Такие люди были раньше

Лен

Когда Залман женился, поначалу его содержал тесть, но все когда-нибудь кончается. Молодой человек забрал двести рублей приданого, вложенных в дело местного богача, и приступил к торговле.

Залман был просвещенцем и в складчину с восемью знакомцами выписывал «Ѓамейлиц»[17]. Правда, читал «Ѓамейлиц» он один, остальные, молодые хозяева, больше так, просто кичились своей образованностью. Только Залман понимал, что там пишут. Еще когда жил за счет тестя, он всегда прочитывал газету от начала до конца. Читал не только статьи о политике, написанные тяжелым, невнятным языком, но даже изучал цены на зерно, которые печатались мелким шрифтом на последней странице.

А когда сам начал торговать, эта рубрика стала для него еще важнее. Прежде чем отправиться воскресным утром на рынок, он внимательно просматривал цены в газете. Хотя Залман знал, что торговцы — евреи малообразованные и им ни холодно ни жарко, что там пишут, все равно «Ѓамейлиц» оставался для него большим авторитетом.

Когда в конце недели Залман продавал зерно, он часто начинал спорить с покупателем.

— Да как же так? — твердил Залман. — В «Ѓамейлице» черным по белому написано, что цена на «сеойрим», то есть ячмень, «хозок», то есть держится, а вы приходите и даете мне меньше, чем неделю назад, когда «Ѓамейлиц» как раз писал, что «сеойрим», наоборот, «рофэ», значит, падает в цене…

На что перекупщик со спокойной улыбкой отвечал:

— Слишком ты ученый, Залман. Торговал бы лучше как мы, без грамматики, глядишь, больше бы зарабатывал.

Но Залман стоял на своем: если в газете написано, значит, так и есть. И, боясь продешевить, придерживал товар на пару недель. А дождавшись, когда в «Ѓамейлице» напишут «рофэ», опять звал перекупщика и спрашивал:

— Любопытно, а сколько сегодня дадите?

И тот, будто назло, отвечал:

— Что ж, Залман, сегодня на две копейки за пуд больше. Подорожало немного…

Залман еле сдерживался, чтобы не крикнуть: «Подешевело!» Он соглашался, чтобы не потерять две копейки с пуда, но про себя думал: «Да пошел он к черту, дубина неграмотная! Не знает, какие сейчас цены по курсу…»

Потом он все-таки стал торговать, не сверяясь с газетой. Увидел, что так скоро последние сто рублей потеряет.

Вечером после субботы он теперь заглядывал к богатому купцу Хаиму Ичесу, у которого собирались мелкие лавочники и посредники, и расспрашивал, какие нынче цены.

— Давно бы так! — Хаим, человек добродушный, но весьма упрямый в том, что касалось торговли, хлопал Залмана по плечу. — Вижу, человеком становишься! Не смотришь больше, чего там в газетах пишут… Им-то откуда знать?

И, с гордостью ткнув себя пальцем в грудь, добавлял:

— Я сам себе газета!

А затем, расхохотавшись, ставил точку:

— Уж ты мне поверь, Залман.

Уходя от Хаима, Залман чувствовал себя как выпоротый мальчишка. Думал с грустью, что образование и торговля друг другу не пара, и если действительно хочешь стать торговцем, надо выкинуть газеты из головы.

Однако, вернувшись домой, опять брал в руки «Ѓамейлиц», изучал цены и, убедившись, что в газете написано прямо противоположное тому, что сказал Хаим, с досадой засовывал ее куда подальше и ворчал:

— Вот и будь образованным, когда имеешь дело с такими дубинами неграмотными!..

Не мог Залман поставить себя на одну доску с мелкими рыночными перекупщиками. Если бы он продавал и покупал по ценам, напечатанным в «Ѓамейлице», то имел бы право считать себя выше «коллег», но не получается. Значит, надо найти другой, более благородный товар, который требует знаний.

Правда, чтобы зерном торговать, тоже знания нужны. Пшеница должна быть слегка красноватой, овес продолговатым и сухим, ячмень округлым, любое зерно должно быть чистым, без червей, и прочие тонкости. Но это любой знает, тут много ума не надо.

