Такие люди были раньше

Музыканты

В домишке Ханы-Добы шум и гам. Пятница, а Хана-Доба, как назло, поздно встала и теперь суетится у печи: Лейзер скоро вернется с утренней молитвы, а халы еще не поспели.

Постели не застелены, дверцы шкафа, которые каждый вечер снимают, чтобы сымпровизировать кровать для младших детишек, еще не повешены на место, и Хана-Доба в спешке без конца на них натыкается. Эдак и покалечиться недолго.

— Чтоб вас холера взяла! — ворчит Хана-Доба на своих младших, шестилетнего мальчишку и восьмилетнюю девчонку, которые путаются под ногами и лезут в печь посмотреть, не готовы ли булки. — Чтоб вас холера взяла! Не крутитесь тут, а то сейчас по голове дам!

Но они прыгают вокруг нее, пока Хана-Доба, окончательно разозлившись, не выгоняет их во двор:

— Идите к черту!

Но вот из синагоги приходит Лейзер. Он высокий и очень худой, у него впалые щеки, большие телячьи глаза и маленькая козлиная бородка. Он тяжело дышит под ношей — мешком, в котором у него талес и филактерии, и молитвенником «Древо жизни». Молитвенник и правда очень тяжелый, явно ему не по силам. Найдя за шкафом табуретку, Лейзер осторожно садится и, откашлявшись, тихо спрашивает:

— Хана-Доба, завтрак готов? С ног валюсь…

— Минуту, что ли, подождать не можешь? — взрывается Хана-Доба, потому что ей как раз показалось, что две булки подгорели снизу.

Она в отчаянии хватает лопату, ловко их вытаскивает, заботливо осматривает и, увидев, что все в порядке, сразу остывает и, вздохнув, говорит уже куда мягче:

— Иди умывайся. Две готовы.

Он тут же встает, чтобы вымыть руки, но вдруг Хане-Добе приходит в голову, что лучше бы повременить, пока не спекутся остальные:

— Подожди! А то еще закручусь с твоим завтраком, не досмотрю, и сгорят!

Лейзера обжорой не назовешь, он согласен подождать.

А чтобы притупить голод, он заводит с женой разговор. Мягко спрашивает:

— Хана-Доба, а субботу-то найдется на что справить?

— Не знаю… Два злотых осталось, один шамесам отдать и на другие пожертвования, но одного хватит, наверно. — И вдруг, на секунду задумавшись, продолжает: — Ума не приложу, что с этой свадьбой делать.

— Какая еще свадьба? — пугается Лейзер.

— Забыл, что ли? Сегодня кожевник Залман дочку замуж выдает.

— А нам-то что? — хмурится Лейзер.

Он человек родовитый, кожевник ему не ровня.

— Как «что»? — вздыхает Хана-Доба. — Все-таки не чужие. Мой дед, царство ему небесное, с бабкой Залмана родные брат и сестра.

— А тебе он кто? — Недовольный Лейзер начинает математически вычислять степень родства.

Несколько минут поломав голову, он высчитывает, что невеста, дочь Залмана, приходится Хане-Добе троюродной племянницей.

— Седьмая вода на киселе! — Лейзер делает вывод, что свадьба их не касается.

— Надо бы торт послать! — озабоченно возражает Хана-Доба. — Все-таки родственники.

— А сколько торт стоит? — Лейзер, как мужчина, в таких вещах не разбирается.

— Хороший — где-то злотый.

— А попроще?

— Тогда гривенник, наверно.

— Пошли какой попроще, — приказывает Лейзер. — Слопают за милую душу.

— Нехорошо получится, — не соглашается Хана-Доба.

— Ладно, посмотрим, — ворчит Лейзер, очень недовольный лишними расходами. — Дай уже поесть, в конце-то концов!

Но сперва Хана-Доба должна вынуть из печи халы.

— Голделе! — кричит она в окно восьмилетней дочери. — Сходи к Двоше, попроси на минутку большую лопату! Моя для хал короткая слишком!

