В Малой синагоге молитву по субботам заканчивали позже, чем в трех остальных синагогах, хотя в ней не было ни великого раввина, ни сладкоголосого кантора. И прихожане в ней не самые благочестивые. Наоборот, как раз в ней молились двое местечковых просвещенцев, на которых все косились, потому что они и теперь не очень-то заповеди выполняли, а в молодости — тем более. Об остальных прихожанах ничего плохого не скажешь, евреи как евреи. Ремесленники в Малую синагогу не ходили, только лавочники, торговцы зерном да пара меламедов, из современных, которые обучают грамматике и «живому языку»[100]. У одного из них хедер и вовсе на новый лад — с партами… И все-таки именно из Малой синагоги по субботам уходили часа на полтора позже, чем из других, даже позже, чем из молельни любавичских хасидов, несмотря на то что в Малой синагоге никаких хасидов и в помине не было.
А причина проста: в Малой синагоге молился местный богач Хаим-Меер Черняк. Насчет его капитала были разногласия. Одни утверждали, что у него двести тысяч рублей, другие — что только сто тысяч. Просвещенцы — те вообще безбожно обобрали Черняка, оставив ему всего пятьдесят тысяч рублей. Разумеется, с такой несправедливостью никто не согласился, и просвещенцам пришлось пойти на компромисс и накинуть ему двадцать пять тысяч, чтобы народ не возмущался.
При этом ждать богача на утреннюю молитву или начинать без него — на этот счет разногласий не было. Тут и говорить не о чем. Пусть даже просвещенцы правы, что у него не больше пятидесяти тысяч. И что? Пятьдесят тысяч — тоже не фунт изюму, все равно надо подождать человека. Никому и в голову не приходило сказать даже в шутку, что можно и без него начинать. В этом вопросе прихожане Малой синагоги были единодушны. Нашелся как-то раз один наглец, торговец зерном Хонан, который заявил, что до «Борух шеомар»[101] можно и без Черняка молитву читать, но никто его слов не воспринял всерьез, даже возражать не посчитали нужным. И так все понятно. Как это без него? Разве можно вынуждать человека гнаться за ведущим, который уйдет дальше? Еще не хватало! Это и так была наглость, что к Черняку домой послали шамеса узнать, в чем дело, когда часы в синагоге пробили десять, а богач все не шел. Зря послали. Ну, не пришел и не пришел, все мы люди, богатый человек тоже может заболеть, не дай бог… Тем более что у Черняка здоровье самую малость подкачало: излишним весом страдал, полноват был, даже, прямо сказать, чересчур… Богач тогда рассердился и сказал, что он не просил его ждать. Не нужны ему такие почести.
А шамес, когда в синагогу вернулся, еще и взбучку получил:
— Нечего было к нему домой ходить, невежливо это…
Черняк через полчаса явился. А Хонан, этот наглец, на худом лице сладкая улыбка от уха до уха, подходит к нему и говорит:
— Мы бы еще подождали, реб Хаим-Меер. Не стоило торопиться.
Богач спокойно отвечает:
— Не надо меня ждать, если так трудно. Можете без меня начинать, я не против…
Но видно, что он просто вне себя.
Разумеется, в синагоге суматоха поднялась: богач в гневе! И хозяева, и оба просвещенца, и меламед, тот, что «живому языку» учит, — все к нему кинулись, и каждый спешит высказаться, что они бы ждали сколько угодно, но вот шамес…
А шамес стоит возле бимы ни жив ни мертв. Шутка ли сказать, богачу не угодил!
Вдруг до местечка дошла новость, что в Плеве кинули бомбу. На буднях, само собой, все за заработком гоняются, а новости пускай женщины и мальчишки обсасывают, это им делать нечего! Но в субботу об этой новости вся синагога говорила, особенно двое просвещенцев. Они сразу вывод сделали: теперь будет свобода!
Услышав слово «свобода», шамес сразу спросил, что это значит. Шинки открывать разрешат или в деревне жить? А один просвещенец засмеялся и говорит: свобода — это значит, не будет царя. Но наглец Хонан иначе объяснил, по-своему. Свобода, дескать, это значит, что не надо будет богача на молитву ждать.
Сказал-то он это, разумеется, в шутку, но она прихожанам понравилась, и шамес тут же подхватил:
— А знаете, братья евреи, сразу бы жить легче стало…
В первый раз он против богача выступил, да еще так смело. Засунул в нос понюшку табака и продолжил:
— Он у меня давно в печенках сидит!
На следующую субботу говорили о большой демонстрации, которая, как рассказали извозчики, прошла в губернском городе.
— Говорят, армия тоже взбунтовалась, — сообщил один из просвещенцев.
Вскоре пришел богач.
— Что это вы сегодня так рано, реб Хаим-Меер? — спрашивает Хонан. — Еще только девять часов.
— Что-то не спалось, — сварливо отвечает богач, — вот и встал ни свет ни заря.
— Как вы думаете, реб Хаим-Меер, что сейчас в России творится? — Хонану интересно мнение богача. — Все с ног на голову…
Богач откашлялся и с достоинством отвечает:
— Ну, что сказать… Бездельники молодые, мир переделать хотят…
Тут вмешался шамес. Робко, но все же вполне ясно сказал:
— Говорят, теперь свобода будет…
Богач посмотрел на него исподлобья, но промолчал.
Еще больший переполох в Малой синагоге устроило восстание на броненосце «Потемкин».
— Говорят, конституцию дадут, — сказал кто-то.
— Что значит «дадут»? — возразил меламед, тот, что учит детей на новый манер. — Сами возьмут.
— Уже без четверти десять! — крикнул вдруг Хонан. — Давайте молиться. Сколько его ждать можно?
— Верно, Хонан прав!
— Конституция есть конституция, — поддержал один просвещенец.
— Свобода есть свобода! — согласился второй.
Торговец Хонан встал к омеду[102] и начал нараспев читать благословения. И народ, не скрывая радости, на каждое благословение громко, мстительно и бодро отвечал:
— Аминь!
1908