А вот свиная щетина — тут нужно разбираться! Товар на вес золота. Хорошую щетину попробуй купи, для этого целый капитал требуется, да еще и поискать придется. Если бы выпал случай, Залман купил бы копеек на пятьдесят. Но это уже больше на нищенство похоже, чем на торговлю. Да и сам товар Залману не нравится, как-то душа не лежит. Свинья есть свинья! У того же Хаима Ичеса, правда, целая фабрика, он щетину вагонами перерабатывает. Тогда оно того стоит. А сколько Залман на пучке щетины заработает? Смешно сказать, копеек двадцать, нет смысла мараться. И вообще она ему не по сердцу, нет у него к свиной щетине таланта…

С тех пор как Залман начал торговать, его привлекает лен. Залман чувствует: лен — это его призвание. Прекрасный товар, редкий, и знаний требует. А Залман считает, что у него эти знания как раз есть…

С другой стороны, риск уж больно велик. На все местечко только один богатый торговец, которому можно лен продавать. И торговец этот, Мотэ Шпинер, сущий грабитель! Цену с потолка берет, под настроение. Как-то Залман уже купил два пуда льна за шесть рублей и привез Мотэ Шпинеру в амбар. Стоял, дрожа, и ждал приговора.

Мотэ Шпинер минут пятнадцать наблюдал, как его люди перекладывают лен из угла в угол, перевязывают бечевкой, взвешивают, а на Залмана даже не смотрел. Наконец у Залмана лопнуло терпение, и он тихо сказал:

— Реб Мордхе, я вам немного товара привез. Взгляните…

Мотэ Шпинер смотрит на Залмана, будто не узнает, и говорит с улыбочкой:

— Льном решил заняться?

А два тюка робко лежат на пороге огромного амбара. Мотэ пощупал один, зевнул и спрашивает:

— Сколько заплатил?

— Шесть рублей! — отвечает Залман со страхом, как на экзамене.

— Дурак! — добродушно бросает Мотэ Шпинер. С каким-то странным выражением лица глядит на Залмана и добавляет: — Тебе только меламедом[18] быть…

Не услышав от испуганного Залмана возражеимй, опять ощупал тюк, сперва рассмеялся, а потом эдак серьезно говорит:

— Забирай отсюда!

Залман стоит ни жив ни мертв.

Мотэ Шпинер снова пощупал оба тюка и теперь посмотрел на Залмана как будто с жалостью.

— Пять рублей дам. Рубль, считай, за науку заплатил.

— Берите, реб Мордхе! — Залман даже обрадовался, что на первый раз отделался всего лишь рублем убытка, но зато сейчас кое-чему научится. — Берите, но у меня к вам одна просьба…

— Просьба? — Мотэ Шпинер нахмурился, как строгий отец. — Ну, говори…

— Какой изъян вы в моем льне нашли?

— Изъян? Гм… Изъян… Короткий слишком, не блестит, непрочный. Видишь, рвется… — Мотэ Шпинер выдернул из тюка пучок и легко разорвал пополам, как Самсон путы.

— Хи-хи-хи! — Залман остался доволен ответом. — Значит, лен должен быть длинный, крепкий и блестящий.

— Меламед ты, — добродушно усмехнулся Мотэ Шпинер. — Сразу хочешь во всем разобраться. Сперва потеряешь немного, потом научишься.

Залман получил пять рублей, сияя, словно это была чистая прибыль, спрятал их в карман и вышел из амбара. Он решил, что все бросит и займется льном.

Теперь Залман с презрением смотрел на маклаков, которые в базарный день толкутся на грязной рыночной площади и торгуют чем ни попадя.

Особенно раздражал его Хаим Домецкес: вечно в ватном кафтане, подпоясанном веревкой, а рядом трое сыновей, Шлейме, Яшка и Пейша, которые готовы весь рынок к рукам прибрать. Они торговали всем подряд, лишь бы риску поменьше: яйцами, луком, курами. Если по сходной цене попадался теленок — тоже годится. Бывало, купит папаша теленка, забросит на плечи да так и ходит с ним среди телег, потому как в амбар нести некогда, а сынки — следом. Теленок вытягивает шею и жалобно мычит.

