Такие люди были раньше

Грабитель (Нью-йоркская зарисовка)

Магазин был узкий и длинный, и продавалось в нем все от «Форвертс» и «Джорнел» до карамелек, восемь штук за цент.

Я покупал там «Форвертс» и сигареты. Так я экономил несколько центов в день, потому что хороших сигарет у них не бывало, и я из привязанности к хозяевам магазина курил плохие, дешевые, лишь бы иметь возможность утром, идя по делам, и вечером, возвращаясь домой, заходить к ним, чтобы провести пару минут с кем-нибудь из этих милых людей, которые там торговали.

Я любил хозяйку магазина за ее красоту и истинно еврейскую утонченность. Ее уже немолодое лицо было покрыто сетью морщинок, из-за которых она выглядела немного грустной и очень доброй. Я любил ее старшую, девятнадцатилетнюю дочь, за то что она пыталась говорить со мной по-еврейски, хотя это давалось ей нелегко, потому что она родилась уже в Америке.

И встретить в магазине сына хозяйки, чудесного мальчишку лет двенадцати, юркого, проворного, с живыми, быстрыми глазами, тоже всегда бывало в радость.

— Ю уонт «Форвертс»?[124]

— Нет, сигареты.

Он забирался с ногами на буфет, искал на верхних полках нужный сорт и, найдя, с улыбкой протягивал мне.

— Ты настоящий бизнесмен! — хвалил я его.

Он таял от этого комплимента. И если в это время из квартиры, дверь которой выходила прямо в магазин, появлялась мать, я добавлял:

— Прекрасный бойчик у вас! Молодец!

— Да, он хороший мальчик, — соглашалась довольная мать. — Трудится, бедный, не покладая рук. В «скул» ходит и в талмуд-тору[125], а когда мы с дочкой заняты, еще и в магазине помогает.

Чем дальше, тем роднее становились мне эти милые люди. Хотелось как-то им помочь, но я боялся их оскорбить. Единственное, что я мог для них делать, это покупать нераспроданные воскресные газеты на английском и что-нибудь еще, в чем я совершенно не нуждался. Покупать просто так, чтобы дать заработать хорошим людям, которые бьются за существование, но остаются полны любви, энергии и силы воли.

Иногда мне казалось, что они должны быть не так уж и бедны. Дочь работает, зарабатывает долларов десять в неделю. Мать получает доход с магазина. По соседству есть большая школа, а в магазине продаются не только конфеты, но еще писчая бумага, чернила и перья…

И все-таки, познакомившись поближе с этой маленькой семьей, я увидел их бедность во всей наготе. Две комнаты и кухня, из которых состояла квартира за магазином, были обставлены очень просто. Окна выходили в узкий, тесный двор, где сушилось на ветру всевозможное белье, подчеркивая убожество панорамы.

Дочка зарабатывала, и магазин, само собой, приносил определенный доход, но до чего же бедно они жили!

Я решил, что они копят.

Да, конечно, копят. Девушке надо рано или поздно выйти замуж. Наверняка они скопили для нее уже несколько сотен.

Однажды, когда у меня выдался свободный день, я пошел в магазин. Было около двенадцати. Перед магазином стояла роскошная карета, запряженная красивой, статной лошадью. В карете сидел жирный старик, глядя перед собой застывшим взглядом, и чего-то ждал.

Меня заинтересовала эта картина.

— А кто это в карете? — спросил я хозяйку, войдя в магазин.

Она считала бумажные деньги.

— Один, два, семь, девять, двенадцать, двадцать пять… Это домовладелец, двадцать семь, сегодня первое, двадцать девять, он первого числа каждого месяца приезжает, тридцать… Хоть часы по нему сверяй, тридцать пять… Приезжает и все до цента забирает, тридцать семь… Всю кровь высасывает… Тридцать семь… У вас до завтра трех долларов не найдется?

Я быстро достал и протянул ей три доллара.

Она взяла деньги со страдальческой улыбкой и вздохнула:

— Вот так и работаем на этого калеку.

— Калеку?

— Конечно. — В ее голосе послышалось сочувствие. — Он даже пошевелиться не может. Уже не один год парализован, все тело — как камень, только руки служат. Сиделка у него есть, старая дева. Эта ведьма всегда с ним приезжает и обирает нас до нитки, весь квартал. У него здесь восемь доходных домов, у калеки этого…

Ту вошла старая леди с каменным лицом и, не говоря ни слова, протянула расписку.

Женщина отдала ей пачку денег, она пересчитала их, спрятала в кожаный кошелек и вышла. Я проводил ее взглядом и заметил, как парализованный старик в карете алчно протянул руку. При этом выражение его лица совершенно не изменилось.

Старуха села рядом с ним, молча взяла вожжи, и карета покатила по улице.

— Куда они теперь?

— Домой, — ответила женщина. — У него дворец за городом. Сюда только раз в месяц и приезжают, грабители, забирают все до цента и уезжают.

В магазин вошли сын и дочь.

— Все, дети, уехал.

— Хозяин? — грустно улыбнулась дочь.

— Да, — вздохнула мать. — Мистер мне три доллара одолжил. Последние деньги забрали.

Дочь с благодарностью улыбнулась мне и вынула из бумажника пару долларов:

— У меня есть немного денег, возьмите.

— Что вы, не стоит, — попытался я отказаться. — Можно через неделю или даже позже.

— Нет-нет! — запротестовала девушка. — Все «олл райт», мне завтра заплатят на работе. Я хорошо получаю.

— Это он хорошо получает! — сердито сказала мать, имея в виду домовладельца. — Каждый месяц первого числа все до цента отбирает, как грабитель. Спрашивается, на что ему столько денег? Совсем ведь калека…

Ее сын рассмеялся (наверно, он впервые услышал это странное еврейское слово), а дочь вздохнула и о чем-то задумалась.

1916