мексики мы вновь отправились в путь.

К концу 1975 года «Папа Док» Дювалье уже давно покинул сцену, и его место занял его сын, тучный молодой человек, которого все звали Бэби Док. Мы видели его однажды, когда он ехал в машине по большой площади из своей официальной резиденции в Порт-о-Пренсе, чтобы возложить венок к Памятнику независимости Гаити — статуе, изображавшей мощного освобожденного раба, трубящего в раковину. Площадь была оцеплена его охранниками — печально известными тонтон-макутами в солнцезащитных очках и с ручными пулеметами, имевшими весьма устрашающий вид.

Семья Дювалье находилась у власти в Гаити, грабя эту страну и неумело управляя ею, пока та не превратилась в беднейшее государство нашего полушария. Порт-о-Пренс все еще был красивым городом, но его красота казалась какой-то потускневшей. Я помню потертые ковры и сломанные скамьи в Национальном соборе. Несмотря на политическую ситуацию в этой стране и ее бедность, мне очень понравились ее жители. Они казались жизнерадостными и сообразительными, они создали великолепные произведения народного искусства и прекрасную музыку. Я восхищался тем, что многие из них не просто старались выжить, но и наслаждались жизнью.

Меня особенно заинтересовала религия и культура вуду, о которых я получил некоторое, хоть и ограниченное, представление в Новом Орлеане и которые на Гаити уживались с католическими религией и культурой.

Название этой традиционной гаитянской религии пришло из Бенина, государства в Западной Африке, где она зародилась. На языке фон «вуду» означает «бог» или «дух» и не имеет абсолютно никакого отношения к черной магии и колдовству, приписываемым этой религии во многих фильмах. Главный ритуал вуду — танец, во время которого в верующих как бы вселяются духи. Самым интересным днем нашей поездки стал тот, когда у меня появилась возможность самому увидеть этот ритуал. Коллега Дэвида из Citibank, работавший в Порт-о-Пренсе, предложил отвезти нас в соседнюю деревню и познакомить с необычным священником вуду. Макс Бовуар провел за пределами Гаити пятнадцать лет, учась в парижской Сорбонне и работая в Нью-Йорке. У него была красивая белокурая жена-француженка и две очаровательные дочери. Макс был инженером-химиком, пока его дед, священник вуду, находясь на смертном одре, не назвал его своим преемником. Макс был верующим и исполнил волю своего деда, хотя с этим, должно быть, нелегко было смириться его жене-француженке и их детям, получившим западное воспитание.

Мы приехали в деревню поздно вечером, примерно за час до церемонии, которую Макс разрешил посещать готовым платить за это туристам, чтобы хоть частично возместить расходы на свою деятельность. Он объяснил, что, согласно религиозным воззрениям последователей вуду, Бог является людям через духов, олицетворяющих силы света и тьмы, добра и зла, между которыми существует примерное равновесие. После того как мы с Хиллари и Дэвидом прослушали краткий курс теории вуду, нас проводили на открытое место и усадили среди других гостей, собравшихся там, чтобы увидеть церемонию вызывания духов, которые затем должны были войти в тела танцоров. После нескольких минут ритмичного танца под барабанный бой духи овладели одной женщиной и одним мужчиной. Мужчина водил по всему своему телу горящим факелом и, не обжигаясь, ходил по раскаленным углям. Женщина в неистовстве издавала дикие вопли, потом схватила живую курицу и откусила ей голову. После этого духи покинули тела людей, и они упали на землю.