— Все подряд покупаете, — увидев эту картину, насмешливо говорит Залман.

— Да, Залман, все покупаем, кроме льна. Лен — это мы вам оставляем!

Парни хохочут, теленок мычит, а куры, которых они тоже таскают с собой, начинают с перепугу кудахтать на разные голоса.

«Дубины неграмотные! — думал Залман. — На всем деньги делать пытаются…»

Он подходил к телеге, нагруженной льном, сначала смотрел, чтобы он блестел, как золото. Потом прикидывал длину, потом вытаскивал пучок и пробовал разорвать.

— Эй, жид, ты чего рвешь?

— Я не рву, я пробую, — с деловым видом возражал Залман.

— А если не купишь, кто мне заплатит за то, что ты разорвал? — сердился мужик.

На что Залман отвечал:

— Если у тебя постоянного покупателя нет, то возьму, конечно.

И обычно покупал. Иногда лен ему не нравился, но если был такой, как сказал Мотэ Шпинер, — длинный, блестящий и прочный, то Залман соглашался на любую цену.

Он так полюбил лен, что, будь у него деньги, весь бы скупил у всех мужиков.

Первое время Залман не мог долго держать у себя товар, слишком скромный капитал не позволял. Купив, на другой день клал тюки в тачку и вез к Мотэ Шпинеру.

Мотэ по-прежнему смотрел на него как на новичка, называл дураком, меламедом и прочими неприятными словами, но Залман все проглатывал, лишь бы Мотэ предложил настоящую цену, а не такую, что в убытке останешься.

В конце концов Мотэ Шпинер стал признавать Залмана специалистом по льну и однажды при двух мелких перекупщиках, что крутились у него в амбаре, хлопнул его по плечу и сказал:

— Вот видите, молодой человек уже немного понимает, что такое лен.

— Я не жалею, что за науку вам заплатил, реб Мордхе, оно того стоило, — с улыбкой ответил Залман, поглаживая бородку.

Весь свой капитал Залман истратил, но у него уже дети подрастали, в бороде появилась седина, и ему как солидному отцу семейства доверяли в кредит.

Он по-прежнему занимался льном, но торговать с каждым годом становилось все труднее. Целый день он проводил в амбаре, среди тюков. Белесые волокна налипали на одежду, и Залмана самого было от тюка не отличить.

Когда он приходил домой, жена, не слишком довольная его торговлей, начинала ворчать:

— Посмотри, во что ты одежду превратил. Весь в своем льне!

— Дурочка! — с улыбкой отвечал Залман. — Лен — не грязь.

А когда надевал ту же одежду, чтобы пойти в синагогу, жена просила:

— Подожди! Дай хоть почищу немного.

— Не надо, — возражал Залман. — Так даже лучше.

Шагая по улице, он с гордостью посматривал на себя и думал: «Лен — это ничего страшного. Это ж не перья куриные!»

И все было бы неплохо, если бы не долги по кредитам.

Теперь Залман понимал, что лен отбирает много сил. Мотэ Шпинер — человек богатый, он может придерживать товар, набивать цену, у него есть деньги, свои деньги, ему не надо брать в кредит и выплачивать проценты. К тому же он один такой, весь лен скупает и какую цену ни предложит, приходится соглашаться.

Залман считал, что о льне знает не меньше Шпинера. Но что толку от знаний, если сил недостает? Вот сейчас лежит у него сто пудов, но он в долгах как в шелках. И что ему делать, если Мотэ Шпинер предложит слишком низкую цену?

Каждый день Залман ходил к себе в амбар, осматривал тюки. Он был уверен, что у него только «корона», как торговцы называют товар высшего качества, и все-таки боялся, что в этот раз Мотэ Шпинер его похоронит.

Наконец он решился отвезти, показать Шпинеру несколько тюков.

И будь что будет!

