Такие люди были раньше

«Кляча»

Учеников раковскому меламеду хватало. Он славился как большой знаток древнееврейской грамматики, но при этом единственный из местечковых меламедов носил глаженую рубашку и воротничок, хотя и без галстука. Местечко в то время начало реформироваться, твердый воротничок уже считался достоинством, и хозяева, имевшие склонность к просвещению, охотно отдавали меламеду детей, чтобы он обучил их грамоте и Пятикнижию.

Но все-таки преподавания ему недоставало, чтобы заработать на жизнь. Он не только в грамматике разбирался, не только рубашку с воротничком носил, но и дом у него был как у людей. Он один из всех меламедов держал дома самовар и пил чай Попова, а такой чай даже не любой зажиточный хозяин мог себе позволить. С одного преподавания по-человечески жить не получится, и раковский меламед еще давал напрокат книжки. В верхнем ящике комода он хранил шесть-семь десятков книжек на ивре-тайч и выдавал их девушкам, которые по пятницам приходили к нему взять что-нибудь почитать на субботу.

Кроме читательниц, наведывался к нему и единственный читатель — это я. Сам не знаю, откуда у меня взялась эта страсть, но читать я обожал. Если бы я так же усердно изучал Тору, как читал книжки, то, несомненно, стал бы величайшим раввином, и кто знает, может, оно было бы и к лучшему… Но не в этом суть.

Хотя я был свободен всю неделю, а не только по субботам, как еврейские женщины, я все равно приходил за книжкой в пятницу вечером и почти терялся в толпе девушек, которые собирались в комнате у меламеда.

Мне было тогда лет двенадцать-тринадцать, но я уже знал, что такое любовь: во-первых, с одиннадцати лет я читал романы, во-вторых, отличался богатым воображением. И в двух-трех девушек из тех, что приходили к меламеду, я был влюблен, а в которую сильнее, сам не мог разобраться.

У этих девушек-читательниц я был постоянным консультантом. Они тоже кое-что смыслили в тогдашней литературе, но до меня им было далеко. Немало книжек я перечитал по нескольку раз и мог пересказать сюжет со всеми подробностями.

Поэтому девушки обращались ко мне за советом:

— Как думаешь, стоит взять «Слепого нищего?»

Я брал книжку, пролистывал, с опаской поглядывая на меламеда, и легонько наступал девушке на ногу, что означало: «Возьми что-нибудь другое».

Девушка благодарила меня теплой, дружеской улыбкой, и эта улыбка согревала меня всю субботу.

За удовольствие, которое я получал, помогая девушкам выбирать книжки, и за сами книжки я сполна расплачивался дома.

Отец считал, что я занимаюсь ерундой, чего он терпеть не мог, и, увидев меня с книжкой, сразу набрасывался:

— Опять читаешь всякую чушь! Сейчас отберу и порву!

А мама еще подливала масла в огонь:

— Он их напрокат берет по три копейки.

— Три копейки я ему прощу, — отмахивался отец. — Хуже, что он голову себе глупостями забивает. Ладно бы на древнееврейском читал, это другое дело. Слова бы запоминал, язык учил, все польза, а то — книжонки на ивре-тайч…

Совсем рассердившись, он отбирал у меня книжку и прятал с глаз долой:

— Все, хватит!

Через пару дней возвращал, но перед этим пролистывал и, дойдя до самого интересного места, где Роза целуется с Адольфом, густо краснел, совал книжку мне в руки и говорил:

— Отнеси эту непристойность туда, где взял, и чтобы с сего дня такой грязи больше в доме не было!

Через полгода меламед подхватил воспаление легких и поехал к известному доктору в губернский город, а чтобы возместить расходы, привез оттуда стопку новых книг на рубль двадцать.

Вернувшись, он сразу сообщил мне радостную новость. Я уже давно прочитал у него все книжки и приходил по пятницам только ради своих любимых девушек, которым советовал, что взять. Разумеется, я тут же начал упрашивать, чтобы он показал мне новинки.

— Но это совсем другие книжки, по три копейки я их напрокат давать не смогу, — заявил меламед с видом торгаша, который знает, что его товар вне конкуренции и клиенту хочешь не хочешь придется раскошелиться.

Я заверил его, что не собираюсь торговаться. У меня уже созрел план, как раздобыть дома монетку.

Но оказалось, меламед еще кое-что придумал:

— Теперь за книжки придется залог давать.

И добавил:

— Привез я тут одну книжицу, за которую только залог пять рублей.

— Пять рублей! — Я аж подпрыгнул.