Через несколько лет после того, как я стал свидетелем этой необычной церемонии, Уэйд Дэвис, ученый из Гарвардского университета, приехавший на Гаити в поисках объяснения феномена зомби, или ходячих покойников, также посетил Макса Бовуара. Как рассказывается в книге Дэвиса «Змея и радуга» (The Serpent and the Rainbow), с помощью Макса и его дочери ученому удалось разгадать загадку зомби, которые якобы умирают, а потом опять возвращаются к жизни. Оказывается, члены тайных обществ в наказание за некие проступки получают дозу яда — тетродотоксина, извлекаемого из рыбы иглобрюха. При правильно рассчитанной дозе этот яд может парализовать человека, и его дыхание станет настолько слабым, что даже врач сочтет его умершим. Когда действие яда проходит, человек пробуждается. Об аналогичных случаях рассказывают в Японии, где правильно приготовленный иглобрюх считается деликатесом, в то время как нарушение рецептуры его приготовления может стать причиной смертельного отравления.

Я описываю здесь свое краткое знакомство с философией вуду потому, что меня всегда восхищали предпринимаемые различными культурами попытки объяснить явления жизни и природы и фактически всеобщая вера в некий нематериальный дух, который существовал до появления человечества и будет существовать после того, как все мы исчезнем. Представления гаитян о Боге и его проявлениях в нашей жизни значительно отличаются от представлений большинства христиан, иудеев и мусульман, однако их подтвержденные документами опыты, безусловно, доказывают истинность старинного изречения: поистине, пути Господни неисповедимы.

Ко времени нашего возвращения с Гаити я принял решение баллотироваться на пост генерального прокурора штата. Я взял еще один отпуск на юридическом факультете и приступил к работе. На предварительных выборах у меня было два соперника: госсекретарь Джордж Джерниган, и Кларенс Кэш, возглавлявший отдел защиты потребителей в канцелярии Джима Гая Такера. Оба были хорошими ораторами и оба — намного старше меня. Более опасным соперником был Джерниган, имевший много друзей в организации губернатора Прайора, в нескольких судах округа и среди консерваторов по всему штату. Как ни странно, республиканская партия не выдвинула ни одного кандидата, и это был единственный случай, когда на всеобщих выборах я не имел соперника-республиканца.

Я понимал, что мне надо вести кампанию из Литл-Рока. Помимо того, что этот город был столицей штата, он находился в самом его центре, и здесь было больше всего избирателей, а также имелись наиболее значительные возможности для сбора средств. Я разместил свой штаб в старом доме, находившемся в нескольких кварталах от здания Капитолия. Уолли Дерек, молодой банкир из Джонсборо, согласился стать руководителем моей предвыборной кампании. Стив Смит, который проделал отличную работу во время выборов в Конгресс, стал руководителем предвыборного штаба. Всеми делами в штабе заправляла Линда Макги, отлично выполнявшая свои обязанности несмотря на наш скудный бюджет. Мы провели кампанию, имея менее ста тысяч долларов. Каким-то образом Линде удавалось добиваться того, чтобы штаб работал допоздна, оплачивать счета и руководить действиями добровольцев. Я получил предложение остановиться у Пола Берри, с которым познакомился, когда он руководил офисом сенатора Макклеллана в Арканзасе, и который мне сразу понравился. Впоследствии Пол стал одним из вице-президентов Union Bank. Помимо всего прочего он настаивал, чтобы я спал на единственной в его квартире кровати, даже если возвращался в два-три часа ночи. Как бы поздно я ни пришел, я всегда находил его спящим на кушетке в гостиной. Он никогда не выключал свет на кухне, где оставлял для меня мое любимое блюдо — ореховую пасту с морковью.

Мои старые друзья Мак Макларти и Винс Фостер помогли мне установить контакты с представителями профессиональных и деловых кругов Литл-Рока. Меня также по-прежнему активно поддерживали лидеры профсоюзов, хотя их симпатии ко мне несколько уменьшились после того, как я отказался подписать петицию в поддержку требования профсоюзов отменить действовавший в Арканзасе закон о праве на труд, вынеся этот вопрос на ноябрьское голосование. Законы о праве на труд позволяют работникам предприятий, на которых действуют профсоюзы, не платить профсоюзные взносы. В те далекие времена этот закон соответствовал моим либертарианским взглядам. Впоследствии я узнал, что сенатор Макклеллан был настолько впечатлен моей позицией, что попросил Пола Берри позвонить своим главным сторонникам и сообщить им о том, что он собирается меня поддержать. Через несколько лет я изменил свою позицию в отношении права на труд. Теперь мне кажется несправедливым, когда работник получает более высокую зарплату, пользуется медицинским обслуживанием и пенсионными программами, не поддерживая при этом профсоюз, обеспечивающий все эти преимущества.

