Такие люди были раньше

Фабрика

Теперь я взрослый человек или, как я называл это в детстве, — «еврей». Я уже немного успел поездить по свету, повидать большие, шумные города, в которых много высоких каменных зданий и низких каменных людей… Даже океан, что шумит и страшит слабенького, маленького человечка, который во все глаза смотрит на него и не видит берегов, — даже великий, ужасный океан я уже повидал.

Но ни большие, шумные города, ни великий, ужасный океан не дали мне того, что я искал. Велики города, которые я видел, а океан еще больше, но того, что искал, я у них не нашел; и когда я хочу обрести то, что искал, я должен вечером, когда заходит солнце, лечь в своей тесной комнате на кровать, закрыть глаза и размышлять, и думать, и мечтать…

И тогда у меня перед глазами встает другой мир — мир моего детства.

И я опять чувствую себя маленьким, и мал тот мир, который встает у меня перед глазами, когда я вечером, после захода солнца, лежу в кровати, смертельно уставший за длинный, шумный день в большом, шумном городе.

Теперь я взрослый человек, но когда-то был маленьким мальчиком, и весь мой мир представлял собою маленькое местечко с шестью узкими улочками, что тянулись, как черные ленты, и речкой на окраине, куда мы летом ходили купаться.

Бывало, что мы бежали на речку, и нам навстречу попадался чей-нибудь отец и сердито кричал: «Куда?!» Но каждый из нас притворялся, «кэилу лой йода»[132], и мы даже не останавливались. Ну, выпорют потом. Подумаешь! Что будет позже, нас совершенно не заботило. Мы были еще не так умны, как «большие», и не боялись будущего.

Стояла зима. Мы сидели в хедере и изучали, как возмещаются убытки в случае кражи. Этот раздел Талмуда был слишком серьезен и труден для наших легкомысленных детских голов. Нам было совершенно непонятно, как вор должен платить: вчетверо, впятеро или только вдвое. По-нашему, этого вора вообще следовало простить. Посудите сами. Какой-то бедняк, которому есть нечего (а иначе он бы просто воровать не стал), украл ягненка и несет его на плече, а ягненок так жалобно блеет — настоящая детская сказка, и вдруг появляются мудрецы и ученые, взрослые люди, и раздувают из этого целое событие. И так горячо спорят, что даже нашего ребе выводят из себя, и он начинает колотить нас тяжеленным томом Талмуда.

И где тут, скажите, пожалуйста, справедливость?

В тот день мы учили страницу, на которой только несколько строк Геморы, а остальное — Раши и «Тойсфес»[133], и эти несколько строчек Геморы выглядят как остров, окруженный двумя великими морями. И мне кажется, что мы стоим на острове и дрожим, а наш ребе, как капитан, хочет перевезти нас через два моря, хочет стать героем, да не может, вот и кричит на нас, и ругается, и, что самое плохое, даже дерется.

Но вдруг открывается дверь, и сперва в хедер залетает белое облако пара, а за ним вваливается кузнец Берл, отец одного из учеников. Он пришел узнать, как учится его сын Йоска, а заодно побеседовать с «ученым человеком» — с нашим ребе.

— Здравствуйте, ребе! — Кузнец подает учителю огромную, натруженную руку.

— Здравствуйте! — отвечает наш злой ребе и пытается улыбнуться, но у него это не очень-то получается. — Присаживайтесь, реб Бер. А вы, негодники, — обращается он к нам, — сидите тихо, разбирайтесь с «Тойсфес», пока мы немного побеседуем с реб Бером.

Мы смотрим на море «Тойсфес», а сами уши навострили: интересно же послушать, что за новости принес кузнец Бер. Он обязательно рассказывает новости, когда приходит.

. — Ужас, ужас, что в мире творится! — начинает кузнец.

— Что именно, реб Бер? — с любопытством спрашивает учитель.

Ему тоже интересно.

— Ужас, ужас! — повторяет кузнец. — Что делается!..

— Да что случилось-то? — подгоняет ребе.

— Ужас, ужас!

Мы смотрим в «Тойсфес», а сами с нетерпением ждем, когда кузнец толком расскажет про этот «ужас».

— Маленькое местечко, — говорит кузнец, — всего-то шесть улочек да рыночная площадь. Ну, гойские улицы не в счет, понимаете? И в таком местечке собираются строить фабрику. Фабрику! Ужас…

— Фабрику! — Я под столом пинаю ногой своего соседа.

— В «Тойсфес» смотри! — орет ребе. — Да вы что! — снова обращается он к кузнецу. — Фабрику, здесь, в местечке? Они что, с ума посходили?

— Спичечную фабрику.

— Спичечную фабрику! — Я опять пинаю под столом соседа.

— Эй, ты будешь в «Тойсфес» смотреть или нет?! — орет ребе еще громче и хватает меня за ухо. — Спичечную фабрику? — Он таращит глаза от удивления.

— Да, представьте себе, у нас в местечке строят спичечную фабрику.

