Такие люди были раньше

Сапожник Авром

Сапожник Авром — худой, долговязый старик с высоким лбом, борода длинная, а пейсы еще длиннее. Если бы кто чужой встретил Аврома, когда тот возвращается с молитвы, неся под мышкой большой мешок с талесом[32], то наверняка решил бы, что это или раввин, или хотя бы зажиточный хозяин. Авром всегда держался с достоинством и ничуть не стыдился своего ремесла, а когда услышал от пришлого проповедника, что рабби Йойхенен, сам великий рабби Йойхенен был сапожником[33], так возгордился, что, стоило кому-нибудь хоть слово сказать против его профессии, тут же начинал горячо выступать в ее защиту и свою пламенную речь всегда заканчивал так:

— Да чего ж вам еще, если рабби Йойхенен, великий мудрец, тоже сапожник был, тоже дратву тянул?!

При этих словах он не мог удержаться от смеха, о чем всегда жалел: ну вот, мудреца высмеял… И, чтобы рабби Йойхенен не обиделся, поспешно добавлял:

— Ну, сам-то он дратву не тянул, у него, наверно, работники были…

Правда, как бы Авром ни гордился, сколько бы ни напоминал, что они коллеги с рабби Йойхененом, это не очень-то помогало сапожнику добиться уважения, к которому он так стремился. Даже в молельне портных, где всегда хорошо относились к любым ремесленникам, Аврома никогда не вызывали к чтению Торы. Разве что однажды по ошибке вызвали последним, да на Симхас Тойру[34] позволяли вынуть свиток из ковчега. Но это не потому, что он сапожник, а потому, что и сапожник-то он не настоящий, а, как говорят в местечке, «латутник». Это тот, кто новых ботинок и сапог не шьет, а только старые латает. И напрасно Авром хвалился, что когда-то новые башмаки тачал, да бросил, когда пошла дурная мода на узкие носки — не захотел глупостями заниматься… Зато по заплатам он был мастер — лучше в целом мире не сыскать! Даже местечковые сапожники, которые только и делали, что порочили друг друга, не могли найти изъяна в его работе. И все же в местечке не слишком уважали Аврома, наоборот, все время подсмеивались над ним, отчего его гордость очень страдала, и он, в свою очередь, не упускал случая отомстить.

Каждый год Авром с нетерпением ждал своего часа. И не сомневался, что дождется, непременно дождется! Не будет же Всевышний менять порядок, заведенный с шести дней творения! Каждый год наступает осень и начинаются дожди. Авром знает, осенью дожди пойдут обязательно. Сколько лет он живет на свете, иначе не бывало. А когда идут дожди, местечко превращается в огромное болото, именно такое, как Аврому и надо, такое, о котором он и просит Господа. Как крестьянин молится о дожде, чтобы был хлеб, так молится о дожде и Авром, но не из-за хлеба, а чтобы поквитаться с местечковыми хозяевами, которые над ним насмехаются.

Когда на Сукес Авром сидит в куще и вдруг начинается холодный осенний дождь, сапожник не спешит в дом, пока его старуха Пеша не заорет что есть мочи:

— Совсем спятил! Кто ж в такой ливень в шалаше сидит? Праведней раввина хочешь быть? Уже одна дождевая вода в тарелке, а не бульон!

— Ничего, ничего! — заходя в дом, весело отвечает сапожник. — Дождь — это не беда! Эх и грязи же теперь будет! Слякоть будет, глупая…

— Вот и слава богу, что слякоть, — смиренно соглашается Пеша, вспомнив, что осенняя грязь дает им пропитание.

И Авром завершает трапезу в доме, а сам все смотрит в окно и нарадоваться не может, наблюдая, как земля становится мягче, превращаясь в столь милую его сердцу грязь.

Если выглядывает солнце, Авром пугается до смерти! Ему кажется, сейчас оно отберет у него хлеб. Но недолго сияет осеннее солнце. Вот оно и скрылось за тучкой, и Авром снова радуется и напевает детскую песенку, переиначивая слова:

И Бог слышит его молитвы. Льет как из ведра, евреи грустят, что праздник испорчен, на улицу носа не показать, а Авром доволен: вот она, долгожданная грязь! Женщины останавливаются посреди дороги, не зная, куда ногу поставить, маленьких детей переносят на руках, а мужчины проявляют чудеса ловкости, прыгая через лужи.

