Такие люди были раньше

Лопнувшая струна

Недавно я встретил своего старого друга, любителя скрипичной музыки. Мы поздоровались, и, чтобы сделать ему приятное, я спросил:

— А как ваша скрипка поживает?

Он всегда улыбался, если его спрашивали о скрипке, но в этот раз только вздохнул.

Я удивился и даже заволновался:

— С ней что-то случилось?

— Нет, со скрипкой все в порядке, — успокоил меня друг, — а вот со струнами беда.

Мне стало любопытно:

— Что же за беда со струнами?

И вот что он мне рассказал.

— Наверно, вы знаете, что струны привозят из Германии. Я всегда покупал их в магазине музыкальных инструментов герра Фишера. Он уже далеко не молод и приехал сюда много лет назад. Чтобы доставить ему удовольствие, я говорил с ним по-немецки, хотя я не бог весть какой «немец». Он считал, что я неплохо знаю язык, и относился ко мне по-дружески, не как к покупателю, а как к своему человеку, и часто делал мне комплимент: «Вы великолепно говорите по-немецки!» При этом он сетовал, что немецкие дети, родившиеся в Америке, стыдятся разговаривать на немецком языке, самом прекрасном языке на свете.

По дружбе он всегда оставлял мне лучшие струны. Поставив их на скрипку, я играл восхитительные пьесы немецких композиторов. Чтобы струна лопнула во время игры, бывало очень редко. Это были надежнейшие струны, и если я часто покупал их, то лишь потому, что играю очень много, и струны снашиваются естественным образом.

Но когда началась война, я заметил, что струны, которые я покупаю у герра Фишера, стали не те: держатся очень слабо, а узелки на них быстро ослабевают, и скрипка расстраивается. Я долго не мог собраться с духом, чтобы высказать герру Фишеру свои претензии, но однажды все-таки не удержался и спросил:

— Герр Фишер, а вы знаете, что у вас струны совсем не такие, как раньше?

Он явно смутился и ничего не ответил. Тогда мои подозрения усилились, и я продолжил уже смелее:

— Очевидно, они не из Германии.

— Из Германии, майн герр, — вздохнул он. — Сейчас это трудно, но мне присылают оттуда…

— Но ведь они совсем не те, что прежде! — настаивал я.

— Да, вы правы, — опять вздохнул герр Фишер. И после небольшой паузы объяснил: — Вы знаете, майн герр, что на конце струны есть узелок. Руками его не завязать, струна скользкая, ее невозможно крепко держать пальцами, приходится использовать зубы. Эту работу делали юные сыновья немецкого народа. Молодыми, крепкими зубами они так туго затягивали этот узелок, что немецкие струны были самыми надежными в мире. Но вот, майн герр, началась война, и всех молодых забрали на фронт. Где они теперь лежат, непогребенные? На французских, буковинских, бельгийских, турецких, восточно-прусских и прочих полях… А струны делают старики, беззубые старики. Они завязывают узелки руками или голыми деснами, поэтому немецкие струны теперь такие непрочные… Поэтому так часто рвутся…

Но я не обманываю вас. Господь свидетель, это настоящие немецкие струны. Просто их делают беззубые старики, потому что молодежь ушла на войну.

Его объяснение привело меня в ужас. И теперь, когда играю на слабо натянутых струнах, я представляю себе, что весь немецкий народ — одни старики и что от других народов тоже остались только старые, беззубые, слабые люди. Если я играю грустную мелодию и у меня лопается струна, мне кажется, что это рвутся струны человечества, которое ведет бесконечную войну, посылая на смерть своих молодых сыновей, музыку жизни, и остаются только старые, бессильные…

И струны лопаются одна за другой.

1915