— Видишь ли, эту книжку найти нелегко, — говорит меламед с торжествующей улыбкой. — Ее только прочитать пятьдесят копеек стоит. Видишь ли, это «Кляча» Абрамовича…

— «Кляча»? Это что, тоже роман?

— Ты еще многого не знаешь, — засмеялся меламед. — Абрамович романов не пишет. Спроси у отца, он тебе расскажет…

— У отца?! Он мне даже читать не позволяет… — Я тут же пожалел, что это сказал.

— «Кляча» — это совсем другое. Он эту книгу знает… Ведь он в воложинской ешиве[21] учился? — неожиданно спросил меламед.

Я не понимаю, к чему этот вопрос, но папа действительно учился в Воложине, и я отвечаю:

— Да.

— Значит, наверняка знает, что такое «Кляча». Скажи, я эту книжку привез как раз для таких людей, как он. Пусть зайдет, мы с ним договоримся.

Не могу понять, почему он так решил, если отец вообще книжек не любит. Но уверенный тон меламеда убедил меня, и, вернувшись домой, я прямо с порога выпалил:

— Пап, меламед для тебя «Клячу» привез!

Все смеются. Все, кроме отца.

— Парень от книжек совсем с ума сошел, — говорит мама.

Но отец явно что-то понимает и спокойно спрашивает:

— «Клячу»? Ну-ка, расскажи толком.

От неожиданности я теряюсь и с испугу повторяю вопрос меламеда:

— Ты ведь в Воложине учился?

— Что ты несешь? — Теперь и отец рассмеялся. — Давай уже, рассказывай!

Немного успокоившись, я объясняю:

— Меламед новую книжку привез, «Кляча» называется. Сказал, ты в таких книжках разбираешься…

— Ага… — Отец задумался, но видно, что он не сердится.

Потом улыбнулся:

— «Клячу» привез… Где ж он ее раздобыл, ее уже лет десять нигде не найдешь. Интересно…

Он обращается ко мне не как отец к сыну, а мягко так, по-дружески. Я совсем смутился.

— Сказал, «Кляча» Абрамовича.

— Вот это дело! — говорит отец, и я вижу, у него даже глаза загорелись. — Читал, конечно, но не прочь бы снова перечитать…

— Он даст тебе за пятьдесят копеек…

— Еще не хватало, пятьдесят копеек на всякую ерунду тратить, — вмешалась мама, не отрываясь от горшков на плите.

— Это как раз не ерунда, — возражает отец. — «Кляча» — это не ерунда, но полтинник — многовато будет. Скажи ему, четвертак дам. И чтобы на субботу и воскресенье.

Я стрелой лечу к меламеду и сообщаю по секрету, что папа просит «Клячу», но согласен только на четвертак и вернет в воскресенье.

Поколебавшись, меламед отвечает, что для такого человека, как мой отец, не жалко и за четвертак, и даже без залога.

— Но береги как зеницу ока!

Я обещаю, что, когда верну, книжка будет даже новее, чем сейчас.

И, схватив ее, убегаю, пока меламед не передумал.

Видно, что отец хочет казаться равнодушным, но не больно-то у него получается. Только я на порог, он кидается ко мне, чуть ли не вырывает книжку из рук, открывает и вслух читает на титульном листе: «Кляча».

Его лицо расплывается в улыбке, и он тихо читает дальше: «Напечатано по заказу Менделе Мойхер-Сфорима».

И улыбка становится еще шире, еще светлее. Я никогда не видел, чтобы отец так улыбался.

— Хорошая книжка? — спрашиваю, набравшись храбрости.

— Хорошая книжка, спрашиваешь? — Отец, словно забыв, что разговаривает с тринадцатилетним сыном, объясняет мне, что это не какая-то книжонка, а «притча, понимаешь, мудрейшая притча…».

Опять открывает и читает набранный мелким шрифтом эпиграф: «Лесусоси берихвей парой димисих райоси»[22].

И, по-прежнему улыбаясь, говорит:

— Да, читал когда-то, в Воложине…

Уже благоговея перед «Клячей», я решил, что, как только папа ляжет спать, возьму и тоже прочитаю. До утра успею! Но я ошибся. Когда мама надела субботнее платье и, улыбаясь, готовилась зажечь свечи, отец вдруг указал на лампу, стоявшую на столе между подсвечниками:

— Долей немножко керосину.

Это означало, что он допоздна собирается сидеть и читать.

Так оно и было.

Фитиль уже выпил из лампы почти весь керосин, огонек едва светил, а отец все сидел, склонившись над столом, и читал «Клячу».

1911