Такие люди были раньше

Раввин

Герман остался очень доволен своим последним знакомством в Централ-парке. Мало того что девушка симпатичная, интересная, оказалось еще, что она из хорошей семьи: у нее отец — раввин, ни больше ни меньше. И хотя Герман — радикально настроенный молодой человек, он знает, что настоящая еврейская аристократия — это раввины. Других аристократических каст у евреев нет. Еще до того, как Герман узнал о происхождении своей новой знакомой, он сделал ей комплимент:

— По вашим глазам видно, что вы из прекрасной семьи.

— Да, вы правы, — смутилась девушка.

— Позвольте узнать, кто ваш отец.

— Боюсь, вам это не понравится.

— Что вы! Я уверен, ваш отец — замечательный человек.

— Да, но все-таки… Он раввин…

— Раввин! — воскликнул Герман. — Да что вы говорите! Это же прекрасно!

И, еще раз оглядев девушку в свете электрического фонаря, продолжил:

— А по вам видно, что вы дочь раввина. Есть в вас наше, еврейское благородство.

Девушка засмеялась:

— Вот уж не ожидала, что вам это понравится.

— Очень нравится! — все больше воодушевлялся Герман. — Конечно, у меня свободные взгляды, но происхождение мне небезразлично. Наши раввины — это с детства моя слабость.

Вдруг он ясно представил себе раввина из родного местечка, реб Арона-Меера, вспомнил его длинную, окладистую бороду, таинственный взгляд больших, умных глаз и тихий, мягкий голос. У Германа был праздник, когда мама посылала его к раввину с каким-нибудь вопросом. Германа привлекали и завораживали не только сам реб Арон-Меер и его супруга, женщина с изящным, благородным лицом, но даже их дом… У раввина в комнате был только стол, два табурета, правда, покрашенных, и огромный книжный шкаф. Этот шкаф придавал комнате совершенно фантастический вид. Герман, которого тогда звали Гершеле, не решался войти в комнату, останавливался на пороге и ждал, когда раввин оторвется от Талмуда. Наконец-то реб Арон-Меер поднимал голову и замечал его, а Герман со страху уже успевал забыть вопрос, с которым пришел. Но раввин тут же подбадривал:

— Мальчик, ты чей?

— Я Гершл, сын лавочника Лейбы…

— Ага, лавочника Лейбы. Ты хороший мальчик, наверно. Подойди ближе. Входи, не стесняйся.

Услышав эти добрые слова, теперешний Герман, а тогдашний Гершеле сразу вспоминал свой вопрос:

— Мама в мясном горшке молочной ложкой помешала.

— Горшок в это время кипел?

— Да, кипел…

— Ложка деревянная или оловянная?

— Деревянная.

— Если деревянная, значит, ложка теперь трефная, но горшок кошерный.

Всю дорогу домой Герман повторял:

— Ложка трефная, но горшок кошерный…

И прямо с порога весело объявлял:

— Мама, ложка трефная!

— А горшок? Говори быстрей, сорванец!

Мама очень боялась, ведь это был один из ее лучших горшков, любимый, всегда хорошо вычищенный.

— Горшок кошерный, точно кошерный!

— Дай ему Бог здоровья! — благословляла мама реб Арона-Меера. — Если бы он горшок трефным сделал, беда была бы, я его только перед Пейсахом отдраила как следует…

Герман с ностальгией вспоминал те далекие времена и сейчас так обрадовался, что даже взял дочь раввина за руку:

— К вашему отцу, наверно, с вопросами приходят?

— Да, бывает. Но очень редко.

— А у него есть шкаф со святыми книгами?

— Есть, небольшой, — улыбнулась девушка.

— А борода… длинная?

— Не очень.

— Как бы я хотел его увидеть! — вздохнул Герман.

— Вы можете к нам прийти.

— Но ведь какой-то повод надо придумать? — наивно спросил Герман.

— Повод? — рассмеялась девушка. — Не надо ничего придумывать, просто скажете, что вы ко мне.

— А можно?

— Почему нет? Ко мне часто молодые люди в гости приходят.