Казалось, поддержка в Третьем избирательном округе была мне гарантирована. Все люди, помогавшие мне в 1974 году, были готовы вновь приняться за работу. Кроме того, мне помогали и братья Хиллари, которые перебрались в Фейетвилл и поступили в университет. Они внесли в нашу жизнь заметное оживление. Как-то раз мы с Хиллари пошли к ним поужинать и весь вечер слушали рассказы Хью о его приключениях в Колумбии, где он работал в составе Корпуса мира. Его истории звучали так, словно были позаимствованы из «Ста лет одиночества», однако он клялся, что все это было чистой правдой. Он также сделал для нас коктейль «пина колада», по вкусу напоминавший фруктовый сок, но при этом сильно ударявший в голову. После двух-трех стаканов этого напитка на меня напала такая сонливость, что я вышел из дома и забрался в кузов своего «Шеви Эль-Камино», доставшегося мне от Джеффа Дуайра. Кузов был выстлан астроторфом, поэтому я уснул и спал как младенец. Хиллари отвезла меня домой, а на следующий день мне вновь пришлось взяться за работу. Я любил этот старый грузовик и ездил на нем, пока он не развалился окончательно.

Что же касается ситуации в штате в целом, то меня активно поддержали в Хоупе, где я родился, и в его окрестностях, а также в пяти-шести округах, не входящих в Третий избирательный округ, в которых жили мои родственники. Благодаря своим бывшим студентам, теперь уже имевшим юридическую практику, я, получив сильную поддержку чернокожих избирателей, удачно стартовал в центральных, южных и восточных районах Арканзаса. Меня, кроме того, поддержали активисты демократической партии — как члены возглавляемого мною Комитета позитивных действий, так и те, кто следил за моим состязанием с Хаммершмидтом в качестве наблюдателей. Но, несмотря на все это, в организации кампании все еще оставались слабые места, и вся наша работа была нацелена главным образом на то, чтобы их устранить.

В поездках по штату мне приходилось вступать в противоборство с новой политической силой — движением «Моральное большинство», основанным преподобным Джерри Фолуэллом, консервативным баптистским проповедником из штата Вирджиния, чьи выступления по телевидению собирали многочисленную аудиторию, которую он использовал для создания общенациональной организации, поддерживавшей христианский фундаментализм и консервативную политику правых. В любой части штата мне, когда я обменивался рукопожатиями с местными жителями, могли задать вопрос, являюсь ли я христианином. После утвердительного ответа меня обычно спрашивали, считаю ли я себя утвердившимся в вере после испытаний. После того как я отвечал «да», следовали еще несколько вопросов, очевидно заранее подготовленных организацией Фолуэлла. Однажды, когда я вел кампанию в Конуэе, примерно в тридцати милях восточнее Литл-Рока, я зашел в канцелярию секретаря округа, куда поступают бюллетени избирателей, голосующих по почте. Одна из работавших там женщин начала задавать мне все те же вопросы. На один из них я, по-видимому, ответил неправильно и, не успев покинуть здание суда, потерял голоса четырех избирателей. Я не знал, как поступить. Мне не хотелось лгать, отвечая на вопросы, связанные с религией, но я не мог позволить себе и дальше терять голоса. Я позвонил сенатору Бамперсу, убежденному либералу-методисту, и попросил у него совета. «Мне тоже постоянно задают такие вопросы, — сказал он. — Но я никогда не позволяю им пойти дальше первого. Когда они спрашивают, христианин ли я, я отвечаю так: “Да, я очень надеюсь на это. Я всегда старался им быть. Но я убежден, что судить об этом может только Господь”. После этого они обычно затыкаются». Выслушав Бамперса, я рассмеялся и заметил, что теперь знаю, почему он сенатор, а я всего лишь кандидат на пост генерального прокурора штата. В дальнейшем я всегда отвечал так же, как он.