Теперь Аврому даже солнце нипочем! Такое слабенькое солнышко не в силах осушить великое болото. Даже если дожди прекратятся, грязь все равно простоит еще пару месяцев. Да и с чего бы им прекратиться? Авром знает твердо: осени без дождей не бывает.

Весь праздник он отдыхает, набирается сил. Знает, что скоро придется трудиться не покладая рук, работы будет выше головы.

И вот наутро после праздника у него в доме начинается ярмарка. Недели на три, а то и дольше. Несут, несут обувь со всех концов! Когда кругом непролазная грязь, каждому нужны целые башмаки, а в такую погоду они и рвутся чаще.

Авром помнит, что с этой ярмарки ему весь год жить. Правда, когда сухо, тоже случается что-нибудь залатать, но тут уже конкуренты: те сапожники, что шьют ботинки с узкими носками, в это время тоже сидят без работы и не стесняются отбирать у него хлеб. Вот он и пользуется положением, заламывает цену, дерет с клиентов три шкуры. Никому ни гроша не скинет за то, чтобы пару подметок подбить, будь то даже его сосед-бедняк. А если тот начинает торговаться: «Да вы что, реб Авром, почему так дорого?» — Авром холодно отвечает: «Я что, вас заставляю? Не нравится — идите к Берлу, он тоже сапожник неплохой, ботинки с узкими носками шьет…»

Про ботинки с узкими носками он говорит с явной иронией: дескать, не всегда Берл поможет, без меня вам все равно не обойтись… И, чтобы еще раз в этом убедиться, выглядывает в окно, а там повсюду жидкая грязь, хоть пойди да утопись прямо посреди улицы! «Никуда не денетесь!» — улыбается Авром и даже не смотрит на клиента, который стоит, держа в руках башмаки, и пытается сторговать пять копеек. Авром чувствует, что настало время расквитаться с врагами, которые над ним смеются, и мстит, не сбавляя ни гроша…

Так и дожил латутник Авром до глубокой старости, зарабатывая на местечковой грязи и благодаря Господа, который так умно создал мир, что есть время года, когда улицы превращаются в болото и без заплаток никак. Вот почему Авром так любит грязь, просто обожает. Она ему куда милее синего моря, которое воспевают поэты… Идя на рынок, чтобы купить у шорников обрезки кожи, он с торжеством смотрит, как самые богатые жители местечка, подобрав полы, прыгают через лужи и ворчат:

— Ну и грязища, прости господи…

«Ага, не нравится! — думает Авром. — Им, понятно, лучше, когда сухо, ну а мне-то до них какое дело?»

Когда клиент жаловался, что все местечко в грязи утонуло, скорее бы уже высохло, Авром злился, но виду не показывал, а только раза в два завышал цену за каждую заплату и думал: «Не болтай глупостей!»

Однажды зимой, когда сезон заплаток уже закончился, Авром пришел на рынок и увидел посреди площади груду камней. Посмотрел с недоумением: это еще что такое?

— Зачем так много камней? — спросил Авром, зайдя в лавку.

— Так много? — с насмешкой переспросил торговец. — Это вы называете «много»? Погодите, еще в десять раз больше привезут, в сто раз больше!

— Но зачем? — удивился Авром.

— Вы что, не местный? — рассердился лавочник. — Неужто не знаете, что скоро все местечко вымостят? Сперва рынок, а потом и улицы.

— Вымостят?.. Как это вымостят? — Авром растерянно почесал в затылке, будто вспомнив что-то ужасное.

— Верно говорят, старый як малый, — усмехнулся лавочник. — Чего непонятного? Вот этими камнями все вымостят, и не будет грязи.

Больше объяснений Аврому не понадобилось. Последние слова, «не будет грязи», его как громом поразили Идя с рынка, он всю дорогу махал руками и разговаривал сам с собой: «Как это грязи не будет? Совсем, что ли? Во всем местечке?»