Залман нанял извозчика Хацкла. Когда грузил, ощупывал, поглаживал каждый тюк и приговаривал:

— Отличный товар!

Не удержался и спросил извозчика:

— Что скажете, реб Хацкл? Корона!

Хацкл, тихий, забитый человек, робко ответил:

— Откуда же мне знать?.. Помню, еще мальчишкой был… Пуримшпиль[19] играли… Так я из льна бороду сделал. А больше ничего про лен сказать не могу…

От такого ответа у Залмана руки опустились.

— Эх, реб Хацкл… Этот лен не для того, чтобы бороды делать. Он аж в Кенигсберг идет.

— Вот так-так, — подивился извозчик. — Аж в Кенигсберг? Поездом, стало быть… Вот так-так!

Нагрузив целую телегу, Залман скомандовал:

— Поехали, реб Хацкл! К Мотэ Шпинеру.

И вздохнул.

Мотэ Шпинер был у себя в амбаре, разговаривал с каким-то мелким перекупщиком.

Залман кашлянул.

— А, Залман! — повернулся к нему Шпинер. — Что скажешь?

— Товар привез! Не весь, только часть.

— Ну, заноси, посмотрим, — холодно сказал торговец.

Залман с извозчиком принялись сгружать лен с телеги и заносить в амбар.

Шпинер осматривал тюк за тюком и качал головой: «Нет!»

Залман притворялся, что не видит, но сердце бешено колотилось, и, поднимаясь по ступеням в амбар, он чувствовал, что сейчас упадет.

«Он тебя закопает!» — будто нашептывал кто-то ему на ухо.

— Где это ты таким добром разжился? — вдруг спросил Шпинер с усмешкой.

Залман от ужаса вытаращил глаза и крикнул:

— Реб Мордхе, вы что?! Это ж корона!

— Корона? — улыбнулся Шпинер. — Так надень ее себе на голову, царем будешь…

— Хотите сказать, я уже ничего не понимаю? Совсем ничего? — в голосе Залмана слышались и угроза, и мольба.

— Ты лучший специалист в мире, — сказал Шпинер не то серьезно, не то с издевкой, — но в этот раз мне твой лен не нравится.

И, снова ощупав несколько тюков, холодно спросил:

— Сколько, например, хочешь за пуд?

— Думаю, ну, как сказать… — промямлил Залман, боясь назвать цену. — Мне самому это стоило, не считая процентов, рубля по четыре за пуд… Здесь только на пробу, пудов тридцать…

Мотэ Шпинер, далеко не самый великий певец, в подобных случаях начинал напевать. Залман уже знал этот мотивчик, все понял и чуть не расплакался. Коротко спросил:

— Итак?

— Итак, забирай и увози отсюда.

— Зарезать меня хотите? — Неожиданно в Залмане проснулась дерзость.

— Дурак! — отрубил Мотэ Шпинер.

— Берите, реб Хацкл, грузите на телегу. — Из последних сил Залман старался держаться с достоинством.

Через пятнадцать минут тюки как попало опять валялись у него в амбарчике.

А Залман стоял среди них, с головы до ног в льняных волокнах, так что его самого было от тюка не отличить.

В голове понемногу прояснялось.

Перед глазами плыли лица процентщиков, которым Залмаи обещал, что расплатится через неделю. Особенно отчетливо он видел лицо ростовщика Лейбы, у которого он занял пятьдесят рублей, а должен по векселю четыреста.

«Этот Лейба весь лен отберет», — шепнул кто-то Залману.

Вернувшись домой, он увидел двоих, у которых неделю назад получил на два дня беспроцентную ссуду.

Они сидели, будто смущаясь, и ждали, когда Залман что-нибудь скажет.

— Еще не продал… — проворчал он.

Тогда один встал и строго спросил:

— А что, вам обязательно именно льном торговать?

Второй, высокий, тощий человек, дальняя родня Залмана, тоже встал, ударил кулаком по столу, так что миска подпрыгнула, как живая, и крикнул:

— А кур или яйца ты хвор продавать?! Хочет на чужие деньги торговцем быть… Только лен ему люб…

И оба принялись наперебой объяснять Залману, что лучше бы ему расплатиться до послезавтра, иначе худо придется, очень худо.