Самый смешной случай, связанный с предвыборной гонкой, произошел в округе Миссисипи, на крайнем северо-востоке Арканзаса. В этом округе имеются два крупных города, Блайтвилл и Осеола, и множество маленьких городков, большим влиянием в которых пользуются плантаторы, владеющие огромными земельными участками. Как правило, работающие на них местные жители и мелкие торговцы, чей доход почти целиком зависит от крупных землевладельцев, голосовали так же, как и плантатор, — т.е., как правило, за самого консервативного из всех кандидатов. В данном случае таким кандидатом был госсекретарь штата Джерниган. В этом округе существовала также сильная местная организация, возглавляемая окружным судьей Бэнксом, который также поддерживал Джернигана. Получить здесь голоса казалось совершенно безнадежным делом, однако округ был слишком большим, чтобы его проигнорировать, поэтому одну из суббот я посвятил работе с избирателями в Блайтвилле и Осеоле. Я приехал туда один, и этот день, мягко говоря, оказался неудачным. Хотя мне все же удалось найти некоторую поддержку в этих городах, главным образом благодаря моим бывшим студентам, большинство людей, с которыми я встречался, либо были настроены против меня, либо вообще не знали, кто я такой, и их это совершенно не интересовало. Тем не менее я пожал руки всем, кто этого хотел, и, взглянув на часы, увидел, что уже около одиннадцати вечера. Подумав, что мне еще предстоит три часа добираться из Осеолы до Литл-Рока, и решив, что не хочу заснуть за рулем, я наконец сдался.

На обратном пути, проезжая мимо небольших селений, я вспомнил, что целый день ничего не ел, и почувствовал голод. Подъехав к местечку под названием Джойнер, я увидел, что в пивной горит свет. В надежде, что смогу здесь перекусить, я вышел из машины. В пивной были только бармен и четыре парня, игравшие в домино. Заказав гамбургер, я вышел на улицу, чтобы позвонить Хиллари из телефона-автомата. Трое из тех парней, как и многие другие люди, которых я встретил в этот день, не знали, кто я такой, и не обратили на мое появление никакого внимания. Четвертый же посмотрел на меня и улыбнулся. Я никогда не забуду его первые слова: «Парень, мы тебя здесь завалим. Ты ведь это понимаешь, правда?» Я ответил, что после целого дня, проведенного здесь, у меня сложилось именно такое впечатление, однако его слова меня все же огорчили. «Да-да, так и будет, — продолжил он. — Ты — длинноволосый профессор-хиппи из университета и, насколько нам известно, коммунист. Но я тебе вот что скажу. Любой, кто отважится заниматься агитацией в пивной Джойнера в полночь в субботу, заслуживает того, чтобы хотя бы в одной избирательной урне оказались бюллетени в его поддержку. Так что спокойно езжай домой. Здесь ты победишь. Но это будет единственное чертово место в округе, где ты одержишь победу». Того человека звали Р.Л. Кокс, и он сдержал свое слово. В ночь выборов я потерпел сокрушительное поражение на всех избирательных участках округа, контролируемых крупными фермерами, однако в Джойнере набрал 76 голосов, в то время как два моих соперника — 49. Это было единственным местом в округе Миссисипи, где я одержал победу, за исключением двух избирательных участков в Блайтвилле, где голосовали чернокожие и где в последний уикенд перед выборами чернокожему владельцу похоронного бюро Лавестеру Макдональду и редактору местной газеты Хэнку Хейнсу удалось изменить ситуацию.