— Совсем с ума сошли, — смеется ребе. — Сколько нашему местечку спичек надо? Ну, пускай сотню коробок в неделю. Стоит оно того? С ума сошли…

— Учтите, — спокойно объясняет кузнец, — что фабрика не только для нашего местечка спички делать будет. Вы ж понимаете, они везде нужны. Вот, например, борисовские. Борисовские спички во всем мире славятся. Золотое дно!

— Ну, тогда, — морщится ребе, — тогда, конечно, другое дело. Наверно, смогут неплохо зарабатывать…

— Неплохо — не то слово! Озолотиться можно!

— А кто фабрику строит? — спрашивает ребе.

— Какой-то богач из Минска. Ищет, куда деньги вложить.

— И где она стоять будет?

— Отличное место нашел, у речки. Прекрасное место!

— У речки! — невольно выкрикиваем мы в один голос и переглядываемся.

— В «Тойсфес» смотрите! — орет ребе. — Лайдаки деревенские!

— У речки! — Я опять пинаю под столом своего приятеля, и мое сердце переполняется непонятной радостью, перед глазами встают фантастические картины.

Хочется упасть в ноги кузнецу Бёре и умолять: «Реб Бера, прошу вас, скажите, это правда? Неужели фабрика будет у самой речки? Прямо у речки?»

Поверить не могу такому счастью.

После Пейсаха фабрика была готова. Мы всем хедером побежали на нее посмотреть. Ее вид испугал нас. Издалека зло смотрели высокие трубы, и казалось, они хотят уничтожить все поля вокруг.

— Какие трубы высоченные! — показал на них один из мальчишек, Яшка.

— И гудят! — робко заметил другой мальчик.

— Давайте поближе подойдем. Чего испугались? — подбодрил третий.

— И правда, чего бояться-то? — согласились остальные. — Давайте!

Мы подошли и остановились у речки. Вода тихо и грустно журчала. Почудилось, что речка плачет, и я подумал, что она тоже боится огромной фабрики.

Речка произвела такое впечатление не только на меня. Мы все теперь смотрели на нее, а не на фабрику. Кто-то вздохнул:

— Мутная вода стала.

— Грязная! — подтвердил другой.

— Это из-за дыма из труб.

— Жаль речушку! — усмехнулся один из мальчишек.

— Дурак! — Мы тоже засмеялись, но у всех на душе стало больно до слез.

Вот и Швуэс не за горами. День выдался жаркий, и мы, сидя в хедере, без конца поглядывали в окно на тени домов, ждали, когда солнце сжалится над нами, начнет опускаться куда-то за крыши, и наш злой ребе наконец-то нас отпустит.

И вот уже в тени скрылась вся улица. Пастух гонит стадо, и ребе отпускает нас на свободу.

— Купаться! — выкрикиваем мы в один голос и бросаемся вниз по улице, к речке.

— Слышите, как свистит? — озабоченно говорит один из мальчишек, прислушиваясь к далекому фабричному гудку.

— Пускай свистит! Веселее купаться будет, — отмахивается второй.

— Верно! — соглашаемся мы, словно надеемся себя обмануть.

Но чем ближе подходим к речке, тем сильнее страх. Как ни бодрись, сердце все равно чует беду.

Я бегу все быстрее, лечу стрелой, увлекая за собой друзей, и на берегу останавливаюсь как вкопанный.

— Нет больше речки, братцы! — кричу чуть не плача. — Пойдемте отсюда!

Дз-з-з! — свистят фабричные трубы.

Дз-з-з!

Мальчишки подходят, наклоняются к речке, и мы дружно вздыхаем, как на похоронах.

Вода застыла, словно остатки холодного супа в тарелке. На поверхности плавает мусор: щепки, поломанные спичечные коробки… И незнакомая, резкая вонь.

Мы стоим, понурившись, и вдруг сзади раздается низкий голос:

— Эй, вам чего тут надо?

Оборачиваемся и видим высокого толстого лысого еврея. Он смотрит на нас, довольно улыбаясь.

— Чего надо? — спрашивает он снова.

— Купаться пришли! — вырывается у кого-то из нас.

— Ха-ха-ха! Купаться! — хохочет толстяк. — Ну и чего ждете?

— Мы раньше тут купались, — сквозь слезы объясняет другой мальчишка. — Раньше вода чистая была…

— «Раньше, раньше…» — передразнивает пузатый еврей. — В чистой воде любой купаться может, а вы теперь попробуйте! Ха-ха-ха!

Он издевается над нами, и один из мальчишек, побледнев как покойник, кричит:

— Чтоб она сгорела, ваша фабрика!

— Ха-ха-ха! — смеется лысый. — Пошли вон отсюда!

Мы брели домой, а в ушах стояли хохот толстого еврея и вой фабричных труб. Казалось, мусор не в речку, а в душу выкинули.

— Чтоб она сгорела, эта фабрика! — вздыхали мы всю дорогу. — Речку изгадила…

Долго, долго мы оплакивали нашу речку и еще дольше проклинали спичечную фабрику.

1901