Голделе с шестилетним Хаимкой во дворе тоже пекли халы, только из песка. Вскочив, девочка уже на бегу обернулась к братишке:

— Смотри, чтобы не пригорели! Я мигом!

Вскоре с большой лопатой в руках она вбежала в дом и радостно выпалила:

— Мама, музыканты идут! Ей-богу, музыканты!..

Следом, весело хлопая в ладоши, влетел маленький Хаимл:

— Музыкантики, мамочка, музыкантики!

— Что? Где? — перепуганная Хана-Доба выглянула в окно. — О господи! — всплеснула она руками. — Они к нам музыкантов послали!

— Где они?! — в отчаянии выкрикнул Лейзер.

И тут же увидел через окно целую капеллу со свадебным шутом Беней во главе!

Прежде чем Лейзер успел понять, что к чему, Беня, веселый еврейчик с бегающими глазками, уже стоял на пороге.

— В честь отца невесты! — скомандовал он, повернувшись к музыкантам. — Раз-два-три!

— Дайте хоть халы вынуть! — завопила Хана-Доба, но ее горестный крик потонул в громе музыки, наполнившей тесный домишко. — Сгорят же сейчас!

Она принялась быстро вытаскивать халы из печи, то и дело задевая черенком лопаты контрабас.

— Мне хозяйка играть мешает, — проворчал сонный контрабасист, лениво водя по струнам смычком.

Когда музыканты доиграли марш, Беня еще веселее, чем в первый раз, скомандовал:

— А теперь в честь свата реб Элиэзера, сына…

— Сына реб Ицхока, — голосом, каким только поминальную молитву читать, подсказал Лейзер имя своего отца.

Музыканты опять взялись за инструменты, но теперь без контрабаса, который после знакомства с лопатой нуждался в серьезной починке.

— Хоть бы поскорей убрались, — подмигнул Лейзер жене.

— Хоть бы ты убрался вместе с ними куда подальше! — рявкнула она в ответ, чуть не плача от досады.

Музыка смолкла, и Беня объявил:

— Счастья вам! И дай Бог вашим детям хороших суженых…

И вытянулся по струнке перед капеллой, как генерал перед строем солдат.

— Заплатить надо, — шепнул Лейзер Хане-Добе.

Вздохнув, она сняла с печки ржавую жестяную кружку, вытащила два злотых и протянула Бене.

Тот поблагодарил, пожелал в рифму всяческих благ и скомандовал капелле:

— Шагом марш!

Музыканты, смеясь, двинулись к выходу. Контрабас на прощанье зацепил лопату, и она с грохотом упала на пол.

— Вот тебе и свадьба! — всплеснула руками Хана-Доба.

— Твои родственнички, между прочим, — сварливо заметил Лейзер. — Наглость какая, музыкантов послать! Хотя не удивляюсь, грубияны — они и есть грубияны…

— Последние два злотых! — разрыдалась Хана-Доба, ломая руки. — И халы сгорели!

Дети, Голделе и Хаимл, удивленно посмотрели на мать: так здорово играли, а мама плачет…

— Хорошие музыкантики! — радовался маленький Хаимка.

Глупый ребенок не понимал, какое их постигло несчастье.

— Заткнись, ублюдок! — гаркнул Лейзер и вышел на улицу.

Дом осаждала толпа ребятишек, в которой было и несколько взрослых.

Торговец зерном Хонан, широко улыбаясь, направился к Лейзеру:

— Так это у ваших свадьба сегодня? Поздравляю! — Не услышав ответа, он не смутился и продолжил: — А кто вам кожевник Залман? Близкий родственник?

Лейзер побагровел:

— Кожевник Залман мне дедушка двоюродный! Дедушка двоюродный, ясно?!

Красный от злости и стыда, он вернулся в дом и сел в углу с таким видом, будто собрался траур справлять, разве что обуви не снял.

А в другом углу сидела Хана-Доба и тихонько причитала:

— Боже, боже, вот тебе и музыканты…

1912