К счастью, почти во всех остальных местах я добился гораздо лучших результатов, набрав более 55 процентов всех голосов и одержав победу в 69 из 75 округов, в том числе благодаря отличным результатам в южном Арканзасе, где у меня было много родственников и хороших друзей, а также получив колоссальное число голосов — 74 процента в Третьем избирательном округе. Люди, которые так активно работали на меня в 1974 году, наконец-то были вознаграждены.

Лето после выборов стало для нас с Хиллари очень счастливым. Первые два месяца мы провели в Фейетвилле, отдыхая и развлекаясь вместе с нашими друзьями, а в середине июля отправились в поездку в Европу. По пути мы на один вечер остановились в Нью-Йорке, где проходил съезд демократической партии, после чего вылетели в Париж, чтобы встретиться с работавшим там Дэвидом Эдвардсом. Через два дня мы отправились в Испанию. Сразу же после того, как мы пересекли Пиренеи, я получил телеграмму с просьбой позвонить в предвыборный штаб Картера. Позвонив туда из городка Кастро Урдиалес, я получил предложение стать руководителем предвыборного штаба Картера в штате Арканзас и сразу же ответил согласием. Я активно поддерживал Джимми Картера, и хотя осенью мне предстояло вернуться к преподавательской деятельности в Фейетвилле, я знал, что справлюсь с этой работой. Картер пользовался в Арканзасе огромной популярностью благодаря своей прогрессивной деятельности, опыту работы в фермерском хозяйстве, искренней приверженности южному баптизму и личным связям — в частности, тому, что в Военно-морской академии он учился в одной группе с четырьмя известными арканзасцами. Его победа в Арканзасе не вызывала сомнений, вопрос заключался лишь в том, с каким преимуществом он победит. После всех поражений на выборах перспектива двух побед за один год была слишком заманчивой, чтобы ее упустить.

Наш отпуск в Испании завершился остановкой в Гернике — городе, запечатленном в замечательном произведении Пикассо, на котором изображена его бомбардировка в годы гражданской войны в Испании. Приехав в Гернику, мы попали на баскский праздник. Нам понравились музыка и танцы, правда, у нас возникли некоторые проблемы из-за одного местного деликатеса — холодной рыбы в молоке. Мы обследовали расположенные в окрестностях города пещеры, на стенах которых сохранились доисторические рисунки, и провели замечательный день в тени покрытых снегом вершин Пиренеев на жарком пляже, где был маленький ресторанчик с вкусной и недорогой едой и пивом по пять центов за кружку. Уже было начало августа, время отпусков в Европе, и на обратном пути, на французской границе, насколько хватало взгляда, мы повсюду видели стоявшие машины, что свидетельствовало о благоразумной убежденности европейцев в том, что жизнь — это не только работа. Мне же становилось все труднее и труднее следовать этому принципу.

Когда мы вернулись домой, я отправился в Литл-Рок, чтобы заняться организацией кампании вместе с Крейгом Кэмпбеллом, бывшим руководителем демократической партии штата, работавшим в Литл-Роке, в Stephens Inc. — крупнейшем в то время инвестиционном банке Америки за пределами Уолл-стрит. Этот банк принадлежал Уитту и Джеку Стивенсам. Уитт Стивенс долгое время являлся влиятельной фигурой в политической жизни штата, а Джек, который был на десять лет младше, учился в Военно-морской академии вместе с Джимми Картером. Крейг был веселым, красивым, жизнерадостным человеком, производившим обманчивое впечатление чрезмерной чувствительности, что позволяло ему добиваться поставленных целей как в личной жизни, так и в политике.

