Такие люди были раньше

Большая куща

Боруха самый маленький домишко на улице. Больше на деревенскую хатку смахивает, но по кровле из подгнившего гонта видно, что дом городской, а по мезузе на двери — что еврейский.

Внутри только одно помещение. Половину, отделенную деревянным некрашеным шкафом, старшая дочь когда-то попыталась назвать «темной каморкой», но не прижилось. Темно-то там темно, но впечатления «каморки» не производит. Назвала так пару раз, но домашние не поддержали, тогда она тоже решила, что новое название не слишком подходит, и стала звать отделенную часть, как вся семья — «темный угол».

Разумеется, в таком тесном домишке шкаф — нежеланный гость. Стоит посредине, гордый, огромный, высоченный, а живым людям повернуться негде. И ничего не поделаешь, приходилось с ним считаться, как-никак наследство от родителей Боруха, хотя вся семья каждый день желала проклятому шкафу сквозь землю провалиться.

Но еще хуже — печка, с ней и вовсе беда. Эта злодейка почти три четверти дома захватила. Они со шкафом ближайшие соседи, но дружить не хотят, зло смотрят друг на друга. Только перед Пейсахом, когда жена Боруха Цвия покрывает печь свежей побелкой, та начинает смотреть на своего соседа немного дружелюбней.

Зачем в маленьком домишке такая огромная печь, даже хозяева понятия не имеют. Он уже сотню лет стоит, а то и дольше. Кто знает, что за сумасшедшие тут раньше жили и что они себе думали. Борух с Цвией дом не покупали. Как только они поженились, их поселил в нем отец Боруха, вот они и живут здесь уже не один десяток лет. А разузнавать историю своего жилища Боруху некогда, есть дела поважнее. У него жена, много детей, а заработок мал.

Но главное несчастье — теснота. Цвия — мастерица на все руки, ловкая, проворная, и старшая дочь в нее пошла. Казалось бы, что стоит двум хорошим хозяйкам навести в доме порядок, чтобы все сверкало и блестело? Однако не тут-то было, сколько бы они ни трудились, все без толку. Вот, например, собирается семья обедать. Мать и дочь все силы кладут, чтобы проложить путь к столу. Тут за десять минут не управишься! Только чуть-чуть прибрали, как что-то падает на пол, что-то не туда поставили, скамья ни с того ни с сего оказалась под ногами, и опять не пройти, хоть перепрыгивай! Ведь в доме, кроме шкафа и печи, еще две кровати, стол и две скамьи, та, что длиннее, концами в стены упирается. Ну и еще множество всякой утвари.

— Оставил же твой отец наследство! — не раз поддевала Цвия Боруха, когда теснота становилась совсем невыносимой, например, когда надо постель стелить, или халы печь, или чолнт в печку ставить, да мало ли что еще.

Борух не отвечал, он и сам был недоволен таким наследством. Хотя иногда думал: «Все-таки свой уголок…» Причем они страдали из-за тесноты не только физически, но и морально, и моральные страдания были куда сильнее.

Хотя Борух — человек бедный, все-таки он хозяин, происходит из прекрасной семьи. Например, Ица Златес — его очень близкий родственник, а Ица — настоящий богач… А у Боруха еще много родни, да и у Цвии, слава богу, тоже: дядьки, тетки, племянники и еще какая-то седьмая вода на киселе. И из-за этой родни Борух с женой и дочкой часто испытывают унижения.

Бывает, и нередко, что Цвия рожает мальчика. Само собой, это радость, пусть даже он уже третий. Тесно, конечно, но первую неделю новорожденный лежит с мамой, много места не надо. Потом колыбель нужна, но это тоже не беда. Ее можно к потолку подвесить, она только в воздухе место занимает, как будто на втором этаже. Цвия всех детей в такой качала… Но ведь надо обрезание делать, а негде! В домишке даже миньян[48] не поместится, а у Боруха с Цвией, как уже сказано, полно родни, и всех надо пригласить!

Вот тут и начинаются унижения. Богатые дядья и тетки, весь, так сказать, цвет, приходят только после обрезания, и не все вместе, а парами, и Борух каждый раз извиняется, что у него так тесно, и в отчаянии смотрит на стены, будто хочет им сказать: «Да раздвиньтесь же вы хоть немного, чтоб вас черти взяли!»

А еще хуже по праздникам, когда родственники, как принято, приглашают друг друга в гости.

— Смотри не забудь сегодня прийти! — хлопают Боруха по плечу после молитвы в синагоге. — С женой и детьми, пожалуйста! Слышишь?