Залман добродушно улыбнулся, потеребил бородку, когда-то черную, а теперь совсем седую, и сказал:

— Даст Бог, евреи, все будет хорошо. Даст Бог!

Залман смог договориться с кредиторами, выпросил отсрочку еще на пару недель. Он твердил:

— Мотэ Шпинер — это ж грабитель! Но есть другой торговец, в Городее, он человек порядочный. Я ему написал уже, он пока не ответил, но если завтра утром ответ не придет, телеграмму пошлю… Это недорого обойдется, всего-то пять слов. Адрес: «Городея, А. Марголису». Так его зовут. «Приезжайте, товар…» И подпись. Понимаете? Наверняка приедет!

Процентщики и те, что дали в долг без процентов, решили, что, может, Залман и прав. Все-таки он честный человек. И вдруг тот, из Городеи, не такой жадный, как местный… И согласились еще подождать.

Но отправленная Залманом телеграмма тоже осталась без ответа.

Торговец спокойно сидел у себя в Городее, и его совершенно не беспокоило, что где-то какому-то Залману очень надо продать сто пудов льна.

Кредиторы пришли снова.

Правда, пока что вели себя по-еврейски.

— И что вы теперь собираетесь делать, Залман? Может, все-таки Мотэ Шпинеру продать?

— Конечно, Шпинеру, кому же еще? — заявил ростовщик Лейба. — Скоро процент всю стоимость сожрет. Что вы выиграете, если будете дальше товар придерживать? Гроши!

— И правда, какой смысл так долго товар у себя держать? Да еще лен! — поддакнул дальний родственник Залмана.

— Верно, лен долго держать опасно, — согласился один из кредиторов. — Не дай бог, одна искра — и все сгорело.

— Что вы несете? — Залман будто от сна очнулся. — «Одна искра — и все сгорело…» Не болтайте глупостей, почему что-то сгореть должно?

Кредиторы ушли, строго-настрого предупредив Залмана: если не найдет, как расплатиться, пусть пеняет на себя.

— Даст бог, даст бог! — улыбаясь, ответил Залман.

Он не сомневался, что его план великолепен.

Залман вышел из дому в отличном настроении. Шагал по улице, мило улыбался всем встречным.

Придя в амбар, он стал сортировать лен, но сейчас делал это с гораздо большей любовью, чем обычно. Лучшие тюки, «корону», брал в руки, играл с длинными, русыми локонами, гладил, как живых…

А потом свернул папиросу.

Только со спичками надо осторожнее…

Конечно, конечно, он будет очень осторожен. Ведь лен не застрахован. Беда, если, не дай бог, загорится.

Перед глазами опять поплыли лица кредиторов, и среди них — лицо Мотэ Шпинера, который хотел задарма получить лучший товар.

Он лопнет со злости, когда узнает, что лен Залмана сгорел!

Они все лопнут!

Спокойно, неторопливо и уверенно, зная, что все получится, Залман чиркнул спичкой, поднес ее к папиросе, прикурил и бросил спичку на тюки.

В амбаре стало светло…

Залман вышел, не спеша закрыл дверь, запер на замок и двинулся по улице.

Встретил двоих знакомых торговцев, поздоровался, спросил, как дела, и медленно пошел дальше.

И вдруг услышал крики: «Пожар! Пожар!»

— Где пожар? — испуганно спросил Залман.

— Еще неизвестно, — ответил кто-то. — Говорят, где-то лен горит.

— Лен! О господи, лен! — горестно воскликнул Залман и кинулся обратно, боясь, как бы не потушили.

Но, вернувшись к амбару, сразу увидел, что беспокоиться не о чем.

От льна осталась лишь куча пепла, что виднелась между охваченных пламенем стен.

Среди добровольных пожарных Залман заметил ростовщика Лейбу и своего родственника, тощего Калмана. Они пытались залить из ведер огонь.

Залман с трудом подавил улыбку.

1914