Я ездил по штату, чтобы создать эффективно действующую организацию в каждом округе. В один из воскресных вечеров я зашел в небольшую афроамериканскую церковь неподалеку от Литл-Рока, проповедником в которой был Кейто Брукс. Когда мы вошли туда, в церкви звучал хор, исполнявший негритянские духовные песнопения. Во время исполнения второго или третьего песнопения дверь распахнулась, и вошла молодая женщина, похожая на Дайану Росс, в черных сапогах до колена и узком вязаном платье. Она прошла по проходу, махнула рукой хору и села за орган. Я никогда раньше не слышал такой органной музыки. Она была настолько мощной, что я бы не удивился, если бы орган поднялся в воздух и вылетел из церкви. Когда Кейто начал свою проповедь, находившиеся в церкви четверо или пятеро мужчин собрались вокруг него, усевшись на складные стулья. Почти всю проповедь он пропел или прочел нараспев, причем все это сопровождалось ритмичным постукиванием ложек, которыми мужчины ударяли по коленям. После проповеди преподобный Брукс представил меня своим прихожанам, и я стал призывать их голосовать за Картера. Я говорил с воодушевлением, но, конечно же, мне было далеко до Кейто. Когда я, закончив выступление, сел, он пообещал, что члены их церковной общины будут голосовать за Картера, и попрощался со мной, сказав, что они пробудут здесь еще час-другой. Когда я отошел от церкви на несколько шагов, сзади кто-то произнес: «Эй, белый! Тебе нужна помощь в твоей предвыборной кампании?» Это была органистка, Пола Коттон. Она стала одним из наших лучших добровольных помощников. Кейто Брукс вскоре после кампании перебрался в Чикаго. Он был слишком хорош для того, чтобы оставаться на ферме.

Пока я работал в Арканзасе, Хиллари, также принявшая участие в кампании Картера, взяла на себя гораздо более трудную задачу: она стала координатором в Индиане. Жители этого штата на президентских выборах традиционно голосуют за республиканцев, однако сотрудники предвыборного штаба Картера надеялись, что, благодаря его фермерским корням, у него есть шанс победить в этом штате. Хиллари всю себя отдавала работе, и в наших ежедневных телефонных разговорах, а также во время моей поездки в Индианаполис с воодушевлением рассказывала мне об интересных событиях, участницей которых она стала.

Кампанию в целом можно было сравнить с аттракционом «Русские горки». В Нью-Йорке Картер на тридцать пунктов опередил президента Форда, однако в целом по стране голоса избирателей распределились более равномерно. Президент Форд предпринял впечатляющие усилия, чтобы догнать Картера, задавая избирателям один и тот же вопрос: достаточно ли у губернатора-южанина, главным обещанием которого было дать нам правительство, такое же честное, как американский народ, опыта для того, чтобы стать президентом? В конце концов Картер победил с преимуществом примерно в 2 процента, получив 297 голосов выборщиков против 240 у Форда. Силы были примерно равными. Мы не смогли одержать победу в Индиане, однако выиграли в Арканзасе, получив 65 процентов голосов — всего на два процента меньше, чем в родном штате Картера, Джорджии, где он набрал 67 процентов голосов, и на 7 процентов больше, чем в Западной Вирджинии, занявшей следующее после Арканзаса место среди штатов, поддержавших кандидата от демократической партии.

После выборов мы с Хиллари на несколько месяцев вернулись домой, и я завершил преподавание курсов морского и конституционного права. В течение трех лет и трех месяцев я за пять семестров и летнюю сессию прочел восемь курсов лекций, а также два курса лекций сотрудникам правоохранительных органов в Литл-Роке. За это время я дважды баллотировался на выборные должности и провел кампанию Картера в штате Арканзас. Я не жалел ни об одной потраченной на это минуте. Я жалел лишь о том, что мне часто приходилось бывать вдали от Фейетвилла, от наших друзей и от маленького домика на Калифорния-драйв, 930, в котором мы с Хиллари пережили столько радостных минут.