Борух слышит. Еще бы он не слышал. Нельзя же не прийти и обидеть родных. Конечно, он навещает всех. Благословляют Всевышнего, пропускают по стаканчику, а после угощения, когда по заведенному в местечке обычаю надо пригласить к себе, у Боруха язык отнимается, и он едва может промямлить:

— А теперь надо бы ко мне пойти…

— Придем, когда, даст Бог, дом побольше построишь.

Борух очень хочет ответить: «Ничего, в тесноте, да не в обиде». Такой ответ был бы очень уместен, но он застревает у Боруха в горле, никак не выговорить, хоть рукой оттуда вытаскивай.

И, забыв поблагодарить за гостеприимство, как требует вежливость, он уходит, забрав с собой жену и детей, и ему кажется, что он был не на праздничном угощении, а на благотворительном обеде, который богач устроил для нищих.

Лицо пылает от стыда, и с тем же чувством он идет ко второму родственнику, третьему, четвертому. А что делать? Нельзя же не прийти и обидеть родных.

И так каждый праздник. Не пойти к родным и к себе не пригласить Борух не может. Хоть и самый бедный среди них, так низко он никогда не опустится.

На Пейсах, на Швуэс, на Хануку[49] и Пурим ему и правда негде принимать гостей, они не поместятся в его домишке. Но есть еще один праздник — Сукес. Вот тут Борух берет реванш.

Да, его дом самый маленький на улице, зато двор самый большой. Конечно, двор — это не жилье, не бог весть что за ценность, но хотя Борух не может построить большого дома, зато он может построить кущу больше, чем у кого бы то ни было. Весь год он живет в тесноте, так хоть семь дней пожить по-человечески! Целых семь дней! И родных не стесняться!

И вот сразу после Йом Кипура Борух начинает строить себе дворец — кущу. В первую голову он отправляет старшего сына на чердак, где завалялись четыре-пять досок, тоже отцовское наследство. Разумеется, несколько дощечек — это даже для обычной кущи «на один зуб», а тем более для такой, какую замыслил Борух. Но не надо забывать, что он большой эконом, кущу он строит не посреди двора, а пристраивает к дому. Она займет весь двор, и Борух прилаживает доски между домом и забором, которым, на счастье, обнесен соседский сад. Три стены кущи готовы, остается еще одна. Борух достает с чердака зимние рамы, снимает дверцы шкафа, обращается к соседям, и они, войдя в положение, несут у кого что найдется. Вот и четвертая стена, в ней вход, а дверь из досок делать необязательно, сойдет и одеяло. Точнее, два. В большой куще должен быть широкий вход, одного одеяла маловато будет.

Каркас готов, мужская работа кончилась, и теперь за дело берутся женщины — Цвия и старшая дочь. Они как следует подметают в новой куще, посыпают землю желтым песочком и приносят из дома мебель: стол, обе скамьи и два табурета. Опустевший домишко обижается и, кажется, ворчит: «Ишь какие господа!..» Но кого это волнует, если во дворе стоит такая замечательная куща? Все только смеются над ним, пытаясь забыть, что после праздника придется в него вернуться, и вот тут-то он и отомстит им теснотой.

Но кто в счастливую пору думает, что будет потом?

Теперь куща — их единственное жилище, а дом служит только кухней.

— Очень большая кухня, — с насмешкой говорит Цвия.

Несчастный домишко все слышит, злится и думает: «Ничего, погодите, я еще с вами поквитаюсь!»

Но никто не боится его угроз. Куда ему до большой кущи! Семья трапезничает в ней, а не в доме.

Во второй день праздника Борух приглашает родню.

— Увидите, что такое настоящая куща! — говорит он с торжествующей улыбкой. — Дворец! Хоромы!

— Ага! — отвечает кто-нибудь из родственников. — На Сукес ты царь.

Все идут к Боруху, и он щедро угощает родню яствами, которые Цвия приготовила на последние копейки, ухаживает за гостями, сияя, подает блюдо за блюдом и не может удержаться, чтобы хоть разок не заметить:

— Мне кажется, моя куща побольше вашей…

Это «мне кажется» он говорит только из вежливости. Борух уверен: его куща — самая большая в городе.

И до чего же он рад, когда самый богатый из родственников, вздохнув, соглашается:

— Моя-то совсем крошечная, не повернуться…

Борух помнит эти слова весь год, они придают ему дерзости и мужества приходить к родным в другие праздники. Ничего, на Сукес он расквитается со всеми сполна.

1904