Герман был слегка разочарован. Во-первых, потому что у девушки, в которую он, кажется, влюбился с первого взгляда, есть знакомые парни, он не единственный. Во-вторых, немного досадно, что к дочери раввина можно вот эдак запросто заявиться в гости… Но все-таки он принял приглашение.

— Хорошо, я приду. А когда?

— Приходите в субботу вечером. Часиков в семь.

— В субботу вечером! Отлично!

Герман живо представил себе, как раввин поет «Ѓамавдил»[110]. Ему очень захотелось это услышать.

— Непременно приду! — Он с чувством пожал девушке руку.

Герман еле дождался субботы. Во-первых, он успел соскучиться по девушке, во-вторых, уж больно любопытно увидеть в Америке раввина. Он представлял себе рослого, красивого пожилого еврея с длинной бородой, высоким лбом и большими, глубоко посаженными глазами. Герман заранее строил планы, как будет с ним говорить. Жаль только, что Герман бреется, раввину это может не понравиться… В былые времена никто не брился.

Но, решил Герман, зато он не будет снимать шляпу, чтобы раввин не рассердился.

В четверть седьмого Герман уже стоял перед многоэтажным домом в еврейско-итальянском квартале и смотрел на окна, безуспешно пытаясь угадать, в какой квартире может жить раввин.

Возле дома играли итальянские ребятишки, мерялись силой, боролись, щупали друг другу мускулы. Тут же любезничали влюбленные парочки.

Герман еще раз посмотрел на номер. Вдруг адрес перепутал? Как-то не верилось, что раввин живет в таком доме.

Но, войдя в холл и пробежав глазами полустертые надписи под почтовыми ящиками, Герман нашел фамилию раввина и номер квартиры. Пятый этаж.

— Ничего себе, — проворчал Герман, — как высоко в Америке раввин забрался…

Поднявшись на пятый этаж, он позвонил. Открыл хмурый итальянец, подозрительно посмотрел на Германа, но все-таки указал на дверь напротив.

Значит, раввин живет по соседству с итальянцем. Герман улыбнулся. Он уже был готов к любым неожиданностям.

Позвонив, Герман нетерпеливо ждал, но никто не спешил открывать.

Он пару раз ударил в дверь кулаком, и лишь тогда внутри послышались шаги. Дверь открылась, и перед Германом предстал немолодой еврей в короткой куртке, бородка аккуратно подстрижена клинышком.

— Здесь живет раввин? — слабым голосом спросил Герман.

Он был уверен, что ошибся.

— Да-да, — ответил еврей, — это я. Кам ин плиз[111].

Из комнаты навстречу Герману, улыбаясь, вышла девушка:

— Папа, позволь тебе представить, это мистер…

— Ай эм вэри глэд, — поклонился раввин. — Кам ин[112]

Герман вошел и примостился на краешке стула.

— Да вы шляпу-то снимите! — предложил раввин.

Вконец разочарованный, Герман не решался обнажить голову.

— Снимите, снимите. — Раввин явно пытался показать, какой он свободомыслящий и просвещенный. — Мы же не фанатики какие-нибудь… Плиз…

Сняв шляпу, Герман почувствовал, как что-то святое, родное, чистое исчезает окончательно. Нет, это не раввин. Ему уже хотелось поскорее уйти.

С грустной улыбкой он посмотрел на девушку, словно говоря: «Не такого раввина я ожидал увидеть».

Она поняла его взгляд и без церемоний заявила:

— Пойдемте-ка прогуляемся.

— Да, пойдемте, — подхватил Герман.

— Йес, — согласился раввин. — Прогуляться после ужина — милое дело.

— Ну и как вам мой отец? — спросила девушка, когда они вышли на лестницу.

— Умнейший человек! — высказал свое мнение Герман.

— Йес! — кивнула девушка. — Он «олл райт».

Но Герман мечтал о другом раввине, о таком, как дома. Он хотел увидеть длинную бороду, умные, загадочные глаза и обязательно огромный шкаф с таинственными святыми книгами.

1916