Он вспомнил, как один клиент рассказывал, что есть на свете «такие большие города, где все улицы мощеные и там всегда сухо». Домой Авром вернулся окончательно расстроенный.

— Нет грязи! — не мог он успокоиться. — Никому я теперь не нужен!..

Пеша даже решила, что ее старик умом тронулся.

— Чего ты несешь? — прикрикнула она на мужа. — Какая грязь посреди зимы? Тебе осени мало?

— Послушай! Эти душегубы хотят, чтобы даже осенью грязи не было, понятно? Хотят нас без куска хлеба оставить на старости лет!

— Какие душегубы, что ты болтаешь? — Тут Пеша испугалась не на шутку.

Авром сам толком не знал, кто эти душегубы, и, клокоча от гнева, крикнул:

— Им грязь не нравится, понятно? Господа нашлись! Хотят, чтобы как в большом городе, все улицы вымостить! Так кто ж они, по-твоему?

— Ах ты горе какое! — всплеснула руками Пеша. — И на что мы теперь жить будем?

— Вот у них и спроси! — ехидно ответил Авром. — Плевать им на нас! Думаешь, после Кущей мне работу из жалости дают? Они только обрадуются, если без меня обойдутся. Душегубы!

— Разве теперь обувь рваться не будет? — В голосе Пеши еще слышалась слабая надежда.

— Дура! Будет, да не так! На мостовой только подошва стирается, а в грязи кожа гниет, вот что для меня важно…

Каждый день Авром приходил на рынок посмотреть, что там с мостовой, и, когда видел груду камней, у него даже сердце начинало болеть. Старику было совсем плохо.

Все-таки он еще надеялся, что с мостовой быстро не получится. Думал, было ведь уже, что на новую баню привезли камень и кирпич, казалось, вот-вот строить начнут, но все это не один год тянулось. «Может, и в этот раз так же?» — успокаивал он себя. Даст бог, на его век грязи хватит…

Но надежды оказались напрасны!

Тем же летом, в один прекрасный день придя на рынок, Авром увидел, что площадь полна народу. Сердце сразу подсказало: не к добру это… Он протиснулся через толпу, и у него руки и ноги задрожали. Кацапы тяжелыми молотами вколачивали в землю камни, только гул стоял. А толпа ликовала:

— Вот теперь заживем!

— Наконец-то у нас чисто станет!

А один, местечковый шутник, заметил Аврома и не удержался:

— Видите, реб Авром, что тут творится? Знаете, как бы мостовая вашему заработку не повредила!

— С чего вдруг? — Авром сделал вид, что не понимает. — При чем тут мой заработок?

— Еще как при чем! — объяснил шутник. — Когда сухо, сапоги не так снашиваются. Не на что будет заплаты ставить!

— А он будет новые сапоги тачать! — нашелся в толпе еще один весельчак.

— Куда ему! Новые — это ж уметь надо, а латутник и есть латутник!

— Ничего, он способный, научится!

Все смеялись, и тут Авром не выдержал. Его задели за живое, и он разом выплеснул всю желчь:

— Вы что, болваны, думаете, сможете мир переделать?! Эта грязь ваших внуков переживет! Вы еще ко мне придете свои дырявые сапоги чинить. А я с вас тогда три шкуры сдеру. Три шкуры!..

— Ур-р-ра! — завопил мальчишка, и толпа радостно подхватила:

— Ур-р-ра!

— Реб Авром! Нет больше грязи! Ура! — громче всех горланил шутник.

К осени мостовую не закончили, и грязи было не меньше, чем всегда, но Аврому уже не довелось радоваться ей и зарабатывать гривенники: последняя сцена на рыночной площади его подкосила. Недели две он проходил совсем больной, а потом слег и умер.

В местечке, смеясь, рассказывали, что его последние слова были: «Душегубы! Нет больше грязи!..»

А через год после его смерти мостовую все-таки доделали, и Пеша, которая до этого дожила, часто поминала старика:

— Эх, Авром, Авром! Если б ты воскрес и увидел, что стало с твоей грязью, ты бы умер еще раз…

1900