Такие люди были раньше

Аристократ

Арон-Михл Левин — один из самых видных хозяев в местечке, где он живет почти пятьдесят лет.

Когда он идет по улице или приходит на рынок, все здороваются с ним, причем весьма почтительно, и хотя Арон-Михл едва отвечает на приветствия, а иногда просто слегка кивает, все равно это большая честь, ведь любой скажет, что «второго Арона-Михла у нас в местечке нет». Арон-Михл знает, как его уважают, но относится к этому равнодушно. Даже более того, пускай здороваются, не жалко, но излишнее внимание его раздражает.

Он из тех, кто, как говорится, сам себе голова, ни с кем не водится. Дела ведет жена, а он сидит дома, уткнувшись в книгу на древнееврейском языке.

На книги, как и на людей, он смотрит несколько свысока. Они ему, собственно говоря, не очень близки. Когда из печати выходит какая-нибудь новинка, он покупает и сперва читает предисловие сочинителя. Увидев пару не слишком умных слов, улыбается, с той же улыбкой пролистывает книгу до конца, ставит на нижнюю полку и ворчит:

— Глупости!

«Книги — как люди, — думает Арон-Михл. — Умные нечасто попадаются».

И берется за Ибн-Эзру[50].

«Вот это был мудрец!» — восхищается он каждый раз, открывая в книге новые глубины. Он постиг!

Кроме Ибн-Ээры, есть еще несколько книг, которые его интересуют. Это «Кузари»[51], «Федон»[52] из более новых — «Тойрас ал мовес»[53].

«Тут есть над чем поразмыслить», — думает Арон-Михл об этих книгах, довольный, что в местечке он единственный, кто их понимает. Правда, он охотно поговорил бы о них, да не с кем. Однажды он попытался завести беседу с местным просвещенцем и безбожником Бунимом, но тот понес такую околесицу, что теперь Арон-Михл его избегает и отводит взгляд, если они встречаются на улице. Да и обо всем Просвещении Арон-Михл с тех пор невысокого мнения.

«В новых книгах глубины не хватает!» — думает иногда Арон-Михл, но вслух не говорит. А кому говорить? Одни невежды кругом!

Арон-Михл религиозен, но на свой лад. Невежественной религиозности он на дух не переносит. Каждый день ходит в синагогу, но ему там не нравится, он предпочитает молиться в одиночестве. И даже на общественной молитве он никогда не следует за кантором. Когда тот уже добежал до «Ѓалелуйо»[54], Арон-Михл еще читает «Ѓойду»[55], и так всю молитву он идет своим путем… Больно надо гнаться за этим неучем, который даже смысла святых слов не понимает!

Но хуже всего в Дни трепета, особенно в Йом Кипур.

Когда он приходит в синагогу, там уже полно народу. Евреи молятся плачущими голосами, и Арон-Михл содрогается всем телом от отвращения. Он знает, о чем они думают: на небе ярмарка, а они торговать пришли… Ему не нравится, что пол устелен соломой. «Дурацкие обычаи, — думает Арон-Михл. — Идолопоклонники!» С такими мыслями он идет на свое место, которое уже занято рыжебородым евреем. Увидев Арона-Михла, он встает и, будто испугавшись, отходит в сторону. Арон-Михл достает из кармана платок, вытирает скамью, где сидел рыжебородый, и готовится к молитве: набрасывает на голову талес и скрывает под ним лицо…

У него не очень крепкое здоровье, но весь Йом Кипур он выдерживает на ногах. Стоит, опираясь на спинку своей скамьи, что возле восточной стены[56]. Ему не хочется каждый раз вставать вместе со всеми, лучше уж стоять всю молитву.

На секунду повернувшись к толпе, он замечает, как многие нюхают специи, чтобы поддержать силы. Это производит на него очень плохое впечатление, и он снова отворачивается к стене.

Рыжебородому, который все время садится на чужие места, потому что своего нет, становится жаль Арона-Михла, что тот весь день стоит на ногах. И, когда кантор повторяет «Шмойне эсре»[57], он подходит и «почтительно» говорит:

— Вы бы хоть на минуточку присели, реб Арон-Михл! Или вы такой обет дали?

— Спасибо, — сухо отвечает Арон-Михл, не поворачивая головы.

Перед «Неилой»[58], когда между молитвами наступает перерыв, Арон-Михл выпрастывает голову из-под талеса и оглядывает синагогу. Рыжебородый тут же пользуется моментом, чтобы поговорить с самим Ароном-Михлом, подбегает и спрашивает:

— Я думаю, реб Арон-Михл, через часик уже есть можно будет. Как вы считаете?

Арону-Михлу очень неприятен такой вопрос, он еле сдерживается, но молчит.

— Думаете, еще нельзя? — не отстает рыжебородый.

— Я ни-че-го не думаю, — чеканит Арон-Михл и, оставив рыжебородого в полном недоумении, опять натягивает на голову талес и отворачивается к стене: «А других вопросов ко мне у них нет… Невежды!..»

1904